Приливы и отливы

      В лесу гудит жизнь, но пока что она проходит мимо двух спящих. Лица их спокойны, хоть крайне потрепанный вид и говорит об обратном.       Громко чирикающая птица приводит в дух Люмин, лежащую на ковре опавших желтых листьев. Кажется, она не сразу вспоминает всё то, что с ним приключилось. Сначала жмурится от солнца и пытается отвернуться от него же; в нос бьет слабый запах земли. Потягивается, готовясь вздремнуть ещё немного. Лежит в такой удобной позе, что шевелиться совсем не хочется. Ноги будто приподняты… Такая мелочь, но именно она заставила наконец-то открыть глаза. Как оказалось, Люмин достаточно по-хозяйски закинула ноги на Тарталью, спящего в сидячем положении, прислонившись к дереву.       Тревога растет в ней с каждой секундой, пока воспоминания постепенно возвращаются к ней из ловушки сна. Пока пытается убрать свои ноги с ног Тартальи, случайно и нелепо попадает ему пяткой в глаз, чему виной внезапное урчание в животе, напугавшее её.       — Какое приятное пробуждение… — бурчит он сквозь сон, явно раздраженный болью в глазу.       Люмин поспешно встает и испуганно оглядывается вокруг, ожидая, в принципе, чего угодно. Но по-прежнему солнце пробивается сквозь кроны и играет солнечными зайчиками на поляне, да и птицы в этот раз не молчат, а переговариваются между собой о каких-то важных темах. Знакомые звуки приносят успокоение и Люмин перестает судорожно искать признаки уже окончившегося безумия.       Все казалось нормальным, но насколько?       Похоже, Тарталья опять задремал и Люмин пришлось раскачивать его, дабы он перестал мямлить что-то вроде «черт с ними», «а вы?». Открывая глаза, уже хмурит брови, готовясь зло посмотреть на вредителя, не дающего ему спокойно поспать. Однако, «вредитель» его уже опередил, а поэтому перед собой Тарталья увидел лишь рассерженную Люмин, которая всё пыталась добудиться до него.       — С добрым утром. — сквозь зубы цедит Люмин, отходя от сонного Тартальи на приличное расстояние.       И до него всё не сразу доходит, а как доходит, так Тарталья вскакивает на ноги, оглядываясь и, на всякий случай, создавая в руках водяные клинки.       — Здесь безопасно. — высказывается путешественница, уже успевшая обойти по периметру поляну, на которой они очутились. — На первый взгляд.       Судя по положению едва видной за листвой точки, называемой Солнцем, сейчас было около семи утра. Лес вокруг светел. То, где они очнулись, можно назвать поляной. Деревья не росли тут так густо, а небо скрывали ветви тех, что отделяли саму чащу от маленького островка спокойствия.       — Не похоже на место, где я активировал то устройство. — клинки в руках исчезли, но сам Тарталья остался серьезен в лице и продолжал осматриваться вокруг. Попытался размять затекшее плечо, а также приметил, что ноги побаливают, будто занемели. Теперь к каждому неприятному ощущению в теле он прислушивался, ведь в прошлый раз всё начиналось также… — Ничего странного не чувствуешь? — на всякий случай осведомляется он.       — Не-а, наоборот даже. Век так не спала. И да, кольцо… Оно вновь пропало. Предполагаю, что его «вытолкнуло» из того измерения в какое-то другое место. — как бы вскользь упоминает про кольцо. Тарталья не находит что ей ответить и разговор обрывается.       Местность им незнакомая. Они не проходили здесь. Трудно забыть такую прекрасную поляну. Что-то ворошилось в ближних кустах, но, благо, это оказался лишь еж. Расшатанные нервишки Люмин уже успели нарисовать в воображении ряд жутких картин, однако, увидев что-то живое в лесу, сразу стало легче. Конечно, на деревьях утроился птичий оркестр, ни на секунду не прекращающий исполнять свои серенады в честь звезд и бездн, и всё же ежик был таким маленьким и забавным, что нельзя было не успокоиться при виде его. Вот только Тарталья еле сдержался, чтобы не напасть первым на бедное животное, хорошо, что иголки показались раньше, чем сработали его рефлексы.       Взглянув на Люмин, выглядевшую относительно спокойной, кусает щеки изнутри и убирает клинки. Ещё не хватало перед ней зарезать ни в чем неповинное животное. Несколько минуты молчания заставили его поежится. Последние события будто не позволяли ему долго держать слова в себе, всяко лучше рассказать о чем-то незначительном, нежели изнывать от её бессловесности.       — Колени ноют. — признается Тарталья, решивший, что нельзя укрывать даже такую мелочь. Может быть, проявление секундной слабости способно спасти им жизнь.       — Бывает. — а вот Люмин не собиралась говорить о том, что неизвестно сколько времени сладко спала, закинув свои ноги на Предвестника. Меняет тему, дабы избежать правды, которую, рано или поздно, а из неё вытянут. — Нужно выбираться отсюда.       Фраза, сказанная ею, не была секретом. Тарталья и сам это прекрасно понимал, но пока что лишь размышлял, как бы им сориентироваться в незнакомой местности. Им уж точно не стоило ещё и заблудиться.       Как оказалось, болели у него не только колени, но и спина. А вот нога, на которую раньше было больно наступить, снова не тревожила его.       — Ещё и спина болит. — вздыхает он, признавая этим фактом то, что и у него может что-то болеть, даже без использования глаза порчи. Урчание в животе смутило, но не сломило его дух, ведь не только у него что-то урчит…       Люмин поворачивается к нему. По появившейся привычке, всё ещё держится за край пиджака, закрывая грудь от ветра, которого нынче уже и нет. Подходит к Тарталье, который водит руками по своей спине, пытаясь понять, почему к ней даже больно касаться.       — Дай-ка посмотреть.       Пока до Тартальи доходит смысл сказанного, Люмин уже сама разворачивает его спиной к себе и нагло задирает ему бордовую рубашку.       — Ты чего делаешь?! — возмущаться уже поздно, остается лишь ждать вердикта Люмин.       Путешественница рассматривает сильную спину, сейчас покрытую синяками, удивительными в своей разнообразной палитре. Тут и фиолетовые, и темно-синие, и фиолетовые с синим отливом, да даже просто красные и розовеющие. Одной рукой придерживает рубашку, а другой чуть касается их.       — Больно? — расспрашивает Люмин, касаясь то одних синяков, то других.       — Да, но терпимо. — а вот когда путешественница надавливает чуть сильнее в области позвоночника, будто прощупывая его, тут уже приходится взять себя в руки, чтобы случайно не заскрипеть зубами. — Здесь больнее. — когда девушка перестает его щупать, спрашивает. — Ну, что там?       Люмин смотрит на большие и маленькие шрамы, виднеющиеся за синяками и гематомами. Проводит по ним пальцами, изучая. Тарталья знает, что так привлекло её внимание, но пока что позволяет рассматривать свои поражения и боевые ошибки.       — Учился на ошибках? — Люмин могла лишь частично определить то, как тот или иной шрам появился. Наверное, за каждым из них стоит такая история, которую Тарталья никогда не расскажет.       — А как иначе. — фыркает он, опять осознавая, что Люмин так просто врывается в его личное пространство.       Не поднимая больше личные темы, Люмин наконец-то отпускает край рубашки и выдвигает свой медицинский вердикт:       — До врача мне далеко, но могу сказать, что у тебя ушибы. Позвоночник не сломан, хотя это было изначально понятно — в таком случае ты бы просто не встал на ноги.       — Люмин вновь разворачивает Тарталью. — Жить будешь, в общем.       — Кто бы сомневался. — вспоминая про свой пиджак, добавляет. — Слушай, а не вернешь ли мне мою одежду? Достаточно тепло, если не ошибаюсь.       Люмин ойкает и поспешно снимает пиджак, к которому успела привыкнуть. Расстается с вещицей нехотя, что вызывает у Тартальи смешок.       — Хохотун нашелся, раз жив-здоров, значит нам пора выдвигаться. — заключает Люмин, поправляя свои волосы и вытаскивая из них какую-то маленькую веточку. Выдвигаться-то пора, но куда именно? Был бы у них компас… Но если куда-то идти, то можно куда-то выйти. Стоять на месте не хочется, а вот попить чаю или съесть хоть что-то — от этого трудно отказаться.       Возможно они и вовсе не там, где в прошлый раз их застало нечто. Остановившись у края поляны, Люмин прикусила губу, перед тем как зайти в чащу. И всё же сделать первый шаг из света во тьму, оказалось ей не по силам.       Вспоминается, как внезапно онемела нога и пропали звуки… На рефлексах отшатывается назад, боясь вновь встретиться с чем-то в лесу. О нет, туда она точно не хочет возвращаться.       От Тартальи, конечно, это не укрылось. Непонятно было, чего именно боялась Люмин. Кажется, им виделось разное. И пока Тарталья не хотел вновь ощущать себя страшно беспомощным, Люмин волновало что-то иное, о чем он никак не мог догадаться. Что она увидела, когда обернулась и застыла?       Одновременно ему и хотелось знать, но что-то подсказывало, что лучше не стоит спрашивать об этом сейчас, да и вообще в ближайшее время, но сказать же что-то надо.       — Мне тоже не по себе. — он толкает её в плечо, пытаясь взбодрить. Становится наровне с ней и окидывает взглядом то, чего они вдвоем побаиваются. — Но у нас нет иного выхода.       — Знаю. — твердо говорит Люмин, несмотря на свой нетвердый видок.       С десяток секунд стоят молча, вглядываясь в темнеющий лес, ожидая увидеть там свой главный страх, но так ничего и не замечают.       Первая шагает Люмин, стискивая зубы до характерного скрежета. Поспевая за ней, Тарталья тоже делает шаг.       Кидают друг другу мимолетные взгляды. Следующий шаг делают вместе, почти одновременно. Вскоре вышагивают чуть уверенно, хоть и по-прежнему осторожно. Когда Люмин делает засечку, Тарталья уже знает, что нужно отвернуться.       Ничего не происходит. Засечка всё такая же реальная, никуда не исчезла и не растворилась. Возможно, Люмин могла бы сейчас сползти на землю от облегчения, накрывшего её с головой, но Тарталья вовремя придержал её за плечо.       — Не расслабляйся.       И всё же, расслабление заметно в них обоих. Поляна остается далеко позади, а Люмин всё ещё слышит щебет птиц и шелест листьев. Она дает себе слово, что как только это закончится, то обязательно сходит в одно полюбившееся ей место, чтобы отдохнуть от этого.       С каждой секундой сердце бьется всё чаще, Люмин поверить не может, что всё может закончится уже скоро. Только бы выйти из этого поганого леса.       Полчаса ходьбы. Они почти полностью расслабляются, хотя и продолжают настороженно прислушиваться ко всему вокруг и, прежде всего, к себе.       Ещё час ходьбы. Не сказать, чтобы они устали, но сейчас начали закрадываться подозрения, что они вообще идут не в том направлении.       — Неужто этот лес так огромен? — неуверенно задает вопрос Тарталья, которому уже надоели однообразные пейзажи, а также лозы, об которые он никак не переставал спотыкаться. — Может мы вообще по кругу бродим?       — Возможно, пойди мы в другую сторону, уже были бы где-то на дороге… По кругу мы не ходим, в этом я уверена. — Люмин всё ещё оставляет засечки, благо, не пропадающие. — Отдохнем?       Тарталья несколько секунд думает над её предложением, но сам он не особо устал, да и слишком сильно его влекло к печке, где в прошлый раз он так и не смог подольше поспать. Люмин не выглядела особо усталой, хоть и вид у неё был весьма помятый.       — Если ты устала, то я не против несколько минут посидеть.       — Может и устала, но отдыхать здесь… нет уж, спасибо. — Люмин перепрыгивает через небольшой ров в земле, а вот Тарталья просто перешагивает его.       Интересно, как скоро они отсюда выберутся? Ясное дело, что однажды точно начнет виднеться какая-нибудь дорога, но когда?.. Люмин не хотелось ночевать в этом лесу, она уже полностью нацелилась на то, чтобы выбраться отсюда хотя бы к вечеру, если не получится побыстрее.       — Чем займешься, когда мы вернемся? — Тарталье уже надоело помалкивать, лучше заполнить молчание между ними глупыми вопросами, на которые Люмин не обязана давать ответы.       — Для начала смою с себя грязь. — однако на этот раз Люмин не собиралась отказывать ему в ответе. — Затем пообедаю, а может и поужинаю… Сытно поем, точно сытно. Я сейчас готова умять целый хлеб в одиночку за пару минут. А потом отдыхать, несколько дней пробуду здесь, а затем двинусь в Ли Юэ.       Конечно, Тарталья мог бы просиять, если бы Люмин добавила в свои слова что-то вроде «мы двинемся в Ли Юэ», но и этого ответа вполне достаточно. Ещё вчера, или позавчера, или вовсе несколько дней назад, она и вовсе могла оставить его в тишине наедине со смущением, которое в последнее время охватывает Тарталью всё чаще. Хотя, когда Люмин разговаривает весьма спокойным тоном, хоть и чуток безразличным, смущаться почти и нечего.       — Ты же со мной, да? — внезапно уточняет Люмин, заметившая задумчивость появившуюся в Тарталье. — И не упади, там яма впереди.       Яма действительно впереди, но Тарталья мог бы упасть и без неё — хватило бы просто вопроса, заданного Люмин.       — Ага.       Такой ответ удовлетворяет Люмин и она даже чуть ухмыляется. Её удивляли такие противоречивые черты в Тарталье. Вроде совсем недавно он говорил о чем-то высоком, о восхищении, а сейчас вел себя, подобно подростку, у которого нелады с общением. Сколько ему вообще лет? На вид больше двадцати точно, но насколько больше? Когда Тарталья не пытается её убить, то выглядит вполне забавным и славным пареньком. Или это тоже лишь образ? Люмин решает проверить это вновь, но уже не в кромешной темноте, когда нельзя видеть выражение лица.       — Слушай, а ты чем собираешься заняться? — не так уж тяжело приподнимать уголки губ, смотря на него. Это даже делается вполне естественно и без принуждения, так как Тарталья после её вопроса стал выглядеть чуть рассеянным, а сейчас и вовсе силился что-нибудь сказать, но, видно, в рыжую голову ничего не шло.       — Без понятия. — сокрушенно отвечает он, всё же не придумавший вменяемого ответа. — Отдохну, наверное, да наемся до отвала… Ничего особенного.       — А что насчет своих попыток?       — Каких ещё «попыток»? — Тарталья хмурится, пытаясь припомнить что-то связанное с какими-то «попытками».       Он взъерошивает волосы и напускает на себя безразличный видок, будто позабыв о том, как отчаянно добивался примирения с Люмин совсем недавно, стойко выдерживая каждую из её колкостей.       — Хм, да так, никаких. — путешественница видит то, как кончики его ушей чуть краснеют, хоть он и пытался это скрыть лохматя свои волосы. Этого вполне достаточно.       Может действительно он не был совсем уж ублюдком?.. Но оставалось ещё одно, что продолжало беспокоить Люмин по сию секунду. Темный синяк на руке болит, когда она даже чуточку прислоняет руку к себе же.       Какой же он неясный, этот Предвестник. Чем дольше Люмин находится рядом с ним, тем больше замечает противоречивости в нём. Хотя она сама не лучше. Думается ей, что Тарталья тоже не совсем понимает, как так получается, что его главная ненавистница иногда относится к нему снисходительно и доброжелательно. Да уж, они друг друга стоят.       А может все же он профессиональный лжец? Настолько искусный, что способен управлять своим смущением и вводить Люмин в заблуждения. Нет, этот вариант точно отпадает. Хотя бы потому… Что ей хотелось верить в это. Во вселенной столь много лжи, так что Люмин не выдержит, если и он окажется лишь одной большой ложью. Тогда она окончательно разочаруется в своей способности распознавать правду, среди клубка лживости.       Интересно, что из этого выйдет?       Засечки, которые однажды пропали, внезапно появились на их пути. Точно нельзя сказать, какие именно чувства они испытали, когда увидели знакомый путь — лианы, изрезанные Тартальей, едва видная дорожка и, несомненно, засечки, сделанная одна на другой.       Они вернулись туда, где начался тот кошмар.       Люмин подходит к своей старой засечке неуверенно — очередная ловушка или путь к их спасению? Касается её рукой, ощущает шероховатость дерева и надрез на нём. Она материальна.       Тарталья осторожно бродит по краю поляны, выискивая что-то. Наконец-то взгляд падает на трость, которую он потерял. Она цела и невредима.       Несколько минут на месте. Щебет птиц по-прежнему долетает до их ушей. Лес выглядит даже вполне приветливо, если полностью забыть то, что происходило здесь совсем недавно.       Ничего друг другу не говоря, они одновременно двинулись к более старым засечкам, которые могли вывести их из этого долгого кошмара. У Люмин мурашки по коже, а Чайльд, кажется, пару раз нервно оглянулся назад.       Ямки, да, их по прежнему много. На этот раз они не так часто падают и спотыкаются, да и идут опять вполне спокойно, стараясь не отставать друг от друга. Стараются не шуметь, будто их шаги могут пробудить что-то, спящее в глубине леса.       Да когда же уже это закончится?       Люмин задирает голову и пытается разглядеть что-то в кронах, как же хочется вновь оказаться в лучах палящего солнца, быть объятой и спасенной ими… Упасть в зеленую траву и утонуть в океане зелени, чувствовать лёгкий запах сырости, идущих от земли. Скоро, уже скоро. Она должна уйти отсюда, даже если ей придется дать бой неведомому.       Идти тихо, едва касаясь земли, не шуметь, осторожно переступать знакомые ямы. Тарталья начеку. Знакомая тропа радует глаз, но не душу. Низкорослая путешественница идет рядом. Каждый раз его продолжала удивлять её невероятная стойкость и упрямство, с которыми она продолжала всегда вставать на ноги, вытирать кровь, бороться с внутренним страхом, лишь иногда поддаваясь ему. Да, Люмин была сильна во многих смыслах. Отчего она продолжает сопротивляться невзгодам? Какова её цель, мотивация?       Думая о ней, Тарталья забывал о себе. А для чего сражается он? Ведь он тоже множество раз вытирал кровь, вставал, бросался в битву, побеждал и ломал врагов. Жажда, крепко сковавшая его, двигала им, словно марионеткой. Если Люмин сильная, способная сопротивляться своим страстям, слабостям, то что насчет него? Способен ли он сопротивляться своим порокам? Что если ответ отрицательный?       Битвы, сражения, драки. С оружием, без оружия. Против одного или двух, трех, десяти, ста. Смертельный акт схватки или дружеский спарринг. Всегда по-разному. И лишь одна константа.       Один против их всех. За спиной Предвестника никто не стоит, перед ним лишь враги. Младые, седые. Искусные воины или шарлатаны, пытающиеся своей показухой напугать его. Одни невинны, как овечки, но и чужие руки бывают в крови. Их всех не станет, стоит им столкнуться в битве с Одиннадцатым Предвестником Фатуи. Воины в сияющих латах, маги в своих длиннющих робах. Все будут стерты водяными клинками, что во стократ острее любого меча. Электрический ток, бегущий по венам, когда глаз порчи забирает его силы, уничтожит этот мир и его самого. Но люди, нелюди, монстры продолжают падать перед ним на колени, если они есть. Так может он жаждет покорить мир?       Если он однажды доберется до вершины, будет ли рядом с ним Люмин — чуть ли не единственная, кто способен дать ему отпор, покалечить его тело, выбить сознание? Сильна ли она настолько, чтобы стоять на вершине? И хочет ли этого она?       Тарталья усмехается, понимая, что даже если Люмин не будет рядом с ним на вершине, то она в любом случае будет стоять у её подножия и смеяться над ним, с безразличием и презрением в лице. Какой же мир ему покориться, если останется она?       Путь к вершине обернется грехопадением души. Его поглотит порок, уже начал поглощать. Так может он и вовсе слаб? Ведь он не может идти против своих желаний, каждый раз поддаваясь глубинному чувству, жаждущему кровопролития и могущества. Этот лес плохо на него влияет. Может Люмин тоже одолевают странные мысли?       Люмин срывается с места и бежит, Тарталья не успевает ничего понять, как видит в метрах ста от них светлые просветы между деревьев.       Черт, как он может добраться до вершины, если бежит вслед за ней, к солнцу? Или, может быть, там тоже есть какая-то вершина, чуть иная, отличающаяся от его?       Люмин выбегает из ненавистного леса и задыхается от воздуха, хлынувшего в её грудь.       Сердце трепещет, а в голове против постукивает. Тарталья тормозит рядом с ней, чуть проехавшись на глине, оказавшейся у него под ногами. До постоялого двора немного, минут сорок умеренной ходьбы. От переизбытка чувств хочеться прыгать на месте, топча глиняные комья и все эти листья, лежащие тут и там, но то ли от этих же чувств, то ли от немыслимого облегчения, хочется свалиться в эту же глину и расцеловать её. Люмин не предпринимает ничего из этого, но всё же впускает в свою грудную клетку так много воздуха, сколько способны вместить её легкие. Солнце чуть ласкает кожу, оставляя сияющие блики в их глазах. Тарталья упирается руками в бока и с улыбкой смотрит вперед, как раз туда, где его ждёт печка.       — Отдохнем? — оптимистично спрашивает он, глядя на Люмин, зачем-то трогающую себя за открытые плечи, словно пытается обнять себя.       — Нет, я уже не могу больше ждать. — она рвется к теплу и постели, а также к бочке с водой, чтобы смыть с себя всё и вся.       Её сердце успокаивается нескоро, постоянно кажется, что это далеко не всё. Словно должно быть продолжение, причем с печальной концовкой. Так просто вышли из леса, лишь немного побродив. Слишком хорошо, но, кроме её смятений, ничего не предвещает беды.       Когда знакомое поле и козы становятся видны из полосы леса, которую им было необходимо пересечь, Люмин чуть ли не падает без сознания от ощущения того, что совсем-совсем скоро можно будет чего-нибудь поесть.       — Надеюсь, мы не слишком долго отсутствовали.       — Вроде всё как всегда. — и вправду, пейзаж знакомый и уже полюбившийся.       Последние шаги даются тяжелее остальных. Люмин старается не обращать внимание на ноющую боль в коленях и ступнях, ведь вот-вот можно будет развалиться на кровати, сделать себе массаж…       Марс скачет к ним через поле, распугивая коз и будя дремлющую корову. Чуть ли не сбивает с ног Люмин, не успевшую подготовиться к такому приемчику. Животное заглядывает в её глаза, будто просит прощения, виновато трется об ноги. Она присаживается на корточки и разрешает псу положить голову на её колени. Марс так и поступает, печально виляя хвостом и пытаясь найти в глазах человеческой подружки прощения. Забыв о присутствии Тартальи, успокаивает собаку, говоря ласковые слова.       — Ну, чего ты. Всё хорошо, тебя в этой ситуации следует винить в последнюю очередь. — чешет за ушком, Марс продолжает вилять хвостом, но более облегченно, складывается ощущение, что он всё знает и понимает.       — Какая умная собака. — замечает Тарталья, наблюдая за умилительной картиной.       — Пошли. — к кому обращается Люмин совершенно неясно, но Марс подумал про себя, точно как и Тарталья.       Они и не заметили, как оказались почти у порога дома. Дмитрий, бродивший на заднем дворе и таскающий за собой лопату, прищурился и попытался рассмотреть загадочные фигуры, уныло бредущие к постоялому двору. Он поправил белую повязку, пропитавшуюся потом, а затем прикрыл глаза рукой, пытаясь закрыться от солнца, которое никак не давало разглядеть двух путников. Как оказалось, в них было что-то знакомое… Цигарка у него во рту чуть дымит.       Разглядев лохматые рыжие волосы и длинное иноземное платье, хозяина наконец-то осенило. Он уж-то думал, что они решили сбежать, не предоставив оплату за проживание. Конечно, они оставили здесь вещи, да и раньше платили регулярно… В общем исчезновение постояльцев было весьма неожиданным и не поддающимся объяснению. Марс также уже бежал к нему, видимо довольный тем, что первым встретил гостей.       Когда они наконец-то добрели до входа в дом, Дмитрий уже ждал их там, уткнув подбородок в древко лопаты, вонзенной в землю.       — Сколько лет, сколько зим, дорогие постояльцы! — пепел от цигарки летит вниз, когда старик начинает добро улыбаться. — Неужели в передрягу попали, а?       — Относительно… Да, небольшая передряга приключилась. — Люмин не собиралась посвящать кого-либо в эту историю, дабы предотвратить появление в лесу всяких любопытствующих.       Тарталья смекает быстро и собирается выяснить одну «маленькую» деталь:       — Не подскажите, сколько мы должны заплатить вам за хранение вещей? — был ещё вариант вопроса «сколько нас не было», но звучало это странно и пришлось бы придумывать странную историю, как так они не знают сколько находились в «приключении». — Кошелек я тут оставлял, заплачу за двоих. — не услышав возражений Люмин, он продолжает. — И да, трость. — он ловко вертит её в руках, подкидывая вверх и ловя. А вот тут Люмин уже не сдержалась и вопросительно приподняла бровь, не понимая, к чему здесь пафос. — Она хорошо мне послужила.       Дмитрий наконец-то убирает подбородок с лопаты и встает в полный рост, кажется, в молодости он был достаточно высоким, а затем забирает драгоценную трость, которая и ему однажды хорошенько послужила. Густые брови нахмурены, а светлые и чуть слезящиеся глаза смотрят куда-то в землю, где копошится червяк.       Назвав цену за три с половиной суток, с учетом скидки, так как постояльцы не пользовались комнатами, а вещи хранились в кладовой, Дмитрий снова ушел на задний двор, где несколько секунд что-то громко гремело.       — Обсудим позже. — предостерегает Люмин, заметив сосредоточенное лицо Тартальи, который тоже уткнулся взглядом в землю. Пока что всё шло хорошо и облегчение продолжало окутывать её дурманом.       — А? — он присаживается на корточки и тянет Люмин за подол платья, чтобы та тоже присела. — Взгляни-ка.       Нехотя повинуясь, Люмин осторожно опускается на землю, сводя колени вместе, в отличие от Тартальи, который своим коленом чуть ли не упирался девушке в бок. Не найдя ничего интересного в земле, кроме червяка, неугомонно ползущего куда-то, девушка с непониманием уставилась на своего собеседника и уточнила:       — Червяк?       — Ага, червяк. — Тарталья рассматривает его настолько внимательно, что окончательно вводит Люмин в смятение.       — Необычный? — она совсем не понимает, какая деталь в каком-то червяке могла так заинтересовать Предвестника. Может он увидел в нём несокрушимого врага?..       — Вполне обычный дождевой червяк. — Тарталья берет корчащееся тельце на ладонь; червяк содрогается от непривычной среды. — Универсальная наживка, к слову. Щука, сом, окунь… Другая рыбешка… На него много что поймать можно. — он протягивает червя Люмин. — Хочешь поглядеть?       Люмин отказывается от предложения и спешит встать с земли, пока червяк ненароком не оказался у неё на платье. Повторяет себе ещё раз — никогда не пытайся предугадать ход мыслей Тартальи, в следующий раз он и вовсе может начать говорить про какую-нибудь кухню.       — Так ты ещё и рыболов? — Люмин продолжает смотреть с наивысшим недоумением то на червяка, то на Тарталью.       Не успевает Тарталья ответить на вопрос, как из-за угла появляется Дмитрий с небольшой жестяной баночкой, полной дождевых и не только червей. Старик, приметив червя в ладони Тартальи, вежливо поинтересовался:       — Могу ли я забрать этого потеряшку? — он протягивает банку Тарталье, куда сразу же полетел червяк. — Спасибо, а то он вывалился, а я и не заметил.       — Рыбачишь?       Люмин, решившая более не участвовать в данном разговоре, наконец-то скрылась в прохладе дома.       — Есть такое. Прелестное занятие, а вы как думаете? — старик прикрывает крышку банки, перед этим любовно оглядев толстых и мерзких червяков.       — Да, есть в нём что-то интересное и увлекательное. — рыбалка была одним из немногих занятий, коими Тарталья занимался в свободное от заданий время. Отчего пошла его любовь к рыбной ловле, он точно не помнил.       Пока два рыбака о чем-то усердно переговаривались, Люмин успела проскочить мимо них к бане с пачкой бинтов и сменной одеждой. Хотелось, конечно, полежать на кровати, но не хотелось пачкать постельное белье.       Ещё не успев закрыть дверь в предбанник на крючок, Люмин продолжала слушать разговор двух мужчин — молодого и старого. Кажется, они уже успели перейти на «ты» и сейчас говорили то ли о наживке, то ли способах её изготовления.       При виде знакомой лавки нахлынули недавние воспоминания. Вот она опять здесь, в этом холодном, не отопленном помещении, где ей стало настолько дурно, что катушки грозились слететь. Но сейчас, да и в остальные её купания, такие ужасные чувства больше не доставляли хлопот Люмин, по крайней мере здесь, а вот если говорить о спальне…       Набрав пару тазиков с теплой водой, она наконец-то смогла смыть с себя засохшую кровь и кучу грязи. Всё повторяется, вот черт. Но ведь её не сковывает неясное ощущение одиночества, заставляющее сердце мучительно болеть. И несмотря на все то, что с ними произошло совсем недавно, Люмин не сбилась с колеи и даже держалась достаточно стойко. Возможно, случись всё по-другому, сейчас бы она не сидела здесь так спокойно. А что, собственно, могло случиться по-другому?       Хотелось воды погорячее, но топить баню долго. Люмин с удовольствием отмывает грязь и вдыхает запах домашнего мыла с частичками полевых трав. Воспоминания о холоде, что заставлял дрожать её тело, пробегают мурашками по спине. Не жалея воды, Люмин выливает часть тазика на шею, откуда вода продолжила стекать на плечи, грудь и замерзшую спину. Присаживается на скамейку, опустив ноги в тазик с оставшейся теплой водой.       Как-то уж слишком спокойна она себя ведет. Кошмар уже не кажется таким кошмаром, по крайней мере, Люмин переживала его не одна. Когда причины своего спокойствия доходят до девушки вместе с слабым теплом воды, согревающей её холодное тело, она не может удержать снисходительной улыбки. Да, эта улыбка была направлена самой себе.       Неужели она настолько боится одиночества? Умора.       Люмин всё также слаба, как и сто, пятьсот, тысячу лет назад. Всё также боится глубокой бездны, лежащей перед ней, имя которой — Одиночество. Падение в неё сродни смерти. Вот она — её самая большая слабость.       Посреди темноты стоит высокий трон. Вокруг лишь тьма, безграничная и тягучая, ждущая свою жертву. Сидение трона украшено красной тканью, спадающей на незримый пол кровавым шлейфом. Она одна, наедине с троном, спинка которого вытягивается шипами вверх. Что чувствует она? Всё идет так, как и должно быть. Это её участь, а престол — судьба. Горькая печаль разливается по сердцу, дёгтем оборачиваясь в жилах.       Но куда деться от этого видения? Люмин оглядывается, ища какой-то выход, лазейку, способную вытащить её отсюда. Ничего. Как бы долго она не бежала от трона, разливающегося кровавой рекой, он всё следовал и следовал за ней.       Кто-то неистово стучит в дверь, пробуждая Люмин от не очень-то сладкой дрёмы. Она и сама не заметила, как успела заснуть. Этот сон — копия того, что ей пришлось недавно пережить. Тьма тогда приближалась постепенно, но она пыталась бежать. Люмин знала — стоит ей обернуться и она узрит нечто, что обездвижит её тело, погрузив в страшную галлюцинацию, вновь привидевшуюся ей сейчас.       Прикрываясь полотенцем, выходит в предбанник, чья дверь содрогалась под чьими-то ударами.       — Что случилось?! — стоит Люмин прикрикнуть, как дверь тут же перестает ходить-ходуном.       — Сколько можно там сидеть? — стоило с самого начала догадаться, что нарушителем покоя был Тарталья. Люмин вскидывает полотенце на плечо и уходит обратно в баню, перед этим крикнув:       — Будь терпеливей! — а сама себе под нос пробурчала. — Ну заснула и заснула, чего панику раздувать.       Забавно, что она даже и не заметила этот резкий переход от бдения ко сну, так уж резко это произошло. И, впрочем, сама себе Люмин признавалась в том, что даже благодарна Тарталье за такое внезапное прерывание неприятного сна.       В спешке доделывает свои дела и выходит, уже вновь переодетая в ныне не безызвестную тунику. Через минут оказалась в объятиях кровати, любезно заправленной хозяйкой. Думать не хотелось, а вот поесть…       Переворачивается на спину и складывает руки на бурчащем животе. Потолок из светлых досок, никаких ламп нет, только сгоревшая свеча на тумбе. Прикрывает глаза, стараясь не слушать бурчание. Солнце приятно греет кожу, так и клонит в сон.       Итер не появляется, а жаль. Сейчас можно было бы обсудить что-нибудь простое и неважное, вроде вкуса молока или солнечных лучей, прыгающих по комнате. Конечно, можно было бы представить, что брат здесь, сидит с ней на кровати, но окончательно поддаваться безумию она не собиралась. Пускай Итер пока что останется лишь её сияющими воспоминаниями. Может поговорить самой с собой?..       Люмин неуверенно смотрит в потолок. Идея не такая уж и плохая, но малость сумасшедшая. Каждый человек так или иначе разговаривает сам с собой в голове, но далеко не каждый высказывает свои мысли вслух, обличая мыслительные процессы в звуки и отзвуки. Она хотела слышать чей-нибудь голос, обязательно спокойный и теплый, такой, какой способен на время успокоить мучительные думы, которые прорываются сквозь завесу безмятежности. Допустим, сейчас она поговорит сама с собой, но не войдет ли это в привычку в дальнейшем? В любом случае от привычки можно избавиться, а от щемящего чувства одиночества — нет.       Приподнимает руку, рассматривая свои пальцы и синяк, ещё больше потемневший и приобретший форму кляксы. Все остальные раны зажили. Ещё нужно было и думать и о Тарталье… Как же иногда хочется отключить мозг и просто полежать, ощущая как тело с каждой секундой наполняется силой и энергией.       Когда люди не могут заснуть, то они нередко начинают считать. Овцы, бараны, собаки, коты, деревья, листики, мору, гипостазисы, слаймов…       Приоткрывает губы думая, что слова сами польются из неё. Как оказалось, всё не так просто. Нужно шевелить языком, давать звукам словесную форму. Будто бы она совсем разучилась разговаривать.       — Раз яма.       Люмин почти шепчет. Ямы. Да, ям в последнее время было немало. Она чувствует, как темные мыслишки подползают к ней с разных углов и группируются возле её кровати. Упрямо смотрит в потолок и делает вид, что не замечает их.       — Две ямы.       Сопротивляться своему мозгу бесполезно. Люмин понимала необходимость переварить и обдумать всяческие события, но можно не сейчас, когда она истощена морально и физически? Вот бы её оставили на несколько дней всяческие Вестники Бездны и их головы, крутящееся и светящееся в мыслях ярче гавани Ли Юэ в разгар фестиваля фонарей.       — Три ямы.       Как оказалось, подобные считалочки мало чем помогают. Мысли лезут одна на другую, и вот уже ямы ассимилировались с Вестниками. А вот и белокаменный город вырос перед глазами. Архитектура крайне интересная, но рассмотреть они её не успели. И ведь они не удивились, когда из-под снега появились перила. Будто они знали и ждали этого. Может так и было в действительности.       — Четыре ямы.       Загадочная сказка и монстр, скрывающийся в лесу. Как они оказались в разных «мирах»? Они же так или иначе связаны. Был ли этот город изначально построен для защиты жителей? Или, может быть, высокие каменные стены пригодились лишь потом? Откуда появилась угроза? В любом случае ясно, что государство и его люди потерпели поражение.       — Пять ям.       Даже заснуть не получится. Поток мыслей слишком настойчиво терроризирует её, буравя мозг своей настырностью. Уже и голова разболелась. Как же Люмин не хочет вновь окунаться во все эти воспоминания, такие свежие и мучительные по своей природе. Не хочется возвращаться в холод вьюги, слышать её завывания. Что-то подсказывало ей, что однажды им придется вернуться туда. Им?       — Шесть ям.       Потолок плывет, синие и пугающие глаза смотрят на неё. Дикость, дружелюбие, безумство, странная забота. Тарталья был интересен, несомненно. Но насколько безопасно находиться рядом с ним? Что это за приступы гнева, когда он сам на себя непохож? На кого это, «сам на себя»? Люмин гладит себя по синяку на руке, припоминая всё. Помнит ли он это? Осознанно ли сжимал её руку до хруста?       — Семь ям.       Вьюга, Вестник Бездны, нескончаемый снег, синие глаза-океаны, отрубленная голова, таинственный город, восстающий из могилы, Тарталья, темнота. И, конечно, этот трон посреди тьмы, пугающий больше прочего. У Люмин и до этого жизнь сказкой не казалась, а уж сейчас она переходила из жанров приключений, в жанр триллера, смешанного с абсурдизмом.       — Восемь ям.       На восьмой яме Люмин летела в бездну, сотканную из её переживаний и страхов. Она и не заметила, как потолок стал всё сильнее притягивать взгляд и тело. В досках раскрылась пропасть, темнеющая и жутковатая. Люмин чувствовала как воспарила над кроватью, как затянуло её в эту бездну, и как она вновь осталась наедине с полотном воспоминаний, составляющих всё вокруг. Не сбежать, никак и никуда. Она поднималась вверх, а затем вновь падала с стремительной скоростью. Золотые глаза, широко открытые до этого момента, закрылись и всё померкло, но не прекратилось. Где-то в глубине души, Люмин прекрасно понимала, что это лишь её воображение, искаженное стрессом и нервами, но вот только остановить этот «полёт» фантазий она совсем не могла. Бороться с нахлынувшими чувствами нет сил, да и желания. Как насчет смирения? В конце концов, остаться в вечной тьме не так уж и плохо. В настоящем мире нужно выживать, двигаться, думать, бежать, сражаться. Нужна страсть, цель, энергия, энтузиазм. Было ли это у Люмин? Чуть раньше — в избытке, сейчас же — ничего. У неё были догадки на этот счет. От чего и как она всё потеряла, но в этом пока что нельзя было признаться, только не себе. Может быть кому-нибудь другому. Хотя кому?       Бездна сужается вокруг неё. Тело чувствует обжигающие воспоминания, таящиеся в темном потоке. Правая кисть горит огнём, сгорает неясно от чего. Люмин пытается отдернуть руку, но та словно приклеилась. Взглянуть? Она не так часто путешествовала по чужим воспоминаниям, но эта практика была ей знакома, а вот отправляться в странствия по своим обрывками памяти… Этого Люмин боялась и не хотела, мало ли что она там увидит. Или не увидит вовсе.       Преисполнившись решимости, чуть приоткрывает веки и оказывается поражена количеством маленьких и едва светящихся точек, похожих на далекие звезды. Вот они — все её воспоминания, погребенные и забытые. Многие из них покрыты ржавчиной и стерты. Золото тех дней погасло навсегда. Люмин пытается найти хоть что-то, что цело, в чём можно разглядеть лица и старых знакомых. Вскоре понимает, что окружена лишь безликими призраками минувшего. Когда-то они были ей дороги, когда-то она их любила. Она легко привязывалась к людям, впрочем, как и Итер. Каждый мир — кто-то, запавший в душу и оставивший маленький сияющий след в её дорожке воспоминаний. Может двое, может трое. Помнит ли она хоть кого-то? Нет, нет, нет. Ни одного лица, ни одних глаз, смотрящих на неё с любовью, ничто и никого.       Они с Итером слишком поздно поняли, что опасно привязываться к мирам, слишком опасно заводить друзей и знакомства. Рано или поздно, но все они умрут, все они станут лишь стертыми звездочками воспоминаний в их безднах. Она обещала, смотря в их преданные глаза, помнить о них и сражаться за них. Что же теперь? Нет памяти, лишь ржавчина, сквозь которую ничего не увидеть, да и силу отняли, оставив лишь жалкие комки былой мощи, ранее способной сокрушить богов. Итер понял бы её как никто другой. Они — близнецы, единственные воспоминания, которые не покрываются слоем несмываемой пыли, горящие всё ещё ярко, как это было тысячи лет назад. Но сейчас его нет рядом — последнего воспоминания, заставляющего Люмин сражаться и драться. Лишь бы он не пропал, лишь бы не покрылся болезненной ржавчиной. Люмин молится, чтобы его сияние никогда не угасло в её памяти.       Маневрировать в коридоре памяти не так уж и тяжело. Невесомость, как-никак. Люмин пытается ухватиться за маленькие звездочки, сияющие чуть ярче остальных, но они выскользают из рук. Она вновь кого-то потеряла.       Продолжает искать в поток звёзд самую яркую — Итера. Иногда маленькие точки раскрываются перед ней, подобно цветам, и тогда Люмин видит знакомые лица, от которых в груди разливается тепло или холод. Попав в Тейвайт, она сделала огромную ошибку — вновь позволила себе запоминать истории и глаза людей, которых встречала. Каждый из них превращался в небесное тело, кружащееся вокруг путешественницы. Кто-то был ярче, кто-то тусклее. Чья-то звезда была далека, а чья-та — почти на ладони. Но все они сияли, всех их она вспомнит, а после время безжалостно сотрет их. Допустил ли Итер эту же ошибку, когда очнулся здесь? Невыносимо каждый раз раскрывать звезды и смотреть на тех, кто однажды исчезнет.       Итера нигде не видно. Люмин лихорадочно ищет его звезду, но никак не замечает. Опускается ниже, позволяет телу упасть вглубь Бездны — туда, где звезды не просто покрылись ржавчиной, но и вовсе потухли. Они были как трупы и даже хуже. Когда-то эти мертвецы увидели восход Близнецов. Какого цвета были глаза человека, который первым увидел их свет?       Несколько раз раскрывает бутоны звезд, а именно те, что сияют чуть ярче остальных. Эмбер — первый человек, который принял её в Тейвате. Венти и Чжун Ли сияют недалеко друг от друга. Таинственный адепт Сяо, приходящий на каждый её зов. Воля Небес и остальные Цисин, Ордо Фавониус и Рыцарь Одуванчик, мстительный аристократ и гениальный Принц Мела. Люди, защищающие свои города, свои дома, люди, дарящие любовь и заботу окружающим. Как же их много повстречалось на пути Люмин. Она и не догадывалась, что каждый из них будет гореть маленькой точкой в её бездне. От того ли, что они давно не вступали ни с кем в близкие контакты? Как много у неё ценностей, как много звёзд, во имя которых нужно продолжать сражаться. Можно они будут сиять подольше? Иначе станет совсем темно.       А вот и звёздочка Паймон. Куда же подевалось порхающее существо, спасшее Люмин, когда та была на грани одинокого безумства? Путешественница тепло смотрит на лепестки звезды, превращающиеся с маленькие частички воспоминаний, всё ещё яркие и пылающие жизнью. Они обязательно встретятся вновь.       Чья-то звезда особенно выделяется на фоне всеобщей серости. Люмин, наполнившаяся уверенностью, любопытно подлетает и к ней, легко касаясь цветка, который податливо раскрывается и на секунду вспыхивает горящими красками. Она жмурится и пытается разглядеть то, что происходит на первом лепестке. Золотая Палата. Смех раздается и ударяется об остальные звезды. Так вот кто так яро привлекал её внимание. Люмин внимательно рассматривает все их столкновения, как словесные, так и посерьезней. Не думала она, что Тарталья будет так мило поблескивать в её бездне. Хотя это и неудивительно, вспоминая о последних событиях.       И всё же она легко отпускает эту звезду. Сейчас она ищет кое-что другое. Удивительно, что какой-то Предвестник встретился ей раньше, чем родной брат.       Где же ты? Разве ты не должен сиять, подобно Солнцу?       Как она могла его не заметить? Ужасная догадка пронзила тело. Возвращается обратно вверх. Просачивается между другими звездами к той, что совсем немного поблескивает. Пальцы Люмин дрожат, когда касаются прохладной поверхности крупной звезды. Цветок воспоминаний раскрывается, тысячи его лепестков глядят на Люмин мертво и безжизненно. Как старые фотографии они пожухли и лишились былой краски. Как давно это было? Но ведь она совсем недавно так отчетливо вспоминала про то… Итер, что-то связанное с волосами. Его улыбка застыла и больше не сияет. Люмин будто смотрит на надгробие. Неужели и его она начинает терять? Самый «живой» лепесток — их последняя встреча, тогда, когда Дайнслеф исчез вслед за братом. Холодный взгляд, движения резкие и величественные. Она сама не замечает, как слезы начинают градом сыпаться по лицу, попадая на завядший цветок. Люмин обнимает полумертвую звезду и хочет раствориться в ней. Нельзя допустить, чтобы ржавчина добралась и до неё. Пусть краски исчезли, пусть самое яркое воспоминание то, где они на разных сторонах. Лишь бы не забыть его глаза, так холодно смотрящие на неё.       Люмин гладит звезду и отпускает её. На сердце тяжело, а слезы никак не прекращают литься. Кристальные слезинки падают в бездну. Глаза наполняются темной решимостью — ещё не все потеряно, только бы эрозия замедлила свой ход.       Не успевает она понять, куда ей стоит направить свою решимость, заполнившую тело до предела, как бездна воспоминаний выталкивает Люмин обратно в реальность.       Сон не сон, а щёки у неё мокрые. Она вытирает влагу рукавом туники. Так значит даже воспоминания о нём могут исчезнуть… Ну уж нет, этого она не позволит. Только вот что ей делать, пока он не покрылся ржавчиной, как и многие другие до него?       А ведь Люмин не собиралась о чем-то размышлять, а тут вот, галлюцинации а-ля сон. Как же, однако, это сновидение хорошо и тонко передавало душевную структуру Люмин… даже удивительно. В голову пришла мысль, что сама она очнуться не могла, а значит…       Дверь в комнату открывается и первым делом Люмин видит рыжую макушку, а затем прищуренный синий глаз, исследующий обстановку в комнате. Увидев распластавшуюся на кровати Люмин, Тарталья прячется за дверь, чем вызывает усмешку у лежащей.       — Чего тебе? — она садится в более приличную позу и ждёт, пока Тарталья скажет что-нибудь эдакое, способное её развеселить. — Заходи, не стесняйся.       Тарталья ещё раз заглядывает комнату, оглядывает её и только потом заходит, оставаясь наполовину стоять в дверном проеме.       — Перекусить не хочешь? — он высовывается из-за двери полностью, в одной руке у него яблоко, которое, видимо, и должно послужить перекусом.       Возможно, пару недель назад Люмин никогда бы не поверила в то, что Предвестник сможет просто так зайти к ней в комнате и предложить яблоко. Тогда более вероятным казался сценарий, при котором Тарталья бы влетал в комнату вооруженный до зубов и полностью готовый к битве. А сейчас, в чужих штанах, которые были ему явно не по размеру, он казался даже каким-то домашним и весьма дружелюбным. Домашний Предвестник, ну и ну.       — Вкусное? — живот урчит и, в принципе, Люмин даже всё равно — вкусное оно или ужасное, хотелось просто наполнить чем-нибудь желудок.       — «Глазурный налив», кисло-сладкий, но не прям кислючий, больше сладкий… — запутавшись в вкусовых описаниях, вздыхает и говорит. — Сама попробуй.       Люмин махает рукой и Тарталья легким броском передает ей яблоко. Вгрызаясь в весьма твердый фрукт, Люмин отмечает мягкий вкус отгрызенного куска, буквально тающего во рту. Удивленно таращась на яблоко с таким необычным вкусом, она продолжает жадно кусать его, наслаждаясь высокой сочностью.       — Никогда что ли не ела сладких яблок? — Тарталья наблюдает за мини-трапезой Люмин с интересом; ему ещё не приходилось видеть людей, которые с таким рвением ели обыкновенное яблоко, пускай чуток и сладкое.       — Нет, ну ела. — разговаривать с набитым ртом — признак дурного тона, но это как-то сейчас не волновало. — Проголодалась сильно. Вскоре от яблока остается лишь огрызок и Люмин начала печально крутить его в руках, пока Тарталья рассказывал что-то о обеде:       — На обед роскошный фазан, фаршированный белыми грибами. Дмитрий только с утра подстрелил, судя по рассказу. Далее цитирую: «Иду, значит, по лесу. На плече колчан стрел, в руке лук качается. Брожу себе, никого не трогаю. Не собирался никого стрелять, оружие так, для вида взял. Слушаю как листочки падают, птички щебечут. И тут вижу! Фазан! Жирный, красномордый фазан! Ну я старые привычки вспомнил, лук взял, тетиву натянул и всё — нет фазана, а еда нам есть». — Тарталья выразительно прокашлялся, как бы обозначая окончание цитирования. — Есть ещё удивительная история о сборе белых грибов, но не думаю, что тебе больно хочется её слушать. Люмин отрывается от яблока и с любопытством смотрит на Тарталью, достаточно вальяжно облокотившегося об стену.       — С чего бы?       Как легко, однако, он вихрем врывается в её маленький неуютный мирок, даже не спросив на это разрешение. Но не прогонять же его, да и сейчас Люмин не против побеседовать или поговорить о чем-нибудь.       — Ну ты и о фазане не с энтузиазмом слушала, а тут и вовсе — грибы.       — Знаешь, я бы сейчас предпочла с энтузиазмом есть фазана с грибами, а не слушать про это, но пока делать нечего, давай рассказывай. Или ты чем-нибудь занят?       Как же вовремя он подошел, лучше уж забить себе голову рассказами о фазанах, нежели о вещах, которые Люмин предпочла бы сейчас не трогать и касаться их.       — Только ожиданием.       — Ожиданием несчастного фазана? — Люмин привстает с кровати и кладет огрызок на тумбу, а после вновь разваливается. Ложится на бок и подпирает голову рукой, готовясь слушать. — Жду.       — Ну, в общем… История про грибы в каком-то смысле даже интересней и загадочнее…       Тарталья долго и с упоением пересказывает подробности, услышанные им совсем недавно от Дмитрия, ходившего на днях собирать грибы. Старик ходил в ближний лес, где обычно полным-полно грибов. Взял с собой корзиночку, специальный грибной нож, кусок хлеба да немного сушеной рыбы. Шёл по обычной дорожке, всё хорошо, тихо и мило, лес гудит своей жизнью, а он лишь ходит и улыбается, да как тут не улыбаться, когда солнышко чуть греет голову сквозь кроны. Бредет-бредет, а грибов нет и нет. Как исчезли все. Он грибник опытный, места эти знает достаточно хорошо, хоть и далеко не вся местность ему досконально известна, но уж этот лес знал как свои четыре пальца, пятый Дмитрий потерял ещё в юную пору. А тут хоть бы хны: ни грибов, ни ягод. Да ещё и кусты незнакомые, деревья и вовсе жуткие. Назад смотрит, а ничего непонятно. Откуда вышел, куда пришел — неизвестно. Сел под деревом, достал пожевать хлеба, а потом в сон сморило так и заснул: шляпа набекрень, нож укатился, а рыба пропала. Проснулся, а уже темень. И как ошалелого его понесло в какую-то сторону, вроде как туда, откуда он и пришел. Идет, а грибы под ногами ковром стелются. Домой вернулся, верно, где-то к ночи. Зато с полной корзинкой грибов, причем белых. Ещё сказал, что этот инцидент случился ровно в тот день, как Люмин и Тарталья ушли.       — Опережая вопрос, скажу, что лес этот находится куда в относительной близости от «нашего».       — Интересно-таки. — Люмин напрягает свои извилины, но, похоже, они уже исчерпали свой лимит, когда создавали интересного вида иллюзию. — Без понятия, что это могло бы значить. Давай пока не об этом.       — Без проблем. — издав многозначительное «кх», обозначавшее, по видимости, лотерею вопросов и ответов в его голове, важно выдает следующее. — Знаешь ли, как сильно разное вино может повлиять на вкус мяса?       Люмин качает головой. Ей не приходилось часто использовать вино при готовке, а тем более разного сорта.       — Значит слушай…       Тарталья весьма долго и подробно расписывал всё, что так или иначе могло быть связано и с вином и с мясом. Люмин вряд ли бы когда-нибудь додумалась до того, что перед ней сидит около-гурман, знаток пищи и её вкусовых свойств. Она встречала много поваров и поварят, способных так расписывать вкусы своих шедевров кухонного искусства, что слюнки текли в тот же момент, когда они только успевали сказать пресловутое слово «курица». Но вот ожидать подобных рассказов от Тартальи точно не приходилось. Да это даже звучало чуток абсурдно, Люмин казалось, что ему легче крысу разделать и съесть, нежели распинаться с готовкой. Причем необязательно было бедное животное жарить, главное, чтобы съедобное. А за пятнадцать минут разговора исключительно о свойствах и влиянии вина на тот или ной вид мяса, она успела наслушаться таких вкусовых эпитетов и метафор, что от них многообразия кружилась голова, но самое интересное, что она прекрасно понимала, о чем именно толкует Тарталья. Иногда было тяжеловато представить, что за вкус именно имеется ввиду, когда говорят «как утренняя роса» или «подобно завтраку светлейших мира», а словосочетания «педантичное мясо» и «печальное вино» и вовсе вызвали у неё удивление. Но в целом, ему удалось донести ей разницу между вкуса мяса политого белым или красным вином. В общем, он открылся с весьма неожиданной стороны, о которой даже подозревать было никак нельзя.       — Где ты такого набрался? — спросила Люмин по окончанию винно-мясного монолога. — Не думала, что ты любишь поесть что-то такое… изысканное.       — Вообще, воин не должен быть привередой в еде, да и во всем остальном. Я могу и крысу съесть, если понадобиться. — Тарталья приподнял бровь, как услышал краткий смешок своей собеседницы. — Всякое бывает, приходилось даже сырыми есть. — Люмин пыталась не потерять последние капельки серьезности, но это её добило и она прыснула со смеху, а после вновь с весьма внимательным лицом уставилась на едока крыс.       — Вспомнила одну ничем непримечательную историю. — соврала она, скрывая тот факт, что кое-какие её мысли и реальность сошлись воедино, по итогу заставившие её смеяться. — Так где ты научился так говорить о еде? — «так» прозвучало излишне растянуто, хотя Люмин просто хотела зевнуть.       — Расскажешь «ничем непримечательную историю», то и я расскажу, где же научился «та-а-ак» говорить о еде. Информация в обмен на информацию. — он придал лицу серьезное выражение, хоть Люмин по-прежнему смотрела на него с слабой ухмылкой.       — Ну так значит расскажу чуть позже, я же, не слишком нуждаюсь в информации о тебе. — она с удовольствием наблюдала за тем, как Тарталья прикусил губу.       Кому-то придется уступить, чтобы разговор не оборвался. Люмин стойко держится и молчит, а вот Тарталья сдаётся и хмыкает, недовольно поведав:       — Всё проще, чем ты там себе напридумывала. — конечно, Люмин ничего себе не придумывала и в принципе ей было всё равно, что ответит Тарталья на такой странный вопрос. — Журналы, газеты. Вот и всё.       — Так вот чем Одиннадцатый Предвестник занимается в свободное время — читает кулинарные журналы. Неплохо. — и всё же она надеялась на нечто более эпичное, хотя и это удивляло. Как ему в руки вообще попали кулинарные журналы? — И каким же образом ты наткнулся на свои журналы?       Внутренне Тарталья немного ликует; он слышит любопытство в вопросе Люмин, а значит, её не оставил равнодушной тот факт, что такой человек умеет готовить, да и размышлять о высокой и не очень кухне. Какой такой «человек»? Не время помышлять об этом, сейчас он занят лишь тем, как бы поинтереснее и плавнее поведать историю о его первом шаге в «клуб непризнанных гурманов».       Под конец разговора Тарталья весьма удобно уселся на край тумбы, а Люмин перевернулась на живот и слушала ответ на свой очередной вопрос. Если кому-нибудь случилось бы зайти в комнату, то у вошедшего не было бы и сомнения в том, что перед ним весьма хорошие друзья, ну или, по крайней мере, старые знакомые. Впрочем, последнее утверждение даже будет правдиво.       — … то есть никогда не бывал. — закончил Тарталья. Для себя он открыл удивительное — Люмин могла быть немного робка в разговоре. Она несмело спрашивала и уточняла, слушала вполне себе внимательно и, кажется, даже делала какие-то пометки у себя в мыслях. Такая сторона Люмин была в новинку. Он знал её великодушной, серьезной, деловой, осторожной, холодной, безразличной, но никак не робкой. Это удивляло даже больше, чем факт того, что они прямо сейчас сидят и беседуют на какую-то совершенно несерьезную тему. Как так вообще произошло? — А ты?       Люмин, наверное, что-то подсчитывала у себя в голове и потому удивленно подняла на него взгляд, не расслышав сказанное.       — Говорю, тебе не доводилось туда попадать?       — Нет, но очень хотелось бы.       — Да… Я может даже и поучаствовал, но меня как-то не жалуют там.       — Думаю, тебе не удалось бы составить конкуренцию одному удалому поваренку. — и правда, мало кто мог бы стать достойным противником Сян Лин, уж она точно мастерица своего дела. — По крайней мере, она не по журналам училась готовить.       — Слишком недооцениваешь мудрость «100 и 1 рецепта на зимний ужин». — усмехается Тарталья. Да, он очень любил дегустировать еду и в принципе просто есть, но вот в готовке он не был особым умельцем. Иногда что-то получилось, иногда — нет. Впрочем, и опыта у него особо не было. Готовил редко, даже очень. Чаще всего ему приходилось есть либо в ресторанах, либо лагерную еду. Удивительный контраст, отчего его желудок сначала был в шоке, а затем быстро привык. — Не знаешь, случаем, когда следующий праздник Бога Очага? Хоть глазком взглянуть на это великолепное пиршество.       Люмин подпирает рукой подбородок и многозначительно смотрит в стену, пытаясь высчитать какие-то даты или цифры, по окончанию расчетов, медленно выговорила:       — Если выдвинуться в Ли Юэ через… Три дня, то мы как раз успеем к началу, учитывая также три дня пути. Почти неделя до начала.       Каждый раз, когда Люмин произносила «мы», в Тарталье что-то легонько переворачивалось. Она действительно готова довериться ему и позволить путешествовать с собой?       — Так значит, на отдых у нас три дня?       — Ага. — хотелось добавить, что эти три дня уйдут не только на восстановления тела, но и духа, да и вообще было бы неплохо как-нибудь точно убедиться в том, что Тарталья случайно не набросится на неё, объятый заснувшей местью.       С кухни уже давненько доносится яркий аромат жареного мяса. Возможно, именно он и сдобрил Люмин, которая так покладисто слушала Тарталью и даже проявляла инициативу в диалоге. А может здесь заслуга не только бедного фазана, но и просто изменившихся отношений между ними.       В дверь постучались, наверное, этого стука ждали больше чего-либо. Не заходя в комнату, хозяйка объявила:       — Прошу к столу.       Не было бы здесь посторонних, Люмин наверняка бы перекатилась с кровати на пол и лишь потом встала, но сейчас пришлось вести себя более серьезно. Тарталья открыл дверь и комнату моментально наполнил прекрасный аромат фазана с белыми грибами. Сдерживая слезы радости от осознания того, что сейчас можно объесться до отвала, Люмин прошла в гостиную-зал, где заняла стул у стены. Тарталья сел напротив неё, догадавшись, что она вряд ли обрадуется, если ему вздумается сесть рядом. И одной, и второму пришлось подавлять страстное желание накинуться на фазана и съесть его целиком за пару секунд, уж очень аппетитно выглядели золотистые ножки, сочившееся соком и украшенные зеленью — петрушкой или укропом.       Они впервые обедали за одним столом. Ранее Люмин предпочитала либо уходить в комнату со своею едой, либо просто есть раньше или позже него, а сейчас даже неловко как-то. Когда ешь в одиночестве, нет причин заморачиваться с этикетом — ешь хоть верх ногами, никто тебя не осудит; Люмин, впрочем, очень любила есть лежа на кровати, хоть по медицинским рекомендациям этого не советуют и вообще не разрешают. Сейчас она сидела и никак не могла начать трапезу, так как каждое её действие сейчас могло казаться невежественным и нелепым, уж совсем из головы вылетели все правила приема пищи. Фазаньи ножки манили, точнее ножка, потому что Тарталья уже оттяпал себе одну и с огромным удовольствием ел её, хоть и не очень-то и аккуратно, так как на щеке уже красовалась какая-то частичка специи. Люмин эта маленькая деталь чуть успокоила, она вообще не понимала, почему так переживает из-за какого-то там фазана. Даже аппетит пропал. Теперь неловкость Люмин передалась и Тарталье, заметившего, что она ничего не ела. Он перестал уничтожать фазанью ножку и вопросительно посмотрел на неё. Как-то странно было есть одному, когда еда такая вкусная и так хочется поделиться восторгами насчет прекрасной фаршировки белыми грибами.       — Не хочу. — вздыхает Люмин, отвечая на бессловесный вопрос.       — Когда я ем, я глух и нем. — окончательно отвлекается от еды Тарталья. — Такая пословица ходит у нас в Снежной.       Смекнув в чем смысл выражения, Люмин моментально отвечает:       — Ты только что пренебрег народной мудростью.       — Для тебя я сделаю исключение. — он хочет взять нож, чтобы аккуратно отрезать кусок фазаньей ноги, но не делает этого. — Пословицы, этикеты и поговорки созданы, чтобы иногда ими пренебрегать. — берет вилку и просто вонзает её в мясо, выковыривая из него небольшой кусочек. — Вот съем я фазана не по правилам, так что с этого? — он не смотрит на Люмин, но чувствует её внимательный взгляд. Вкусное белое мясо мешает ему говорить, но не лишает возможности. — И даже если я буду говорить с набитым ртом. — приходится напрячь слух и мозг, чтобы разобрать за чавкающими звуками слова. — Или вовсе подниму взгляд. — и действительно, Люмин вновь встречается с его синими глазами, ярко контрастирующими с фазаном, разделяющим их.       — Ты нарушил почти все правила этикета, будь мы в ресторане, тебя бы выгнали. — Люмин позволяет себе улыбнуться и наконец-то взяться за еду. Этот странный монолог как-то развеял её неловкость. Мясо тает во рту и Люмин даже щурится от яркой вкусовой палитры, разлившейся у неё на языке. — Восхитительно. — не совсем понятно, к чему именно относилось это слово: к еде или к тому, что Тарталья сделал всё не по правилам.       — Ну мы же не в ресторане. — песчинка черного перца оказывается чересчур острой и он судорожно начинает искать воду, Люмин подает ему кружку с кипяченой водой. — Спасибо. И это даже хорошо, что мы не в ресторане. Особенно хорошо, что не в одном из ресторанов Ли Юэ. Возможно, ты знаешь, насколько там все любят поесть, причем культурно.       Люмин усиленно жует, чтобы побыстрее ответить Тарталье, конечно, он хоть и может говорить с набитым ртом… Но она не может.       — Кухня Ли Юэ прекрасна, чем тебе не нравятся их рестораны? — она вспоминает и о миндальном тофу, о черном окуне, кристальных баоцзы, о супах и блюдах из лотоса или просто о лепешке «Мора», которую подают с самой разной начинкой.       На несколько мгновений Тарталья замялся, рассматривая нанизанное на вилку мясо, даже как-то стыдно об этом говорить, но доверие строится именно на таких мелочах, да? И в конце концов, что в этом плохого?       — Я не умею пользоваться палочками для еды.       Было забавно узнать этот факт. Вообще, перед Люмин постепенно рушился образ Предвестника, когда она то и дело узнавала то или иное. Вместо Одиннадцатого Предвестника Фатуи перед ней рисовался образ Тартальи, неизвестно насколько правдивого и искреннего, но всё же.       — Если на чистоту, то я и сама не люблю пользоваться палочками… — заметив понимающий взгляд, она поспешила добавить. — Но умею ими пользоваться так, чтобы люди не смотрели на меня с ужасом.       Поникнув головой, Тарталья лениво дожевывал фазана, от которого осталось не так уж и много. Чего бы ей ещё рассказать…       Люмин долго размышляет над одной проблемой, а состояла она вот в чем: одна сторона Тартальи была относительно ей известна, а вот другая… Бросает мимолетный взгляд на перебинтованную руку. Может у него раздвоение личности? Над этим вопросом она задумывается особенно серьезно. И, возможно, ответ на него лежит на поверхности, только совершенно непонятно, как подобраться к этой теме. Остается только строить догадки.       Домучив фазана, Люмин встает со своего места, напоследок кидая Тарталье пару слов:       — Неплохой обед, как считаешь?       — Даже замечательный.       Люмин уходит в свою комнату, оставляя Тарталью наедине со своими дилеммами. «Обед» в смысле «был вкусный фазан», или «обед» в смысле «было приятно поговорить»? Запивая свои думы водой, он крайне сожалел о том, что не очень хорошо понимал некоторые речи не только Люмин, но и остальных людей.       Пролежав на кровати до часов четырех вечера, Люмин наконец-то перевернулась с одного бока на другой, наслаждаясь штилем мыслей. В голове только прекрасный фазан, чей запах ещё немного витает в комнате — или это её воображение, — да и загадочный Бог Очага, в чью славу жители Ли Юэ даже устраивают своеобразный фестиваль. Давненько она так хорошо не отдыхала, видно, в разговорах с другими людьми, каким бы они не были, есть какая-то лечебная сила. Вроде ни о чем важном не разговаривали, а сейчас Люмин была настолько полна сил, что вполне могла бы горы свернуть, хоть это и явное преувеличение.       Как же хорошо она себя чувствовала, когда мозг переставал подкидывать ей странные сны и видения, а также мыслишки, от которых ей становилось не по себе. Возможно, стоило выдвинуться в путь уже сейчас, но что-то подсказывало, что они ещё не совсем отдохнули от недавних потрясений. Качая ногами, Люмин искала себе занятие на ближайшие пару дней. Сейчас было необходимо узнать получше Тарталью, так как их скоро ждет совместное путешествие, а значит надо искать такие занятия, которые, так или иначе, а будут пересекаться с тем, чем будет заниматься и он. В этом не было никакой сложности, Люмин полагала, что Тарталья вскоре сам придет к ней с каким-нибудь предложением, хотя полностью в этом нельзя быть уверенной, но, если что, она может и сама сделать «первый» шаг или много шагов.       Она не могла представить, как будет выглядеть их путешествие, хоть и явно короткое. Как давно она путешествовала с другими людьми?.. Конечно, была Паймон, но всё это было немного другое. Но как же?.. Внезапно она просияла, весь её дух оживился от мысли, что, возможно, ей больше не придется страдать ночью, когда от каждого шороха вскакиваешь и дико оглядываешься по сторонам, а это оказывается лишь заблудший в твой лагерь кабан, унюхавший остатки чего-то съестного. Возможно и днем удастся часок отдохнуть без переживаний о том, что сейчас на тебя накинется обезумевший хиличурл или что похуже. Одна пара глаз хорошо, а две лучше. А ведь раньше она и не задумывалась о том, сколько есть плюсов том, чтобы путешествовать вдвоем. Конечно, никуда не девался маленький нюанс, что путешествие ей предстоит не с каким-нибудь добрым рыцарем Ордо Фавониус, а с Предвестником, но это уже не казалось чем-то важным, оставалось лишь окончательно убедиться в его благонадежности и в том, что он не накинется на неё в припадке безумия.       Теперь встал вопрос о том, как бы проверить его благонадежность. Вспоминая все моменты, когда Тарталья так или иначе выходил из себя, Люмин сразу уже установила одну интересную закономерность — всё это случалось во время боя или в иной стрессовой ситуации. Кто знает, может здесь вообще нет никаких проблем с головой, а человек просто… с небольшими тараканами? Хотя тараканы однозначно отсылают нас обратно к голове. И точно ли тараканы активизировались лишь в следствии появления мощных внешних раздражителей? Не случится ли так, что однажды прекрасным деньком ему вдарят в голову сразу полчища этих противных насекомых? Увы, но сейчас никак нельзя было узнать ответы на эти вопросы, уж слишком мало времени они провели вместе. Оставалось надеяться на лучшее, вдруг повезет и они доберутся до Ли Юэ без особых происшествий.       От ничегонеделания голова уже начинала болеть, а шея затекать. Вот только чем заняться в такой глуши? Лежать точно не хотелось, но и двигаться тоже. Стоило найти Тарталью и постоять у него над душой в качестве мести, авось что-нибудь новое узнает о нём.       Легкими шагами дойдя до его двери, замечает, что она открыта. Комната пустует, а форточка в окне открыта, из-за чего штора одиноко раскачивается из стороны в сторону. Выглянув в окно, она также никого не заметила. Вздохнула и дошагала до гостиной, где чем-то занималась хозяйка дома, насколько Люмин помнила, звали её Владлена. Она сидела за столом, чуть склонившись. По видимости, дело было важным и Люмин не посмела ей помешать, хотя хозяйка и сама заметила фигуру, стоявшую в тени коридора. Подумав о том, до какой степени робкое поколение выросло, она оторвалась от работы и спросила:       — Ищите своего спутника?       Люмин испугалась вопроса, но вышла из тени, чтобы хозяйка не посчитала её невежественной.       — Да, не подскажите, куда он мог пойти?       Кажется, совсем недавно подобный вопрос ей задавал кое-кто другой. И этот «кое-кто другой» также робко стоял в тени.       — В последний раз я видела его во дворе — он с моим мужем что-то восторженно выкапывали. — Владлена удивлялась про себя, что такие разные люди как её постояльцы, могут иметь одинаковую проблему — проблему с общением. Если Тарталья сначала не мог и двух слов связать, то эта постоялица вообще предпочитала избегать разговоров. Раньше казалось, что Люмин просто была чуть высокомерной по отношению к другим, а потому и не утруждала себя какими-то разговорами, но ряд событий изменил мнение Владлены. Скорее всего, эта девушка тоже испытывала некоторую неловкость при общении с другими людьми, а потому и предпочитала одиночество и общество Марса, преданного и старого пса. Так она рассудила, наблюдая за тем, как Люмин приобняла себя за талию и чуть ссутулилась. Решив быть с ней немного помягче, добавила. — Наверное, очередной червячный «клад». Вон они, посмотри. — она кивнула головой в сторону окна.       Люмин подошла к столу и попыталась увидеть знакомые фигуры за окном, пришлось вытянуться, но зато она смогла заметить Тарталью, который с немалым рвением выкапывал из земли червей под наставления Дмитрия. Они хорошо ладили. Но вот к ним идти она не хотела, слушать про виды червей… Пожалуй, лучше просто тупо смотреть в стену. Люмин никак не могла видеть, что Владлена смотрела на неё внимательным и изучающим взглядом. Теперь-то, старая женщина полностью убедилась в том, что её постоялица лишь казалась высокомерной. Надменный человек не стал бы появляться перед другим в старой тунике и растрепанными волосами. Скорее, она была просто холодна.       Перед тем как уйти, Люмин бросила взгляд на то, чем занималась Владлена. Хозяйка двора вышивала какой-то эпический сюжет, что сразу удивило путешественницу. Не так часто увидишь старушку, предпочитающую вышивать динамичные столкновения двух мощных сил, нежели типичные цветочки и прочие незамысловатые штучки. Работа выглядела поразительно и ярко. Это было движение без определенной формы, мастера искусства назвали бы это абстрактным художеством. Явно угадывалась некая божественная сила, борющаяся с тьмой, почему-то изображенной в синеватых оттенках. Словно силы равны, тьма где-то пожирает свет, а свет освещает тьму. Изумительно.       — Хочешь рассмотреть? — нет, это не оговорка, просто ей хочется увидеть реакцию на такой резкий переход на «ты». Владлена по-прежнему внимательно наблюдает за Люмин, которую явно заинтересовала её вышивка.       — Если разрешите.       Пока Люмин с жадностью вглядывалась в сюжет вышивки, такой своеобразной картины из ниток, от хозяйки не ускользнуло «разрешите». Усмехается про себя, вспоминая кое-что из своей молодости и продолжает смотреть на девушку.       — Где вы обучились такой технике? — спрашивает Люмин, отдавая вышивку мастерице.       — Почему же сразу научились? Может быть, я её создательница. — старушка горделиво смотрит на неё, на удивление, Люмин может заметить в её глазах игривые огоньки, кои редко встретишься средь людей пожилого возраста.       — Раз имею честь говорить с такой мастерицей, причем и создательницей, то замечу — техника крайне интересная… — она опять бросает взгляд на работу, покоящуюся в худых старческих руках. — И палитра цветов, пожалуй, весьма занимательна.       И всё же Владлена ожидала явно другой реакции, уж точно не настолько спокойной и холодной, хотя Люмин была заинтересована. Люди бывают такими разными, что продолжают удивлять её в таком почтенном возрасте, особенно молодые люди. Она всем своим нутром чувствовала, что её нынешние постояльцы — точно не из заурядных и это разжигало в ней спящее любопытство.       — Возможно, вы хотели бы попробовать повышивать? — Владлена хитро улыбается, вспоминая то, что большую часть времени девушка проводит без дела и частенько скучает. — Знаете, это успокаивает.       Итак, перед Люмин встает выбор: уйти в свою комнату и продолжить глядеть в потолок, выйти на улицу и слушать про червей, либо же скоротать время за вышиванием. Разноцветные нитки всегда притягивали её, да и любое творчество она любила, хоть и не занималась ничем таким на постоянной основе. Отказаться от заманчивого предложения было сложно.       Она садится на соседний стул и ждет, пока Владлена что-то доставала из какого-то ящика под столом, которого Люмин и не приметила сначала. Вскоре в её руках оказались пяльцы, иголка и куча моточков ниток, поразивших её своим красочным разнообразием, а также белое полотно. Владлена также взяла чистое полотно и стала показывать своей «ученице» основы. Люмин внимательно следила за ловкими движениями чуть корявых пальцев, которые с легкостью выводили различные узоры, пестрящие маленькими детальками. Наверное, никто из них и не заметил, как вскоре тренировочные полотна заполнились всякого вида цветочками, упрощенными до абстракции зверушками и неясными узорчатыми переплетениями. Они редко перекидывались фразами и, возможно, тому же Тарталье могло показаться, что две женщины не очень-то и ладят, но вот только Люмин вскоре практически уткнулась макушкой в бок Владлены, согнувшись над вышивкой в три погибели. Её упрекнули и заставили сидеть прямо, но совсем скоро она вновь опустила голову, кропотливо распутывая непонятно откуда взявшийся узелок. Во время вышивки несколько раз укололась иголкой и тогда хозяйка доброжелательно предложила ей наперсток, который то и дело падал на пол.       Неизвестно сколько бы она ещё просидела в подобной позе, если бы не хлопнувшая дверь, возвещавшая возвращение одного из «до червивых дел охотников». Конечно, Тарталья не сразу заметил Люмин, спрятавшуюся за прямой фигурой Владлены, а потому достаточно просто и дружелюбно отметил:       — Художествами занимаетесь? — а затем подошел, дабы разглядеть оное «художество». Приметив и светлую макушку Люмин, сначала удивился, а потом даже обрадовался. Он-то думал, что она продолжит затворнически сидеть в своей комнате и не высовывать и носа. Не найдя подходящих слов, немного постоял над душами и удалился в комнату. Как-то не смотрелся он рядом с ними.       Одной этой фразы Люмин хватило, чтобы окончательно убедиться в том, что с хозяином и хозяйкой дома Тарталья ладил прекрасно, хоть и находился здесь куда меньше её. Даже странно как-то, не ожидала она, что он окажется таким дружелюбным, да и они к нему относились весьма хорошо. Далеко не с каждым постояльцем пойдешь копать червей… На самом деле и к Люмин были добры, просто она не обращала на это внимания. Что-то ей подсказывало, что Владлена и Дмитрий были не заурядными старичками. Можно сказать, её это даже заинтересовало.       Наполнив полотно до предела несвязанными иллюстрациями, Люмин сняла его с пяльцы и положила на стол, где долго разглядывала со всех сторон, отмечая страшную путаницу нитей на обратной стороне ткани. Месиво из синих, красных, зеленых, фиолетовых и желтых ниток предстало перед ней во всей своей запутанной красе. Вот она попыталась изобразить волчий крюк, валяшку, цветок-сахарок, сесилию и ветряную астру. Вышло аляповато, но чувствовалось в этом что-то такое, что заставляло Люмин взглянуть на своё полотно с затаенной гордостью. Эти руки умеют не только сражаться, но и вышивать! Ещё была странная птичка — не то голубь, не то утка. Травинки, странные ромбики золотистого цвета и, кажется, загадочные письмена, которые Люмин однажды встретила во время своего путешествия. Она практически забыла о попытке вышить кристальную бабочку, которая, как итог, просто стала одним большим синим квадратом. Безобразие, путаница и отсутствие всякого вкуса. Прекрасно.       — Волчий крюк? — задала риторический вопрос Владлена, искоса подглядывавшая за работой Люмин. — И сесилии. Много путешествуете, как посмотрю.       — Приходилось бывать в Мондштадте. Никак не могу забыть эти свободолюбивые цветы. — прикасается к вышивке; шероховатость даже чуточку приятна, можно даже представить, что касаешься не ниток, а самих белых и нежных лепестков. — Бывали в тех краях?       — По молодости приходилось перебираться через Драконий Хребет… Интереснейшее местечко, хоть и весьма опасное и непредсказуемое, но…       — В чем-то прекрасное? — Люмин встречается с старушкой взглядом. Кажется, они обе прекрасно знали о том, что говорили. Внезапно обе натыкаются на мысль о схожести. Если Владлена думала, что путешественница чем-то похожа на неё в молодости, то Люмин показалось, что они могли бы хорошо поладить и стать друзьями, если бы Владлена была бы чуть помоложе.       — И величественное. — всё также хитро улыбаясь, отвечает Владлена. Кажется, они наконец-то поняли друг друга.       — Никогда не бывал там. — Тарталья внезапно высовывается из тени и также резко вступает в разговор. Неясно было, давно ли он подслушивал их разговор или только-только вышел из своей комнаты.       — Напоминает Снежную, только более одинокую. — говоря об одиночестве, Владлена не сомневалась в том, что её правильно поймут. Есть большая разница в снежных полях, где на горизонте дымят дымоходы и в горах, где каждую секунду тебя поджидают опасности, вроде древних механизмов или лавачурлов, способных убить даже самого опытного путешественника.       — Вот как? Ну поверю на слово. — он перевел взгляд на Люмин, неотрывно смотрящую на него. — А тебе как? Хоть ты и не бывала никогда в Снежной…       — Захватывает дух. — отрезает она. — Во всех смыслах.       — О, тебе, значит, должно понравиться в Снежной. Если как-нибудь попадешь туда, обязательно загляни ко мне. — иногда язык опережал его мысли. — Ну то есть…       — Угостишь борщом? — Люмин по-доброму улыбнулась и взгляд её был полон слабой усмешки, скорее не злой, а той самой дружеской…       Что-то прихватило в груди Тартальи, стоило ему заметить эти слабые огоньки в глазах, едва полыхающие, но такие теплые.       — Да, именно им. — кажется, сердце заскочило куда-то за ребра и теперь странно болело. Нервное, может? — Или окрошкой.       — Окрошка? — вообще-то Люмин хотела блеснуть своими знаниями кухни Снежной, но вот слово «окрошка» она услышала впервые и это сразу вызвало ассоциацию с хлебными крошками… Может что-то вроде зерновой культуры?       — В новинку, да? Между прочим, наше национальное блюдо.       Как-то много сегодня разговоров о еде. В мыслях, кажется, больше ничего не мелькает, кроме яств. И, если так подумать, это даже хорошо. Лучше думать о борще, чем копаться в себе, когда ты этого не хочешь. Борщ, к слову, Люмин также не доводилось пробовать. Гурманом, искателем новых вкусовых ощущении она не совсем была, но звучит интересно… «Окрошка», «борщ», что ещё готовят повара Снежной? Может и вовсе слизь слайма считается у них праздничным блюдом?       — Ты ещё не слышала о холодце. — он оперся одной рукой об стол, а другой зачем-то жестикулировал. — Представь, что из слизи слайма сделали «желе» и добавили в него мяса и кое-каких приправ…       — О Архонты…       — Между прочим, это вполне съедобно, хоть для некоторых это кажется дикостью.       Когда Люмин в следующий раз встретит Сян Лин, то стоит ей намекнуть, что есть повара более эксцентричные и, похоже, их логово находится в Снежной. Может её примут там с распростертыми объятиями.       — И всё же я не о холодце болтать пришел. — синие глаза внезапно растеряли свою былую игривость и посмотрели на Люмин с полной серьезностью. — Есть разговор немного иного рода.       О черт, о Архонты. Всё же шло хорошо, чего он так смотрит? Люмин напряглась мгновенно, случайно поддела иголкой кожу пальца и дрогнула от неприятного ощущения. А ещё Владлена делает вид, что ничего не слышит.       — Сейчас? — стук сердца в её груди не предвещал ничего хорошего.       — Чуть позже, как закат окрасит небо.       Лучше бы он продолжал говорить о холодце. Как заметно менялась его манера речи и взгляд, движения и жесты чуть более дерганные, но резкие и грубые. Не верилось, что здоровый человек способен на такие перемены настроения, если, конечно, этот человек не искусный лжец.       За окном вечерело. Ещё не закат, но всё поле налилось ржавчиной уходящего солнца. Кажется, первые краски заката уже начали прятать синеву небес. Значит, он будет ждать её совсем скоро, минут через десять. Надо ли обговорить с ним место разговора?       — Я найду тебя сам. — кажется, в нём опять что-то щелкнуло и эти слова звучали уже мягче предыдущих. Возможно, он только сейчас о чем-то спохватился и для разрядки ситуации подмигнул, что, правда, ещё сильнее ввело в заблуждение Люмин. Пока пытался круто развернуться, случайно задел угол стола и ударился, но виду не подал и ушел в свою комнату выжидать назначенного времени.       После его ухода Люмин потупила взгляд и печально вздохнула, кажется, она никогда не сможет полностью понять его резкие перемены настроения, по-прежнему пугающие её. Складывая свою вышивку и отрезая лишние нитки, успела осведомиться о том, не нужна ли Владлене плата за материал.       — За творчество плату не беру. — тогда Люмин протянула ей свою грубую работу, но на это Владлена лишь цокнула языком. — Оставь себе на память. — она взглянула в темень коридора и прошептала. — Ваши отношения трудно назвать однозначными.       — В этом есть доля правды. — и сказала грубо, и стул отодвинула с страшной решимостью. Жалея о пророненной грубости, добавила. — Благодарю за всё.       Владлена пробормотала что-то вроде «не за что» и несколько секунд следила за внезапно приободрившейся походкой постоялицы. Было в ней что-то нервное и замкнутое одновременно. Ещё раз убедилась в том, что вся эта холодность — лишь способ самозащиты от внешних раздражителей.       Интересная ныне молодежь пошла. Что не слово, так выпячивают свои иголки. Впрочем, не ей их судить. В молодости она частенько грубила всякому человеку, затронувшему её «струны души», нередко до драки дело доходило. Всё как у них, ведь она, да и Дмитрий, точно видели ту самую «передрягу», в которую постояльцы однажды влезли… Удивительно, что Люмин не заметила странную схожесть между золотом и иссиня-черным, иногда отдающим голубизной, цветом на вышивке. А может и заметила, но только виду не подала. Последняя работа мастерицы отсылала именно к тому, что она совсем недавно видела.       Сгорбившись над своей последней работой, Владлена недовольно цокнула языком и вслух отметила, что стоило брать более светлые и голубые цвета, а то совсем черным-черно, этот синеватый отлив даже и невидно, только если присмотреться повнимательней. И правда, зачем было брать такие темные цвета? Что-то ей подсказывало взять именно иссиня-черный цвет, но почему хотя бы не темно-синий? Но своему сердцу она доверяла, а потому даже недолго жалела о выбранной палитре цветов. Даже «ржавчина» на золотого цвета нитях, выраженная бронзовыми и медными цветами, казалась к месту, хоть непонятно как и какими судьбами. Возможно, если ей предложили бы дать своему творению название, то абсолютно без сомнений она произнесла бы фразу «нет худа без добра» или чуть более мудреное «нет такого зла, чтоб без крупицы добра, да и добра без зла не сыщешь».       Довольная сама собой, Владлена откладывает вышивку и размышляет о том, что однажды придется её доработать.       Наверное, это место Люмин приглядела ещё в самый первый день своего прибывания на постоялом дворе. Как давно это было? Кажется, дней десять или меньше. Даже не год и не месяц, а событий хватит ещё на последующие два столетия. И ведь каждое событие однажды придется разобрать, причем досконально и кропотливо, вот только сейчас в голове лишь запах сена бродит и дальний лай собак. Марс под боком всё также виновато жмется к ней. Одной рукой гладит его, а другую подложила себе под голову, чтобы не совсем проваливаться в стог сена.       Небо уже налилось закатом. Он придет с минуты на минуту. Нежданный гость, перевернувший её жизнь с ног на голову всего лишь за неделю, если учесть все его «слежки», то, конечно, выйдет куда больше недели. За это время она успела три раза возненавидеть его, посмотреть под другим углом с десяток раз и даже дать шанс на совместное путешествие. Вроде все это происходило именно с Люмин, а как-то не верится. Она же его к себе на метр не подпускала, а сегодня они вели весьма милую беседу за фазаном, да и в ожидании него тоже… Несомненно, её отношение к нему стало намного лучше, но вспоминаются некоторые дилеммы, кои она до сих пор не в состоянии самостоятельно разрешить. Облака уныло плывут, окрашиваясь оранжевыми и розовыми цветами — где как. Была бы тут река, Люмин сразу бы пришло на ум «брошу на самотек», а так пришлось долго и нудно подбирать красивые фразеологизмы и эпитеты, чтобы оправдаться перед самой собой в том, что сейчас до этого ей дела нет и, в принципе, есть вещи куда более важней, это подождет и прочее-прочее. Вот только сейчас ей только и было дело, что до Тартальи. Призналась в этом сама себе, так камень с души упал. Стыд накрыл с головой, но что поделать, если даже просто слушать его, так сразу легче становится? Понимает, что не против даже послушать иногда о червяках, если совсем дурно будет.       Свежий воздух проникал в неё с новыми мыслями и решениями старых задач. Теперь не только Тарталья почему-то заинтересован в путешествии с ней, но и сама Люмин тоже. Есть в этом немало плюсов, но самый большой крылся всё же в том, что какой-никакой, а он человек, способный и рассмешить, и истории про еду рассказать. Одиночество меньше ощущается, когда кто-то бубнит под ухом и неважно о чем именно, она готова прислушиваться и к речами о мести и холодце в равной степени.       А ещё, кажется, наконец-то в полной мере признает то, что путешествия в одиночестве крайне губительны для всего её существа. Только сейчас поняла, как сильно это отразилось на её духе. В последнее время чувствует себя куда легче, хоть они и попали в ужасающую ситуацию, до сих пор пугающую её до дрожжи костей. И всё-таки, делает Люмин вывод, именно это безумие помогло тому, что мало-помалу, но она меняет свое отношение к Тарталье. И опять врет себе, потому нельзя назвать это «мало-помалу», тут как минимум много-помногу.       Марс зашевелился и выжидающе поднял голову. Люмин осталась лежать неподвижно, только поправила задравшуюся тунику.       — Я договорился с хозяйкой, чтобы она занялась твоей одеждой. — Тарталья плюхается по другую сторону стога, но сбоку, так, что Люмин могла видеть пару рыжих прядей, торчащих в разные стороны, да и остальное тело. Он сидит весьма в свободной позе и больше ничего не говорит.       — Я ещё в силах самостоятельно заштопать своё платье, зачем ты напрягаешь старую женщину? — поворачивает голову, но замечает лишь больше рыжих прядей, лица по-прежнему не видно.       — Она сама предложила, я лишь повысил плату за работу. — повисшая неловкость заставляет чувствовать вину. — Забудь, просто отдохни хорошенько.       Сено под его головой шелестит, наверное, он тоже поворачивается, чтобы получше видеть Люмин. Внезапно шумно вдыхает, пугая этим настороженную девушку.       — Давненько так не лежал. — перед глазами прядь светлых волос и бегущие вдаль облака. Пейзаж стал ещё краше и оттого на сердце спокойно. — Почему именно это место?       Любит же он медлить в разговорах, но Люмин решает не задираться и ответить:       — Относительно близко к двору, но можно уединиться. — стоит говорить что-нибудь ещё? — И просто люблю погреться на солнце.       — Вообще, я не просто так пришел.       — Это ясно, ведь ты меня ещё и известил. Так о чем ты хотел поговорить?       — О том, что произошло… два дня назад. — не очень понятно, как здесь нужно выделять временные рамки, так как не совсем ясно, сколько они пролежали там до того, как прийти в сознание. Слыша, что Люмин привстала и попыталась выглянуть из-за стога, Тарталья оглянулся и понял причину её волнения. — Никого нет, да и нас никто не услышит.       — Хорошо, что именно ты хочешь обсудить? — крайне не хотелось обсуждать эту тему, но лучше сейчас, чем потом. Если у него возникла какая-то проблема, то нужно её решить.       — Я понимаю, что это место находится весьма далеко отсюда, но что если туда забредет Дмитрий? Он, судя по всему, тот ещё грибник.       Люмин не могла ожидать этого вопроса, ну вот вообще не могла. Он совсем недавно пытался разрушить Ли Юэ, а здесь беспокоится о жизни какого-то старичка? В душе Люмин возник странный, но вполне обоснованный диссонанс. Может Тарталья ошибся? Ну подумаешь, хотел спросить про то, что она знает о Вестниках Бездны, а случайно спросил про Дмитрия — сухого старичка, о ком, кроме Владлены, никто и не печется. Всякое бывает, наверное, он просто ошибся, оговорился, как это уже бывало раньше. Но голос его серьезен, да и никаких поправок следом за вопросом не следует. Пока Люмин пытается принять этот факт и уложить его в голове среди других представлений о Тарталье, тот пустился говорить дальше:       — Возможно, он даже заходил в те места, понимаешь о чем говорю? Вспомни, что я тебе рассказывал про его загадочный поход по грибы. — подзывает Марса к себе, собака лениво передвигается поближе к нему и подставляет шею под его руку, прося ласки, Тарталья чешет его под шеей, а потом за ухом. — Не хотелось бы, чтобы с ним что-то случилось. Попасть туда для неопытного или старого человека — верная смерть.       — Хоть я и прекрасно понимаю твоё беспокойство, но чем оно вызвано? — факт относительно уложился в голове, но пока что он казался лишним кусочком мозаики.       — Оно? — переспрашивает Тарталья, на секунду отвлекшийся на Марса, легшего поперек него.       — Беспокойство.       Вопрос показался ему странным, разве он не может беспокоится о других? Да и Люмин была свидетельницей его беспокойства много раз и даже прочувствовала на себе. Правда, вспоминая их разговор, а лучше сказать, словесную перепалку, то всё становится на свои места. Она считает, что эмпатичный — это не про него. Но если на чистоту, то и он сам не мог назвать себя сопереживающим или чувствующим и это чистая правда, ему и впрямь не приходится часто беспокоится о ком-то, не до этого Одиннадцатому Предвестнику Фатуи, но вот может быть Тарталье… А Тарталью он сам не знал, хоть и являлся им. Но, по всей видимости, какая-то доля «хорошего» человека присутствовала и в нём.       — Ну… Если с ним что-то случится, то одним хорошим человеком в Тейвате станет меньше, а, между прочим, он не только хороший человек, а ещё и грибник, рыболов и весьма забавный дедуля.       Неужели он наконец-то начал ценить чужие жизни? Или Люмин лишь кажется? Вдруг это и вовсе исключение из правил.       — «Хороший человек»? Дмитрий-то? — пока что можно отвлечься от вопроса, волнующего Тарталью и перейти к вопросу, волнующему Люмин.       — Да… Разве нет?       — Ну не знаю. Почему ты думаешь, что он хороший человек?       Тарталья поежился. Такое ощущение, что ему внезапно устроили экзамен, причем ни какой-то там, который забудется через пару дней, а немного иной, можно сказать, жизненно-важный.       — Весьма глупые вопросы, по нему явно видно, что человек он хороший. Разве для этого нужны какие-то отличительные черты?       Его неуверенность в свои ответах прям-таки витает в воздухе, Люмин собирается наконец-то заглянуть в то, что творится у Тартальи в голове.       — А что насчет меня? Я хороший человек? — Люмин подвигается к его стороне чуть ближе, чтобы заглянуть в глаза, сейчас изучающие небо. Кажется в них отразилось недоумение и вопрос.       — Ну конечно, разве может быть иначе? — он наконец-то перестал разглядывать облака и взглянул на Люмин, сидящую совсем рядом.       Невозможно не заметить неподдельный интерес, с которым на Тарталью внимательно смотрит Люмин. Она действительно его проверяет?       — И я и Дмитрий хорошие люди, так? — заходит издалека она. — И у нас, верно, должны быть общие черты? Но возраст, пол, рост, внешность, характер, мировоззрение, жизненный опыт у нас разные, но тем не менее мы «хорошие люди».       Вопрос, на который ребенок утвердительно и гордо ответит одним словом, для Тартальи оказался тяжелым. Он, кажется, вообще не привык давать характеристику людям, да даже к людям не привык. Его оценка индивида заканчивается на анализе боевых способностей и гибкости ума, остальные качества для него не так уж и важны. Но сейчас он и сам понимает, что назвал их «хорошими людьми», однако Тарталья не слишком хорошо осознает, что вкладывает в понятие «хорошие люди». Нервно щипает пальцами траву, чувствуя на себе её взгляд.       — Не знаю. Просто так чувствую. — самая глупая отмазка, но именно она удовлетворяет Люмин.       Как интересно! Неужели у него такая размытая система ценностей? И есть ли она вообще? Скорее да, чем нет. Всё же он как-то пришел к выводу, что Дмитрия можно назвать хорошим человеком, да и есть у него качества, ценимые им более других. Как давно ей не приходилось вспоминать о таком замечательном слове, как «мораль». Он вообще знаком с ней? Занимательный случай.       Люмин отчего-то перекатывается на сене и молчит, обдумывает этот маленький диалог. Сделала вывод, что у него отсутствует понятие о «добре и зле», либо представлено в голове в крайне абстрактных формах. Возможно, ему некогда было думать об этом, но неужели в детстве ему не читали сказочек с моральной подоплекой? Есть также и вариант, что некоторые понятия в его голове так и остались весьма базовыми, как раз-таки основанные на таких детских сказочках. Она прикусывает губу, ощущая в себе растущий интерес, но приходится его подавлять. Переворачивается обратно и следит за его беспокойным взглядом, решает не мучить больше, пока что, и говорит:       — Поразмышляй над этим как-нибудь, но давай-ка напомни, о чем мы говорили? — и резко вспомнив тему разговора, не дает ему ответить. — И что ты предлагаешь делать? Конечно, мы можем сказать им о том, что лучше не ходить в том направлении, именно в тот лес, именно по той тропе, но это, во-первых, подозрительно, во-вторых, не вижу смысла причинять лишнее беспокойство старым людям.       — Я полностью согласен, но что если… — в голове, полной абстрактных образов и смыслов, всплывает рассказ Дмитрия. — Так.       Люмин, кажется, скоро прожжет в нем дырку. Смотрит с каким-то ненормальным интересом или это лишь так кажется из-за того, что ранее интереса не наблюдалось?       — Судя по всему, Дмитрий выходил по грибы именно в тот самый день и, похоже, был приблизительно в тех краях. Похожие симптомы. Вот как опытный грибник мог заблудится в лесу, где провел немало времени? Да и если вспомнить, то он с немалым страхом в глазах рассказывал про это.       — Возможно, я могла бы предположить, что все это последствия пищевого отравления грибами, но человек он старый и опытом наученный.       — Соглашусь. Если эти инциденты и впрямь связаны, то он должен был попасть туда… И вряд ли бы он выбрался оттуда без помощи. У меня есть одно предположение.       — И какое же? — она хорошо знакома с его находчивостью и умением анализа ситуаций, иногда он попадал в самое сердце проблемы и решал её с поразительной скоростью и знанием дела. Если бы Тарталья услышал эту характеристику от Люмин, то сначала бы растерялся, потом задумался и, возможно, пришел выводу, что порой действительно легко вылезает из передряг, используя лишь интуицию и быстро соображающий мозг, который, увы, частенько подводил его при социальных взаимодействиях.       — Есть такая мысль, что то реагирует только на носителей Глаза Бога или существ, обладающих определенным элементальным следом, как ты или Вестник Бездны. Может оно не трогает обычных людей?       Люмин вздохнула и вытащила маленькую соломинку и стога. Вертит в руках, раздумывая сразу над двумя вещами — тем, что Тарталья может быть вполне прав, и тем, что он только что причислил её к «существам, обладающим определенными элементальным следом», была бы здесь Паймон, то вся округа давно бы заполнилась её высоким мстительным смехом.       — Тебе не кажется, что оно словно что-то охраняет? Не выходит из леса, а только ловит тех, кто зашел на запретную территорию.       — Но если верить сказочке, которую нам милостиво поведал Вестник, то оно должно нападать, а не защищать.       — У него же мозг заледенел, не слишком надежный рассказчик. — она наконец-то встала с сена и стала потягиваться, наблюдая за заходящим солнцем. — Мы можем так до посинения выяснять, но информации у нас слишком мало. Возможно, в Ли Юэ мы узнаем больше.       Тарталья, согласный с Люмин, также встал и стал разглядывать пылающий горизонт. Что она в нем находит? Попытался рассмотреть с разных ракурсов, поворачивая голову так и сяк, но так ничего и не понял, зато созрел вопрос:       — Когда отправляемся?       — По самочувствию. Я не оставлю это дело просто так. — на это было много причин. Всякое необычное надобно исследовать и изучить, зло на пути уничтожить, добро пронести сквозь толпу. Так обычно размышлял Итер, но сегодня она позаимствовала его суждения. Хоть её и пугала эта неизвестность, но разобраться с ней надо обязательно. — Но, знаешь, я осталась бы здесь ещё на пару деньков. — это только в данный момент в ней бушует энергия, а завтра с утра она вновь будет чувствовать себя побитой и усталой.       На том и разошлись. Люмин, неспособная противостоять соблазну полежать под лучами закатного солнца, опять прилегала на «пару минут», выискивая в небе облака, похожие на животных или предметы. Увидела смутно знакомую маску, перевела взгляд на бродящего вдали Тарталью, которому почему-то не сиделось в четырех стенах. Как всегда, его высокая и беспокойная фигура приводила Люмин в смятение, внезапно обернувшееся странным интересом.       От него нельзя ожидать чего-то определенного. Он заставлял её сжимать зубы от напряжения и злости, задумываться над давно решенными дилеммами, дрожать от раздражения, вскидывать брови от недоумения и мондштадтского стыда, поднимать уголки губ и смотреть в глаза. Если быть с собою честной, то за эти дни Люмин испытала в десять раз больше разнообразных эмоций, чем за последние полгода в Тейвате, обернувшиеся для неё духовной катастрофой.       Он наклонился над чем-то на земле и Люмин усмехнулась, обуреваемая зажженным в груди интересом и любопытством. Неужели она настолько сильно выгорела за это время, что сейчас готова даже простить врагу все грехи, лишь бы продолжать чувствовать потаенную радость от разговора? И чем только её не устроили другие? Скорее, это лишь стечение обстоятельств. Так получилось случайно, уверяла она себя, отказываясь воспринимать всерьез мысль о том, что в нём есть что-то такое, что способно воскресить потухшую звезду. Лживо сладкий, наивно неловкий, безумно пугающий — как много может умещаться в одном лишь человеке и проявляться такими эмоциями! Ужасный Одиннадцатый Предвестник Фатуи и Тарталья, вызывающий в ней бурю эмоций. Она чувствовала, что эта случайная встреча смогла надолго возжечь её тлеющее сердце. Вновь хочется действовать, бежать, драться, гулять в тени деревьев, чувствовать. Как скучала Люмин по бурлящему потоку жизни в её венах. Он стал тем, кто достал из неё весь накопившийся негатив и выплеснул на себя. Неизвестно сколько это продлится, но, по крайней мере, их ждет недолгое путешествие.       Кто бы мог подумать, что ряд событий приведет к тому, что она будет не против якшаться со своим врагом? Его присутствие оставляло слишком заметный след неопределенности, внезапно переставшей её пугать. Чего ждать от него в следующий раз? Глупо что-то предполагать.       Тарталья рассматривал небольшой полевой цветок у дороги. Похоже на знакомую всем ромашку, но побольше обычной, да и лепестки у неё более объемные. Пытаясь понять, чего в нем может быть удивительного, касается белых лепесточков и отдергивает руку, совсем не ожидая такой бархатистости. Воровато оглядывается и хочет было сорвать цветок, но не решается. Смеется над своей сентиментальностью и всё же аккуратно срывает его. В последнее время Люмин не использовала цветы как украшения. Долго разглядывает сорванную «ромашку», может она примет его в качестве подарка к скреплению договора о совместном путешествии?       Бредет к ней, стараясь не сжимать стебелек сильно, а она, кажется, ждёт его.