Выбирая снова и снова

Серега вскрикнул, подскакивая на кровати. Неясно, что его разбудило. Какое-то страшное тревожное ощущение. Тревога, пустота, постоянно чувство холода преследовало все время с тех пор, как… Черт, кажется, оно было постоянно, когда не было Олега. Сейчас Олег рядом. Но все равно далеко. Сам виноват. Бросил, много лет напоминал о себе, мстительно высылая тесты на беременности других омег, вызвал, несколько недель практически насиловал, вновь привязывая к себе, расстрелял, лишая сил и возможностей снова быть бойцом, превращая в беспомощного — хотя и опасного — привел к выкидышу… Список грехов огромный, что не вымолить ни перед какими богами. И тем более не перед Олегом. Сережа смотрит в потолок. Нормальный, не подвальный. Удивительно, как быстро Волков сменил гнев на милость, выпустив его из темницы. Позволил быть рядом, снова стараясь прийти к общему быту, привыкая к присутствию. Но все равно они были как будто на расстоянии. Олег практически не говорит, мрачно взирает на него, не поворачивается спиной, не спит в одном помещении, будто боится расслабиться. Сережа готов орать от такого наказания. Оно правильное. Но крайне болезненное. Сережа вздыхает, вздрагивая всем телом — то ли от сдерживаемой боли, то ли от поселившегося в сердце холода. Все еще не понимает, что разбудило его. От таблеток, лечащих его депрессию и посттравматический синдром, он практически все время спит, даже снотворное уже не нужно. И по факту, ему бы еще спать три часа, но подорвался. Теперь точно не уснет, унылые мысли в его голове будут улитками ползать по сознанию, оставляя липкий след. Пытается встать. Голова тяжелая. Встает, кутаясь в плед, потому что озноб бьет. Все время бьет, все время рядом. Правильно, но обидно. Сережа все понимает — им еще долго идти к новому пониманию, если вообще к нему вернутся. Еще долго придется заново выстраивать хоть какое-то доверие, если смогут, разумеется. Он хочет надеяться, что смогут. Сегодня, кажется, новый год. Ему, наверное, в его возрасте почтенном глупо мечтать о чуде, пытаться загадывать желания и верить в их исполнения. Но как хочется… Прошлый раз ведь сработало! Он же молил Деда Мороза в детстве, чтобы у него появилась семья, это исполнилось — у него появился Олег. Сейчас же есть хоть что-то? Хоть минимальная надежда? Сережа уже почти не чувствует ее. Возможно, это побочка. Хочет верить, что это побочка. Поднимается все же на ноги. В горле пересохло, появилась хоть какая-то цель — добраться до кухни. Других в жизни пока не было. Шаркая босыми стопами по полу, Сережа медленно продвигался в сторону кухни, цепляясь за стены и мебель. Ему казалось, что идет он не на кухню, а в прошлое, в котором пахнет мандаринами, елкой, имбирным печеньем и домашним уютом. Он вспоминает, какой был их новый год на первой квартире — неловкий, сумбурный, но такой искренний и счастливый. Помнит счастливый новый год с огромной елкой и Марго, устроившей на дереве гнездо из их вещей. Ему хочется плакать, что нос щиплет, улавливая фантомные колючие запахи хвои и имбиря, сердце колет от тоски, что такого больше никогда не будет. Ничего как тогда не будет. Но Сережа выходит на кухню и начинает рыдать. Елки нет, но есть широкие хвойные лапы, стоящие в вазе на столе. Большого количества украшений нет, но есть гирлянда, намотанная на штору, мишура вокруг вазы и несколько пластиковых игрушек на еловых ветках. Нет большого накрытого стола, но есть вазочка печенья и Олег у плиты, сосредоточенно вырезающий ножиком фигурки для новой партии. Сережа рыдает в голос, сползая на пол. Олег медленно подходит к нему, глядя непроницаемо спокойно. Кажется, что холодно и без эмоций. Из-за слез Сережа не видит, что у него в руках, и даже не хочет. Он видит, как темная фигура присаживается перед ним на корточки и стягивает плед. А затем на плечи ложится вязанная фиолетовая ткань. — Это?.. — всхлипывая, пытается спросить Сережа. — Свитер, — прохрипел Олег, следом стараясь прокашляться. — Чтобы меньше мерз. Разумовский стягивает его и, неверяще, разглядывает. Теплый, пушистый, любимого цвета с очаровательными совушками. Пришедший из детства, как запах новогодней елки и уюта. — Будешь печенье? — спрашивает омега, продолжая сидеть напротив всхлипывающего Сережи. — Мандарины тоже есть. И не как раньше, а достаточно. — Мне было бы достаточно и просто… — Сережа не может закончить, чего ему было достаточно, но Олег, кажется, его понял. Перехватил дрожащую ладонь и неуверенно, как будто робко сжал в своей. Ему было бы достаточно просто быть вместе… … … Сережа натягивает снова слегка полинявший свитер. Натягивает длинные рукава, вдыхая с них запах — тепла, уюта и дорогого парфюма. Всегда, когда хочется тепла, натягивает его. Мог бы и отдать тому, кому сейчас это было необходимее, но по-детски не хочет делиться. Его. И только. — Сережа, ты все мандарины слопал? — звучит строгий голос Олега. Сережа кусает губы, старясь не улыбаться слишком хитро. — Я уже Лерочку попросил принести еще, — отозвался Разумовский, потягиваясь в кресле. — Печенье? — Уже скоро первая партия будет готова, — устало ответил Волков, выходя из кухни, вытирая руки о край фартука. Поморщился, видимо, спина затекла, но продолжает упрямо готовить, ругаясь на Разумовского, чтобы не смел ничего заказывать, и тем более не таскал ничего со стола. Мандарины пали жертвой загребущих лап не первыми и, предполагали оба, не последними. — Я еще Шурика позвал, — произнес Олег, присаживаясь на диван, мельком взглянув на экран телевизора — шла «Бриллиантовая рука». — Он обещал привести алкоголь какой-то и сладкое. Ты не против? — Шуры или его гостинцев? — фыркнул альфа, недовольно сложив руки на груди. — Ладно уж. Пусть тащится, главное, чтобы на тебя не пялился. — Сережа, — вздохнул Олег, приподнимая фартук, демонстрируя достаточно объемный живот. — Напоминаю — я беременный. От тебя. Тебе нужны еще гарантии? — Не хочу снова… без тебя, — тихо вздохнул Сережа, обнимая себя за плечи. Свитер, подаренный когда-то Олегом, грел, но под него все равно прокрался холодок. Он смотрел куда-то в пол и не заметил, как к нему подошел Олег и присел на подлокотник кресла, приобнимая за плечи. — Я всегда с тобой, Сереж, — произнес он тихо. — Только и ты будь со мной… с нами. — Всегда, Олеж, — выдохнул альфа, прижимаясь щекой к животу партнера. Он не хочет с ними разлучаться. — Разумовский! — послышался громкий крик из прихожей. — Ты опять забыл закрыть дверь. А я не забыл! — Молодец, Шурик, — прохрипел, посмеиваясь, Олег, не спеша подниматься. Наемник залетел в комнату сам, затаскивая за собой Леру, которая тащила пакеты. — А я вам Лерочку привел, — бодро известил Шура, поднимая руку, которой сжимал девичье запястье. — И притащил целый бар! На любой вкус и цвет. — Олег, я привезла для тебя безалкогольного, — вздохнула Лера, позволяя собой трясти. — И мандарины. — Спасибо, Лер, — поблагодарил ее омега, поднимаясь на ноги, целуя своего альфу в макушку. — Ты с чего решил покрасить волосы? — Нравится? — встряхнул ярко-розовой шевелюрой Шура, светясь. Лера мрачно на него взглянула. — И как ты стал наемником? — недоуменно спросила она, практически стукая себя ладонью по лбу. — Легко! — усмехнулся Шурик. — После того, как мы легко провалили миссию, а этого подстрелили, — сдал товарища Олег, похлопав напарника по плечу. Шурик очень возмутился, но звяканье бутылок в пакете его приободрило. — Я чую запах вкусного, — произнесла с улыбкой Лера, выйдя из кухни, куда сгрузила пакеты. — Ну, не зря же его Поварешкин прозвали, — рассмеялся Шурик, перехватывая удобнее пакет, шагая бодро туда, откуда вышла Валерия. — А где у вас бокалы? — Не шарься по моим шкафам! — подскочил Разумовский, сбегая на кухню, чтобы убрать шкодливые лапы от посуды. — Все на кухне — мое, — запротестовал Олег, угощая девушку печеньем. Та была среди них самая счастливая. Хотя Сережа бы поспорил — он самый счастливый. Потому что нет больше пустоты, нет больше пробирающего холода. Есть Олег. Есть семья. Будет ребенок. И не будет больше трагедий. По крайней мере в этом году он будет желать именно этого.