Её самый надёжный советник

— Если представится возможность поговорить с французским министром, мисс Грейнджер, я поговорю с ним - то есть позволю этому случиться; французы наши соседи, а Фаброн - особенно… стойкий союзник. — Понятно, — сказала Гермиона, принимая профиль, который Люциус протянул ей, пока она читала тот, что у нее на коленях, — А есть ли какие-нибудь странные подробности из его жизни, которые вы могли бы мне рассказать? Гермиона, наконец, посмотрела на Малфоя с легкой улыбкой. Они сидели друг напротив друга на гостевых стульях у ее стола, профили Гвендолин лежали между ними. Сейчас было время после обеда - в часы, когда Гермиона не была занята срочными делами, - но они занимались одним из этих срочных дел. Малфой предложил ей свою помощь, чтобы она больше не «спала за своим столом таким неподобающим образом», и хотя поначалу она была сдержанной, то потом просто начала получать удовольствие. Знакомый со многими людьми из досье, Малфой давал ей свою секретную информацию, и по большей части непристойную. Гермиона была уверена, что часть информации, вероятно, хранилась в его голове для целей шантажа, но, поскольку она не собиралась позволять ему использовать ее для этого, то решила хотя бы насладиться ей. Оказалось, что Люциус Малфой был маленькой сученькой, но при этом забавной. — Хм, слабость Фаброна больше всего в том, чтобы делать ставки. Он с готовностью поспорит, что больше никогда не сделает еще одну ставку и не заметит, что ему суждено проиграть. — Скажите, знаете ли вы о нем что-нибудь хорошее? Люциус взглянул на Гермиону, отрываясь от папки, которую пролистывал, с задумчивым выражением лица. — Зачем вам это знать? — Если я хочу рассмотреть в нем своего союзника, было бы неплохо узнать некоторые приятные аспекты его личности. Тон Гермионы был невинным, но глаза Малфоя все же сузились от подозрения: — У него есть внучка, которую он особенно любит. Благословит даже. Полагаю, это «мило». Гермиона кивнула, соглашаясь, что это действительно так, и вернулась к чтению, чувствуя пристальный взгляд Малфоя на своей голове. Несмотря на их напряженный разговор пару недель назад, дела шли относительно гладко; Гермионе казалось, что что-то изменилось в их взаимодействии друг с другом, но она не могла понять, что именно. Наверное, подумала она, потому что это было несколько изменений. В духе их нового соглашения она пыталась начать все сначала, относиться к нему как к новому сотруднику, которому она готова доверять, пока не будут даны доказательства против. С того вечера он несколько раз заходил в ее офис через главный вход, и, как и было обещано, она не протестовала. Была часть ее, которая чувствовала, что немного недооценила его или, если быть точной, слишком упростила. Нельзя было отрицать, что он был и, вероятно, остается жестоким и черствым, как она всегда и думала. Но теперь стало ясно, что он действительно любит свою семью. Она цеплялась за идею, что в какие-то моменты он был мотивирован чем-то положительным, а не отрицательным. Он был верен своей семье, и если его участие поможет им в делах, то она уверена, что может рассчитывать на него. Ранее ледяной холод Малфоя заметно потеплел, хотя она сильно подозревала, что это произошло потому, что он наконец получил то, чего хотел. А не потому, что изо всех сил старался продемонстрировать ей хоть какую-то лояльность. Но, тем не менее, Гермиона это оценила. Было довольно приятно с ним разговаривать, не чувствуя себя на острие ножа. — Если он попытается навязать вам непонятный спор, то волшебного французского, которому я вас обучил, должно хватить, чтобы не отставать, — и после паузы Малфой продолжил, — просто он, похоже, считает это весёлым. Его предложение научить ее французской волшебной лексике, пока они работали, возникло из ниоткуда, и Гермиона с радостью его приняла, хотя была удивлена. К сожалению, он говорит по-французски так же красиво, как и шантажирует. Не раз, к ее смущению, Гермиона обнаруживала, что ее глаза сами закрываются, когда она слушает его. И это не потому что она могла наслаждаться плавным тембром его голоса в уединении. Если он и заметил, то ничего не сказал - без сомнения, это просто выглядело так, будто она особенно сильно концентрировалась. Она внушила себе, что в течение рабочего дня у неё так мало удовольствия, что приходится искать его везде, где она только может найти. В конце концов, когда она не смотрела на него, и он не говорил по-английски, было легко забыть, что она на самом деле слушает Люциуса Малфоя. — Кстати об этом, я подумала, — нетерпеливо сказала Гермиона, с хлопком закрывая свою папку и кладя ногу на ногу, — Вы знаете какие-нибудь заклинания на французском или французские версии заклинаний, которые не изучают в Хогвартсе? Я уверена, что должны быть некоторые тонкости и различия, вызванные развитием языка, и я хотела бы что-нибудь узнать о них. Малфой медленно посмотрел на нее, его глаза скользнули по ее лицу. Гермиона почувствовала, как под его взглядом ее шея залилась румянцем. — Вы действительно любопытная малявка, не так ли? Гермиона знала, что ее румянец должен уже быть полностью виден. Его тон был не злым, скорее веселым. Возможно, даже игривым. — Я взрослая ведьма, мистер Малфой. — Прошу прощения, — кивнул он, — Тогда любопытная маленькая ведьма. Гермиона подавила раздражение, зная, что это подорвет ее просьбу, и выпрямила позу: — Нет ничего плохого в том, чтобы любить узнавать новое. — Нет, не думаю, — сказал он задумчиво, и на его губах заиграла легкая ухмылка, — но, боюсь, мой ответ должен подождать. Он быстро поднялся на ноги, заставив Гермиону подпрыгнуть, от того, как внезапно возвысился над ней: — У меня обед с Драко и Асторией, который мне не следует пропускать. Гермиона осторожно поднялась на ноги, прижимая папки к груди, чтобы не оказаться в его пространстве, и перешла на другую сторону стола. — Конечно, я не заметила как прошло время. Я закончу все остальное сегодня вечером. И я не забываю о своих просьбах. Малфой кивнул, поднимая свою трость и плащ: — Я вернусь завтра, чтобы обсудить с вами последний французский словарный запас. Он добрался до горшочка с летучим порохом, прежде чем снова повернуться: — Постарайтесь пойти сегодня вечером домой, мисс Грейнджер, вы более чем готовы к этому балу. А сегодня пятница. Он не дождался, пока она кивнет, прежде чем исчезнуть в водовороте зеленого пламени. Гермиона сложила последние папки в аккуратную стопку и посмотрела на часы в углу. Немного после шести. Она и правда могла пойти домой, хотя можно было не спешить, так как Рон часто навещает своих родителей, когда заканчивает в магазине. Но было бы неплохо побыть одной в доме. Гарри был прав, и холодные отношения между ней с Роном поутихли в течение приятных выходных, проведенных вместе. Она проглотила свою гордость и первой сломала лед, спросив его о том, что он читал в «Обзоре Недели», а он вежливо поинтересовался, как проходит ее подготовка к поездке в Париж. Затем все встало на свои места, и в субботу вечером они смогли вместе посмеяться над бутылкой вина и пиццей на вынос. По мере приближения бала Международной конфедерации волшебников Гермиона смогла успокоиться, зная, что в этой сфере ее жизни царит гармония. Она избегала говорить Рону, что Малфой собирается быть одним из ее гостей на мероприятии - это не казалось особенно важным, и, учитывая ссору, который им только удалось преодолеть. Она больше не упоминала имя Малфоя в присутствии Рона, если ей это не нужно.

***

Когда Рон вернулся домой, Гермиона была в их спальне, собирая кое-что из своей одежды. Она услышала, как внизу хлопнула дверь, и вышла из их комнаты, и увидела, как Рон сбрасывает ботинки с большей силой, чем необходимо. — Привет, Рон! Все в порядке? Он проворчал что-то вроде «хорошо» и снял пальто, прежде чем войти в гостиную. «Черт возьми», - подумала Гермиона, ущипнув переносицу. Она надеялась, что Молли не отчитывала его и Джорджа из-за нового товара в магазине. Время от времени она возражала против их разработок, и это создавало ненужное напряжение на несколько недель. Спустившись по лестнице, Гермиона вошла в гостиную и обнаружила, что Рон растянулся на диване, явно сытым, но не совсем счастливым. Она протянула руку и коснулась одной из его согнутых ног, одарив его легкой улыбкой. — Как всё прошло? Я не представляю, что еда была не на высоте. Рон повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и натянуто улыбнулся, но за этим скрывалась грусть. Гермиона всегда знала, когда Рону грустно, и это было настолько очевидно, что она не знала, зачем он вообще старался это скрывать. — Я надеюсь, что никого не слишком раздражало то, что я не смогла прийти. Я так понимаю, аншлаг? — Нет, конечно нет. Все понимают. Джинни и Гарри тоже не было, так что не было не только тебя. Гермиона вспомнила о том, что Гарри рассказал ей о том, что он и Джинни пытаются завести ребенка, и с трудом сохранила невозмутимость. Грёбаный ад, Гарри. — Мама рассказала, что Джинни сказала ей на прошлой неделе, что она собирается уйти из Гарпий в конце года. Судя по всему, они с Гарри планируют создать семью, поэтому она хочет подвести итоги. Было бы абсурдно сделать это, но Гермиону охватило внезапное желание убежать из комнаты; это был не тот разговор, который ей нужен. Хотя ей было очень приятно услышать, что у Джинни и Молли были открытые и близкие отношения, Гермиона не могла не пожелать в этот самый момент, чтобы она вышла замуж, где все держатся друг от друга на расстоянии вытянутой руки и видятся раз в год только из чувства долга. Почему Молли считала необходимым сказать Рону, что его сестра пытается завести ребенка от его лучшего друга, она не знала. Чтобы намекнуть ему, что пришло время двигаться дальше? — послышался хитрый голос в ее голове. — О, правда? Это мило. — Гермиона попыталась сохранить свой тон небрежным и удерживая чувство содрогания, вызванное тем, насколько радостно прозвучали ее слова. Однако выражение ее лица осталось напряженным, и она надеялась, что Рон поймёт, что она не хочет больше обсуждать этот вопрос. — Да, мама говорит, что Джинни сказала, что любит играть за гарпий, но знает, что сейчас самое время подумать о семье. Яйца Мерлина, Джинни, дай мне шанс. — Что ж, у нее была отличная карьера. Я рада, что Джинни чувствует, что зашла так далеко, как хочет. — Гермиона. — голос Рона умолял, и глаза Гермионы закрылись. Он правла хочет сделать это. Прямо сейчас. Ее глаза открылись, он сидел, положив руки на колени, как будто думал о том, чтобы подняться на ноги и подойти к ней. Она очень надеялась, что он этого не сделает. Когда она какое-то время ничего не сказала, Рон начал снова. — Гермиона, может быть… может, мы могли бы просто начать пытаться. Мы даже не знаем, что ты забеременеешь сразу, это может занять много времени. — Нет, Рон. — ее тон был твердым, возможно, даже немного резким, но она так устала от этого разговора и чувствовала себя плохим парнем. Услышав ее тон, Рон с головокружительной скоростью сменил мольбу на обвинение, сделав следующий шаг в словесном танце, с которым Гермиона теперь была так хорошо знакома, что ей почти стало скучно. — Ты получила все, что хотела от нашей совместной жизни, Гермиона, почему я не могу получить того же? — Честно говоря, Рон, все, чего я хочу сейчас - это немного гребанного покоя! Она знала даже и без каменного молчания Рона в ответ, что то, что она сказала, было подлым, но это была правда. Она устала от банальностей, устала тянуть время; если раньше она действительно не дала ему понять, то что сейчас самое время. — Послушай, Рон, я понимаю, что ты этого хочешь. Я правда понимаю. Но я та, кто должна будет вынашивать этого ребенка, и я не готова к этому. Сейчас просто неподходящее время. — Это проблема, Гермиона, — Рон опустился на диван и прижал указательный палец и большой палец крепко к его лбу, — Никогда и не было этого времени. Будет ли оно когда-нибудь? Я устал чувствовать себя глупым из-за того, что хочу семью с женщиной, которую люблю. Особенно когда я всегда думал, что ты тоже этого хочешь. Трудно было сдержать вздох. Она никогда особо не говорила о своем стремлении к семье, но она знала, что не была категорически против неё. Она просто позволила Рону увлечься этой идеей, а затем неоднократно говорила «еще нет». Это была не идеальная ситуация, но и он всегда выбирал неправильное время. — Рон, я уезжаю в Париж чуть больше чем через неделю, и я бы предпочла, чтобы мы отложили это обсуждение до того момента, как я вернусь. — Да, ты права, я думаю, сейчас просто не время, не так ли? — его сарказм был едким, и Гермионе потребовалось немало самообладания, чтобы проглотить возражение и не затягивать спор. Вместо этого она решила покинуть гостиную и вернуться в спальню, чтобы продолжить собирать вещи. Когда Гермиона наконец легла в постель ближе к полуночи, Рон все еще был внизу, и хотя она лежала без сна до раннего утра, ожидая его, он этого не сделал.

***

Вечер приближался к усадьбе, и Люциус Малфой устроился в своем кабинете с огневиски и книгой после обеда с Драко и Асторией. Это была тихий приём пищи, несколько напряженный. Источник напряжения, насколько он мог судить, был исключительно между его сыном и невесткой, поскольку они почти не разговаривали друг с другом на протяжении всей трапезы. Он не знал, поссорились ли они или у кого-то из них плохой день, честно говоря, ему все равно; пока они не втягивают его в это, они могут спорить сколько угодно. На данный момент все равно его внимание было не здесь; он был больше сосредоточен на том, как идут дела в Министерстве. Он был доволен, что Грейнджер наконец подчинилась его желанию о более публичной демонстрации, даже если это означало подписание ее маленького безобидного контракта. С того вечера он заметил явный сдвиг в ее отношении к нему на встречах. Он мог это описать, только как тепло. Раньше он непременно назвал бы Грейнджер пылкой. Даже колючей. Но не теплой. Это было действительно любопытно, и поначалу это его ошеломило. Это проявилось в нескольких маленьких проявлениях: она больше улыбалась ему, ее поза расслабилась, она даже смеялась без сарказма. Люциус Малфой не считал себя теплым человеком, не в том смысле, в котором она явно была естественной, но чувствовал, что инстинктивно копирует ее. Это было слегка тревожно. Он даже обнаружил, что предлагает расширить ее французский словарный запас в ее менее загруженные моменты. Ее базовый французский был сносным, а это значит, что ему нужно было только помочь с некоторой более ориентированной на волшебников лексики. Ему было приятно, что она довольно быстро поняла это. У нее был острый ум, и ему это нравилось; как должно быть любой хорошей ведьме или волшебнику, она тщательно прорабатывала детали произношения и интонации, иногда до такой степени, что закрывала глаза, чтобы сосредоточиться исключительно на звуке голоса. Он вспомнил их встречу в тот день и то, как она с таким рвением расспрашивала его о французских заклинаниях. Она так жаждала знаний, так стремилась овладеть всем, к чему прикладывала руку. Он знал, что не может критиковать ее за это. Фактически, ему это нравилось. Какая-то часть его, хотела дать ответы на все её вопросы. Ему пришлось признать, что она не была той прямолинейной болтушкой, как он подумал, когда они впервые встретились. Он всегда знал, что она компетентна и способна, учитывая ее репутацию и действия во время войны, но теперь видел это лично. Даже с ее небольшими проблемами и спотыканиями на раннем этапе, она доказала, что усердна в работе и готова делать все необходимое, чтобы сохранить свое положение. Это было тем, что он особенно ценил, так как он тоже нуждался в ней, чтобы сохранить положение. Она была проницательной, и он уже не мог притвориться, что ему это не нравится. И… не впервые за последние пару недель он размышлял над тем, как она использует беспалочковую невербальную магию. То, как она её использовала, было так… небрежно, так легкомысленно. Это не была рассчитанная попытка произвести на него впечатление; Ничего подобного никогда не было, что было для него странным само по себе. Какое любопытное сочетание проницательности и искренности. Да, она была неожиданной. Даже исключительной. Для грязнокровки. Он был уверен, что она преуспеет и без бала - она ​​была идеально подготовлена к нему - но надеялся, что у него получится лучше. Он был уверен, что его присутствие будет широко освещено в прессе, и ожидал, что это привлечет внимание, по крайней мере, некоторых из наиболее непостоянных руководителей департаментов Министерства. И вскоре за ним будут бегать ведьмы и волшебники, ищущие милостей, ищущие его, чтобы шептать что-то министру на ухо. И он сможет попросить о своих услугах, посоветовать ей обратить внимание на тех, кого он считал достойными. А если она не послушает, что ж, тогда у него к этому моменту уже будут знакомые, готовые сговориться, чтобы посадить кого-то еще в ее кресло. Кого-то более сговорчивого. — Из колонок сплетен Ежедневного Пророка я видел, что твои рабочие отношения с Грейнджер стали более позитивными. — Люциус вырвался из задумчивости и, подняв голову, увидел светловолосую голову сына, выглядывающую из-за двери в его кабинет. Он не мог избавиться от ухмылки, которая появилась на его лице. — Мы достигли… понимания. — Скажу честно: я поражен. Согласие Грейнджер работать с Малфоем над чем угодно - действительно знак того, что времена меняются. Люциус слегка нахмурился при словах Драко. Это не имело ничего общего к изменениям; все сводилось к его умным маневрам. Оглянувшись в коридор за пределами кабинета, Драко полностью проскользнул в комнату и закрыл за собой дверь. — Отец, если ты не занят, можем ли мы кое-что обсудить? Положив книгу на стол, Люциус выпрямился, указывая на то, что он готов слушать. — Конечно, Драко. Я так понимаю, это слишком деликатное, чтобы обсуждить это за ужином? Я заметил определенную… атмосферу. — Как бы то ни было, — сказал Драко, приподняв одно плечо и наполовину пожав плечами, и прошёл вперед, чтобы сесть на кресло перед Люциусом. Выражение лица Драко было трудно прочесть, и Люциус внимательно изучал его, частично из беспокойства, а частично в попытке понять, насколько серьёзен разговор, который они собираются завязать. Когда Драко не начал говорить сразу, Люциус попытался встать со своего места, сказав: — Я могу налить тебе выпить, если хочешь. — Нет-нет, отец, в этом нет необходимости, — Люциус снова опустился и боролся со своим инстинктом, чтобы сказать Драко поторопиться. У них были уже другие отношения, не как когда-то давно; война позаботилась об этом. — Астория говорила о… попытках. — Драко изо всех сил пытался подобрать слова. Когда он увидел, что его отец с любопытством склонился в сторону плеча, он продолжил, и остальные слова выходили в спешке: — Завести ребенка. О попытках завести ребенка. Люциус понимающе поднял брови и откинул голову на стул. Понятно. — Ты не выглядишь особо счастливым. — Конечно, мне это не нравится, — недоверчиво покачал головой Драко. — Я думал, что наконец убедил ее, что в этом нет необходимости; что для меня ее достаточно, только ее. — Если Астория хочет иметь ребенка, Драко, я не думаю, что в твоих интересах пытаться убедить ее в обратном. — Мои интересы полностью сосредоточены на обеспечении ее безопасности и благополучия. — Но Драко, если она хочет… — Единственная причина, по которой она хочет иметь ребенка - это ты и все они, — перебил Драко, дико жестикулируя на семейные портреты на стенах кабинета, некоторые из которых проснулись, чтобы с осуждением наблюдать за дискуссией между отцом и сыном. — Она вбила себе в голову, что она должна предоставить наследника, и это каким-то образом сделает меня счастливее, потому что я Малфой. Она все время повторяет, что хочет оставить мне кого-то еще, кого я буду любить, когда ее не станет, но ей не пришлось бы никого оставлять, если бы она просто послушала. Люциус отхлебнул огневиски и медленно выдохнул через нос, желая, чтобы Драко не приходил к нему с этим. Вопрос о необходимости наследника Малфоев был еще одним предметом разногласий между ним и его сыном. У Астории было семейное проклятие крови Гринграссов, которое, хотя и не было полностью изучено ни одной из семей, сделало ее чрезвычайно слабой и хрупкой - совершенно непригодной для рождения детей. Драко ясно дал понять своим и ее родителям, что он лучше обернет ее защитными чарами и положит конец линии Малфоев, чем подвергнет ее любому риску. Люциус чувствовал себя иначе, и Нарцисса разделяла его чувства. После кончины Нарциссы Люциус, ради мирной жизни, перестал поднимать эту тему, но его взгляд на этот вопрос нисколько не изменился. — Драко, я перестал требовать от Астории внука много месяцев назад. Уверяю тебя, я не начинал снова. — Но она видит это на каждом портрете в этом доме, в каждой комнате, в которую она входит. Всё, о чем они говорят, это «семейный долг» и «испорченное наследие Малфоев». Ты их не остановил, а я знаю, что можешь. Ты просто не хочешь. — Ради Мерлина, Драко, если они так сильно ее беспокоят, просто заставь этих грёбанных созданий замолчать. Я не понимаю, зачем мне это делать. — Потому что, если она увидит, что ты предпринял какие-то действия, она поймёт, что я не просто говорю ей банальности, и она правда не должна рожать наследника за счёт собственного здоровья. — Но от нее этого ждут, Драко. — Отец, она слабая. Вынашивание ребенка еще больше ослабит ее, и я боюсь представить, какой эффект могут иметь роды. — Ты знал о проклятии крови Гринграссов, когда женился на ней, — отрезал Люциус, когда его терпение истощилось. — Мы с твоей матерью говорили тебе, но ты не стал слушать. И теперь ты столкнулся с последствиями этого решения. У семьи должен быть наследник, это поместье должно перейти к Малфоям после тебя. Твоя жена наконец приняла это, и я изо всех сил пытаюсь понять, почему ты не можешь. Драко вздохнул и поднял руки к голове, как будто хотел рвать свои волосы: — Я правда думал, что проведя некоторое время с Грейнджер, ты сможешь увидеть смысл, хоть немного. Но этого не произошло. Нисколько. — Прошу прощения? — тон Люциуса был низким и опасным, но Драко не обратил внимания на его предупреждение. — Ты просто… все, о чем ты думаешь, это фамилия и репутация, продолжающие традицию Чистокровных, хотя это явно полная чушь. Я люблю Асторию, отец, я не хочу терять ни единой секунды с ней только ради того, чтобы линия Малфоев продолжалась. — Драко, ты прекрасно знаешь, что ты мне небезразличен, и я не хочу, чтобы ты предполагал… — Я знаю, отец, но я просто… я надеялся, что ты поймешь, что для того, чтобы все было хорошо, не обязательно увядать в многовековых традициях. Чтобы быть достойным… жить! Глаза Люциуса скользнули по лицу Драко, по печальному изгибу его бровей, по его сжатым губам, по краям слезящихся глаз. Он знал, что сейчас не время злиться на Драко, или, по крайней мере, не мог допустить, чтобы это было преобладающим его чувством. Однако, было трудно. — Я согласился с тобой, Драко, что больше не буду говорить тебе, как думать. Но я не приемлю наглости. Соблюдение определенных стандартов в нашем образе жизни очень много значит для меня, так же как и для твоей матери. — Тогда почему ты продолжаешь работать с Грейнджер? Эти вещи для нее ничего не значат, тогда в чем смысл? — Я говорил тебе, что работа с ней откроет двери другим… — А что ты будешь делать с этими «другими»? Попытаешься вернуть все на круги своя? Разожжёшь нетерпимость? Я не помню, чтобы это сделало нас счастливыми. На самом деле, как раз наоборот. — Я помогу создать мир, который поддерживает наши традиции, Драко. — Голос Люциуса становился все сильнее, и он знал, что готов кричать. Это было так давно, чтобы он и его сын ссорились подобным образом; он думал, что они как-то приняли друг друга. — Что заставляет тебя думать, что я хотел бы привести ребёнка в такой мир? — голос Драко был холодным, и Люциус впился от него взглядом, сжимая свой стакан огневиски так сильно, что он боялся, что он треснет. — Что ты сказал? — Это может шокировать тебя, отец, но я не пытаюсь сказать больше, чем то, что я сказал. Я не хочу приводить ребенка в мир, который может хоть как-то напоминать тот, в котором я вырос. Таким образом, даже если ты успел надавить на Асторию, твои планы потерпят крах из-за меня. Последовало долгое молчание, прежде чем Драко снова заговорил, на этот раз его голос был более мягким: — Я люблю тебя, отец. Но ещё я люблю Асторию, и я не позволю тебе оказывать на нее давление, явное или скрытое, чтобы она родила наследника. Я хотел убедиться, что ты это понимаешь. — Тебя прекрасно понимают, Драко. — голос Люциуса был резким, и легкая розоватость появилась на его обычно бледных скулах: — Но если Астория чем-то похожа на твою мать, она рано или поздно добьется своего. — Думаю, мы оба знаем, что я больше похож на мать, чем когда-либо будет Астория, отец. Так что я добьюсь своего. Поднявшись на ноги, Драко одарил Люциуса легкой улыбкой, которая была чем-то средним между извиняющимся тоном и жалостью, что мужчина не оценил. — Я оставлю тебя провести остаток вечера в спокойствии, отец. Я уверен, что тебе нужны часы передышки перед новым днем, наполненным Грейнджер. Люциус наблюдал, как его сын вышел из комнаты, а затем грубо швырнул от книгу, недовольный и слишком раздраженный, для занятия чтением. Впервые за несколько месяцев Грейнджер была наименьшей из его забот. — Неблагодарный ублю… Прежде чем портрет отца смог закончить фразу, Люциус поднял палочку и резким движением заставил его заткнуться.