Приливы и отливы

      — До встречи.       Это были последние слова, сказанные Люмин до того, как она растворилась в разношерстной толкучке людей, двигавшейся к мосту в Гавань Ли Юэ. Её моментально поглотили: соломенная шляпка больше не маячила перед Тартальей, успевшего только на секунду прикоснуться к её руке, увы, но удержать не смог.       Несколько секунд стоял на месте, внезапно будто потерявший цель. Толпа обтекала его со всех сторон, но вот кто-то врезался в него и обругал чем-то отборным. Тарталья только и сверкнул недовольным взглядом, а потом отошел от этого бесконечного скопления людей. Ли Юэ высилось перед ним, похожее на древнего великана, внезапно пробудившегося ото сна. Город был огромен и найти здесь Люмин казалось невозможным. В одном лишь порту стояло с десяток больших кораблей и целая флотилия из судов поменьше.       Даже не попрощались нормально.       Нет, он прекрасно понимал её переживания. Ей не следовало ошиваться рядом с ним. Пускай далеко не все знают про то, что Тарталья натворил некоторое время назад, но зато все знают о его принадлежности к Фатуи. Особенно верха здешнего общества. Наверняка, Люмин точно не хотела стать частью странных слухов, распространяемых желтой прессой или самой огромной толпой, живущей как единый организм.       Когда людей на мосту стало ощутимо меньше, Тарталья наконец-то двинулся по нему, держась ближе к краю и постоянно поглядывая в воду и на порт. Один раз взглянул вперед, ведь она может ждать его где-нибудь в конце моста. Конечно, нигде не было видно её маленькой и шустрой фигурки. На несколько минут облокотился о мостовые перила. Уже редкие люди странно поглядывали на него, то ли узнавая, то ли просто скучая. Он отвечал зевакам холодными взглядами и тогда они стразу отводили свои глаза.       Итак, они наконец-то достигли Ли Юэ, правда, теперь «они» не существовало, так как город разделил их. Был одиноко стоящий Тарталья и Люмин, неизвестно где находящаяся. Да, это не им нужно было продумать свои дальнейшие действия, а ему, оказавшемуся во внезапном одиночестве. Он уже не ощущал жгучую жару, его мучили иные вещи. Вдали можно было разглядеть печальную Инадзуму, отстраненную и отрезанную от всего остального мира. Тарталья ощущал себя также. Вот он, а вот они — бесчисленные лица, поджидавшие его на той стороне моста. Где-то среди них затерялась она. Найти её в снежном и безжизненном поле казалось легче, чем здесь. И все же Люмин здесь будет лучше.       Лениво побрел дальше. Его не ждут там, но все же есть только два места Ли Юэ, где он чувствует относительное спокойствие. Банк Северного королевства и роскошная квартира, запрятанная среди переплетений красных тонов и лестниц. Вот и все, больше идти некуда. Здесь Тарталья навсегда останется незваным гостем. Может, это и к лучшему. Зато у него было много моры, правда, не совсем понятно, на что её было тратить. Он с превеликой радостью бы отдал все свои накопления Люмин, уж она точно нашла бы применение деньгам, но вот только та даже в долг отказывается брать, а сейчас и вовсе утеряна.       Он вошел в город и сразу был унесен спешащей куда-то толпой. Всё шевелилось, бежало и жило. Один только Тарталья ходил потерянный, будто брошенный на милость судьбы. Его взбесило, что он вот так идет, несомый рекою людей. Развернулся и гневно пошел в другую сторону — туда, где ждала мягкая кровать с шикарным алым балдахином и не менее богатая ванная. Наконец-то взошел на первую лестницу и оторвался от людей, все ещё куда-то бегущих и снующих тут и там.       Здесь было тише и чище. Осталось лишь вспомнить дорогу к своей квартире. А на этой ли стороне он живет? Перешел по одному из многочисленных красных мостиков, соединявших две стороны главной и кричащей улицы. Среди всего этого кое-как узнал Банк Северного королевства, но идти туда означало, что о его возвращении скоро будет знать вся верхушка Фатуи, если уже не знает. Отчитываться перед Царицей не хотелось, а может и не надо было. Кто знает, вдруг его отсутствия и не заметили. Мир за последнее время так переменился, что Тарталья и не удивился бы, расскажи ему кто-нибудь, что его объявили дезертиром. Какая уже разница.       Квартира все же нашлась на стороне, выходящей окнами и балконами на порт. Ключ щелкнул в замочной скважине и Тарталья ввалился в свой «дом». Нет, это был совсем не дом. Здание, помещение, комнаты, что угодно, но только не дом. Все погружено в темноту. Стянул сапоги и кинул в угол. Кухня, которой никто не пользовался, ванная, прихожая, зал и спальня. Вот и все богатство. И ещё личный балкон с прекрасным видом на неинтересный ему порт. И куда из этих комнат ему податься?       Одежда по-прежнему отдавала речной сыростью. Придется отдать в стирку, хоть и прощаться с маленькой частичкой реки было трудно.       Привалился к стене, все ещё не выбравший комнату. А для чего ему комната? Лежать, сидеть, смотреть в окно? Посидеть можно было и на полу, да и поспать тоже, а окна не так уж и нужны. Вот и все. Наверное, покупка квартиры было не самым практичным действием с его стороны. Лучше бы снял номер в отеле.       Спустился на пол и ненадолго прикрыл глаза. Надо было поесть и искупаться, заняться кое-какими делами в Банке. Действия вызывали отвращение. От собственной слабости разгорелся было злостью, но её сразу же потушила темнота. Стал ерошить волосы, ставшие сухими и ломкими от солнца. На ладони осталось множество маленьких рыжих волосинок. Знакомо ли такое состояние Люмин? Кстати, когда она там уже придет?       Смотрит в дверь, ожидая стука, будто она знает, где он живет. Да и зачем ей приходить? Только час назад расстались. Вздох прокатывается по всей пустующей квартире. Надо было дать адрес… Ну теперь приходилось надеяться лишь на то, что она придет в Банк, когда он будет там. Можно было попробовать самостоятельно найти её в городе, но ему было необходимо знать, придет ли она к нему сама. Нужно ли ей его общество ведь, возможно, со своими здешними друзьями Люмин вполне может забыть о нём? Нет, не забудет. Наверное.       Тарталья поднялся и замкнул входную дверь. Ещё раз оглядел прихожую. Роскошно, дорого, одиноко. В спальне, где почему-то была открыта дверь, что-то блестело. На кровати лежал его лук. Полярная звезда вся горела от силы, переполнявшей её. Тарталья вертел в руках своё оружие, чей металл обжигал холодом пальцы и ладонь. Он чувствовал прилив мощи просто из-за того, что касался его. Да, Полярная звезда была идеальна. Она сияла зимним суровым утром Снежной, навевала воспоминания и обжигала бурлящей энергией.       Если бы он взял её с собой… Могла ли их схватка с Люмин закончиться иначе? Вряд ли, ведь даже в Золотой Палате, на пике своих тогдашних сил и с родным луком в руке, он потерпел поражение. И все же хорошо, что он не взял её с собой.       Полярная звезда отправилась на свое место на стене, где темнел её стенд, обитый красивым красным бархатом и с металлической окаёмкой. Может золото, а может что-то подобное. Тарталья печально усмехнулся, ведь даже у оружия было своё место. А было ли у него? Он оглянулся в комнате и не увидел ничего, что держало бы его тут.       Вышел на балкон и стал рассматривать всё, что хоть как-то выделялось в Ли Юэ. Везде шумели, возились и готовились к празднику. Декорации поспешно ставились, объявления вешались, дела делались. Возможно, тем, кто не знает менталитета здешних жителей, могло бы показаться, что всё делается в последний день, когда толпы уже хлынули в город и жаждали хлеба и зрелищ, но это было заблуждение. До праздника явно оставалось ещё дня три-четыре, ведь Цисин всё любит делать заранее. Что же, остается надеяться, что Люмин повеселится вдоволь. Хотя куда ей веселиться, если у неё и гроша в кармане нет… А ведь и правда, пока он тут отдыхает, она уже, скорее всего, бегает где-то с непонятным поручениями, за которые никакой национальный герой бы сроду не взялся. А может ей предстояло сыграть роль позначительней или, например, её уже запрягли Цисин по какому-то важному делу.       На небольшом столике, что спрятался в углу балкона, поблескивал монокуляр. Тарталья повертел его в руке, а затем стал использовать по назначению, надеясь разглядеть с помощью прибора знакомую фигуру Люмин.       Порт кишмя кишел людьми, в особенности купцами, которых легко узнать по богатой одежке, и путешественниками из дальних стран. Можно было заметить даже двух зашуганных инадзумцев. Пару знакомых лиц, вроде как именитая Нефритовое Равновесие и кто-то ещё с розовыми волосами и в забавной шляпке. Одна зачитывала огромный том, а другая хмыкала и была явно чем-то недовольна. С огромного судна вразвалку сходила женщина, похожая на пирата, позади неё заинтересованно оглядывался чужеземный самурай. Да, здесь было много интересных личностей, но все они не интересовали Тарталью, все ещё ждущего появления в этой толпе людей Люмин.       Скучающе стал рассматривать огромные врата порта, уже по-праздничному украшенные и величественно возвышавшиеся над взволнованной толпой. При детальном рассмотрении, почти на самой верхушке врат был замечен здоровый орущий кот, непонятно как умудрившийся туда залезть. По всей видимости, именно из-за него и началась дикая суматоха, так как пушистый скользил и собирался уже падать прямо в воду. К месту происшествия уже двигалась молниеносная фигура Цисин. Неужели ей настолько нечем заняться, что прямо сейчас эта достопочтенная личность будет снимать кота? Однако спасение кота досталось немного другой достопочтенной личности, внезапно оказавшейся ловко карабкающейся по вратам. Что же, национальная героиня Ли Юэ действительно как нельзя кстати подходит на эту роль.       Люмин, чья соломенная шляпка болталась на спине, проявила невероятное изящество и гибкость, пока забиралась на самую верхушку. Кое-как подхватив на руки кота, начавшего царапать ей лицо и руки, она сощурилась и соскользнула вниз. Тарталья почти перевалился через перила балкона, но вовремя спохватился. Люмин, напугав и себя, и кота, и всю огромную толпу с Нефритовым Равновесием, раскрыла планер и плавно спустилась прямо в центр толпы, отдав кота первому попавшемуся человеку. Она оттерла кровь, сочившуюся из нескольких маленьких царапок. К ней подбежала та самая девушка из Цисин и увела куда-то от людей. Тарталья сощурился, пытаясь уследить за их передвижениями. Они остановились и, кажется, Люмин начали отчитывать, что её немало веселило, судя по довольной улыбке. Наконец-то обе девушки куда-то исчезли, исчезнув из поля обзора монокуляра.       Тарталья глубоко вздохнул и положил монокуляр к себе в карман. Ну, по крайней мере, Люмин не кажется голодной и уставшей. Даже наоборот. Веселой. Активной. Радостной. Наверное, это обычное для неё состояние. Он-то отчего-то думал, что вот она ему доверилась, раскрылась, показав свою улыбку и позволив услышать звонкий смех. А оказалось так. Это ввело в ступор. Тарталья опять вытащил монокуляр. На этот раз Люмин стояла где-то в районе моста, по которому они недавно попали в город. Возле неё играли дети, дергали её за платье, куда-то вели и хохотали. У одного из них в руках был тот самый незадачливый кот, теперь успокоившийся и выглядевший весьма презентабельно.       И отчего так тяжело смотреть на её веселье? Нет, он точно рад, что она улыбается, не выглядит потерянной и уставшей. Дети водят вокруг неё небольшой хоровод, а кот ластится к ней. Вот она смеется и берет на руки животное, целуя его в носик. Дети смеются, а Люмин покидает их и машет на прощание рукой. Может когда она отойдет, то улыбка сотрется с её лица и она станет привычно озлобленной? Но нет. Даже оказавшейся одной, почему? Смущенно удерживает платье, когда сильный порыв ветра собирается бесстыже приподнять его. Сердце сжимается, и тихо подтрунивает над ним. Она опять кого-то приветствует, монокуляр оказывается на столе.       Значит, вот истинная причина, по которой она так рвалась в Ли Юэ. Друзья. Город принимает её с распростертыми объятиями. В голове проносятся старые и новые воспоминания. Нет, и чего ему переживать? Нужно немного подождать и Люмин сама навестит его. Обязательно. Он же видел это одиночество, съедающее её изнутри. Она и сама как-то проболталась, что чувствует себя немного чужой здесь. Тарталья тогда не принял это во внимание, но в последние дни эта фраза так и всплывает в памяти. Люмин не уточнила, где это «здесь». На постоялом дворе, в Ли Юэ, в Гавани? Или вовсе с ним?       Надо перестать думать о ней так много. Что было в его мыслях до неё? Уже и не вспомнить. Отвлечься, а на что? На кого?       На небольшом рабочем столе лежит стопка писчей бумаги и перьевая ручка прямиком из Фонтейна. Самое время написать письмо в Снежную. Он ведь хотел этого ещё недели две назад, а потом позабыл на фоне некоторых происшествий и Люмин. Заправляет ручку и тут же ставит громадную кляксу на чистом листе. Едва ли сдерживает желание разломать на две части писчий инструмент. Начинает заново.       Буквы выводятся с трудом. Какая сегодня дата? Всерьез задумывается. А, впрочем, поставит уже на конверте. В бреду писать было легче. Откинулся на спинку стула, ноги закинул на стол, почти скинув с него чернильницу. Мысль в голову не лезла, что же он такого хотел написать им чуть раньше? А ему, случаем, не написали?       Вскакивает, наконец-то обретший новую цель. Если письмо и есть, то, скорее всего, оно в Банке Северного Королевства. До него буквально четыре минуты ходьбы по переплетам лестниц.       Натянув сапоги, вылетает на лестничные пролеты и бегом поднимается куда-то вверх, глазами высматривая знакомое здание. С ним почтительно здоровается Влад — вечный дневной дежурный, по интонации его голоса можно было понять, что его приходу он не удивлен. Заходит в знакомое помещение, в коем никогда не бывает массы народа. Секретарша Екатерина чуть кланяется ему и отдает письмо.       — Прибыло с кораблем четыре дня назад. — только и дает она пояснение, сразу же вернувшись к своим обязанностям.       Тарталья поднимается наверх, стараясь скрыть волнение. Не положено банковским служащим наблюдать за эмоциональностью их начальника. С мнимым спокойствием заходит в свой рабочий кабинет, в котором вся его работа сводится к деловой переписке и, периодически, отдаче приказов о перемещении тех или иных групп Фатуи в то или иное место, ну и ещё пару мелочей. В кабинете тихо, это располагает к чтению. Письмо подписано детской рукой Тевкра. Хочется наконец-то вскрыть конверт, но Тарталья только прикладывает его к груди и на этом моменте мечтательно уставляется на вазу с цветами, оттягивая удовольствие от прочтения письма. Ещё чуть-чуть и ему предстоит окунуться в мир детской фантазии и рассказов о доме. А потом и он напишет, что все у него хорошо, что вновь судьба уготовила ему встречу с одной маленькой путешественницей. Эх, лучше бы так мысли шли дома, а не на рабочем месте.       В дверь кто-то стучится. Тарталья кратко говорит «входите» и уставляется на дверь, откуда высунулась Екатерина с огромной стопкой бумаги, при виде которой у Тартальи сразу же заболела голова и все остальное тело. Вся гора документов тут же оказалась у него перед носом. Расчетные листы, какие-то протоколы, договоренности, расписки, приписки и одно одинокое заявление об уходе, при виде которого Тарталья только вопросительно поднял бровь. Письмо, с немалой горечью, было отложено в сторону. Он уже успел и забыть, что представляет собой бумажная работа, от которой болят не только глаза, но и спина. Что же, видно, ему предстоит погрузиться не столько в детские фантазии, сколько в расходы и доходы банковской организации.       Уже на первом документе непонятного рода, глаза стали невероятно слипаться. Нет, он точно никогда не поймет офисных сотрудников. Легче горы свернуть, нежели справиться со всей этой «горой»… Хотя, чисто теоретически, гору, состоящую из бумаги, намного легче свернуть, нежели гору в традиционном её понимании. Заманчивая идея, но выполнять, конечно, её никто не будет.       Просидев в скрюченном положении около трех часов, Тарталья наконец-то разогнулся, ощущая в спине невыносимое напряжение, будто кто-то пытался свернуть его в калачик. Стопка документов не особо убавилась, а Екатерина принесла ещё одну. Теперь можно было смело заявить, что путем принудительной бумажной работы, от него решили просто-напросто избавиться. На улице ещё светло, наверное, день близиться к трем или четырем. Часы на стене намекнули, что все же к пяти.       Письмо оказалось похоронено под какими-то листами бумаги. Кое-как встав с места, Тарталья ещё несколько минут стоит наклоненный над столом и выискивает какую-то бумагу. Но на сегодня хватит. Спина затекла, а мозг все ещё был в шоке от количества букв и цифр. А с другой стороны… Что ему делать в квартире?       Решил походить по кабинету. Достал какую-то неизвестную книгу и с умным видом полистал, даже не пытаясь понять смысл слов. Екатерина больше не заходила к нему. Делать нечего, пришлось сесть обратно за документы.       И все же, находясь в Банке, его не оставляла мысль — он здесь только ради того, чтобы Люмин было легче с ним встретиться.       Странный день. Вечер тоже. Вернулся в квартиру поздно, свет включать не стал, хоть уже в коридоре споткнулся на ровном месте. Люмин не пришла. Тарталья много раз смотрел в окно, надеясь увидеть её где-нибудь внизу, однако она, видимо, находилась где-то в иных местах.       Дом в Снежной и квартира в Ли Юэ так различались… Как живое и мертвое. Применимы ли эти понятия к помещениям — Тарталья не знал, но описать иначе их различие не мог. Здесь было так холодно и пусто, что хотелось лечь и умереть, а вот в Снежной…       Снег за окном, на улице вечная суматоха из детей и иногда взрослых, пришедших с подледной рыбалки или охоты. Незначительные разговоры с семьей, игры с младшими, обсуждение с отцом вчерашнего клева. Его никогда не тяготили эти разговоры, никогда. Ему нравилась эта простота, эти эмоций, смех, удивление Тевкра и Тони, когда матушка начинала рассказывать какие-то былины. Тарталья тоже слушал. Ему всегда выделяли место возле камина, где было теплее и постоянно сидел отец. Он и сам погружался в незамысловатые сюжеты, даже фантазировал порой. А потом всегда кто-то начинал смеяться, а затем уже все хохотали. Жаль, что они так далеко.       Хлопнул себя по лбу. Забыл прочесть письмо, но возвращаться обратно в Банк, когда Влада уже сменила Надя… Нет, пожалуй, они подождут ещё немного. Если сегодня в его руке опять окажется перьевая ручка, то Тарталья определенно разломает её на две части.       В зале он также не стал включать свет. По памяти определил нахождение тахты и улегся на неё, подложив под голову кучу подушек, почему-то до этого разбросанных по полу. От долгожданного отдыха, чуть сощурился и простонал, когда в спине что-то щелкнуло. Прикрыл глаза.       Дни в Снежной всегда были наполнены уютом, даже когда бушевали самые страшные метели. Это тяжело было объяснить, но проваливаясь по колени в снег, Тарталья почти всегда улыбался. В такие моменты на нём была забавная шапка-ушанка и теплая шуба, в которой хоть горы иди покоряй — всё равно не замерзнешь. Его захватывал простой быт — то мать попросит принести дров, то баню нужно затопить, то сходить к соседу за мукой в соседний двор в пургу. Делал все это не Предвестник Фатуи, а скорее Аякс. Тоню на плечах катал тоже он, Тевкра учил грамоте тоже. Так его называли только в кругу семьи, да соседи. Он никогда не был в их глазах великим воином, перед которым весь мир должен быть упасть в колени. Но был Аяксом.       Аякс прыгал через костер, соревнуясь с такими же детьми изрядного возраста. Он же бродил по кабакам, где однажды умудрился проиграть шапку-ушанку, таскал младших на санях и коромысла, когда матери было плохо. Слушал секреты, давал советы, делился опытом с соседями и своими родными. Его быт был прост и совсем не похож на здешний. Тарталья скучал по бытности своей Аяксом.       Тарталью целиком и полностью охватила ностальгия. Легкая меланхолия, которой никогда не было места в его жизни. Он все думал и думал, вспоминал и погружался в пучины воспоминаний. Некоторые из них казались темными и далекими, от них буквально веяло холодом. Но…       Белая-белая зима, теплый очаг и семейный круг. Он постоянно обжигал язык о горячий чай и кусал губы на морозе. Терял кучу рукавиц, играл в карты во дворе, споря на странные вещи. Иногда выходил на замерзшую воду и катался на коньках, обыкновенно ночью, чтобы его никто не видел. Лед крепкий и прозрачный, звезды танцуют на нём. Аякс всегда обращал свой взор к ним, сраженный ими наповал. Когда это было? Временные рамки словно стерлись.       Закрадывается в голову другое, совсем недавнее воспоминание. Он сидит на земле и ожидает своей смерти. Тогда Чайльд оглянулся назад и ничего не увидел. Пустота в багровых тонах, только и всего. Что если обернулся бы Тарталья или Аякс? Тяжело вновь возродить те предсмертные чувства. Ему верно служат темнота и усталость.       Оборачиваясь, Тарталья видел иву с длинными ветвями и пруд, замерзший и мерцающий звездами. Белые цветы, будто снег, простыней укрывали землю и опутывали ноги. Это были не те маленькие цветочки, которые покрывали ствол ивы. Эти намного крупнее и немного сияли. Он не видел, но знал, что в пруду много рыбы, а под деревом можно найти забытую кем-то удочку и соломенную шляпу. В нем поселилась уверенность — где-то недалеко отсюда родной дом, где его ждут.       Значит, в следующий раз он увидит эту милую сердцу картину? Неплохо, намного лучше той багровой тьмы. На ту сторону реки его переправят звезды. Чистое сияние заглушит боль, а её первая улыбка повторно расцветет в сердце самым большим и красивым цветком. Но уходить было бы грустно. Пока где-то на горизонте пританцовывает дым родного дома, пока его ждут и вспоминают…       Как оказалось, загадочные видения были вызваны дремой, ведь размышления были прерваны и возобновлены лишь на следующий вечер, когда Тарталья вновь вернулся в квартиру, ни капли не потеплевшую. В этот раз мысль не шла, но зато в голове появилась твердая установка — умирать не хотелось. Об этом он думал впервые. Наверное, слишком много дел ещё нужно переделать… Минимум — увидеться с семьей, максимум — сохранить нынешнюю картину ухода из жизни.       И хоть Тарталья успел трижды заскучать по Люмин, но эти два дня одиночества пошли на пользу. Он вспомнил все самое важное, почему-то раньше находившееся под какой-то странной дымкой. И, главное, вспомнил себя и Аякса, кем он раньше являлся и кем хотел бы стать для Люмин. Покоя только не давал пробел в воспоминаниях, объяснить который Тарталья никак не мог. Это явно было детство и с этим как-то были связаны дикие сны, снившееся вторую ночь подряд. Содержание размытое и схожее между собой. От того, что кошмары мешали ему высыпаться, под глазами пролегли темные синяки. Внимание на них обратила даже безразличная ко всему Екатерина.       На третий день нахождения в Ли Юэ, когда праздник был совсем на носу, Тарталья уже до того замучился с документами, что уже делал все на автомате, потеряв всякую волю к действиям и даже к приемам пищи. С одной стороны, он пережил небольшой духовный расцвет, а с другой нуждался в отдыхе. Работы накопилось немерено, а тут ещё и поспать нормально не получалось.       Руки до письма никак не доходили: не хотелось читать его в таком подавленном состоянии. В данный момент, он постоянно откидывался на стуле и грыз перьевую ручку, за что бил себя по предплечью, а потом вновь принимался её грызть, пока в кабинет кто-нибудь не стучался. Случалось это часто. Екатерина весьма зачастила с визитами и визитерами.       Сейчас Тарталья, просидев минуту с закрытыми глазами, опять принялся за бумажную работу и заставлял мозг работать, хотя тот хотел только спать и отдохнуть.       В дверь опять постучали и Тарталья, не выдавая своей лености, строгим голосом пригласил войти. Конечно же, это была опять Екатерина, от чьего вида Тарталья уже устал, хоть и прошло лишь два денька, из которых он лишь суммарно минут десять имел зрительный контакт с секретаршей.       — У Вас посетитель. — известила Екатерина монотонным голосом.       — Именно у меня? — он отвлекся от созерцания бумажной горы.       — Да.       — Какое-то неотложное дело? — нет, только не какая-то высокопоставленная купеческая фигура.       Екатерина поджала губы:       — Судя по настойчивости — да. Вы спуститесь вниз?       Спускаться вниз означало подняться с этого стула, означало также встречу с каким-то нелицеприятным человеком. Тарталья вздохнул и предпочел уткнуться в бумаги.       — Буду ждать здесь.       «Драконий Хребет. Исследование древней области. Запрашиваем перевод нескольких групп для дальнейшего продвижения». Тарталья хлопнул ящиком стола, доставая оттуда несколько листов и печать, одновременно послышался хлопок двери в кабинет. Гостя явно не учили стучаться — непривычное для Ли Юэ поведение.       — Холодноватый прием, тебе не кажется?       Люмин чуть ли не плыла по комнате, настолько галантными казались её движения в этом маленьком помещении. Тарталья поднял на неё глаза, хотел было удивиться, но сил не оставалось. Вышла жалкая пародия улыбочки, которую все же не удалось надолго удержать. И все-таки он определенно был очень рад её видеть, показать, правда, свою радость сейчас никак не мог.       — Ну что имеем. — он вновь уткнулся в бумаги, опомнился, поднял взгляд на Люмин и жестом указал ей на кресло, стоящее напротив его стола. — Присаживайся.       Люмин не обратила на эту вежливости ни капли своего внимания. Она бродила по кабинету, почему-то уверенная в том, что ей можно проводить ладонью по гобелену с изображением символики Фатуи.       — Хороший кабинетик. — и правда, тут и окно и дорогая мебель, но вот Тарталья выглядел хуже обычного, Люмин несколько минут молча смотрела на его опущенную голову и уставший взгляд. — Кажется, бумажная работа выматывает тебя побольше странствий.       — Верно подмечено.       Она хотела фыркнуть на такие односложные и официозные фразы, но решила войти в его трудное рабочее состояние и из солидарности промолчала, продолжая осматривать кабинет. Наконец-то Люмин добралась до стола. Тут, наверное, должен лежать прямой приказ от Царицы, где Тарталье приказано ликвидировать назойливую путешественницу. На первый взгляд в бумагах не было ничего из ряда вон выходящего, а вот запечатанный конверт под кипой разбросанных документов…       — Можно взглянуть? — конечно, она воспользовалась положением Тартальи, но надо же точно узнать, не ведется ли на неё активная охота. Тем более на её просьбу он только кивнул, а потому от дальнейшей ответственности Люмин освобождается.       Вытянула кое-как конверт, в глаза сразу бросился детский почерк. Люмин едва сдержала торжествующую улыбку. Искала медь, а нашла семейные письма Тартальи. И все же… Она многозначительно встряхнула конверт, пытаясь перетянуть внимание Тартальи с бумаг на себя. Он устало на неё взглянул, а затем заметил конверт и чуть ли не перевернул стол, когда вскочил и протянул за ним руку. Люмин лишь игриво отодвинулась и подняла руку с письмом вверх.       — Ну ты же сам разрешил. — ох уж эта хитрая улыбка и шальные огоньки в глазах. — Или я тебя неправильно поняла?       Тарталья сжал руку в кулак, протяжно вздохнул и повержено сел в кресло. Нечего жаловаться, надо было быть внимательней. Он с сожалением смотрел то на конверт, то на девушку, держащую его.       Сегодня на неё впервые подействовал его уставший взгляд. Люмин нехотя протянула ему конверт: не будет же она читать переписку Тартальи с его семьей, это слишком даже для неё. Хотя, кто его знает, может там засекречен план по захвату мира.       — Ладно-ладно, забирай. — будто делая ему одолжение, Люмин тряхнула конверт и хотела положить на стол, вот только Тарталья покачался головой, препятствуя её действию.       — Читай вслух.       О, этого Люмин не ожидала. Она ошарашенно взглянула на Тарталью, вальяжно и ожидающе развалившегося в кресле. Его взгляд был серьезен, на лице даже не играло никакой подлой улыбки.       — Нет, я не собираюсь читать твои переписки с домашними. — и правда, зачем ей знать какие-то там мелочи жизни из Снежной. Люмин показалось, что она зашла слишком далеко и залезла в зону интимного.       — Минуту назад ты хотела делать иначе. — Тарталья прикрыл глаза и чуть сполз с кресла, давая затекшей спине отдых. — Читай.       Вот как. Теперь она оказалась припертой к стенке. Люмин оперлась о кресло, не став садиться в него. С мнимым безразличием вскрыла конверт, повертела в руках, вытряхнула из него бумажку, а точнее целых две. Одну отложила в сторону, а другую развернула. Это было само письмо, написанное все той же детской рукой. Пришлось применить всю свою догадливость, чтобы определить написанное в первой строчке. Тем временем Тарталья просто молился о том, чтобы Тевкр не написал ему что-нибудь странное и непонятное. Пускай там будут просто рассказы о очередной игрушке или про подледную рыбалку… Люмин прокашлялась и стала зачитывать:       — «Дорогой братец!». — Люмин замолкла, пытаясь различить дальнейшие детские каракули. — «Пишу я, Антон и Тоня». У тебя несколько младших?       — Да. Тевкр, Антон и Тоня. Тевкра знаешь, остальные, поверь на слово, тоже замечательные дети.       — Он твоя копия. Уменьшенная. — Люмин не стала добавлять, что маленькая копия ещё менее зловредная и опасная. — Только ты без веснушек.       — Раньше были. — он не собирался открывать глаза, но чувствовал, как Люмин прожигала его взглядом.       Она попыталась представить взрослого Тарталью с веснушками. Получалось… Миленько? С веснушками он мог бы казаться вполне безобидным.       — «Когда ты…».       Тарталья протянул через стол руку и попросил отдать письмо. Люмин закатила глаза, ей не хватило пару секунд, чтобы полностью разобрать следующее слово.       Он кое-как открыл глаза и стал читать, без всяких задержек на каждом новом слове:       — «Когда ты вернешься в Снежную? В Ли Юэ совсем нет снега, мама говорит, что это плохо влияет на здоровье. Снег должен быть, а у вас его нет. Приезжай домой, снега куча». — Тарталья ласково улыбнулся, сердце теплом отзывалось на почерк родной руки и такую своеобразную детскую заботу. — «Мама в порядке, папа тоже. Мы с Тоней подрались на сосульках, больше я с ней не разговариваю. Антон спит. Всегда спит, когда с ним уже можно будет играть? Меня заставляют учить арифметику. Скукота, лепить снежки веселее». — дома все в порядке, мысль об этом грела. — «Представляешь, кому-то нужно доказывать, что круг это круг, а квадрат это квадрат?! Разве не видно, что круг как солнце, а квадрат как наш стол? Не люблю математику».       Люмин все же тихо опустилась в кресло. Она с задумчивостью слушала Тарталью, в чьем голосе впервые слышала слабую нежность. Строки о беззаботном детстве вгоняли её в тоску о далеком прекрасном.       — «И ещё. Я сначала не хотел писать, но мама меня заставила. Я обменял твою старую фигурку какого-то Педролино на твою собственную! Теперь ты всегда охраняешь меня по ночам». — Тарталья нахмурился и стукнул себя кулаком по коленке. — Мою фигурку на фигурку меня! Невосполнимая потеря… — он даже хмыкнул и обиженно поджал губы. Его никак не отвлекало присутствие в комнате Люмин. — «Папа сказал, что я могу ещё продать твоих солдатиков, но они мне нравятся». И почему моим имуществом распоряжаются как хотят?       — Неужели тебе так нужна фигурка Педролино для душевного спокойствия?       — Не так уж и нужна, но, понимаешь, детство и все такое… — он обреченно вздохнул. Ну вот, ещё одна частичка детства утрачена, зато Тевкр будет спать спокойно под надзором старшего брата. — «А ты больше не виделся с сестричкой Люмин?». — Тарталья удивленно поднял брови, почему-то он не думал, что Тевкр решит вспомнить её спустя полгода с момента их встречи. Люмин, заинтересовавшись, подвинулась поближе к столу и стала в трижды внимательней слушать. Тарталья неловко продолжил зачитывать, искренне надеясь, что в письме не прозвучит что-нибудь эдакое. Однако детская мысль не получила особого продолжения. — «В общем… передавай ей привет. И скажи, что я очень хочу ещё раз её увидеть! Мама спрашивает, как у тебя дела и переживает. Я ей говорю, что ты просто продавец игрушек, что с тобой может приключиться? Мы все ждем тебя дома. Приезжай. Со скукой, Тевкр и все-все-все». — оригинальность в конце письма немного рассмешила и Тарталью, и Люмин. — Привет из Снежной, Люмин.       Она искренне улыбнулась. Откуда прислать «привет» ей? Пока Люмин думала, Тарталья вытащил из-под её локтя второй листок и стал разворачивать его, ожидая какого-нибудь рисунка — Тевкр частенько прикладывал твоё творчество к письмам. Когда Тарталья начал над чем-то смеяться, Люмин взглянула на него с вопросом, но ей лишь молча протянули рисунок.       Не этого она ожидала, да и почему она изображена такой крошечной?! И ещё с таким недовольным лицом. На рисунке трое — Люмин, Тевкр и, как же без продавца игрушек, Тарталья. Они держатся за руки, выглядит так, будто их связывают близкие отношения. Посередке Тевкр, по бокам — Люмин и Тарталья. Отчего-то рост девушки чрезвычайно преуменьшен, а вместо улыбки — недовольная мина; Тарталья наоборот высоковат и улыбается; Тевкр больше всего похож сам на себя, особенно веснушками, проставленными коричневым карандашом. Фон отсутствует, они просто парят в воздухе, даже травы под ногами нет.       — Я действительно выгляжу настолько злой? — Люмин передает рисунок Тарталье, все ещё улыбающемуся. — И почему только спустя полгода твой братец решил вспомнить про меня?       — Он и не забывал, ты не впервой фигурируешь у него на рисунках и в письмах. А что касается твоего вида… — он покопался в воспоминаниях, причем в самых недалеких, и вспомнил частую угрюмость, холодность, да и потаенную раздражительность. — Просто дети хорошо чувствуют эмоции взрослых, даже если они их тщательно скрывают. Люмин загрустила и попросила рисунок обратно. Недовольная, излишне холодная, злая — такой она запомнилась этому маленькому ребенку?       — На других рисунках я тоже такая?       — Пожалуй, лишь чуть-чуть. — он встает из-за стола и подходит к окну с оранжевыми занавесками, опирается на подоконник и глядит куда-то вниз улицы. — У меня в квартире лежат остальные письма, в том числе и рисунки. Там ты совсем другая.       Рисунок отложен в сторону, Люмин внимательно следит и, прикусив губу, чего-то ждет. Она давно не видела Тарталью в таком размякшем состоянии, что успело произойти за это время, пока они не виделись? Всего лишь двое суток, чуть больше. Они словно поменялись местами, ведь обычно именно Люмин выглядит помятой и уставшей, а Тарталья весьма активным и беззаботным, хоть и с какими-то своими особенностями. Что-то определенно тяготило его, но она не хотела расспрашивать, если ему надо — сам расскажет или спросит. Было так непривычно смотреть на его понурый вид, даже самой чуть взгрустнулось.       — А какая я там? — Люмин беззвучно встает с кресла и ещё раз бросает взгляд на рисунок. Может, для Тевкра она не совсем злюка.       — Какая? — ему вспоминаются не письма и не рисунки, а совсем другое. Улыбка без тени надменности, улыбка без ехидства. Улыбка, улыбка, улыбка. Восхищение в глазах других, милосердие — в её. — Добрая, великодушная, всепрощающая, милосердная, добродетельная. Героиня, одним словом. Двумя словами, идеальная героиня. С одинаковым рвением спасающая кота и древний город. — он повернулся к ней и попытался разглядеть в её глазах какие-то эмоции. — Именно такая.       — Разве?       — Да.       Её поразила твердость, с которой Тарталья высказал ей эти слова. Это было мнение не Тевкра, а его собственное, но всё же Люмин решила начать немного с другого. Ей тоже есть что сказать.       — А мне кажется, что в глазах Тевкра идеальный герой кое-то другой. — делает вид, что ничего не поняла. — Я помню блеск в его глазах, когда он смотрел на тебя, да и просто посмотри как он нас рисует. И кто здесь самый идеальный герой, лучший продавец игрушек в Тейвате и просто замечательный брат? В глазах Тевкра, это, конечно же, ты. А для других? Разве ты идеальный герой? — Люмин подходит к нему ближе, чуть отталкивает мешающего Тарталью и открывает нараспашку окно. — Если смотреть через призму общественного мнения, то да, тут идеальный герой я. — она высовывается из окна, а Тарталья непроизвольно дергается, боясь, что она может случайно выпасть. — Ты сейчас смотришь на меня именно через эту призму.       — Допустим, но ведь ты правда такая.       — Пожалуйста, не смотри на меня их взглядом.       Между ними повисла тишина. Улица внизу почти безлюдна, все ещё на работе, а туристы предпочитают другие районы; в кабинете только и слышно, как ветер играется с листами бумаги. Редким прохожим нет до них дела, их фигуры почти незаметны. Люмин несколько секунд раздумывает, не будет ли ещё одной ошибкой, если она… Столько раз об этом думала и никак не может прийти к смирению, ведь она уже совершила ошибку, оставив его в живых. Но была ли это ошибка Люмин? Может, ошиблась идеальная героиня в ней, а не сама Люмин?       Она оборачивается к нему, смотрящему на тени в комнате. Стараясь не думать о последствиях своих поступков, Люмин протягивает к его лицу раскрытую ладонь. Тарталья моментально реагирует на это и хочет перехватить её руку, но не решается.       — Доверься мне на минутку. — его кожа на лице суховата и грубовата, Люмин, с замиранием сердца, заслоняет ему взор своей ладонью. — Кого ты видишь?       Её касания — ожоги на лице, её слова — колотые раны на сердце. Он в первый раз чувствует её дрожь, когда Люмин вот так, чуть властно и своевольно, закрывает ему глаза. Кого видит? Усталость внезапно исчезает, может это она так на него влияет? Он только чувствует и горит, но все ему подсказывает, все кричит о том, что нужно ей сказать всю правду.       — Чужестранку в необычном платье. С вечной улыбкой, но холодным взглядом, стоит попасть ей в опасность. Немного выдающийся человек, с определенным опытом за плечами. — их первые встречи сугубо по делу. — Опытная путешественница, возможно, достойный противник. Умеет искать правильный подход к людям. Немного подозрительна. — чуть дальше, чуть глубже. — Настойчива, красноречива, сильна. Закаленная в боях, движения уверенные и сильные. — с каждой встречей она открывалась по новой, немного выдающийся человек перерос в исключительную личность. — Умна, очень сильна, быстра, но не слишком вынослива в сражениях. Огромный боевой опыт. — её образ рисуется перед глазами, прямо там, где она сейчас и стоит. — Мой главный стыд, моё первое поражение. Причина моего падения. — становится неловко, правильно ли он все говорит? Куда сейчас устремлен её взгляд?       — Продолжай. — её спокойствие становится его спокойствием.       — Скрытная, почти никогда не злится на людях. Добродетельная и очаровательная странница с железной волей. Раздражительная, саркастичная, ледяная с врагами. — все же отчего-то пощадившая его. — Милосердная. Подозрительная и отрешенная, а затем внезапно одинокая. — её рука чуть дрогнула, он не видел её лица, но чувствовал, что на нём не стоило ждать и тени улыбки. — Одинокая, загадочная, манящая. — манили её волосы, глаза, взгляды, мимолетные улыбки, плавные движения вдоль его сердца, голос то теплый, то сочащийся ядовитым соком. — Непонятая, раздражительная и грозная. Исключение из исключений.       — Всё?       — Умеющая одинаково хорошо сражаться и находить невидимые пути к людям. — нет, это не конец, но близко к нему. — Любящая поспать, погулять в одиночестве и позаниматься странными делами. Предпочитающая людям солнце, однако по-прежнему тянущаяся к ним. — об этом говорит её рвение в Ли Юэ, несмотря на то количество времени, выделявшееся ею на лежание в сене. Последние слова. — Одновременно далекая и близкая. Мой товарищ и друг.       Тарталья убирает её руку со своих глаз, но не выпускает. На Ли Юэ медленно опускается закат. На опущенных ресницах играют лучи засыпающего солнца. Она прекрасна в любом свете, в дневном, утреннем и предзакатном. С безвольной ладонью в его ладони, с мечом в руке, направленном на его горло. Её улыбка окрашивает день в яркие краски, её взгляд дарит ощущение жизни. И сердце будто чувствует это странное влияние и потому пускается в пляс, кровь в жилах бурлит, явно желая большего. Сказать ей, многое сказать, что вот, все в нем кричит и грубо орет, ведь она принесла в жизнь позабытое чувство, позволяющее отвлечься от реальности, Фатуи, вечной схватки с другими и сами собой. Это же люди называют спокойствием?       Он сжимает её ладонь чуть крепче, будто боится, что Люмин может исчезнуть, как два дня назад. И сразу перед глазами появляется тот темный синяк, оставленный его же рукой. И раны и переломы, и её крик, взметнувшийся тогда птицей в небо. И грозные очи и праведный гнев. Всему этому лишь одна причина — он сам. Возвышенное в нём спадает вниз, вместе с сердцем, внезапно остывшим и охладевшим. Ослабляет хватку и ждёт, когда её ладонь выскользнет из его.       — Так кого же ты видишь пред собой? — она сама хватается за его ладонь, поднимая взгляд из-под темных ресниц. Воздух звенит тишиной, мир заснул и пробудится лишь тогда, когда она этого пожелает.       — Только тебя. В сердце — взрыв, заглушивший рассудок, итак помутненный её отсутствием, страшной усталостью и дикими снами. Неразбериха чувств, суматоха в мыслях, а в центре мира по-прежнему Люмин. Тело гудит от её довольного взгляда, неужели он позабавил её тщеславие? Она улыбается, а он плавится, особенно когда Люмин тянется к его второй руке и переплетает их пальцы. Сквозь ткань перчаток все ощущается странно, их неотрывный зрительный контакт переходит в краску на щеках у Тартальи, а неожиданная близость — в дрожь пальцев. Он точно сейчас сгорит, но можно хотя бы не одному?       — Меня? — усмехается, лукавая улыбка только разжигает взаимный костер страстей. Его неловкость, честность, искренность, румянец — все это заводит, делает дыхание более тяжелым и прерывистым. Нужны слова, подтверждение того, что Тарталья видит именно её. И больше никого, никаких национальных героинь и добродетельных путешественниц. Она кидает взгляд на улицу, куда из офисов посыпались люди. Шум, гам. Остается лишь надеяться, что их не слишком сильно видно.       Она тянет Тарталью к себе, тот, словно тряпичная кукла, повинуется и наклоняется к ней. В дверь кто-то стучит, но их это не волнует. Слишком шумно, но им нужна тишина. Не выпуская его рук, встает на носочки и едва слышно шепчет на ухо:       — Назови имя моё.       Он сейчас точно умрет, погибнет в поединке между здравым рассудком и пожаром чувств. Она не стала убивать его тогда лишь потому, что приготовила ему участь похуже. Быть прикованным к месту янтарным взглядом и тонкими бледными пальцами, вновь слышать её кричащий шепот, краснеть, словно во время страшной болезни. А может это и впрямь болезнь? Душевная, но почему-то сжимающая границы грудной клетки, куда больше не вмещается сердце, почти задохнувшееся в огне.       — Люмин.       Названная по имени расплывается в улыбке и отпускает его руки, стук в дверь повторяется. Она отходит от измученного душевной мукой Тартальи и опускается в кресло. На ней нет и следа пожара, тлеющего в нём. Только довольство и странная улыбка. Кажется, гость очень настойчив, а у кое-кого язык отсох, чтобы даже слово промолвить. Её имя обожгло нёбо и горло. Тарталья умоляюще смотрит на Люмин, та закинула ногу на ногу и оперлась о стол. Немое «пожалуйста» услышано.       — Входите. — она говорит это с невероятной будничностью в тоне, будто гость заявился к ней, а не к лишившемуся дара речи Тарталье.       Кто-то за дверью медлит. Люмин ждет нарушителя спокойствия с уготованным ему грозным взглядом. Тарталья, пытаясь утихомирить румянец, высовывается из окна и жадно вдыхает воздух. Не хватало того, чтобы его кто-нибудь увидел в таком состоянии.       Дверь приоткрывается и в кабинет стеснительно входит какой-то неизвестный Люмин мужчина, одетый весьма богато, но немного неряшливо. Пока он озирается по сторонам, Люмин складывает в конверт рисунок и письмо Тевкра. Тарталья оборачивается и придает лицу строгое выражение, хотя в купе с по-прежнему красными ушами, это выглядит немного забавно и мило.       Мужчина сердечно здоровается с Тартальей и с долькой страха оглядывается на, по его мнению, постороннюю личность в комнате. Видно, говорить при Люмин он не намерен. Тарталья с радостью бы вышвырнул его отсюда, но так дела не делаются.       — Я пойду, спасибо за теплый прием. — Люмин встает с кресла и направляется к двери показательно медленно.       — Подожди. — Тарталья убеждается в том, что она останавливается у двери и ждет его. Пригнувшись к столу, что-то старательно и быстро пишет на небольшой бумажке для заметок, которые никогда раньше не использовались. Держа белую бумажечку в двух пальцах, передает её Люмин со словами. — В любое время дня и ночи.       Будь у неё хвост, она обязательно бы вильнула им, но в реальности её уход ничем не запомнился. Люмин даже не оглянулась. Тарталья несколько секунд смотрел на дверь, а, скрепя сердцем и зубами, всё же вернулся к своему гостю, который, по видимости, пришел просить о переносе срока выплаты кредита.       И когда состоится их следующая встреча?       Первые два дня в Ли Юэ Люмин провела в ужасной беготне, тем не менее сопряженной со смехом и радостью встреч. Атмосфера предстоящего праздника вселяла в неё крайнее возбуждение, а раз этот праздник посвящен отчасти еде, то к возбуждению также прибавлялось извечное урчание желудка.       Итак, за два дня Люмин успела: встретиться с Кэ Цин, обсудить с ней немаловажные вопросы, узнать легенду о Боге Очага, подозрительно взглянуть на Гобу, множество раз поговорить с Сян Лин, передать телеграмму повару из «Ваншу», пересечься с Ци Ци, Бай Чжу, Синь Цю, Чунь Юнем и Ху Тао, а также мельком увидеть Чжун Ли, слушавшего какую-то оперу на открытом воздухе, и Гань Юй, почему-то перепуганную. Ко всему этому также прибавляется тот факт, что они с Кэ Цин взялись за одно интересное дело по раскрытию личины Бога Очага, которое с успехом завершили. Благо, плата за потраченное время была как всегда велика и потому Люмин с радостью слушала звон моры в своем кошельке, да и время она провела отлично. Ли Юэ всегда удивляло её своими живыми легендами. Празднование начнется завтра днем, одновременно с состязанием поваров, на котором она обещалась присутствовать как почетный гость.       Сейчас же она проворно выскользнула из Банка Северного Королевства и, завернув на какую-то лестницу, развернула бумажку, врученную ей Тартальей. Адрес, ага. Люмин несколько раз внимательно перечитала, запомнила и спрятала в незаметный карман на платье, предназначенный как раз для таких бумажек. Произошедшее между ними несколько минут назад может и волновало Люмин, но не настолько сильно, как это могло бы быть. Город зарядил её своей бушующей энергией и оттого она не могла иногда сдержать какие-то неясные порывы. Таким образом, за эти дни она уже успела успокоить Нефритовое Равновесия, подержав девушку за руки, и загрести в объятия одновременно и Синь Цю и Чунь Юня, один из которых покраснел, а другой дружески похлопал её по спине. В Ли Юэ не приняты такие нежности, особенно на людях, особенно если ты знаменит. Нарушая эти неписанные традиции, Люмин чувствовала себя отчасти бунтаркой. И, конечно, когда она вот так обошлась с Тартальей, в ней тоже играли частички бунтарства, похожие на игристое шампанское, клокочущее в груди. В общем, пока Люмин находилась в кипящей толпе, мысль её летала от одного предмета к другому, ни на чем особо не останавливаясь, хотя в кабинете Банка всё было немного по-другому. Там её взгляд остановился сугубо на одном — на Тарталье, так очаровательно краснеющим от одного её касания. Её это искренне забавляло. Предвестник, а в обморок падает от любого касания! Кому рассказать? Но ведь и у неё самой сердце замерло, даже целых два раза. Когда описывал её с такой осторожностью, а затем произнес её имя с такой интонацией, будто давал какую-то чрезвычайно важную клятву всему сущему.       Свернув в переулок, Люмин уже растеряла львиную долю своей беззаботности, которой преисполнилась чуть раньше. Во-первых, почему её так волновали его слова. Во-вторых, отчего она позволила своей игривости вылиться на Тарталью. И в-третьих, как она вообще это себе позволила?       Нет, Люмин ещё вчера перед сном обсуждала сама с собой все свои будущие контакты с Тартальей, ставшим, как она сама себе признавалась, весьма исключительной личностью для неё. И такое своеволие туда явно не входило. Никак, абсолютно. И ещё ей точно не нравилась внезапно появившаяся важность в его словах, хотя она была там и ранее. Ладно, одно странное происшествие ещё ничего не меняет, правда же? Адрес тоже. И все-все остальное также ничего абсолютно не меняет, уверяла себя Люмин, пока просачивалась между двух домов. Итак, занятие на вечер найдено — ей предстояло разобраться в том, как все же их вражда смогла перетечь в… Сокровенную дружбу. И ведь не просто вражда, скорее самая настоящая ненависть, причем взаимная. Это не укладывалось в голове, ведь человек, которого она всем сердцем желала видеть мертвым, теперь оказался для неё настоящим другом. И хоть за два дня разлуки Люмин действительно не успела особо соскучиться, но ведь это было временно. Стоит ей вновь отправиться в странствие и?..       Влившись в толпу, Люмин заключила, что будет просто скучать по нему, путешествие у них выдалось славное. Благо, это ещё можно повторить, если Тарталья не передумает. Им все ещё предстояло кое-что выяснить. К слову, Кэ Цин и Катерина дали ей небольшую наводку на одного странного человека. И вообще, Люмин не просто так собиралась навестить Тарталью в Банке, она как раз-таки хотела с ним это обсудить. Что же, придется побеспокоить его ещё раз. Сегодня вечером, он ведь сам сказал, что можно заглядывать к нему в любое время дня и ночи!       Внутри что-то грызло, но Люмин продолжала бесцельно идти сквозь толпу. Внезапный приступ отчуждения поместил её в вакуум. Она пыталась стать частью движения, но оно отторгало её. Остро стала ощущаться собственная чуждость миру. Вот черт, она ведь несколько дней подряд успешно избегала этого. Кажется, она не должна этого чувствовать. Движение должно было размыть границу между ней и людьми. А они текут мимо неё, живут каждый своей жизнью. Национальный герой — картинка и кумир, которому лишь хочется пожать руку. Пожалуйста, сколько лет живи, столько лет учись. Люмин до сих пор не может принять простую истину — людям искренне на тебя всё равно, пока ты не делаешь чего-то, что лично касается их. Будь ты хоть трижды героем, твои подвиги в толпе — ничто. Тебя и не узнают, каждый спешит навстречу своей собственной жизни. Куда же бежать Люмин? Их движение различается, оттого толпа и не помогает ей раствориться и забыться. Вчера её движение полнилось смыслом, а сейчас потеряло его. И правда, куда же она собиралась направиться? Все дела переделаны, что теперь?       Сердце бьется чаще, нет-нет, у неё же есть цель, прямо сейчас придумает! Как насчет встречи с.? Бесполезно, встречи надо обговаривать, вгрызаться в позвонок чужой жизни слишком подло. Нужно вернуться в начало. Итер, дорогой Итер. Казалось вот, цель найдена, так действуй! Но как дотянуться до него в этом городе, в этом мире? Цель есть, но она не видит пути её достижения. В душе происходит диссонанс, разрыв, пути нет, цель следом испаряется и опять сводит скулы от неоднородности её и толпы.       Целых два дня она придавалась беззаботности, погруженная в толпу, на время став её частью. Все эти встречи, пересечения, взгляды — оно все вокруг неё, обтекает, точно так же как и это движение. Всё мимо неё, она лишь вертится вокруг да около. Спасай кота и будешь частью жизни несколько часов, помогай людям — будешь вознагражден целью. Сроднишься с безразличной страшной толпой, бегущей со своими целями. Кому помочь теперь? Люмин озирается в поисках возможной цели — нет, ничего нет.       Столько знакомых, столько людей. Даже если она заявиться к той же Кэ Цин, её, конечно же, никто не прогонит, а выслушает и напоит чаем. К кому угодно заявись, может они и будут рады, но разве это то, чего она ищет? Она явится в их жизни яркой кометой, жгучей звездой, но неизбежно потухнет через время. Кто из ныне живущих готов разделить с ней её вечные странствия? Разделить радость, горе, боль, страх, обиды, ненависть, счастье и, в конце концов, жизнь? Как это эгоистично с её стороны. Нельзя требовать от людей такого. Особенно, если ты исчезаешь первым.       В Люмин что-то в очередной раз надломилось, пошло трещиной по сердцу. Как же она хочет стать бесчувственным механизмом, без этих глупых переживаний, длящихся несколько тысячелетий. Она много раз говорила себе, что надо перестать надеяться на исцеление через движение. Для человека, вроде неё, это временная мера. Как только чудодейственное влияние закончится, всё станет ещё хуже, чем было до этого. Опять Люмин ведется на удочку жизни. Пора перестать питать какие-то надежды, нужно просто… Она ухмыляется, сдерживая рыдание. Нужно просто что? Даже этого не знает.       Разбитые иллюзии острыми осколками впиваются в тело, Люмин останавливается и перестает поддаваться толпе. Стало душно, голова чуть закружилась. Она пытается протиснуться сквозь людей, но вновь оказывается влекомой куда-то в сторону. Ещё никогда так четко не была видна граница между ней и ними. Они буквально отрезаны друг от друга невидимой рукой, совершенно не подумавшей о том, что будет с теми, кто попал на одну сторону с Люмин. Сами собой опускаются плечи, сил противиться нет, остается только разглядывать лица. Круглые, румяные, бледные, худощавые, скуластые, с большими и тонкими губами, с узкими и широкими глазами. Радостные, счастливые на той стороне. Кто-то улыбается ей, видимо узнав, она еле-еле выдавливает из себя ответную улыбку и продолжает бесцельно идти. Замкнутый круг, не вырваться.       Стеклянными глазами смотрит куда-то на детей, играющих в пиратов. Она уже до порта дошла. Корабли высятся гигантами, а портовые работники всё ещё снуют туда-сюда, их рабочий день ещё не закончен. Люмин наконец-то останавливается перед большим судном и смотрит на него странно, будто оно может дать её какой-то ответ. По палубе беспокойно прохаживается беловолосый чужестранец, будто сбежавший из Инадзумы. Их взгляды встречаются, но тут Люмин окликают.       На звон своего имени она оборачивается и видит Тарталью, идущего к ней. Его движению препятствуют рабочие, несущие куда-то огромную деревянную балку. Он кидает злой взгляд на уже ушедших рабочих, а потом быстрым шагом бросается к Люмин. И опять ему дорогу кто-то преграждает и тут он уже срывается на какого-то мужчину, явно оторопевшего. Их перепалка чуть ли не выливается в драку. Интересно, он тоже на другой стороне? Люмин приходится вмешаться и буквально оттаскивать взбесившегося Тарталью.       Отведя его к самому краю подмостков, грозится скинуть в воду, если не успокоится. Он нервно трясет головой и зло вздыхает, ему явно надо выпустить пар, но Люмин не хотелось бы находиться в этот момент рядом.       — Идиоты. Один, второй, третий. — перечисляет кого-то. Что-то подсказывает, что первый из идиотов это тот мужчина, прервавший их тишину. — Все идиоты. Заявиться лично ко мне в кабинет и просить оттянуть и так оттянутый срок, а другой хотел уволиться! У нас, понимаешь, «увольнение» очень близко граничит с «дезертирством». И как я должен был на это реагировать? Сказать, да, конечно, на ближайшем пароме отправляйся в Снежную? — он развел руками и отвернулся от Люмин. — И вот, пожалуйста, третий. Неужели нельзя просто взять и не мешать людям? — он прекрасно понимал, что мешал в этот момент людям только сам, но пока в нем горело жгучее недовольство. — Нет, нужно обязательно именно сейчас было перетаскивать какие-то балки, преграждать дорогу именно мне. И ведь пока я шел сюда, меня несколько раз пихнули в бок и даже не обернулись. Стоит мне сейчас отойти и в меня обязательно кто-нибудь врежется.       Его гневная тирада подошла к концу. Брови и лицо продолжали выражать крайнее недовольство и раздражение, руки упер в бока и теперь следил за какой-то одиноко-печальной лодкой, плавающей в дали от Гавани.       В последний раз шумно выдохнув, развернулся обратно к Люмин и только сейчас замечает её пожухший видок. Что успело случиться за промежуток меньше часа? Кажется, она тогда цвела жизнью, а сейчас вернулась в своё типичное понурое состояние.       — Зачем ты меня искал? — на опережение спрашивает она, будто другой причины нахождения Тартальи в порту быть и не может. Хотя это чистейшая правда.       — Начистоту? — унылый взгляд Люмин был слишком красноречив. — Я просто подумал, что мы можем и не встретиться завтра, а мне нужно кое-что обсудить и спросить. Просто, знаешь, ты то тут, то там, тебя и не поймать. — он что-то тянул, не договаривал, в порту всё действовало на нервы.       — Пойдем отсюда. — ей уже надоел пристальный взгляд беловолосого чужестранца с корабля, что-то нашедшего в ней.       Не давая ему времени на «одуматься», пошла куда-то вперед, в сторону портового рынка и кучи непонятных зданий позади него. Лавки уже сворачивались, а вот странного вида заведения кишели жизнью. По некоторым выражением было ясно, что здесь после тяжелого дня собирались отдыхать портовые рабочие.       Люмин остановилась возле какой-то не очень презентабельной двери и взглядом пригласила Тарталью войти первым. Когда он скрылся в здании, Люмин подозрительно оглянулась вокруг, в надежде, что никто из Цисин не увидит, как она шастает по подобным кабакам. Никого, ну и хорошо.       Зайдя внутрь, она стукнулась лбом в какого-то пьянчугу, успевшего за три минуты после окончания рабочего дня напиться вдрабадан. Он хотел что-то ей сказануть на горячем и красноречивом портовом языке, но его развернул к себе Тарталья, подоспевший на помощь к Люмин. Сказав пьянице пару ласковых, Тарталья, будто и не говорил ничего матерного, вместе с Люмин прошелся к дальнему столику, явно отвоеванному у какой-то кучи игроков, которые теперь зашуганно на него озирались. Как истинный джентльмен пригласил Люмин за стол, дождался пока она усядется и только потом сел сам.       Подбежавший к ним помощник здешнего бармена что-то залепетал про заказ. Тарталья отрицательно покачал головой, а вот Люмин попросила что-нибудь покрепче, желательно с закуской. Тарталья вытащил откуда-то кошелек, отсыпал помощнику прилично чаевых и, не замечая возражающий взгляд девушки, заплатил за неё.       — Можно было без этого. — деньги у неё сейчас водились и уж как-то заплатить за алкоголь она могла.       — Забудь, мне в любом случае нужно было заплатить за взбучку, которую я тут только что устроил. — он взглядом указал на отсевших ещё дальше картежников. — Зато относительная конфиденциальность.       Словно для приличия, они несколько минут молчали и, получив свой заказ, с бонусом в виде странного пойла, стали говорить.       — Не думала, что ты знаком с здешним «этикетом». — в кабаках всегда были какие-то неписанные правила, одно из них — кто платит, тот и прав. Но, справедливости ради, стоит заметить, что данное правило распространяется также на весь остальной мир. Ещё одним таким пунктиком здешнего этикета являлось умение выразить свою мысль доходчиво и понятно для собеседника, используя при этом только нецензурную брань. На самом деле в первое время знакомства с городом, Люмин была шокирована тем, что не все в Ли Юэ порядочные и честные, но сейчас уже привыкла и даже находила в этом какое-то особое очарование, такая тайная жизнь города, пускай чуть и некультурная, была отчасти ей по душе. Может от того, что редко в мире встретишь человека, способного искренне и с выразительностью послать тебя куда подальше. В общем, её никак не напрягал запах рыбы, пота, спирта и курева, дымом стоявшего во всем помещении. Скорее даже расслабляло. И ещё сильнее расслабляло нахождение здесь Тартальи, успевшего рассказать здешним выпивохам где раки зимуют. По видимости, они зимовали где-то на окраинах Снежной.       — В Снежной мне часто приходилось бывать в подобных заведениях. — Тарталья принял расслабленную позу, заложив руки за спинку стула. Он с отвращением смотрел на странный напиток, поданный в качестве бонуса. — Но этот алкоголь… Это что-то.       Плюсом кабаков определенно было то, что духота, царящая в них, занимала все пространство в голове, пинком выгоняя оттуда все остальные мысли. И Люмин умело пользовалась этим нюансом, когда появлялась возможность. Глотнув свой алкогольный напиток, она чуть ли не поперхнулась от ужасного вкуса и отчаянно откусила горбушку хлеба, пытаясь подавить чересчур сильное жжение в груди. Тарталья пока забрал напиток себе и пытался в нём что-то разглядеть, но судя по забавному движению носа, он скорее унюхал ядреный запах.       — Что это такое… — по всему телу расплывался ком жара, а во рту до сих пор стоял ужасный вкус. Люмин поморщилась и отобрала стакан у Тартальи. Её заворожила мутность стекла и его грязная поверхность. Напоследок сделала ещё один глоток и усердно замотала головой, будто от этого движения вся горькость куда-то исчезнет.       — Судя по всему, самогон. — его взгляд внимательно скользил по Люмин, на которой даже румянца не было. Она только облокотилась о деревянный стол и положила подбородок на свои сцепленные ладони. — Не думал, что в Ли Юэ можно встретить что-то похожее.       — Это тоже что-то из Снежной? — не дожидаясь ответа, она, качнув головой, недовольно буркнула. — Холодец, самогон, борщ… Вы только этим и питаетесь?       Тарталья искренне засмеялся на весь кабак, случайно притянув к себе всеобщее внимание. Люмин только развела руки в сторону, делая вид, что не сказала ничего глупого. Пускай это будет запланированная шутка, а не следствие от пятиминутного нахождения в кабаке.       — Благо, но нет. — возможно, находись они где-нибудь в другом месте, Тарталья вполне и мог бы описать ей иные изыски кухни Снежной, но сейчас у него было насущное дело.       — К слову, пока я не забыла. — действительно, вдруг ей опять в голову что-нибудь взбредет и она выкинет ещё что-нибудь более странное. — В общем, мне нужна твоя помощь. — Люмин так тяжело вздохнула, будто её слова имели реальный вес.       Он, тоже облокотившись о стол, приблизился к Люмин и серьезно взглянул на неё, ожидая дальнейших слов. Она пересказывает ему то, что её удалось недавно узнать. Как оказалось, в Ли Юэ один человек подал странное поручение в Гильдию приключений, затем забрал его и через какое-то время подал ещё одно, в котором просил найти древнее кольцо, видимо им потерянное, эту информацию ей предоставила Катерина, а вот Кэ Цин практически ничего ей не сказала, кроме того, что она встретила около больше месяца назад человека, не совсем хорошо владеющего своим телом. На её предложение о помощи он отпрянул от неё и произнес что-то крайне непонятное, а затем и след его простыл, хотя несколько миллелитов сообщили — человек попадался на глаза возле не самых благополучных мест и явно кого-то искал.       — Ты хочешь, чтобы я навел справки? — в голове уже проскочило пару доверенных лиц, кому можно было бы это поручить.       — Да, желательно узнать имя того поручителя и то, где его можно найти. Видишь ли, Катерина сказала, что он назвался чужим именем, из внешности известно лишь одно — ему не двадцать и не тридцать, скорее в районе сорока. — Люмин посмотрела на задумавшегося Тарталью и прикрыла глаза, откинувшись на стул. — Не хочу просить у тебя невозможного, но связываться с Цисин и миллелитской структурой…       — Постараюсь найти в кратчайшие сроки. — хоть он и перебил её, но Люмин все равно улыбнулась и поблагодарила. — Где мне найти тебя, когда станет что-нибудь известно?       — Смотря какой день будет.       — Где ты остановилась в Ли Юэ?       Люмин прикусила губу и нахмурилась:       — Не то чтобы мне не хочется говорить тебе мой адрес, но тут загвоздка в другом… — она открыла глаза и уставилась на потолок, где забавно вихлялась паутина. — Я и сама не знаю, где сегодня буду ночевать. — напряжение с её лица исчезло, паутина, по-видимому, занимала её куда больше, чем сегодняшняя ночлежка.       — И ты так просто говоришь об этом?       — По-твоему лучше, если бы я соврала? — она наконец-то выпрямилась и тяжело взглянула на собеседника. — Где-нибудь высплюсь. Не вижу в этом никакой проблемы.       — Действительно.       — Слушай, я просто не успела забронировать комнату, ты только посмотри какой наплыв людей в Ли Юэ. — это была чистейшая правда. Они ведь сами видели этот наплыв по дороге в Гавань несколько дней назад. — Ничего удивительно в том, что мне не досталось свободного угла. — и все же она казалась чересчур спокойной для человека, который без понятия где ему спать.       — Так дело не пойдет.       — На самом деле у меня есть на примете один адресок… — она вытащила откуда-то маленькую бумажечку, почерк на которой показался весьма знакомым Тарталье. — Думаю, мне не грозит спать под открытым небом, правда? — ухмылка. У неё всегда всё под контролем или ему только кажется?       Тарталья хмыкнул. Сам же заявил, что она может приходить к нему в любое время дня и ночи.       — Тебя проводить?       — Можно.       Но Люмин не спешила вставать. Она оглядывала помещение, ставшее ещё более затуманенным и темным. Люди вокруг смеялись, кричали, ругались, но все это было беззвучно для неё. Бились чашки — звона не было, отодвигались стулья — скрежета тоже. Только и слышно, как Тарталья в очередной раз поднял рюмку с самогоном. Странно так, но ей это нравилось. Они словно были в своем маленьком пространстве, куда не долетают звуки из внешнего мира. Конечно, она подозревала, что в таком мировосприятии виноват алкоголь, но, впрочем, не так уж и много было выпито, да и мысли были весьма ясны. Когда Тарталья зачем-то встал и пошел к кучке игроков — тогда звуки вернулись и Люмин поразил этот гомон пьяных голосов. Кто-то проиграл кому-то в карты, слышались крепкие выражения. Один мужчина пытался рассказать историю, как-то связанную с прошедшим рабочем днём, но заплетающийся язык его подводил, а потому выходило что-то до крайности неприличное и непонятное, хотя остальных это весьма и весьма смешило. Люмин тоже усмехнулась, когда рассказчик ляпнул что-то невообразимое.       Тарталья вернулся, тасуя в руках колоду карт. У него было явно приподнятое настроение, возможно, и на него кабак имел странное влияние. Он сел боком, прислонившись не к спинке стула, а к стене. С его возвращением звуки никуда не исчезли.       — Сыграем? — карты были перетасованы всеми известными способами, каждый из которых выглядел в меру пафосно и зрелищно. Кажется, ему не занимать ловкости пальцев.       — На раздевание? — ну вот, а ведь только сама недавно смеялась над чужим заплетающимся языком, теперь сама чушь ляпнула.       — Слишком людно.       Люмин вскинула брови, это точно Тарталья сказал? Судя по его шальной улыбке — да. И ни следа румянца, неужели кабацкий воздух лишил его стыда? Ладно Люмин, у неё не так уж и много его было. Она просто так это не оставит.       — Тогда уединимся? — чуть приблизилась к нему через стол, ещё специально выпятила грудь, но никто, кроме курящего в стороне мужчины, туда не посмотрел.       — Мне и здесь хорошо. — он все же чуть покраснел и Люмин внутренне рассмеялась. — Но просто так играть не будем. — Люмин вернулась в прежнее положение, но продолжила следить за бегающим взглядом Тартальи, в конце концов остановившемся на стакане с бонусным напитком. — Проигравший выпьет это. — стакан был поставлен в сторону со стуком. Они оба покосились на него с отвращением.       — Согласна, но пощады не жди.       — Аналогично.       Он вновь пафосно перетасовал карты, Люмин даже не поняла, как это делается. Казалось, что карты сами собой меняются местами. Не нарвалась ли она шулера или каталу? Напиток на краю стола отвратительно переливался туманным светом. Для себя решила — умение перетасовывать карты ещё не значит умение играть в них.       — В дурака? — уточнила она.       — Давай в дурака. — похоже, у Тартальи были какие-то другие планы на партию, но слово соперника — закон. — Бескозырный, королевский, дорожный, крестовый, круглый…       — Переводной. — прервала его Люмин. Её были неизвестны все эти виды, для неё существовало только два — собственно переводной и подкидной. Она прикусила щеку изнутри. Знание видов дурака — не значит же умение играть? Ладно, у неё тоже какие-то навыки имеются, просто так не сдастся.       Пока Люмин настраивалась на игру, Тарталья раздавал карты и вытаскивал козырь — черва. Она выдохнула, на красные ей обычно везет. Развернула карты в ладони. Три шестерки, без козырной, две черные восьмерки и один бубновый валет. Три шестерки, значит? Кажется, как-то Мона упоминала, что при гадании три шестерки что-то означают, вот только Люмин никак не могла вспомнить про это. Ещё раз обреченно взглянула на свои карты. Глубокий вдох, выдох. Возможно, то пойло не такое уж и отвратительное.       На руках у Люмин осталось пол колоды, включая три шестерки, никуда не вышедшие за время игры. У Тартальи оставалось две карты и он довольно поглядывал на них. Козырные туз, король, дама уже давно вышли, но эта информация была абсолютно бесполезна — точно сказать раненному бойцу на поле боя, что враг получил подкрепление и собирается атаковать с новой силой. Морально Люмин уже настроилась пить странный и мерзкий напиток, но при каждом взгляде на него к горлу подкатывал ком.       Тарталья выкинул восьмерку треф и Люмин победоносно отбилась от неё девяткой. Наконец-то её ход. Интересно, он блефует или нет, сидя с таким довольным лицом? В любом случае, победа на его стороне. Люмин уныло выкладывает на стол пикового валета и его тут же бьют козырной шестеркой. Да, шансов у неё не было.       — Мне с самого начала не повезло. — она складывает карты в колоду и кладет её на край стола, как раз туда, где стоит стакан.       — Значит такова судьба. — Тарталья пододвигает стакан к ней и подло улыбается, злорадство завладело им целиком и полностью. — Ваш напиток.       Жидкость в стакане все такая же мутная со странным зеленоватым оттенком. Похоже на яд, но никак не на алкоголь. И то, и другое губит человеческий организм. Люмин собирается с духом и подносит стакан ко рту, если она умрет от этого, то, пожалуй, это будет самая глупая смерть за всю историю человечества. Конечно, у неё есть вариант отказаться от этой гадости, но спор есть спор.       Выпить залпом будет проще всего. Раз, два, три.       Сначала Люмин просто жмурится от крепкой горечи во рту, но когда алкоголь опускается вниз, пламя охватывает внутренности, которые тут же захотели оказаться снаружи. На глазах выступили слезы. Сдерживая рвотный позыв, зажимает себе рот рукой и несколько секунд недвижимо сидит, пытаясь утихомирить сожженный заживо желудок. Тарталья поздно протягивает ей какую-то закуску, которую Люмин принимает и съедает за секунду.       Наконец-то напиток перестает терзать её внутренности и Люмин вытирает выступившие слезы, и смотрит на Тарталью, на чьем лице выразилось не то облегчение за неё, не то радость от того, что ему не пришлось это пить.       — Воды?       Люмин смотрит на него с пустотой во взгляде — грозит пальцем и весьма тихо говорит:       — Я больше никогда не буду с тобой играть на спор. — и будто для себя повторяет ещё тише. — Никогда. — однако алкоголь ударил в голову. Этот «коктейль» оказался слишком тяжелым даже для Люмин, в принципе почти не пьянеющей. И чего туда можно было намешать? Здешнему заведению явно не хватало Дионы, умеющей создавать настоящие алкогольные произведения искусства. — Давай ещё партию.       На самом деле, Тарталья был непрочь сыграть без всяких ставок, споров и так далее, но Люмин уже назвала следующее условие:       — Проигравший выпивает рюмку.       — Сойдет.       Но колода так и осталась нетронутой, Люмин, кажется, ждала, когда Тарталья начнет раздавать.       — Дурак раздает. — напоминает он.       У Люмин чуть ли не вырвалось «тем более ты раздаешь», но алкоголь осушил язык и она молча стала неловко перетасовывать карты, Тарталья заказал ещё одну рюмку, которая тут же отправилась на край стола. Козырь — черва. Люмин улыбается, видя в своих руках три козыря: шестерку, валета и девятку.       Наличие трех козырей в начале игры не означало победу. На этот раз она вновь осталась в дураках, но зато с шестеркой червей, побитой, в итоге, козырным тузом. Люмин, не долго думая, выпила и эту рюмку залпом. Благо, во рту лишь стало горько.       — Те же условия, согласен?       — Я согласен, но тебе не много будет?       Её указательный и большой пальцы изобразили круг, означающий то ли «сойдет», то ли «хорошо». Очередная рюмка оказалась на краю и Люмин, тасуя карты, разминала шею, как будто собиралась выходить на ринг. А, возможно, она готовилась к очередной дозе алкоголя. На этот раз треф становится козырем, хотя для Люмин это ничего не меняет — карты в очередной раз ужасные.       В конце партии, у каждого из них по одной карте в руке. Тарталья ходит червовой шестеркой — Люмин со злостью выкидывает пиковую семерку. И опять выпивает рюмку, впоследствии сильно стукнув ею по столу. Она только собирается опять назначить цену проигрыша, но встревает Тарталья, продиктовавший своё условие:       — Победивший задаёт любой вопрос, а проигравший обязан на него честно ответить.       Люмин, чье сознание чуть припудрил алкоголь, все равно чувствует подвох, но соглашается. Карты перетасованы, козырь — бубна, в руках наконец-то что-то кроме шестерок и восьмерок, даже король козырный и червовый туз. В этот раз она тщательно следила за движениями соперника: главное, чтобы не смухлевал. Карты неплохие, хотя дела скатываются в ничью. По две карты у каждого. Козыри все вышли, как и тузы с королями. Она не помнила, какие именно дамы выходили, тем не менее кидает валета треф, отбитого дамой треф. Несколько секунд в груди все ещё теплится надежда на ничью, но Тарталья ходит шестеркой треф. Люмин бьет её оставшейся картой — десяткой пик — откидывается на стуле и ждёт вопроса.       Тарталья медленно собирает карты: возможно обдумывает вопрос.       — Не томи, не хватило времени во время партии? — на него слова Люмин особо не подействовали, он только потянулся и стал тасовать карты, задумчиво на них глядя, прикусил губу и нахмурил брови.       Люмин забеспокоилась относительно вопроса, который ей может быть уготован. Хотя, в случае чего, она всегда сможет наврать. Ложь, конечно, дело низкое, но иногда она спасает от неприятностей и больших проблем. Напряжение в ней исчезло, стоило ей об этом подумать. Она с вызовом смотрела на Тарталью, в её мутных пьяных глазах мерцала уверенность. Уголки губ поднялись, но тут же опустились, стоило ей услышать вопрос:       — Какие твои самые любимые цветы? — видя её изумление, выразившееся в частом моргании и чуть приоткрытых губах, он улыбнулся. — Ждала, что я спрошу что-то вроде откуда у тебя такая мощь? Или как тебе удается сражаться, не используя Глаз Бога? — в действительности же, у него промелькнули в голове подобные вопросы, не переставшие его волновать с самой Золотой Палаты, но ради сохранения теплых отношений они были отброшены прочь. — Не думаю, что ты бы ответила на них честно.       — В чем-то ты прав. — нехотя призналась Люмин, снимая с головы привычные заколки-цветы, которые носила в то время, когда живые неоткуда было брать. — А цветы… — название их вылетело из головы, как надеялась на это Люмин. Нет, она же не могла забыть эти цветы? Но воспоминания действительно лишились ещё одной составляющей. — Вот эти. — пришлось выкрутится.       Где-то Тарталья недавно их видел. Точно! Ведь во сне-дреме-размышлении были точно такие же, только живые и колышущиеся от незримого ветра.       — Можно было и догадаться… — вздохнул Тарталья, вертя в руках заколку поменьше.       — Так а название?       — Ну, оно очень трудно выговаривается, а у меня сейчас язык заплетается — не хочу коверкать. — она зацепила заколки обратно, пригладила волосы и стала беззаботно смотреть по сторонам, отвлекаясь от щемящей сердце мысли.       Наверное, её выдал бегающий взгляд или то, что язык у неё ни капельки не заплетался:       — Ты забыла? — в голове не укладывалось такое, но было похоже на правду. Особенно красноречиво сказал об этом дернувшийся глаз.       Люмин сложила руки на груди и злостно прошипела:       — И что с того? Главное не то, как они называются, а то, с какими воспоминаниями они связаны. — она избегала смотреть на Тарталью, начавшего что-то подозревать, только вот непонятно что именно.       — Вот как. — понадеявшись на выпитый ею алкоголь, задает ещё один вопрос. — И с какими именно?       Погруженная в тревогу о вновь подкравшейся эрозии, Люмин случайно начинает отвечать и на этот вопрос:       — Во-первых, они были там. — где именно не упоминает, Тарталья догадывается, что это из-за плохой памяти. — Во-вторых, они невероятно нежно пахнут. И в-третьих… — осекается она, направив озлобленный взгляд на подлеца. — Это уже второй вопрос.       — Но ты же уже начала отвечать на него, нельзя бросать дело на половине. — вряд ли такие слова могут подействовать на Люмин, но шанс упускать нельзя.       — В-третьих, — по своей воле продолжает Люмин, тяжело вздохнув. — Они связаны с одним дорогим мне человеком.       — С братом? — они никогда не говорили о потерянном брате Люмин. Эта тема всегда как-то плавала в воздухе, но Тарталья не решался на неё заговорить, а она не давала поводов для её обсуждения. Её брат был ещё одной загадкой, однако не особо интересующей его. Ему была намного более интереснее не менее загадочная сестрица, пьяненькая сидящая напротив него.       — Блещешь догадливостью. На этом тема закрыта.       Очередной разговор — и опять Тарталья не узнал о Люмин что-нибудь такого, что могло бы развеять её таинственность. Она иногда вбрасывала в воздух случайную информацию о себе, иногда приправленную выдумкой. Недавно, вот, призналась о своём «истинном» возрасте. Тарталья подозревал в этом признании обыкновенную ложь. Конечно, осталось только понять — она прибавила себе возраста или наоборот преуменьшила? Сейчас опять крупинки информации, только разжигающие интерес. И ведь из неё никакими способами не вытащишь сведений! Пожалуй, если Царица действительно бы дала ему поручение о сборе сведений про путешественницу, эта миссия сразу бы провалилась. Возможно, из-за того, что Люмин не пощадила бы его. Или чего-нибудь другого, тут нельзя предугадать. В общем, каждый ответ на вопрос порождал ещё два или три других вопроса.       — Может пойдем? — в кабаке начинался дебош. Тарталье не хотелось, чтобы в Люмин случайно прилетел чей-нибудь стакан.       Двое мужчин возле стойки бармена сцепились и громко орали. Люмин как раз наблюдала за ними.       — Пойдем. — она встала, чуть покачнувшись и ударившись об угол стола, но её лицо не выразило никаких особых эмоций. — Как думаешь, кто победит?       Оба дерущихся были широкоплечи, пьяны и злы. В темноте помещения трудно было определить различия между ними, но что-то Тарталье подсказывало, что правый одержит победу.       — Правый? — и в эту же секунду правого перекинул через стол левый, отчего к ним присоединились ещё пять левых и шесть правых.       — Тоже так думаю.       Она улыбнулась, неловко обходя собравшихся пьяных зевак и сдвинутые в кучу столы.       Ночь дыхнула на них прохладой, немножечко прояснившей мысли Люмин. Кабак остался позади, они медленно и лениво поднимались в верхний город. Людей почти не было и это радовало обоих. Все уже разбежались по кабакам и ресторанам — кому на что денег хватает. А туристы остались в порту, где в праздники всегда проходили какие-то мероприятия и развлечения для гостей. Цисин ловко зарабатывали на приезжих немалые деньги, завышая цены на национальные блюда и одежду, а также заполоняя лавки сувенирами.       — У тебя есть чем перекусить? — уже было поздно, а ходить ещё по каким-то забегаловкам не хотелось.       — Вряд ли. Может заплесневевшая горбушка найдется, но не более. — в последние дни Тарталья питался тем, что в обеденный перерыв приносила ему в кабинет Екатерина. Голод странно слабо ощущался, но как только Люмин напомнила о еде, желудок сразу же запротестовал. Все же придется заглянуть куда-нибудь.       — Мы можем взять еду навынос.       На этом и решили. По дороге к «лестничному кварталу», как шутя называла его Люмин, они, а точнее Тарталья, заказал пару рыбных шашлычков, от которых вскоре остались только две деревянные шпажки.       Стоило Банку показаться на виду, как отовсюду полились голоса и музыка, удивительно сливающаяся друг с другом и создающая особенную симфонию. Люмин, как всегда это бывало, завороженно изучала переплетения лестничных пролетов, образующих целый городской лабиринт. Тарталья не разделял этих восторгов, а просто искал глазами нужную лестницу, иногда поглядывая на спутницу, так и норовящую исчезнуть не в том направлении. Его все ещё удивляла стойкость Люмин по отношению к алкоголю. Выпив столько крепких спиртных напитков, она все ещё уверенно держалась на ногах и почти не показывала признаков опьянения, выпитый алкоголь выдавал только чрезмерно поблескивающий взгляд. Если бы такое количество спирта попало в организм Тартальи, он давно был бы в зюзю.       — Нам сюда. — сказал Тарталья, заворачивая на незаметную лесенку. Пришлось толкнуть остановившуюся Люмин в плечо, отчего та очень сильно покачнулась, хотя толчок был очень слабым. Она наблюдала за террасой вверху, откуда доносились звуки национальной оперы. Пел кто-то очень талантливый, потому что даже Тарталье, который не был ценителем музыкального искусства, голос понравился и заставил тоже остановиться на пару секунд.       — Ты вернешься домой, пройдя через бурю и шторм. — удивительно пела девушка, увы, скрытая от глаз Люмин. — Сквозь тысячу веков твой дом пройдет вместе с тобой. И ты вернешься туда, в сияние первых красок рождения дней.       Люмин погрустнела и сама взошла на нужную лестницу, но вновь остановилась, держась на перила.       — Грудь твоя исполнится весельем, мимолетных жизни дней. Ты споешь, как прежде, средь лесов и полей.       — Никогда не слышала эту оперу. — и некогда было. Люмин не приходилось ещё посещать оперы в Ли Юэ, хотя она постоянно слышала их, проходя в здешних местах по вечерам.       — Ты вернулся из странствия ни один, но с сердцем другим. — голос певицы затухает и Люмин приходится сильно напрячь слух, чтобы услышать окончание, но слова ускользают от слуха.       — Не разобьют ли его твоя песня о лесах и полях? — заканчивает Тарталья, проходя мимо Люмин вверх по лестнице. — Одно и то же поют. Только на разный лад.       Приходится бегом догнать Тарталью, чтобы задать ему вопрос:       — Ты слышал полную оперу? О чем она? — её голос неожиданно взволнованный, даже в какой-то мере нетерпеливый.       Не останавливаясь, Тарталья кратко перассказывает: в опере поется о страннике, чье путешествие изрядно затянулось. На его пути встречалось множество опасностей, каждое из которых он блестяще преодолевал. Цель странствий была загадкой, но людям он всегда помогал и брал рис вместо золота как плату. Несмотря на многочисленные связи, странник был очень одиноким человеком, чьей спутницей чаще всего была лишь Луна. Однажды…       — Ему повстречалась удивительная девушка, в чьих глазах он нашел свой утраченный огонь, ради поиска которого и затевалось путешествие. Тра-ля-ля и тру-ля-ля. Остальное ты слышала. Типичная эпическая история с счастливым концом.       — Нет, я уверена, что в истории трагизма намного больше, чем эпической составляющей. — Тарталья шагал быстро, но после этих её слов поравнялся с ней. — В тысячелетних безрезультатных поисках он был одинок, только подумай.       — Только не похоже, что ему было прямо так плохо.       Люмин нахмурилась, будто её задели за живое. Герой оперы показался ей близким по духу.       — Но в конце концов же он нашел то, что искал.       А Люмин ещё не нашла. Она вздохнула и, поникнув головой, продолжила плестись за Тартальей, все ещё ведущего её куда-то вглубь красных переплетов. Он и не был обязан понимать эту оперу, тем более, может сама Люмин ошибалась в её посыле. Возможно, это лишь действительно просто красивая сказка о странствиях, списанная с какой-то легенды в Ли Юэ. Но этот звенящий голос добрался до души и коснулся её, неужели певица хотела обратить внимание только на счастливый конец? А как же все остальное? Возможно, она была слишком молода и не понимала трудностей путей, да и мало кто их поймет. Публике это ни к чему. Люмин хотела бы услышать оперу целиком, а пока приходилось идти чуть позади Тартальи, чтобы тот не заметил её поникшего состояния.       — А может и не нашел. — внезапно замечает Тарталья, остановившись в небольшом «коридорчике» между зданий. — Или нашел что-то другое, как раз эту девушку. — анализировать произведение, опираясь только на свою память, не очень легко. — Возможно, за тысячелетия странник утратил свою первоначальную цель, заблудился, а оттого не искал близких отношений с людьми, так как попросту терялся среди них. — он поворачивается к Люмин, успевшей прислониться к стене, видимо, алкоголь её все же немного сломил. Однако глядела она ещё весьма ясно и осознанно. Тарталье не так часто приходилось рассуждать о чем-то таком, он надеялся, что она не разочаруется его ходом мыслей. — И, представь, появляется эта девушка, как маяк направляющая его на утерянную цель. Или, может, она и становится этой целью, взамен той, утерянной. — он отворачивается и шагает дальше, продолжая размышлять. Люмин тихо топает позади него, почему-то звук её шагов успокаивает. — И, думаю, я понимаю странника. Возможно, если бы не тысячи лет одиночества, он никогда бы и не обратил внимания на очередного попавшегося ему в жизни человека. Но разговоры с Луной надоедают… Иногда хочется поговорить с кем-то наравне. — Тарталья замолкает и ждет, не скажет ли чего Люмин.       — Интересная точка зрения. Я не слышала полной версии… Но твои рассуждения похожи на правду. Они даже применимы к реальности. — язык за зубами сегодня не держится, а спиртное только подталкивает на необдуманные слова.       — Ты встречала таких людей? — вопрос выходит с какой-то очень удивленной интонацией. Разве бывают люди, подобные героям легенд? Хотя у них должны же быть хоть какие-то прототипы.       Люмин как-то неловко произносит «да, вроде того». До квартиры идут в молчании, только и слышен шелест белого платья и её чуть потяжелевшие шаги. От других звуков Тарталья будто защищен невидимым куполом. Щелчок замка — они внутри. Тарталья показательно разувается и ставит обувь в угол. Люмин недолго топчется и, привалившись к стене, пытается стянуть длинные сапоги и при этом не упасть. Оказавшись босой, начинает переминаться с ноги на ногу: пол холодный. Тарталья кидает ей тапки с надписью «За Снежной — мир!».       — Они новые.       — Пропаганда у вас работает отлично. — в теплых пропагандистских тапочках уютно. Придется отдать должное Царице, видимо заботящейся также о здоровье подданных. Тарталья чем-то щелкнул и коридор залился рыжеватым светом. Люмин в глаза сразу же бросилось весьма богатое убранство, она ухмыльнулась. — Неплохо ты тут устроился. — недалеко от неё закрытая дверь. — Ванная?       — Ага, если хочешь, можешь воспользоваться. — проведя взглядом по остальным ненужным ему комнатам, добавил. — Остальными комнатами тоже.       Люмин, недолго думая, действительно ушла в ванную и уже через пару минуту можно было слышать набиравшуюся водой ванную. Тарталья постоял на месте и решил чуть прибраться, хотя уже пожалел, что не заглянул в ванную комнату. Надо сделать вид, что из него хороший хозяин. Вдруг Люмин жуткий чистоплюй?       Какой-то тряпкой протер все столы, поставил ровно книги в зале, поправил стопку бумаги в спальне, заправил получше кровать, убил двух комаров, беспощадно схватив их ладонью. На кухне открыл окно, а также со скоростью света решил помыть все стекла в доме. Пока мыл чашки, услышал через стенку, где была ванная, как Люмин игралась с водой, по-слышимости ударяя по поверхности воды пальцами. Усмехнулся и довольный сел на стул. Кухня была достаточно маленькой. Возле окна стол с двумя стульями с мягкими и удобными спинки, и помимо этого только небольшое место для готовки. В Ли Юэ богатые люди предпочитали есть в ресторанах, а не готовить самостоятельно. Ещё здесь был удивительный электрический чайник, купленный за баснословную сумму в Мондштадте у какой-то предприимчивой женщины.       — Как насчет чая?! — пришлось на всякий случай прикрикнуть, чтобы Люмин наверняка его услышала.       — Мне просто черный! — также крикнула Люмин, чей голос чуть заглушала стена между ними. В принципе, у него не было другого чая, кроме классического черного.       Тарталья почувствовал себя самой настоящей хозяюшкой, но его это ни капли не огорчило. Набрал воды в чайник и щелкнул подставку под ним. Он нагревался за счет устройства в этой самой подставке. Его работа заключалась в какой-то манипуляции с электро кристаллом, разбираться в которой не было смысла.       Окно в кухне также выходило на порт, пришлось закрыть его и занавесить, чтобы не видеть надоевшую картину. Усевшись обратно, Тарталья впервые за несколько дней почувствовал сильнейшее облегчение. Слушая кипение воды в чайнике, он ждал, когда Люмин выйдет наконец-то из ванной и разделит с ним чаепитие. На душе было спокойно и тихо. Его совершенно не раздражало перекати-поле, поселившееся в голове. Наоборот, он был занят и заинтересован им. Но ему все ещё предстояло кое-что сказать ей. Дневной инцидент утратил свои краски ещё в кабаке, сейчас имела важность только эта сторона их отношений. Тихая, спокойная — как гладь реки, с опускающимися на неё ветвями ивы. Полтора месяца назад он никогда бы и не подумал, что в этой квартире может быть уютно и тепло. Даже два дня назад такая мысль казалась безумной. Люмин приносила в его жизнь размеренность и умиротворение, иногда так недостающего ему. Как оказалось, даже щелчок подставки может быть приятным звуком. Пока он разливал чай в прозрачные кружки, имевшие надписи «Мы впереди!» и картинку с снежным простором, Люмин уже вылезала из ванны, судя по звукам, доносящимся из-за стены.       Она, шлепая тапочками, прошла к развилке коридора с тремя дверями. Вытирая мокрую голову своим полотенцем, заглянула в спальню, и только потом на кухню, где её уже ждал горячий чай и Тарталья, вешающий пиджак на спинку стула. Люмин была в какой-то новой одежде, видимо купленной за вырученные деньги. Длинные, явно огромные для неё, мужские черные шорты и белая майка, тоже мужская и большая, но зато целиком закрывающая грудь. Она села напротив Тартальи и закинула мокрое полотенце себе на плечо.       — Спасибо за чай. — оглядев шкафчики на стенах, спросила. — Точно ничего нет перекусить?..       — Даже горбушки. Видимо, я её когда-то все-таки выкинул.       Люмин цокнула языком и приподняла занавеску, чтобы оценить вид, но не увидела там ничего интересного. Декорации хоть и горели, но лучше рассмотреть их завтра. Она зевнула, рука едва удерживала кружку. Это было не от скуки и не от отсутствия разговора, скорее просто от алкоголя. Люмин никогда не была против посидеть в тишине, прерываемой только шумным прихлебыванием чая Тартальей. Он смотрел куда-то на стол, но, почувствовав на себе полусонный взгляд Люмин, тоже взглянул на неё.       — Пойдешь спать?       — Хотелось бы. — протянула она и ещё раз протерла голову полотенцем. — Где ты мне место выделишь?       — Вариантов не так много, либо моя кровать, либо тахта в зале. Выбирай, мне без разницы где спать.       — Тогда тахта.       — Возьми постельное в моей спальне, в шкафу, нижний ящик. — потягиваясь и щурясь, сказал Тарталья. — Я туда-сюда и тоже спать.       Люмин качнулась на стуле и хотела было встать, но что-то ей помешало, а Тарталья, сам себе надоевший запахом кабака, ушел в ванную, где обнаружил на многоярусной полке-столике аккуратно сложенную одежду Люмин, включая даже лиф, чья черная лямка чуть торчала из-под платья. Прислушавшись к звукам в квартире, он не услышал ничего и решил, что Люмин уже легла спать. Стянул с себя пропахшую одежду и хрустнул спиной, а затем и шеей. Положил свою одежду тоже на полку, залез в ванную и включил душ, настроенный почему-то на теплую, а не на горячую воду.       Как же приятно ощущать струящуюся по телу воду, ручейками стекающую вниз. Хорошо, что в ванне есть место, чтобы развернуться. В Снежной у них была совершенно крохотная ванна, а здесь можно было вдвоем уместиться, даже если лечь.       Тарталья примерно одинаково любил плавать и просто стоять под душем. Может из-за гидро Глаза Бога, а может просто его предпочтения, все равно он мог спокойно простоять в ванной два с лишним часа и даже не заметить этого, точно также и с плаваньем. Однако сегодня что-то пошло не по плану и душевой сеанс продлился минут пятнадцать с половинкой. Тут же на нижних ярусах полки лежала его домашняя одежда, которую он постоянно забывал брать из спальни в ванную, и всевозможные полотенца.       Выходя из ванной, он, как и Люмин, вытирал полотенцем волосы, налипшие на лоб и уши. В зале её не оказалось, на тахте даже не было постельного белья, а вот на кухне Люмин сладко дремала, не изменив своей позы. Оставив полотенце лежать на волосах, Тарталья решил пока что не будить её. Для начала нужно устроить ей постель. С этим он быстро разобрался, даже попытался красиво это сделать, хотя вряд ли пьяно-сонная Люмин оценит его старательность. Тарталья попытался добудиться её, слабо потряхивая за плечо, но она даже не думала открывать глаза. Ведь находилась где-то далеко, там, где по-прежнему громыхал гром, но он больше не напрягал её. Под ногами все ещё скользит земля, но Люмин крепко держится. Отныне, мелькающая впереди фигура, манит её и даёт стимул взбираться по склону.       Давно она не ощущала в себе этого стального стержня, который помогал ей шагать вперед и не обращать внимание на завывания ветра. А ветра ли? Завывание? Разве это не прекрасная песня струится по утесу, катясь кубарем прямо в уши?       — Твоё путешествие окончится здесь, на бренной земле средь утеса и моря.       Голос прав, если Итер ждет её там, вверху, то путешествие действительно подойдет к концу. Но возобновится другое, длящееся почти несколько тысячелетий. Когда что-то подходит к своему естественному концу, то из него появляется нечто другое. Перерождение, можно сказать. Люмин стремится к Итеру, чтобы положить конец скитаниям здесь и продолжить скитания там. И так было всегда. Без перерывов, без права на жизнь и чувства. Есть только два путешественника, скитающихся по мирам в погоне за неведомой целью, все чаще и чаще становящейся прозрачной и бессмысленной. Один мир за другим и нигде ранее они не останавливались надолго. Тейват — исключение из правил. Вселенная на время сбросила две сияющие звезды с небосклона и раскидала их на разные стороны баррикад. Полтора года здесь оказались для Люмин огромным испытанием, ведь с ней не было Итера. И это обстоятельство с каждым днем сильнее и сильнее переворачивало её внутренний мир. Оказавшись в чужом мире, она захотела влиться в него, чтобы меньше испытывать одиночества. Но только что-то пошло не так — влиться оказалось не так-то просто, а ей внезапно захотелось… Чего-то нового, чего раньше в её скитаниях не бывало.       — Как же жизнь? — внезапно задает она себе вопрос и останавливается. — А когда мне жить? По-человечески просто, с любовью и ненавистью?       А жить некогда. Она же вечная странница, как никак. Они с Итером вечные странники. Они ищут, но никак не найдут. Жизнь пробегает мимо них, оставляя на лице лишь мимолетный след, в виде кристально-чистых слез разлуки.       — Странник вечный обречен на скитания. — внимает ей голос.       — Я не хочу. — с кем говорит она? — Я устала.- признается честно и быстро.       Столько лет, столько веков. Дайте ей отдых, в конце концов они были созданы по человечьему подобию. Так дайте им время, дайте приют средь ивы и белых цветов. И человека им дайте, человека. Нет, дайте его Люмин. Она так устала, сама признается — ей не хватает человека. Можно ли побыть эгоисткой хоть раз? Внять своим желаниям, исполнить их, наплевав на высокую цель? Пожить хочется каждому и Люмин далеко не исключение.       — Почему все моё время утекает в пропасть? — она оглядывается назад. Пропасть, страшная, словно эрозия. — Всё и вся утекает, одна я остаюсь. Мне надоело это. — слышит ли её таинственный голос? Он точно женский, странно знакомый.       — Это твоя судьба. — песнь прерывается, стих теряет силу, но предоставляется странный железный аргумент.       — Неужели я не могу побороться? — ветер усиливается, внезапными кольями пронзает сердце и тело. — С судьбой.       — Ты должна знать, что это бессмысленно.       Говорит явно кто-то консервативный. Люмин раздражается, как это часто бывает. И шагает вперед. Физическая боль её не волнует, сейчас она только хочет увидеть обладательницу этого голоса и человека, стоящего на вершине. Всё ещё теплится уверенность, что это Итер. Кто же ещё, если не он? Если она доберется до верха, то завершится ли этот дьявольский ритуал перерождения целей? Закончатся ли тогда их скитания?       — Возможно…       — Я права. — вторят ей.       — Это же просто попытка, что от этого изменится? Даже если бессмысленно, может стоит попробовать… — как быстро её уговорили. Люмин останавливается. Может зря она лезет в гору, может нет там Итера. Просто иллюзия, очередной пинок от судьбы. Зачем все это время она продолжала идти вперед? Ради очередного скитания, без приюта и покоя в этом быстро меняющемся мире?       — Судьба у вечных странников одна.       Ветер прекращается. Дорога вниз свободна. Может стоит спуститься и не пытаться обуздать неведомое? Кто знает, что она найдет там? Вдруг, там нет никакого конца? Но ведь ей сказали… Среди скал и моря обретешь покой. Долговременный ли? Стоит ли ради него бороться?       Люмин по-прежнему не отвечала. Её лицо было тревожно. Тогда Тарталья позвал её и уже со средней силой тряхнул. Ему это нехорошо напоминало одну ситуацию.       Её внезапно толкнули в спину. Она едва не повалилась на камни, но все же смогла удержаться на ногах. Оборачиваясь, Люмин никак не ожидала увидеть знакомые глаза-океаны. Чего ему надо?       — А если я поднимусь, то что я найду? — спрашивает Люмин у ветра и земли. Ей отвечают молчанием. — Слушай, мне же просто интересно. — нет, ну что это такое. Можно и сказать ей правду. Нечестно. — Ты скажешь или нет?       Молния разрывается чернотой прямо перед её носом. Люмин, однако, никак не обращает на это внимание. Только присвистывает, делая шаг вперед.       — Ну если ты не скажешь, то я сама узнаю. — разминает спину и готовиться всходить. Ветер ей противник, как и молнии. Все ей враги. — Я иду! — угрожающе кричит Люмин. — Если я поднимусь, то тебе придется повторить все это мне в лицо!       Опять в сердце закрадывается червь сомнений. Может не стоит? Люмин оборачивается назад, словно ищет в знакомых глазах совет. Она уже воспротивилась судьбе, когда спасла его. Так что мешает ей продолжить?       — Я поднимусь. — уверяет она себя и глаза-океаны, смотрящие на неё с холодной злобой. Люмин ухмыляется. Ей тоже так надо смотреть. Прямо на этот утес, на эту вершину. Нужно бросить вызов, такой вызов, чтобы небеса разверзлись перед ней. В конце концов, она же этого хочет.       Люди борются с судьбой, когда хотят жить, так чем она хуже? Пусть молния трижды ударит её по голове, Люмин…       Однако, слава Архонтам, Люмин недовольно разлепила глаза и по-рыбьи уставилась на Тарталью, явно не до конца проснувшаяся. Она опять прикрыла веки и тело покачнулось в сторону, намереваясь упасть на пол. Ему пришлось придержать её за плечо. Теперь на лице отражалось тройное недовольство, ведь кто-то посмел помешать ей лечь! Конечно, все это было очень забавно, но спать на кухне дорогой гостье он никак не может позволить, а потому пришлось подхватить её на руки и понести в зал, где для неё уже была готова постель.       Воспоминания нахлынули на Тарталью волной. И вот перед ним уже не двери кухни, а то безжизненное снежное пространство, где лютый холод забирал крупицы рассудка и вгрызался в ноги. Снег лезет в глаза, ветер сдувает с него маску, а Люмин кажется почти мертвой с бледной кожей и ледяным телом. Впереди, в холмах, бродит знакомый олень. Его голова покачивается в такт ходьбы, а стрела все ещё занимает привычное место в глазу. Тарталья смотрит на все с холодным безразличием, если надо — он готов пронести её жизнь на своих руках через четыре такие пустыни. Однако сейчас это лишь навязчивое видение. Мотает головой и перед ним опять квартира и Люмин, недовольно хмурящая брови даже во сне. Её щеки здорового цвета, с совсем незаметных румянцем — последствием тех напитков.       Все хорошо, они в тепле, в защите, в центре города. Ни там, ни где-либо ещё. Тарталья не помнил точно, но знал, что есть места намного страшнее и темнее того. Но пока они здесь, вне битвы.       Все хорошо. Видение не взбудоражило сердце, но мысли терялись в смятении. Благо, её вид и тепло успокаивали. Придя в себя, Тарталья выдохнул и вышел из кухни. Люмин уронила голову на грудь и чуть поерзала в его руках. Она не проснулась даже после того, как её опустили на тахту, прикрыли одеялом и заботливо поправили подушки. Только и вытянула ноги, блаженно улыбаясь сну.       Тарталья присел на край тахты и подоткнул одеяло получше, вдруг ночью замерзнет. Ему нравилось наблюдать за её тихим и, как он надеялся, радостным и светлым сном. Он так и не спросил у неё одну важную вещь, а жаль. В любом случае, её сон важнее чего-либо. Со странной грустью к нему приходило осознание собственных чувств.       Усталость согнула его спину.       Люмин запустила в его душе процесс, противоположный забытью. Вырванный из пучины сражений лезвием её меча, Тарталья погрузился в плохо объяснимое состояние, когда забытые ценности обретают свою прошлую значимость. Он понимал, что полностью забыл своё «я» в последние годы жизни. Его слишком занимали битвы, ставшие своеобразной зависимостью. Сейчас это испарилось и исчезло. От того ли, что он наконец-то встретил сильного противника, победить которого ему не по силам? Или от того, что противником оказалась именно Люмин?       Взглянув на спящую девушку, Тарталья в темноте различил на её лице легкую улыбку и пьяное спокойствие. Она ему доверяет. Очень доверяет, раз не боится пьяной спать в его квартире. Раз рассказывает о любимых цветах или разделяет с ним совместный отдых. И он ей доверяет, несмотря на её редкую ложь во благо. Несмотря на прежнюю вражду и взаимные пожелания смерти. Его ненависть исчезла давным-давно, а её — недавно. Она ненавидела Чайльда, а он ненавидел своё первое поражение. Эти образы оказались разрушены обстоятельствами. Так между Тартальей и Люмин постепенно возникло взаимное доверие, которое, как минимум один из них, хотел защитить. Оно взросло из пепла вражды, закончившейся на окраинах Ли Юэ и, вполне возможно, немного в другом измерении.       Нет, вряд ли кто-то другой смог бы оказать на него такое сильное влияние. Она была удивительна. Сама того не зная, Люмин выжигала на его сердце и душе глубокие борозды памяти и продолжала делать это по сию пору.       Сложно было описать свои чувства в эту минуту. Спокойствие от того, что она здесь и переживание — ведь она может исчезнуть в любую секунду. И глубокая теплота, засевшая в его сердце.       Люмин перевернулась на бок и подложила руку под голову. И до неё в его жизни было много хорошего, но он умудрился все это утратить, когда получил новое имя и титул. Чайльд Тарталья. Вступив в Фатуи, он стал одним из ружей Царицы, на которое Архонт возлагала большие надежды. И все они были разрушены Люмин. Или, может, сам Тарталья их разрушил? Хотя какая была разница. Надежды Царицы были разбиты и теперь он был ей не особо нужен. Кому вообще теперь он нужен? Конечно, своей семье и они ему нужны, как и Люмин. А для чего она? Неужто просто так?       Не было здесь никакого «просто так». Люмин была нужна ему как человек. Понимающий, знающий, способный поговорить на любые темы и стать союзником. Даже самый отчужденный путник нуждается в поддержке, возможно, другого такого же отчужденного путника. Ему хотелось скрасить её одиночество, становившееся иногда таким явным и страшным, как сегодня в порту. И ещё слышать её голос прямо возле уха — мир в этот момент подвластен только ей одной. Незримая власть Люмин распространялась на всё, даже на время.       Тарталья всё искал себе какие-то возвышенные оправдания, но быть может он просто был поражен её грацией, красотой и непостижимым характером? Все казалось правдивым.       С этим Тарталья определился — Люмин определенно была ему до крайности нужна, но нужен ли он ей?       Люмин пришла к нему сама, искала его общества. Как минимум, забавлялась с ним, играя его чувствами. Ей нравилось его смущение — Тарталья точно знал это. Это не могло быть всем, что держало бы её около него. Так в чем же загвоздка?       Тарталья никак не мог оторвать взгляда от её красивого лица. Так почему? Не из-за того ли, что он смог дать ей чего-то недостающего? Чего-то очень-очень важного?.. Ответ не хотел формироваться в голове, сколько бы над ним не биться.       Луна вышла из-за облаков и бледный луч опустился на её лицо. В голове что-то щелкнуло. Оказывается, даже в ночном свете Люмин была прекрасна. Вскоре облака вновь заслонили Луну и комната погрузилась в полную тьму. Ли Юэ спало. Каждый нашел приют в этой ночи и эта упавшая с неба звезда не была исключением.       В эту темную-темную ночь, он сидел на тахте очень дорогого ему человека и тихо плакал, наверное, впервые за свою взрослую жизнь.