***
Знакомое цоканье каблуков о плитку в школьном коридоре заставило Семёна приободриться. До этого он вальяжно расплылся по стене складками жира, но приближение Смирновой заставило вытянуться в струнку, как бы странно при его телосложении это не выглядело. — П-привет, Кать, — Щекастое прыщавое лицо зарделось, когда девочка вплотную подошла к нему. Бабурин криво улыбнулся, обнажая жёлтые, насквозь прокуренные зубы. Знаете, сейчас он выглядел как напыщенный петух: причесался, но так неумело, что сальные волосы торчали в разные стороны; надел светло-синюю рубашку, выглаженную, вероятно, бабушкой, и на ней уже красовалось жирное пятно: кажется, кое-кто успел перекусить по дороге сюда; брюки это чудо, конечно, не напялило, все ещё оставаясь в каких-то полупротертых трениках, которым бог знает сколько лет; и единственным более-менее приличным во всем этом вопиющем ужасе оставались лакированые туфли, густо натертые средством для кожи и сверкающие так, что можно было ослепнуть. Увидев картину маслом, Смирнова не знала, что ей делать: то ли смеяться до коликов в животе, то ли с отвращением посмотреть, развернуться и уйти в закат, так и не сказав ни слова о том, почему ей так срочно понадобился Бабурин в конце дня, ещё и в школе. Поэтому Катя, закусив губу, просто прикрыла глаза и, глубоко вздохнув, хотела выложить на руки Семену козыри, которые она приобрела благодаря Полининым скрипичным рукам, но грубый, хрипловатый голос опередил её: — Слушай, я тут это… самое… короче, вот, держи. Бабушка впихнула, сказала подарить, — Толстяк протянул старосте коробку довольно дорогих конфет. Вряд ли кто-то согласится отдавать такое сокровище даже за большие деньги: их днем с огнём в этом селе не сыщешь. Значит, спёр, пока бедная старушка вязала носки у печи или, скажем, дремала после тяжёлого дня, полного забот о прихотливом капризном внуке. Вряд ли она была даже уведомлена о их встрече. И, будь в Смирновой хоть немного совести, она, непременно, сказала бы вернуть конфеты домой. Однако для неё это было не больше, чем простой выгодой, поэтому девушка приняла их, про себя пообещав дома трижды протереть салфетками: — Ну, спасибо, что ли. Но я тебя не уединиться пригласила. У меня к тебе дело есть, — Разочарование на лице Семена невозможно было описать словами. Видимо, он надеялся на что-то большее, нежели очередное задание, — Ты же Ромку не переносишь, верно? Катя начала откуда-то издалека, и Бабурин сразу насторожился. Если уж она заговорила о Пятифане, которого ненавидит с самой началки, значит, дело принимает серьёзный оборот. Немного помедлив, Толстяк все-таки неуверенно кивнул. Прощупав почву, Смирнова уже смело ступила и пошла в нападение: — Так вот. Ты знаешь наши с ним отношения, поэтому… Я нашла на него компромат. Очень даже нехилый такой, и предлагаю тебе перестать быть мальчиком на побегушках, заняв место Ромы без особых усилий. Тебе нужно будет всего-навсего… Бабурин кашлянул. Перебивать Катю словами не смел никто, однако привлечь внимание было нетрудно. Девушка остановилась, вопросительно и недовольно взглянув на него. — Это все, конечно, хорошо, и на твоих словах складывается лучше некуда. Но чего это будет стоить мне? В чем подвох, Смирнова? — Даже Семён, будучи тугим на голову, понимал, насколько опасно переходить одному из двух авторитетов чуть ли не всей школы дорогу. «Налево пойдешь — Змею-Катьку найдёшь, направо пойдешь — к Волку-Пятифану в пасть забредешь». Как в сказке, а третьего пути с хорошей концовкой и не видно: порос кустами и травой. Никто пока не смог избежать травли хотя бы с одной стороны. Так же случилось и с Антоном, хотя тому не повезло, напоролся сразу на два штыка. Бабурин, облизывая пятки Ромы, влился в компанию хулиганов с великим трудом, но и со стороны Смирновой его никто не трогал. Наверное, просто противно было, поэтому он находился скорее на нейтральном островке, но в очень шатком положении. И тут внезапно так свезло: сама Катерина протягивает ему руку помощи, готовая дать информацию, силы которой будет достаточно для того, чтобы скинуть Пятифана в тёмную глубокую пропасть. Табличка с третьим, тернистым и неизвестным путем выросла словно из-под земли: «Прямо пойдешь — счастье найдёшь». И, знаете, Бабурин, взвесив все «за» и «против» в голове, решил для себя, что попытаться все-таки стоит. Один раз живём, и хуже, чем в прошлой школе, быть не может: — Давай свой план. Разберёмся. Хищно ухмыльнувшись, Катерина начала расставлять все точки над «i».***
Быстрые тяжёлые шаги в коридоре и глухое «Ма, ушёл» были последним, что услышали стены дома Пятифана за этот день от парня. Его не покидало чувство, что что-то идёт не так… Первым тревожным звоночком стало отсутствие Бяши у порога, который постоянно околачивался у его двери перед совместным походом в школу. В последний раз он так не пришёл в восьмом классе, когда сломал ногу. С того раза Бурят аккуратнее, конечно, не стал, но и кости ломаться не хотели, поэтому вряд ли причиной является травма извне. Что-то другое помешало лучшему другу прийти сегодня. Мороз нещадно щипал Рому за щёки, но он не обращал на это особого внимания: время поджимало, в школе сегодня нужно быть вовремя, иначе Лилька всыпет замечание в дневник со всем садистким удовольствием. А оно на неделе будет, кстати, третьим, и по политике школы после таких знатных проебов красная дорожка тебе прямиком к директору. Пятифану было кристаллически похуй на весь этот бред, однако, вызов на ковёр был чреват последствиями. Прямиком за словесной выволочкой тебя ждёт ещё менее приятное событие: весточка родителям, которые явно такому посланию не обрадуются. И даже это не сулило особых проблем, если бы единственным родителем хулигана не была… мать Ромы, как бы странно это не звучало. Шатен помнит каждый ебучий раз, когда его мама побывала в этой школе. Заканчивались данные походы, мягко говоря, не самым приятным образом… Пятифан зачастую не понимал: их директор реально отсталый и не понимает, в какую яму лезет, когда вызывает Алину, или у него просто случаются провалы в памяти, как только Роминой матери удаётся споить главу школы до потери пульса? Загадка, да и только. С такими размышлениями шатен добрался до входа в школу, даже не заметив. Привычным движением он уже хотел было полезть в карман за пачкой сигарет, но внезапно понял, что рядом с ним нет Бяши, который постоянно клянчил перекур перед началом «трудного учебного дня». Сам Пятифан, честно, курил только для виду. Не то, чтобы он не умел этого делать, или в нем бурлило какое-то явное отвращение в табаку, нет. Он просто не чувствовал в этом как таковой необходимости, и только делал пару затяжек перед тем, как отдать почти нетронутую сигарету лучшему другу. С его отсутствием и курево не понадобилось. Коротко выдохнув и прикрыв глаза перед дверью в школу, Пятифан сказал про себя, что все будет хорошо. Когда в последний раз он так волновался перед тем, чтобы просто куда-то зайти? Когда мать первый год начала пить. Ромка каждый день переступал порог дома в надежде, что не увидит рядом с родителем склад бутылок со знакомой жёлтой этикеткой. Самое дешёвое, как всегда. Тряхнув головой и отогнав от себя дурные воспоминания, парень принял свой обычный отстраненный от всего мира вид, со стуком о стенку распахнул дверь и встретился со множеством вперенных в него, как иголки, глаз. На мгновение стушевавшись и нервно сглотнув, он, уже не такой уверенный, под пристальными взглядами двинулся в раздевалку. «— Прекращай себя накручивать, идиот. Спать надо по ночам, и не шататься по улицам. Недосып — штука херовая, вот так и сходят люди с ума.» — Ромка пытался восстановить дыхание и нормальный ритм сердца, но вдруг перед ним возникла фигура. Отпрыгнув назад и негромко вскрикнув, Пятифан увидел перед собой Бяшу: — Тьфу блять, это ты. Нахуй так пугаешь, лопух? — Прижимая руку к груди и смотря на друга ошалелыми глазами, парень поначалу не заметил хитрого прищура бурята, поэтому попытался завести обыденный диалог: — Ты чего сегодня не пришёл? Я уж подумал, что тебя с сигами спалили и отпиздили, а ты с кровати встать с утра не смог, — Рома снял куртку, шапку, и тут ему в спину прилетел чужой кулак, отчего он, не устояв на ногах, рухнул вперёд, попутно собирая лбом плохо положенную штукатурку на стенке. Не сразу сориентировавшись, Пятифан на четвереньках стоит на полу, а, через пару секунд сообразив, что произошло, он разворачивается к Бяше и пытается встать, но грузно выплывший из-за чужих курток Семён не даёт ему этого сделать. Он пинает Рому под дых, и шатен, теряя равновесие, падает на левую руку, больно ударяясь плечом. — Да что за черт тут происходит? — Взревел юноша, предпринимая вторую попытку подняться, но его голову к земле прижимает тяжёлый сапог Бабурина. Тут парень совсем звереет и, подобно загнанной в угол жертве, со всей силы бьёт здоровой рукой в никуда, надеясь, что хотя бы немного заденет обидчика, и голова перестанет медленно крошиться, как под прессом. Удар приходится Семену в обратную сторону коленки, от чего она подгибается, и Пятифан, воспользовавшись моментом, вскакивает, подлетает к толстяку и смачно проезжается кулаком по его лицу. Что за бред? Он ведь ещё вчера пресмыкался перед ним, а сегодня ведёт себя как борзая сука. — Ты че, ебать, совсем охуел? Мозг из жопы достань и вспомни, блять, на кого ты руку поднял, — Ядовито ощеривается парень и замахивается второй рукой, чтобы уж наверняка отбить и желание Бабурина наезжать, и свою гордость, но прыщавый ловко уворачивается, чего Рома, в принципе, не ожидал, поэтому по инерции пролетает пару шагов вперёд, чуть не вписываясь в дверцу деревянного шкафа. Пятифан оборачивается, и видит с интересом подбирающихся к месту драки зевак, которые начали окружать виновников, таким образом зажимая между собой и двух стенок. Пути отступления были перекрыты, поэтому либо выяснять, что происходит, и таким образом продолжать цирк, либо с позором сбежать. Шатен выбирает первый вариант. Сложив руки на груди, с прищуром обращается к Бабурину: — Ну что за фокусы, свинья? — С уверенностью в своей правоте выдаёт парень. Как-то слишком много народу для обычной драки… Подобные зрелища в этой школе можно лицезреть часто, поэтому в основном только пара ленивых зрителей поворачивала голову в сторону инцидентов. А тут толпа, как за мясом в магазин. — А то, Ромка, что вскрылся твой секрет. Теперь каждый знает, что ты из себя представляешь, жалкий лгун, — Самодовольно произносит Семён, потирая ушибленную щеку. У Ромки удар хорошо поставлен, так ведь и челюсть выбить можно, — Как ты там нам всем говорил? А? Что батя твой на войне погиб? — Пятифан пока не понимал, почему жирдяй вообще затронул такую тему, но ничего хорошего это не предвещало. Парню вдруг стало дурно от догадки, которая мелькнула в голове. Неужели Полина… — Как интересно. Знаешь, а мне птичка напела, что ты крупно напиздел. Причём настолько крупно, что заработал на этом авторитет. Хотя, если так посмотреть, то без своей лжи ты — никто. Также, как как и твой отец-нарик. …Распиздела о секрете Пятифановой семьи. Да. Именно так и выходило. Никто больше об этом не знал, даже Бяша, а значит, рассказывать было некому. И зачем он только ей доверился? Из толпы послышались пару агрессивных возгласов, и идущий ко дну корабль под названием «Жизнь» нужно было как-то спасать, поэтому Рома просто перешёл в защиту: — Да ну правда чтоль. А хоть одно доказательство у тебя есть? — Шатен понимал, что ничего хорошего из данной ситуации уже не выйдет, и уважение к нему пропало с первых слушков, переданных сарафанным радио среди учеников школы. Зачем он рассказал все Полине? А ведь ей только это и нужно было: опозорить Пятифана перед всей школой. Да она стопроцентно с Катькой заодно, тут без неё ну никак не обошлось, её почерк. Но как Морозова могла так поступить… в голове не укладывалось. Её самой не было видно ни в толпе, ни в коридоре. Прячется, паршивка. Знает, что натворила, вот и жмется по углам теперь. — А мне они и не нужны. По твоей матери и так видно, из какой ты семьи. Алкоголичка и наркоман — вот это здоровская пара. И ничего приличного они воспитать не смогут, — Съехидничал Бабурин. И, хоть Рома мозгом понимал, что ребята скорее всего примут сторону толстяка, сердцем он рвался за справедливостью. Дети не должны отвечать за поступки своих родителей. Как жаль, что это понимают не многие. — И, тем не менее, я вырос получше некоторых долбаебов. А вот кем являются твои родители… над этим стоит задуматься. Может, они потому и сбагрили тебя бабушке, что ты им к хуям не нужен? А? — Пятифан, вроде, старался выбирать слова пообиднее, однако он не учел того, что своим высказыванием косвенно подтвердил многолетнее вранье, в котором его только что обвинили. Семён осклабился. Игнорируя оскорбление, он уцепился за первую фразу и стал играть от нее: — А, так ты не отрицаешь, что врал всей школе? Человек, который всегда был за правду, выбивал её силой и угрозами, жил по принципам и был готов загрызть за их соблюдение, вдруг, увы и ах, оказался жалким лгуном, — Толпа позади Бабурина ожила, разразилась недовольным перешептыванием и несколькими выкриками. До этого притихший коридор вдруг взорвался ужасным гомоном: ошарашенные школьники наконец доперли до мысли, которую им разжевали и положили в рот. И они не были рады тому, что услышали. Чувства Ромы в этот момент полностью омертвели. Сработала защитная реакция организма, которую он трижды поблагодарил про себя, ибо, не стой он тут с каменной миной, и предпринимая поспешные решения в критической ситуации, он, скорее всего, только вырыл бы себе яму глубже. Конфликт среди толпы разгорался все ярче, Бабурин подливал масла в огонь, шепчась с Бяшей о подробностях жизни Пятифановой семьи, нарочно повышая голос при возгласах так, чтобы близстоящие люди слышали. Затем это передавалось от человека к человеку, и уже через минуту на другом конце полукруга велись жаркие споры между теми, кто встал на сторону Ромки и теми, кто поливал его грязью с ног до головы. Поддерживающих было в разы меньше. Шатен закипал. Он сжимал кулаки до такой степени, что на ладонях оставались следы-полумесяцы от ногтей, кое-где даже проступила кровь. Терпеть это было невозможно. До слуха долетел обрывок Семеновских сплетней, с содержанием типа «А вы знали, что мать то его за деньги с мужиками спит? Шлюха она самая настоящая. И сын у неё ничем не лучше.» Бомба детонировала. Это было последней каплей. Мама Пятифана никогда бы не пала так низко, и Рома это знал. За единственного родителя, который у него остался, он мог убить, и не раз. Поэтому сейчас, в порыве гнева и с ослепленным яростью мозгом, парень, сам того не понимая, сбил жирдяя с ног, навалился на него и стал методично превращать лицо обидчика в кровавое месиво. Бяша попытался влезть, но получил локтем по носу и сел на зад, подвывая от боли. Против размашистых ударов Шатена Бабурин был беспомощен, поэтому просто лил слезы, слабо отмахиваясь, и хрюкал, как самая настоящая свинья. Наверное, от него бы не осталось и мокрого места, если бы два одиннадцатиклассника не схватили Рому за плечи, оттаскивая от полуживого тела. Пятифан сопротивлялся, крыл Семена трехэтажным матом, вырывался из мёртвой хватки старшеклассников и не хотел успокаиваться. Тогда ребята, которые держали его, переглянулись и повалили на пол, держа за руки. Поняв, что брыкаться бесполезно, шатен сдался. Красная пелена с глаз спала, сердце перестало рваться из груди. Через несколько секунд хватку ослабили, и Ромка с остервенением одернулся. Теперь в этой школе для него нет места. Он хоть и сохранил остатки гордости, но что они значат без уважения? Парень посмотрел на притихшее сборище, с презрением сплюнул и, грубо освободив себе проход к выходу, схватил куртку, которую снял буквально десять минут назад, подцепил указательным пальцем портфель и вышел за дверь, в лютый мороз деревенской глуши. Голую шею опалило холодом. Как бы не заболеть. или все же лучше заболеть? Тогда будет причина не ходить в школу. Но он ведь просто сбежит от проблемы, и тогда его сочтут трусом, будет в два раза хуже. Ситуация казалась безвыходной. Постояв так еще с двадцать секунд и крепко зажмурив глаза, Рома судорожно искал в себе решение. Зачем он вообще доверился этой Полине? Знал ведь, что нельзя никому такие тайны рассказывать. Хранил бы себе дальше свой скелет в шкафу и был бы счастлив… а теперь он на одном уровне с Антоном. Кстати, интересно, как он? Кажется, сегодня его не было видно в школе. По крайней мере в толпе негодующих школьников точно. Да и куртки, которую Пятифан запомнил, в раздевалке он тоже не заметил. Ну и хорошо, что ему не представилось лицезреть такой позор. Вдруг почувствовав, что замерзает, парень поспешил уйти от своих мыслей, которые переключались одна с другой слишком быстро. Ему просто хотелось придти домой, не увидеть в руках матери очередной бутылки и плюхнуться на родную жёсткую койку, отключившись на пару часов. А может, дней. Путь от школы занял минут семь. С учётом того, что Рома жил где-то в середине села, быстрым шагом можно было управиться и за три, но парню спешить было некуда. У него из головы совсем вылетела Лилька, которая обязательно поставит третий пропуск в журнале, он мог думать только о том, как же все-таки облажался. Открыв входную дверь и переступая порог, Пятифан ощутил на щеках тепло. Это было очень приятно, потому что куртку он так и не надел. Ему было не до этого. Облегчённо выдохнув, шатен оставляет верхнюю одежду на покосившейся вешалке коридора, на цыпочках, чтобы не заметила мама, идёт к себе на второй этаж, но половица под правой ступней предательски скрипит и выдаёт его с потрохами. Словно в замедленной съёмке, мать поворачивает в сторону сына голову и смотрит на него охмелевшими глазами. Снова пьяная в стельку. От этого радостнее, конечно, не становилось. — Сынок, дорогой… сходи, купи ещё пару бутылок… и я тебе прощу, что ты прогуливаешь, — Пятифан смотрит на неё жалобным взглядом и перебарывает в себе желание исполнить просьбу. Совесть твердит ему, что родителю и так трудно приходится, и капля в море хуже уж точно не сделает. Зато мозг говорит твёрдо и рационально: это самое море образовалось из таких вот капель Пятифановой слабости, когда он поступался своими принципами и тащился в местный ларёк, где не было ограничений в возрасте и все зависило лишь от того, сколько в твоём кармане денег. И вот снова в мальчишке боролись две стороны. Но, когда он вспомнил, что буквально пятнадцать минут назад говорили о его матери, здравый смысл мгновенно получил перевес и Рома с твёрдостью в голосе произнёс: — Не, ма. Тебе на сегодня хватит. Ты и так много выпила, — Указывая на приличное количество бутылок у её ног, он нахмурился. Сегодня больше, чем обычно. Семь вместо пяти и, парень уверен, было бы больше, если бы алкоголь попросту не закончился. Пятифан собирался подняться на второй этаж, чтобы, как и планировалось, временно абстрагироваться от этого мира, но вдруг мимо него пролетела бутылка, чудом не задев, и с треском разбилась о стену. Чего блять? — Неблагодарная ты мразь. Я обеспечиваю тебя, кормлю, пою, одеваю, а ты не можешь даже сходить за ебаным пивом, когда тебя просят. Почему ты, сука, такой отвратительный сын? Что блять тебе мешает просто сходить? Кого я вырастила?! Эгоиста, засранца и второго Мишу себе на голову. Лучше бы я тогда аборт сделала. Сгинь! Последние слова больно врезались в душу юноши, и он, смотря на осколки коричневого цвета в метре от себя, медленно переваривал сказанное. Имя отца слышать не хотелось, тем более, в таком контексте. Повернув голову к своей матери, он, глупо улыбнувшись и надеясь, что это все — просто несмешная шутка пьяной женщины, переспросил: — Что? Ответом была бутылка, прилетевшая в щеку от некрепкой, трясущейся руки. Впервые мама устраивала побои. Было больно физически, но морально — невыносимо. Хотелось просто разбить голову о стенку, подражая первой бутылке. Расширенные от страха и удивления глаза наполнились слезами. Ромка не знал, не помнил, когда в последний раз плакал. Наверное, ещё в детской коляске. Отец всегда говорил ему, что слезы — это признак слабости. Слова настолько запали в голову, что стали негласным правилом. Но сейчас случай был исключительным. Мокрая дорожка заблестела в свете тусклой лампы, на щеке уже расцветал жёлтый синяк. Мгновенно протрезвевшая мать встала, подбежала к Пятифану и упала перед ним на колени. Она никогда не видела его плачущим и это, видимо, привело её в чувство: — Боже, сынок, прости меня, прости, прости, прости… я не хотела, я ужасная мать… извини меня, пожалуйста, я обещаю, я буду лучше, я ради тебя стану лучше, я брошу алкоголь, только не плачь, пожалуйста, малыш, не плачь… — Её холодные, болезненно тонкие пальцы утирали капли с лица шатена, а губы твердили о прощении. Но Роме было уже все равно. Он медленно отошёл от женщины, обогнул её и приблизился к лестнице. Вздохнув, он взлетел по ней, как на крыльях, все ещё слыша тихие всхлипы, но уже не свои, а материнские. Стало жутко. Забежав в свою комнату и громко хлопнув дверью, Пятифан съехал на пол. Как в один день все могло стать настолько плохо? Сломалась вся его жизнь, все, к чему он привык, пазл рассыпался и теперь его было не собрать. Это конец. «Это конец.» Слова в голове прозвучали не настолько ужасно, как планировалось. Все ещё терпимо. Все ещё можно смириться. Но жить так больше не хочется. Какое-то время назад Ромка отобрал у матери успокоительное, две пачки. Она глотала их не по рецепту, просто чтобы не сорваться. Стала похожа на зомби и только больше пила, поэтому парень однажды не выдержал и мягко заставил женщину отдать таблетки ему на руки. Она, на удивление, сдалась без боя. Видно, сама устала от такого состояния. Почему шатен о них вспомнил? Потому что они лежали у него под матрасом. Почему не выкинул? Потому что имел запасной план. И сейчас самое время привести его в действие. Еле как поднявшись с пола, Пятифан поднялся, сунул руку между пружинным каркасом кровати и матрасом, после чего извлёк перевязанные канцелярской резинкой палетки. Коробки он успешно утилизировал ещё давно, чтобы не вызвать лишних вопросов у мамы. Одной таблетки было достаточно для здорового сна. Двух — для принудительного. Трех для неконтролируемой отключки. Дальше перечислять было бессмысленно. С треском, один за другим, лопалась защитная плёнка, и маленькие кружки выпадали с характерным звуком. Пять. Семь. Девять. Двенадцать, пятнадцать… Семнадцать… Двадцать одна. Для верности. Билет в один конец. Уныло оглядев белую горсть, Рома сгреб себе в руку таблетки все до единой. Без воды их, наверное, проглотить было невозможно, но парень увидел на подоконнике лейку для цветов. Какая разница, с чем глотать? Уже ведь не проснётся. Схватив её и одним резким движением отправив в рот все содержимое из руки, он жадно припал к носику. Было сложно, но вот, наконец, от таблеток остался лишь белый порошок на пальцах. Спустя пару минут голова Ромы налилась свинцом. Захотелось спать, и он не стал сопротивляться. Он ничего хорошего в своей жизни не сделал. Его не жалко. Разве что мама будет грустить… Это было последней мыслью Пятифана перед тем, как он закрыл глаза.