how you doin'?

Рассвета, в привычном понимании, в Лаленбурге не существовало. Небо рассеивало темноту, постепенно светлея и светлея, становясь серовато-белым. Вот и весь «рассвет», никаких красок. Тусклые лучи коснулись лица Рут, так и не сомкнувшую за ночь глаз. Джереми сопел у нее на плече, готовый проснуться в любой момент. Все произошедшее ночью ощущалось вырванным из другой, неведомой и жуткой, липкой реальности. Рут аккуратно втянула носом воздух, боясь разбудить мальчика и представляя реакцию Дейла, а затем, почти сразу же приняла решение не говорить об этом. Мысли неприятно копошились в голове, совесть призывала к тому, что ему следовало бы знать, он ведь переживает за нее, и все-таки…Нет. Когда Джереми проснулся, они молча позавтракали, но в самом конце Бишоп не удержалась: — Я хочу заявить в полицию. Кто он такой, что смеет вламываться в чужие дома и угрожать ножом? А если это повторится? Мальчишка ответил спокойно, дожевывая тост: — Следов взлома нет, вы же видели. А оружие есть в городе только у меня с дедом, да у вас. Лица вы не видели, по голосу не опознаете, по телу тоже. И ради чего вы в Портленд потащитесь? — Буднично заключил он, Рут растерянно хлопнула глазами. Ей понадобилось время, чтобы переспросить. — В По…Портленд? — Женщина оглянулась по сторонам, словно ища поддержки. — Но как же местное отделение? — Распустили. — Сухо констатировал мальчишка. — Давно. Преступлений, как таковых, нет. А что до пропажи детей, — так там все бесполезно. Это по инициативе местных было сделано. Бишоп поежилась и потянулась к чашке горячего кофе, надеясь согреть себя хоть так. По спине противно пробежали мурашки, забрались по рукам, укрываясь в уголках души, чтобы всплыть потом, противно покалывая иголками сердце. Впервые в жизни столкнувшись со взломом и нападением, Рут не успела поймать себя на мыслях о том, что неприкосновенность имущества заботила ее куда больше, нежели собственная безопасность. Когда внук Гарольда ушел, спокойнее не стало. Первым делом, она залезла в сумку — злосчастные кассеты так и остались лежать там, нетронутые в неприметной деревянной шкатулочке. С губ женщины сорвался рваный, облегченный выдох. Внезапно вспотевшими руками она раскрыла крышку (та даже не удосужилась скрипнуть) и, обомлев, выронила ее. Шкатулка с гулким стуком ударилась о светлый ковер и перевернулась. Крик застрял в горле костью и Рут зажала рот руками, боясь выпустить его наружу. Кассеты, испачканные ярко-красными хаотичными пятнами, полностью покрывавшими их, лежали на ковре. Не успев даже подумать, женщина бросилась подбирать их. Словно импульс, рефлекс собаки Павлова, выстрелил у нее в мозгу против воли и ей не оставалось ничего…кроме подчинения. Рут почувствовала, как ее накрывает паника: то ли дело было в пятнах на ковре, то ли в том, что кассеты могли повредиться, но, когда она схватила их — пятна оказались мокрыми, свежая кровь пестрела на ее ладонях. «Что, мать твою, здесь происходит?», — лихорадочно думала она, под быстрый шум бегущей из крана воды. Красные струйки быстро стекали вниз и сбегали в слив, как будто их не было вовсе. Не медлив, Рут захватила с кухни бумажные полотенца и, вернувшись в гостиную, застыла, плотно сжав губы. Сердце пропустило удар и забилось сильнее, а горло пересохло, пока глаза лихорадочно осматривали совершенно иную картину. «Прошло не больше двух минут», — довод эхом пронесся в голове. Бумажные полотенца теперь были не к месту — кассеты оказались абсолютно чистыми. Ни пылинки, ни царапинки, ни, тем более, свежих кровяных следов. Она молча собрала все обратно, приглаживая волосы и успокаивая себя тем, что из-за недосыпа мозг просто играет с ней, показывая то, чего нет на самом деле. Или играет кто-то другой..? Шкатулка все еще была в ее руках, прижатая к груди, подобно грудному ребенку. Рут стояла посреди комнаты всего мгновение, но и этого было достаточно, чтобы далекое, сухое и холодное воспоминание настигло ее. «Ибо Господь, кого любит, того наказывает; бьёт же всякого сына, которого принимает», — Бишоп произнесла это одними губами, заученное наизусть, как мантру. Библии давно не было места на ее книжной полке, однако мать постаралась так, чтобы ее дочь знала некоторые, особо важные постулаты, наизусть. Женщина помотала головой, разгоняя сгущавшуюся тьму. Умыла лицо холодной водой, переоделась и вышла из дома. Ветер, отчего-то мягкий и ласковый, подул ей в лицо, и она прикрыла глаза, позволяя ветру унести все горечи и тревоги. Может, они затеряются среди деревьев, застрянут в ветках навсегда? Может тот, кто похищает детей, мог бы похитить ее боль и страх? Она вышла на дорогу, ведущую к чаще, прошла немного, наслаждаясь и привыкая к тишине и безлюдности. Рут не оставалось ничего, кроме как лениво вертеть головой, позволяя ветерку играть с прядями ее волос. Она перехватила одну из них, выбившуюся из хвоста, и провела сквозь пальцы. Ее каштановые волосы едва блестели на солнце, да только здесь они казались совсем блеклыми и тусклыми…как и цвет ее кожи. Возможно, все дело в солнце. Точнее в том, что его здесь нет. Глаза рассеяно осматривали очередной скучный пейзаж, пока его не «разбавила» собой фигурка в розовом джемпере, проходящая по ту сторону улицы. Рут прищурилась, угадывая в ней…Барбару. Женщина не придала бы этому абсолютно никакого значения, будь они в благоустроенном районе и вокруг были бы люди, однако город славился пропавшими детьми, а Барбара, хоть и старалась выглядеть старше своих лет, все еще была ребенком. И направлялся этот ребенок в сторону заброшенной части города. Еще лучше. Рут плотнее закуталась в кардиган, дожидаясь, пока девочка пройдет вперед, желая оставаться незамеченной. Мысли о том, что это не ее дело, даже не промелькнуло в голове Бишоп. Это ее дело. По городу ночью бегают психи с оружием, а дети пропадают и умирают в чащобе. Это, однозначно, ее дело. Она шла за Барбарой и что-то неприятно знакомое закрадывалось ей в душу и задворки подсознания. Что-то вязкое и мокрое, как утренняя кровь касалось краев ее души и Рут хотелось отдернуться, обрубить это ощущение от себя. Чем ближе они приближались к опустевшим домам, тем острее становилось ее беспокойство. Рут шла за девочкой, уже не скрывая на лице беспокойно сдвинутых бровей, Рут шла, и интуиция говорила ей, что она это уже видела. Вот только…где? Рут знала, что будет виновата перед ней. Но почему? Барбара спешно скрылась за одним из переулков, твердо уверенная в том, что за ней никто не увязался. Бишоп быстро догадалась: это не свидание. Барбара, хоть и была красавицей, выглядела достаточно буднично, а людям, идущим на свидание (тем более подросткам), свойственно принаряжаться. Даже в ее доме девочка выглядела наряднее сегодняшнего. Так зачем она туда направлялась? Сердце бешено стучало, Бишоп чувствовала каждый его удар, чувствовала, как кровь отливает от лица, как вновь потеют ладони и пересыхает в горле. Как страх накрывает ее куполом откуда-то сверху, как он черными щупальцами залезает к ней в голову и в сердце, а оттуда — в разум и душу. Рут высунула только голову: из-за стены старого дома ей виднелся черный автомобиль. Недавно вымытый, он блестел как зеркало и, судя по модели, был явно нехарактерен для этих мест. Рут сжала кулаки и распахнула глаза. Она рефлекторно ахнула, но тут же поспешила прикрыть рот ладонью. На переднем сидении сидела Барбара, ее глаза, прелестные, большие голубые глаза, были закрыты, зажмурены и вся она казалась меньше и тоньше, боясь шевельнуться. А рядом (сердце Рут ухнуло в пятки и замерло, где-то там, внизу), запустив руку ей под кофту и не стесняясь в движениях, сидел Тревор Шиверс. Нотариус из Портленда продолжал тискать девочку, другой рукой расстегивая пуговицы на ее розовой кофточке. Барбара не сопротивлялась, только приоткрыла глаза, когда с последней пуговицей было покончено. Рут поспешила спрятаться и сползла вниз по стенке. Ее взгляд лихорадочно бросался с одного места на другое, все тело лихорадочно трясло, а по коже пробежался холодок. Отчаянье душило ее, закрывало ей рот, надавливая перчаткой на рот, вертя нож перед лицом. Оно смеялось ей в лицо тонкой белой улыбкой, хриплым издевательским смехом, оно смотрело в самую ее суть черными провалами вместо глаз в черной балаклаве. Рут сильно зажмурилась и бросилась прочь. Прочь… Прочь. Прочь! Бишоп распахнула глаза. Она была в своем доме, лежала на диване. В той же одежде, что и вышла. Женщина поднялась, растирая кончиками пальцев ноющие виски. Голова раскалывалась, так будто Бишоп проснулась с похмелья. Часы показывали половину шестого. Когда она выходила — был полдень. Рут вспоминала и лицо Барбары клеймом засело в ее памяти. Догадка заставила женщину зарыться пальцами в волосы и сжать их. С губ сорвался истерический смешок: «тогда ты плакала не из-за прыщей». Бишоп убрала руки с лица, но в следующую секунду вернула их обратно, внимательно разглядывая свои ногти. Земля? Почему у нее под ногтями земля, если она никуда не выходила? Или…? Память лихорадочно воспроизводила в памяти отрывки из дневника Тети Альмы, больше напоминающие некролог. Рут чувствовала себя такой беспомощной и жалкой, такой никчемной трусихой, вот кем она была. Что сейчас, что четырнадцать лет назад. Это не заглушить даже выпивкой. Даже самой крепкой. Даже самой паршивой. Это не заглушить таблетками, дурь не выбьет это из памяти. Такие вещи останутся ясными, как день и точными до мелочей сотни лет спустя. Бишоп залпом осушила стакан ледяной воды и звонок в дверь заставил ее вздрогнуть. Она подошла к двери, не помня, чтобы кого-то приглашала или звала. На пороге стоял Джереми, подле него — Барбара (при виде нее сердце сжалось и Рут поспешила увести взгляд) одетая в водолазку из плотной ткани и еще пару ребят. Джереми шмыгнул носом: — Мисс Бишоп, вы это, скоро уезжаете, а мы с Барбарой ребятам про вас рассказали. Можно, вы еще с нами позанимаетесь? Базар, что не бесплатно. Она не удержалась от облегченной улыбки: — Конечно, молодцы, что пришли. Когда знакомые Джереми расположились на кухне, Рут несколько минут не могла решить, что с ними делать, но, затем, вспомнив учительскую практику, кивнула. Работа всегда помогала ей отвлечься. Что бы там ни было: ураганы, наводнения, смерть матери — работа всегда была рядом. — Сегодня будем решать без калькуляторов*. — Объявила Рут, замечая удивление на лицах детей. — Большинство из примеров можно щелкать, как орешки, не тратя время. У вас ведь еще нет тригонометрии? — Не-а. — Почти хором ответили ей подростки. — Ну вот и здорово. Я знаю, что у вас с собой телефоны. Давайте я уберу их в гостиную, на камин. Родители ведь знают, где вы? — Дети кивнули и вскоре телефоны оказались в руках Бишоп. Мобильник Барбары был белого цвета со стразами и брелоком в виде мишки. Рут и не запомнила бы, если бы, телефон девочки не завибрировал, когда женщина собралась положить его к остальным. Любопытство взяло над ней верх и, не удержавшись, Бишоп посмотрела. На дисплее выплыло сообщение, номер не подписан: «завтра, 7 вечера, возле леса, надень белое». Бишоп сжала телефон в руке, тут же догадываясь, от кого. Не зря, ох не зря, нотариус не понравился ей в их первую встречу. Рут глубоко вдохнула и выдохнула, открыв глаза. Может, она и струсила сегодня. Но она знает, как это исправить. Когда Бишоп вернулась к детям, на ее лице не было и тени горечи. Никто так и не заподозрил, что трещину в душе молодой учительницы заполонила тьма. Даже она сама.