Приливы и отливы

      Он очнулся от холода, сковавшего всё его тело. Попробовал пошевелится и обнаружил себя погребенным под небольшим слоем снега. Покров под ним хрустел, когда он пытался выбраться из своей «гробницы». Снега насыпало в пару сантиметров толщиной, но проблема крылась в другом — всё закоченело: руки, ноги, спина; холод пробрался даже в теплые ботинки. Он не чувствовал усталости или боли, может от того, что всё тело просто лишилось чувствительности после такого лежания? Впрочем, что ему будет от этого. Всё детство только и делал, что закалялся, прыгая в сугробы после хорошей бани, или вовсе ныряя в прорубь, пугая своими поступками всех рыбаков, рассевшихся на замерзшей глади озера.       Шёл снегопад. Достаточно сильный, чтобы ничего не видеть вокруг. Надо куда-то двигаться. Зачем? Непонятно. Холодно, хочется горячего чая и залезть на печку… Обнимает себя, будто это поможет от холода. Куда ему идти в этих снежных пустошах? Домой?       Глаза закрываются, мороз усыпляет организм, вгоняя его в спячку. Он падает на снег, сдуваемый порывом ветра и снега. Снежинки на ресницах тают и стекают слезами по лицу. Разве ему надо куда-то спешить? Если у него нет дома, то мир становится одним большим домом.       Поддается желанию свернуться в «калачик». Лежит, прижимая руки к груди, защищенный от внешних воздействий снежной бурей. Он умер в снежную бурю. И всё же так хочется чего-нибудь теплого, может хлеба или молока, а может просто хрустящего кренделя. Так, напоследок.       Почему-то одной руке холоднее, чем второй. Лениво раскрывая веки, он смотрит на оголенную ладонь. На ней глубокий порез, который даже не болит… Прекрасно, значит ничто не помешает его сну.       Завывает метель. Снег, белыми хлопьями, прячется в рыжих волосах. Скоро его засыплет полностью и он вновь заснет вечным сном.       И всё равно что-то мешает, заставляет вновь и вновь открывать глаза, хлопать ресницами, стряхивать с себя снег. Метель, что должна была стать его погибелью, гонит прочь и заставляет жить.       Некто, потерявший имя, вновь бредет в снегах.       Как же прекрасны бесконечные снежные пустыни. Небо затянуто серыми снеговыми облаками, снегопад не прекращается ни на секунду. Порывы ветра сбивают с ног. Как глубок здешний снежный слой? Сантиметров пятьдесят глубиной, никак не меньше, а где-то и вовсе под сто, раз он проваливается по пояс. И это если не считать остального снежного массива, спрятанного под «легким» покрывалом. Ха, может здесь и вовсе нет земли, а только лед да снег?       Ничего вокруг, ни дыма, ни пустующего домика. Безлюдно и снежно. Его обуревают печальные чувства, будто он что-то забыл. Может не дом он ищет, а что-то другое?       Надо что-то вспомнить, может хотя бы имя?       Роется у себя в голове, но там всё пусто. Обрывки воспоминаний лишь маячат перед ним. Везде он маленький, возрастом где-то до четырнадцати лет, судя по росту и лицу. Сколько ему сейчас? Жаль, нет зеркала, чтобы узнать свой возраст.       Снежинки пролетают мимо глаз и он видит в них себя, но тоже маленького, шустрого и очень пугливого. А здесь он уже постарше. Первая драка — сломал нос задире со двора, отчитали не по-детски, хотя ему лет девять. Зато все мальчишки уважают и считают «вожаком». Ведь все видели, как у забияки кровь хлынула, да так, что снег пропитался.       Сидит в окружении мальчишек, словно средневековый король, только миниатюрный. В руке свежая булка, со своими «вассалами» переговаривается грубо, совсем как взрослые. Вместо оружия — снежки. Первоклассно лепит их, да и кидает метко, всегда попадает если не в глаз, то в затылок.       Девчонок к себе не подпускают. Может только если принесут чего-нибудь перекусить… Во дворе ещё много подобных шаек, но только их «королевство» держится особняком. Да и грубые они, нахватались от своего лидера всяких словечек и используют их чуть ли не в каждом предложении.       Перед синими глазами пролетает ещё одна снежинка, несущая за собой очередное воспоминание.       Начинает ходить с отцом на охоту. Стрелять из лука получается плохо, снежки метать намного легче, да и там точность высочайшая, а тут и в голову на пятиметровке не попадает. Зато он выносливый, сквозь снега пробирается легко, хоть они и бывают доходят до самого веснушчатого носа. Карабкается по деревьям, выслеживает добычу, начинает разбираться в следах. Всё походит на игру, только более серьезную. Двигайся, прячься, стреляй, ищи. Бывает холодно и больно. То ногу подвернет, то шапку потеряет.       Во дворе хвастается. Редко кого отцы в таком возрасте на охоту берут. Из всех «девятилеток» только один он умеет следы отличать, да и стрелы для лука делать. В его шайку люди потянулись, всё равно же интересно, как отличить зайца от той же лисы.       Впервые попадает в цель. Здоровый олень, стрела попала прямо в глаз, заставив животное неистово вопить и носиться по лесу. Он пугается этих криков, лук в маленьких руках дрожит. Отец смотрит неодобрительно, призывая к спокойствию.       Выслеживают раненного зверя на следующий день. Животное усталое и почти не сопротивляется, когда отец легко перерезает ему горло. Драться легко, квасить носы тоже. Смотреть на мертвую тушу тяжело, одного глаза нет, только стрела, а второй смотрит в пустоту, пугая темными прожилками. Шкура мягкая и всё ещё сохраняет внутреннее тепло. Вот он обнимает мертвого оленя и говорит, что ему будет немного больно, но иначе их семья будет голодать. Семья важнее, так было всегда. Отец сказал, что «маленькие», так они называли младших братьев и сестер, будут плакать, если не поедят мяса сегодня. Разрезать шкуру надо так, чтобы потом и её можно было использовать. Нож хорошо заточен, но маленькому мальчику всё равно приходится прилагать немало усилий, чтобы всё правильно сделать. Всё сложно, а ещё слезы замерзают на щеках. Стряхивает их незаметно для отца, берется за дело более усердно, хоть и получается ужасно.       Красное мясо, спиленные рога, освежеванная шкура, выпотрошенное оленье тело.       Следующая снежинка. Он сидит в коленях матери, играет с солдатиками-фатуйцами. Недавно обменялся с кем-то — 10 рядовых за красиво высоченного из дерева Педролино в маске. Великолепная сделка. Причем рядовые были не очень, он впервые стругал из дерева. Чувствует себя самым счастливым. В руке первый Предвестник Фатуи оживает и командует оставшимися войсками, а мать шьет его первую оленью шубу. Позже он будет щеголять по двору в новой одежке, хвастаясь первой добычей.       Оленя хватило надолго. Мясо вкусное и ароматное. Семья ест с удовольствием, все его хвалят. «Настоящий охотник растет» — фраза въелась в сознание. Он всё чаще охотится вместе с отцом. Учится травить животных с собаками.       К десяти годам он знал повадки лисицы, оленя, зайца и кабана в совершенстве. С птицей беда — стрелять из лука так и не научился.       Шуба греет, когда они с отцом рано утром выходят на ранний клев. Прорубь покрылась тонким слоем льда. Во время рыбалки молчат. Тяжело усидеть на месте, особенно такому активному ребенку, как он. Усмиряет себя только ради историй, которые отец рассказывает в конце каждой рыбалки. Конфеты или истории? Конечно, он ответил бы, что второе.       Оленьи рога висят у него над изголовьем кровати. На полке стоят солдатики и книги. Гордый Педролино загадочно смотрит в окно. Истории про звезды манят больше остальных. Перед сном он мечтает познакомится с кем-нибудь с звезды. Они ловят рыбу? Может дырки в Луне это тамошние проруби? Значит рыба там большая, очень большая. Можно накормить весь поселок до отвала. А олени там не оживают по ночам и не бродят за окном, скрипя промозглыми костями. Да, на звездах всё именно так. Педролино защищает его детский сон, но иногда он видит в кошмарах красное мясо, виднеющееся за коричневой и мягкой шкурой, всё ещё теплой.       Солдатиков через полгода заменило самодельное оружие. Это уже следующая снежинка. Во дворе уже образовались новые шайки — небольшие скопления детей с особо бойкими ребятами во главе. Он не знает к кому подойти, его бывшие заслуги забыли. Садится отдельно ото всех. Точит ветку особенно остро, хоть и неписанные правила запрещают так делать. Обматывает острый конец тряпкой. Синие глаза глядят на всех с потаенной злобой. Его первая серьезная обида. Как они могли забыть, что он первый освежевал тушу? Отомстит. Это будет его первая месть.       Он всё ещё бредет сквозь бурю. Старается не смотреть на тушу, которая бродит рядом. Бок разрезан неровно, виднеются ребро и мышцы. Животное смотрит тупо, но не отводит от него взгляд. Стрела по-прежнему в глазу. Но оно тоже отомстит. Уже отомстило.       Не смотри. Ты же знаешь, что будет дальше.       Не может отвести взгляд — как и всегда. Дальше разрез идет более ровно — этот сделал отец. Из животного выглядывают внутренние органы, чуть позже они вываливаются в снег с мерзким звуком. Потроха, их тоже можно будет съесть. В этот раз среди кровавого месива он находит острую палку, обвязанную тряпкой.       Искаженные воспоминания отражаются в снежной буре, но олень всё ещё идет рядом. Выпотрошенная туша плетется, будто шкура не обвисает на голом скелете. Словно сердце его всё ещё бьется.       Снежинки тают слишком быстро, чтобы увидеть остальные воспоминания.       Есть он и олень, чьи рога ещё на месте. И буря, в которой он однажды умер.       Можно ли умереть второй раз? Он вновь ложится в снег, но покоя не находит. Олень фырчит над ухом и дышит теплом в лицо. Скребет копытами, не дает заснуть. Кусает остатками зубов, тянет вверх, заставляя встать. Это он мстит, точно.       Два одичалых зверя идут сквозь пустыню.       Они уже привыкли друг к другу. Охотник и добыча. Он умер, а он остался жить в его снах.       Животное останавливается внезапно. Скребет снег отчаянно, но копыта его прозрачны и нереальны. Рога опадают на снег. Олень вновь глядит на него, будто моля о чем-то. Вопит также несчастно, как и тогда, когда его глаз пронзила стрела.       Охотник не может пройти мимо добычи.       Охотник выходит на охоту.       Раскапывает снег быстро и находит тело в белых одеждах.       Снежинки на её лице позволяют окунуться в «новые» воспоминания.       Девушка с короткими светлыми волосами зло смотрит на него сквозь призму метели. Осуждает, презирает. Нескрываемая ненависть. Она захлопывает окно, рассматривает кольцо на солнце. Так много воспоминаний в одном месте. Играет с большой черной собакой, ест хлеб и выходит растрепанная из комнаты. Снежинки тают, история ускользает от него. Девушка смотрит на него уверенно и холодно. Рассматривает свой меч, плетется позади него, падает в яму с глиной.       Последняя снежинка остается на бледном лице. Всматриваясь в неё, он видит сияющую улыбку, что ярче Солнца и Луны. Усталая улыбка вселенной, родной и теплой.       В Аяксе расцветает чувство. Так вот что он искал… погребенную в снегах звезду! Как всё просто оказалось, она ведь пришла к нему с далекого уголка вселенной.       Она совсем холодная, но разве звезды не теплы? Может, она не звезда вовсе? Верно, так и есть. Она лишь звездная странница, попавшая в передрягу. Аякс питает надежду, что когда странница очнется, то не испугается оленя, ходившего по пятам.       Но какой толк в охоте, если добыча вот так просто попадает в руки? Вся суть ведь в процессе: изучить повадки, следы. Нападение должно быть неожиданным. Идея в борьбе.       Охотник уходит, выжидая более подходящего момента.       Перед Чайльдом тело Люмин. Холодное, бледное, едва живое. Дыхание так слабо, что почти незаметно.       Вокруг лишь снежные просторы. Помнит вспышку света, а затем наступившую темноту. Неужели их перенесло сюда? Нет времени на размышления. Если его тело привыкло к морозу хоть как-то, то её… Вытаскивает Люмин из-под толстого слоя снега, почти похоронившего девушку заживо. Остается лишь надеется, что она будет продолжать бороться со стужей.       Он куда теплее, она — обжигающе холодна. Чайльд не придумывает ничего лучше и снимает с себя верхнюю одежду, оставаясь в одной тонкой красной рубашке. Пытается укутать Люмин, чтобы хоть как-то согреть угасающую жизнь. Благо, она небольшая ростом. Можно закутать посильнее.       У него дрожат руки, но не от мороза. Боится, что Люмин расколется на части, словно льдинка в руках ребёнка. Есть у него одна идея, но не сносить ему головы за её исполнение. Если только она очнется…       Снежинки, снова налетевшие на ресницы, не тают. Испуганный, Чайльд ищет её руку и пытается нащупать пульс. Не выходит. Мысленно просит прощения у Люмин и вытаскивает её руку на мороз. Он и не заметил огромного синяка на запястье, когда укутывал… Словно кто-то сжал с такой силой, что хотел сломать кости. Не связано ли его недавнее «забытье» с этим? Наконец-то нащупывает пульс — слабый, но стабильный. Засовывает руку обратно под одежду, стараясь не сделать ей больно во сне.       Его больная нога никак не напоминает о себе. Отмерзла, что ли? Но пока она даёт ему способность ходить без прежней боли, Чайльд даже благодарен судьбе за это.       Вокруг ни одного дерева, ни сучка, ни кустиков — ровным счетом ничего. Развести огонь просто не из чего, а учитывая погодные условия, то и вовсе нереально. Оставаться на месте нельзя, их просто занесет снегом.       Вьюга завывает ужасно. При такой метели самое то сидеть у камина с чашкой чая, а не находиться в неизвестном месте, которое, возможно, даже не является частью настоящего мира. Приподнимаясь над землей, Чайльд пытается разглядеть что-нибудь в непрекращающемся снежном танце. Снежинки лезут в глаза. Кажется, в этом мире нет ничего, кроме снега.       В одной рубашке всё же холодно, надо было подвигаться, привести замерзшие ноги в движение. Пальцы немеют, особенно на руке, перчатка с которой была где-то утеряна.       Поднимает Люмин на руки. Ноги проваливаются в снег глубже, приходится прикладывать куда больше усилий, чтобы перебираться через снежные завалы. Тепла, что исходит от его тела, вряд ли хватит на двоих. Уже начинает не хватать.       Отвлекая себя от тягот подобной ходьбы, Чайльд пускается в долгое раздумье.       Его мучило целое множество вопросов, но только некоторые из них сейчас были по-настоящему значимы. Что произошло, когда он вогнал кольцо в углубление? И где они очутились теперь?       Как же не хватает острых рассуждений Люмин и её пылкого и гибкого ума, способного смотреть на некоторые вещи под таким углом, о котором Чайльд мог бы и не подозревать. У неё было намного больше опыта в подобных делах; она решила немало загадок и посетила немало странных мест на своем пути. Он же сведущ лишь в боях. Обдурить, подсечь противника — это то, что Чайльд делает практически идеально. Не занимать ему и грубой силы, да и искусство боя у него на высоте, что не снилось многим великим гладиаторам. Но разве хоть одно из этих его качеств способно сейчас решить насущные проблемы? Хотелось бы иметь хоть капельку той догадливости, что присуща Люмин.       Девушка всё также бледна. Волосы лезут ей на лицо, а снежинки остаются на ресницах и бровях, не собираясь таять.       Да, она была как всегда права, когда говорила о том, что их могла поджидать лишь очередная ловушка. Куда же делся этот треклятый камень с кольцом? Хорошо, хоть за ними не следует по пятам неизвестное исполинское чудовище, пугающее лишь одним фактом своего существования. Рев метели всё же роднее, чем то, что издавало оно.       Куда же их перенесло и есть ли выход из этого места? Или может они уже в отдаленном уголке Тейвата? Может они в самой Снежной? Там ведь определенно есть подобные пейзажи, но почти никогда они не бывают пустынны. То там, то тут обычно торчат дымоходы, испускающие направляющий путников дым, а здесь и этого нет.       Сначала звуки все исчезли, а теперь и всё остальное. Замечательно, когда стоит ждать исчезновения остального мира?       Кто знал, что обычная, на первый взгляд, находка приведет к таким ужасающим последствиям? Как он планировал прожить этот день? Возле печки так сладко дремалось… Может Чайльд опять предпринял бы очередную попытку примирения с Люмин? Да, точно, так оно бы и было. Это вне сомнений.       Закрался в голову очередной вопрос, щекочущий и раздражающий сознание. Винил ли Люмин в произошедшем? Точно нет, определенно нет. Разве она могла это предвидеть? Да, она была готова к засаде Фатуи, нападению Ордена Бездны, но точно не к этому. К этому нельзя быть готовым.       В каждом плохом событий надо искать что-то хорошее. Если бы не страх и беспомощность, пережитые Чайльдом, он, возможно, никогда бы не увидел её улыбку. Сейчас она потухла, как жаль. Такой простой жест дружелюбия в руках Люмин превращается в самое настоящее оружие, инструмент. Именно её приподнятые уголки губ дают ему силу для движения сквозь зиму. Сквозь эту метель, снежинки и холодный ветер. Она ведет его, даже когда лежит на его руках без сознания, с едва слышимым дыханием и замерзающим сердцем.       Что ещё хорошего могло быть во всем этом? Как найти положительное в безумии, страхе, боли? В этих демонах, что так внезапно их окружили? В этой метели, пробирающей холодом до самых костей?       Что-то ведь должно.       Что может быть хорошего в ледяном теле, чья жизнь висит на волоске?       Впереди что-то темное, выделяющееся из общего пейзажа. Замерзшее, стоит во льду и снегу. Снегопад усиливается, область зрения сужается ещё сильнее. Приходится ускорятся, чтобы не потерять из виду загадочную фигуру.       На секунду кажется, что за этим можно укрыться от снега. Переждать хоть немного, отдохнуть от долгой дороги. Если… Если Чайльд спасет её, то он сможет доказать ей. Да, именно доказать. Он вытащит Люмин из этого странного места и она наконец-то поймет, что у него нет не единого злого намерения. Пускай она откроет глаза уже тогда, когда будет в безопасном месте, пусть её тело полнится от тепла, пусть лицо будет здорового цвета, а страшный синяк на руке исчезнет. Зачем ей видеть очередное страшное и безутешное место? Ей не понравятся эти ледяные пустоши, тут так одиноко и печально.       Лишь бы она ещё раз кинула на него свой злой взгляд, недовольный всем на свете.       Не открывай глаза, ведь ты ещё не дома.       Отчего он хочет так отчаянно спасти её? Может дело в уважении, которое он мечтает заслужить? Или в признании? Нет, это всё не подходит. Тут будто замешано что-то другое, но что именно? А вдруг всё сразу? Легче разобраться в хитроумных машинах, что бродят по миру в поисках утерянных хозяев, нежели в себе и своем сердце.       Может ли дело в том…       Чайльд едва успевает уклонится в сторону, но огромной ценой. Люмин уже выпала из его рук и сейчас скатывалась вниз по склону. И сам он успел наесться снега, но сейчас приготовился к битве.       Обезумевшая фигура, застывшая в царстве льда, предстает перед Чайльдом. То, что изначально показалось высокой плитой или камнем, оказывается скрюченным Вестником Бездны. Спина его страшно выгибается с каждым вздохом, будто тот не дышал так давно, что легкие его утратили всякое воспоминание о воздухе. Ног не видно, их точно давненько занесло. Доспехи скованы льдом и снегом, сколько же он здесь пробыл?..       Опасное положение. Люмин без сознания, а драться в такой обстановке намного тяжелее. Если и ходить тяжко, то как драться-то?       Оглянулся на Люмин, та недвижимая лежит на снегу, пиджак почти слетел с неё, но всё ещё прикрывает какую-то часть тела. Главное, чтобы её сердце продолжало биться, а он как-нибудь справится, ведь и не в таких передрягах бывал!       Передышка длилась недолго. Водяные клинки полетели в разные стороны, далеко не все пролетали вблизи Чайльда, но их было такое множество, что, так или иначе, а один-два успевали задевать его. Уклоняться в снегу, доходящем до колена, крайне сложно. Мобильность, которой так дорожит Предвестник, ограничена. Сила в скорости, в резкости движений, в уклонениях, которые могут с легкостью перерасти в контратаку. Сейчас всего этого нет.       Дальний бой почти невозможен. Тяжело прицелится, когда в глаза лезет нескончаемый снег и клинки Вестника так и грозятся разрезать пополам. Он не двигается, да ему это ни к чему. А может у него ноги примерзли окончательно… кто знает. Если бы не погодные условия, можно было бы умудриться и подобраться поближе, но чем ближе Чайльд к Вестнику, тем легче второму попасть по первому. Лишаться конечностей как-то не хочется, а жизни — тем более.       Того, что его нога перестала болеть, было явно недостаточно для ведения боя. Равного боя. Глаз порчи, спрятанный на обратной стороне глаза бога, неприятно жужжит, когда Вестник Бездны наконец-то достает Чайльда одной из своих атак и ранит его в руку. Так вот, что чувствовала Люмин, сражаясь с ним…       Нет, не думать о ней сейчас. Нужно следить за атаками, выискивать и дожидаться того самого момента, когда можно будет контратаковать. Ради их общего блага.       Конечно, использование глаза порчи решило бы всю проблему, но тогда у Чайльда не останется сил, которые и так заметно приуменьшились после длительного перехода по пустыне.       Какая безрезультатная битва, такая глупая, что хочется скрипеть зубами. Хотя, это даже битвой сложно назвать. Чайльда просто загнали в угол.       Вестник Бездны поворачивает голову в другую сторону и на секунду замирает. Вот он — шанс. Не раздумывая более, Чайльд бросается сломя голову к врагу и собирается одним ударом снести ему голову. Приходится вложить невероятно много сил в один лишь рывок, но, может, это будет стоить того.       И ведь он совсем не рассчитывал на то, что лед, покрывавший Вестника, сыграет решающую роль. Воде никак не разрезать, не расколоть ледяную броню.       Надо было использовать глаз порчи… но, может, ещё не поздно.       Когда Вестник Бездны собирается разрезать Предвестника, тот внезапно исчезает в фиолетовой вспышке и появляется уже за спиной, готовый завершить начатое. Но взгляд останавливается не на голове, которую требовалось всего лишь снести, а на чем-то, что внезапно появилось в метели.       Время замедлило свой ход, когда Чайльд разглядел спиленные под «корень» рога и унылую морду животного, в чьем глазу застряла неумело сделанная стрела. Он словно застыл в воздухе, откуда планировал совершить атаку. Тело осталось висеть, но разум лихорадочно что-то соображал.       Уже настала пора, когда стоило привыкнуть к безумству, которое обрушилось на их головы сегодня. Стоит отвести взгляд от животного, как время вновь принимает свой обычный ход. На этот раз его клинки легко отсекают голову. Брызнувшая кровь окрашивает снег вокруг в красный.       Отсеченная голова пролетает чуток и скатывается вниз, но в другую сторону от Люмин. Деактивирует глаз порчи так быстро, как это возможно. Он справился практически молниеносно, а потому почти не чувствует усталости, которая обычно накатывает даже после двухминутного использования «оружия, предназначенного для устранения всякого препятствия на пути Фатуи и их планов».       Можно вздохнуть относительно спокойно. За обезглавленной фигурой можно спрятаться от снега… Вспомнилось странное животное за холмом. В том направлении пустынно и уж точно никого нет.       — Чертовщина. — иначе и не назовешь, есть, правда, ещё один вариант, но его Чайльд припасет на другой случай.       Отбросив назад всякие странные видения, движется к реальному — к Люмин. Она лежит всё в той же позе. Пока идет к ней, в мыслях вертится лишь одно: «только дыши».       Возле уха что-то свистнуло, небольшой локон рыжих волос незамедлительно падает на снег, подгоняемый ветром.       Безголовый воин продолжает биться. Атаки поменяли траекторию, стали более рваными и сильными. Не мучится и во второй раз использовать глаз порчи?.. В инструктаже, который выдают каждому новоиспеченному Фатуи, не рекомендуется активировать его более одного раза. Последствия будут более серьезными, нежели при трехминутном использовании.       Проблема повторной активации состояла в том, что любое тело не способно так быстро адаптироваться под глаз порчи, а когда ещё и «играешься» с активацией и деактивацией, то твои кости могут просто не выдержать нагрузки. Даже Предвестники предпочитают избегать подобных ситуаций, хоть для них это и не представляет особой опасности. Так, усталость и легкое покалывание сердца или иной части тела. Но сейчас усталость — это именно то, что нужно Чайльду меньше всего.       Пока думает, приходится выделывать необычайные пируэты в снегу, проявляя невиданную, до этого момента, гибкость и ловкость. Привык уже и к снегу, и к ветру, сдувающему иногда с ног. То есть, мобильность чуть увеличилась.       И всё же, в бою он предпочитает использовать интуицию и свои рефлексы, но не тактику и стратегию, хотя и она в какой-то мере хороша. Даже очень хороша, если обладать некоторыми знаниями и искусством боя. А у Чайльда этого в избытке. Вот бы такими же качествами обладали рядовые Фатуи…       Покувыркавшись вдоволь, Чайльд пришел к следующему выводу: выхода из этой ситуации два — повторно использовать глаз порчи или же умереть в скором времени, ведь вечно так везти в уклонениях не может.       И, конечно, стоило только допустить мысль о том, что везение рано или поздно заканчивается, оно тут же закончилось.       Вестник вздрогнул телом и, похоже, приготовился проводить какую-то невероятно сильную атаку, судя по тому, как лед на его броне треснул. Вот, открылся. Можно попробовать атаковать, а ведь он может успеть…       Тяжело просчитать некоторые моменты, когда времени на размышления нет.       Вновь, вновь эта фигура на холме бросается в глаза, вновь метель застывает перед глазами. У создания печальный глаз, залитый кровью, с морды капает кровь. С такого расстояния вообще можно это увидеть? Но Чайльд видит.       Если не придавать этому явлению значения, а воспользоваться передышкой… Если не отводить взгляд, то можно оттянуть время в реальности?       Допустим, если Чайльд не успеет проделать свой «марш-бросок» к Вестнику, то получит по полной или, возможно, вообще умрет. Неизвестно какова сила атаки, мощь, взрывная сила, радиус поражения… Слишком рискованно. Кажется, это олень. Но почему без рогов? Странный он какой-то.       Верно, Люмин. Если он не успеет прервать атаку, возможно ли, что это его поражение похоронит их обоих? Вполне возможно, даже очень вероятно. Если бы её тут не было, Чайльд, может, и бросился бы в атаку, используя глаз порчи, но без него можно просто не успеть.       — Чёрт. — неосознанно отводит взгляд и спохватывается уже тогда, когда падает на землю, не устояв на ногах.       Теперь точно поздно бросаться в атаку. Люмин лежит совсем близко, метров десять кувырком по небольшому склону — и он будет рядом с ней. Перескакивает через снег, словно заяц, и поднимает девушку на руки. Не успевает отойти и на два метра, как слышится взрыв. Их отбрасывает ударной волной, спину и ноги пронзает горячая боль.       Вновь их разделили. Люмин упала правее его.       Неужели сломали позвонки, как же нестерпимо больно. Будто что-то прорезается сзади, может это его ребра, вывернутые наизнанку? Пытается приподнять голову, но и её охватывает жгущая боль.       Глаза окутывает белая пелена. Метель усилилась или это он умирает? Ни взглянуть, ни посмотреть.       Темно, холодно и пусто.       Когда Чайльд в следующий раз открывает глаза, Люмин стоит на ногах твердо, глядя в сторону. Одной рукой придерживает пиджак, который она уже успела натянуть получше, но не застегнуть, а в другой держит обнаженный меч.       Чайльд скребет снег руками, силясь подняться и посмотреть, что же такое происходит. Ничего уже не болит, да и ребра вроде целы и спину насквозь не прошли. Живой, значит.       Голова кружится, но всё же он способен наблюдать за происходящим.       Люмин сурово глядит на безголового Вестника Бездны, всё ещё стоящего в своей странной позе. Вокруг него рассыпаны кусочки льда, кое-какие из них пропитались кровью. Он не предпринимает никаких действий, а просто дышит, точнее, его грудь и спина просто ходят ходуном. Может он уже бьется в предсмертных конвульсиях? Хотелось бы. Путешественница легко уворачивается от слабой и, кажется, последней атаки Вестника. Уже в следующую секунду чуть приподнимает ногу и с силой опускает на землю.       Секунда, и тело Вестника пронизывают каменные шипы. И вновь кровь, брызжущая теперь отовсюду. Он дергается, пытаясь освободится, но только провоцирует Люмин на очередную атаку. Теперь ещё один шип пронизывает грудь, разбивая вдребезги доспехи.       — И что здесь происходит? — её голос, такой привычный и серьезный, пробивается сквозь метель и окончательно разрезает белую завесу перед глазами.       Встать не так тяжело, как это казалось несколько секунд назад, лишь голова кружится, да и только. Чайльду кажется, что голос его так слаб, что Люмин попросту не услышит. Подходит к ней поближе. Её щеки красные от холода и растаявшего снега, от этой маленькой детали сквозит жизнью.       — Бесовщина, вот что. — а вот и запасной вариант слова «чертовщина», нужно же хоть какое-то разнообразие.       Люмин убирает меч в ножны, но напряжения в лице меньше не становится. Глаза напряжены, будто она пытается на чем-то сфокусироваться. Возможно, у неё тоже болит голова, но Чайльд спрашивать не собирается.       — Как долго идет метель? — Люмин смотрит в небо, заслоненное серыми облаками. Ни лучика солнца, ни голубизны там не находит.       — Без понятия, но не думаю, что она скоро прекратится.       Изувеченное тело Вестника Бездны приковывает взгляд, всё ещё дрожит, а из ран сочится кровь. Не очень приятное зрелище, к слову. И, возможно, подобная судьба могла ждать и Чайльда, если бы ему повезло чуть меньше.       — Убежище? — Люмин начинает изучать обстановку, рассматривая далекие снежные холмы.       — Нет.       — Костер?       — Невозможно.       Люмин печально вздыхает и садится на снег, подминая под себя пиджак. Брови нахмурила, сидит и словно чего-то ждет. Она не выглядит напуганной или удивленной тем, где они оказались. Либо невероятное самообладание, либо для Люмин это не ново.       — Тебе не холодно…       Последние слова Чайльда пропали за шумом вздымающейся земли. Перед ним выросло странное каменное строение, похожее не то на клетку, не то на большой полый валун, одна часть которого провалилась под землю, образовав небольшой вход.       — Поговорим внутри. — сказала Люмин и нырнула внутрь странного камня.       Чайльд совсем недавно думал, что пора ему перестать удивляться всякого рода необычным явлениям, но, кажется, это невозможно. Особенно когда рядом Люмин.       Ещё раз косо взглянув на застывшую фигуру Вестника, Чайльд тоже заскочил внутрь камня и проход за ним тут же исчез. Если раньше можно было увидеть хотя бы «стены», то сейчас и своих пальцев на руке не видать.       Где-то сбоку от него Люмин проговорила:       — Я предпочту тьму холоду, надеюсь, ты такого же мнения. — что-то прошуршало, кажется, она подогнула ноги. — Проходи, и не наступи на меня.       Особо ходить не пришлось, хоть строение и было достаточно высокое, чтобы Чайльд мог спокойно пройти, правда, не до конца разогнувшись, но всё же внутри было достаточно тесно. Свалившись у противоположной стены, он шмыгнул носом, даже не зная, о чем им говорить.       Столько всего произошло, столько всего нужно было обсудить, но как-то не хотелось, совершенно не хотелось.       Вьюга всё выла. Уже тошно от этого звука.       Люмин вновь шевелится в потемках. Случайно касается ногой Чайльда, пока пытается усесться поудобнее.       — От снега хочется спать. — и правда, голос у неё внезапно зазвучал глухо и устало.       — Ты же столько без сознания провалялась, неужели не выспалась? — говорить беззаботно в этой ситуации трудно, но, кажется, к здешнему безумию уже начинаешь привыкать.       — И сколько же я спала?       Чайльд не видит её глаз, но почему-то уверен, что сейчас она смотрит именно туда, где он сидит.       — Не знаю. Полчаса, час, два часа, день? Время идет здесь по-другому. — сокрушенно вздыхает, а ведь он действительно не может даже приблизительно назвать, сколько времени прошло с момента хотя бы его пробуждения.       — Где это здесь?.. — трудно назвать этот вопрос риторическим. Он не требует ответа лишь потому, что его сейчас нет.       Молчат, но недолго. Почему-то Люмин так рвется поговорить, хоть и делает это неохотно, даже как-то принужденно.       Звучит вопрос, которого никак нельзя было ожидать от путешественницы. Может Люмин набралась меланхолии от здешней обстановки? Темнота наводит людей на самые разные мысли, пугающие или, вполне может быть, достаточно экзистенциальные, но сказанное было совершенно внезапным и несколько иным:       — Снежная выглядит также?       — Странный вопрос. — в его голосе отчего-то поднимается раздражение. Хочется поговорить по делу, даже нужно, но что-то мешает. Пытается унять своё волнение и более спокойно отвечает. — Относительно… в общем чем-то схоже.       — Да, а чем именно? — нездоровый интерес, смешанный с такой же нездоровой отстраненностью. Будто Люмин говорит и слушает только ради того, чтобы что-то слышать.       — Снежные просторы, вьюга. — родные пейзажи быстро всплывают перед глазами, хоть он и не бывал там давненько. — Такой холод, что до костей пробирает. На этом всё. Мой дом совсем другой.       — Там тепло? — словно Люмин и не слышала его. Нельзя увидеть и предположить её выражение лица. Метель снаружи искажает смыслы внутри.       — В плане?..       — Когда ты видишь знакомые с детства поля, тебе становится тепло? — так легко поднимает интимные для человека темы, словно струны на музыкальном инструменте дергает.       Чайльд вздрагивает. С чего она так заинтересовалась? Допустим, он даст ответ на этот вопрос, но что последует за ним?       Собирается с мыслями и отвечает:       — Когда возвращаюсь после очередной миссии в Снежную, то первым делом смотрю не на бескрайние поля, а на дым, вздымающийся на горизонте. Когда видишь тот самый, известный тебе с детства дымоход, в сердце и правда становится теплее. — немного молчит, давая себе и Люмин время на раздумья. — Сама по себе рисуется картина того, что происходит дома. Но, главное, чтобы дым был. Есть дым — значит есть огонь в доме. — хмыкает, разочарованный своим неполным ответом. — Извини, не привык отвечать на подобные вопросы.       — Значит и в тебе есть что-то человеческое. — Люмин прошептала это так тихо, что Чайльд смог разобрать только слово «есть», может ему вообще показалось? В любом случае, ему не хотелось бы показаться мужланом.       Люмин помалкивает в своем углу, размышляя о чем-то. Уловив ухом тишину, опять начинает спрашивать о вещах, о которых враги никак не могут разговаривать.       — А этот вид… что тебе навевает?       — Ты об этом странном месте? — жаль, не видно её лица. Возможно, хотя бы его выражение могло что-то прояснить. — Не то что печаль, но определенно нечто гнетущее.       Люмин опять что-то не сидится на месте, теперь она шелестит одеждой и копошится на месте.       — Протяни руку. — только и говорит она.       Чему-чему, а своей неожиданной покорности Чайльд удивляться перестал, хотя и до сих пор не понимал, как кто-то вообще может на него так действовать.       Люмин передает ему пиджак и несколько секунд сконфуженно молчит, будто пытается в чем-то пересилить себя. Слова вырываются вместе с тяжелым вздохом:       — Спасибо… за пиджак и вообще помощь.       — Нет-нет, мне он ни к чему. Здесь ты недавно пародировала ледышку. — он продолжает держать пиджак в вытянутой руке, ожидая, что Люмин заберет его во второй раз. — Знаешь, я когда подростком был, в проруби нырял, так что от такого холодка мне ничего не будет.       Не будь тьмы, Чайльд бы увидел, как Люмин поджала губы не в силах отказаться от теплой одежды, но всё же… Приходится ему брать инициативу в руки:       — Мы же временно товарищи, помнишь? — сглаживает неловкость, возникшую между ними. — Раз на то пошло, то мне важно, чтобы ты оставалась способна самостоятельно передвигаться.       — Да, помню. — мямлит Люмин, всё же забирая пиджак обратно. — Я, опять же, очень благодарна.       — Перестань, твоё состояние в моих интересах только из-за того, что я получаю от этого выгоду. — ну не говорить же ей напрямую о том, что он иногда «просто волнуется» за неё. — Вон, этот безголовый, разве я бы справился с ним сейчас без тебя? Это просто сотрудничество, не более.       Люмин хихикает, но смех поглощается метелью. До Чайльда лишь доходят отголоски колокольчиков, что являются её голосом.       — Ты кого из нас убеждаешь в том, что это просто сотрудничество? Меня или себя? Так красноречиво говоришь, знаешь ли.       Чайльд более чем уверен, что Люмин не собиралась вкладывать в свои слова чего-то эдакого, заставившего его покраснеть. Как же хорошо, что здесь непроглядная темнота.       — Меня? — краснеет ещё гуще от своей нелепой оговорки, пока Люмин вновь хихикает, пытается как-то отпереться и оправдаться. — То есть тебя, да, тебя. Не смейся. Подумаешь, оговорился. С кем не бывает.       Не переставая тихо посмеиваться, Люмин вытягивает ноги и опять случайно натыкается на Чайльда, который достаточно удобно уселся в их убежище. Не убирает ногу, а даже прислоняет её поближе к нему, заставляя того затаить дыхание в непонятном предчувствии. Непонятно, что так могло подействовать на Люмин, которая совсем недавно засыпала и только слушала. Неужели она просто веселится в его присутствии?       — Не переживай ты так, я просто шучу. — она смакует последнее слово, извращая его смысл до последнего. — Сдается мне, из нас получатся неплохие товарищи.       — Возможно. — теперь и уши предают, краснея до неприличия сильно.       Кажется, она просто вновь с ним играется, как делает иногда он сам. Чайльд частенько забывает, что не только он один тут хороший лжец и манипулятор. Хотя в обществе Люмин тяжеловато проявлять эти качества, хоть и отрицательные. Да, её влияние на него росло, кажется, каждую секунду, пока они находились в этой тьме, неспособные видеть друг друга. Когда вообще он в последний раз так густо краснел? Даже уши чуть жжет. Похоже, она всё же приметила это странное влияние, которое сама же и оказывает на Чайльда.       — Ну так может скрепим наш союз? Давай сюда свою руку. — впервые Люмин говорит с ним с такой беззаботностью.       — Зачем? — хватит с него, должен же он знать, что она собирается предпринять в следующий момент.       — Не бойся, не откушу.       — Ладно, поверю.       Только ему стоит приподнять руку для неизвестной цели, как Люмин совершает неожиданное рукопожатие, испугавшее Чайльда, ожидавшего чего угодно, но не этого. Он-то думал, что союз скрепляют кровью или печатью, но не так… Дружески. Хотя с другой стороны, где им было взять печать? Да и ранить себя понапрасну в такой обстановке было бы глупо.       Её ладонь холодная, видно, тело Люмин неспособно согреться самостоятельно.       — Как и говорила, я не кусаюсь. Только ты теперь не укуси. — предостерегает она.       Их рукопожатие длится долго. Чайльд не знает, когда стоит убирать руку, а потому лишь обреченно продолжает краснеть. О, если бы он только увидел хитрющий взгляд и улыбку Люмин, то тут же бы помер на месте.       У Предвестников, да и у остальных Фатуи, нет привычки жать друг другу руки. Такой жест кажется таким необычным просто потому, что Чайльд не привык, когда кто-то проявляет к нему какое-то дружелюбие, хоть и приправленное долей хитрости.       Чего она ждет?..       Снаружи кто-то прокашливается и от неожиданности Чайльд вскакивает и стукается головой об их временный потолок. Люмин что-то делает пару секунд, а после раскрывает их убежище с одной стороны. Тусклый свет бьет по глазам, но привыкнуть к нему нетрудно.       Люмин махает ему рукой, призывая последовать за ней.       Холод остужает щеки и уши.       — Эй! — Люмин кричит, не зная даже того, надеется ли она на ответ или молчание. Кто знает, что или кто может здесь обитать.       — Почему бы тебе просто не использовать своё чувство стихии? Вряд ли кто-то просто так откликнется. — Чайльд выходит вслед за ней. Осматривает округу в поисках незваного гостя, но не видит ничего подозрительного. Даже следов на снегу нет.       — Ничего не вижу, не знаю, даже твой элементальный след не могу разглядеть. — Люмин щурится и прислушивается, пытаясь углядеть что-нибудь в снегу.       — Тогда по старинке поищем? — Чайльд пробирается влево от их убежища, надеясь найти кого-то там.       — Иного выбора у нас нет.       Несколько минут только и слышно, что хруст снега под сапогами. Уши за это время успели не только побледнеть, но и замерзнуть и опять покраснеть, но уже от холода. Искоса поглядывает на Люмин, которая успела провалиться по пояс и теперь пыталась выбраться своими силами. И как эта девушка умудрялась вертеть Предвестником несколько минут назад?.. Вытаскивая её из ямы, другим вопросом он задаваться не мог.       Сдерживая смех, Чайльд пытается разрядить атмосферу, так как Люмин успела насупиться из-за неловкой ситуации, в которую «упала».       — Может нам вообще почудилось?       — Нет… Я точно слышала. Да и ты разве просто так подпрыгнешь? — видно, Люмин не слишком переживает из-за того, что сама недавно оплошала. — Не думала, что Одиннадцатый Предвестник окажется таким трусишкой.       — И вовсе не от страха, а от неожиданности… Слушай, а ты точно уверена, что то страшилище мертво? — он остановился в метре от отрубленной головы Вестника. Люмин прошла к Чайльду и остановилась также рядом с головой.       — А, так значит это ты с ним поработал?       — Неужели ты думала, что он изначально безголовый?       — Почему бы и нет. — Люмин присаживается возле головы, принимаясь её рассматривать. — Как думаешь, отрубленные головы умеют разговаривать? — и не давая Чайльду и секунды размышления, сама отвечает же на свой вопрос. — Пожалуй, нет.       — Уверена?       Путешественница падает в снег от «неожиданности», когда грубый и тяжелый голос раздается из отрубленной головы.       — Так значит, ты тоже трусишка. — Чайльд подходит сзади и присаживается возле феномена в виде говорящей головы. — Не знаю как ты выжил, но умертвить тебя на этот раз у нас точно получится, так что не ерничай. А ты, Люмин, разве никогда не общалась с отрубленными головами?       — Раз ты такой опытный, то и общайся с ним сам. Знаешь ли, мне как-то не довелось беседовать с чьей-то головой. — она садится обратно на корточки, пытаясь удерживать равновесие, когда очередной порыв ветра со снегом проносится мимо них.       — Век живи — век учись разговаривать с чужими головами, чтобы это не значило. — Чайльд закрывает глаза, когда снег вздымается перед ним от ветра и летит именно в его сторону. — Может скажешь что-нибудь ещё, голова?       — Замерз. — такое чувство, что внутри головы что-то скрипит, когда она выговаривает слова.       Чайльд оглядывается на Люмин, спрашивая у неё то ли совета, то ли помощи. Девушка фыркает и складывает руки на груди:       — Ну ты же здесь профессионал, ты и решай что делать.       Он берет голову в руки, рассматривая её. Кровь снизу и запеклась и замерзла, а сами доспехи опять оказались покрыты льдом. Люмин наблюдала за его действиями, вверяясь ему.       Через пару минут они уже сидели в своем маленьком убежище и опять в темноте.       — Давай-ка согревайся быстрее, вопросов к тебе много. — Чайльд всё ещё держит голову в руках, не зная куда её деть.       — Время. — опять что-то шепчет голова.       — Часов у меня нет, да и время суток не подскажу. — смекает Чайльд.       — Как же ты любезно с ним разговариваешь. Может ещё ванну горячую ему сделаешь? — к Люмин наконец-то вернулась прежняя раздражительность и злобность, которые она привыкла выливать именно на Чайльда, не всегда готового дать ей словесный отпор.       Чайльд тяжело вздыхает, но отвечает ей:       — Ты сегодня весьма и весьма разговорчива.       — И что с того? — Люмин напирает, будто её только что задели за живое.       — Просто спрашиваю, раз ты говоришь, то почему мне нельзя?       — Никто не запрещал.       Интересно, как она сейчас на него смотрит? Опять со злобой? Чайльд уже так привык к этому, что даже не стал бы расстраиваться, увидев в глазах очередной упрек. Ведь это её нормальное состояние, да? А точно ли?.. Он и не помнил, как она общалась с другими. Вряд ли с таким же раздражением.       — Так почему…       — Заткнитесь. Почему вы не можете просто перестать говорить? И болтаете-болтаете, никакого спокойствия в этом мире. Время нужно, чтобы голос появился. В этом месте нет времени, глупцы. А если и есть, то в крайне искаженной форме. Неужели вы ничего не понимаете? О, как велика ваша глупость. Я пробыл здесь целую вечность, но на самом деле прошло лишь несколько дней, да? Я прав, знаю. Так почему вы не можете заткнуться хоть на секунду? Боитесь тишины или того, что грядет за ней? — кажется, голова разморозилась и решила разразится страшной тирадой. — Вы, почему вы так беззаботно щебечете здесь о Снежной, о дымоходах и людях? Оглянитесь, это место сводит с ума. Меня сводит, так и вас должно. Почему вы в своем уме, почему не трясетесь от страха и холода? Это у меня к вам вопросы. Люди слабы сознанием и волей, в них нет ни капли силы и ума, отчего же вы так спокойно сидите в потемках и даже не пытаетесь что-либо делать? — наконец-то Вестник замолкает. Может опять язык к небу примерз, а может надоело изрекать одно и то же.       — Почему мне никогда не дают договорить?.. — печально бормочет Чайльд, сдавливая голову в своих руках. — Тебе не кажется, что ты сейчас не в том положении, чтобы говорить такие вещи? Знаешь ли, нам ничего не стоит размозжить твою голову. — Люмин хмыкает, когда слышит многозначительное «нам». — Поверь, у нас также много вопросов, но почему-то именно мы ведем себя как цивилизованная раса.       — Цивилизованная раса? Да вы настоящие варвары. А ещё и угрожаете, да что мне, голове, отделенной от тела, ваши угрозы? Действительно, вы лишь варвары, привыкшие решать все проблемы грубой силой. Другим словом, ничтожества. Ну, что вы мне сделаете? — Вестник разошелся в разговоре, видно, он очень давно не говорил.       — Не знаю что там Вестники Бездны с их альтернативной биологией, но если тебя разделать по кусочкам, ты останешься таким же разговорчивым? — вставляет своё слово и Люмин, которая зло поглядывает из своего угла. — Или ты сам не знаешь? А давай-ка мы проверим это. Чайльд, а ну-ка…       — Чайльд? Одиннадцатый Предвестник Фатуи?       — Не знаю есть ли у тебя мозги, но кажется они до сих пор не разморозились до конца. — острит Чайльд, которого не признали сразу. — Да, я тот самый Чайльд.       — Вы правы, я пробыл здесь так долго, что некоторые мои мыслительные процессы весьма замедлились.       — В отличие от языка. — поддакивает Люмин. — Забавно ты заговорил, узнав о присутствии здесь Одиннадцатого Предвестника Фатуи. Да и о варварских методах. Разве не ты начал нападение первым? Смекаешь, кто здесь варвар?       Вестник молчит, переваривая полученную информацию. Его мыслительные процессы и вправду чрезвычайно замедлились и на обработку информации уходит куда больше времени, чем обычно. Пока что его мозг осознал и принял во внимание лишь то, что с Предвестником лучше не играться.       — Давай побудем друзьями, я знаю что твои доспехи могут светится в темноте, так что включай свою подсветку. — взвесив какие-то «за» и «против», Люмин добавляет ещё одну фразу. — И взгляни на меня.       Кажется, Вестник наконец-то начал что-то понимать. Во-первых, они не просто путешественники, забредшие сюда по ошибке. Во-вторых, здесь как минимум один опасный человек. В-третьих, эта девушка кого-то смутно напоминает, но в темноте особо не понятно…       — Извините, я не совсем помню как включать подсветку…       — Ишь какой вежливый стал, давай вспоминай. — говорит Чайльд так, будто знает как выглядит эта подсветка. Снаружи что-то происходит, как раз там, где находится тело Вестника. — Я же сказал, без лишних движений, что ты там делаешь? — он перехватывает голову за рог и опять с силой сжимает. — Прекращай.       — Я случайно активировал клинки… Не то…       Наконец-то их маленькое убежище озаряется слабым синеватым светом, исходящим от головы Вестника.       — Могу прибавить или убавить яркость. Наши доспехи весьма функциональны.       — Нет, этого достаточно. Взгляни на меня, как я и просила. — Люмин топает ногой и из-под земли вырывается небольшой каменный пьедестал с углублением. — Положи его туда, не держать же тебе его всё время.       — Если я не держу твою дурью башку в руках, это не значит, что тебе можно рыпаться. — предупреждает напоследок Чайльд.       Когда голова Вестника оказывается на пьедестале, в убежище воцаряется тишина, но как всегда не надолго.       — Ну, пригляделся?       Пожалуй, Чайльду сейчас лучше помалкивать. Непонятно что между Люмин и Вестником происходит. Да, путешественница принесла немало бед Ордену Бездны, но таких людей отнюдь немало. Возможно, она сорвала им планов даже больше, чем можно представить. Нет, ничего непонятно.       — Вы…       Пока он не сказал ничего лишнего, Люмин прерывает его удивленный тон и представляется самостоятельно:       — Да, я Люмин. — когда она представлялась таким же образом Чайльду, это звучало совсем иначе, чем сейчас. Будто «Люмин» это не просто имя ныне известной воительницы, но нечто большее.       — Почему Вы оказались рядом с Предвестником?       Чайльд всё ещё молчит, хоть и улавливает едкое подхалимство, которым вооружилась голова, узнав имя девушки или, точнее, увидев её. Значит, Люмин кого-то напоминает, причем этот «кто-то» известная личность в рядах Ордена Бездны. Сколько же сегодня ещё будет загадок?       — Продолжаешь собирать обо мне информацию даже в таком состоянии? Похвально. Тем не менее, тебе не стоит знать, почему и как я оказалась рядом с Чайльдом. Слишком длинная история. Я только скажу, что мы попали сюда случайно и теперь, как понимаешь, ищем выход. Можешь подсобить? Я знаю, что моя смерть не принесет Ордену Бездны никакой пользы, так что… — она многозначительно взглянула на голову и даже приподняла уголки губ. — Сам понимаешь.       Если Вестник что-то и понимал, то Чайльд с точностью наоборот. Вообще ему начинало казаться, что этот разговор не предназначен для его ушей и ему следовало бы удалиться куда-нибудь в метель, но раз Люмин не выгнала, значит всё идет так как надо. За время разговора, она ни разу не взглянула на него. Даже исподтишка.       — Что Вы хотите знать?       — Пожалуй, всё. Начнем с нашего местонахождения.       — Может Вас устроит цельный рассказ? Понимаете, мне так легче вспомнить.       — Так даже лучше.       — Я попытаюсь рассказать всё, что помню… — голова призадумалась, кажется, никак не может начать. — Существует сказка, предание… Называйте как хотите. О месте, что способно привести к счастью любого человека. Там нет голода, болезней, иных человеческих потребностей. Место вне времени и пространства.       Вестник начинает свою историю, правда с вечными запинками и прерываниями на «я не помню», «некоторые данные утеряны», «кажется, но это недостоверная информация».       В загадочном месте, название коего было утеряно, был день и ночь, зима и лето — всё, как и в реальном мире. Но время для человека тянулось иначе или это из-за того, что люди там были другие? Дети росли медленнее, они могли наслаждаться детством куда дольше. Молодые по весне влюблялись чаще, а старики каждую зиму думали лишь о том, что впереди будет ещё много таких же прекрасных мгновений, когда во дворе выстраиваются в ряды снеговики, слепленные внуками и правнуками. Не существовало болезней, а старость проходила не как закат жизни, а её продолжение, просто в чуть озябшем теле. Сколько столетий или тысячелетий существовало это место — неизвестно, зато известно кое-что другое. До момента начала легенды, изначально пустынные поля превратились в огромный белокаменный город, защищающий жителей от какой-то беды. Но что могло достать людей в королевстве, отделенном от остального мира завесой времени? В этом и загвоздка. Не совсем понятно, что именно было способно доставить неприятности жителям загадочной страны. Тем не менее, однажды сказке пришел конец. Прорвалась ли в белокаменный город беда или народец сам куда-то пропал — также неизвестно, то ли Вестник запамятовал.       — Запомнил ты только хорошее, ясно. — прерывает рассказ Чайльд. — Так значит, Орден Бездны заинтересовался этим… Этой легендой и решил проверить? Неужели вы верите каждой детской сказочке?       — Допустим, нам нетрудно поверить в то, что такие места существуют. Но, да, почему Орден Бездны начал гоняться за какой-то призрачной сказочкой? Это на вас непохоже.       — Человек в Ли Юэ… Он искал добровольцев, чтобы исследовать одно место, которого могло и не существовать. Именно он рассказал эту легенду. И дал нашему агенту некое устройство, способное «приоткрыть завесу тайн», если цитировать.       — Кажется, мы поняли о каком устройстве идет речь. Но ты рассказал лишь начало легенды, так? — Люмин припоминает то кольцо и странный камень с углублением для него. — Чайльд, куда оно делось? Ты же активировал его, правильно думаю?       — Пропало, когда я очнулся, при мне не было ни кольца, ни того камня. — обращаясь к голове. — Можешь сказать что-нибудь ещё?       Вестник Бездны отвечает на вопросы, которые наперебой задает и Люмин, и Чайльд. Как он попал сюда? С помощью особого кольца, которое он где-то потерял. Встречал ли он что-нибудь странное и, возможно, пугающее в лесу? Нет, но атмосфера там была давящая, но точно не до ужаса. Метель прекращается хоть когда-нибудь? Непонятно, иногда словно ветер останавливается, но, вроде как, ненадолго. Видел ли он что-нибудь, напоминающее о городе? Как-то заметил что-то вроде плитки под ногами, но её моментально занесло резким порывом снега.       Иногда Люмин шушукается о чем-то с Чайльдом, при этом произнося его звание так отчетливо, что даже Вестник в конце концов не удержался и задал один интересующий его вопрос:       — Прошу прощения, что прерываю разговор. Но мне показалось, что вы общаетесь весьма дружески. Только разве «Чайльд» это не звание?       — Ах, да, Люмин, ты можешь звать меня по имени. Тарталья, если не помнишь. — ему уже кажется, что Вестник Бездны хороший парень, хоть недавно они и «поцапались». Он и рассказал им всё и был очень вежлив в разговоре, подхалимство вскоре как ветром сдуло, к слову. Наверное, у него действительно просто замерзли мозги.       Люмин неловко улыбается, кажется, её загнали в угол.       — Видишь ли, мы находимся не в самых дружеских отношениях… — упирается она до последнего, а они как сговорились.       — Извините, но Вы поднимали весьма интимные для разговора темы. Значит, я просто плохо понимаю людей. — голова печально умолкает на своем пьедестале, расстроенная своими плохими знаниями в области «человеков» и «всего человеческого».       Стараясь не упускать свой шанс, Чайльд продолжает поддакивать Вестнику:       — Люмин, но мы ведь сотрудничаем, хоть и временно. Или ты стесняешься? — он делает невозможное и дружески кладет свою руку ей на плечи, как бы приобнимая. — Ну, не откажешь же ты в этой маленькой просьбе? Просто зови меня Тарталья.       Путешественница молчит и Чайльд уже думает, что ему и всему сущему конец. Уж как-то слишком угрюмо это молчание. Вестник Бездны внимательно наблюдает за ними.       — Хорошо, Тарталья. — она мило улыбается и внезапно кладет свою руку уже на его плечо. Если бы не факт того, что плечо Люмин сдавила до боли, то их вполне можно было бы принять за хороших приятелей. — Раз личные вопросы мы решили, может перейдем к насущным проблемам?       Тарталья кивает, как бы соглашаясь с ней. Её короткие ноготки с силой впиваются в его плечо, желая раздавить. Она начинает рассказывать Вестнику Бездны о том, как они сюда попали. Рассказ её сухой, но не лишен подробностей. Всё это время она не убирает своей руки с Тартальи, сжимая его то сильнее, то слабее, в зависимости от момента повествования. Люмин замолкла лишь тогда, когда дело дошло до самой дикой и неприятной части истории.       — А затем… Странный букет ощущений. Тяжело описать свои чувства в тот момент, но весь мир будто потемнел, будто похолодел… И стало жутко одиноко, словно всё вымерло. Со временем тьма вокруг меня сгущалась, становилось всё тише и тише, а чувство покинутости пробралось к сердцу и сковало его. — она убирает свою руку с плеча Тартальи и тот проделывает тоже самое. Поджимает ноги под себя, пытаясь защититься от нахлынувших чувств. — Я потерялась. — со вздохом признается она, но смысл сказанного не доходит до слушателей в полной мере.       — Разве ты не чувствовала слабость, словно тело окутали цепями, а сверху положили пару наковален? — Тарталья-то, никакого одиночества не ощущал, только бесконечную беспомощность, но в этом, конечно, он не признается.       Внезапно обоих как кипятком ошпарило. А не выдали ли они случайно свои самые сильные страхи? Каждый переживал скорее о себе, о своей скрытой слабости. Но и Люмин, и Тарталья, чувствовали то, что случайно коснулись той темы, которой касаться нельзя.       Чувствуя себя виноватым в этой ситуации, Тарталья сам продолжает рассказ. Описывает то, что они слышали оба. Бегство, ключ к загадке, а свою загадочную «отключку» не упоминает.       — В предании что-нибудь об этом говорилось? — свой рассказ он завершает вопросом, волнующим всех.       — Я лишь помню некоторые отрывки, в моих мозгах полный беспорядок. Точно помню то, что в сказке было описано существо, из-за которого «сказочная» страна превратилась в это. Не помню точного описания, но у него, вроде как, отсутствовала определенная форма.       Как всё достало.       — Как «беда» превратилось в «существо»?       Люмин вскакивает с места, терпение у неё заканчивается, да и силы для разговора тоже. Слишком много здесь было сказано, в этом чертовом временном убежище.       — Меня волнует одна единственная вещь. Как отсюда выбраться? — чеканит каждое слово, видок у неё крайне нервный. Как бы они не пытались воссоздать атмосферу беззаботности, как бы не строили из себя приятелей-товарищей, всё все равно останется прежним. Ей уже тошно от этого всего. — Есть ли выход, а если есть, почему ты им не воспользовался? Тебя уже искали твои приятели из Бездны, возможно у кого-то из них есть доступ к этому? — даже не добавляет к чему именно, просто «этому», многое скопилось у неё за душой.       Люмин признается себе: если бы она была чуть более безрассудной, то просто бы разнесла это каменное строение вдребезги, вместе с этим местом. Бороться с вьюгой бесполезно, но так хочется. Ей надоела эта сладкая ложь, будто они с Чайльдом, нет, с Тартальей друзья. Будто они товарищи, связанные каким-то обетом, которые никому сто лет не нужен. И эта говорящая голова, которая на самом деле хочет лишь вернутся обратно в нормальный мир. Да кто этого не хочет?! Это действительно сводит с ума, бесконечные разговоры, а у спины нож, ножи. Как вообще представили трех разных и воюющих между собой сторон оказались заперты в этой «сказочной» клетке? И у каждого какая-то тайна, какое-то неизвестное желание. А она вынуждена притворяться, играться с ними, как с маленькими детьми. Отчего такая злоба? Люмин сказать не может, она готова только рвать и метать сейчас, но терять самообладание нельзя. Их лживое «сотрудничество» необходимо для её выживания, Тарталья ведь тоже это знает, он сам всё делает лишь ради той цели, чтобы выбраться отсюда и увидеть ещё раз солнце и небесный горизонт. И нельзя же его в этом упрекнуть, все люди делают всё для себя.       Она же сама начала эту странную игру «угадай, кто здесь манипулятор». Почему Тарталья продолжает вестись на явные манипуляции, вроде касаний или обычных слов? Может это он на самом деле с ней играется?       Голова кружится. Нет, не голова Вестника, а голова Люмин. Девушка хватается за лоб, пытаясь утихомирить боль, внезапно пронзившую мозг. Может у неё лихорадка? Она остается в сознании, но шатается, как лист на ветру. Смотрит на Тарталью вызывающе. «Не притворяйся» — будто говорит её взгляд. Да почему только…       — Почему ты так смотришь на меня? — всё плывет перед глазами. Только его глаза, ещё более яркие и синие в этом свете, остаются недвижимыми. Почему он протягивает к ней руку, будто хочет схватить за одежду? Что этим глазам-океанам нужно от неё? И это беспокойство в них и рука, протянутая к ней. — Тарталья, мне куда легче поверить в то, что ты бесчувственный ублюдок. — эта правда облегчает сердце, но не желудок.       В убежище достаточно светло, но она блуждает в потемках. Вырывается на воздух от духоты, что царила внутри. Смутно ощущает то, что её действительно лихорадит.       Люмин стоит над снегом, согнувшись в животе. Слышит хруст снега за спиной.       — Не смотри. — своими глазами-океанами, в чью чистоту так и хочется поверить. Люмин знает, что океан может быть спокоен на первый вид, безмятежный и манящий, но заглянешь в глубину — умрешь.       Она ненавидит этот чертов день. Одиночество, глаза-океаны, трон посреди тьмы. Всё ненавидит, всё готова стереть. Хочется вернуться назад, где смысл один и он единый верный. Где всё просто, не надо думать о том, кому можно и нельзя доверять. Этой странной голове и рыжему парню, готовому её убить и спасти.       Люмин хочет, искренне хочет поверить в его настоящее беспокойство. О ней давно никто не беспокоился. Но почему именно он? Да и как в это поверить?       — Тошнит? — он стоит чуть позади.       — Уже забыл что я сказала? Уйди. — желудок будто хочет вывернуться наизнанку, тошнота не проходит, но её никак не вырывает, а от этого ещё хуже.       — Побуду ублюдком ещё чуть-чуть. — усмехается, Люмин прекрасно представляет эту его улыбочку.       Тошнота отходит, но в голове всё ещё муть и каша.       — Тебе не надоел этот спектакль? — во рту неприятный привкус.       — Ты ведь сама его начала. — равняется с ней, но не смотрит на неё. — И, кстати, я действительно не смотрел. Тебе лучше?       Люмин смотрит на свои руки. Чуть подрагивают от холода, а за рукавом виднеется темный синяк.       — Да. — стоит, не шевелится. За всё это время, слишком малое число вопросов обзавелись ответами. — Слушай, если мы здесь помрем, то, может быть, ты наконец-то расскажешь мне, чего хочешь от меня? — ну хотя бы сейчас, Люмин уже начала даже изнывать от любопытства. — Зачем проявляешь доброту, если мы враги? Если я тебя ненавижу? Ты нёс меня всё то время, пока я была в отключке, бросился меня спасать, когда прогремел тот взрыв… Честно говоря, ты так хорошо делаешь вид, что волнуешь за меня… даже сейчас. Я почти тебе поверила.       Тарталья хмыкает и опирается об белокаменные перила.       — А ты поверь. Знаю, между нами было много разногласий в прошлом, но ведь это в прошлом, не так ли? — он смотрит на лицо Люмин. Она бледна, глаза уставшие, вид в целом очень понурый. Хочется сказать что-то замудренное, что, мол, цели у него самые высокие а благородные, но может правда была бы лучше? Он поджимает губы и перехватывает перила двумя руками. — Ты мне опять не поверишь, но я делаю это исключительно из своего личного интереса. Знаешь ли, не так много людей способны нанести мне поражение, причем такое полное. Точнее ты единственная, кто был способен на такое. — у него краснеют кончики ушей, словно он говорит что-то очень постыдное. — С одной стороны, я это ненавижу так сильно, что сводит скулы. А с другой… Мы сражались на равных. Мои шансы на победу были также велики, как и твои, но исход ты знаешь. Моё поражение — доказательство твоего превосходства.       — И что с того? — ветер дует всё сильнее, снег ворохом слетает вниз по склону. Люмин всё ещё придерживает верхний край пиджака Тартальи, хоть и застегнула его как следует. Смотрит на него с подозрением, но ждет дальнейших слов.       Белокаменный город, сказка-явь, постепенно становится реальным. Вьюга утихает. Может сейчас они смогут наконец-то хоть чуток понять друг друга, пока «завеса тайн» чуть опустилась? Люмин недоверчива до предела, но сейчас она готова принять за правду всё, что бы не сказал Тарталья. Почему-то ей кажется, что сейчас никто из них не способен на ложь. Только не в эту погоду, когда первые лучи начинают пробиваться сквозь серый небесный заслон. Снег прекрасен, когда блестит. Снежинки, что пролетают прямо перед её носом, кристально-чистые, так пусть же и их слова в эту минуту будут такими же.       И хоть Люмин намного легче поверить в то, что Тарталья здесь только ради каких-то грязных намерений… Одиночество, давно пронзившее её сердце острыми копьями, не дает покоя. Как давно на неё смотрели такими глазами, пугающими, безумными, а иногда странно заботливыми? Она верит в его злобу, но хочет верить и в беспокойство, с которым он нёс её сквозь бесконечную снежную пустыню.       Зачем ей хотеть верить тому, кого недавно презирала всем сердцем? Этот их «союз» смехотворен и обречен на поражение, но всё же… Она скучала по той злобе, что крутится в ней и дает силы на жизнь. Как давно Люмин была настолько честна с кем-то? Честна в чувствах, в своей искренней ненависти. А ведь героям не положено испытывать что-то настолько негативное.       Глаза Предвестника горят нечестивым огнём, широкая улыбка озаряет его лицо. Он разводит руки в стороны, будто сдаваясь чему-то:       — Я в восхищении. — нельзя сказать, чье сердце остановилось в этот момент. Тарталья смеется, легко и громко, словно освободился от тяжелой ноши. — Вот и всё! Я наконец-то понял. Я просто восхищаюсь твоей силой, твоим превосходством надо мной. — он разворачивается, скрывая своё лицо, красная серьга выделяется на фоне белой равнины.       Люмин хочет смеяться также безумно и легко, отпуская этим смехом все свои печали и сердечные недоразумения. Она желает показать этому миру свою печаль через призму безумства.       — Ты сумасшедший. — Люмин улыбается, поддавшись заражающему безумству.       Да, как бы ей не хотелось этого признавать, но Люмин нравится то, как Тарталья искренен в своём сумасшествии. Тут не солжешь, это истина в последней инстанции. Как она страшна, но в то же время прекрасна, потому что неопровержима!       — Возможно. Я не стану отрицать твои слова, пусть и стану сумасшедшим. — он впервые за долгое время чувствует странную свободу внутри себя, развязавшую ему язык и наполнившую легкие холодным воздухом. — Я безумен, хорошо. Но я хочу следовать за тобой. Хочу знать, кто ты такая, откуда взялась твоя немыслимая сила. Нет, я здесь не по приказу от Царицы, но по воли своего безумия, раз тебе так угодно. — сказать это оказалось намного легче, чем ожидалось. Да, это его правда.       Перемены в Тарталье также быстры и внезапны, как и его клинки. Чего ждать в следующую секунду от него — непонятно. Это увлекает, заставляет жить. Люмин жадно вслушивается в каждое его слово, ожидая следующего всплеска океана.       — Однако… Отложим моё «безумие». Каким бы ублюдком я не был бы в твоих глазах, я всё равно остаюсь человеком, а потому мне свойственно любопытство. Мне интересна не только твоя сила, но и сама ты. — он оборачивается к ней, огни в глазах уже потухли.       Люмин верит. Пусть хотя бы сейчас она будет доверчивой и поверит в глаза-океаны.       — Ты это понял после или до того, как почти два раза прибил меня? — она смеется, потому что его слова так странны и непонятны, но зато в них правда. — У нас не так много времени, к слову.       Плитка под их ногами уже полностью проявилась. Снег не то исчезает, не то сползает куда-то вниз.       — Ох уж эти твои вопросы, на которые я не могу дать однозначного ответа. — он улыбается и постукивает ногой по плитке. — Если я когда-то разберусь в этом, то сразу дам тебе знать. Так понимаю, ты планируешь навестить загадочного «сказочника» в Ли Юэ?       Люмин отступает от края лестницы, чьи ступени постепенно очищаются от снега.       — Ага, у меня к нему немало вопросов. — кажется, она впервые понимает то, к чему клонит Тарталья. — У тебя тоже, не так ли?       — Так и есть. Позволишь мне сопроводить тебя?       Вечная звездная странница помалкивает. Печально качает головой, зная о том, что отказаться от такого предложения не может. Надоело одиночество, надоели бессонные ночи. Покоя ей не дождаться, но…       Идти против ветра в одиночку тяжело, но пока рядом идет Тарталья, придерживающий её за плечо, возможно, станет чуточку легче. Тяжело полагаться на что-то такое нестабильное и неспокойное, как океан, разливающийся в глазах Предвестника. Кто знает, как скоро грянет шторм или сколько ещё продержится штиль?       Люмин щелкает пальцами и каменное строение рассыпается перед ними, а голова Вестника катится к её ногам, лишившаяся пьедестала.       — Я буду ждать.       Они не оборачиваются, когда слышится стук доспехов, постепенно скатывающихся с лестницы.       Даже зима однажды кончается.       Лестница вниз совсем небольшая. Площадка, вымощенная всё той же белокаменной плиткой, в своей середине имеет странное углубление. Это их спасение, выход из белоснежного ада.       Метель прекращается.       — Кольцо. — оно лежит прямо на их пути. Кажется, украшение просто мирно дожидалось своего часа в снегах.       Оно прекрасно вставляется в маленькую округлую прорезь в земле. Тарталья прикрывается рукой от вспышки света перед глазами, Люмин же спокойно смотрит, хотя ей явно больно. Терпеть недолго, она знает.       — Я должен расценить это как согласие?       — Как пожелаешь. — Люмин ехидно улыбается.       — Пародируешь?       — Конечно.       Свет прекращает струиться. Всё исчезает на доли секунды: холод, город, спрятанный в снегах, голова, скатившаяся вниз, Тарталья и Люмин, попавшие в долгожданные объятия тьмы.