how you doin'?

Когда Рут с трудом разлепила высохшие глаза, мир явился ей серым размытым пятном. Ее взгляд блуждал вокруг, расплывчатый и метающийся из стороны в сторону. Голова гудела так, словно кто-то приложил ее обо что-то тяжелое несколько раз. Приложил так сильно, будто хотел размозжить череп с особой жестокостью. Рут втянула воздух чрез зубы от боли и подтянула колени к груди, содрогаясь от холода и пустоты внутри, на месте сердца нечто противно ныло и скреблось. Она допустила…совершила нечто ужасное. Воспоминания медленно, неохотно возвращались. Обрывками. Бишоп прикрыла дрожащие веки. Хватка на коленях сомкнулась, костяшки пальцев побелели. Вокруг не было ни души, лишь ветер одиноко прогуливался где-то наверху, сквозь кроны деревьев — ее единственных и неподкупных свидетелей. Слезы не шли. Как ни пыталась она, как не умоляла саму себя пролить хотя бы слезинку, не было ничего. Совсем. И это уничтожало Рут куда сильнее. Холодная земля совсем не грела. Женщина поежилась, шмыгая носом. Рут была уверена, что это произошло с ней, память же выдавала так, будто она «делила» этот момент с кем-то еще. Но как это возможно? Если только в ее разуме не завелся паразит… Бишоп замерла, оглядываясь и рассматривая себя. Карманы ее куртки опустели. Нож, попавший туда мистическим путем, исчез так же внезапно, как и появился. Рут нахмурилась, пытаясь вспомнить как он выглядел. Какой была рукоять, лезвие…но ничего внутри нее не отозвалось. Бишоп почувствовала себя марионеткой, завершившей представление — у нее отобрали реквизит, другие участники тоже покинули сцену, осталась лишь она одна. За ней никто не пришел. Дыра в груди становилась все шире. Останки, мало напоминавшие человеческие тела, бесследно исчезли. Земля была ровной, может слегка притоптанной. В некоторых местах земли и листьев было чуть больше обычного, но столь аккуратно мать природа, известная своим хаотичным искусством, не справилась бы. Может, и не было никакого убийства? Никакого лесного чудища, кажущегося выдумкой? Может, на нее напал медведь? Может, у нее галлюцинации? Бишоп попробовала подняться, ноги в ответ предательски подкосились. Рут согнулась пополам от неприятной ломоты в теле и подавила болезненный стон, опираясь рукой о шершавый ствол дерева. Твердая кора неприятно царапнула ладонь, но она ничего не почувствовала. Кровь на руках и одежде засохла, потемнела, волосы и лицо были грязными, во рту пересохло — звуки выходили из нее с трудом и хрипом. Бишоп догадалась: сорвала горло. Надо было убираться отсюда. Женщина побрела в сторону дома, под немым укором деревьев. Сколько же им довелось увидеть? И сколько зверств сокрыть? Будет ли ветер шептать ей на ухо, рассказывая все то, что она сотворила или будет милостив? Рут остановилась, оборачиваясь назад, уже знавшая ответ: никто, никто больше не будет к ней милостив. Она обняла себя руками, растирая замерзшие плечи. Но леденящая пустота внутри никуда не уходила. Из нее будто вынули сердце и высушили его. Поместили под стекло, подписали и вернули обратно. Сказали не открывать, вообще не трогать. Сказали забыть, что у нее вообще есть сердце. Город спал. Никто не видел ее, чумазую и растрепанную. Дикарку, отдавшую душу чудовищу, выпустившую наружу все животное, что есть в человеке и крадущуюся обратно, в цивилизацию, пристыженную своими действиями. Действиями, что являлись истинной формой ее души. Действиями, которые бы не одобрила ее семья, Дейл, общество…Теперь она – изгой? Убийца? Кто же она теперь? Есть ли благородство в убийстве? Убийстве во благо. Окружной прокурор поверит ей? Суд присяжных? Нет. Нет. Посадят в лечебницу, под предлогом невменяемости? Могут. Придется потратить отпускные накопления на адвоката, да? Не хватит. Молчать? Это можно. Цела та рыба, что не разевает рта перед крючком. Рут смотрела себе под ноги, позволяя горячим каплям смыть с нее все. Прозрачный водоворот стал сначала ржаво-коричневым, затем черным — кровь и грязь. Ей не стоило ничего обменять веру и спокойствие, потому что глубоко в душе, она желала только крови, только грязи. Вера была бесценком, спокойствие — тяготой. В тот час ее глаза горели, а сердце плясало, отбивая безумную чечетку. Рут делала все так, будто знала наизусть. Интуиция, — или что иное, черт разберет, — вела ее сама, вела верно. Только разум воспротивился. Но кого волнует голос разума, когда на кону истинное удовольствие, отрицаемое всю жизнь? Кто-то точно не видел благородства в том, что она сделала. Бишоп поджала губы, принимая этот факт слишком быстро. Кто-то не видел, потому что был слеп.Кровь Тревора помогла ей прозреть. Вода затекала ей в глаза, но Рут знала, что стоит ей закрыть их — тут же прольется океан крови и в центре островками выглянут два изуродованных тела. Бишоп пялилась в стену немигающим взглядом. Капли стекали по ее лицу, по шее, телу. То, что она сделала — неправильно, но тогда почему ей…понравилось? Женщина зажмурила глаза: почему, кромсая чужое тело, она ощущала себя свободнее и счастливее, чем всю жизнь до этого? Ни она, ни кто-либо из ее окружения, не допускал мысли, что нечто разрушительное может вдохнуть в тебя жизнь. «Разве гневом должна питаться душа?», — подумала Рут, подставляя лицо бегущей воде. «Питайся чем хочешь», — ровно вторил ей голос и женщина невольно вздрогнула. За спиной никого не было. Тот самый голос, что был ее указкой, громом гремел в голове теперь звучал далеко, словно говорил с ней, как в детской игре, через жестяную баночку, соединенную проводом, из соседней гостиной. — Замолчи. Твердо прошипела она, спешно выходя из душа и опасаясь, как бы не наговорили еще чего-нибудь и как бы она не заслушалась — в прошлый раз это закончилось плачевно. Рут запихала ношеные и испорченные вещи в мешок для мусора, переоделась в новое и чистое. Высушила волосы. И вышла из дома. Она не удостоила аляповатую гостиную даже беглым взглядом, на ее лице не дрогнул и мускул, когда дверь за ней закрывалась с тихим всхлипом. Бен и Натали ждали ее у перекрестка. Заметив ее, милая старушка помахала рукой. Рут заставила себя выдавить пристойную улыбку и помахать в ответ. Фары машины приветственно «моргнули», когда Бишоп приблизилась. Рут села в прогретую машину и тепло разом унесло ее горечи. Натали повернулась к ней со своего сиденья и мягко улыбнулась: — А вот и вы, готовы? «Улыбалась бы ты мне, зная, что я сделала часами ранее? Пустила бы меня внутрь?», — мысль противным сорняком заполонила ее разум, и Бишоп стоило огромных усилий перестать прокручивать эти слова снова и снова. Но они так и не ушли насовсем. Такое никогда не уходит, остается навсегда. Единственная возможность облегчить свой приговор — это заполнить пространство шумом, рутиной. Однако стоит этому исчезнуть — все вернется с прежней силой. Рут кивнула, заправляя волосы назад: — Доброе утро. Конечно готова. Слова были ломанными и сухими. Впервые за несколько часов, Рут вспомнила человеческий язык, и он показался ей совсем чужим. Она старалась скрыть дрожь из своего голоса. Запрятать туда подальше и заодно заткнуть все то, что вторит ей небылицы. Бен кивнул ей, сверкнув добрыми голубыми глазами. Когда они тронулись, Рут позволила себе расслабиться и откинуться на сиденье. Вышло паршиво: вместо приятной волны расслабления, по ней пробежалась мелкая болезненная судорога. Тело тут же среагировало и Рут тихо охнула, рефлекторно закрывая рот рукой. — Зеваете, голубушка? — Аккуратно подал голос водитель. Женщина встретилась с ним глазами через зеркало заднего вида. Махровый тембр Бена действовал на нее убаюкивающее. Она постаралась придать своему лицу сонное выражение, да видать, хорошо справлялась и без этого. Рут только сейчас подумала о том, как плохо она выглядит со стороны и стыд вместе с прилившей кровью к щекам, накрыл ее лицо. — Плохо сплю перед важными поездками. «Всю жизнь спишь, как убитая. Лгунья». «Ты убийца. И лгунья». — Вам стоит вздремнуть, дорогая. Ехать пару часов, если повезет. Женщина благодарно кивнула, закутываясь в куртку. Она все еще пахла свежей землей, аромат хвои въелся в саму ткань, навязчиво напоминая Рут обо всем, что произошло на опушке. Женщина попросила Бена включить печку немного, но даже спустя время ее морозило и трясло. Рут быстро догадалась, что дело не в холоде. Но надежда умирает последней. Постепенно пейзажи растягивались и пропадали за окном. Одни домишки сменяли другие, кое-где мелькали деревья, но небо оставалось неизменно-серым. Серым, как лезвие ножа, который она всадила в грудь нотариуса из Портленда. Бишоп стыдливо опустила глаза, когда позади остался бар Гарольда. Она так и не попрощалась с Джереми как следует, то есть, не попрощалась вообще, но это было к лучшему. После того, что было, Рут не знала, как посмотрит в его глаза. Большие и темные, такие умные глаза мальчишки, к которому она привязалась, зная, что не следует. За эти дни Рут Бишоп пошла на поводу у своих желаний столько раз, сколько не позволяла себе за все остальные годы жизни. «Джереми…» Она подумала о нем и поморщилась, желая прогнать подступившие так некстати слезы и душащий терновый ком в горле. Барбара ведь нравилась ему, сильно нравилась. Джереми ведь совсем еще ребенок, на его долю выпало столько, и она сделала еще хуже. А родители…родители девочки? У нее ведь была семья и по вине Рут, эта семья стала меньше. Метавшаяся меж двух огней, Рут ненавидела себя за то, что случилось с Барбарой, а когда вспоминала о Треворе ее сердце остывало и обвиняющие мысли замолкали. Разве так бывает? Она тихо давилась слезами на заднем сидении машины, свернувшись калачиком полу-сидя. «Жалкое положение, — решила она, — я его достойна». Город постепенно рассеивался, машина выехала на главную дорогу. Натали достала из сумки спицы и принялась за незаконченный шарф, Бен постукивал пальцами в такт какой-то незамысловатой мелодии из радио. Рут прикрыла глаза, надеясь, что воцарившаяся идиллия хоть ненадолго поможет ей прийти в себя, что ей лишь приснилось убийство. Иначе, куда делось тело и останки разодранной в клочья Барбары? Нет, она всего лишь…бредит. Да, бредит. Быть умалишенной лучше, чем быть убийцей. «Разве ложь вкуснее свободы?» Прошептало на задворках ее разума. Совсем-совсем далеко. Но она услышала. Бишоп нахмурилась, настойчиво прогоняя голос. В последние дни его стало слишком много. «Тебя освободили от оков. Зачем ты залезаешь в них обратно?» Ей показалось, или женщина уловила скользящее удавом недовольство, раздражение и даже насмешку. В другой раз, она бы пошутила, что ей теперь удается различать тона и интонации галлюцинаций в своей голове, только ей отчего-то стало неспокойно. Рут беспокойно заерзала на сидении, чувствуя себя уязвленной и неблагодарной, предчувствуя нехорошее. Голос не сказал больше ничего, оставив после себя колючий осадок. Женщина втянула носом воздух, восстанавливая дыхание и позволила себе провалиться в сон. Недолгий и беспокойный, прерывчатый сон был лишь передышкой перед тем, что вот-вот настигнет сознание. Парадокс состоял в том, что, открыв душу лишь единожды, она позволила тьме разрастить и расплодиться, а средство дезинсекции от такого, увы, не придумали. И навряд ли придумают. Точно паразит. Беспощадно резкая вспышка боли грубо накрыла ее. Рут вздрогнула, рефлекторно схватив себя за голову, в надежде вытащить из себя то, что нашептывает ей без устали. Но боль пульсировала из разрывала ее виски на части, Бишоп почувствовала, что задыхается. Мир вокруг помутнел, краски и контуры слились в одно грязное, неряшливое пятно. А когда боль сбежала так же резко, как и появилась, Рут медленно подняла свой взгляд на пару спереди. Первые минуты ей было трудно сфокусироваться, как и утром ранее, но, когда у нее получилось — сердце Рут обреченно рухнуло в пятки. Они ехали на большой скорости посреди лесной дороги, и водитель больше не барабанил в такт глупой песенке. Он застыл, подобно каменному изваянию, намертво вцепившись в руль. Глаза Бена больше не искрились теплой учтивостью, они замерли, словно по щелчку. Пустые и холодные. Такие глаза бывают у мертвой рыбы. Его супруга продолжала вязать, не поднимая головы, как зачарованная. Только размеренный цокот соприкасающихся иногда спиц доносился спереди. Цок-цок. Спицы отсчитывали, сколько им еще осталось. Безжалостно и безостановочно. Цок-цок. Рут подскочила на своем месте: — Бен! Натали! — Бишоп звала их, но не получила никакой реакции. Для них и Рут, и весь мир давно перестали существовать. Паралич стер все, что было извне. Догадка больно кольнула женщину в сердце: совсем недавно ей виделись похожие «симптомы». Рут сильно дернула старушку за плечо, но та не среагировала. Машина начала съезжать с дороги, а никто, кроме бьющейся в отчаянии пассажирки, не пошевелился. Паника душила Бишоп тяжелым и крепким хватом. Рут вытянулась вперед, в рисковой попытке дотянуться до руля, но даже сделав это, выровнять машину у нее не вышло: Бен держал руль так крепко, что было даже не свойственно человеку его возраста. Рут кричала и билась, запертой в клетке птице. Тот, кто был за деревьями наверняка смеялся с убогости ее страданий. Он знал, чем все кончится, но не мог оказать себе в удовольствии посмотреть на тщетные усилия. Как свежее канапе, легкая закуска, перед основным обедом. — Прошу вас! Мы съезжаем с дороги! Истошно умоляла она, но все было без толку. Ее голос срывался и хрипел. Соленые слезы отчаянья, страха и безысходности попадали ей в рот и Рут подумала о том, что такова на вкус Смерть. Тогда она откинулась обратно на сиденье и пристегнула себя ремнем. Неизвестно, что нашло на Бена и Натали, но в глубине души, Рут знала ответ. Она успела утереть две слезинки, пробежавшие по щеке, прежде чем машина съехала с дороги и перевернулась. К собственному удивлению, Рут пришла в себя, лежащей на холодной земле. В нос ударил удушающий запах гари и дыма. Подняться на ноги было бесполезно. Женщина закашлялась и перевела взгляд в сторону деревьев, растущих по обе стороны от шоссе. У ствола одного из них торчал седан (точнее то, что от него осталось), который должен был стать ее спасительным билетом. Машина медленно, но ярко догорала. Рут закашлялась. Среди травы, на обочине она увидела тело Бена. И Натали, лежащую совсем рядом. Застывшие глаза смотрели прямо на нее, то есть, смотрел один глаз — во втором, насквозь пройдя глазное яблоко, торчала спица. Рут попыталась подняться на четвереньки, зажмурив глаза. Бежать. Бежать. Бежать. Подальше из этого проклятого места. Возможно, ее план увенчался бы успехом, если бы не размеренные шаги сзади. Кто-то бесцеремонно пнул ее в голову. Рут упала, больно проехавшись подбородком, локтями и коленями по земле. Прежде чем сознание покинуло ее, женщине удалось расслышать недовольное: «…блять, да уймешься ты уже или нет…». Что бы оно ни было, смысла, как такового, для Бишоп оно не несло. А дальше была темнота. Когда Бишоп очнулась, окружение не сразу приобрело четкие очертания. А стоило этому случиться, Рут попыталась вскочить и убежать, да, вот беда, не вышло: руки были туго привязаны к изголовью кровати, а вокруг нее буйством плясали безумные надписи спальни тети Альмы. Она заерзала на кровати, пытаясь освободиться. Что дало больший дискомфорт. Рут почувствовала, как кожа неприятно натирается, под жесткими верёвками, кровоточащие ссадины были не за горами. Кто-то явно вытащил ее из той машины, и кто-то явно постарался, чтобы оставить ее тут. Неподвижную. Ей завязали только руки, остальное ее тело было не тронутым. Не было ни кляпа, ни узлов на ногах. Либо этот кто-то уверен в себе, либо в том, что Рут не станет создавать больших неприятностей. Дверь открылась со слабым скрипом и в комнату вошел мужчина. Рут не видела его лица: на нее смотрела черная балаклава с красным грустным «смайлом». Мужчина был одет в черную куртку, а под ней — желтое худи. Странное чувство заклокотало в груди: она будто бы видела его где-то… Его повадки казались ей странно знакомыми. Когда он приблизился к ней, опустившись на корточки, под ложечкой засосало. Холодный пот стекал по ее телу. Движения мужчины были плавными, выверенными и точными. Так двигается тигр, затаившийся в джунглях. Так двигается тот, за кем идет негласное превосходство. Мужчина положил широкую, покрытую шрамами и ссадинами ладонь рядом с ней. Рут заметила свежую землю под его ногтями. — Орать не надо — выбью зубы и будешь не такой красивой. Рут медленно и настороженно кивнула, впившись глазами в фигуру вошедшего. Разум соображал лихорадочно: она была привязана к кровати, но одежда (и даже обувь), кроме куртки, была на ней. Бишоп напряглась, прислушиваясь к ощущениям собственного тела: между ног ничего не тянуло и не болело, выше и ниже тоже. Только неприятно натирало запястья. Хотел бы убить — убил бы давно. Или ждал, пока она очнется, чтобы намучить вдоволь? — Не вспомнила? — с издевкой спросил мужчина в маске и Рут нахмурилась, смутившись его тону. До нее донесся приглушенный смешок. — А если так? И балаклава спала с его лица. Рут ахнула, вжимаясь в спинку кровати. Перед ней сидел тот самый странный курьер, от которого ей хотелось отделаться побыстрее. Сотни слов и два раза больше ругательств вертелись на ее языке, но здравый смысл заставил Бишоп поджать губы и промолчать. И это было хорошей мыслью. — Далеко собралась? — Спросил мужчина, глядя на нее исподлобья. Цвет его радужки казался совсем желтым и на фоне покрасневших белков глаз. Его тон был дружественным и легким, но то, как он смотрел на нее, вне всяких сомнений, — было далеко даже от принятия. Мужчина смотрел так, будто на кровати лежал мусор, будто туда вывалили останки убитых Барбары и Тревора. — Наделала делов, и «аста ла виста»? Рут сохранила самообладание с трудом. Ее тихо подбросило, от осознания, что мужчина в балаклаве, жуткий курьер (наверняка и взломщик), знает о том, что произошло в лесу. Будет ли презумпция невиновности работать в ее случае? Не поймана та рыба на крючок, что не открывает рта, напомнила себе Рут. Женщина облизнула иссохшие губы и подняла подбородок. — Меня ждут дома. Мужчина расхохотался, хрипло и насмешливо, запрокинув голову назад, затем вынес вердикт, сцепив руки в замок: — Не ждут. — Глядя, как медленно она мрачнеет в неверии, добавил. — Убийцы в доме — плохая примета. — Сколько ты хочешь? — Рут едва заметно подалась вперед и тут же пожалела об этом: бечёвка почти резала ее кожу. — Решил выследить меня и связать, надеясь получить то, что не смог найти тогда ночью? Мужчина в желтом худи тихо и медленно выругался и посмотрел на нее, как на дуру, приподняв брови: — Еще отходишь, — его большая и грязная ладонь похлопала по матрацу. Лицо его вновь стало спокойным, то, что говорила Рут имело для него мало смысла. — В первый раз так бывает. — Во избежание лишних расспросов и причитаний, — порядок жизни у тебя теперь иной. Кивни головешкой, если уяснила, — Рут кивнула, мало понимая, к чему он ведет. — Будешь орать, умолять, реветь, пускать сопли-слюни, звать мамочку — повторим процедуру, с помощью вот этого — мужчина медленно сжал перед ней кулак. — Или чего потяжелее. Уяснила? — Я слушаю тебя. Несмотря на то, что ситуация была мало приятной, а собеседник вызывал у нее куда меньше положительных эмоций, Рут, в глубине души и крайнем удивлении, находила между ним и собой нечто…общее. Мужчина в желтом худи таил в своем прищуренном взгляде нечто, что Бишоп не могла описать словами. Как будто было что-то или кто-то связывающее их. Почему она чувствует это? Почему не боится его? Почему не плачет? — То, что ты видела в лесу, есть ни что иное — как Тощий Человек. Непонятно откуда взявшаяся чертовщина, невероятно сильная чертовщина. Значит ей не казалось. Значит мираж среди деревьев реален. Опасен. Лучше не стало. Она думала, что невидимый камень спадет пушинкой с ее души, но он лишь потянул ее сердце ниже, в пучины тьмы. Рут мрачно усмехнулась: иногда ответы на свои вопросы лучше не получать. — Он — причина, по которой пропадают люди. Банально, да? — Незнакомец вздохнул и достал сигарету. Чиркнул дешевой, потрескавшейся красной зажигалкой, очень старой, с тремя расцарапанными выгравированными буквами. Рут нахмурилась, пытаясь прочесть. Том..? Нет. Тим. Именная зажигалка – вот, что банально. — Лес — его территория. Была, есть и будет. Ему также нужны прокси. Что-то вроде…слуг, приспешников. Делать всякую грязную работенку. — И при чем же здесь я? — Скрыть раздражение не получилось. — А вот ты мне скажи. — Мужчина хмыкнул, обнажая зубы. Он протянул руку с сигаретой в ее сторону, но Рут резко покачала головой. Тогда он сделал короткую, глубокую затяжку. — По приезде сюда, не было ли у тебя ничего…странного? Не ловила себя на странных, несвойственных самой себе мыслях? Не мучали периодические мигрени, от которых потом тяжело бывает даже встать? Терялась в пространстве и времени? Приходила в себя в другом месте? Слышала, как с тобой кто-то говорит? Нашептывает тебе праведные истины. Ощущение, будто тебе раскрыли глазки, дав вкусить «жизнь». Рут не успела ответить, ибо загадочный мужчина уже все прочел по выражению ее лица. Ей достаточно было хлопнуть глазами, и раскрыть иссохшие потрескавшиеся губы. Все было слишком точно, чтобы спорить и оправдываться. При их первой встрече он был измазан в чем-то непонятном, от него пахло землей, а дикий, волчий взгляд желтых глаз блуждал по округе, словно выискивая что-то. И еще он принес ей пиццу. — Ты решила уехать, — похвально…и убила еще двоих, ни в чем неповинных стариков. Давай без выкрутасов больше, люди жить хотят, а тут и так — дай бог три человека. «Теперь ты притягиваешь смерть. Ты — маяк, а она лишь следует за тобой по пятам, куда бы ты не пошла, этот шлейф будет тянуться». Бишоп вздрогнула, испуганно вжавшись в спинку кровати, надеясь, что она поглотит ее и спрячет от этого жуткого человека. Рут догадалась быстро: «твоя нога пришлась об мой затылок». Сердце забилось быстрее: что же теперь делать? Что попросит этот…она ведь даже не знала его имени. Деньги ему не нужны, что же тогда? Он отрицает, что вламывался в дом накануне. Голова болела от обилия вопросов, не имеющих ни начала, ни конца. Мужчина поднялся и Рут окликнула его у самых дверей. — Постой, человек в балаклаве. Что со мной теперь будет? Он громко фыркнул, оборачиваясь к ней в пол оборота. Ему хватило лишь посмотреть на Рут, чтобы та поняла — обратного пути не будет. Все только начиналось. — Я предпочитаю, чтобы меня называли Худи. И добро пожаловать в наш клуб.