Дожди

Ночь, опустившись на плечи холодного и серого города, окрасила последний в яркие цвета уличных фонарей. Какие-то горели ровно, без перебоев и поломок вот уже несколько десятков лет, каким-то уже меняли лампочку, что со временем перегорела, а та делилась своим светом. Фонарь, что мигает, пугая прохожих, что пересмотрели, кажется, слишком много ужастиков, стараются обойти стороной, но находятся смельчаки, которые всё же идут под таким непостоянным светом. Фонарь, который давно перегорел, а электрики, кажется, про него совсем забыли, лишив той лампочки, которая была важнее воздуха, возможно так и останется один в кромешной тьме Богом забытого переулка. И все эти фонари были похожи на одиноких людей, что жаждали внимания, которое было той самой лампочкой. Пройдя мимо дешёвого круглосуточного магазина, который в темноте казался избушкой Бабы Яги, Узумаки свернул на небольшую тропинку, что вела на заброшенную детскую площадку. Темно, фонарь мигал, требуя заменить лампочку. В воздухе улавливался запах свежескошенной травы и сырости, которая образовалась из-за начавшегося ещё час назад дождя. Мокрый насквозь и злой не только на себя, но и на Саске, Наруто, добравшись до площадки, уселся на рассохшуюся узкую скамейку, которая раньше, кажется, была красной. Достал из кармана сотовый, который он выронил из рук в лужу, когда тот завибрировал, кинул его рядом. -Бесполезный кусок дешёвого пластика. — злость, кажется, закипала с новой силой, а выпитая полторашка, только подогрела её изнутри, ударяя градусом. Погрузившись в себя, парень прокручивал сегодняшний день снова и снова, а когда вынырнул из этого вязкого болота раздумий, уже было поздно и он решил, что пора возвращаться обратно в общежитие, но что-то мешало, останавливало его. Разочарование, которое с каждым разом всё больше и больше копилось, наконец вылилось в эмоции, которые и сподвигли уйти, хлопнув дверью. Позже, после пяти часов проветривания мозгов, Наруто понял- сорвался, возможно, даже сожалел, что не смог скрыть всё то, что просто-таки разрывало его сердце на куски, каждый раз после того, как об него «вытирали ноги». Он терпел. Терпел и говорил, что всё хорошо, он совсем не обижается, а его просьба- сущий пустяк. Да, это пустяки, которые накапливались, забивались в большую бочку под названием «терпение», а позже бочка взрывалась, закидывая всё вокруг перегноем. Поднявшись со скамейки и забрав, ставший никому не нужным, мертвый кусок пластика, он, шатаясь, пошёл в сторону общежития. Его кроссовки, которые когда-то были белыми, потемнели, превратившись в грязно-серые губки, пропитанные грязной водой. Волосы, ставшие соломенными от дождя, висели сосульками, а с них ручьём стекала вода, капая на плечи и проникая под чёрную олимпийку. В такую погоду зонт был бы кстати, но он его никогда не носил, считая, что тонкий капюшон способен защитить его от небесной влаги. Так и было, но не сейчас, когда он пробыл под дождем около часа, а может и больше. Путь до дома казался очень длинным, хотя в этот раз он выбрал более короткую дорогу, которая вела через небольшой сквер, в котором, на удивление, всё ещё были голуби. Они ели намокший хлеб, который кто-то бросил мимо каменной мусорки, весело прыгали по лужам, что-то говоря друг другу. На город всё ещё продолжала опускаться ночь, захватывая в свои крепкие, пахнущие морозной свежестью, объятия, от которых люди пытались сбежать, укрыться в месте, где будет горячая батарея и тёплый чай с бергамотом. Поднимаясь по старой каменной лестнице, которая вела в общежитие, он заметил, что свет в их комнате горит. Он не спит, ждёт, возможно даже переживает…