Выбирая снова и снова

Они молчат. Олег молчит, лишь грозно смотрит на Сережу, стоя на расстоянии от него. Беспокоится. Опасается. Не доверяет и приглядывается, ожидая нападения или другого агрессивного поведения. Сережа тоже молчит, не решаясь что-то говорить. Он уже кричал в закрытую дверь о прощении, колотил руками, надеясь на любую реакцию, но получал лишь тишину и давящее ощущение холода. Это было правильно. Разумовскому было невыносимо от этого, невыносимо от такого поведения любимого человека, но понимал — заслужил. Он в него стрелял, он пытался его убить, разменяв фигурой на шахматной доске. В голове альфы стучал набатом вопрос: почему он здесь? Почему после Ада с Кухтом Олег забрал его, а не оставил умирать, как Разумовский и заслуживает? Олег отходит в сторону, создавая проход. Не подставляет больше спину. Боится получить удар, хотя у Сережи нет даже сил на это. В нем есть силы только слабо переставлять ноги, заламывать пальцы рук и тоскливо смотреть на своего конвоира, который продолжает на него мрачно и молча смотреть. Только кивнул в сторону, куда следует идти. Альфа поплелся по коридору к лестнице, сутуля плечи от пронзительного взгляда. Пытается не оборачиваться, но все равно периодически нервно дергает головой, чтобы удостовериться, что Олег рядом. Живой. Олег жив и это до сих казалось чем-то подобным чуду. Сережа не надеялся, что Волков выжил, он терзал себя мыслью, что он своими руками убил свою пару, которую не мог забыть даже сквозь череду любовников и работы над бизнесом. Разумовский не мог отпустить Олега, но в своем гневе и ярости положил и его на алтарь своей мести. Он заслужил быть презираемым. Заслужил ненависти. Но даже в этих условиях было слишком бесчеловечно молчать. Сережа готов был к крику, готов был к обвинениям и ненависти, но не к тихой пустоте и страхе во взгляде. Олег тяжелой рукой остановил его на этаже перед дверью. Сережа съежился от прикосновения, ожидая, что оно будет болезненным, но ничего. Просто его остановили и открыли дверь, пропуская в ванную. Обычную, пустую. Только тумба, сама ванна, раковина и зеркало над ней. Полупустая бутыль с шампунем, кусок мыла и мочалка. Разумовский заходит первым, помня, что он не может находиться больше за спиной Олега. Поворачивается к нему с потерянным видом, не зная, что от него требуется. Волков молча указал на раковину. Сережа неуверенно потоптался, но встал напротив зеркала, упираясь ладонями в белую керамику. В отражении он видел, как Олег прошел к тумбе, стараясь держать максимально больше расстояние от альфы. У Сережи сердце кольнуло. Он скучал по своей омеге. Скучал по его голосу, взгляду полному преданного обожания и нежности, скучал по прикосновениям, объятьям, поцелуям. Сережа заметил, как собственные руки дрожали. От страха, сдерживаемой истерики, гнева на самого себя. Он вздрогнул от стука дверцы тумбочки. Разумовский не решился развернуться посмотреть, только косился в отражении, ловя движения Олега. Он двигался скованно, будто опоясанный болью, все время поворачивая голову в сторону Сережи, контролируя каждый его шорох. Как пес, ожидающий нового удара от хозяина. И это было правильно. Сережа знал, что это было правильно, потому что не мог доверять сам себе, даже когда уже не ощущал внутри разума Птицу. Ведь не только Птица был виновен во всем случившемся. Сережа хотел мести. Сережа хотел пролить реки крови. Сережа вызвал Олега и заставлял его быть своим прислужником и создал для него роль в своей партии. Птица был лишь катализатором, но идеи и желания были Сережиными. Олег отходит к двери, но остается в комнате, продолжая следить за Разумовским. Сережа отлипает от раковины, переводя потерянный взгляд с Волкова и на стопку вещей, что он поставил на тумбочку. Что-то из одежды, полотенце, зубная щетка — в принципе необходимы набор для принятия душа. Альфа рассеянно смотрит на Олега, пытаясь взглядом спросить, что нужно делать. Волков смотрит равнодушно и холодно, все также не говоря ни слова. Сережа вздыхает и расстегивает оранжевый тюремный комбинезон, пряча лицо за длинными патлами. Ему стыдно. Ему неприятно. Липкий страх ползет по худой спине и плечам. Тело дрожит от скользнувшего холода и колючего взгляда Олега, который рвет все пределы. Сережа резко отшвыривает от себя робу. Все-таки она была пропитана его болью и долгими мучениями в Италии, в Сибири и в подвале этого странного дома. Хочется от них избавиться, хочется сжечь вместе с противного цвета тканью. Но вряд ли Олег это позволит. Сережа вообще не знает, что ему сейчас можно и нельзя делать. Олег жестом приказывает ему снова встать к раковине. Разумовского передергивает. Если бы он не знал о вторичном поле Волкова, то мог бы предположить, что его собираются насиловать. Опять. Плечи дрожат сильнее, Сережа кусает губы, опустив низко голову. Если Олег будет с ним что-то делать, то Разумовский предпочел этого не видеть. Но это было бы заслужено. Сережа заслужил всю боль, что решит ему принести омега. Но вместо этого альфа просто слышит шум воды. Он решается скосить взгляд — Олег, слегка наклонившись через бортик ванной, настраивает температуру воды. Встряхивает рукой, убирая лишнюю влагу, а затем переключает воду с крана на душ и снова отходит. Кивает Сереже на ванну. Значит, просто предлагает помыться. Или хочет зарезать, а кровь сразу смыть. Сережа бы так поступил. Чего таить, он так поступал с некоторыми бывшими, что сильно раздражали его. Но Олег в водолазке и спортивных штанах и не видно, чтобы у него было оружие. Есть надежда, что он останется жить. Зачем только, вот вопрос. Сережа забирается в ванну. Вода оказывается приятно теплой, на грани горячей. Она расслабляет, снимает тот холод, что был все это время. В действительности Разумовский даже забыл, когда он принимал горячий душ. Кажется, он даже плачет. Всхлипывает, трясется под душем, ощущает строгий взгляд Олега, но не может сдержаться, продолжая рыдать. Сережа берет трясущимися руками шампунь и все же намыливает голову — раз дана возможность, надо ею пользовать. Но слезы продолжают течь, смешиваясь с мыльной водой. Облегчение? Нет. Просто он устал, а горячая вода снимает некоторое напряжение и срывает барьеры. Намыливает дрожащие плечи, худую грудь, скоблит ногтями кожу, стараясь, кажется, содрать ее. И за всем этим каменным изваянием у двери продолжает смотреть Олег. Это, пожалуй, тяготит даже сильнее остального. Сереже не хочется вылезать. Было глупое ощущение, что здесь под стеной воды его практически не видно, хотя даже шторки не было. Но Разумовскому пора брать ответственность за свои действия. Пора гнать Тряпку из сознания и прекращать бежать. Выключает сам воду. Вылезает из ванной и встает лицом к Олегу, глядя прямо в его глаза. — Прости меня, — хрипло произнес Сережа, еле шевеля обкусанными губами. Волков вздрагивает и в его карих омутах появляется то, что альфа предпочел бы навсегда стереть — отчаянная боль. Олег жмурится, тяжело и сипло вздыхает. Альфа замечает, как дрожат крепкие плечи, как ломаются темные брови. — За что? — едва слышно болезненно хрипло сипит Олег, открывая глаза. В них больше не видно презрения и холода. Бездонная тоска и боль, непонимание и загнанная преданность. Сережу ломает от этого голоса. Кажется, что это были единственные слова, на которые хватило сил у связок. И это его вина. Олег просил объяснений. И не за извинения, а за поступки. Просил объяснить, почему тот, кому он был предан всей душой и телом, выстрелил, собираясь убить. А Сережа сделал несколько неуверенных шагов, заставляя Олега отступить, вжимаясь спиной в дверь. А затем Разумовский бессильно падает на колени, тонкими пальцами цепляясь за штанины. — В этом не было смысла, — признается Сережа, задыхаясь подступающей истерикой. — Я просто хотел крови. Хотел мести. После тюрьмы, после всего, что там было, после гнетущего одиночества я хотел просто выплеснуть это. Сделать всем больно, как было больно мне. — И мне мстил? — скрипуче спросил Олег, глядя с болезненным отчаянием на скрючившееся мокрое обнаженное тело у ног. — Я злился, когда мы расстались, — всхлипнул Сережа, поднимая глаза на лицо омеги. — Я злился после, потому что не мог тебя отпустить. Мне не хватало тебя, я хотел, чтобы ты был со мной, чтобы у нас была семья. В тюрьме я ненавидел тебя, потому что ты не защитил, как обещал. Я… хотел сделать тебе больно. Но я не хотел тебя убивать, не хотел твоей смерти! — Моей не хотел, — бесцветно произнес Олег, прикрывая глаза. — Одевайся. Простудишься. Он закашлялся, сгибаясь в болезненных судорогах. Сережа слышал с пола хрипы в легких, слышал, как они надрываются от дыхания, как задыхается Олег в этом приступе. Он подорвался с места, чтобы помочь, но Волков с силой оттолкнул от себя. А в глазах сиял животный страх и гнев. — Не трогай, — прорычал сквозь слезы и хрипы Олег. Сережа слышал продолжение «Никогда». В этом действительно не было смысла. В глупой мести не было ни капли разумности, только чистые эмоции. И они привели к тому, что Олег ослабел, потерял силы, лишился доверия к Сереже. А главное… А главное Сережа узнал намного позже, когда Волков немного растаял и позволил пользоваться интернетом. Узнал, взломав базу больницы, что все-таки убил Олега. Убил ребенка. Убил возможность вновь стать родителем. Убил свою омегу, собственными руками сломал. И как Сережа посмел просить прощения! Ему нет прощения, он не заслуживает этого, он не смеет говорить это. Олег совсем слепой и глупый, если решит простить его. Разумовский сам себя ни за что не простит. Ничто не искупит его греха, не исправит пяти пуль, выкидыша, бесплодия, не сотрет страдания и слезы Олега. И даже призывно блестящее острое лезвие не исправит ничего. Это не выход. Сережа принимает свой крест и будет вечно пребывать в своей боли, не позволяя ни на миг ее забыть. Не будет избавляться от нее, не будет ее отпускать. Потому что заслужил. Потому что в ней теперь его смысл и в Олеге, которому должен подарить хоть немного счастья.