Этюды

Утро следующего дня началось замечательно. До того, как Шагина решила почитать новости. К своему счастью, Эдвард уехал из квартиры раньше, чем успел узнать, что обычно спокойная, флегматичная и сдержанная Шагина умела гневаться. До дрожи, до навязчивого желания причинить вред, до разбитых о стену кулаков (в попытке угомонить бушующие переживания). «Гомосексуалисты целуются с женщинами? Новый фетиш, каприз иностранной звезды, пиар, а, может быть, и вовсе странное проявление болезни? На что еще готовы пойти актеры, чтобы привлечь внимание...» Она не прочитала содержание статьи. Было противно. Противно от того, как низко могут опускаться люди. Интернет-издания пестрили. К следующему дню даже бродячие коты готовы были спросить, трахаются они или нет, развелась она с мужем потому, что ей «нравятся мужиковатые лесбиянки или это всё ради пиара?». Шагина редко кого-то серьезно ненавидела. Была неприязнь, безразличие, но сейчас, когда она читала всё это, гнев разрастался с невероятной силой. И ядом, серной кислотой разъедал изнутри. «Как давно скрывалась эта связь? Театр теперь пристанище для извращенцев? Нормально ли для мужчины ходить в юбках, нормально ли женщине быть рядом с таким... мужчиной?» За такие слова можно подавать в суд. Возможно, что ярость вылилась бы в это глупое импульсивное решение, если бы не работа. Надеть образ, забыть о том, кто ты есть, уничтожить ненужные мысли, чувства – лучшая терапия. Эдварду она почти не писала. Не потому что не хотела, а потому что не было ни времени, ни... да, черт, зачем врать, слов внезапно тоже не было. Прости, что так вышло? Прости, что всё испортила? Прости, что стало только больнее? Прости, что... всё звучало по-идиотски. Сколько прошло с той ночи, Аня не считала: работа, дом, книга, сон, работа, дом или просто работа. Это успокаивало, но не всегда отвлекало от мыслей. Незакрытые гештальты и несказанные слова не оставляли, не оставляло и чувство вины. Она не могла просто бросить его, не хотела. И спустя почти две недели Шагина написала: «Может, выпьем сегодня кофе?» Кофе было решено пить в кафе рядом с театром, в том самом, где всё и началось. Осень отвоевывала позиции уверенно, стремительно. Кинастон сменил пальто-халат на тонкий пуховик овер-сайз, в котором он был похож на гуманоида из будущего. Учитывая тонкую шапочку, натянутую на короткостриженую голову, и черную водолазку с высоким горлом – вдвойне. Из кокона-пуховика Эдвард вылез неохотно, шапочку оставил, огляделся по сторонам воровато – и будто тут же замерз. Ногу на ногу положил, руки скрестил, зажался. От репетиции еще не отошел, пластика ломкая, женская, плечо одно выставлено, а голова на шее покачивается укоризненно. А потом глаза потеплели, усталая улыбка вползла на губы: он был рад смотреть на Аню. Хотя им обоим впору было сниматься в фильме про войну – такими измотанными они выглядели. – Что? – вопросил Эдвард с патетикой. – Поматросила и бросила?! И после короткой тишины – засмеялся, вздрагивая всем обтянутым водолазкой телом. – Привет, Анют, рад видеть тебя. Жива еще со своим сериалом? – он протянул руку через стол и коротко погладил ее по предплечью, здороваясь. – Здравствуй, – глупо было избегать прикосновений теперь. Аня не убрала руку, крепко сжала ладонью его ладонь в ответ. Его шутка прозвучала как напоминание о том, насколько неправильно она себя повела. Шагина помолчала. Пришла официантка, и Эд попросил чайник зеленого чая. Проводил взглядом, вздохнул. – Противное время настало. Везде чудятся враги. Ходил же сюда каждый день за кофе, а теперь что – затворником хочу сделаться. Нет, ребята в театре не ругают. Михайлова спросила, правда ли встречаемся. И Арсен. Но он вообще бесцеремонный. Спросил, не потому ли ты ушла. Он, кажется, за армянский патриархат. Вроде как, мужу с женой на одной сцене делать нечего. И вообще, женщине негоже такими вещами заниматься. Я не понимаю, как он со мной общается. Двойные стандарты какие-то. Я в спектакле женщину играю. Бабу! Как у... нас в стране принято говорить, – и добавил с чопорным британским акцентом. – Мама, роди менья обратноу. Посидел грустно, посмотрел сквозь пол, потом на Аню взгляд перевел. – Я-то ладно. Я привык, что я фрик, что мне нужно в цирк, что я гей, транс, трап, и понятий этих наша пресса не различает... Ты-то как? Тебя ведь никогда не мусолили... Отписалась от меня. Расстаться, что ли, хочешь? Анна Александровна на поверку оказалась человеком не просто с ледяным сердцем, но черствым и циничным, чьи чувства давно выезжены, и она только умело имитирует иллюзию их наличия. Единственным ответом на последний вопрос было «А мы встречаемся?..». Аня смотрела в его глаза, и не могла заставить себя произнести вопрос в такой форме. – Всё в порядке, Эдвард. Пара травм на съемках и нервный тик у режиссера из-за этого, но всё это не имеет значения, – она опустила взгляд на стол. Рядом с ней стояли пирожные с заварным кремом. Она не любила сладкое, но помнила, что Эдвард в тот раз заказал именно их. – Мне нельзя, – веско произнес Кинастон, глядя на пирожные, поиграл бровями, хотя видно было, что при виде сладкого взгляд заблестел. – Я сушусь перед началом сезона. Худею, в смысле, – добавил, вовремя подумав, что Аня может не знать тонкостей белковой диеты и сушки для рельефа мышц. Впрочем, сил в последнее время у Эдварда было очень мало. Диета тоже сказывалась. Он трагично поглядел на заварные, внутри которых покоился мягкий, приятный на языке крем, тяжело вздохнул – и взял одно в тонкие пальцы. – А ты опять не будешь? Он хохотнул, жалея аниного режиссера. Ага, здесь не сошлась – но и там решила не смягчать характер. Страшный человек – Анна Шагина. Она настойчиво протянула руку по столу, коснулась кончиков его пальцев, а затем накрыла его руку своей ладонью. Ладонь горячая и кожа обветренная, потому что Шагина не носит перчатки. А у Эдварда кожа мягкая, нежная, точно шелковая. Она медленно гладила его руку, продолжая говорить: – По сути, это моя вина. Если бы не позвала в тот клуб, то ничего бы не случилось. Мне жаль, что ситуация ухудшилась. Ты не заслужил таких слов, – в кафе на них никто особенно не смотрел, да едва ли что-то еще могло усилить сплетни. – Эти журналисты, – в ее голосе послышалась будто рычание. – Я так зла на них. Они не имели права говорить так о тебе. – Брось, ерунда. Может, конечно, не стоило целоваться на улице. Но этак кукушкой недолго поехать, если на каждом углу оглядываться – и чувства себе позволять, только когда все углы на наличие камер проверил. Ты не виновата ни в чем. Жаль только, что папарацци не было за соседним столиком, когда я Эдика изображал, – заметил Эд с веселым сарказмом – и откусил пирожное. Когда вернулась официантка с чайником, Шагина хотела было убрать быстро руку, но потом... какого вообще черта. Она только большим пальцем погладила его запястье. Эдварда приятно тронуло, что Аня его – да, тоже трогает. Управляясь одной рукой, он изящно налил себе чаю, отпил, согреваясь. Ее рука поверх его руки, так хорошо, так уютно. Будто дома, в защищенном пространстве. Глядел искоса на свитер Шагиной и понимал: она носила это ощущение с собой. Просто не со всеми делилась. – ...Хорошо бы, если бы ты приехала на неделе. Мы бы вот так посидели. Тогда легче было бы... не страдать из-за газетчиков. Но я понимаю. Работа. Работа была и будет. Тебе и уезжать на съемки придется иногда. Да и я в театре на сезон прописываюсь. Хорошо, что у нас есть работа. Актер, которому негде играть – очень несчастный человек. ...А они не отстанут. От меня, наверное, никогда. Я слишком «не такой». Может, через много лет, когда всё это гендерное, половое станет размытым, когда всем будет всё равно, кто кого из нас с тобой имеет... Улыбка Эдварда стала жестковатой, он только пил и больше не притрагивался к пирожному. Холодные, тонкие пальцы Эдварда хотелось согреть, возможно, что даже глупо, как в самых банальных романтичных фильмах, подышать на них, чтобы было теплее. Эдвард всё так же улыбался, шутил, играл, он жил мгновением, переживаниями, каждой секундой встречи: как радостной, так и печальной. Весь чуткий или даже чувствительный – он действительно был всё это время один, один переносил тяжесть от ударов. Это нечестно. Ведь работа ей позволяла приехать, позвонить, написать. Она просто бездействовала. Она трус. «Страдал от газетчиков». Не преувеличение. По глазам видно – печально задумчивые, будто слегка потухшие, замерзающие от чужого безразличия и жестокости, ее в том числе. Черты аниного лица помрачнели. – Прости. Я спровоцировал тебя. Может быть, стоит оставить эти отношения на уровне друзей с привилегиями... – Эд убрал руку и неловко обхватил чашку двумя. – Иначе тебе придется объяснять в интервью, с кем ты встречаешься – и почему. На моей карьере – не скажется. Черный пиар – тоже пиар. А на твоей, Ань? – Не извиняйся, не за что, – негромко сказала Шагина, но от его лица взгляд не отвела. – Мне показалось, что это ничего серьезного не значит, не хотелось тебя ни к чему обязывать, – Аня стала помешивать горький кофе в кружке. Эдвард свободолюбивый. Разве возможно посадить эту птицу в клетку из привязанностей? Он должен летать, а это подрежет крылья. Смазливо и глупо, ей не пятнадцать. Она бы сказала это непременно вслух, чтобы просто показать, как ценит его независимость, но Эдварду сейчас нужно было другое. – Никого не касается, с кем я встречаюсь. Я только была уверена, что тебе не нужны отношения, – она замолчала. А затем по полу загремел стул и Шагина неожиданно села не напротив, а рядом с Эдвардом и уже сама настойчиво взяла его за руку. – Прости. Знаешь, у меня так часто бывает. Ты прости, что я вспомню про свои прошлые отношения, но я отреагировала так же. Как-то брат спросил, встречаюсь ли я с кем-то, на что я ответила «нет», а будущий муж такой: «В смысле? Мы три месяца встречаемся вообще-то, Ань». И это было неловко, как сейчас, – подушечками пальцев она водила осторожно по линиям на его ладони. – Ты чувствуешь себя одиноко? Мне нужно было тебе позвонить. Но ты не один. Правда. Кинастон вздохнул, подавив порыв в первый момент отстраниться. Но вовремя вспомнил, как упрямо они с Аней двигались навстречу друг другу, и как совсем недавно им было хорошо вместе. В объятьях стало немного теплее, он поднес чай к губам и отпил, пуская по телу горячую волну. – Ты забыла? Что я сказал тебе тогда, после ресторана? Жалко, тот умник не записал на видео. Про завтраки, про стабильность? – щека у Эдварда худая, кожа мягкая, складывается полосками морщинок, когда он улыбается немного горько. – Мне кажется, всё-таки я у нас за женщину. Ты как мужик, Анют. Отношения уже начались, а ты не догнала, – он беззлобно хохотнул, игриво подвигал пальцами над тарелкой и подхватил пирожное снова. – Ты можешь отмалчиваться на интервью, – заметил он, жуя. – Но это породит еще больше слухов. Если не сказать людям четко, кто ты и что ты, они будут выдумывать за тебя. Я вот ни разу не говорил. Может, поэтому меня не понимают, – облизнул губы. – Надо сказать, что я не собираюсь пол менять. Что я просто особо одаренная драг-дива. А может, и не совсем драг. Небинарная, – он кинул в рот кругленький хвостик пирожного, – персона. Ты готова встречаться с небинарной персоной? Анна замолчала. Сейчас она явно видела, как ее консервативность разрушала всё, что ей дорого. Она не хотела терять близкого человека второй раз. – С тобой, Эдвард. Прежде всего – с тобой. С личностью, характером, взглядами... мне никогда не нравилось слово «встречаться», – Шагина слабо улыбнулась. – «Быть вместе» – звучит лучше, но это не будет ограничивать твою свободу или тебя? Мне казалось, что ты больше любишь, когда тебя не ставят ни в какие рамки и… возможно, я не понимаю, что значит «стабильность», но я хочу понять всё, что важно для тебя, – она не обнимала, только держала за руку. Аккуратную, женственную, очень красивую. – Да я сам не знаю, – честно ответил Эдвард, переместив внимание на салфетку, которую вытащил из подставки на середине стола, принялся теребить уголки. – Ну... Я не жду, что ты на колено встанешь, или что мы сможем видеться вообще каждый день, хотя, почему нет... Люди же съезжаются. То есть было бы неплохо видеться чаще, иметь возможность к каким-то бытовым вещам... – он замолчал, глядя глазами-блюдцами перед собой, потом завопил так, что не обернулась только официантка, привыкшая к тому, что кушать сюда ходили театралы. – Ты вообще можешь представить из моих уст слово «свадьба»? «Жена»? Если только не... «Аминь» ты произносишь! Ты передумал убивать жену? Длинная рука взмыла к потолку, потом опустилась. В руку Ане. Эдвард вгляделся в ее глаза. И выглядел он напуганным. «Быть вместе»... Быть вместе – этого он хотел. Когда говорил ей про стабильность. Не говорил, а провоцировал. Провоцировал на то, чтобы она сказала, что не хочет, не может с ним. Потому что такой человек, как он, вообще-то не достоин стабильности. Он бабочка-однодневка. Он зачем-то прожил теплое лето, цветастую осень, а теперь в зиму порхает. И там точно замерзнет – и это будет логичный исход. – Ты хочешь быть со мной, даже если я женщина? – почти пролепетал. Он бегал вдоль залива и отбирал у Шагиной нож, а тут вдруг так стыдно за себя стало, как будто все три посетителя кафе его слышат и осуждают. – В смысле – бываю ей. В этом, в общем-то, и есть смысл небинарности. Я то так, то так. Оно само. Оно не только для сцены. Если бы мне хватало только сцены, это было бы полбеды, но я ведь и в повседневной... жизни, – слова застряли в горле, он уставился на Аню. Шагина чувствовала его напряжение, понимала, что от следующих ее слов зависит очень многое. Она всегда была нелюдимой затворницей и тяжело сходилась с людьми. Хочет ли она быть с ним вместе? Позволить расширить границы, впустить в свою жизнь этого человека? В носу защипало так, будто она сейчас заплачет, хотя лицо оставалось спокойным. – Я до сих пор не до конца понимаю всех тонкостей твоего самоопределения, но мне с тобой комфортно. Мне комфортно, когда хорошо тебе, когда мы не ссоримся, – с умиротворяющей интонацией произнесла она. – У тебя красивая жестикуляция, особенно, когда в ней появляется что-то более женственное, это очень привлекательно. Все слова про платья – не пьяный бред, – Шагина немного смутилась. – Это по-своему эстетично, да и... если ты про социальные роли, то отдавать заботу легче, чем принимать, а это мужская модель поведения, насколько я знаю, – Аня ласково гладила его по щеке. – Когда ты женщина, о тебе хочется заботиться по-особенному. Если ты наденешь платье, я не стану относится к тебе хуже. Тем более, ты мне в них нравишься. Ты мне не будешь меньше нравиться в мужской одежде. Я уверена, что это не зависит от одежды или макияжа. Просто хорошо с тобой, – Аня потянулась к его лицу и прижала ладони к щекам Эда, – Ты мне важен и очень-очень дорог. Любым. Ближе и важнее тебя никого нет. Эдвард всю ее речь просидел, почти не моргая, пораженный, с беспомощно приоткрытыми губами. Он не верил, но очень хотел верить. Услышать такое от Шагиной... нет, это было поразительно. Шагина с минуту помолчала, а затем добавила: – Так что мой ответ «да», – она на мгновение отстранилась и потянулась к своей сумке. – Я не уверена насчет «жить вместе». Но зато… У меня для тебя подарок. Закрой глаза, – Аня мягко улыбнулась и надела на тонкое запястье Эдварда браслет с красной нитью и подвеской в виде лилии. – Но мы же можем иногда оставаться друг у друга? – тут же пустился в торги Кинастон, который уже привык к тому, что личное пространство Шагина отдает только после уговоров. Точнее был вариант еще: не ставить ее в известность – и просто влиться в ее жизнь так, что она обнаружит его шмотки в своей квартире, косметику – на полочке, а в холодильнике брокколи в панировке, и окажется, что они живут так уже полгода. Но это было бы поистине бесчеловечно. – Можно тебя пригласить? – Аня встала. – Провести вечер со мной. Она уже заплатила за чай и взглядом пригласила Эдварда за собой. Зазвенел колокольчик на двери. На улице Эд пошел спиной вперед, маяча перед Аней, взгляд его ожил. – Если на кино под вино, то я согласен! Я скучал! – рассмеявшись тому, как откровенно предлагает ей повторить постель, поравнялся плечом к плечу. – Предложил бы как в первый раз сразу в вино-водочный, но коньяк у меня дома всё еще стоит. Он боднул Аню лбом в висок, как кот, и звук издал подозрительно мурчащий. – Ты сказала об особенной заботе, и у меня в животе скрутило. Насколько особенную заботу ты вообще способна проявить. Насколько особенная она мне нужна? Мне кажется, ты догадываешься, Ань. Шагина не могла не улыбнуться тому, как оживился Эдвард, как засверкали его глаза, засияла улыбка. Он словно согревался от ее слов. Аня не врала ему – ей нравилось проводить с Эдвардом время, и то, был ли он женщиной в этот момент или мужчиной, имело лишь формальное значение. Его характер, шутки, его повеление, манеры, жесты, игра голосом, его вкусы, его взгляды – это личность, личность в которую она... влюбилась? Неужели влюбилась? Это всегда прежде всего Эдвард. Ее. Но почему-то всё равно страшно. – У тебя или у меня кино под вино будем смотреть? – Шагина улыбнулась и согнула руку в локте, предлагая Эдварду идти с ней вместе. – У тебя дома ни платьев, ни косметики, ни коньяка, так что ответ очевиден! – фыркнул он, взяв Аню под ручку. – Думаю, этюд мужа и жены до сих пор нуждается в редакции. До сих пор стыдно за этого урода солдафона, который не ценит такое сокровище, – рукой она погладила его по худому изгибу тела под курткой. – Но теперь мы находимся вне ролей, и я обещаю быть максимально заботливой. – А мне понравился тот солдафон. Такой страстный, – ответил Эдвард, но тут Шагина вдруг крепко обняла его за талию, почти до хруста. Кинастон картинно охнул в объятьях, но даже минимальной попытки вырваться не совершил. – Так, я понял. Ань, тебя надо оставлять в покое на две недели, тогда ты вот так соскучишься! Мне нравится этот эффект, но две недели – что-то слишком долго, не находишь? Кинастон боднул ее лбом и, взмахнув полами ультра-модного пуховика – накрыл им Аню, как тогда – своим пальто. Ждать такси на улице – холодно. Эд ходит в кроссовках не по погоде, у него мерзнут ноги в подворотах брюк, но сейчас – он весь с Аней. Шагина легко поцеловала его в шею, а затем в щеку. – Так хочется тебе столько всего пообещать сразу в порыве чувств, хоть луну с неба, но я правда по тебе скучала, ты не один, это я точно могу пообещать, – и сильные руки обняли его еще крепче. – А еще я тебе стих написала. Но прочитаю только дома. На ушко, – она несильно ущипнула его за кожу на боку.