Dragoste în ciuda

      Непроходимые Валашские топи. Ночь.              Влад нёсся быстрее ветра по размытой дождём дороге. Окружающие его деревья стояли нерушимой стеной, сопровождая его путь треском разгулявшейся стихии. Вот-вот. В воздухе чувствовалось предстоящее ненастье, холод пытался объять разгорячённое поездкой и принятым разрешённой дилеммой тело мужчины. Решимость. Твёрдая. Непоколебимая. На заднем плане сознания мелькали мыслеобразы Лале и детей. Горечь оттого, что им не защититься теми силами, какими располагает Валахия. Понимание, что и это тоже не выход.              — Байки отца Иллариона, — прошептал он.              «Несусь во тьму, неизвестно куда, неизвестно зачем, — рассуждения не отрезвляли, ведь армия Мехмеда на подступах. — Что? Что я пытаюсь сделать? — и как ответ самому себе же, — Хоть что-то».              Лес вокруг чернел и становился непроглядным, луна и не думала появляться из-за сурово насупившихся туч, тёмных, как вороново перо, словно бы пытаясь скрыться от Влада, не желая разочаровываться в самом прекрасном и преданном рыцаре Валахии.              Цепеш пришпорил коня, и тот в бешенстве надсадно закусил удила. Как долго он скакал, мужчина не мог сказать, но неожиданно понял, что оказался на месте. Его словно бы что-то подстегнуло изнутри. Предчувствие безысходности и в то же время ощущение правильности выбора не потому, что есть из чего, а потому, что это единственный путь, по которому суждено пройти.              Басараб долго вглядывался в неприступную громадину деревьев. Лесная чащоба. Вход есть, но будет ли выход? Именно здесь находили обглоданные скелеты турецких воинов и лазутчиков, их обмундирование и оружие. И почти никогда местных. Те знали здешние непроглядные и смертельно опасные топи, свои бы не сунулись.              Влад спешился, конь тревожно фыркнул и уткнулся в плечо хозяина большой мордой, дыша горячим дыханием, неожиданно даря какую-то уверенность. Господарь Валашской земли глубоко выдохнул, и за его широкой спиной сомкнулись ели могучими лапами, укрывшие своего хозяина.              Влад изумился тому, как тихо было в этом месте, трещали только ветки, пока он пробирался сквозь них, и валежник под ногами. А когда он вышел на поляну, то вместе с ним вышла и луна, словно бы смилостивившись над созданием света и наконец вспомнив, что её предназначение в том, чтобы освещать путь всех странников на земле, быть спасительным светилом в ночи.              Мужчина вынул меч из ножен. В тишине это было подобно грому с неба. Он замер, повернувшись вокруг себя, и вновь взглянул в кусты. Ему показалось, что они чуть шевельнулись или это тень так легла. Но инстинкты воина ему не врали. Тень медленно начала двигаться, отделяясь от громады листьев. Не думая, обученный в превосходстве владению мечом, Дракула вскинул его в оборонительном жесте. Тень остановилась, но не колебалась, а будто бы надулась, приобретая с каждой секундой объёмные очертания, пока перед взором Влада не возник высокий, хрупкий на вид человек, сильно иссохший, с бледной кожей, посеребрённой светом луны.              — Ты воевать пришёл? — спросил он, в сухом шелестящем шёпоте слышались неприкрытая ирония и удивление.              Мужчина понял, что, если он не сложит меч, его даже слушать не будут, не оставят шанса, его нейтрализуют, и так, что он даже сам не сможет понять, как очутится по ту сторону Яви. Влад осторожно положил меч в траву и так же не спеша встал, демонстрируя собеседнику готовность к разговору и мирные намерения. Визави улыбнулся, демонстрируя ряд кривых острых зубов, глаза блеснули жёлтой отравой. Дракула сомкнул челюсть и сжал ладони в кулаки.              — Пришёл говорить, — твёрдым тоном сказал князь.       — О чём? — вновь изумление, и с присвистом добавив: — Я с едой не разговариваю.              В душе мужчины поднялась волна безотчётной отваги: за плечами была его семья и народ Валахии.              — Еда безропотно идёт к тебе на стол, еда глупа и не понимает, кто ты, ощущая только твоё зловонное дыхание и первые три секунды боли, потом ты пускаешь яд в её кровь и высасываешь жизнь - всю, без остатка, — мужчина огляделся, увидел свежих жертв и показал на них рукой, — а судя по твоему неубранному столу, ты поел недавно, значит, меня не тронешь.              Тихий, шершавый, скатывающийся, как нитки в клубок, смех.              — Так если ты это понимаешь, может, и знаешь, кто я такой? — произнёс человек, а Влад почувствовал себя мышкой в мощных лапах хитрой кошки.       — Стригой, вампир, кровопийца, вурдалак, неживой, название тебе — проклятый, тот, кто вечно скитается в ночи, и тот, кто вынужден пить кровь, чтобы поддерживать своё жалкое существование, — выдал он, понимая, что его могут убить.              Объёмная тень задрожала от гнева, черты и без того страшного лица исказились.              — Ты смелый, — шелест голоса был почти не слышен, но Басараб разобрал.       — Когда у тебя за спиной семья и народ… — начал было Влад.       — Так ты решил принести себя в жертву? — насмешливо и тут же с презрением добавил, будто то выплюнул: — Дурак…       — Может, и дурак, — смело возразил мужчина. — Но я пришёл к тебе, чтобы ты помог мне…       — Зачем тебе моя помощь, а, Влад Дракула, сын дьявола, ты и без меня неплохо справляешься, сколько душ ты загубил, сколько умерло, скольких ты посадил на кол?              Влад резко выдохнул, когда увидел, как тень приблизилась к нему плавно, как будто и не ступала по земле, не смела осквернять её своими ступнями. Вампир закружил возле него, втягивая ноздрями воздух, наслаждаясь теми эмоциями, которые сейчас испытывал живой.              — Я — не сын дьявола, — процедил Басараб, стараясь удержать гнев внутри.              Он осёкся, когда увидел, как тёмные провалы глаз полыхнули жёлтым огнём.              — В самом деле? — тень издевалась, вглядываясь в тёмные сомнения господаря.       — Это моя земля, мой народ, я оберегаю его, справедливо наказывая всех тех, кто творит беззакония, и церковь…       — Церковь? — свистящий звук пронизал Влада, и вампир задрожал от гнева. — Она оправдает всё, что власть сделает.              Влад предпочёл промолчать, ведь всё, что говорил стригой, тяжёлым набатом отзывалось в его сердце. Он и вправду творил беззакония… Ведь вместе со смертями виновных он приносил разрушение невинным.              — Ты задумался, Влад, — тень качнулась и вновь двинулась, огибая его. — Скольких ты загубил?       — Не знаю, — выкрикнул он, с его лба ручьём лился холодный пот.              Вампир стал перед ним и посмотрел в глаза, Влад почувствовал, что его кожу словно бы оплели тысячи огненных жгутов, любое движение приносило невыносимую боль.              — Не ври мне! — гнев, нечеловеческая злоба, разочарование в шёпоте деревьев на поляне. — Ты знаешь, что твои жертвы исчисляются тысячами.              Вновь взаимные взоры, и вампир утробно, удовлетворённо рыкнул, поняв, что живой с ним согласен.              — Что ты чувствовал, когда их убивал, когда сажал их на кол, видел их искажённые болью лица, предсмертную агонию, расскажи мне, Влад?              Господарь Валашской земли прислушался к себе и с ужасом понял.              — Ни-че-го, — медленно, по слогам.              Стригой усмехнулся и склонил голову набок, пытаясь проникнуть в самое нутро мужчины, покопаться в душе своими грязными руками с длинными ногтями.              — Я пришёл для того, чтобы… — начал было господарь, но его прервали.       — Умереть, — смех вампира проникал во Влада, колкими холодными лапами подбираясь к его и так дрожащему телу, но не от страха, а от адреналина, возбуждая ужас, желая отнять у мужчины решимость.              Господарь упрямо стоял на своём и молчал.              — Ты умер задолго до меня, Влад, ты ничего не чувствуешь, ты привык к смерти, жизнь для тебя обесценена настолько, что ты, уже не веря в Свет, пришёл просить помощи у Тьмы, — жёлтые глаза словно бы завораживали. — Ведь ты уже наш, что бы сейчас ни произошло, ты наш, ты стал, как мы, злобен, коварен, веруешь, трепещешь, но всё равно делаешь своё чёрное дело…       — Пусть и так, я верю, что только Тьма мне может помочь, — произнеся фразу, он сцепил зубы.        — Ты ничего не чувствуешь, для чего же ты тогда убиваешь, если не ради удовольствия? — тень скользнула вплотную, и Влад ощутил дыхание самой смерти.       — Из-за врагов моей родины: я вынужден, я не хочу, но я тот, кто осмелился, я тот, кто решился быть злодеем, — карты выложены на стол, но прежде всего перед самим собой.       — Герой? — насмешливо, но всё же с долей изумления. — Тогда тебе я не помощник, ищи меч-кладенец.       — Враги не боятся железа, не боятся войны, их слишком много; чтобы Валахия выдержала, моему народу нужен тот, кто бы смог справиться с армией турок, разоряющих наш народ, отбирающих сыновей у матерей, угоняющих лучших женщин в гаремы, нет, моим людям не нужен герой, им нужен монстр, беспощадный, безудержный, смертоносный.       — Ты и так монстр, — голос стригоя стал задумчив.       — Да, я убивал, но и спасал, умертвив тысячу, я оставил жизни десяткам тысяч, — Влад, немного помедля, хрипло проговорил: — И, да, я — монстр.              Повисла пауза, они присматривались друг к другу.              — Знаешь ли ты, что такое — быть чудовищем, вечно скитающимся во тьме, питающимся жизнью других, скрывающимся от солнечного света? — Тень вплотную подошла к Владу, и он ощутил, как мертвецки холодные пальцы легли на его горло, путы, сковывающие тело мужчины, пали, но хватка хладных ладоней не ослабла.              Он простонал, когда почувствовал, что пальцы мертвеца смыкаются на его шее, стало не хватать воздуха, и Влад вцепился в его жилистые руки.              — Страшно умирать, правда, сын дьявола? — насмешка, которую хотелось стереть со злобного лица.              Влад упрямо молчал, пытаясь разомкнуть нечеловеческие смертельные «объятия», но тщетно. Затем давление исчезло, и его горло пронзила яркая вспышка боли, острые, словно ятаган, когти вампира разрезали кожу около вены. Рык огласил окрестности, и лес вторил вампиру. Он запульсировал, задрожал, отведав крови Дракулы.              — Самое лучшее, что я когда-либо пробовал, — благоговейно проговорил тот, гомон нечисти стих. — Пожалуй, я дам тебе, чего ты хочешь.              Вампир выставил вперёд запястье на левой руке, а второй рукой незамедлительно провёл по нему ногтем, медленно заструилась чёрная пузырящаяся кровь. Влад проигнорировал протянутую руку стригоя.              — Что будет… потом? — спросил он, вглядываясь в чёрные омуты.       — Ты обретёшь небывалую силу и власть над Тьмой и надо всеми её обитателями, сможешь летать, ты сможешь то, что поможет тебе победить твоего врага, но взамен получишь неуёмную жажду крови, ты будешь постоянно алкать человеческую красную плоть, только если… — вампир осёкся, явно сказав лишнее.       — Неужели не избавиться? — Влад чувствовал, что тот недоговаривает.       — Можно, — с неохотой. — Если за три дня ни капли крови не оросит твой язык, но это невозможно.       — А если выдержу, тогда что? — не унимался он.       — Тогда ты вновь станешь человеком, обретёшь славу, в ужасе будут трепетать твои враги, склонённые в раболепии к подошвам твоей обуви, ты спасёшь свою семью, — вампир внимательно рассматривал живого.       — А если нет, — упавшим голосом поинтересовался Басараб, — тебе какая выгода помогать мне? Почему ты вообще вышел из чащобы? Ведь ты не голоден, иначе мне не сносить головы…       — Я обрету в себе человеческий облик, ведь если чужая кровь окажется в тебе, то между нами будет заключён контракт, — вампир улыбнулся Владу, и от этой улыбки у него замерло сердце. — Пей же, господарь, Влад-колосажатель, ибо у тебя нет выбора, или пан, или пропал, как там у вас, людей?              Дракула метался, решимость не растаяла, но она стала более осознанной, хотелось взвыть от безысходности, от сюрреалистичности происходящего, кануть в Навь, но выбора не было, или он не видел его. Мужчина решительно взял того за запястья, игнорируя отчаянно стучащийся в сознании инстинкт самосохранения, заставляющий волосы дыбом вставать на затылке, и жадно втянул в себя вонючую жидкость, что текла в жилах древнего существа Тьмы. Вкус обжёг горло, заставив схватиться за него и затухающим краем сознания увидеть, как отдаляется от него фигура стригоя и как он немо кричит, падая в сизые тяжёлые облака, теряя сознание.              Замок князя Цепеша.              Беспощадное время неумолимо отсчитывало часы за часами. А небо над ними словно бы решило поиграть с теми, кто ниже него, как назло радуя отличной осенней погодой, это после вчерашнего-то ненастья. В зале для переговоров повисло тяжёлое молчание, как вчерашние тучи, и будто бы не было прекрасного синего глубокого неба, как глаза правителя Валахии. В камине потрескивал огонь, согревающий помещение, но так и не прогнавший холод из измождённых томительной неизвестностью тел собравшихся. Неведение, усталость и плохое предчувствие довлели над настроением присутствующих.              Лале, Раду, Аслан, Димитрий и отец Илларион невесело переглядывались. Аслан не сводил своего обеспокоенного взгляда от женщины, разглядывая её бледное лицо и губы, в которых не было и кровиночки.              — Влад бесследно исчез вместе с конём, собаки прочесали окрестности, его след обрывается у топей, — доложил Димитрий и скосил взор на Лале, та судорожно вздохнула, и её подбородок задрожал.       — Что же делать? — спросил отец Илларион.       — Снаряжать поисковый отряд, — ответила Лале, и голос приобрёл уверенность.       — А с теми задачами, что поставил перед нами князь? — спросил Раду, вглядываясь в почерневший взгляд жены брата.       — Делать незамедлительно, не откладывая, уводить людей, везти припасы, стягивать войска и закрывать монастырь, так сказал Влад, значит, мы должны в точности исполнить, — сурово проговорила женщина, и Раду прикусил язык, чувствуя, что в душе вздымается негодование, но предпочитая всё же не вступать в спор.              Он кивнул, и мужчины один за другим стали покидать залу, оставляя Лале одну. Она крепко сцепила между собой руки, и их изображение расплылось, на её глаза выступили предательские слёзы бессилия.              «Не предал, не сбежал, не смог бы, не верю», — Лале отмела эти мысли и предположения от себя сразу, и в глазах соратников мужа она этого не видела, сердце подсказывало, что случилось непоправимое.              — Почему мне ничего не сказал, почему не предупредил, ведь люблю с ещё большей силой? — прошептала она и точным движением оттёрла влагу, успевшую оросить её щёки.              Лале поднялась и двинулась в часовенку. По мере того, как она приближалась, всё явственнее звучала песня, которая точно была молитвой, но не для церкви, её пели для всего живого и настраивали себя на смертный бой или что-то значимое. Она не знала этого языка. Шипящие и гласные звуки раскрывали красоту неизвестных ей слов, заставляя и всё вокруг расцветать, завораживая чистотой звучания и уместностью. Всё так, как и должно было быть. Ведь у каждого есть выбор…              — Guashamahua*…              Обогнув строение, женщина увидела фигуру, стоящую на уступе, с разбросанными светло-медными волосами, струязимися по широкой спине, и в них бликами отражалось солнце. Мышцы под плотной одеждой напрягались, когда он вбирал в свою грудь воздух. Его голос лился свободно, он был этой песней, прошением, что бы ни пелось в ней. Он пел её себе, небу, солнцу, миру, всему живому на этом свете. Верхние ноты будили всё возвышенное, стремясь настроить поющего на позитивный лад, отвергая все мрачные мысли.              — Guashamahua…              Лале неосознанно подошла ближе. Аслан повернулся и, не прекращая пения, вновь обратился к горам. Женщина чувствовала, что ему отвечает сама земля. Шаг вплотную, и она щекой приникла к его спине. Мышцы затвердели, затем резко расслабились, и поток чистого звука понёсся в небо, отражаясь в бликах их светлых душ, что сейчас искрили. Откуда-то изнутри поднималось его дыхание утробной вибрацией к пылающим щекам Лале, к самым забытым уголкам сознания.              — Guashamahua…              Не стыдно плакать, прося защиты для того, кого любишь всей душой — слёзы потекли потоком, едва ли принося утешение. Не больно разбиться на тысячи осколков, спасая того, кому принадлежит твоё сердце, до готовности ринуться за ним в бездну, даже если он провалился туда навсегда: появилась решимость не сдаваться никогда, не во имя, а вопреки. Вопреки судьбе.              Молитва закончилась, взбудоражив стайку птиц, что носились сейчас в потоке последнего тепла осеннего ветра. Аслан развернулся к Лале, заставив ту отступить на шаг. Его взгляд горел и умолял не отчаиваться. Молчание обожгло больнее огня.              — Красивая молитва, — сказала она, чуть наклонив голову, она поклонилась ему.       — Эту песню часто пела мне моя мать, — мужчина вздохнул, скривил лицо, словно бы от боли, но продолжил: — Вот ведь, я не помню её лица, но помню голос, ласку рук и запах.       — Ты чувствуешь одиночество? — спросила Лале.              Аслан медленно поднял на неё пылающий взгляд, и женщину будто бы окатила лавина, кидая в горячий пот. Он прожёг её взором до самого нутра. Его челюсть сомкнулась до скрежета зубов. Мужчина дотронулся до её пальцев, она не отдёрнула их, заворожённая силой его внутреннего огня. Аслан взял её холодные ладони и с силой сдавил, пытаясь согреть. Он не ответил на её вопрос, но Лале и не нужен был ответ, она всё поняла.              — Я сделаю всё для того, чтобы найти Влада живым и невредимым, — его голос прозвучал глухо.              Он ещё несколько долгих мгновений держал её руки, и они действительно согрелись. Аслан поделился с ней теплом своей родины, силой своего духа и любовью. Тёплый каравай, крынка парного молока и бескрайние просторы, высота гор и свежий воздух, зелень травы и синева глубокого неба… Он отстранился, и руки Лале упали по бокам расслабленно. Она ни минуты не сомневалась в словах друга. Он уходил, оставляя в ней уверенность в самом благом исходе. Лале вздохнула и, посмотрев на золотую маковку часовни, медленным шагом пошла туда, про себя вторя слова молитвы на языке родины Аслана.              Безвременье.              Он вечность куда-то падал, мимо него проносились время и пространство. Но ничто не цепляло его похолодевшую изнутри душу. Ему даже нравилось это свистящее чувство падения, когда вокруг тебя ничего не существует, и, чем чёрт не шутит, его тоже. Его ничего не волновало, ничего не трогало. Он падал, всё больше проваливаясь и теряя при этом себя, по кусочкам.              Пока в памяти не всплыло лицо. Оно было до жути, до чесотки в лёгком теле знакомо. Кто? Милая улыбка и огромные карие глаза, в которые хотелось провалиться, которые могли его когда-то заставить смеяться, злиться, ревновать. Они и сейчас заставляли его… чувствовать.              — Ла — ле… — язык оттолкнулся от нёба дважды, пропев саму суть света.               В подсознании всплыл образ любимой, собравшись из сотни мелких разрозненных кусочков, и мужчина вспомнил всё. Улыбку первой встречи и робкие поцелуи украдкой, теплоту признаний, прикрытые глаза в первой истоме, что дарили ей его осторожные ласки, плач новорождённого первенца и игры с сыновьями во внутреннем дворе замка. А с памятью о ней пришли и воспоминания обо всём остальном.              Он закричал что было силы, и падение прекратилось. Влад неожиданно понял, что всё это время стоял в зыбкой почве: не пески, не болото. Но даже если мужчина и определил, что под его ступнями, то это бы не упростило его задачи: он не знал, где находится. Вокруг него, словно вата, раскинулся тяжёлый густой туман, концентратом оседая на его коже, но не принося прохладу. Было душно, как под одеялом. Его что-то напрягало. Вначале от этого ощущения его отвлекла необходимость сориентироваться в пространстве. Но сейчас он мог полностью сосредоточиться, и он услышал. И увидел. Вокруг с бешеной скоростью носились страшные существа, описания которых свели бы любого смертного с ума. Рога, копыта, пузырчатая кожа всех оттенков пурпурного и чёрного. Оскалы извергали огонь и зловоние.              — Наконец-то, — шёпот и свист со всех сторон. — Наш.              Руки Влада неосознанно потянулись к мечу, но ножны оказались пусты. Оружие осталось по ту сторону, на освещённой луной поляне и осквернённой кровавым договором с нежитью. Воин поворачивался к атакующим, иногда уворачиваясь, иногда нанося точные удары, слыша, как стонут от боли поверженные. Но существа всё прибывали, а силы Влада убывали. Он уже преклонил колено и крикнул так, что туман содрогнулся и волны звука, качнув его, уплывали в неизвестном направлении.              — Цыц, распоясались совсем, — послышался приятный мужской баритон, — своего признали, а встретить по-хорошему не могут, глупые.              Атака прекратилась, нечисть отступила, агрессивно вереща что-то в приступе бессильной злобы, удаляясь всё дальше от него. Влад, тяжело дыша и грузно вставая, увидел выходящую из белой завесы, внезапно прочертившей пространство, стройную мужскую фигуру. Человек быстро приближался. Светлый костюм неизвестного кроя плотно облегал фигуру, между пальцев он играл поблёскивающей золотом монетой, мастерски крутя её, иногда она подвисала в воздухе. Глаза разных цветов: яркой бирюзы и коричнево-прозрачного опала — смотрели с задором и неподдельным интересом.              — Ну здравствуй, Влад.