Шехзаде Яхья

За семейным пикником наблюдал Ворон, а рядом с ним стояла душа Зюльфикяра аги. Его руки связывали тяжелые цепи. Ворон взмахнул крылом и цепи исчезли. Бывший янычар размял их. — Для нашего путешествия в прошлое так будет удобнее. Нравится? — Ворон показал взглядом на происходящую перед ними картину. — Очень тепло, правда, именно поэтому настоящая любовь — самое светлое чувство. Она всегда вознаграждается. Ты мог быть частью этого… Зюльфикяр видел, как впервые увидел Хюмашах и словно забыл, как дышать, охваченный этим новым и одновременно давно забытым чувством, рука Хюмашах мимолетно коснулась его руки, отдавая платок, а Зюльфикяр всё не мог поверить охватившему его теплу. Хюмашах подходит к нему сзади, нежно обнимает и целует в спину. Он улыбается и, обернувшись, целует её. Он был тогда счастлив, да, очень счастлив. — Этот дар должен был помочь тебе вспомнить себя настоящего, кем ты был на самом деле, человеком, которого любили и который тоже мог любить… Он — маленький мальчик, сидит за столом и наблюдает за готовящей еду мамой, её золотистые локоны переливались и сияли в лучах солнца. Золотистые локоны? Неужели он неосознанно вспомнил именно это, увидев Хюмашах? Он улыбается той самой счастливой улыбкой, и вот матушка подходит и наливает ему чай, а после, чмокнув в щёку, нежно треплет его по голове, а в её голубых глазах он ловит то самое ощущение безусловного тепла, которое всегда охватывало его, когда на него смотрела Хюмашах. «Мама, мамочка… Много лет спустя от этого воспоминания… Ему уже было лет 14… Матушка закрывала его собой, не хотя отдавать, боролась, кричала бежать, а османы… Османы в красном… Мама сопротивлялась, боролась до последнего… И вот вскрик… Они ранили её… И он побежал, смахивая слёзы, бежал… Пока не почувствовал, как его грубо схватили и куда-то потащили, не обращая внимания на его попытки вырваться, а потом он затих, продолжая беспомощно всхлипывать… Так его забрали, вырвали от мамы и его христианской Родины, а затем они лишили его воспоминаний… Он сломался и позволил им это… Он забыл, чтобы не было так больно… Да… Теперь он вспомнил… Вспомнил… — Эта безусловная любовь, всё начинается с неё, она может подарить счастье или превратить жизнь в кошмар. Дети Кёсем Султан не дадут соврать, но, пожалуй, это не имеет отношения к нашему разговору. В твоём случае эта любовь — это тепло, спокойствие и уют на душе? Да? И такое наполняющее ощущение собственной силы. А ты считал это чувство слабостью, обвинял за него, помнишь этот ваш разговор после того, как твой названный сын оказался в темнице благодаря твоим словам. Но теперь ты должен понимать, что она чувствовала, чего ты лишил её, как тебя самого лишили османы. И ты же никогда не видел, как она счастлива и улыбается рядом с человеком, которого ты ненавидел… Посмотри, какие светящиеся любовью и доверием глаза. Зюльфикяр увидел первую встречу матери и дочери в Старом дворце, а в следующий миг уже смотрел на Хюмашах, которая спала, положив голову на плечо Валиде. Она казалась беззащитно хрупкой, одновременно продолжая обнимать мать так трепетно и бесценно, словно в любой момент, как только понадобится, была готова к её защите и сама выглядела настолько умиротворённой и защищенной, что Зюльфикяр мог только безмолвно смотреть и не понимать, как он раньше не замечал эту красоту душевного покоя и теплоту его света. — Ты чувствовал его, согревался им, но никогда не связывал его с ненавистной Сафие Султан, но без неё его просто нет. «Ты не оставил покоя в моей жизни, ты забрал у меня брата, используя меня, а мама умирает из-за тебя, мои самые любимые люди, мои сердце и душа…». Пронеслось в голове Зюльфикяра. — Я… Я причинял боль своими словами… — Да, ты причинял, но не словами, действиями. Человек, который искренне бы хотел защитить свою семью и названного сына, выбрал бы поговорить с ним лично, всё объяснив, но ты этого не сделал, потому что уберечь в первую очередь хотел не их. А боль ты словами усиливал. — Нет… Я не хотел вреда Искандеру… — Не хотел? Когда с удовольствием смаковал слова, как ненавистная Сафие Султан потеряет сына? А, ну, да, конечно, о том, что речь идёт на самом деле о твоём названном сыне, ты вспомнил только перед своей женой, показывая, как тебе тяжело, она должна была тебя пожалеть. — То было перед Сафие Султан… Это просто слова… А перед Хюмашах… Я искренне не хотел вреда Искандеру… — Ещё раз ты не говорил с ней о том, что хочешь защитить Искандера, что сделаешь это, не возмущался, что он может быть в опасности, ты угрожал ей и смаковал мысль, как его смерть, твоего невиновного названного сына на минуточку, причинит ей боль и докажет, что она — плохая и не права, и ради этого ты с легкостью допускал любой вред своему сыну. — Нет… — А тебя не смущает, что ей, как матери, мысль о смерти сына причиняла боль, вызывала страх, самоотверженное желание защитить так, как она это понимала вплоть до готовности отдать жизнь, то есть, самые искренние и естественные эмоции, а у тебя, как папы, не вызывала и близко похожие эмоции… Молчание знак согласия… Зюльфикяр покачал головой. — Ну, хорошо, ты не допускал, что этот вред будет непосредственно от твоих рук, ты поступил правильно, когда спас его, но при этом ты ничего не сделал, чтобы другие ему его не причинили. Так какая тогда разница, чего ты хотел, а чего не хотел. Ты и здесь, обвиняя в слабости, ничего не хотел, но каждым словом продолжал причинять боль, ещё и о болезненном прошлом снова напомнил, с таким каким-то торжеством ты об этом говорил, как будто, осознанно или нет, хотел, чтобы эта зажившая рана снова стала кровоточить, и всё потому, что эта мысль снова была для тебя доказательством, какая Сафие Султан — плохая, и это было важнее всего для тебя, доказать это любой ценой. Любой болью. — Нет… Я… Просто не понимал… — Да, не понимал, что в твоих доказательствах не нуждаются, она и без тебя прекрасно помнит о прошлом, и ворошение здесь ей очень неприятно, потому что она осознанно выбрала за него не держаться, она не хотела, чтобы это отравило ей всю жизнь, включая то прошлое, которым она очень дорожит. И именно это исцеляющее её решение подарило вам будущее. А ты даже не подумал остановиться, не потому что прав ты или не прав, а потому что не причинять боль и не говорить слова, которые очевидно это делают, любимому человеку важнее. Так осуждаемая тобою здесь Сафие Султан всегда к этому стремилась… — Но ведь Сафие Султан причинила Хюмашах боль, я знал это. Однажды я нашёл её на балконе дрожащую, плачущую, она что-то бессвязно говорила о Египте, ребёнке, я очень испугался, взял на руки и отнёс, и уложил её в кровать, лёг рядом, и наконец она уснула, а на следующее утро всё закончилось, Хюмашах была спокойна, улыбалась, как будто ничего и не было. Я попробовал заговорить с ней, но она ответила, что это прошлое, что не хочет говорить об этом, сейчас всё хорошо, а вчерашние эмоции не повторятся. А как только я упомянул Валиде, спросил о её роли… Хюмашах неожиданно жестко это пресекла и ушла к себе в покои. Я пошёл за ней, она позволила себя обнять… «Хасан паша поднимал на тебя руку там, как и здесь случилось? , — спросил я. — Было много боли»? «Не совсем, — ответила она, — но, да, там было много боли, но я не хочу говорить об этом. Это прошлое, у меня с тобой есть настоящее, дорогой, и будущее. Я счастлива». «И твоя Валиде…». «Хватит! Я же сказала, чтобы ты перестал! Тебя не касается это, это мои отношения с матушкой, перестань пытаться повлиять на них! Я не позволю это никому! Я не прошу тебя понять и не буду ничего объяснять, но постарайся не переносить свои чувства к Валиде на мои чувства! Я не против неё и никогда не буду»! Так жёстко она пресекла все мои попытки, а на следующей день был праздник, и утром я не нашёл Хюмашах, как оказалось, она ещё совсем рано уехала в Старый дворец, чтобы до праздничных торжеств во дворце успеть поздравить Валиде с праздником, побыть с ней и вернуться. — И тебе не понравилось это? Что дочь думает и беспокоится о своей матери, что тратит на неё своё время? А ведь при всех разногласиях ты мог хотя бы быть благодарным за то, что не будь Сафие Султан, ты бы с Хюмашах Султан никогда не познакомился, просто потому что она бы не существовала, другая могла бы, но такая, какой ты её увидел, никогда. Простая вечная истина, с которыми тебя нужно знакомить как ребёнка, люди не возникают из воздуха… Ты мог встретить высокомерную госпожу, тыкающую в свой статус и глубоко раненную обесцениванием, а в данном случае даже сломленную этим. Или странное сочетание избалованной гордыни с глубинной неуверенностью в себе человека, боящегося взять на себя ответственность. Или встретил бы госпожу, которая боялась бы каждого шороха, или её противоположность абсолютно бесстрашную, но одновременно и безжалостную, и в глубине души очень несчастную. Но она в данном случае была бы очевидно несчастной и даже хрупкой, ведь здесь слишком мягкое сердце. Вместо их всех ты увидел человека, искренне любившего своих родных, да, по-особенному привязанного к матери, влюблённого в жизнь, воспитанного в уважении к себе и к своему статусу, а значит, и уважающего других людей. А поэтому и заметившего тебя, как человека, а не просто раба у двери. Ты увидел красивого, сильного человека, который прекрасно осознавал свою силу, свою одаренность и при этом никогда не стремился использовать её с целью причинить вред. Наоборот, хотела её дарить во благо своей семье. Тому, кого любила, а в конечном итоге именно этим, делая мир вокруг себя, тебя лучше. Вот и осознавай, как тебя на самом деле повезло, встретить именно этого человека, а не других, которые бы тебя даже не заметили. Ты обрёл 11 лет безусловного и абсолютного счастья, и никто, кроме неё, тебе бы их не подарил, а её нет и не было бы такой какая она есть без Сафие Султан, нравится тебе это или нет. Рядом с ней её нежное, глубокое сердце стало сильным и бесстрашным, а не сломалось от обесценивания, жестокости или атмосферы страха, Сафие Султан помогла одаренности расцвести, она её раскрыла, и она за все эти усилия была вознаграждена тем трепетным отношением, которое ты наблюдал. Конечно, я даже понимаю, очень многим бы хотелось взять чужого талантливого ребёнка и сделать его своим по умолчанию, и гордиться собой, и чтобы их так любили, как ты наблюдал, а вернее относились, потому что безусловная любовь есть всегда, а вот гарантией трепетных отношений по умолчанию без собственных усилий она никогда не являлась, но поверь моему вечному опыту, это так не работает. Нельзя ничего не сделать, но при этом получить во всём великолепии чужой результат. Каждый получил своё. И в плане одарённости, способностей, характера, и в плане воспитания. А даже когда этот потенциал был выше, даря потенциальную возможность приблизиться к уровню их отношений, но не повторить, ибо снова здесь были бы другие люди, то его так и не сумели раскрыть. И только тебе так повезло, что всю важную работу сделали до тебя. — Ворон взмахнул крылом. Хюмашах Султан вошла в покои матери и прошла в спальню, её Валиде спала, видя это, дочь улыбнулась, тихо подошла к кровати и осторожно села на постель, а после нежно дотронулась до руки матери. — Хюмашах, — Сафие Султан открыла глаза, — что ты здесь делаешь так рано? — Матушка, я вас разбудила? — Хюмашах с трепетом поцеловала Валиде руку и улыбнулась. — Я хотела поздравить вас с праздником! Я буду занята днём, я должна быть во дворце, но я бы никогда не смогла быть там спокойной, зная, что вы здесь одна, и теперь у нас есть это праздничное утро, и я очень рада провести его вместе с вами. — Хюмашах, доченька, — растроганно произнесла Сафие, — и когда же ты встала, чтобы приехать к Нам? — Вы не должны об этом беспокоиться, матушка, это моя забота. Я ведь ваша дочь, — Хюмашах с гордостью улыбнулась. — Вы рады, я счастлива, что у меня получилось вас согреть. И пока я рядом, вы не будете даже на миг чувствовать себя одинокой. — Ты — мой бесценный дар, доченька. — Я вас очень люблю, матушка, — Хюмашах снова поцеловала Валиде руку. — И я не могу чувствовать себя одинокой, пока Нас при каждой возможности, как и ты, навещает Искандер. — Тогда я совсем буду спокойна, матушка, если не могу я, то только брат и может быть с вами, — сказала Хюмашах с улыбкой, а потом внимательно посмотрела на Валиде, — но я бы всё равно не хотела бы и не позволила себе, чтобы даже на миг стала возможна мысль, что я забыла поздравить вас с праздником и оставила. Я всегда рядом, матушка, даже когда не могу приехать к вам. Я всегда знаю, что с вами, и я спокойна, зная, как Бюльбюль заботится о вас. Если что-то потребуется, ему достаточно сказать, а вам попросить меня. Всегда, матушка. Я тут же приеду. — Я и не сомневаюсь в этом, моё сокровище, — Сафие нежно провела рукой по лицу дочери, а затем встала и, накинув шёлковый халат, направилась в гардеробную. — Вы ещё хотели мне о ком-то рассказать, матушка? — Да, Бюльбюль приведёт её позже, а пока, как ты сказала, у нас праздничное утро. И последнее, что Зюльфикяр увидел, возвращаясь в реальность, была солнечная улыбка Хюмашах, которая с восхищением смотрела на вернувшуюся Валиде. — Когда в саду дворца мы сидели за столом, Хюмашах сказала, что хочет подарить мне много детей. Это была наша надежда в течение всего времени до, и я рад был снова услышать её в словах Хюмашах, с ней всё действительно было в порядке, мне даже показалось, что сейчас, она даже более счастлива, чем была до утренней поездки к матери, но ведь это надежда не могла исполниться ни раньше, ни тогда из-за её матери, Хюмашах тем вечером плакала из-за этого?! А потом такая преданность, как будто ничего не случилось, как я должен был к этому относиться?! Сафие Султан этого не заслуживает! — А ты заслуживаешь? Тебе же она ничего не прощала? — Зюльфикяр так удивился звучащим в его голове словам, что сейчас смотрел на Ворона во все глаза. — Что считаешь себя идеальным, никогда не причиняющим боли? А как же твои болезненные слова в недавно увиденный момент? И сам этот момент разве не причинил ей боль? Она не переживала о брате, о матери, да? Не переживала, что доверилась тебе, а теперь не знает, как дальше верить тебе, ведь ты отвернулся от неё при первой же возможности? Ты разве не должен извиниться за всю эту боль просто по умолчанию, как Сафие Султан извинилась за свою, а не утверждать, что тебя кто-то вынудил сознательно причинить её? Да, и при второй возможности, из-за которой мы все здесь сегодня собрались тоже, чего уж там, будем честными. Никто другой не причинил ей большей боли чем ты, и тебе придётся перестать игнорировать этот факт. И ещё одна истина — это всё решать не тебе, её прощение, а значит, её дар любви и свобода его дарить. Как было сказано, Сафие Султан всегда стремилась не причинять боль, но люди не идеальны и совершают ошибки, и у этой ошибки есть трагические последствия, но не она забрала у тебя возможность и надежду… Ты сам лишил её себя… В этот момент Зюльфикяр увидел залитую солнцем поляну и широко раскинутый дуб, под ним сидела Хюмашах, в руках её была книга, а у неё на коленях сидел светловолосый, маленький мальчик… Самый прекрасный ребенок, которого Зюльфикяр видел, словно наполненный солнечным светом… И бывший янычар почувствовал, как у него сжимается сердце от тяжелого предчувствия… А мальчик, словно почувствовав его присутствие, поднял взгляд и посмотрел на него… Голубые глаза… Его глаза… Хюмашах невероятно нежно и трепетно поцеловала мальчика в висок, тот обернулся и тепло улыбнулся, даря своей маме абсолютную любовь… И тут же Зюльфикяр увидел себя перед Кесем… «Мой сын выбрал сторону Сафие Султан, а значит, ради защиты Повелителя…» А в следующий миг уже его взрослый сын опустился на колени перед собственной могилой… — Ты жалеешь о том, что сделал? — с болью спросил Зюльфикяр. — Жалею? Я помешал вам убить бабушку, зная, что её смерть сломает маму и больше никогда не позволит ей улыбаться, так тепло как умеет только она, разве я могу жалеть об этом? — уверенно ответил его сын. — И вы будьте спокойны, за свою боль и смерть я вас прощаю, но, простите меня, не могу простить за маму… Вы причиняете ей столько боли, отец… Столько боли… И всё из-за своего страха… Услышал Зюльфикяр… Или на самом деле его простил Искандер… «Паша, будьте спокойны, если я хоть что-нибудь значил для вас, простите меня… Я от всей души дарую вам прощение…» — Нет, нет, нет! — с криком полного ужаса Зюльфикяр открыл глаза и посмотрел на Ворона перед собой. — Что это значит?! Кто этот ребенок?! — Ты всё понял, ты не настолько глуп, в обоих случаях это был твой сын, просто с этим возможным будущем ты ещё ярче чувствуешь своё предательство… Но и в другом варианте ты постарался его исправить, потому что чувствовал. — Я… Это не может быть правдой… Не может… — Зюльфикяр тяжело дышал, а его сердце сжимала невыносимая боль, которую он никогда раньше не чувствовал. — Вот теперь ты даже понимаешь Сафие султан… Вернее это не стало правдой… Ведь в тот самый миг, когда это было уже совсем, совсем возможно, спустя все испытания, ты выбрал другую развилку событий, никак не защитив своего названного сына, сдав его жизнь в руки Кёсем Султан… В момент ключевого выбора достаточно было проявить свою любовь к близким, но, увидев, твоё предательство, мы решили уберечь тебя, а вернее твою жену от ещё одного возможного кошмара, пережитого по твоей милости. — Нет… Я бы никогда… — Не сдал бы своего сына? Или не убил бы его? Ты кажется забыл, что уже сделал это, и у тебя не вышло, только потому, что мы вмешались, а поэтому сейчас ты и слышишь Нас… Или ты хочешь сказать, что именно твой сын это другое? А почему? Ты сам назвал Искандера своим сыном, а затем взорвал его на глазах его сестры и твоей жены… Не убил бы один раз, а потом твой сын предпочёл бы защитить бабушку, просто потому что она — бабушка, то есть любимая мама его любимой мамы, и всё… — Нет, — совсем тихо прошептал Зюльфикяр. — Ты даже сам абсолютно не веришь своим словам… Возможно они действительно оказались бы правдой, но пустой возможности недостаточно, а твои действия убедили, что у показанного тебе развития событий остаётся слишком высокая вероятность, непозволительная для их реализации. Ты должен смириться с последствиями своего выбора, ведь каждый выбор лишает вас тех или иных возможностей, и только со временем будет ясно — ошибка это или нет. Это цена вашей свободы, как и периодическая боль сожалений. Вспоминай человеческие эмоции и привыкай к ним. Тебе ещё многое откроется. Зюльфикяр был настолько потрясён, что не знал, что сказать. «Правильный выбор, о котором тебе не захочется сожалеть, даже если ты почувствуешь это не сразу, а много лет спустя…» — пронеслись у него в голове смутные слова уже его прошлого. Когда он их услышал? Это ведь было так важно… Важно, а понятно только сейчас… — Тебе сейчас кажется это невозможным для самого себя, но ошибки иногда можно простить, тем более когда человек искренне сожалеет, и в следующий раз хочет поступить правильно, стремится не причинить боль и дарит свободу выбора, даже если этот выбор абсолютно не нравится. Шанс на счастье дорогому, близкому человеку, который вновь тебе поверил. Сафие султан сожалела, это было важно для неё, как для матери, и ценно для дочери. Но это никогда не было важно для тебя, вспомни… «Ты лжешь мне, Зюльфикяр, ты лжешь мне! Ты говоришь мне не правду! Ты… Зюльфикяр почувствовал, как его щёку обжёг удар, как будто Хюмашах ударила его прямо сейчас… Это всё из-за тебя, это всё из-за тебя!» «Я доверяла тебе, как самой себе, а ты предал меня, ты предал меня!» В следующий миг он увидел себя у могилы Сафие султан. Он смотрел и видел, как Хюмашах задыхалась от рыданий, никак не хотя отойти от могилы, но сейчас, в отличие от тогда, ему хотелось провалиться сквозь землю. Зачем он вообще туда пришёл? Это не его горе, не его боль, а он — причина этой боли. «Хвала Всевышнему, наконец-то ты проснулся». Хюмашах заботливо поправила подушку мужа. «Я доволен своей должностью, к тому же я получил всё, что хотел. Главное ты рядом со мной». — Пойми одну простую истину, — снова зазвучало в его голове. — Если ты искренне хочешь, чтобы кто-то остался в твоей жизни, а ты этого своей душой очень хотел, слыша голос своей совести, что поступаешь неправильно, никогда не стоит относиться к нему равнодушно. Зюльфикяр почувствовал тянущую боль в груди. Когда Хюмашах заботилась о нём, он даже не думал никогда, как ранит её. И это его личный выбор, никто ему не мешал проявить заботу, как не мешал ей думать о нём, и которую она ожидала, выбрав его, поверив ему, кроме него самого. И то, что он этого не сделал, нельзя оправдать никакими действиями, которые он считал правильными. Счастливое воспоминание треснуло и раскололось, как стекло, Зюльфикяр увидел взрыв, а затем услышал: «Не трогай меня! Не трогай меня! Не смей трогать меня! Я больше не хочу тебя видеть! Не хочу слышать твой голос! Я никогда тебе этого не прощу! Развожусь! Развожусь! Развожусь!» Зюльфикяр вынырнул из прошлого и ощутил, как стало холодно, при этом вокруг Искандера, Хюмашах и их близких продолжал литься солнечный свет. — Ты отверг этот дар Любви, — снова зазвучал голос Ворона в его голове. — Чтобы посвятить свою жизнь самовлюбленному эгоисту, которому было плевать на всех, кроме себя. И Зюльфикяр увидел, как Ахмед замахивается на собственную мать, и почувствовал, как у него непроизвольно заходили желваки. Он представил свою мать и себя на месте Ахмеда. И тут же тряхнул головой. Нет. Невозможно. Неправильно. — Браво, ты делаешь успехи, раньше бы это оправдал, а сейчас уже чувствуешь, что правильно, а что неправильно. Не по османским законам, которые тебе внушили и насильственно навязали, а по более важным законам, да? Поднять руку на Валиде — аморальный поступок, полный неуважения, и правда в том, что твой Повелитель вёл так себе со всеми, а не только с матерью. — Он помиловал Мустафу, когда все были против, молодой и искренний… — О, да, искренность этого человека стала уже притчей, как и его благодарность… Так «искренне» оплакивал невинных 19 братьев своего отца, что потом с легким сердцем отправил к могиле последнего… Хм, кажется, ты участвовал в этом? — Я… — Так искренне любил Анастасию, будущую Кёсем Султан, что принял её в подарок, как вещь, а после всех забот о нём его дама сердца так и продолжала слышать неоднократное, как ей надо знать своё место. Да, она сама сделала свой выбор, приняв то, как к ней относятся, но, может, и не удивительно, что всё, что о нём думает Кёсем на самом деле, в чём пока себе не признаётся: «Падишах, оторвавший от родного острова», с такой-то любовью? — Падишах имеет право… — Да? И, когда тебя отрывали от матери, как ты вспомнил, они имели право на всё? Тогда почему же ты вспомнил боль? — Я… Я не знаю… — потерянно шептал Зюльфикяр. — Так искренне помиловал, так искренне любил Мустафу, что потом позволил любимому брату сходить в одиночестве с ума и с самой искренней заботой на 11 лет забыл о его существовании, ни разу не подумав навестить, а уж его искренние слёзы по матери с учётом отношения к ней, даже меня вынудили всплакнуть… Стоит ли удивляться, что Мустафа перестал верить в такую «искренность»? — Брат, я ведь дал слово, что не казню тебя… — Слово? Твои слова ничего не стоят! — Конечно, ты скажешь, Халиме Султан и Сафие Султан намутили воду… Да, и Сафие Султан он даже наказал, как сумел, в то время как Халиме Султан, как была во дворце, так и осталась, но как самого главного преступника, ответственного за всё, он выбрал наказать не их, он наказал своего невиновного брата. И, подумай, что это за искренность, если её готовы придерживаться только в случае гарантий самого легкого пути, а при малейших сложностях она исчезает, как будто нет и не было? С чего Ахмед вообще это вообразил, что теперь всё будет легко, раз он решился один поступить правильно? Если бы всё было так просто, твоя жена должна бы была быть самым счастливым человеком на свете, однако, она дала этому миру больше, чем получила от него. И тем не менее всё пережитое так и не заставило её отказаться от голоса совести. У каждого из вас разные дороги в жизни, и некоторые из них труднее других. И Зюльфикяр снова погрузился в воспоминания. — Что вы здесь делаете, шехзаде? Хандан Султан ищет Вас. — Я играл и порвал любимые чётки отца, — маленький Ахмед сидел в тени огромного дерева и говорил срывающимися голосом, и дрожал от страха, — я больше не вернусь во дворец, Дервиш. — Не беспокойтесь, шехзаде, я снова соединю их и положу на стол Повелителя, никто ничего не узнает, пойдёмте. Ахмед посмотрел в глаза Дервиша и доверительно протянул руку, он почувствовал уверенность и полную безопасность. — Держите меч ровнее, шехзаде. — Повелитель, берегитесь! Дервиш закрыл Султана Ахмеда от летящей в него стрелы. — Ты убил не только моего отца, ты убил Падишаха, Дервиш! Ахмед хладнокровно воткнул меч в сердце человека, который оберегал и защищал его, а фактически, как Зюльфикяр теперь видел, заменил ему отца. Из-за страха? Страха… Зюльфикяр покачал головой. — А ты столько для них сделал… — зазвучало снова в его голове. «Госпожа, я не хочу смерти Искандера, вы же тоже не хотите, Искандер спас вам жизнь». «Стрела уже вылетела, и чтобы вы не делали, у Вас не хватит сил её остановить». Вот значит, как всё было, он доверился Кёсем Султан, её слову, чтобы она могла защитить Повелителя и своих детей, поверил, что у неё не было выбора, когда Искандер всё узнал, а в это время она с наслаждением смеялась в лицо Хюмашах. Просто использовала. Как в конце Хюмашах ему и сказала. А он разве лучше, позволив ей всё это? Нет, он хуже, Кесем могла быть не обязана, а он обязан был защищать и Искандера, и Хюмашах, потому что любил. И он мог вместе с ними выполнить свой долг. А не против. В конце концов, что он подарил империи, кроме постоянной смуты, а Искандер — действительно заслуживал тех слов, которые сказала о нём Хюмашах. «Сильный, храбрый…» Но даже если он не мог ей помочь, то точно не имел никакого права обманывать Хюмашах и грязно её использовать в своих целей, прятаться за ней, она не заслужила этого, тем более от него, когда так доверилась, когда вообще впустила его в свою жизнь и подарила столько тепла, сколько он не чувствовал за всю свою жизнь, кроме того самого детства. Он должен… Обязан был сказать ей правду. — Мне нравятся твои мысли всё больше, но, если тебе будет легче, Кёсем была связана и обязана долгом жизни, а позже своим собственным словом: «Госпожа, я никогда не забуду вашей доброты». Так что вы оба ничем не лучше друг друга в подлости нарушения моральных законов. Продолжим наше путешествие. — Тем вечером я дал Вам слово, что уеду, но Вы захотели моей смерти, госпожа. Зачем вы это сделали? — Ты скрыл правду, Искандер, узнав её, я подумала, что ты в сговоре со своей матерью. — Я никогда не предавал Повелителя! Но дело не в этом, да? Всё дело в мести. Если бы я умер, то вы бы поквитались с Сафие Султан за жизнь сестры. — Я сделала то, что должна, так как я ни капельки не доверяю твоей матери! В следующий миг Зюльфикяр увидел Сафие Султан, стоящую на коленях перед дворцом. — Если ты справедливо не доверяешь Нам, то забери Нашу жизнь, но отпусти Нашего невиновного сына, мы обращаемся к твоей защите невинных и твоему милосердию. Появилась могила. — Хорошая защита невинных, да? — Спросил Ворон. — Это всё из-за Сафие Султан, — неуверенно начал Зюльфикяр, — если бы не она… Я видел на что, она способна. — Эх, ты делал такие успехи, но как же ты её боишься, что даже не услышал, она предлагала свою жизнь, высшая самоотверженность в любви, ты понимаешь, даже если она в чём-то виновата, потом она сделала всё возможное, чтобы это не навредило её сыну, она была готова умереть и отказалась от своей гордости, и твоя жена знала, что это ради её брата, что действия матери никогда не несли ему целенаправленного вреда. Это в том числе секрет её преданности. Да, ты тоже этого не хотел, ты просто поверил не тому человеку, и все же снова ты ничего не сделал, ты даже не беспокоился, все вокруг говорили тебе, что Искандер в опасности, что твои слова используют, а ты просто как не живой метроном ходил и уверял всех, что Повелитель милосерден и справедлив, пока тебя буквально не ткнули в обратное, твой Повелитель выбрал то, что выбрал, желая посмаковать боль своего врага, а не защититься от него. И делал он такой выбор не в первый раз. Зюльфикяр смотрел, как Искандер опускается перед Ахмедом на колено и целует его руку, благодаря за помилования, а он стоит, опустив взгляд, понимая всё лицемерие происходящего и не решаясь сказать хоть слово в защиту своего сына, словно прикованный к полу собственной трусостью, пристыженный тем, что именно из-за него Искандер, его сын, сейчас стоит на коленях. — Хватит! Хватит! Хватит! — Тихо. Кричать нужно было не здесь. Цинично тебе напомнили, что ты всего лишь раб без чувств, назначив палачом воспитанника, к которому ты искренне привязался, твои чувства растоптали, унизили, обесценили, и даже ты этого не выдержал… Спас… Единственный раз ты сделал что-то для себя то, что захотел то, что имело значение лично для тебя, и сам же себя предал, отказавшись от единственного ценного и настоящего, что было в твоей жизни… Кроме них, — Ворон показал взглядом в сторону Хюмашах и Искандера, — ты не был никому нужен. Но это ты уже и так понял, да? Под эти слова перед глазами Зюльфикяра пронеслась собственная смерть, его предали те, кого он ошибочно считал семьей. И никто даже особенно не попытался ему помочь, а ведь будь там Искандер, и он бы без сомнений кинулся защищать его, рискуя своей жизнью. Бывший янычар ухмыльнулся. Сейчас он даже оценил символизм собственной смерти. — И это понимание отныне и навсегда твой ад. В центре груди Зюльфикяра будто из самого сердца стал разгораться огонь. Рядом с собой он увидел Ахмеда и Кесем. Они были в цепях. Вокруг них тоже горел огонь, но в отличие от его огня, он не обжигал, он был мертвенно холодным. — У них тоже свой ад. Ад одиночества, ад холода, ад отсутствия любви, в котором они никому не интересны и не нужны, в котором от них все отказались, как при жизни это сделали они. Ахмед больше всего на свете боялся своего отца, и теперь он постоянно ощущает его присутствие рядом. В это время как его брат, Мустафа, наконец-то обрёл свой корабль и может спокойно плыть на нём куда пожелает, и возможно даже встретит Махмуда, и, возможно, они даже спасут и освободят свою сестру, а его Валиде и Дервиш теперь могут говорить с друг другом как в свою последнюю встречу и даже не произнося ни слова, зная, что им никто не помешает. Отец Кёсем видит её той, какой она была перед ним в их последний миг рядом, молодой и невинной, но она выбрала отказаться от себя и стала той личностью, у которой словно нет и никогда не было этой семьи. Её сын, Мурад, видит её образ, который он преданно любил, но которым она сама в качестве матери никогда не была. Она видит счастливыми своих детей рядом с их близкими, Османа и Малексиму, Баязида и Калику, а рядом с ними молодой Ибрагим, погруженный в книгу… Дети, которых она предала обрели покой, а она его не обретёт, и в конце столкнётся с тем, что человек добьётся того, что бы её, можно сказать, дочь была отомщена и обрела покой… Кёсем Султан с криком вскочила с кровати, тяжело дыша, в её голове звучали последние слова Ибрагима: «Дай Аллах, Кёсем Султан твой конец будет хуже моего, ты не узнаешь покоя, Кёсем Султан…», госпожа посмотрела вокруг, она была в своих покоях Валиде Султан. Это был сон, просто страшный сон… Цепи, Осман… Ибрагим… Но он был таким реальным, она так отчётливо чувствовала тяжесть цепей, сдавливающие её запястья, и словно каждая клеточка её тела замерзала от пронизывающего холода. Неужели это была правда, и это всё ждёт её? Но Кесем тряхнула головой. Нет. Что за глупости? Она — самая могущественная госпожа, управляющая миром, а это просто сон, просто страшный сон… Жар огня стал невыносимым, и Зюльфикяр протянул руку к Искандеру и Хюмашах. — Нет, Зюльфикяр, они тебя больше не спасут, у тебя больше нет шанса и нет места в их жизни. — Хюмашах меня простила… — Для себя и в исполнение, как оказалось, последней просьбы. Она отпустила боль и гнев разрушенного прошлого с миром и благодарностью за то светлое, что там было, отпустила ненависть к тебе, ты ведь чувствовал, как её сердце горит этой злостью. Чуть ли не впервые в жизни, знаешь, оно желало смерти, и одновременно её поражал этот ранее неизвестный ей огонь. И когда всё случилось, её это искренне напугало, она даже сказала, прости, как будто лично повлияла на твою смерть, хотя это не так, конечно. Так что ты прав, у неё золотое сердце, если бы она знала, что с тобой тут происходит, она бы и сейчас протянула тебе руку, как и Искандер, но ты бы не стал снова частью их жизни. Они были готовы подарить тебе прощение, благодарность за прошлое, всё, кроме надежды на будущее, и ведь признай, они более чем справедливы к тебе, ведь из тех осколков, что ты оставил в их жизни, это будущее никак не склеишь, чтобы оно не причиняло боль. Но ещё ты должен понять, сейчас главное уже не в них, оно в тебе, внутри, ты видишь и слышишь меня, потому что нельзя предать и не получить справедливого возмездия, и неважно, что предаётся, предательство остаётся предательством с одинаковой равнозначной грязью… — И предай я султана Османа, мы бы с Вами тоже встретились вот так? — В принципе, да, ты имел право защищать султана Османа, мог ему всё рассказать, оставив ему выбор как поступить… Или поддержать султана Османа изначально, не предавая его, и не участвовать в играх Кёсем Султан с законами, которые, как ты теперь понимаешь, были не вполне, если не совсем, искренними… Мог решить всё с Искандером один на один, но она… — Зюльфикяр посмотрел в сторону Хюмашах. — Заслужила честности от тебя и искренности, она была твоей семьёй. Вместо этого ты, глядя ей в глаза, спокойно солгал и разыграл спектакль спасения её матери… Оберегать свою семью — это естественные желание и потребность для большинства людей. Нельзя получить счастье, отняв его у своей семьи, использовав её как средство, путь лёгкой победы. Ты обманул её и обманом использовал против родной матери. Человека, которого она любила. Да, для тебя это было очень удобно и выгодно, но как ей с этим жить? Что она ударила свою мать? Что её использовали? Ты никогда не задумывался? Всегда готово оправдание, Сафие Султан заслужила. Хорошо, да, заслужила, но мы возвращаемся к началу, что заслужила она, человек, которому ты говорил о любви? Жить теперь вечно в собственном аду своей совести и осознании родной крови на своих руках, своего использования от человека, который казался близким? Осознай наконец, какой ценой ты добился своих целей, кого переломал… Зюльфикяр посмотрел на Хюмашах и сглотнул. — Не Сафие Султан… Её, свою любимую, которая тебе поверила, открылась, любила, подарила радость… Ты её жизнь разрушил, уничтожил и через неё равнодушно переступил? А сколько людей ты взорвал просто за компанию? А у них ведь тоже были свои жизни… Семьи, дети. Уничтожено, сломлено. — Я сожалею… Но если бы Хюмашах её не защищала, она бы не пострадала, в конце концов, у неё не было причин… — То есть, всё-таки виновата в любви и по твоему приговору наказана за неё? Любила не того и не так, как тебе бы хотелось, да? Надо было любить одного тебя. — Смерть усмехнулась, смотря на растерянного бывшего янычара. — Как у тебя всё просто, есть только чёрное и белое… В твоём мире так всё и было, но сейчас вспоминай, что жизнь, как и вы, люди в ней, сложнее, многогранее… И любящий должен разделять участь того, кого любит… Она всегда была согласна на это… Любая цена, в хорошие и плохие времена рядом с родными. И твою цену, всю эту боль и за родных, и за то, что полюбила тебя, заплатила, и как видишь, нашла силы жить дальше благодаря своей семье. Твой названный сын, Искандер, заплатил годами одиночества, отдал свою жизнь только, чтобы обнять мать. Ну, а ты? Что сделал ты? Оставил… Бросил… Потерял… Огонь в груди Зюльфикяра стал сильнее, и он прижал руку к груди. — Сложно понять, да? И только почему-то всё горит… А, может, так будет понятнее… — продолжал вкрадчевый голос. — Вспомни себя тем маленьким мальчиком… Ты бы оставил и бросил свою мать, будь у тебя второй шанс? — Нет… — раздался тихий-тихий голос, а боль в груди стала только сильнее. — Эта любовь — действительно «преступление»? Уйти и наблюдать, как твою мать убивают, хотят убить… Зюльфикяр скривился от боли, жар в груди стал невыносимым. А в голове всплывали страшные картинки прошлого, и тени в красном, кружащие вокруг него и матери… Она защищает его, хочет спасти, и острый меч проникает в её тело… И вокруг пробирающий холодом смех… — Нет… — умоляющий, полный ужаса и горя голос, словно где-то внутри. — Нет… Мама… — Зюльфикяр упал на колени, почувствовав на руке что-то влажное. Он плакал? Или это слёзы того мальчика, и его потерянной души. — Хватит… Пожалуйста… — прошептал тихий голос. — Хватит. — Видишь, самая важная и сильная причина… Любовь. Она любила свою мать и своих родных. И этого достаточно. — Почему так больно, — снова хриплый голос. — Это невыносимо… — О, да, терять всегда больно, когда любишь. Это ваша цена… — Ворон стал трансформироваться и обретать очертания Ангела смерти. — Я… Я… Заставил её… Эта боль… Прости… — Ты хотел спасти мать, ты любил её, и не смог… У тебя тогда не было сил. Она тоже любила свою, и… Заплаканный, но словно оживший взгляд посмотрел на Ангела смерти. — Её терять было жаль, да? Привык к теплу рядом и заботе, но это не тоже самое, правда? — Ангел посмотрел бывшему янычару прямо в глаза. — Уничтожающе, как будто твою душу кто-то сжал из-за всех сил и хочет вырвать… Ломает всё внутри. Зюльфикяр сглотнул. — Теперь ты понимаешь. Ты обманул любившего тебя человека, спасшего тебе дважды жизнь, сначала от яда, а затем забрав от Давуда, кстати, забавно, ты не находишь, когда в одном случае жену спасает муж, тебя наоборот вытаскивает жена, она — твоя опора, а не ты, — Зюльфикяр опустил глаза. — Ты предал названного сына, а значит, предал самого себя, ты забыл о долге жизни, ты предал Любовь, ты наградил человека, которого любил, пожирающим, мучительным огнём вины… И он так сжигал её душу, к твоему сведению, что она даже думала покончить с собой… Перед глазами Зюльфикяра предстала картина, которая повергла его в ужас. Он увидел Хюмашах, стоящую на высоком отвесном обрыве и решительно смотрящую вниз, ей оставалось сделать один шаг… Он довёл её до этого? И жар в его груди стал сильнее. Зюльфикяр прижал руку к сердцу. — Сейчас ты чувствуешь и понимаешь, как этот жар невыносим… Но тогда, когда ты подло и обманом использовал Любовь, обесценив все ваши годы счастья, раз даже честности они не достойны, тебя не беспокоило на какую боль ты обрекаешь её. А ведь ты знал ещё, насколько она любит свою семью. Просто задумайся сейчас ещё раз, тебя не волновала боль любимого человека, тебе было всё равно, ты видел в ней только средство и тебе было легко причинить эту страшную боль, у тебя не было сомнений даже минуту. Ты утверждал, что главное для тебя, что она рядом с тобой, а в действительности показал, как абсолютно её не ценишь. Иначе ты просто бы не смог лгать, даже осознавая лёгкость достижения цели, вернее особенно осознавая, не смог бы. Зюльфикяр потерянно опустил голову, ему нечего было ответить. — Если даже ты считал, что твои цели абсолютно правильные, что действительно ты никак не можешь ей помочь, хотя раньше ты признал, что шанс согласиться с ней и попробовать достигнуть своих целей без крови по крайней мере был, но даже отказавшись от него, ты был обязан выбрать честность перед ней и сложный путь достижения своих целей. А вот она искренне ценила ваши совместные годы, несмотря на всю боль, причинённую тобой, смогла отпустить тебя с миром, благодарностью за них. И из-за этой благодарности она дала тебе тот шанс, которым ты воспользовался, не заслуженный тобою. Она винила себя за это каждый день, каждый час. Ты уничтожил её жизнь даже без моего участия. Рядом с Хюмашах появилась сестра, и мужчина непроизвольно облегченно выдохнул, прежде чем заметил, что они вернулись в реальность. — Да, всё закончится хорошо. И тебе нужно быть благодарным её семье и их любви, что они были рядом и спасли её. А для тебя будет справедливость в том… А знаешь, почему до прихода сестры она так и не сделала этот шаг? Её удержала любовь к своей матери, которую она не смогла предать даже после её смерти. Кто бы подумал, что у слабости есть такая сила, да? Она свою любовь не предала, не смогла, потому что любовь исключает предательство, а ты свою… Растоптал… С лёгкостью. С равнодушием, и именно в этом причина, что ты её лишился. Ангел смерти замолчал, будто играя силой огня, полыхающего в центре груди Зюльфикяра. Он, мучимый этим пожаром, снова бросил взгляд на Хюмашах и Искандера, которые наслаждались общением с детьми, с друг с другом, со своими близкими и счастливо улыбались. — Смотри мне в глаза! — раздался, поражающий спокойствием, завораживающий, одновременно безжалостный голос. Безропотно ему подчинившись, Зюльфикяр невольно зябко передёрнул плечами. Какой пронзающий, прожигающий насквозь, ледяной взгляд. Взгляд Смерти казался таким же таинственным и далёким, как и тогда… Он уже смотрел в эти глаза, когда умирал в одиночестве, среди людей, которые оказались предателями, трусами и чужими. Не среди них он должен был закончить свою жизнь… Нет… Грудь снова пронзила огненная боль… Но он это заслужил и выбрал… — Так будет справедливость в том… — Я хочу высказаться… У меня есть право на последнее слово? — Передо мной? — Перед Вами всегда честны… — Да, но это мало, что меняет, как ты понимаешь, часто это поздно. — Да, безусловно, но и благодаря мне выслушать его некому, кроме Вас. — Что ж? Времени у меня много, пожалуйста. — Я и ещё несколько таких же мальчишек несколько дней шли порой под ледяным проливным дождем или снегопадом, спали на земле, довольствуясь скудными остатками пищи, почти постоянно ощущая голод… Остались только физически сильные молодые люди… Мне ещё помогло, что я был старше тех мальчишек, кто меня окружал. Ведь когда меня забрали от матери, я сначала оказался на рынке, янычары взяли и продали меня просто для себя, они развлекались… А меня купили на ферму… Хозяин был жесток и требователен, наказывал за малейшую провинность. И я — домашний мальчик, конечно, не сразу привык к этому, к изматывающему, физическому труду, к постоянному ощущению голода. Я забыл все удары плёткой, но сейчас, если я закрою глаза, мне кажется я слышу этот хлёст… И… — Зюльфикяр вздрогнул и встряхнул головой. — Я меня не было никого, кроме маленького щенка, которого я однажды нашёл… Он был слабым, таким же потерянным, как я… Я был так одинок… И, может быть, поэтому сразу выделил Искандера. Невольно почувствовал одиночество. — И много лет спустя, обретя семью, ты так легко, даже безжалостно, от неё отказался… Зюльфикяр сглотнул. — Сейчас я понимаю, а тогда я запутался… Я уже не мог верить себе, а всё, что мне говорили… В окружении этих людей, новобранцев, командиров, янычар, спустя многие многие годы, я обрёл что-то своё, так мне казалось. Я не мог отличить истину от лжи, я потерялся. — Я ухаживал за щенком, выходил его. А однажды ночью, вернувшись в комнату, не нашёл его. Я звал, звал… Пока хозяин не открыл дверь и не швырнул мне его… Его слова даже сейчас снова звучат в моей голове. «Позабавься со своим другом». Щенок не дышал. Во мне как будто что-то сломалось. Я научился не думать, не чувствовать, просто апатично существовать… Как механизм. Работа, завтрак, мельница, работа… Спать. Так из-за дня в день, много много дней… А дальше… Мимо нас проходили янычары с новобранцами-мальчишками, набранными по девширме, и не знаю какими путями, может быть их командир пожалел меня, но он выкупил меня и забрал с собой. И пройдя километры мы оказались в корпусе… Нас накормили, отмыли, переодели в добротную, тёплую одежду… И это было так тепло по сравнению со всем тем, что я прошёл и испытал до… Нам постоянно говорили, что отныне наши жизнь всецело принадлежит Султану, что мы должны безоговорочно согласиться с этим и порвать с прошлым, ведь всё, что мы получили, это потому что Султан так захотел, и что мы можем получить ещё больше, если будет верно и преданно служить ему, приняв его веру, слова как абсолютную истину и, подняв меч против неверных. Не переставая повторялось изречение: «Рай покоится в тени сабель, а янычары находятся под рукой Султана». Ещё мы ходили смотреть на ежедневные тренировки янычар, как будущие войны султана они были обязаны прекрасно владеть всеми видами оружия: метко стрелять из лука, фехтовать, метать ножи и сражаться голыми руками, и нам как будто говорили, что научат этому, откажись от прошлого и станешь частью большой семьи, будешь служить справедливой цели, тебя будут уважать и ценить, но пока к этим тренировкам нас не подпускали, у нас были свои. Каждого новобранца заставляли по много часов и в зной, и в лютую стужу сидеть на корточках или неподвижно стоять, прижавшись спиной к стене, так, одновременно наблюдая за старшими, мы тренировали терпение и силу воли. Это всё продолжается ни один месяц. Месяцы… Долгие месяцы. Так постепенно, постепенно мысль согласиться с ними, уже и не кажется тебе такой ужасной, тебя подталкивают, что в этом решении все блага, в то время как в не покорности нет ничего, кроме холода одиночества, боли и голода. Ты ломаешься, а самое страшное, что даже этого не понимаешь… Каждого, кто пытался бороться, избивали, отправляли в яму, лишив еды и воды, и даже проводили через строй, где старшие янычары всячески оскорбляли несчастного, обвиняя в трусости, недостойности быть среди них и малодушии. И всё это на наших глазах. После всего пережитого тебя, как будто в один миг превращали в изгоя. Мало кто мог бы это выдержать, а еще меньше хотели бы оказаться на этом месте. Только обладатель железной силы воли, именно в ощущении внутренней свободы и верности себе… Этим упрямством духа как стеной защищенный от влияния жестокой среды. Искандер бы мог, всегда верный именно своей цели, даже под угрозой смерти… Человек, который с самого начала не был апатичным, как когда-то я, или жестоким, как Давуд, а который помогал и защищал товарищей рядом. Я сдался, перестал вспоминать маму… — Зюльфикяр закрыл глаза. — Старшего брата, который, вернувшись с рынка и увидев, что происходит, лежащую на земле мать, бросился на дорогу, желая до последнего спасти меня и погиб, получив нож в сердце… — Зюльфикяр сглотнул. — Почему я вспоминаю это только сейчас? Любовь, самоотверженность… Я всё забыл… Всё… Так и провёл годы к корпусе, через тренировки, уроки с оружием, походы, сражения, дослужившись до командира. Наставника… — Зюльфикяр замолчал, будто вспомнив что-то тяжёлое и неприятное, и снова встряхнул головой. — Я не защитил… И когда из-за очередного каприза Ахмеда Искандеру грозила смерть, я снова не решился ничего сделать для него… Его друзья пытались, хотя не могли ничего сделать, но я же не пытался совсем, даже слова не сказал в защиту… Я могу быть сильным физически, но не психологически. И Хюмашах, да, она меня простила. А я не замечал, какая эта сила души рядом со мной, как я был одарён, какое чудо появилось в моей пустой жизни, что за дар я обрёл… И сколько силы в том, как она любит своих близких и любила меня. И я у меня после потери семьи не было ничего искреннее той теплоты, что подарила мне она… Искандер… И, может быть, ещё один человек, которого я встретил спустя несколько месяцев, как оказался в корпусе… Аслан… — Тихо, тихо прошептал Зюльфикяр. — И всех я… Не защитил, — Зюльфикяр закрыл глаза. — Подвёл… Предал… И сейчас я хочу уйти, признавая собственную слабость. — То, как ты говоришь со мной сейчас, являясь наконец-то собой, говорит о том, что ты скорее не слабый, и в тебе есть гордость, самолюбие, позволившие тебе сопротивляться в некоторые моменты, а мягкий, и она любила в тебе это сочетание мягкой силы, и она верила, что рядом с ней ты сможешь стать лучшей версией самого себя, ты же помнишь, что именно так она на тебя смотрела, и как тебя это грело… Этого не случилось, но слабого человека она бы не полюбила, она вызывает жалость у её очень нежного сердца, как и злого, а это его ранит. Можешь, утешаться этим, если хочешь. — Как тогда это сочетается… — Трепетность сердца с силой души, которая выдержала столько ударов и не сломалась, не поддалась ненависти и по-прежнему может дарить тепло, как видишь? — Да… — Ну, понимаешь, у неё было очень много любви, она была окружена ей с самого начала, а любовь, если она настоящая и искренняя, она делает тебя сильнее. И потом ей так легко делиться, и когда ты даже сталкиваешься с чем-то сложным, у тебя появляется уверенность, что ты всё сможешь и со всем справишься. А если не справишься, рядом с тобой будут люди, которые захотят подать тебе руку и вытащить тебя из темноты, а не сломать. — Я понял… Семья… Только вспомнив маму, я понял что это… Всё начинается с этой привязанности… И мне давали шансы, потому что именно любили её… Знали, что это такое… А если вырвать эту привязанность, то и не останется ничего… Пустота… А именно это и нужно было нашим хозяевам… Какой шанс я упустил. Сам отказался от него и выбрал встретить смерть, Вас, именно так, как встретил… Сейчас, вспомнив семью, я бы хотел увидеть матушку, очень бы хотел, но ведь это невозможно для меня, да? — Ты слишком долго её не помнил, и теперь она не знает тебя, но сейчас она счастлива и в покое, она видит тебя таким, каким всегда представляла себе, каким ты станешь, когда вырастишь. — Да, действительно прошло так много времени… Эти годы не вернёшь даже здесь, где время не властно… Даже я не уверен, что помню эту близость, скорее помню образ… Тёплый образ прошлого… Как будто даже не моего, хотя моего… Несмотря не на что, мне очень тепло слышать то, что Вы сказали, что мама не чувствует боли за меня и мои поступки. Я действительно не хотел бы этого сейчас… Хм, я понял это желание оберегать, не причинить боль, наконец-то понял, действительно оно как дыхание, и желание сражаться за семью, это так естественно, по-другому просто невозможно, а тем более невозможно любимое сломать так, как сделал я… Я не понимал, а раз так, то у меня и не должно было быть семьи, верно, у янычар её нет, потому что мы должны и обязаны сражаться за Падишаха, нас этому учат, ломают, чтобы у нас не осталось человеческих привязанностей, но я обрёл этот дар, и это были самые счастливые годы в моей жизни, когда я обрёл Хюмашах и Искандера, но я так и не понял этот дар. «Мой дворец здесь! Тут мой дом… Разве могу я покинуть мой дом и семью…». Как я оставил. — прошептал бывший янычар. Слова Хюмашах зазвучали совершенно по-другому. Хотя даже тогда он чувствовал себя ужасно, но сам не понимал почему, в отличие от сейчас. Это была его живая душа, страдающая, сожалеющая душа за безжизненной маской янычара, которым он стал. — Значит, Хюмашах полюбила мою душу, она увидела и видела её… — Бывший янычар посмотрел на Ангела смерти. — У её сердца есть такой дар. Видеть и согревать. — Я ни разу не сражался за них. — Зюльфикяр закрыл глаза, опустил голову, а затем выпрямился в ожидании своего приговора. — Давайте, закончим. — Так будет справедливость в том, что отныне этот мучительный огонь вины принадлежит тебе. Огонь, разгорающийся из груди, полностью охватил его, и Зюльфикяр исчез в этой ослепительной огненной вспышке. Ангел смерти снова принял облик Ворона, бросил взгляд на Искандера и Хюмашах, и широко взмахнув крыльями, взлетел в небо.