Шехзаде Яхья

Несколько дней спустя, ночью Хюмашах снова сидела у горящего камина, когда Анна спустилась к ней со второго этажа. — Госпожа, — Анна села на кресло рядом. — Михримах Султан когда была здесь, сказала, что вы почти каждую ночь проводите у камина. Вы мало спите? — Я никому не рассказываю об этом. — Вы не хотите ранить родных, задеть вашей болью, вы оберегаете их. Вы их очень любите. С человеком, который не связан прошлым, говорить может быть легче, если хотите, я выслушаю Вас, выскажете свою боль мне, ничего не скрывая. Хюмашах посмотрела на Анну и через паузу продолжила. — В детстве мне нравилось смотреть на огонь, это было наше время. Не было титулов, просто семейные вечера. У камина. Мама, брат — Мехмед, я, мы разговаривали обо всём, мама рассказывала разные истории, читала, пела колыбельную, иногда даже вспоминала своё прошлое, хотя, думаю, это было нелегко, но я помню эти небольшие минутки Родины мамы — Албании, они всегда звучали с куда большим теплом чем рассказы мамы о Венеции. Я часто засыпала у неё на руках, и я мне было так спокойно, так тепло. Я ощущала себя в полной безопасности самым счастливым ребёнком. Широта и сила моей любви к маме, иногда мне казалось, что они поглотят меня целиком. Я не просто любила матушку — я её боготворила. Мама расспрашивала меня о том, чему меня учат учителя. Я подробно рассказывала, она внимательно слушала, и спрашивая меня о том, что касалось религии, этики или морали, мама сразу распознавала, когда я давала заученный ответ или повторяла слова учителей. «Сейчас ты пересказала мне мнение своего учителя», — говорила она. Или: «Мы знаем мнение этого писателя, жившего несколько веков назад. Но какой отклик находит все это у тебя вот здесь?» — спрашивала она, прикладывая руку к моему сердцу. Теперь я понимаю, чего она добивалась. Учителя учили меня фактам и непреложным истинам. Мама предлагала мне подвергать их сомнению: откуда взялись эти факты и истины? Кто держал в руке перо, излагая их, и почему я должна верить этому человеку? В такие моменты временами меня захлестывало ощущение, что мы вдвоем обладаем знаниями, скрытыми от остального мира. Она говорила: «Имей смелость иметь свое мнение, Хюмашах, имей мудрость скрывать его». — Это очень мудрое и полезное умение действительно, вы очень любили вашу Валиде. Искандер рассказывал мне об этом, и теперь я чувствую, каждое ваше слово наполнено, дышит этим чувством. Расскажите о ней. Как вы её видите? — Я и сейчас её люблю. Мама, она красивая, мягкая, но закаленная сталью, сильная, очень любящая, самоотверженная и гордая. Я смотрела на неё и восхищалась, она была как будто той самой королевой из сказок, моей королевой. Матушка ей стала, а не родилась, и это заставляло меня только сильнее гордиться ею, но порой мне казалось, что у матушки получалось это само собой, будто она просто всегда знала, как ведут и держат себя королевы, а я училась этому у неё, впитывала, быть принцессой, госпожой, королевскому достоинству. «Повелевать, но не унижать», — я запомнила эти слова на всю жизнь… Вам правда это интересно? — Конечно. Вас это удивляет? Хюмашах легко и тепло улыбнулась. — Простите мой вопрос, но в прошлом это никого не интересовало, вы — первая, кому захотелось увидеть матушку моими глазами и спросить меня об этом. — Мне жаль, госпожа, что люди, которым вы верили, даже не стремились узнать Вас и понять. — Да, по большей части они только грелись от меня… Тем более мне было это легко и приятно, я всегда искренне интересовалась теми, кого люблю, и их делами, настроением, что их беспокоит, могу ли я помочь и даже не думала, что возможно по-другому. За всем этим я и не увидела, что меня-то там, с моими чувствами, болью, страхами, и нет… Не интересно, только грей и согревай… — Интонация Хюмашах наполнил неприкрытой горечью. — Я до сих пор задаю себе вопрос, что я сделала не так… И не нахожу ответа. Всё, что со мной случилось, вся моя боль… Мне нужно было быть более требовательной, эгоистичной, настаивать на себе… В этом проблема? Но я искренне и практически так не умею с теми, кого люблю, не могу… Сердце разрывается. Но вся эта боль… — Госпожа… Вы чувствуйте, как ваши родные Вас любят и оберегают, Михримах Султан, Искандер? — Конечно. Я счастлива, что они рядом. Михримах и Искандер — бесценны для меня. — Как они счастливы и благодарны Вам, это естественные чувства искренней любви. Здесь не нужно ничего говорить, ведь так? Они просто есть… У вас к друг другу… А если нет, если те другие люди не смогли быть благодарными, то это их проблема, их любви, а не ваша… Вы не должны оправдываться за свою любовь и за своё сердце, за то, что любили, подарили и были счастливы… Вы можете видеть по брату и сестре, что делали и делаете все правильно. Вы любите, рады, они счастливы, они любят и благодарят Вас. А те, другие, они, может быть, даже любили Вас, как умели, но это не значит, что они были правы, когда причиняли Вам боль. И это они, и никогда вы! — Мама делала и плохие вещи, а однажды мы очень серьёзно поссорились… Она ранила меня… И это было очень больно… Неожиданно, но она… Любила меня, да, любила. А я очень её любила. Знаете, скандинавы верят в место под названием «Вальгалла» — это дом Богов, а так же место, где храбрейшие войны проводят свою жизнь. После битвы валькирии ходят между павшими войнами, решая, кто сражался храбро и ступит на землю Богов. Мама была готова отдать жизнь для защиты меня и моих братьев и сестёр, она пожертвовала своим сердцем, закрывая нас от всей той грязи, что царила вокруг, такая храбрость впечатлила бы валькирию, я уверена, но порыв к защите своих детей он ведь врожденный, он внутренний, как она могла бы поступить иначе? Поэтому для меня самая храбрая битва Сафие Султан была внутри неё, которую она начала ещё в тот день, когда я вернулась, и с тех пор каждый день она боролась, чтобы показать, как она меня любит и убедить меня ей снова доверять. Она шла мне навстречу, вопреки себе отступала, доверяла, даже если сомневалась и ей что-то не нравилось, и победила в этой борьбе ещё тогда, я уверена, мама, любившая меня настолько сильно, — это моё благословение, только с ней я стала тем, кто я есть. Так как она меня никто не любил. Она меня простила… И я её простила… Только… Та ссора на самом деле никогда не имела для меня того абсолютного значения, которое ей придавали порой определённые люди. Конечно, это не было легко, но её слишком возвышали, вспоминая и из раза в раз, обвиняя маму… Тогда как для меня после того, как мы поговорили, всё это действительно осталось в прошлом. А Искандер для мамы был всем, я знаю… Я всё это видела, как тяжело она его обретала… И заставила пережить её его потерю ещё раз… — Хюмашах смахнула слёзы. — Мне очень не хватает матушки, её заботы, защиты, просто её присутствия. Я скучаю по ней так сильно, так невыносимо… Чувствую незаполняемую пустоту особенно по вечерам, что просто ничего не могу с собой поделать. — Значит, она была человеком, полным противоречий, требующий в некоторые моменты терпения… — Да. — С тёплой улыбкой согласилась Хюмашах. — Она не терпела ограничений. — И несмотря на это, а может, даже благодаря этому, ведь без недостатков человек, который нам по-настоящему дорог, не был бы самим собой, а значит, не имел бы тех качеств, которые привязывают нас к нему, каждый день, каждый миг рядом с ней вы были счастливы. Вы не сомневались в её любви и находили в ней покой и защиту, именно поэтому во всём мире нельзя было найти человека, который был бы Вам нужнее… Я понимаю, как вам больно, как будто мир, который вы знали, разрушился, перестал существовать. И Вы остались одна в мире, который словно никогда не знали и видите впервые в жизни. — Вы знаете это чувство? Вы его пережили? — Моя мама, Анна ди Франческо Медичи, и отец, граф Пьеро Дривасто, потомок правителя албанского княжества Кастриоти Георгия Кастриоти, которого османы за храбрость и мужество, проявленные в сражениях, прозвали Искандером, в албанской транскрипции Скандербегом, в честь Александра Македонского, были уже в зрелом возрасте, когда встретились и полюбили друг друга, и благодаря родному дяде мамы герцогу Фердинанду, моему крёстному, отцу Козимо и дедушке нынешнего герцога Фердинанда они смогли обрести друг друга. Мама умерла, когда я была ещё маленькой, меня воспитывал отец, окружив любовью, заботой, вниманием, а самое главное уважением к свободе, он никогда не давил на меня и всегда интересовался моим мнением и принимал его во внимание, мне очень повезло… Как и Вы, я могла быть собой, в нашем замке в Которе был наш мир… Но когда отец умер, мой безопасный мир рухнул. Я не могла больше находиться в нашем дворце, он давил, поэтому я уехала во Флоренцию, ответив на приглашение герцога Козимо. В прошлом мама несколько раз привозила меня в этот город, я не очень хорошо это помню, но именно в эти встречи я и Фердинанд впервые, можно сказать, познакомились. И потом ещё мы играли вместе, когда уже отец приезжал по делам во Флоренцию. Он младше меня на два года, но, по-моему, всегда хотел считать себя моим старшим братом, хоть иногда он и предстаёт поверхностным человеком. Я поехала, потому что вспомнила, как отец говорил, что как бы не было сложно, всегда надо открываться возможностям, которые даёт жизнь, тогда мы всегда сможем увидеть, как она прекрасна, даже в самые тёмные времена. У меня не было никаких ожиданий, я просто поехала, просто ответила на эту возможность, и как оказалось некоторое время спустя, Флоренция — действительно была дверью в мою новую, счастливую жизнь, ведь я встретила нашего Искандера. Когда я думаю обо всех этих параллелях — у вашей мамы есть связь с Албанией и Венецией, предок моего отца носил имя Искандер, а его отец был почётным гражданином той же Венеции, наш замок в Которе — это Венецианская Албания, я действительно верю в судьбу и предопределенность нашей встречи. — Смотря на огонь сейчас, я пытаюсь вернуться в те моменты прошлого, когда мы были рядом у камина, и когда у меня получается, я как будто снова оказываюсь там, я снова вижу себя, матушку, только не могу обнять её, и ощущение одиночества не пропадает никогда, но с этим можно смириться, с этим я могу спокойно уснуть. — А если у Вас не выходит? Что тогда Вам снится? Хюмашах тяжело выдохнула, погружаясь в свой повторяющийся ночной кошмар. — Кровь. Я вижу Валиде раненной, пытаюсь помочь, но кровь не останавливается, на моих руках тоже кровь, я пытаюсь её смыть, но не выходит, и её всё больше и больше, и я тону в этой крови, слыша голос мамы, который обвиняет меня, говорит, что я во всём виновата. Ещё бывает, что я захожу к маме и как будто вижу себя со стороны, я… Вижу, как замахиваюсь на неё и хочу себя остановить, но не могу, мои же руки меня не слушаются, и я наношу удар, а потом ещё и ещё… Каждый удар маме наношу я, видя, как она не защищается от меня, и сама же не могу защитить от себя. А потом я в ужасе и с криком открываю глаза, смотрю на свои дрожащие руки и говорю себе, что это невозможно, что это никогда бы не было возможно, я бы никогда не ударила матушку, я бы не подняла на неё руку, но ведь и во сне это сделала не я, но сделали мной, и в действительности так всё и было, а я позволила. — Вас мучает ваша совесть. Все эти слова говорите себе вы из-за дня в день. Вы не можете простить себя, а не ваша Валиде. — Простить… Если бы я знала, как это сделать… Я столько раз делала это с близкими… Это и стало моей болью, в конце концов, но теперь простить себя… Я просто не могу простить то, чему позволила случиться. Я могла столько времени провести ещё с мамой, я должна была её защитить, а вместо этого я не уберегла её, потеряла. Я ненавижу себя, злюсь, причём злости так много, что такое чувство, как будто меня всё раздражает. И я так боюсь, что когда-нибудь раню Михримах этим! В моей душе уже давно нет покоя. Только небольшие моменты облегчения. Да, я его и не заслуживаю, но не могу ни признать, я очень устала. И если бы не Михримах, я бы давно уже сдалась… Но я просто не могу оставить её одну, я люблю её и должна оберегать её, пока могу. Она — моя младшая сестрёнка. — Вы любите своих родных всем сердцем, и вы никогда не сделаете того, чего боитесь. — Да, когда-то я была в этом абсолютно уверена, а потом… Случилось то, что случилось. И всё, что мне оставалось беспомощно смотреть, как моя Валиде медленно умирает фактически на моих руках! — Не забывайте, что Вас обманули, поступили очень подло и жестоко, а не Вы сами сделали то, в чём себя казните. И то, как вы смогли собрать себя после этого ужаса… Для этого нужна просто огромная сила души или любви к своим близким. Вы не замечаете этого… Сколько вы делайте просто потому, что хотите согреть и сколько много ваше присутствие значит для ваших родных… Вы правы, простить себя всегда сложнее, чем подарить этот дар близким… Но попробуйте сделать это ещё раз, вам станет легче. Вы сможете снова почувствовать жизнь, воспоминания наполнятся светом, теплом, перестанут настолько болезненно мучить Вас. — Брату так повезло с вами, я очень рада за него, но моё сердце как будто остановилось вместе с последним ударом сердца матушки. Я словно перестала его чувствовать. Эти воспоминания не только приносят боль, они… Благодаря им я снова начинаю чувствовать, я снова начинаю слышать удары собственного сердца. Как будто у него снова появляется желание биться, только когда я вижу маму хотя бы так. — Есть ситуации, в которых мы бессильны, есть обстоятельства, над которыми мы не властны. Мы не можем все предвидеть и предсказать, не всё в этом мире зависит от нас. Мир несправедлив. И теряя близких, мы вспоминаем, что смерть всегда рядом. С этим очень тяжело жить, я знаю, мы не можем контролировать это, и это пугает нас. Простите себе это не совершенство, впустите в сердце любовь. Раньше любовь говорила на языке проводимого вместе времени, слов, взглядов, прикосновений, радости — теперь на языке душевной боли. Теперь плакать — значит любить. А потом любовь будет говорить на других языках и со временем найдёт своё место в душе, отзываясь иногда радостью и теплом, иногда грустью, но всегда оставаясь и благословляя к жизни, к родным. Да, так как было, уже никогда не будет, но может быть по-другому. И радость ещё может вернуться к Вам, это не будет значить, что Вы забыли или предали прошлое, но жизнь идёт дальше. Так разрешите себе жить. Вы всё ещё живы, у Вас есть семья, Искандер рядом с вами. Разрешите себе жить и будьте рядом с родными людьми, с племянниками, наслаждайтесь этим. Ваша Валиде хотела бы этого. Ушедшие хотят жить в нашей душе, а не быть навсегда похороненными под её обломками. Именно так вы всегда будете вместе. Пожалуйста, подумайте над моими словами и простите себя. С этими словами Анна встала и вышла из комнаты, оставив Хюмашах одну. «Простите себе несовершенство… В прошлом Михримах говорила ей об этом… «Ты не прощаешь собственное несовершенство… Но я напомню тебе, Хюмашах, ты тоже человек, и ты на самом деле замечательный, бесконечно добрый человек». Пронеслись в голове Хюмашах слова сестры, заставляя её вместе со словами Анны задуматься. «Я совершаю ошибки, как и все, я — живой человек, и пока это так, я могу жить, любить, и я по-прежнему могу дарить любовь, могу ведь?»