Приливы и отливы

      Следующим субботним утром Люмин проснулась и открыла глаза, с надеждой на чудесное пробуждение в одной квартире. Увы, стоило ей увидеть своё маленькое прибежище, надежду пришлось усиленно подавлять.       Вот уже со вторника ей приходится спать и просыпаться в небольшой комнатушке где-то в низах Ли Юэ, в преимущественной близости от порта. Несмотря на наличие у себя достаточного количества моры, Люмин все же предпочла сэкономить и отложить деньги на худшие времена. Никогда не знаешь, когда придется покупать информацию или что-то другое за баснословную сумму.       Так и сидела на краюшке кровати, потирая выздоровевшие ребра. Подходящая к концу неделя была не то что ужасной, но и приятной её назвать крайне трудно. Этому сильно способствовало очередное желание Нин Гуан нажиться на невнимательности и спешке Люмин. Так, придя в Департамент граждан и желая обналичить там счет за место, Люмин вежливо и сочувственно объяснили, что договор, мол, уже просрочен и ей полагается лишь определенный процент от суммы в четыреста тысяч моры.       — В оригинальном документе, как Вы видите, есть примечание насчет этого. — поясняла какая-то темноволосая девушка, работающая здесь к клиентами. — Увы, Вы можете получить лишь восемьдесят тысяч моры.       Это было в четверг и озлобленная Люмин не стала возражать и перечить очередной проделке Нин Гуан. Когда она подписывала этот документ, то желала как можно быстрее покончить со всем этим и даже не обратила внимания на, казалось бы, невзрачное примечание, гласящее о том, что положенную сумму требуется забрать не более чем через три дня. Естественно, прошло уже более недели и ей полагалось лишь двадцатая часть. Таким образом, у неё в наличии было сто пятьдесят тысяч, которых вполне могло бы хватить и на год прекрасной жизни, однако Люмин растачивает эти деньги за пару месяцев. Тому за информацию заплати, тот втридорога продает нужную вещь, а другой и не собирается делать скидку национальной героине, а лишь наоборот повышает в три раза цену за съемную комнату. Так и жила Люмин, платя за комнату четыре тысячи моры в сутки. Жилье в Ли Юэ было до ужаса дорогое.       Из-за этого и множества других факторов, Люмин подумывала над тем, чтобы взять очередной заказ и пойти выполнять его, ещё можно было обратиться в Департамент граждан, вдруг там найдется работенка получше.       Она хотела побыстрее чем-нибудь занять себя, так как знала, апатия вскоре приведет свою верную подружку печаль, а там и до треклятого выгорания недалеко. Но пока что Люмин стойко держалась и просто пребывала в неком равнодушном состоянии, лежа без дела на не очень-то удобной кровати, к слову, односпальной. Даже и не заметила, как из сидячего положение переместилась в лежачее.       Вытащив из-под подушки маленькую коробочку, Люмин не стала её открывать, а просто держала в руке, с очередной надеждой на то, что это действо переместит её немного в прошлое. Впереди столько проблем, не решать которые невозможно. Путешествие в Инадзуму, маленькое «дельце», с которым предстоит разобраться самой, и бесконечные поиски заработка. Стоило об этом подумать, как на сердце упал тяжелейший камень. Комната стала противна, как и мир за маленьким окошком.       Хотелось выругаться, но злоба в ней иссякла ещё вчера. Люмин ждала, когда проблемы навалятся на неё скопом и не спешила решать ни одну из них. Наверняка решение одной из них приведет ещё к куче проблем поменьше, вроде борьбы с самой собой или чем-то другим. Поэтому она и лежала, не в силах разжать кулак и даже дать волю слезам и иным чувствам. С одной стороны, ей отчасти не терпелось вернуться в привычный безумный круговорот жизни, чтобы быстрее к ней привыкнуть и перестать замечать за всеми побегушками себя и свои мелкие прихоти.       Однако теперь, когда она, нет, они оба окунулись в эту одну большую блажь… Когда поняли, что вот, есть другая жизнь, возвращаться в свою повседневность было намного тяжелее. И ещё тяжелее было понимать это. Уже никогда не будет определенных событий, продолжится только бесконечное скитание.       Глубоко внутри себя Люмин знала: бороться с судьбой бесполезно и людям, бросившим ей вызов, останется лишь сдаться. Она много раз принимала этот факт и столько же раз пыталась его опровергнуть. И вот пришел момент, когда стоило в очередной раз опустить руки, несмотря на недавнее желание выразить свой протест.       Это её разбивало.       Она очень устала.       Люмин сжала коробочку посильнее. Деревянные края больно впились в ладонь. Она встала, стараясь не обращать внимание на карие глаза в углу комнаты — проделки собственного мозга. Они преследуют её уже несколько дней, появляясь то тут, то там, привлекая к себе внимания и будоража больной рассудок. Стоило ей оглянуться на них, гневно посмотреть, как они моментально испарялись.       Вышла из комнаты, простучала сапогами по лестнице, отдала плату за несколько дней вперед, чтобы по возвращению увидеть свою комнату пустой и без лишних жильцов, вроде бедного купца из Фонтейна. Оказалась на улице, вдохнула пыльный воздух, защекотавший нос. Подумала о том, насколько же отвратителен этот город. Ли Юэ уничтожал в её душе, кажется, всё то хорошее, что там осталось. Он стал символом непоколебимости и неизменности. Власть сменилась, Архонту на смену пришли предприимчивые Цисин. Жизнь осталась прежней. Не похожа ли Гавань на саму судьбу? Непогрешимую, вечную.       Люмин бродила по улицам с их многовековой историей, с домами, принадлежавшими десяти с лишним поколениям одного рода. Не хотелось ли наследникам изменить историю семьи? Например, какому-нибудь кузнечному роду. Пойти против судьбы, вместо молота в руку взять серп или швейную нитку? Или наследие слишком дорого? И уже противнику судьбы не хочется омрачать историческую память, оставлять на ней пятно в виде своей нелепой борьбы против многовековой истории семьи. А как насчет людей, которым с высокой колокольни плевать на все это? Счастливы ли они в своей борьбе?       Размышления прервались резко. Люмин ударилась рукой о перила. Потерла ушибленное место и оглянулась. Оказалось, она остановилась прямо возле Катерины. Та как всегда приветливо улыбалась и, видимо, ждала, пока Люмин соизволит первой начать разговор. Последняя долго и упрямо молчала, смотря куда-то себе под ноги.       — А если уйти из города просто так, без поручения, без всяких обязанностей? — пробурчала себе под нос Люмин, да так, что Катерина напрягла уши и в итоге не расслышала. — Нет, глупо. — а так хотелось, с другой стороны.       Дальнейшее пересказывать не имеет смысла. Обыкновенный разговор необыкновенной искательницы приключений в поисках подходящей работенки.       — Господин Бай Чжу оставил поручение, касательно Драконьего Хребта. — Катерина как всегда улыбалась. — Пока что все, кому я предлагала, отказались ввиду надвигающейся зимы.       — Я тоже откажусь, не дело лезть в горы в такое-то время. — рисковать своим здоровьем и, что главное, жизнью, пока что не хотелось. Драконий Хребет и в весеннее время местечко не самое приветливое, а что касается зимнего, то тут вообще стоит промолчать. — Что-нибудь ещё?       — Господин Бай Чжу оставил поручение…       — Надеюсь, не касательно Разлома? — насколько Люмин знала, для посещений он все ещё был закрыт. — Если да, то я отказываюсь.       — Хорошо, тогда господин Бай Чжу…       — Люмин! — кричали из «Народного выбора» напротив. — Люмиии-ин!       — Я зайду попозже…       Не успела Катерина попрощаться и произнести свою коронную фразу, как Люмин оказалась окружена заботой Сян Лин, решившей, что её подруга голодает последние несколько дней. Они стояли возле «Народного выбора», почему-то пустовавшего в субботу.       — Люмин, такое чувство, что ты совсем не кушаешь! — Сян Лин большим и указательным пальцем обхватила её тонкое запястье. — И как ты собираешься меч поднимать?       — Неправда, — стала отнекиваться Люмин. — Прошлую неделю я хорошо ела…       — А эту? — Сян Лин выглядела искренне обеспокоенной. Люмин это польстило и она даже улыбнулась. — И бледная ты, будто из дома вообще не выходишь.       Ответа не нашлось. Апатия Люмин распространялась абсолютно на всё, включая приемы пищи. Часто она попросту забывала про необходимость питаться, а на чувство голода должного внимания не обращала. Начинала есть только в те моменты, когда живот начинал болеть от такого ужасного обращения к нему и организму в целом. Прошлую неделю Люмин и правда отлично питалась, и в её еде даже было разнообразие… А эту…       — Я совсем забегалась последние дни. — никуда она не бегала, только один раз пыталась получить четыреста тысяч моры и потом в целостности и сохранности забрала полную награду с неудачного поручения. — А сейчас, знаешь, совсем не против перекусить. Да и время есть.       Сян Лин просияла и забежала внутрь «Народного выбора», готовая приготовить всё что угодно, включая жаренную слизь слайма, посыпанную измельченными листами заоблачного перчика. Люмин по старой привычке села на средний стул и облокотилась о стойку, в голове перебирая варианты того, чего бы ей хотелось съесть. В мысли лез один только куриный бульон. Помимо него еды, казалось, вовсе не существовало. В конце концов Люмин сдалась и сказала Сян Лин напрямую:       — Полагаюсь на твой вкус. Только, пожалуйста, не вари слайма и не жарь его.       — Тогда буду тушить! — она захихикала, принимаясь за готовку. — Шучу-шучу, сделаю кое-что в лучшем виде!       Люмин благодарно улыбнулась и улеглась на стойку, вспомнив об этикете только спустя один косой взгляд прохожего. Пришлось подняться и выпрямиться, как подобает настоящим леди и джентльменам.       — В последнее время я тебя не видела. — Сян Лин была занята поиском подходящих ингредиентов. — Где ты пропадала?       — Я отлеживалась после небольшого ранения, сняла комнату ниже «Народного выбора», практически у порта…       — Да, кстати, как твои ребра? — кто-то сел рядом. — Не беспокоят?       Люмин запоздало обернулась, когда Сян Лин уже приветствовала неожиданного гостя:       — Доктор Бай Чжу! Вам что-нибудь приготовить?       — Что-нибудь легкое и полезное. — он достал кошелек и заранее приготовил мору. — Люмин, не ожидал встретить тебя здесь.       — Бай Чжу, здравствуй. — ну вот, единственный человек, знавший про то, что отлеживалась она совсем не в нижнем районе, появился именно в тот момент, когда Люмин решила немного соврать. — Ребра просто замечательно, да и в остальном тоже. Твои лекарства чудесны.       — А я с тобой и не поздоровался, вот же негодяй. — Чан Шэн на шее доктора завозилась, учуяв запах сырой рыбы и мяса. — Сян Лин, твоего отца больше не беспокоит желудок?       — Нет-нет, он уже поправился. — она упорно что-то готовила, работая одновременно на плите и столе. — Наверняка благодаря вашим чудесным лекарствам…       — Неужели его не смутил даже горький вкус?       — Он слишком привык к моей кухне! — Сян Лин засмеялась. — Такое ему не по чем.       Люмин молчала, не зная что бы вставить в разговор. Наконец-то она спросила Бай Чжу кое о чем.       — Я была у Катерины только что, ты прямо завалил Гильдию поручениями, причем такими… непростыми. — несанкционированный с Цисин проход в Разлом карался законом. — Откуда у тебя столько денег, чтобы оплатить труды искателей приключений? Обычно ты же сам занимаешься сбором трав.       — В этот раз могу позволить себе роскошь и остаться в городе, не плутая по Разлому. — Бай Чжу улыбнулся, видя любопытство, на секунду промелькнувшее в Люмин. Оно, казалось, сразу же потухло. — Один молодой человек вечером вторника совершенно неожиданно навестил меня и отдал мне очень щедрую плату за лечение подруги. — он улыбнулся, уверенно лавируя между недосказанностью и намеками. — И как бы я не отпирался, мне всё равно посчастливилось стать владельцем увесистого кошелька моры. — а вот слово «посчастливилось» вышло с такой интонацией, что Люмин сначала ни черта не поняла, а потом поняла и чуть ли вновь не загорелась жизнью от нахлынувших воспоминаний.       — Господин Бай Чжу и вправду заслуживает достойной платы за лечение! — подхватила Сян Лин. Тайна осталась тайной. — Теперь вы можете почаще отдыхать и заходить ко мне.       — Вот как… — протянула Люмин, борясь с желанием лечь обратно на стол. — Помню, во вторник был дождь.       — Ты имеешь в виду прошлый? — уточнила Сян Лин, всё время стоявшая спиной к посетителям.       — Ага.       В голосе проснулась апатия, которую расслышал Бай Чжу. Однако он не спешил продолжать разговор на эту тему, весьма щепетильную для них обоих. Честно сказать, от прошлого вторника он до сих пор отходил вечерами и опасливо посматривал на кошелек. И все же, Бай Чжу прислушался к голосу разума и решил потратить деньги, возможно не самые чистые, на дела полезные и добрые.       — Как, кстати, поживает малышка Ци Ци? — Сян Лин переворачивала что-то на сковороде.       — Ах, моя маленькая ассистентка продолжает совершенствоваться в травоведении. Недавно нашёл у неё несколько блокнотов, исписанных вдоль и поперек свойствами трав. Как-нибудь приведу её к тебе.       — Буду только рада!       Люмин клонило в сон от разговоров, которые никак не кончались. Казалось, чего может быть общего у доктора и повара…       — Люмин, ты сегодня опять какая-то расстроенная. — Сян Лин оглянулась на неё и заметила, что та практически засыпала сидя. — Может тебе к врачу нужно?..       — Врач тут, но не думаю, что он ей особо нужен. — Бай Чжу немного толкнул Люмин локтем, чтобы та вылезла из своих мыслей. — Она всегда такая ходит после травм. Нужно время и вкусная еда.       Как бы не хотелось остаться в своих размышлениях, Люмин ободряюще улыбнулась Сян Лин, обеспокоенно глядящую на неё.       — Бай Чжу прав, я всегда такая после очередных переломов и трещин. Не стоит за меня волноваться.       — Какой ужас… — пробормотала Сян Лин, даже не подозревая о том, что у Люмин и Бай Чжу есть свои секреты. — Вот, кстати, вы можете ей объяснить, что каждому человеку нужно хорошо питаться?       — А что, Люмин опять «забегалась»?       Люмин умоляюще посмотрела на Бай Чжу, прося его не продолжать эту тему. Он-то прекрасно знал, что это простая ложь. Просто для того, чтобы люди отстали и не трогали её, не пытались вытащить из этого состояния. Они даже ругались как-то из-за этого, точнее вели дискуссию, касательно профилактики подобной «апатии», как обзывала свои проблемы сама Люмин. Она множество раз отказывалась от лекарств и успокоительных трав, а заставлять пить их силой Бай Чжу не мог.       — Знаешь, Сян Лин, у неё такое бывает. Случаи единичные, беспокоиться об этом не стоит. Люмин достаточно взрослый человек, чтобы проследить за своим графиков приема пищи. — пришлось лгать ради сохранения врачебной тайны, не той, родившейся в ночь понедельника, а несколько другой, которой уже, наверное, как год стукнуло. — Но никто не запрещает тебе напоминать, конечно же.       Готовя еду, Сян Лин стала подозревать что-то неладное, но тут сковородка вспыхнула и пришлось экстренно убавлять огонь.       Бай Чжу продолжал самостоятельно вести разговор с лучшим поваром Ли Юэ, а Люмин редко вставляла в разговор какие-то фразы, зачастую неуверенные. Все же, в своих мыслях она ушла уже очень далеко, и, когда перед носом оказался прекрасный черный окунь, украшенный мастерски и превосходно пахнувший, даже не поняла откуда взялось блюдо и что, собственно, она забыла у «Народного выбора» в компании улыбчивого доктора и удалого поваренка.       — Приятного аппетита! — пропела Сян Лин, а увидев, как Люмин достала мешочек с морой, стала активно жестикулировать. — Нет-нет, тебе за счет заведения! — обращаясь к доктору. — И вам господин Бай Чжу тоже.       — Очень мило с твоей стороны, спасибо. — Бай Чжу протянул Чан Шэн листик салата и та с удовольствием стала хрустеть им, правда, со своей змеиной завистью поглядывая в тарелку Люмин.       — Спасибо, Сян Лин. — черный окунь ненадолго выдернул Люмин из мыслей и она решила по-настоящему насладиться едой, причем как-то грубо с её стороны будет, если Сян Лин не увидит должной отдачи со стороны подруги. — Как всегда замечательно.       — Да и этот салат просто замечательный. — Бай Чжу аккуратно ел, стараясь не давать разошедшейся Чан Шэн все листики, за которые только уцепится её взгляд. — Никогда не ел ничего подобного. Весьма нежно.       — Это мой новый фирменный рецепт. — стала рассказывать Сян Лин. — Помнишь, Люмин, я мы как-то говорили про еду для романтичного вечера? Вот, я додумалась до этого салата. В изначальном варианте я планировала придумать что-нибудь с вином, но в конце концов решила, что пускай каждый сам решает, добавлять ему алкоголя или нет.       Внутри Люмин начала молиться архонтам, чтобы вслед за воспоминаниями о празднике Бога Очага, Сян Лин не обратилась к одной интересной встрече. Мольбы, кажется, были услышаны и в следующую секунду она уже рассуждала о других своих кулинарных изысканиях.       Они проболтали, наверное, с полчаса времени, когда в «Народный выбор» наконец-то пошел народ. Попрощавшись, Люмин хотела было вернуться к Катерине и все же взять какое-нибудь легонькое поручение, но её остановил Бай Чжу, стоило ей отойти от ресторанчика.       — Тебе стало хуже? — они, наверное, раз десять обсуждали эту проблему и каждый раз Люмин придумывала отмазки, лишь бы не начинать курс лечения.       — Нет, всё как всегда. — она помялась, думая, стоит ли говорить что-нибудь ещё или нет, однако Бай Чжу тяжело вздохнул и положил ей руку на плечо, Люмин вздрогнула от прикосновения и рука в этот же момент сползла с плеча.       — Тоже нехорошо. — и хоть он видел, что что-то стало хуже, продолжать допросы не стал. В случае Люмин, излишняя напористость может привести к печальным последствиям для человека, проявившего её. — Постарайся не запускать себя, если что, мой кабинет всегда открыт для тебя.       Люмин выдавила улыбку и поблагодарила Бай Чжу, поднимаясь к Катерине. Он только печально вздохнул, решив вернуться в свой кабинет. Может быть, она хоть раз прислушается к его совету и действительно займется собой.              Переходя мост, по которому Люмин однажды впервые попала в город, она шла у самых перил и смотрела вниз на воду и редкие лодочки. Позади оставался душный Ли Юэ и это её радовало. Беря поручение, которое растянется на несколько дней как минимум, Люмин надеялась наконец-то вернуться в свой привычный ритм жизни, но тут остановилась в нерешительности.       Вот он — первый шаг обратно. Назад уже не отступить, она вернулась к жизни путешественницы, вступив на этот мост. Вода внизу колышется, слабо подгоняемая ветром. Люмин подошла к краю моста, странно привлеченная морем. Перегнулась через перила, ухватившись за них руками.       Море, огромное море, стелилось голубым, переходящим в темно-синий, ковром и пропадало где-то там за горизонтом. Острова Инадзумы были как всегда неприступны. Наверное, постоянный доступ к стране грома имеют только морские волны, ударяющиеся о далекие берега и скалы. Интересно, есть ли на той стороне человек, стоящий сейчас на мосте и точно также всматривающийся в темнеющую даль?       Люмин посмотрела вниз. Море манило своей глубиной и силой. Только воде и ветру подвластны камни, которые они с течением долгих веков способны сточить до размера песчинки. Так может волны, порождение двух стихий, и есть то страшное оружие, которое однажды сокрушит судьбу?       Она отпрянула и отвела взгляд от моря. Зашагала дальше, влекомая своей судьбой. Как бы тяжело не было, придется идти следом за ней.       И никакие волны неспособны разрушить древний ореол судьбы, витающий над её головой.              Оглядевшись, Люмин решила остановиться возле небольшой полянки. День близился к закату. Выйдя из Ли Юэ в полдень, она только сейчас остановилась, ранее бредя без единой остановки. Жары не было, солнце слабо грело. Редкие путешественники недоуменно косились на соломенную шляпку с оранжевой ленточкой, но она не обращала на их взгляды никакого внимания.       Усевшись на корень огромного дерева, Люмин положила шляпу на колени и стала рыскать в своей бездонной сумке, ища в ней недавно купленные овощные консервы. Вспомнилась Паймон с её нелепым прозвищем.       Голова болела, пока Люмин через силу ела законсервированные овощи. Она бежала от мыслей из города, но они продолжали догонять её с поразительной быстротой. В данный момент, именно они были опаснее, нежели воспоминания.       От еды тошнило. Какой-то овощ будто застрял в горле и теперь мешал отдыху, напоминая о себе ежесекундно отвратительным ощущением. Муть перед глазами была вызвана все той же тошнотой. В совокупности эти ощущения заставили Люмин сгорбиться и спрятать лицо в ладонях.       Стресс постепенно брал своё. Она была совершенно без понятия, что смогло бы помочь справиться с ним на поляне. Люмин встала с места, нахлобучив шляпу, и двинулась куда-то дальше, надеясь на чудодейственную силу движения. Не помогло, привалилась к очередному дереву. Она шла не по главной дороге, а петляла между тропок, известных лишь путешественникам вроде неё.       Как признавалась себе Люмин, путешественник из неё был никудышный. За всё это время она не успела привыкнуть к климату и часто переоценивала свои силы, отправляясь путешествовать в холод или в адскую жару. Одно дело странствовать между миров, а совсем другое по миру…       Свернув в заросли кустарника, Люмин наобум двигалась вперед, не останавливаемая колючками и бесконечными ветками. Наоборот, царапины помогали ей отвлечься и приуменьшить чувство тошноты. Боль подгоняла двигаться быстрее. Как она и хотела, вскоре, минут через пятнадцать слепой ходьбы в кустах, вышла к горному ручейку, которых по всему Ли Юэ было в изобилии.       Неглубокий и прозрачный, он привлекал своим каменистым дном. Люмин положила бездонную сумку на траву и накрыла её шляпкой. Стянула сапоги и вошла в ледяную воду, достающую едва выше лодыжек. Камни больно впивались в ступни, но ведь за этим она и пришла сюда, в это неприметное местечко. Вполне возможно, что чуть ниже или выше по течению есть люди. Увидь они её тут, бродящей по камням, наверное немало бы удивились. И правда, зачем лезть в воду и царапать ступни камнями? Но Люмин знала. Уж слишком хорошо это помогало отвлечься от назойливых, словно комары летом, мыслей, так и норовящих проскочить в голову и искусать мозг. Последние несколько дней она успешно выдерживала их натиск, однако факт того, что Люмин решила взять поручение, когда денег ещё вполне хватало, говорил о многом. Медленно, но верно они подкрадывались к ней, уже слышалось их противное жужжание.       Нога соскользнула внезапно, и Люмин еле-еле устояла на ногах, при этом поцарапавшись о какой-то особо острый камень. Она смотрела вниз на ручей и свою ступню, от которой растекалась кровь. За несколько минут уже успела привыкнуть к ледяной воде, пришлось почаще переходить с места на место.       Как жаль, что Люмин не могла бросить всё на самотек! Совесть не позволит, да и долг.       — Долг… — пробормотала Люмин, смотря на поток, обмывающий её ноги. — Значит долг…       Какой такой долг она знать не знала. Сейчас, конечно же. Пару месяцев назад знала, но не в данный момент, когда её разум засунул эти все обязательства куда подальше. Были камешки, вода и её журчание. Долга не было. К вечеру, возможно, объявится.       Выйдя из воды, Люмин уселась на траву, давая ногам высохнуть. Взяла в руки шляпку, стала крутить её и так и сяк. Ноги гудели, маленькие ранки на них чуть кровили.       Шляпка ничего не навевала.              К вечеру вышла на след. Ей предстояло выследить шайку похитителей сокровищ, раздать им люлей, по-тейватски говоря, а затем передать миллелитам для дальнейших махинаций. Конечно, убей она одного или двух, никто их не хватится, а может только вздохнет поспокойнее. Одним вором меньше. Так рассудит любой здравомыслящий человек, человек гражданский и честный со своим государством. Люмин, сколько не думала, в последнее время не могла отнести себя к первой категории, а ко второй так тем более. Здравомыслия в ней ни капли, иначе бы не лезла в воду и не царапала себе ступни.       Если человек не здравомыслящий, то, получается, он неразумномыслящий. Люмин утвердительно кивнула своим мыслям и причислила себя именно к этой категории, ведь похитители сокровищ, насколько бы они мародерами, вандалами и преступниками не были, всё равно давались ей тяжело. Одно дело разобраться с хиличурлами, которым, наверное, в этом мире уже ничего не поможет. А эти, того гляди, в тюрьме отсидятся и начнут честную жизнь. Из вчерашнего вора может получиться неплохой рыбак! Так рассуждала Люмин, прекрасно знающая о том, что люди редко меняются. И все же в ней всегда тлела этакая надежда на их исправление. Одумаются, свернут со своей кривой дорожки, станут законопослушными гражданами…       Не убивать же их только из-за того, что они какие-то не такие. Что дорожка у них другая, чуть кривая, сикось-накось. Но ведь можно их ещё вернуть, пока они не убили, пока просто воровали и грабили.       Дорожка перед ней кривая. Люмин бредет по ней и продолжает думать. А её дорожка разве не такая же? Чем дольше человек живет, тем больше ошибок совершает. И если смотреть на дорожку Люмин, то она давно должна была закончиться обрывом.       Пиная камушек, Люмин догадалась. Она же сама создает свою дорожку. Камушки убирает, маршрут строит, пускай и протоптанный другими. А может в этой земле и есть её судьба? И дорожка как жизненный путь…       Сбоку закричали. Люмин рванула навстречу звуку. За своё путешествие она научилась практически безошибочно определять направление самых разных звуков. Всё приходит с практикой, ведь в начале своего пути по Тейвату, Люмин частенько заворачивала не туда, терялась в трех соснах, а потом привыкла. Хоть и жила она непозволительно долго, в такое долгое путешествие по миру, а не вселенной, пускалась впервые.       Царапая лицо ветками, она вбежала на небольшой холм и увидела склонившегося к земле человека. Больше вокруг никого не было, и Люмин недоверчиво посмотрела на скрюченную фигуру. Девушка лет двадцати, с длинными темными волосами, в которых она прятала свои черты. Ещё раз оглянувшись, Люмин осторожно подошла к ней и тихо окликнула:       — Тебе нужна помощь?       Девушка промолчала, оставив Люмин в недоумении. Возможно, у неё какой-нибудь приступ, может заболело что-то…       — Слушай, я могу тебе помочь… — неуверенно проговорила Люмин, присев рядом с девушкой и положив руку ей на плечо. — Ты чего-то испугалась?       В ответ молчание, достаточно гнетущее, чтобы напугать Люмин. Девушка совсем внезапно обмякла и чуть ли не упала на землю, благо Люмин вовремя спохватилась и удержала её. Глаза закрыты, волосы по-прежнему прикрывают бледное лицо. Кого-то она напоминала… Пришлось для начала уложить её на землю, прощупать слабый пульс и внимательней вглядеться в черты лица. Острые, кожа бледная и будто обтягивает скулы и подбородок. На секунду показалось, что девушка не жилец, однако пульс был, хоть и весьма слабый.       Люмин вспомнила где видела её. Когда она совершала переход к Ли Юэ, дабы подоспеть к празднику Бога Очага, ночью эта девушка спала на одной из коек в домике, в котором пришлось заночевать и Люмин. Точно, это и впрямь она! Но что дает эта информация? Ровным счётом ничего, для начала желательно понять, что с этой бледной дамой произошло. Видимо, ничего хорошего, раз её одежда вся изорвана, да и вообще похожа на лоскуты. Волосы грязные, на лице множество царапин и кровоподтеков. Люмин огляделась и попыталась понять, как далеко до ближайшего фортпоста миллелитов, чтобы передать девушку в их ведение. Судя по всему, несколько километров. Что же, не так уж и плохо, но не станет ли ей хуже, пока Люмин попытается её перенести туда? Тем более, что в самой Люмин не так уж и много физической силы, да и она сама похудела за эту неделю… В любом случае, для начала нужно было осмотреть её на предмет серьезных ранений.       Осмотр вышел чересчур, но на большее Люмин была не способна, потому что шелест травы внизу холма заставил её насторожиться и взглянуть в сторону звука, используя при этом чувство стихии. Конечно, к ней подбирались, якобы незаметно, несколько похитителей сокровищ или каких-нибудь других людей, не обладающих глазом бога.       — Выходите. — скомандовала Люмин, уже вставшая с земли и выпрямившаяся. — Вы не захотите со мной сражаться. — она отошла от лежавшей девушки вправо, предугадывая дальнейший ход событий.       Легко увернувшись от метко брошенной бутылки с электро элементом, она только вздохнула. Трава в радиусе метра вспыхнула фиолетовым электричеством, желающим цапнуть Люмин за ногу, опасно стоящую рядом с лужицей.       — Отдай девчонку. — пискнул кто-то из-под холма, все ещё не желающий показывать своего носа. — И мы уйдем с миром.       — Не получится, у меня на вас заказ.       Они сразу же притихли. Видимо, раздумывали над своей дальнейшей судьбой. К удивлению Люмин, они выпрыгнули во всеоружии, наставив на неё арбалеты и бутылки с опасными смесями. Человек пять, хорошо.       — Тогда через мой труп. — выкрикнул писклявый, вооруженный какой-то зубочисткой, ибо назвать это мечом язык не поворачивается. — Можем разойтись с миром.       — Зачем вам эта девушка? — может так что-то прояснится. Ясно было, что она сбежала от них, но обыкновенно похитители сокровищ пленных не берут. Нет, они не убивают людей, а в принципе не любят с ними связываться, предпочитая грабежи и вандализм.       — Тебе какое дело? — пробурчал один из высоких, держащих в руках арбалет. — Вот наше дело — схватить девчонку.       — Я первая задала вопрос. — Люмин была спокойна, в отличие от мужчин, изводившихся от желания пристрелить её. — И, будьте добры, ответьте на него.       Клинок в руках их настораживал, ровно как настораживала Люмин девушка, лежавшая на земле. Лишь бы её не ушибло сильнее в ходе схватки, которой, видимо, никак не избежать, уж слишком агрессивно были настроены эти ворюги. Они не имеют мало общего с теми, кто повстречался ей ранее. Эти куда более нахальные, хоть и не убивают, а вот сами за сокровище легко полягут всей толпой, лишь бы напоследок взглянуть на сияющий трофей. Ребята, в общем-то, самоотверженные и упрямые. Иногда, правда, трусят и предпочитают свою жизнь очередной блестяшке. Но, конечно, не всегда.       Отвечать они не спешили. Люмин строила догадки. Работорговлей похитители сокровищ никогда не занимались, да и в Ли Юэ она пресекалась на корню, Цисин тут постарались, за что их можно было только похвалить. Вот бы они открыли глаза на процветающую контрабанду! Хотя это один из их источников дохода.       — Предупреждаю, легкими ушибами вы не отделаетесь. — отделаются, если им повезет. По крайней мере, Люмин постарается, чтобы все обошлось малой кровью, довольно с неё жертв.       Предупреждение было умело пропущено мимо ушей. Арбалетные болты практически одновременно прилетели в Люмин, причем все в голову, но она успела отразить их мечом, чем немало подивила похитителей сокровищ. Они сдаваться не стали, и тут же в неё полетели различные бутыли, со звоном разбивающиеся и вспыхивающие элементами, однако ей не разу не встретился яркий рыжий пиро. Видимо, существа они все же разумные и знают, что от загоревшей травы можно и себя поранить, и девчонку, которая, похоже, нужна им живой, иначе бы они вряд ли избегали попаданий в неё. Люмин ловко уворачивалась, практически танцевала, периодически отражая болты лезвием меча. Она постепенно двигалась к толпе мужчин, не знающих что делать. Дальний бой её не брал, а ведь Люмин ещё не использовала свои элементальные силы, а просто вспомнила про свою ловкость и изящность.       — Черт с ней! — выкрикнул тот с зубочисткой. Услышав его крик, остальные повыхватывали кинжалы, ножи, а кто-то даже весло, больше него самого. — Мы обязаны вернуть эту девчонку!       — Только попробуйте. — Люмин легко отразила неловкий выпад зубочистки и ударила её владельца мечом о голове, естественно, плашмя. Тот повалился наземь, словно мешок картошки, и больше боевых выкриков не издавал. Вырубился, от такого весьма проблематично умереть. Люмин выжидающе смотрела на оторопевшую толпу, но они, кажется, не собирались отступать. — Вам этого мало?       — Не можем мы! — взвыл один из бывших метателей бутылок. — Эта дрянь, она… Да она!..       Никогда Люмин не приходилось слышать похитителя сокровищ с надрывающимся голосом, когда он не сдается, а идет в бой. Даже интересно, из-за чего они так. Ещё и в лице изменились, обозлились, то ли на Люмин, преграждающую путь к «дряни», то ли на саму «дрянь», бледно-мертвой лежавшей на желтой рыхлой траве.       Не говоря больше ни слова, они переглянулись между собой и бросились на Люмин прежде, чем та успела достроить в своей голове хоть какую-то логическую цепочку. Весло с силой ткнулось было в бок, но она разрубила его раньше, его обладатель попятился, давая товарищам шанс на повторную атаку. Теперь на неё бросились оставшиеся трое, остервенелые, размахивающие кинжалами и ножами, они могли бы быть грозной силой, работай сообща, однако один толкнул другого, тот промахнулся и ранил третьего. В итоге, Люмин преспокойно выбила из загорелых рук кривой кинжал, так ещё успела поставить подножку другому, оправившемуся от ранения. Он свалился у её ног и она придавила его каблуком к земле, не давая подняться. Сразу трое набросили на неё, но и так их застало поражение. Люмин попросту использовала свои анемо силы, одной рукой, свободной от меча, создав сильный поток ветра, сдувший их с холма. Они с воплями покатились вниз, проклиная её и девчонку, по-прежнему лежавшую без сознания. Как оказалось, силы ещё не покинули парнишу, придавленного к земле каблуком, и он схватил Люмин за ногу, потянув на землю. Та не растерялась и весьма безболезненно приземлилась. Рука больно стискивала лодыжку и Люмин другой ногой зарядила лежащему по лицу. Он прокричал что-то невнятное, рукой хватаясь за нос, из которого потекла кровь, а затем, весьма нехотя, отпустил её.       Люмин только хотела вздохнуть спокойно, как по руке полоснуло чем-то острым. Машинально схватилась за новую рану и обернулась, увидев перед собой внезапно очнувшегося парня с зубочисткой. Зубочистка, конечно, грознее не стала, но рану ей обеспечила. Он тяжело дышал и Люмин даже стало жалко вырубать его во второй раз, и она дала ему маленький шанс на победу, разрешив скрестить с ней мечи. Точнее меч и зубочистку, потому что признавать это недоразумение настоящим оружием, Люмин отказывалась, как и отказался бы любой другой человек, имевший самое малое понятие об оружии. Вяло и неумело размахивая зубочисткой, парень валился с ног, не до конца отойдя от недавней отключки. Люмин со скукой отражала удары, тем не менее внимательно следя за девчонкой позади себя и теми тремя, недавно сдутыми под холм. Они уже оправились и бежали к ней, потирая ушибленные места. Пришлось по-быстрому расправиться с неугомонным воином зубочистки, пинком отправив его исследовать подножие холма. Жестоко, но лучше так, чем лишить очередной жизни.       — Зачем вы сражаетесь? — пока говорила, ещё раз ударила ногой воришку, подкрадывающегося к ней с упорством барана.       — Затем, чтобы этой девчонке показать где раки зимуют!.. — кровь, стекающая из носа в рот, не мешала говорить ползучему гаду.       — К слову, я вам тоже могу показать, где раки зимуют. — от её голоса веяло безразличием и это злило похитителей сокровищ. — Можете рассказать мне по-дружески, пока мы все ещё живы, чем она вам не угодила?       — По-дружески, пф-ф.! — трое подходили все ближе. Люмин не совсем понимала, кто именно из них говорил, так как лица их были скрыты повязками. — Я тебя по-дружески могу прихлопнуть!       Зубочистку пришлось перехватить голой рукой, иначе бы вышло не очень для Люмин. Больно, конечно, но оружие не самое острое, а от того оставило лишь относительно неглубокую рану на ладони. И когда он только успел подняться на холм?.. Упорство — удивительное человеческое свойство. Люмин выхватила недооружие и откинула далеко в сторону, для надежности прибавив броску поток ветра.       — Получается, никакой ты мне не друг, раз прихлопнуть не смог. — говорил все же тот, которого недавно скинули с холма и Люмин обращалась именно к нему. — Вам меня не победить. Сдавайтесь и я передам вас миллелитам. Так будет лучше для всех, поверьте.       — А ещё лучше будет, если ты прекратишь нам мешать! — гаркнул самый высокий из них, плетущийся с обломком весла.       — И чему же я мешаю? — она по-прежнему не выдавала никаких эмоций, хотя её то и дело охватывало недоумение. — Убийству? Перешли от грабежей к делам пострашнее?       Ответа она не дождалась. Её одновременно схватили за ногу и шею, начав душить со всей немалой человеческой силы. Другие подоспели и были готовы в любую секунду истыкать её своими кинжалами.       — Не факая уф фы и бессмерфная! — видимо, одному из трех не посчастливилось потерять пару зубов при падении. Может, ударился о дерево или камень, судя по окровавленной лицевой повязке.       Слова задели Люмин за живое, но она пока что не спешила продолжать сопротивление. Её взор был занят слежкой за бледной девушкой, почему-то оказавшейся на самом краю холма. В глазах темнело и начинало не хватать кислорода, точно также, как и похитителю сокровищ сил, чтобы её задушить. От них, впрочем, внезапное перемещение девушки также не укрылось и кто-то уже осторожно подходил к ней, дабы проверить свои догадки, как беглянка покатилась вниз по склону.       — Хватай её! — закричали откуда-то снизу, значит, командовал тот, который держал её за ногу. — Мы обязаны её поймать!       Конечно же, от Люмин никто не отстал, но зато остальные переключили своё внимание на погоню за девушкой, только притворявшейся ослабшей. Однако путешественница не собиралась более стоять беззащитно, а потому со всей силы ударила головой того, кто стоял сзади и всё ещё пытался придушить её. Он пошатнулся, ослабил хватку и оказался на земле вместе со своим оторопевшим товарищем, от страха или удивления забывшего про ногу, за которую ранее так цепко ухватился. Люмин направила на шею одного из них клинок и увидела слезы, собирающиеся у глаз. Сама зажмурилась на секунду, и рванула вниз по склону, где похитители сокровищ что-то орали вдогонку улепетывающей девушке. По ней и не скажешь, что недавно она валялась без сознания. Ладно, в любом случае для начала нужно разобраться с неумехами, раскидывающими повсюду свои склянки.       Оттолкнувшись от холма, Люмин прыгнула и раскрыла планер, надеясь таким образом быстрее сократить расстояние и совершить молниеносную атаку в падении. Увидев за собой погоню, похитители сокровищ притормозили и стали оглядываться, но было поздно, ведь Люмин уже вытащила меч и сложила планер, и в своём приземлении успела толкнуть ногами одного бегущего в спину, отчего он повалился, а сама Люмин осталась стоять перед оставшимися двумя, преграждая им путь к убегающей девушке.       — Черт бы тебя побрал! — упавший мужчина стукнул кулаком по земле, подняв слой пыли. — И прибить тебя нельзя, и остановить…       — Вообще, я удивлена вашим упорством. Раз вы знаете меня, то очень удивительно, что не бросились наутёк. — Люмин оглядывалась назад, продолжая наблюдать за убегающей девушкой. — Я передам вас миллелитам.       — Ну спасибо, отличный денек, ещё эта сука убежала… — кинжал упал вниз и его обладатель сел на землю, спрятав лицо в коленях. — Можешь её тоже к миллелитам под ручку отвести, хуже никому не станет.       С холма подбирались побитый главарь и его приспешник. Они не спешили спускаться вниз, а смотрели вдаль, надеясь увидеть там девушку, убежавшую от них и спасённую Люмин. Последняя недоверчиво глядела на своих новых пленных и решила задать им несколько вопросов. Всё же, она очень сильно сомневалась в том, что одна бледная и худая девушка способна натворить делов больше, чем эта нелепая шайка.       — И чего же она такого сделала? — вдруг скажут, всё равно им терять нечего.       — Украла! — крикнули снизу.       — Оборовала! — донеслось со стороны холма.       — Убила!.. — в один голос взвыли трое.       Люмин нахмурила брови. Если она была в плену, то ничего, в принципе, страшного не произошло. Трудно даже было сказать, испытывала ли она жалость к какому-то скончавшемуся бедолаге.       — Использовала ваши методы, иначе говоря. — девушки уже не было видно, Люмин понадеялась, что она выбежит на большую дорогу и сможет обратиться за помощью к миллелитам. — А вы, кстати, недавно не украли одно интересное колечко?..       — Так она его повторно слямзила, то есть спи…       — Фы говоришь с пуфешесфенницей, идиоф! — те с холма уже доковыляли до них и явно не собирались больше сражаться.       Люмин вздохнула. Вот они, старые добрые похитители сокровищ, лишний раз не рискующие своей жизнью, когда дело обретает серьёзные обороты и в него подключается кто-то, помимо пары миллелитов. Интересные ребята, могут и погеройствовать, и сбежать при первой опасности. Кто его знает, что на самом деле творится в их головах, которые они то готовы положить за сокровища, то берегут как зеницу ока. Но вообще Люмин напряглась, услышав о повторной краже злополучного кольца. Вообще, напрягалась она даже раньше, попросту узнав о содержании этого поручения по поиску пропавшего древнего кольца. Что-то эта история ей напоминала, причём не смутно, а весьма ясно.       — Крали, согласны. — пробурчал здоровяк, недавно попытавшийся сказать одно нецензурное словечко. — Так эта чертовка прокралась в наш лагерь ночью, убила Генри, а потом попыталась сбежать… Мы её поймали, но она опять сбежала! — он утер большое лицо не менее большим кулаком. Люмин увидела слезы, мешавшиеся с грязью и потом. Губы непроизвольно дернулись в кривую усмешку, но тут же распрямились. — Так не просто по-человечески убила, а…       — Ядом! Да каким… — подхватил арбалетчик. — Генри куски из себя выплевывал, даже без понятия чего… То ли лёгких, то ли ещё чего-то…       — Не говори факого, мне до сих пор фошно…       Убить «по-человечески». Надо же какие мысли рождаются в тёмных умах. Люмин не приветствовала убийств и не любила проливать кровь понапрасну. Она итак частенько становилась причиной многих кровопролитных событий, хоть и не принимала в них прямого участия. Просто не успела предотвратить. Убивала редко. Случайно и с долгими угрызениями совести, если умерший не был последней мразью. Как того парня с карими глазами. И тех других, чьи глаза спустя века потухли, но продолжали преследовать её в кошмарах. В последнее время их не было. Голова же была забита другими глазами вполне живыми и синими.       Нынче придётся справляться самой и вновь встречаться с бездной глаз в самых тёмных ночных кошмарах.       — А за него нам столько моры обещали!.. — вздохнул кто-то. — Гору, нет, горы золота!       — Почему-то мне обещали пятнадцать тысяч моры. — всё это начинало ей не нравится. Кто-то ещё интересовался кольцом, и это был явно не исследователь из Сумеру. — И сколько же вам заплатят за кольцо?       — Заплатят, да за что?! Девчонка с кольцом убежала, уже ничего не заплатят. — проныл тот, что плашмя лежал на земле и не собирался вставать. — А теперь ты из ниоткуда появилась, почему Архонты нас покинули?       — Архонты вас покинули только по одной причине. Из-за вашего рода деятельности. Станете послушными гражданами, и если не Архонты обратят к вам свои взоры, то как минимум Цисин. — Люмин хотела лично от себя добавить, что лучше бы за ними никто не смотрел, лишь бы не Цисин, но зачем пугать людей, которым в ближайшем будущем предстоит провести с кем-то из Департамента Граждан пару интересных разговоров.       Похоже, теперь у неё новая цель. Выслеживать лагерь похителей сокровищ уже было не нужно, раз кольцо забрала эта девушка, так ловко прикинувшаяся больной. Судьба подкидывает такие забавные повороты жизни, что иногда хочется над ними рассмеяться.       — Интересно, что это за яд такой. — проговорила Люмин сама себе, но её услышала пара ушей.       — Ужасный, убивает долго и мучительно! Совершенно бесчеловечно. — на что надеялся этот арбалетчик, было непонятно. Собирался задобрить своими поддакиваниями Люмин, чтобы та отпустила их с миром и позволила дальше грабить людей? — Так перед этим Генри ещё бредил, мы думали он того, этаго, сбрендил. А потом начал харкаться собственным желудком…       Люмин уже и забыла про эту сторону алхимии. Тёмную, где варятся яды и приворотные зелья, хотя они явно не стоят в одном ряду. Кто же этот злой гений, создавший такой ужасный яд? Так он ещё как-то попал в руки этой бледной дамы… Тут определённо было нечисто, и это ни капельки не нравилось Люмин, ожидавшей лёгкого заказа, хоть и длительного.       — Может отпустите, а? — опять лежачий проявил себя, протянув к Люмин свою костлявую руку, тем не менее умудрящуюся метать с поразительной точностью склянки со всякими взрывоопасными веществами. — В долгу не останемся.       — Ага. — ох уж эти уговоры. — Интересно, как вы это себе представляете.       — Весьма чётко, госпожа путешественница! — пролепетал недавний матершинник. — Мы даём вам моры, много моры, а вы нас отпускаете, будто и не видели?       Люмин устало прикрыла глаза и еле сдержала раздражённый вздох. Когда она успела прослыть такой мелочной? Да, любила мору, но не насколько же сильно, чтобы покровительствовать преступникам и прятать их от справедливой руки закона.       — Не знаю, что вы там себе надумали…       На этот раз её толкнули в спину, повалили на живот и стали удерживать втроём, скручивая руки за спиной. Люмин удивлённо подняла брови, стукнувшись носом о землю.       — Так её! Ребята, мы смогли! — прохрипел здоровяк, пытающийся выкрутить ей руки.       — Нафо связафь её и бросиф зфесь. — главарь отряхивавался и одновременно оглядывал своего врага, которого, казалось, никакие пушки не брали, а тут они просто вовремя решили её повалить и обездвижить! Делов-то!       — Вдруг это не она? Слишком легко мы с ней разделались. — заподозрил кто-то, чьего лица Люмин не видела. Для неё в этом мире остались только голоса и чьи-то волосатые ноги.       — Да фиг его знает, может и не она.       Люмин только фыркнула на это заявление и продолжила лежать, не шевелясь. Тут не так уж и плохо, пускай и холодно немного. Можно даже поспать при большом желании, только подумать, заснёт, проснётся, и уже никого рядом не будет, только верёвки проблематично разорвать, хотя смотря какие верёвки. Пока она думала и рассуждала, «ворюги блестяшек» раздобыли верёвку и уже вознамерились ею воспользоваться по назначению, как Люмин, не обращая внимания ни на кого, прикоснулась раскрытой ладонью к земле и, несколько секунд пофантазировав, вызвала из-под земли каменный шип, прошедшийся аккурат возле спины одного из грабителей, поддев его одежду и разорвав её в клочья. Мужчина завизжал весьма не по-мужски, а Люмин, воспользовавшись всеобщим замешательством, скинула с себя другого мужчину, не без помощи анемо стихии, и занесла ногу над землей, в любую секунду готовая опустить её с силой, достаточной для того, чтобы разворотить всё в ближайших десяти, а то и пятнадцати метрах.       Вся кучка мужчин нелепо застыла, кто с верёвкой, кто с порванной одеждой. И, конечно же, в центре сей картины Люмин, с занесенной над землей изящной ногой.       — Я вас предупреждала, мы могли бы спокойно дождаться миллелитов, но вы решили сделать по-своему.       — П-простите!.. — однако было поздно.       Люмин, весьма зловеще ухмыляясь, опустила ногу и все в радиусе десяти метров задрожало, кроме того клочка земли, где уверенно стояла девушка. Похитители сокровищ нелепо попадали и закрыли свои головы руками, спасаясь непонятно отчего. Но никакой разрушительной силы не показалось, только испуганные крики оглушали окрестность.       — Делайте то что я говорю, иначе в следующий раз простыми ушибами не отделаетесь.       Люмин оказалась единственной стоящей на ногах, и поэтому возвышалась над похитителями сокровищ словно гора, правда невысокая, но гора.       После её слов все, как один, поджали губы и недовольно нахмурились. Люмин же начала командовать, приказав, для начала, связать двух самых прытких, а именно главаря и того с обломком весла. Чертыхаясь, они медленно связывали товарищей, пока те покорно и унизительно сидели на траве. Затем Люмин самолично проверила завязанные узлы, оказавшиеся просто ужасными, и затянула верёвки на пленниках настолько туго, что они попросили пощады.       — А сейчас выдвигаемся в сторону ближайшего патруля миллелитов. — Люмин отряхнулась, взглянула на относительно свободных похитителей сокровищ, и, весьма добро улыбаясь, спросила. — Ну, кто поведёт?              — Она сущий дьявол! — оправдывался похититель сокровищ, стоя прямо перед тремя миллелитами. — Я же говорю, прибила нашего товарища, да таким мерзким способом…       — Все жалобы рассматривает Департамент граждан, но никак не мы. — отвечал ему миллелит среднего возраста, отрастивший весьма солидную бородку. — Поэтому, по прибытии в Гавань Ли Юэ, вы можете составить жалобу, следуя некоторым предписаниям, которые вы могли бы знать, будучи добропорядочным гражданином…       Недовольные вздохи, ахи и просто взгляды. Люмин пряталась от них в тени деревьев и наблюдала за происходящим со стороны. Они были на подходе к Ли Юэ, и она вызывалась помочь сопроводить похитителей сокровищ туда, где им и место. Точнее примерно до врат Гавани.       — Путешественница! — выкрикнул один из миллелитов, уже подбегающий к ней. — Девушка, которую они описывают, сейчас числится как преступница! Вы можете описать, пожалуйста, со своих слов её внешность…       Не дослушав, Люмин дала краткое описание и миллелит, молоденький и, видно, совсем зелёный, побледнел. Она хотела было осведомиться, что такого случилось, однако парень, махнув рукой, отбежал в сторону своих старших товарищей, проводящих беседу с захваченными ворами. Вскоре от них отделился круглолицый юноша, на удивление державшийся не плохо, несмотря на свои юные годы.       — Во-первых, мы очень благодарны вам за содействие в поиске этих бандюг. Во-вторых, приносим свои искренние извинения.       — Извинения? — переспросила Люмин.       — Да, увы, мы не смогли помочь вам.       Люмин только рукой махнула и нервно вздохнула. Вполне возможно, что эти миллелиты только бы мешались, а и то поранились.       — В-третьих, вы согласились обеспечить пленникам дополнительную охрану. Мы очень ценим это.       — Да-да, но, так понимаю, вы тут не только из-за благодарностей и своих сожалений. — Люмин подняла свой взгляд, перестав сверлить им какой-то маленький камушек под ногой. — Иначе вряд ли бы ваш юный товарищ так сильно побледнел.       — О вашей проницательности много говорят. — стражник нервно стучал пальцами по древку алебарды. — Видите ли, наш патруль оказался здесь не просто так.       — Слушаю. — Люмин привалилась к стволу дерева и сложила руки на груди, всем своим видом показывая готовность выслушать.       — Мы выслеживаем одну девушку, нынче преступницу. В эту среду она совершила вооруженное нападение на человека в его собственном доме. — сухие факты, ничего более. Никакой эмоциональной окраски. — Она убила его и выкрала партию туманной травы.       — У меня весьма много вопросов. — Люмин вскинула брови. Откуда у обычного человека «партия туманной травы», в большом количестве обладающая наркотическим эффектом, не всегда легким? Ещё больше её волновало, куда эта трава делась, ведь при преступнице никакой туманной травы не было, по крайней мере Люмин так показалось. Надо же было её опустить… Она казалась такой уставшей и бледной… — Разве туманную траву возможно раздобыть в больших количествах в Ли Юэ? Насколько мне известно, даже врачам не положено хранить более пятидесяти граммов. — Бай Чжу как-то рассказывал об этом. Туманной траве в медицине и алхимии находится множество применений, например, её иногда используют как обезболивающее при операциях. — А «партия» подразумевает собой нечто большее.       — Мы разбираемся в этом. — стражник выглядел немного обреченно. — Торговцы, приезжающие или приплывающие в Ли Юэ, всегда проходят тщательную проверку. Цисин знает про каждую партию, привезенную в Ли Юэ, однако про эту стало известно совсем недавно. После её кражи.       Лишь бы её не заставили со всем эти разбираться. Люмин с радостью бы поймала преступницу, если Цисин назначили за неё награду, но разбираться со всем остальным ей точно не хочется. Слишком мутно это.       — И как вы узнали о партии, если её уже украли?       — Госпожа Кэ Цин не рассказывала об этом. Увы нам, обычным хранителям порядка, доступна не всякая информация. — он для приличия промолчал, дождался прилива смелости и объявил. — И, судя по вашему описанию, убежавшая девушка и есть преступница, которую мы ищем.       Лицо Люмин не выразило особого удивление. Её догадка просто подтвердилась, ничего сверхъестественного не произошло.       — Просто отлично. — недовольно выразилась Люмин и отодвинулась от дерева. Взяла направление туда, откуда недавно вывела похитителей сокровищ и, помахав миллелиту рукой, отправилась в путь.       Оторопевший миллелит не сразу спохватился, а как спохватился, хотел было кинуться за путешественницей, обещавшей помощь, но она внезапно обернулась и серьезно взглянула на него, проговорив:       — Она задолжала мне одну вещь. — её голос обладал той силой, способной приковать людей к месту. — И пока она далеко не ушла, я должна её забрать.       Миллелит выглядел озадаченным и Люмин поспешила его в кое-чем уверить:       — Да и непорядок, когда убийца разгуливает на свободе, правда?       Она улыбнулась, уверенно сжала кулак и двинулась дальше. Позади послышался разговор, состоявшийся между миллелитами.       — Вот как? Надеюсь, путешественница будет в порядке.       — Это же путешественница! Чего за неё переживать? У неё за спиной столько подвигов, нет человека в Ли Юэ, который бы о них не знал.       — Да что эти подвиги? Есть ещё человеческий фактор. Всякое может случится, вот и волнуюсь.       — Я всё понимаю, но все же она достаточно сильна, чтобы за себя постоять. А вот что нам с этими делать?       — Связать покрепче, да погнать в Гавань, чего непонятного? Потом сообщим госпоже Кэ Цин, что за дело взялась путешественница.       — Вот же она обрадуется! Путешественнице точно можно доверить такое серьезное дело. Говорят, что она сражалась с одним из Предвестников… Верите или как?       — Байки это всё, да и откуда тут, в Ли Юэ, взяться Предвестнику? Вот с древним архонтом она сражалась, вместе с Волей Небес и Нефритовым Равновесием. Я сам это видел, правда издалека…       — Вот ты издалека, а я видел путешественницу, прогуливающуюся с каким-то выходцем из Снежной!       — Это ты как узнал? По глазам прочитал, что человек из Снежной?       — Нет же, одежда явно не здешняя, тем более это на Празднике Бога Очага было, они бродили в районе с кухней Снежной… Ни один человек в здравом уме не будет есть этот их борщ!       — А мне нравится… — внезапно вставил оскорбленный похититель сокровищ.       — Да разве ты в здравом уме?!       Послышались обиженные сопения, с расстояния едва различимые. Затем миллелит продолжил рассказывать про свои наблюдения:       — А потом, как-то вечером, вроде на следующий день, я этого же человека видел на террасе Юйцзин, был на ночной смене, так у него взгляд, не представляете, сущий дьявол! — стражник хлопнул себя по колену. — Я ему помощь предложил, а он на меня так посмотрел, вроде на меня, а вроде не на меня…       — Они в Снежной все такие, наверняка влияние Фатуи.       — Фатуи… — пронеслось над лесом, но Люмин была уже далеко и не слышала большую часть разговора, а лишь обрывки фраз.       Фатуи, фатуи, да черт с ними.              Воскресным утром Тарталья лежал на кровати и не собирался вставать, даже если в дом ворвутся одновременно остальные десять Предвестников. Неделя выдалась ужасной и тяжелой. Ему мало чего хотелось после того, как он прочел письмо, написанное рукой Пульчинеллы. В нём одновременно ничего хорошего, но и ничего плохого. А от этого и тошно, какая-то неопределенность была в словах маленького усатого Предвестника, в чью голову пробраться было невозможно, как и в голову любого другого Предвестника, включая свою собственную рыжую.       Он вновь достал это письмо, дабы перечитать и «насладиться» неопределенностью, сквозящей в каждом завитке каллиграфического почерка. Глаза устало бегали по строчкам, не видя в них цельных слов и словосочетаний. Всё размытое, лишенное смысла и четкого очертания, без абстракций, заполнивших жизнь. Письмо принесло в жизнь всё то, что Тарталья так крепко ненавидел.       Неопределенность и абстрактность.              «Сведения, которые передали мне мои преданные помощники, оказались весьма занимательными. Думаю, мы прекрасно понимаем друг друга и мне не нужно ничего подробно описывать, все же ты весьма смышленый, как и все наши товарищи. Я не хочу тебя пугать, о нет. Просто предупредить, не только как Пятый из Предвестников, но и как тот, кто привел тебя в ряды верноподданных Царицы. Ты же не хочешь разочаровать её, верно?       Чайльд Тарталья, ты же не забыл своё предназначение? Если ты сбился с пути, то позволь мне, Пульчинелле, указать тебе на Полярную Звезду. Следуй её воле, да будешь непогрешим.       Но хочу тебя обрадовать, ведь и так напугал тебя своими словами. Всё, о чем ты тревожишься, останется между нами. Не могу гарантировать, что навсегда. Если это повториться, то, пожалуй, ты знаешь что с тобой случится. И со мной, покрывающим тебя.       Между прочим, бывал у тебя дома. Меня всегда рады там видеть, особенно когда я приношу пряники и всё то, что так любит твоя семья. Правда, твой отец по-прежнему отказывается со мной нормально беседовать. Весьма жаль, неужели я настолько отталкивающий? А мне говорили, что я весьма симпатичный, да и усы мне к лицу.       Поэтому, прошу, несколько раз подумай над этим письмом. Хорошенько.        Твой поборник, Пульчинелла».              — Сколько ещё можно думать над твоими закорючками, товарищ? — бросил Тарталья куда-то в пустоту.       Наверное, из всех Предвестников, именно с Пульчинеллой их отношения походили на более-менее товарищеские и даже чуток теплые, насколько это может быть в далёкой Снежной. Он был старше, рассудительнее, спокойнее и действительно искренне любил свою страну и верил в идеалы Царицы. Однако этот же человек был Пятым Предвестником, и потому обладал недюжинной хитростью, а залезть ему в голову и прочесть мысли, и вовсе казалось невозможным. Конечно, это применимо и к остальным Предвестникам, но по крайней мере в Пульчинелле было что-то человеческое, даже несмотря на его нечеловеческий вид. Тарталья хорошо помнил его добрую старческую улыбку, когда им приходилось обсуждать какие-то вещи, не касаемые… Работы.       И всё же, в этом письме чувствовалась рука Предвестника. Пульчинелла не то что угрожал, нет-нет, но явно и отчётливо предупреждал. Что-то вроде «эй, товарищ, ещё одна подобная оплошность и с тобой случится такая же оплошность, ну или с твоим домом».       Следовать Полярной Звезде. Тарталья взглянул на лук и почувствовал в груди только жгучий холод преданности. Царице или чему-то другому? Не сражениям ли, которые он прошел вместе с этим безупречным оружием?       Письмо полетело в угол. Старину Пульчинеллу ещё нужно поблагодарить, что он не поднес такую информацию Царице на блюдечке. Неужели им двигали какие-то чистые побуждения? Даже странно. Хотя кто знает этих Предвестников? Может у них, как у самого Тартальи, за званием скрывается что-то человеческое и человечное…       Если вспомнить Арлекино или Дотторе, то сомнения разом развеиваются. В них человеческого с гулькин нос! Фраза, между прочим, принадлежит отцу.       А отец… Неужели никогда он не простит, не поймёт…       Мысли уносят куда-то далеко. Он в очередной раз не замечает, как погружается в долгое, мучительное забытье, ставшее невыносимым последние дни. Пародия на сон, кошмар, мог продолжаться до самого утра. Иногда Тарталью выдергивало из него, и тогда он пялился на своё рабочее место. Бездумно, пока в голове продолжали крутиться безобразные картинки. Он был не из слабонервных, однако всё равно выматывался и на утро просыпался ещё более уставшим, чем лёг.       А со временем творилось что-то неладное. Он перестал замечать переходы между днём и вечером, сном и явью. Тарталья просто делал свою работу, находя между бесконечных строчек писем и документов её имя.       Их расставание вышло скомканным, рваным. Благо, обид никто не держал. Просто разошлись одним утром и с той поры не встречались. Тарталья первые дни выходил на прогулки, надеясь на случайную встречу с Люмин, но та как будто избегала его. Не появлялась на улицах, в магазинах, продолжала торчать в своей комнатушке, которую она сняла где-то недалеко от доков.       Тарталья знал это и даже мог бы наведаться к ней, однако не стал. Если она не ищет его общества, то нечего ей навязываться. Тем более, это было опасно. Однако это не отменяло извечного желания поймать её где-нибудь на улице, встретится взглядом, показать ей… Что показать, да и зачем? Нынче всё это бесполезно.       Тарталья поднялся с места, прошёлся на кухню. На столе одна единственная чашка. Паук со своей пассией или другом всё ещё ютится в углу. От Люмин, кажется, не следа во всём доме. Только забытый ею нож. Он лежит в тумбе и Тарталья надеется когда-нибудь его отдать. Может опять случайно увязаться за ней?       Отбрасывает эту мысль. Проводит рукой по столу, обходит остальную часть квартиры. Нет, Люмин ушла и оставила после себя какой-то особый след. Он чувствуется во всей квартире, кажется сами стены впитали в себя её дух, а воспоминания пропитали каждый угол, где не гнездился кухонный паук. Тарталья знал это, пока лежал на тахте и смотрел в потолок.       Тарталья знал всё это, пока звездной ночью выходил на балкон, вглядывался в далекое ложное небо, искал в нём созвездия, своё и чужие. Однажды ему удалось увидеть Небесного кита. Говорят, по звёздам можно узнать свою судьбу. Многие обращались к астрологам, желая вызнать у них тайные знания. Соглашались на такое только шарлатаны, незнающие цену правде. Остальные опасались гнева Богов. Интересно, узнай человек свою судьбу, смог бы ли он её изменить? Или ему скорее воспрепятствует весь мир и Боги? Если Тарталья только мог дотянуться до звезд, их бы уже не было. Достаточно ли в нём силы, чтобы стереть в песок Небесного кита и начертать своё собственное созвездие?       А Люмин? Что она думает по этому поводу? Он по привычке оглянулся, надеясь увидеть её задумчивые глаза. Встретился взглядом лишь со стеной, смотрящей строго и сочувствующе одновременно.       Тарталья не знал её идеально. Как ему думалось, он вообще мало её знал. Однако в нём царит уверенность. Она ненавидит свою судьбу сильные, чем кто-либо. И в ней достаточно силы, чтобы её сокрушить. Только вот… Неужели она ещё давно сдалась?       После сражения в Золотой Палате им приходилось встречаться. На улице, совершенно случайно, Тарталья не прилагал к этому никаких усилий, а Люмин, отвечающая ему обозленным взглядом, так тем более. Верно ещё тогда он заметил это. За колким холодом пряталась усталость от борьбы. Будто бы она была обречена вечно сражаться с противником сильнее неё.       Значит, Люмин никогда не сдавалась. Она всегда продолжала бороться с судьбой, по-своему, негромко и долго прикладывая все те усилия, которые только можно. Тарталья понимает, что просто обязан спросить у неё об этом напрямую. Отбросит всякую тактичность и спросит. Или не сможет, встретится с ней взглядом и на этом разговор будет окончен.       Он часто думал о ней в таком ключе. Пока Люмин нет рядом, переосмысливал её образ, речь, действия, характер, раскрывающийся с самых разных сторон. При следующей встрече Тарталья хотел понимать её лучше. Конечно, нельзя предугадать, в каких обстоятельствах они встретятся вновь, однако это произойдёт. По крайней мере из-за того, что они остаются врагами. И вот, через месяц или два, он взглянет на неё совершенно иначе, увидя в ней существо, сродное ему. Потому что впервые она открылась ему в Золотой Палате, во время их первого поединка.       Использовав Глаз Порчи, Чайльд изменился. Он чувствовал, как гнев закипал в нём новой волной, а его противница была спокойна и рассудительна и даже не менялась в лице. Под красной маской складывались самые жуткие гримасы, а путешественница оставалась непоколебима, лишь иногда жмурилась, сдерживая его дикий натиск. В один момент он понял, что эта схватка надолго останется в его памяти. Такого сильного соперника ему давно не доводилось видеть, даже Глаз Порчи не давал ему значительного перевеса. Она была медленнее, физически слабее, но продолжала стойко, раз за разом, сдерживать бушующий в нём океан. Его переполняло желание победить. И разбить спокойствие на её лице.       Он стал напористей. Сражался как в последний раз. Всё ждал и ждал, когда по её лицу скользнет кривая улыбка, когда янтарные глаза вспыхнут ненавистью. Никогда прежде ему не хотелось так сильно увидеть предсмертный лик, ужас на её лице. И вот этот миг настал, молниеносный выпад копьём, он уже готов узреть этот страх смерти на лице, но почему-то видит только ухмылку, настолько злую, что на секунду все мыслительные процессы приостанавливаются. Никакого ужаса, в глазах всего лишь вспыхнул слабый огонёк. По щеке стекает кровь из новой раны, нанесенной Чайльдом пару секунд назад.       Пожалуй, именно в этот момент она его победила. Не пятнадцатью минутами позднее, а именно сейчас. Янтарные глаза напротив загораются, маленький огонёк переходит в пожар.       Они похожи. Промелькнуло в голове. Оба безумны, иначе Чайльд не может назвать ту, которая, рискуя всем, не стала уклоняться от его атаки. Она не прогадала, но ещё чуть-чуть и эта маленькая ранка могла бы стать смертельной.       А дальше он только и делает, что смотрит в её глаза. Бродит по кругу, изучает её пристальнее, чем обычно, но ухмылка исчезла, оставив после себя сосредоточенное выражение лица. Ему мало, мало этого огня в янтарных глазах. Такого мимолетного и пленяющего. За этой маской спокойствия и молчаливости скрывается что-то непреодолимо манящее. Чайльд хочет подольше насладиться этим зрелищем, увидеть настоящие эмоции… И победить её. Любой ценой.       Форма Духа. Тело рвёт на куски, но эта боль дарует ему силу, способную сокрушить мир и оковы судьбы. Он внимательно следит за Люмин, смотрящей на него с интересом и… Восхищением? Она тяжело дышит и не сводит с него глаз, изучает то, с чем ей предстоит столкнуться перед смертью. Чайльду нравится этот интерес, эти загоревшиеся вновь глаза. И маска спокойствия вот-вот спадёт с её очаровательного лица путешественницы. Перед ним предстаёт воительница, повидавшая много. Она не смотрит с презрением, скорее даже отдаёт дань уважения такому сопернику.       И всё же ей придётся умереть. Чайльд исчезает в вспышке молнии и оказывается на другой стороне Палаты. Люмин чувствует неладное, готова сорваться в любую секунду. И, конечно же, к тени огромного нарвала, нависшего над ней, она была не готова. И от этого на лице воительницы воскресает улыбка.       Если бы Чайльд мог улыбнуться в этом состоянии, то, пожалуй, у него бы был самый злобный оскал. Он не обращает внимания на боль, хочет максимально насладиться последними мгновениями своей соперницы. Явно достойной того, чтобы умереть от одной из мощнейших его атак.       Как оказалось, тогда она смогла уклониться от его атаки. Тарталья призраком бродил по квартире, пока что не способный обрести хотя бы минутный покой. Сердце было в смятении. И как его успокоить было совершено неясно.       Где эта путешественница, воительница сейчас? Он скучает. Тарталья признается в этом легко, ведь иначе бы доставил себе лишь больше проблем.       Сжимает зубы. Хватает письмо из Снежной, разрывает его и кидает в угол. Пульчинелла хочет его припугнуть? Ну пусть попробует. Тарталья смотрит на изорванные клочки бумаги. Не вступает ли он на трудный и тернистый путь?       Полярная звезда сияет и этим делает только хуже.       Семья всё ещё в Снежной. Пульчинелла, каким бы милым и обходительным не был, всё же Предвестник.       Стучит пальцами по столу. Голова начинает болеть от недостатка сна. Ему жарко и дурно. Строчки из письма, нынче изорванные, звучат в мыслях голосом Пульчинеллы.              «Чайльд Тарталья, ты же не забыл своё предназначение?»              Смотрит на кипы бумаг. Вспоминает все свои задания, миссии, даже ещё до получения звания Предвестника. В чем его предназначение? Он верой и правдой служил и служит Царице, верен только ей и исполняет всё, что она не прикажет. Предназначение. Вот старый черт, умеет выбрать такое словечко… Откуда ему это знать? Он живёт схватками, то есть, уже не только схватками, а ещё встречами с одной незаурядной путешественницей. Наверное, он не сражался с самого того дня, как вместе с Люмин двигался в сторону Ли Юэ.       Не об этом ли толкует Пульчинелла? Что в жизни Тартальи появилось что-то кроме сражений и редких встреч с семьей? Или его более смущает Люмин? Да, глупо думать о первом, когда есть второе. Если не она, то никто бы и слова не сказал. Хотя откуда ему знать?              »…ты знаешь что с тобой случится».              Нет, не знает. Отрывает взгляд от бумаг и смотрит в стену, от кубаря мыслей мутит. У него отнимут звание Предвестника? Объявят дезертиром и государственным преступником? Или Царица собственноручно опустит на его шею свой нещадящий меч? Поручит эту работенку Синьоре или Арлекино? Что ж, просто так он им сдастся. Будет сражаться до последней капли крови.              «Между прочим, бывал у тебя дома».              В тумбе стола стопка писем из Снежной. Куча рисунков Тевкра, короткие телеграммы Антона, вечно ему некогда… На многих конвертах мамины зарисовки, узорчики и цветочки. Всё это аккуратно перевязано тоненькой веревочкой. Тарталья достаёт стопку и пальцами пересчитывает конверты, а в мыслях ни одной цифры.              «Между прочим».              Вот он шантаж. Тарталья берёт один из рисунков Тевкра, на котором нарисована вся семья. Он с Антоном, оба долговязые, но Тарталья не отращивал подобие жиденькой бороды. Рядом мать, на руках держащая Тоню, тут же Тевкр. Рисунки оживают и очертания предстают более реалистичными. Чуть в отдалении — отец, держащий руки в карманах. Хмурится. Малолетний художник явно хотел изобразить улыбку, но в итоге стёр её. Не смотрелась. Тарталья любит эти неловкие силуэты, даже самый тёмный из них. Прижимает рисунок к груди, будто надеется защитить их на расстоянии. Осмелится ли Пульчинелла предпринять что-то против них? Вспоминая достаточно доброго старичка в очках, Тарталья не мог ответить на этот вопрос. Очередная неопределённость, хочется на стену лезть.              »…сбился с пути… »              Он-то? А у него был путь, кроме того, который кровавым шлейфом славы окутывает всю его жизнь? Может он с самого начала сбился с пути, в тот момент, когда, когда…              »…в ряды верноподданных Царицы».              Тогда ли, или намного раньше? Он оседает на кровать, придерживая одной рукой рисунок, а второй потирая висок. Голова разнылась с новой силой. Лишь бы не отпустить этот маленький листочек, напоминание о доме…              «Ты же не хочешь разочаровать её, верно?»              Голова, кажется, сейчас лопнет. Рисунок падает вниз, Тарталья хватается за голову обеими руками. Её холодный взгляд сверлит спину. Взгляд Царицы. Властный, ледяной до мурашек. Она признала его силу, даровав Полярную звезду. Дала ему сражения, которых он так искал. Тарталья не разделял их методов, мерзких и скользких. Не любил остальных Предвестников. Он был чужой среди них, даже слишком чужой. Но не им он присягал на верность, а Царице. И был ей верен. Верен и сейчас, когда голову разрывает от наводнения мыслей.       И это все из-за одного-единственного человека, имя которого крутилось на языке и в голове. Если не перестанет думать обо всём этом, то точно умрет. Возвращается к её образу. Белое платье, янтарные глаза, легкая улыбка, сокрушающая мир вокруг него. Основы, по которым он так долго жил, шатаются и грозятся рухнуть.       Тарталья думает, что сходит с ума. Иначе почему даже после этого предупреждающего письма, он все ещё лелеет надежду на встречу с Люмин? Грезит о ней всю неделю, переживая, как бы её образ не потух на грамм. Его мысли и действия неразумны, ему нужно протрезветь от той эйфории, в которую он окунулся.       Он валится на кровать, закрывает глаза, желая избавиться от навязчивых образов. Это не работает, комкает простынь, задирает голову.       Какими будут слова Царицы при их встрече?       Какими будут слова Люмин при их встрече?       Одной Тарталья был предан, а для другой был готов побороться с судьбой, собственной или чужой.              — Извините, но дело требует вашего присутствия. — Екатерина терпеливо ждала, пока Тарталья, вальяжно рассевшись на своем рабочем кресле, соизволит на неё взглянуть. — Оно неотложное.       Было утро понедельника и он уже знал, просто не хотел заниматься этим, уж как-то неспокойно было на душе.       — Как давно они пропали? — лениво протянул Тарталья, сосредоточено просматривая бумаги.       — Предположительно в два часа ночи.       — Отлично, значит далеко они не ушли.       После этих слов секретарша стала ждать, пока её начальник поднимется и поспешит разобраться с этим неприятным для всех делом. Однако он продолжал сидеть как ни в чем не бывало, будто не объявились дезертиры, из-за которых теперь куча проблем. Тарталья не желал этим заниматься, но долг его обязывал и спустя две минуты молчания, в течении которых он пытался отдохнуть получше, поднял голову, устало взглянув на Екатерину, чуть поежившуюся при его взгляде.       — Я займусь этим в ближайшее время, а теперь покиньте кабинет. — быть вежливым ему не нравится. Соблюдать официальность тоже. Разбираться с дезертирами так тем более.       — Я поняла вас.       Екатерина покинула кабинет, а Тарталья зевнул и лег прямо на бумаги, прикрыв глаза. Ночка опять выдалась бессонной. Так и тут ещё проблем вагон и маленькая тележка. Сначала, видите ли, кто-то убил одного дипломата, прибывшего недавно из Снежной, а при нём, между прочим, была целая партия туманной травы, отправить которую должны были непосредственно на Драконий Хребет и другие лагеря, разбросанные по Ли Юэ и Мондштадту. И вот, пожалуйста, эту партию украли. Цисин знали о незаконных перевозках такого груза, но перестали препятствовать после того, как Банк стал уплачивать баснословные пошлины, и просто начали контролировать этот процесс. В общем, теперь обе стороны были обеспокоены эти инцидентом. Верхушка Цисин наверняка собиралась публично обвинить Фатуи в хранении таких вещей как туманная трава, а им ничего самим не оставалось, ибо найти виновника было проблематично, ведь Нефритовое Равновесие отказалась предоставлять им хоть какую-то информацию. Такая головная боль… Однако это не самое худшее. Самым худшим, по мнению Тартальи, было то, что объявились дезертиры. А с ними следовало разбираться быстро и беспощадно. Ему уже приходилось однажды выслеживать нескольких застрельщиков, решивших поискать лучшей жизни в глуши. Участь их ждала незавидная, но тогда Тарталья особо об этом не задумывалсь, ему ли было дело до жизни каких-то трех солдат? Другое дело сейчас.       Тарталья закинул ноги на стол, не слишком беспокоясь о чернильнице, свалившейся на пол и забрызгавшей его. Екатерина была права, абсолютно права. С таким медлить нельзя, тем более зная отношение Фатуи к дезертирству. Даже Капитано, славившийся хорошим отношением к подчиненным, никогда не прощал предателей Царицы и её великих целей. Дезертиров ловили быстро и искусно, чтобы никто больше и помыслить не мог о таком же поступке. Расправлялись с ними по-разному, в зависимости от того, кому приходилось с этим разбираться. Отсылали обратно в Снежную, отправляли в ссылку на рудники или вообще на тот свет. Практика последнего была редкостью. Тарталье приходилось лишь ненадолго лишать сознания дезертиров, убивать, к слову, вообще не рекомендовали. Крайне не рекомендовали, однако для ряда людей эта рекомендация была пустым звуком. В особенности это касается Дотторе и Скарамуччи, за что их и не любил Капитано. В частности, эта рекомендация была введена Царицой для предотвращения кровавых актов мести, возможных в высших эшелонах командования, не включая самих Предвестников. Многолетний опыт руководства Фатуи, а также долгое наблюдение за бесконечными дуэлями между участниками организации, вынудили Крио Архонта составить целый отдельный кодекс, касающийся всех этих щепетильных моментов с дуэлями и дезертирством, дуэлей из-за дезертирства, а также дезертирства из-за дуэли. Благо, в последнее время этот кодекс всё реже и реже упоминали, дуэльные традиции отошли в прошлое, а дезертирство стало редчайшим исключением.       И вот настало время этого редчайшего исключения. С утра ему подали эту информацию на блюдечке, назвали имена и фамилии, на которые он мало обратил внимания и даже не прочел, и теперь вынуждали заняться этим лично, как того и требовало его положение в Фатуи. Тарталья, конечно, никуда не спешил, ведь попросту не хотел этим вновь заниматься. Ему было неспокойно и что-то внутри грызло его, вроде дурного предчувствия.       Екатерина постучалась, но не очень настойчиво. Ей не хотелось злить Предвестника, как и любому человеку, находящемся в здравом уме. Ещё до того как дверь открылась, Тарталья вырвался из кабинета и бегом спустился с лестницы, держа в руках какую-то бумажку. Вылетел из Банка, громко хлопнув дверью и напугав тем самым Влада, бедолага даже прикрылся руками, Тарталья на этот жест посмотрел очень странно, совершенно не понимая его. Правда, потом вспомнил как неистово носился взад-вперед после Золотой Палаты, наверное у некоторых остались привычки, связанные с озлобленным Одиннадцатым Предвестником.       Не говоря испугавшемуся Владу ни слова, Тарталья вскоре исчез из его поля зрения на ближайшие трое суток.       Из города он ушел не сразу, как минимум потому, что его совершенно неожиданно задержала одна прыткая девчонка. Услышав своё имя, Тарталья даже передернулся, ведь в этом городе мало кто знал о нём, а, повернувшись, обнаружил лишь победительницу состязания поваров, проходившего не так давно. Он спокойно вздохнул и попытался искренне улыбнуться. Получилось что-то кривое и несносное.       — Не хотите присесть пообедать? — закружила Сян Лин вокруг него, видимо не особо взволнованная тем, что может отвлекать его от дел, впрочем, он даже не совсем против.       — Разве мы не переходили на «ты»? — улыбка постепенно разгладилась и его лицо выглядело настолько приветливо, как это возможно в нынешних обстоятельствах. — Если что, я непрочь отобедать у лучшего повара Ли Юэ.       Сян Лин сначала смутилась, из-за того что позабыла про переход на «ты», а потом лучезарно улыбнулась.       — Я вспомнила! — она влетела за стойку своего ресторанчика и горящими глазами стала смотреть на него, Тарталья это спокойно выдержал. — Я могу приготовить что угодно.       — Правда?       — Конечно! — её пальцы стучали по стойке. Ей не терпелось начать приготовление любого блюда, какого бы только не захотелось гостю.       — Даже не знаю. — он по-доброму усмехнулся. Живость Сян Лин передалась и ему.- Что может предложить мне лучший повар Ли Юэ?       — Черного окуня! Суп с морепродуктами, лепешку «Мора», лапшу «Дары гор»…       — Так понимаю, все надо есть палочками? — только бы она сказала «нет», только бы «нет»…       — По традициям Ли Юэ — да. — он отлегла от стойки и щелкнула пальцами у лица. — Но так как не все наши посетители умею есть палочками, то для них мы припасли вилки и ложки!       Тарталья успокоился. Не придется позориться со своим неумением есть еду палочками. Его пальцы умели многое, но палочки держать отказывались. Он стал всерьез размышлять над тем, чего бы такого съесть. Мозг кричал, что сейчас не до еды, а вот желудок настойчиво просил чего-нибудь теплого. На улице ведь похолодало, спасал пиджак и закалка человека, выросшего в Снежной.       — Как насчет лапши? — голос разума был подавлен урчанием желудка.       — Сделаем! — она круто повернулась и сразу же приступила к готовке. — Триста моры!       Тарталья улыбнулся и достал маленький кошель, где лежало пятьсот моры. Он собирался дать чаевые, как обычно это делал в ресторанах, а «Народный выбор» как раз таким и являлся. Сян Лин не оглянулась на звон монет и продолжила готовку.       — Я давно тебя не видела в городе, в последний раз, наверное, однажды вечером… — она припоминала одну мимолетную встречу, когда Тарталья не соизволил с ней поздороваться. Сян Лин ни капельки не обижалась, а просто интересовалась, куда он так спешил. — Недели две назад?.. Ты так куда-то торопился, что даже не заметил меня?       — Извиняюсь. — он понял о каком вечере говорила Сян Лин, о том самом, когда он бросился на поиски Люмин. — Я был на нервах и не заметил бы даже стража руин. — легко сказать, «на нервах»!       — Ничего-ничего.       Сян Лин продолжила что-то говорить, вроде как про похолодание.       — Тут хорошо, на кухне всегда жарко, а как гостям сидеть на морозе, вообще не представляю! Или жар доходит и до тебя? Тебе не кажется, что стоит придумать на зиму павильон, чтобы гости не мерзли?       — Думаю, всем не угодишь. Тем более зимы тут достаточно теплые.       — Теплые?! — Сян Лин повернулась к нему и обескуражено хлопнула себя по штанам, заменившим шорты.       Тарталья неловко улыбнулся. Он и забыл, какими нежными к морозам могут быть жители Ли Юэ, даже при плюсовой температуре кутающиеся в свитера и кофты. Сян Лин ещё долго сетовала на ветер и дожди, а затем внезапно замолчала и как-то приуныла. Тарталья силился понять, чем могла быть вызвана такая смена настроения, но Сян Лин поставила перед ним тарелку с лапшой и уныло опустилась на стойку.       — А от Люмин никаких вестей, вот думала у тебя спросить… — грустно протянула она. — Ничего не знаешь?       В нём всё вздрогнуло, стоило услышать её имя и то, что от неё нет вестей. Не подавая виду, он для начала поблагодарил за еду и улыбнулся.       — Увы, мы не настолько близки, чтобы я о ней что-либо знал. — накрутив лапшу на вилку, Тарталья принялся есть. — По-твоему мнению что-то случилось?       — Не думаю, просто сейчас так холодно, а она ушла из города в одном своём платье и в какой-то шляпке. — Сян Лин печально вздохнула, но тут же улыбнулась, не поддаваясь унынию. — Но она же опытная путешественница! Поэтому не буду о ней волноваться!       Тарталья засмеялся и лишь на секунду удивился, что у него вышел такой искренний смех.       — Ты права. Люмин… — Тарталья искал подходящие слова. — Человек, которого простая прохлада не сломит.       — Как точно подмечено!       — Кстати, очень вкусно. — лапша и впрямь была вкусна, так ещё и в теле от неё разливалось тепло. — Я с подозрением отношусь к вашей кухне, но, возможно, я просто ел не в тех местах.       — Всё и впрямь может быть!       — Если не секрет, то откуда ты знаешь, что Люмин покинула город? Или просто увидела случайно?       Для Сян Лин, конечно, это было не секретом. Она бойко рассказывала про субботу, когда Люмин пришла к Катерине и выпрашивала у неё поручения, а затем про то, как они все вместе, то есть с доктором Бай Чжу и Чан Шэн, обедали и разговаривали. Тарталья слушал очень отстранено, глядя исключительно в тарелку лапши, которой за десять минут почти не осталось. Он слишком жадно ловил каждую деталь и вздрогнул, когда предмет разговора коснулся его.       — Ты сейчас её напоминаешь. — неуверенно высказалась Сян Лин.       — Её? — Тарталья поднял взгляд и вскинул брови. — Да чтобы я, да напоминал Люмин…       Он стукнул вилкой по дну опустевшей тарелки.       — Ну я же не врунишка! Вот она точно также сидела, как ты сейчас. — Сян Лин даже облокотилась на стойку и сделала пародию то ли на него, то ли на Люмин. — Только на другом стуле. Соседнем.       — Слушай, если как-нибудь её увидишь, передашь «привет»? — он внезапно встал. Уголок губы непроизвольно дернулся.       — А? — Сян Лин, кажется, не совсем понимала смысла передавать «привет», если можно самому его сказать при личной встрече. — Будет намного лучше, если ты сам с ней поздороваешься. Она будет рада, знаешь, Люмин показалась мне такой скучающий в последнюю нашу встречу…       — Ну так передашь? — слишком часто он улыбался за сегодня, и вот печаль опять осела у него на устах. — Пожалуйста.       — Ладно…       — Вот и славно.       Он помахал ей рукой и пошел прочь.              Ему предстояло самостоятельно выследить трех дезертировавших солдат, двое из которых были обычными дипломатам и не участвовали в боях и сражениях, а вот третий являлся застрельщиком. Тарталье в принципе было всё равно на состав дезертиров, ведь будь их даже десятеро, они вряд ли бы доставили ему много проблем, да и сдадутся они, как только увидят за собой погоню в виде Предвестника. Надо лишь выйти на их след, а дальше всё пойдет по наклонной.       Насколько Тарталье было известно, они исчезли из города в половину третьего утра и направились в сторону Тростниковых островов, видимо надеясь где-то там скрыться. Удивительно, откуда у них вообще взялась надежда, если в городе находился Предвестник? Поступок настолько глупый и необдуманный, что объяснить его Тарталья не мог. Неужто нельзя было дождаться, пока он куда-нибудь отлучится? Между прочим, предстояло навестить Драконий Хребет в ближайшее время.       Пробираясь сквозь заросли бамбука, среди которых были обнаружены следы дезертиров, вроде утерянного шеврона, валявшегося здесь неподалеку, Тарталья мог только цокать и двигаться дальше. Может быть в скором времени получится их нагнать, ведь с начала поисков не прошло и пяти часов, в течении которых он успел получить четыре донесения от других поисковых, то есть карательных, групп. Все их поиски не обвенчались успехом, и только в направлении, в котором работал Тарталья, обнаружилось их присутствие, неизвестно насколько старое, а может вовсе не их, кто его знает, сколько шевронов могло быть утеряно по Тейвату? Однако же бамбук в этих местах выглядел так, будто между ним прошлась небольшая группа людей, а именно некоторые растения оказались погнутыми, да и трава под ними примята, хотя ходившие здесь явно старались идти легкими и невесомыми шагами.       Всё это время, пока Тарталья сновал между бамбуковыми стеблями, его не покидало странное и неприятное чувство. Будто с каждой секундой продвижения он приближался к чему-то крайне неприятному, слишком проблемному, трудновыполнимому… Разве для Предвестника поимка дезертиров должна быть трудновыполнимой? Впрочем, ему мало чего оставалось. Он напал на их след и продолжит идти по нему.       Под ложечкой засосало.              Где-то к ночи Тарталье удалось найти их стоянку. Разведенный в спешке костер ещё тлел, видимо, дезертиры почувствовали что-то неладное. В их положении вообще-то трудно чувствовать что-то, кроме неладного, тем не менее они сорвались с места быстро и скрылись в лесах, следовавших сразу за бамбуковыми рощами. До Тростниковых островов день пути. Тарталья огляделся и свалился на землю у затухающего костра. От него исходило слабое тепло, а потрескивание терялось в звуках ночного леса. Ухали совы, перелетали с ветки на ветку невидимые в темноте птицы, шуршала трава, в ней наверняка спряталась змея или иная склизкая гадина, каких в Тейвате хватает.       Единственным источником света оказались тлеющие угольки. Тарталья всматривался в них, не желая разглядывать темноту вокруг. Ему не хотелось видеть ни одной вещи из тех, которые могут в ней находиться. Тьма вмещает в себя бесчисленное множество подлых видений, иногда оказывающихся весьма материальными. Ничего из этого Тарталью не привлекало и он предпочитал рассматривать угольки.       Уханье совы. У него внезапно вздрагивает рука. Его тут же с головой накрывают воспоминания, успевшие пожелтеть и превратиться в незначительные. Он даже начинает ждать, когда послышится звук падающих деревьев. Скребет землю пальцами, закрывает глаза, одергивает руку. Ямки от пальцев остались, земля рыхлая. Успокаивается, но надолго ли?       Собирается поспать минут с пятнадцать. Подремать, совсем чуточку. С закрытыми глазами представляет разные картины. Вот уже костер горит ярко, от него летят искры, а треск способен заглушить темные мысли. Он заглядывается на воображаемое пламя и оно отдает фантомным теплом, но рукам почему-то холодно. Переводит взгляд на них, не обнаруживает перчаток. На той стороне костра кто-то тихо смеется, а через секунду встречается с ним взглядом. Янтарно-красным, с отблесками костра.       — Когда я говорила, что мне нравятся твои руки без перчаток, я не это имела ввиду. — Люмин встает с места, поправляет платье, стряхивает с него какую-то травинку.       — Я понял это именно так. — Тарталья только отговаривается и тут же приступает к следующему. — Можешь рассказать как правильно? Или показать. — усмехается, улыбка остается на его лице, не тая в тепле огня.       Она улыбается, подходит к нему. Садится подле, берет его за руки. По выработавшейся недавно привычке играет с пальцами, такими холодными и красивыми.       — Показываю.       Тарталья влюблен в эту улыбку. Ласковую, чуть игривую, но всегда теплую и ставшую чуть ли не родной. В эти шаловливые глаза, преследующие его год. В светлые волосы и заколку в них. В её лицо, эмоций на котором не так уж и часто открываются для окружающих. Однако Тарталья видел лицо Люмин разным. И, что он точно может сказать, успел влюбиться в каждое выражение её глаз.       Он не хочет отпускать её руки, какие-то слишком реальные для сна. Люмин хочет освободиться, Тарталья не дает этого сделать, но она все же вырывается, кладет руки ему за спину, сцепляет их замком. Смотрит ему в глаза, ухмыляется, подвигается ближе. Умело пользуется недоумением, оказавшимся кратковременным. Он останавливает её, смущается и не знает куда деть свои глаза.       — Я могу показать тебе ещё много вещей. — её голос — сладкая истома, разливающаяся по телу.       Тарталья не сопротивляется, но следит за каждым её движением, за каждым слабым сполохом огня в глазах. Сердце колотится, она так близко и совсем не боится его. Касается израненными руками, улыбается и хитро щурится, совсем как наяву.       — Мне достаточно того, что ты здесь.       Страшно, что видение исчезнет, что желанный сон исказится и превратится в кошмар. Страшно вновь остаться одному в этом лесу.       Люмин заливается смехом, тянет его за собой на землю. Обводит лицо ладонью, взгляд её чуть тухнет, становится грустным.       — Ты в этом уверен?       — Нет. — честно сознается Тарталья.       Люмин тяжело вздыхает. Силится сказать что-то ещё, но пробуждение забирает её слова и оставляет их на попечение сну.       Костер тлеет. Опять. Ухает сова. Опять. Тарталья остается один. Опять.       Встает с земли, протирает глаза. Ему совсем чуточку грустно. Чешет шею. Кажется, какой-то комар укусил или вроде того. До крови раздирает укус.       Пускается в путь, так для себя и не решив, стоит ли забывать о сне или же лучше сохранить его в своей памяти. Единственное в нём понятно — сожаление, ведь он не успел почувствовать тепло её объятий.              — Я уже ни в чём не уверен.       — А я вот говорю, что мы идём в верном направлении. До Тростниковых островов рукой подать.       — Может мы их уже прошли? Я слышал, что на Тростниковых островах полно тростников и бамбука…. А мы уже пробирались сквозь него…       — Андрюха, будто на всё Ли Юэ один бамбук, и то который растет на Тростниковых островах!       — А вдруг?       Тарталья добрался до них на рассвете. Он мастерски скрывал своё присутствие, плутая между деревьев и не показываясь. Сейчас ему удалось подобраться достаточно близко, чтобы расслышать разговор дезертиров. Как и было указано в рапорте, их было трое. Застрельщик, с винтовкой за спиной, а также два дипломата.       — Не думаю. — голос показался смутно знакомым. — Если мы дойдем до конца леса, то наверняка выйдем в районе Тростниковых островов, иначе быть не может.       — А что потом?..       Между ними воцарилось молчание. Тарталья еле сдержался, чтобы не заявить о своём присутствии. Потом будет одно — депортация в Снежную, а там как Пульчинелла распорядится.       — Потом… — сказал застрельщик, видимо зовущийся Андреем. — Будет что-то хорошее.       — Вроде кружки пенного?       — Да, вроде того, Тоха.       Антон. Как старший братец Тартальи. И как его занесло в Фатуи? Да и Андрея этого, с Глазом Порчи и винтовкой… Вот они — верные слуги Царицы, в свободное время мечтающие о пиве, как и любой другой нормальный человек в Снежной, как его отец и брат, пропадающий на ночных сменах в компании по торговле пушниной. Жили бы себе припеваючи, получали какую-никакую зарплату, растили сестренку или братца, таскали бы дров матерям, но нет, отчего-то их потащило в Фатуи.       — В «Медведе на печи» до сих пор продается та медовуха, никто не знает? — спрашивает Андрей.       Они бредут по лесу. Фигуры прямые, от них сквозит уверенностью. Переговариваются, смеются, толкают друг друга. Совершенно не похожи на беглецов, а Тарталья — на преследователя. Он тоже влился в их компанию, но как-то неощутимо для них самих. В голове отвечал на их вопросы, вкидывал шутки, которые могут понравится обычным солдатам и дипломатам. Сколько анекдотов ему пришлось выучить, когда он был обычным рядовым! Да, его мало что интересовало тогда кроме битв, но оставаясь наедине с товарищами, ему всегда хотелось влиться в их компанию, чтобы не ловить на себе косых взглядов. Анекдоты не спасали, ведь их никогда не удавалось вставлять в разговор, чаще всего он сидел в сторонке и слушал их. Как и сейчас, только он уже Предвестник.       Он уже Предвестник, а выученные анекдоты так и не пригодились.       — Насчет медовухи не знаю, но есть там девушка, разносчица пива… — мечтательно начал Антон. — Белокурая, голубоглазая, румяная… Как из сказки вышла.       — Ты про Любку? — подхватил Андрей. — Да, она красавица, но такие интриги плетет, любой Предвестник позавидует.       Пробежался неловкий смех. Видимо, им пришлось вспомнить про свой нынешний статус дезертиров.       — Да…       И вновь молчание. Один из них предпочитал молчать, оставшиеся два перекидывались фразами, неловкими и лишенными смысла, но в тот же момент переполненные им. Разговоры про медовуху и трактирную девицу — тоска по Родине! Такой любимой и далекой Снежной. Холодной, бросившей их в пекло тайной войны, политической и действительной.       Тарталья тоже продолжал скучать по ней и разделял их печаль. Ему даже чуточку завидно, что в скором времени их вернут в родную столицу, пестрящую лавками с пряниками и колбасами.       — Знаете, у меня чувство такое неприятное.       — Оно у всех.       — Подтверждаю.       Тарталья тоже про себя подтвердил. Он не понимал, почему до сих пор не предпринял активных действий, а лишь преследовал их. Как-то сложно было вот так рушить их грандиозные планы, это же надо набраться смелости и пойти против воли Царицы? Надо быть дураком, чтобы пойти на такое, но они не выглядели как дураки, скорее как люди отчаявшиеся до такой степени, что пошли против Архонта. Отчего же вы не продолжили верой и правдой служить ей?       — И все же…       — Нет, давайте не будем об этом.       — Но надо, как иначе.       В своём чувстве они были едины, а от того не различались. Их объединяло преступление и наказание, которое обязательно совершится, точнее оно уже идет за ними, лениво переставляя ноги. Наказание, правда, не шибко желала вершить так называемое правосудие.       — Давайте поговорим.       — О чем?       — О снеге, например.       — Сейчас бы с такой радостью съел борща.       — Я тоже. В лагере особо не поешь борща, только объедки всякие, особенно после того, как с линией снабжения беда приключилась.       — Ага, мы там голодали, а эти придурки, вместо того, чтобы начальству всё четко и ясно разложить, боялись по шапке получить и морили нас голодом!       — Начальство тоже хорошо.       — Кстати, ты правда с Предвестником встречался?       — Вроде не такая уж и честь, я тоже с ним встречался. Он перенаправлял мой отряд, когда мы только прибыли, ну и обучение кое-какое провел. Может я ему и спасибо бы сказал, как-то мне его совет пригодился, сдох бы точно, если бы не знал этого.       — С Одиннадцатым встречался, говорят, он более-менее в адеквате, остальные дикие. Ну, возможно, ещё кое-кто. Капитано, слышали, вроде даже командир добрый.       — И как он вам?       — Одиннадцатый?       — А ты ещё с кем-то встречался?       — Да нет, просто про Капитано подумал, было бы хорошо оказаться под его начальством… Уже, правда поздно. Одиннадцатый Предвестник… Бюрократ, а не Предвестник. Сидит в Банке безвылазно.       Тарталья про себя усмехнулся. Вот как, внезапно их ходячего бедствия стал бюрократом. Люмин бы посмеялась.       — Ты к нему же с докладом ходил, правильно?       — Вроде того.       — И как оно?       — Да говорю же, бюрократ.       Тарталья наконец-то понял, кому принадлежал этот голос. Как-то к нему в кабинет заходил сержант Макаренко, манерами не отличался, а сейчас, пожалуйста, в дезертиры заделался. Что же судьба сюда забросила? На кой черт ему сдалось всё это…       — Да не может Предвестник бюрократом быть! — возражает Антон, никогда не видевший Предвестников.       — Не может, согласен. — сдается Макаренко. — Не знаю как его описать. Если бы не его форма и взгляд, я бы его за обычного паренька принял, как я.       — Ты уже не обычный паренек, а сам знаешь кто.       — Как и все остальные тут.       — И не поспоришь.       Опять замолчали. Тарталья рискнул подобраться ещё ближе. Уж слишком интересно про себя послушать, тем более их больше никакие рамки не стискивают. Хочешь, хоть обматери Скарамуччу, самое страшное, по мнению Фатуи, преступление они уже совершили. Опорочить честное, ну или не очень, имя Предвестника и рядом с дезертирством не стоит. Лучше опозорить Сказителя, нежели предать страну.       Они продолжали идти дальше. Тарталья чуть отстал от них, иногда терял из виду, но особо не волновался об этом. Далеко они не уйдут. Настолько всё равно, что аж начал медлить впервые на своём веку. Вот уже день всего лишь следует за ними, не показывая своего присутствия и отказываясь принимать действия более активные, чем прятки в тени деревьев.       Тарталья поступал не так, как должен Предвестник. Не действовал быстро, не следовал приказу по поимке дезертиров, распространявшемуся и на него, а просто слушал и пытался понять причины. Так нетипично для него. Когда человек дезертирует, то никакие причины не могут смягчить ему наказание. Дезертирство — высшая трусость и грех, как считали Царица и Педролино. Считал ли так Тарталья? Наверное. Он ненавидел трусов, также сильно, как и слабаков. Жизненный опыт ему подсказывал, что слабость и трусость часто идут бок о бок.       Но вот только дезертирство из Фатуи можно назвать трусостью? Дать точного ответа Тарталья не мог. Как-то у него это не клеилось. Разве не нужно обладать львиной смелостью, дабы бросить вызов Царице и её постулатам, пускай и таким постыдным образом, как побег?       Может быть и нужно.       — У меня такое ощущение, что нам дышат в спину. — высказался Антон.       — Это не ощущение, за нами наверняка погоня. — Макаренко ссутулился, как бы стал меньше.       — Пускай только попробуют нас найти! — возразил Андрей.       — Они уже нашли нас, я уверен. — опять Макаренко.       Макаренко в который раз обрывает разговор. Все погружаются в мрачную задумчивость, включая Тарталью.       Эти трое обречены. Тарталье их даже жаль. Могли бы быть просто хорошие люди, а вышли дезертиры, место которым на рудниках. Не то что членство в Фатуи делает из человека зверя, но чаще всего, получив глаз Порчи, люди меняются. Конечно, это касается только застрельщиков и тех, кто принимает участие в боевых операциях. Дипломаты, вроде Макаренко, остаются обычными людьми с клеймом Фатуи. Макаренко теперь не просто работник фабрики по производству детских игрушек, а сержант. Связав свою жизнь с Фатуи, человек лишается шанса просто отойти от дел. И такие, как Макаренко, могут рассчитывать на спокойствие лишь в случае потери руки или ноги, а также в случае достижения пенсионного возраста, но достигнуть его весьма трудно. Впрочем, первый случай ничего не гарантирует. Кто знает, когда Сандроне или Дотторе понадобятся «добровольные» подопытные. Может повезти и утерянную руку заменят высококачественным протезом, механическим или биологическим. Однако нетрудно вспомнить ту печальную статистику, которую Предвестники предоставляют Педролино каждый месяц. Цифры там неутешительные.       — Если вы не перестанете губить мне людей, то я буду вынужден принять меры. — скажет Педролино в очередной февраль или июнь.       — Мы вас понимаем, но, можно поинтересоваться, какими будут меры? — спросит Дотторе, не расстающийся со своими колбами. В его голосе уже не будет издевки, которая была свойственна его предыдущей версии. Скорее любопытство, каким должен обладать всякий ученый.       Сандроне учтиво промолчит, может моргнет быстрее обычного. Педролино тяжело вздохнёт, взглянет единственным глазом сурово и холодно.       — Я действительно не могу пообещать вам чего-то плохого. — он оглянет экспериментаторов, обратит взгляд в сторону статуи Царицы, виднеющейся в витражном окне. — Однако она.       Педролино действительно не мог сделать ничего против своих же соратников. Они были одними из самых опасных людей в Тейвате. Но после прямого намека на Царицу, улыбка на лице Дотторе исчезла. Затем они и впрямь перестанут беспокоить Педролино своими отчетами, но только на определенный срок.       Вспоминая об этом и о многом другом, Тарталья понимал, почему до сих пор находятся отчаянные смельчаки, готовые стать дезертирами и предать Родину ради призрачной надежды на побег. Потому что изначально Фатуи прославились отчаянностью, родившейся из такой же отчаянной Снежной.       — Значит бесполезно?.. — спросит застрельщик.       — Конечно. — Макаренко казался самым безразличным и спокойным из них троих, но Тарталье кое-что подсказывало, что он просто отчаялся сверх меры. — Это изначально было смертоубийство.       — Но кому-то ведь удавалось… — а вот второй дипломат ещё не забыл тепло надежды.       — Это всё байки, гуляющие среди таких, как мы.       Да, точно. Тарталью совсем не удивляет наличие целых отрядов Фатуи, неважно дипломатических или боевых, идущих против воли Царицы. По-своему, по-тихому, вынашивая в голове планы побега и преждевременного выхода на пенсию. Кто-то из них доходит до того, что просит товарища при следующей битве подставить себя. Тарталья считал это безумным, но имеющим смысл, прямо как все планы Фатуи, а они уж точно были масштабнее.       — Мы совершили ошибку.       — Да, так и есть.       — Ошибку…       Тарталья тоже совершил ошибку и уже начал за неё расплачиваться. И хоть на душе у него мрачно и тяжело, жизни ничего не угрожает. Он продолжит жить, а они… Трудно сказать, будут ли жить они. По крайней мере как обычные люди с клеймом Фатуи им уже не пожить, отныне они дезертиры — подлые и мерзкие преступники для своих вчерашних товарищей.              День клонился к концу. Тарталья так и не смог закончить начатое. Он продолжал слушать дезертиров, чьи голоса постепенно становились все более нервными. Останавливался вместе с ними, иногда отдалялся и приближался. И всё больше ощущал себя наравне с ними. Тоже дезертиром, совершившим ошибку, но они не раскаивались, а он и того более.       — Если кто-то спросил бы, почему мы это сделали… — начал Андрей. — Как бы вы ответили?       — Не знаю, просто в один момент стало невмоготу и захотелось что-то с этим сделать.       — А смысл терпеть? Дальше только хуже было бы. — Макаренко внезапно остановился, засмотревшись на листву. — Пока во мне есть силы для сопротивления, пускай самого ничтожного, я буду их использовать…       — Но сопротивление же бесполезно, сам знаешь…       — Знаю, но продолжу биться. — он двинулся дальше, шаркая ногами. — Потому что сдаваться уже поздно. Мы смогли перейти черту, о которой большинство боится думать. Мы не стали свободными, не стали счастливыми. Мы, скорее, вообще никем не стали, а просто убили себя оригинальным способом.       Замолчали. Начали обдумывать сказанные Макаренко слова. Тарталья присоединился к их раздумьям и этого никак не показал. Что-то такое в сказанном было, неясно, что именно, но совершенно ясно было, иначе бы не молчали так угнетенно и потрясенно, тем более сам Макаренко. То ли до них дошла вся нелепость и глупость случившегося, то ли их осенило собственное бесстрашие перед смертью.       — А мы, получается, безумцы. — заключил Андрей.       — Прямо как Одиннадцатый Предвестник? — усмехнулся Антон.       — Не-не, бывают кадры поинтереснее. Слыхали про Доктора?       — Ага, стремный тип. Мурашки по телу только при одном его упоминании.       — Вот, ходят слухи, что он постоянно себя улучшает, только как именно… Потому что одни помнят его одним, а другие другим.       — Да, странные они.       Тарталье стало искренне интересно, почему его считают безумцем. Хотелось даже подойти спросить. В силу благоразумия не стал этого делать, несмотря на дикое желание.       Через час начали разводить огонь. Остановились на кромке леса. Где-то там, километров через десять, могли бы виднеться Тростниковые острова, да только уже наступала ночь. Странно было видеть людей, находящихся в бегстве и тут же разводящих костер, причем без споров. Они даже решили это как-то молчаливо, разбрелись кто куда, натаскали веток и хвороста и стали пыхтеть с огнем, пока не вспомнили про наличие у товарища глаза порчи искомой стихии.       В ночи вспыхнуло пламя. Тарталья осторожно подобрался поближе, уселся в тени огромных деревьев и в очередной раз приготовился слушать. Его уши ловили только звуки потрескивающего костра, дезертиры молчали, сидя на земле.       — Это последняя ночь.       — Да, вроде того.       — И последний костер, думаю. — Андрей поправил винтовку на плече. — Ну в смысле, который мы сами развели. Вместе.       — Что будет с утра? — протянул Антон. Судя по всему, он был самым младшим из них, по крайней мере у Тартальи сложилось такое впечатление.       — Будет ли утро… — отозвался застрельщик.       — Утро будет, но с нами ли.       И опять гнетущая тишина. Тарталья поежился. Настанет ли однажды утро, когда не будет его? Наверняка да, ведь нельзя жить вечно. А когда?.. Можно ли как-то подготовиться к тому, что однажды тебя не станет?       — Как думаете, солнце выглянет?       — Отчего ему не выглянуть?       — Не знаю, в последнее время так пасмурно. — он сопел, словно простудился. Застрельщик усмехнулся, снял с себя пальто и протянул товарищу. — Спасибо, тут совсем дубак.       — Не захворай сильно. — сказал мертвый мертвому, ведь живыми назвать их уже сложно.       — Постараюсь, завтра ведь заря…       Короткие фразы оплетали сердце Тартальи и сжимали его. Уверенность таяла с каждой минутой. Он не сможет выполнить свою миссию. Не сможет. Как ему лишить своих бывших союзников прекрасной зари? Той, которую они встречали с Люмин… Почему он должен отнимать у них право на созерцание жизни? Это же обычная человеческая потребность. Тарталья чувствовал, как сердце выпрыгивает из груди. Если в Снежную придет очередное донесение о том, что он провалил задание… Причем не просто провалил, а отпустил дезертиров с миром… А с другой стороны, ему уже приходилось переступать грань дозволенного и прямо сейчас Тарталья находится по ту сторону, ведь пренебрегает обязанностями.       — Заря. — счастливо бормочет Макаренко. На него оборачиваются остальные, удивленные такой переменой в голосе. — Чего уставились?       — Чему так радуешься? — буркнул Антон. — Последняя, между прочим, заря.       — Зато какая, хочу встретить её с улыбкой на лице.       — Ты товарищей редко улыбками одариваешь! — смеется Антон. — А тут зарю. С чего ей дана такая милость и как её заслужить нам?       — Раз так хотите, то буду улыбаться чаще. — и улыбка его стала куда печальнее. — Нам отведено не так много времени, всё же.       Тарталья закрыл глаза. Представил завтрашнюю зарю, если он просто уйдет. Она не окрасится в яркие кровавые цвета, останется невинной. Ведь просто надо уйти, не лишать нормальной жизни этих ребят. Сердце болезненно бьется в груди. Заря так прекрасна, лес так темен и полнится мрачными мыслями, мыслями последними и тягучими.       Дезертиры засыпают все вместе. Один за другим. Не удосуживаются поставить караул. Знают, что от него толка не будут. Их найдут так или иначе, или уже нашли, что будет вернее и точнее. Тарталья осторожно выглядывает из-за своего укрытия. Три фигуры сидя спят у костра, или по крайней мере выглядят так. Костер опасно близко к ногам застрельщика, он поджимает ноги к себе поближе, сквозь сон чувствуя жар. Макаренко сидит спиной к Тарталье, а вот лицо Антона какое-то чересчур блаженное и детское, хотя ему на вид лет девятнадцать. Ещё с таким тоном рассуждал о медовухе и женщинах, мальчишка.       Отчего-то Тарталья ощущает с ними родство. Видимо, ночь этому родству матерью приходится. Тьма и смерть сближают людей.       Слишком он мягкий стал. Слишком…       Кто-то бормочет неразборчивое «мама». Тарталья ловит себя на мысли, что одно только это слово способно вернуть его к дому, как и многих из нас. Но гонит себя от далекого теплого камина, не время сейчас. И через пять минут точно также гонит себя из квартиры, какой она была неделю назад. Когда же будет время?.. Решает внезапно, что оно пришло и уже который раз впадает в состояние между снами и реальностью.       Видит дом, Люмин, мать с младшими и снова квартира…              Меч застревает в горле. Голова накреняется, практические черные зрачки смотрят на неё с ненавистью и ужасом одновременно. Люмин пытается вытащить меч из поверженной противницы, хотя её даже противницей назвать не получается. Это был не бой, а мимолетный одиночный танец. Один не очень изящный пируэт лишил жизни бледную даму.       Тело падает назад, и Люмин приходится бросить меч. Она спешит наклониться за ним, но тут же отшатывается и махает на него рукой. Хочется уже адекватно поспать. Последние дни стали самым настоящим испытанием для неё. Девушка, казавшаяся уже нежильцом, внезапно оказалась серьезным противником, сражающимся по тактике изматывания. Через день преследования убийцы, Люмин уже не была уверена, кто кого преследует. Она то и дело замечала тень, скользящую между деревьев. Следовала за ней, но так ни разу и не нагнала. Со временем пришло осознание. Она следует не за просто убийцей, а скорее профессиональным убийцей, использующей и яд, и преследование, и запугивание. Люмин ненавидела связываться с таким, просто ненавидела, и оттого так ослабела за эти дни. Приходилось постоянно быть начеку каждую секунду, следить за каждым шорохом и тенью, которых в лесу предостаточно. Они ходили кругами, убийца настойчиво вела за собой Люмин. Сейчас она даже без понятия, в какой стороне дорога.       Однако она не на того напала. Люмин не любила убийц, но и сдаваться им не собиралась. Совсем скоро уже она сама выматывала её. Не давала времени на передышку, на обдумывание и отдых. Люмин была вынослива, не просто так даже Тарталья не смог тогда нагнать её сразу. И хоть мысли давили её, а воспоминание о Предвестнике внезапно болезненно сжало сердце, она все же улыбнулась, стоило коснуться травы ладонями. Несмотря на совершенное убийство и всё прочее. Люмин впервые не медлила. Она крепко сжала меч ринулась на оглядывающуюся в панике убийцу. Та предприняла попытку сопротивляться, но в скорости обычный человек явно уступает Люмин. Пускай этот обычный человек и был убийцей, возможно, профессиональной наемной убийцей. И всё же Глаза Бога у неё не было, да и сил для сопротивления тоже.       Именно поэтому Люмин лежит на траве и мало о чем думает. Её не трогает совершенное убийство. Точнее мало трогает. Сейчас впервые за долгое время она возвращается мыслями к тому, кого так старательно избегала. Почему именно в такой момент внезапно вспоминается его лицо? Ловит себя на мысли, что скучает по чужой улыбке и смеху. По тому ночному небу, что однажды приютило их.       Встает с места, подходит к телу. В карманах лохмотий находит не только искомое кольцо, но и микстуры, о содержимом которых можно только догадываться. Забирает их себе, отдаст кому-нибудь в Ли Юэ. Может передаст Цисин или Бай Чжу на изучение. А пока что вытаскивает меч, стряхивает его от крови, выглядевшей не совсем здоровой. Она будто чуть чернее положенного. Люмин решает обследовать одежду получше, находит мешочек с туманной травой. Наверное, убийца не стала ей пренебрегать и использовала в тех же целях, что и маги цицинов. И вот оно, пожалуйста, действие. Люмин брезгливо смотрит на меч и лужу крови, вытекшую из разрубленной шеи. Протереть лезвие нечем. Решила пока что не пачкать ножны и держать меч в руке.       На неё вновь наваливается усталость. Уже, наверное, несколько иного рода. Смешанная с физической, она становится вдвое невыносимей. Люмин даже не заботится о дальнейшей судьбе тела, её это волнует чересчур мало. Мысли её вернулись куда-то в Ли Юэ, с теплом в груди отзывались воспоминания о руках, которые случайно и не совсем касались её. Без перчаток, как ей нравилось.       Ей нравилось, как он желал доброго утра и спокойных снов. День в его присутствии проходил почти безмятежным. Почему «почти»? Да просто потому, что Тарталья не мог не приносить с собой капельку энергии, а она, так или иначе, влияла на Люмин. Постепенно его смех стал чем-то родным, а свой собственный перестал быть редкостью. Улыбкой она провожала и встречала солнце, долгими вечерами, которых, увы, выпало так мало, лежала на кровати, делала вид, что её совсем-совсем не интересует фигура, расположившаяся на стуле письменного стола. А фигура посматривала на неё, вставала, спрашивала что-то незначительное и исчезала на кухне. Это были вечера, когда по квартире раздавался аромат фруктового чая и домашней еды.       Она чуть накренилась. Меч коснулся травы. Люмин тянула его по земле, оставляя за собой неглубокую борозду. Они часто готовили вместе. Практически всегда, кроме тех случаев, когда кто-то просыпался раньше другого. Тогда Люмин, к примеру, сонно брела к кухне и принималась наводить чай и готовить легкий завтрак. Она активно пользовалась журналами в столешнице и за это время успела перепробовать многое оттуда. Что-то им нравилось, а от чего-то хотелось плеваться.       Тело оставалось далеко позади. Люмин шла, не сильно обращая внимания на бесконечные деревья. Она знала: в конечном итоге выйдет на знакомую дорогу. Не бывает бесконечных лесов, особенно в Ли Юэ, хотя она весьма наслышана о Сумеру и тамошних джунглях. Может ей однажды придется побывать и там… В голове путаница из фантазии и реально происходивших вещей. Картинки так быстро сменяются, и не поспеть за ними. Люмин теряется в воспоминаниях, но продолжает идти, ощущая себя далеко не здесь.       Не здесь, а там, в квартире… Её подхватывают на руки, кружат с ней по кухне, Тарталья смеется и говорит, до чего же она легкая. Люмин смущается и просит поставить её на место, на это он только усмехается, но крутиться перестает. Смотрит на неё, а глаза у него игривые, радостные. И это передается ей, и они продолжают кружить в утреннем свете, вместе с сотнями пылинок, никуда не исчезнувших с кухни. Это так забавно, так странно и непривычно. В груди будто разливается слабый алкоголь, какое-то чувство пьянит и заставляет улыбаться шире и бесконечно долго смотреть на этого человека. Забавного, высокого, когда-то страшного врага.       Это была странная неделя. Для Люмин, не привыкшей, забывшей… Разговоры о том о сём, иногда бесполезные, глупые, не имеющие смысла. Просто для того, чтобы говорить с ним. Тарталья множество раз болтал попусту, но в этом находилось особое очарование. Люмин нравилось слушать о его детстве.       — Я тебе рассказывал про то, как я впервые увидел коров? — спросил Тарталья каким-то из тех светлых дней.       — Припоминаю что-то такое.       — Ну как я увидел корову, и закричал: «лысые яки!»…       — Да, у меня, кстати, был похожий случай в детстве. — сказала Люмин только для того, чтобы поддержать разговор.       — Серьезно? — его брови презабавно изогнулись.       — Ага, я увидела яков и сказала: «волосатые коровы!». — ложь прошла бесследной для неё и Тартальи, он коротко засмеялся, но отчего-то в его глазах промелькнул интерес, вызванный явно не историей про яков и коров.       — Ты никогда не говорила о детстве.       — Да как-то не приходилось…       Не приходилось лишь потому, что ничего Люмин не помнила. Её детство для неё самой оставалось загадкой, даже наличие его ничем не подтверждено. Какими они были с Итером? Какой была она? Радостным и светлым ребенком, или же спокойной и изредка улыбающейся? Наверняка, Итер был из первых, а она из вторых. Такие уж они по их долгой, нескончаемой жизни. Была ли у них эта беззаботная пора?.. Люмин очень хотелось на это надеяться, ведь тогда они наверняка были счастливы, как и большинство детей. Юные, счастливые сердца. Эта мысль причиняла ей море беспокойства. Уж слишком сильно хотелось поведать в ответ похожую историю. Наивную, светлую, как прошедшая неделя.       А ночью их разговоры становились серьезнее. В понедельник Люмин поведала, что не так давно с ней приключилась не самая приятная история. Тарталья слушал её молча. Не смотрел на неё, а просто внимал словам. Затем, правда, произнес одну небольшую речь:       — Я не хочу тебя оправдывать, ведь мы не знаем, кем был этот паренек. Но и не хочу винить. Ты поступила так, потому что хотела сохранить свою жизнь. Он поступил так, потому что хотел сохранить свою. — он вздохнул, поднял на неё взгляд. — Ты же понимаешь, что здесь нет правых и виноватых. Это случайность, очередная. Однажды ты также спасешь другого человека. Поэтому…       — Я всё понимаю, да… — Люмин вся скукожилась, сердце пробрал холодок.       — Я знаю, просто дослушай. — Тарталья вздохнул, ему тяжело давались такие речи, не его конек совершенно. — Поэтому просто прими этот факт. Ты уже не вернешь его к жизни, какой бы жесткой она не была, не возродишь из своих переживаний. И на самом деле, на твоем месте мог бы быть кто угодно другой, и он бы скорее всего не выжил. Одной смертью, ты спасла другую жизнь. — он промолчал, внимая тишине. Ему было немного неловко говорить о таком, чувствовал себя дилетантом в области подобных разговоров. — Наверное, мои слова не такие действенные, как твои, но я просто хочу как-то помочь тебе, не знаю, правда как… — тогда они стояли на балконе и смотрели на потухшие улицы Ли Юэ. — Я никогда не задавался этим вопросом. Точнее не вопросом, просто у меня не было сожалений. Я не такой человек, возможно, во мне просто нет этого качества. Сочувствия. Не знаю, я не видел людей в тех, кому приходилось оказаться моим противником.       — Мне кажется, оно в тебе есть. Сочувствие. — Люмин придвинулась к нему ближе, прислонилась плечом. — Иначе вряд ли бы ты так аккуратно подбирал слова. Просто в следующий раз присмотрись. Ты же понимаешь ценность моей жизни, так пойми ценность жизни других. Пускай они твои противники, но постарайся понять, что они вкладывали в битву. За что сражались, почему пытались победить тебя. Конечно, это вряд ли тебе нужно, наверное, только хлопот и прибавит…       — Хорошо, я попробую. — внезапно на полном серьезе заявил Тарталья. — Да, я сражаюсь каждый раз, не задумываясь над тем, что кроется в моих противниках. Я сам сражаюсь только ради самой битвы. Но мои противники… Отныне я постараюсь поразмышлять над этим.       — Уверен?       — Да, если это позволит мне взглянуть на мир так, как смотришь на него ты.       Безумно странная неделя. До мурашек на коже. А эта, новая неделя, ещё страннее предыдущей. Потому что в ней нет Тартальи, с которым в последнее время они лишь изредка разлучались. Интересно, он чувствует нечто похожее? Люмин не уверена в этом, конечно же. Она может быть уверена лишь в своих чувствах, смятенных и подавленных расставанием. Сама того не замечая, начинает сетовать на судьбу. Весьма абстрактно, пока что. Первые две минуты даже толком не понимает предмет своей злобы. Казалось, думала только что о Тарталье, а тут, пожалуйста, откуда-то злость появилась.       — Архонты, я ненавижу это место. — он появляется незаметно, входит в комнату и устало садиться на кровать, оккупированную Люмин. — Банк то есть, просто уже не могу туда ходить.       — Устал? — она откладывает книгу. Кажется, какой-то любовный роман. Очередной. Появилось настроение повторить что-нибудь из того, что только что было прочитано.       — Угадай. — Тарталья вздыхает. Ему определенно хочется прилечь, но на тахту идти не хочется, ведь Люмин сиднем сидит тут.       Она кладет ему руки на плечи, Тарталья не успевает повернуть голову, как оказывается лежащим в ногах Люмин. Недоуменно смотрит на неё, хочет подняться, но чувствует на себе ладошки, принуждающие оставаться в таком положении. Люмин, сдерживая смех, смотрит на его очень серьезное лицо. Будто он лежит не у неё на коленях, а дожидается какого-нибудь заседания. Спустя пару минут поднимает взгляд на неё, безмолвно спрашивает на что-то разрешение. Люмин вместо ответа внезапно взъерошивает ему волосы. Он возмущается, нахмуривает брови и становится весь из себя неприступный. Ещё через три минуты расслабляется и позволяет себе поддаться ласковым рукам Люмин, перебирающим рыжие пряди. Спустя десять минут проваливается в дрему с самым спокойным и радостным на свете лицом.       На самом деле злость уже более четкая. Люмин злится на Царицу и какого-то там Пульчинеллу, которого вскользь упоминал Тарталья. Её раздражает тот факт, что какие-то там Фатуи с ней враждуют и поэтому, видите ли, нельзя им контактировать «ведь может оказаться опасным для двоих», как он сказал.       Сжимает рукоять меча. Сильно. И затем разжимает. Пытается утихомирить растущее негодование. Было бы у них чуть больше времени… Что было бы тогда? Она успела бы привязаться ещё сильнее, да и только. Люмин уже обдумывала это. Дальнейшее их общение могло привести лишь к одному — к сильной привязанности, причем совершенно неважно упоминать какой именно. Возможно, это было к лучшему…       — Знаешь, мне с тобой… Спокойно. — неожиданно начал Тарталья. — Необычно так, непривычно.       Люмин усмехнулась.       — Обычно ты беспокойный?       — Да! То есть не беспокойный, а скорее неусидчивый. Вечно куда-то бегу, сама знаешь, как и для чего. По собственной воле, по воле Царицы… Бегу и бегу, сам не зная куда.       Люмин никак не может припомнить место, где происходил этот разговор. Балкон, кухня, спальня? Или вовсе коридор? Так неважно, совершенно неважно.       — Про тебя вернее сказать, что дерешься и дерешься. — хмыкает Люмин. — И как тебе это состояние спокойствия? Нравится?       Он замешкался. Ненадолго задумался.       — Вполне. — он облокотился обо что-то неважное. — Но, думаю, во многом виновата ты. — Тарталья тут же опомнился и попытался исправить ситуацию, хотя Люмин уже засмеялась. Она, кажется, поняла что он имел ввиду. — В другом смысле, ты меня послушай!       — Слушаю-слушаю, я же виновница торжества.       — Почему ты такая… — он замолчал, подбирая подходящее слово.       — Какая?       — Привлекательная.       Она прыснула со смеху. Кажется, сделала шаг к нему. Тарталья хотел податься назад, но сзади что-то мешало. Пути к отходу не было.       — Из всех слов ты выбрал именно это. — она положила свои руки на его руки, прильнула к нему и взглянула снизу-вверх. — Почему не красивая, умная, сильная, веселая, добрая… Сексуальная, в конце концов!       Люмин никому в этом не признавалась, но заигрывать и слегка флиртовать с Тартальей было чем-то вроде хобби, которым она была готова заниматься всю жизнь.       — Потому что ты все это совмещаешь. — на удивление он стойко держался и не собирался покрываться ничем, напоминающим розовую краску, а вот Люмин смущенно фыркнула. — Я не лгу.       — Ну спасибо уж. — она хотела было отойти от него, но её удержали, перехватив руки. Люмин не стала сильно сопротивляться, и все же для приличия решила пошутить в своей привычной манере. — Привлекательность, по твоему мнению, включает в себя сексуальность?       — Ага. — ответил он как-то отстранено.       — Что значит «ага»? — брови сами поднимаются, Люмин даже не способна опустить их обратно, чтобы придать своему лицу выражение бесстрастности. — То есть, ты считаешь меня сексуальной?       — Я вообще не о том хотел сказать! — всю его отстраненность как рукой сняло. — Вечно ты меня перебиваешь.       — Нет, ну ты уже многое сказал. — продолжила напирать Люмин. — Будь добр, рассказать подробнее.       — Замечательно, тогда вернусь к самому началу разговора. — но вернуться уже никак не получалось, он мялся, поджимал губы и отказывался смотреть на Люмин.       — И чего молчишь?       — Думаю… — а думал о том, какой черт его за язык потянул ляпнуть такое. И ведь не планировал, совершенно не планировал. Хотя идти на попятную уже поздно, будет стоять до конца. — Что думаю, то думаю.       — Скажи вслух, я не могу гадать, что ты там думаешь.       — О том, как ты сильно на меня влияешь. — выкрутился, надо же. — Раньше я бы и не подумал, что со мной такое возможно. Нет, я даже и не думал о чем-то таком. У меня, понимаешь, не было такого, как с тобой.       — Поверь, у тебя со мной ещё много чего не было. — сказала в тот раз Люмин и трижды пожалела об этом, ведь вылетело совершенно случайно, а вернуть обратно сказанное нельзя. Ей стало до безумия стыдно, ведь Человек тут говорит такие задушевные вещи, а она со своими шуточками…       — А я могу надеяться, что будут?       Тогда они оба промолчали. Люмин понимала, что лучше им ни на что не надеяться. И Тарталья понимал. От того и молчали. От того и оказались порознь.       От того и шла Люмин где-то, таща за собой меч. Она все ещё не вернула его в ножны. Витала где-то в своих мыслях. Продолжала витать там.       Долго, так долго, что не заметила как вышла на дорогу.       Длинную, длинную дорогу.              — Я просто хотел узнать.       Странно говорить нечто подобное в обстоятельствах, когда в твою голову нацелено дуло винтовки.       — Уходи. — голос у застрельщика неуверенный. Оружие лежит в руках также неуверенно, стоит он неуверенно и весь из себя неуверенный. — Иначе застрелю.       Была заря. Они находились около Тростниковых островов. Позади Фатуи лес, из которого они недавно вышли. Стоят на берегу какого-то неглубокого водоема. Вокруг осока, конские хвосты. Все заливается розоватым светом, от которого дипломаты щурят глаза.       — Я не хочу уходить. — Тарталья поднимает руки вверх. Двое дипломатов смотрят на него неуверенно. — Можешь попробовать застрелить меня.       — Твоё звание не помешает мне нажать на курок. — хрипит застрельщик.       Макаренко прикрывает телом и рукой Антона. Его карие глаза безумно бегают по фигуре Тартальи, ищут выход и спасения. Оно видится лишь в смерти Предвестника.       — Неужели это он… Предвестник? — голос у самого младшего вздрагивает. — Выглядит как…       — Наш ровесник, да. — договаривает за него Макаренко. — Но это не отменяет того, что он весьма опасен.       — Мне нравится ваша оценка меня, как «весьма опасного». — интонация не издевательская, а дружелюбная в некотором роде. — Что мне сделать, чтобы вы ответили на один мой вопрос?       — Свалить отсюда к чертям собачьим. — огрызается Андрей.       — Сделаю. — на полном серьезе принимает условие Тарталья. Он опускает руки, в знак того, что они больше не враги.       — Верни руки в то положение, в котором они были! — срывается Макаренко.       — Хорошо-хорошо, так вы ответите на мой вопрос?       В воздухе раздается напряженное молчание. Тарталье неуютно под дулом винтовки и он позволяет себе поморщиться, представив меткий выстрел, способный достигнуть его головы. Это оказывается весьма трудно, а руки так и хотят опуститься вдоль тела. Всё же он значительно устал для таких игр.       — Задавай.       Ситуация сложилась презабавная. Предвестник сквозь унижение пытается задать один-единственный вопрос своим подчиненным, которые слабее его в стократ. Вот так жизнь шутку выкинула! Или это Тарталья её выкинул? Вне зависимости от этого, он искренне улыбнулся и порадовался, ведь наконец-то предстояло выяснить ответ на вопрос, мучивший его последние дни.       — Почему вы пошли против воли Царицы?       — Что?       — Что вами такое двигало и движет…       — Какая бредятина, такие вопросы можешь задавать кому-нибудь другому. — словам Макаренко злости не занимать, злости, перемешенной с отчаянием. — Движет то, что движет каждым из нас.       — Можно узнать, что именно?       Руки застрельщика чуть расслабляются, дуло смотрит в глаза Тартальи не так озлобленно, как раньше. Дипломаты отчего-то становятся смелее, важнее, живее.       — Нами двигает…       Выстрел. Антон падает на Макаренко.       — Стреляй! — кричит последний ошалевшему застрельщику, но руки того опускаются при виде упавшего на спину Макаренко товарища.       Макаренко хватается за винтовку, жмет курок. Раздается выстрел. Тартальи уже и след простыл. Глухо падает тело Антона. Застрельщик тянется к нему, но тут же следующая меткая пуля пробивает ему голову.       Тарталья и сам слабо понимает, откуда здесь взялся карательный отряд. Видимо, они решили, что он попал в западню. Он тяжело вздыхает и тут же отчего-то его пробивает холодный пот. Два трупа бывших соратников. Два трупа бывших людей.       — Сволочь! Ты тянул время!       Макаренко отступает к воде, оглядываясь на трупы товарищей. Его карие глаза слезятся и горят ненавистью, обращенной не тем, кто стрелял, а к тому, кто стоит перед ним. Он сжимает кулаки, кричит что-то неясное, пока Тарталья с жалостью смотрит на него. Такова судьба дезертира, звучит в голове.       — Это на твоих руках их кровь! И моя! — слезы брызжут из глаз.       Тарталья не может слушать это с безразличием. Уголки губ опускаются, он серьезно и с сожалением смотрит на того, кому предстоит немалую часть оставшейся жизни провести в ссылке.       — Почему ты не дал нам уйти? — сапоги хлюпают в воде. Фирменные, как и у всех дипломатов. Толку от них, правда, в этой ситуации никакого.       Он не нашелся что ответить. Макаренко согнулся, выплакивая слезы. Тарталья подошел к нему, и крепкие руки сразу же вцепились в горло. Только глаза раскрылись от неожиданности. Худые пальцы пытались разорвать шею.       — Почему?!       Сказать ничего не получалось. Пальцы не очень больно, но настойчиво впивались в горло. Тарталье оставалось только убрать чужие руки от себя. Сравнивать силу Предвестника и дипломата было бы глупо. Макаренко обомлел, глаза метались как у безумного, дыхание стало шумным и прерывистым.       — Не делай глупостей и, возможно, сохранишь себе жизнь. — Тарталья пытался унять беспокойство, охватившее тело. Ему не приходилось встречаться лицом к лицу с человеческой истерикой, со страшной истерией. — Те, кто убил твоих друзей, сейчас внимательно наблюдают за нами…       — Я… в любом… любом случае мертвец.       Перед тем, как в воздухе просвистел четвертый выстрел, Макаренко успел выхватить кинжал со своего пояса.       Свист достиг своей цели. Макаренко упал спиной назад. Тарталья отчего-то тяжело дышит и держится за рану на щеке. По пальцам бегут струйки крови. Но не от боли дыхание стало невыносимо тяжелым, явно не от неё. И не от неё он хватает мертвое тело за грудки и трясет, говоря что-то непонятное для других.       — Черт тебя потянул в дезертиры податься, тебя же дома ждут, как же они без тебя теперь…       Карие глаза широко открыты. Белки красные. Тело тяжелое, потому что одежда набралась воды. Тарталья всматривается в мертвый взгляд и пугается, когда кто-то позади хрипит:       — Ма… — мычит Андрей.       Пятый выстрел.       Конец.       Тарталья понимает, как глупо должно быть выглядит, держа труп за грудки. Встает. Штаны ниже колен мокрые, с сапог, фирменных, стекает вода.       Округа погружена в рассвет. Вода сияет и Макаренко в ней выглядит чуть чужим, как и те два несчастных на берегу. Тарталья осматривается, замечает спешащий отряд Фатуи. Двух застрельщиков, видимо и совершивших эти четыре смертельных выстрела. Он утирает кровь, выходит на сушу. В голове полнейшая каша.       Так мимолетно.       Только ночью они сидели у костра и живо что-то обсуждали, а сейчас лежат порознь здесь. Тарталья не причастен к их гибели напрямую, но чувствует себя паршиво. Никогда прежде чужие смерти не становились для него чем-то печальным. Он никогда не думал о тех, кого убивает, как о людях. Они были воинами, славно погибшими. И он был воином, и должен был погибнуть как воин.       — Есть много вещей, которые тебе предстоит понять. — вздыхает Люмин где-то у него в голове. — Возможно, было бы легче не осознавать их… Но…       Но он представляет как в карих глазах беснуется огонь ночного костра. Как в них пылает жизнь и как холодеет смерть. Детское лицо Антона, неуверенность застрельщика…       — Вы не ранены? — неуверенно спрашивает тот, чья винтовка ещё не остыла.       — Нет.       — Как нам поступить с телами?       — Вы не знаете, как звали Макаренко? — спрашивает Тарталья.       — Григорий. — задумчиво отвечает солдат. — Я был с ним в одной роте.       — Григорию, Антону и Андрею провести кремацию. Останки вышлем в Снежную. Выполняйте приказ. — язык немеет. Тарталья смотрит на то, как разбредается по берегу отряд.       — Будет исполнено.       Тарталья отшатывается, оглядывается на Макаренко. Его голова целиком ушла под воду. Такая бесславная смерть. И ради чего? Он ведь так и не узнал ответа. Заря так прекрасна. Он стоит, смотрит на тело, погруженное в последнее сияние света.       Все пролетело так быстро. Несколько свистящих пуль и ударов. Тарталья не понимает, куда спешит время. Оно разгоняется до той степени, что он не поспевает за ним. Ему нужно в прошлое, а оно гонит его в неумолимое будущее.       — Подготовить переноски! — раздает приказы кто-то.       На Тарталью опасливо поглядывают. Он самый старший по званию, так почему не берет ситуацию под свой контроль? Так ещё и странно себя ведет. Все эти Предвестники со своими тараканами, так они думают. Может кто-то неуверенно взглянет на понурую фигуру, которую все боятся, и почувствует внезапное сочувствие.       — Ты, кажется, наконец-то понял. — звучит голос Люмин.       Тарталья оглядывается, но встречает только чуть испуганные присутствием Предвестника взгляды. Кто-то роет носком сапога землю. Сапог фирменный.       На самом деле здесь нет никакого Предвестника. Только сгорбленный Тарталья, путающийся в клубке собственных мыслей. Его даже перестают замечать через несколько минут. Он всё стоит и стоит, вглядываясь в кровь на перчатке.       Чувствует себя ужасно.       Уходит обратно в лес.       Возможно, кто-то бы и крикнул ему, мол, в другой стороне совсем рядом дорога. Но все побоялись Предвестника, а Тарталью не замечали.       А время бежит, и чувства всё острее впиваются в сердце.              — Ты и вправду никогда не задумывался над тем, что твои, как ты выражаешься, противники, тоже имеют семью и любимых людей? — глаз Люмин был близок к тому, чтобы начать дергаться. — Я не понимаю, как ты живешь.       — Если бы я задумывался, то, возможно, и не жил бы. — отрезает Тарталья, обиженный словами Люмин. — В момент битвы я думаю только о битве, а не о том, почему мой противник в неё ввязался.       — Это неправильно.       — Неправильно сражаться за собственную жизнь? — он хмурит брови. — Мне всё равно, кто мой противник, и что он из себя представляет. Мне важна схватка, а ему что-то другое. Какая разница? Мы в любом случае сражаемся за что-то, и кто-то обязан проиграть.       — Неужели тебе не тяжело…       — Нет. — он отмахивается от её слов. Эта тема ему дико не нравится, но нужно договорить, раз начали.       Люмин вздыхает. Трет виски.       — Когда-нибудь подумай над тем, что представляют из себя твои противники.       Тарталья раздражен. Ему не нравится, что кто-то его учит.       — А ты подумай, стоит ли их щадить и размышлять над их участью. — и более мягко добавляет. — И будут ли они печься о тебе также, как и ты о них.       Она ничего не может ответить на его слова. Понимает, что он прав. Люмин сама так считает, хоть и остается достаточно мягкой, чтобы каждый раз думать о посторонних вещах во время битвы.       — Они и не вспомнят твоей милости. — продолжает напирать Тарталья.       — Но ты же вспомнил. — Люмин собирается с духом, чтобы что-то сказать. — И моя милость спасла тебя.       На этот раз уже он замолкает, придавленный к земле её словами.       — Тебе никогда не хотелось подарить человеку второй шанс? — продолжает она. — Шанс измениться.       — Нет.       — Ты жестокий. — делает вывод Люмин.       Тарталья опускает взгляд. Он чувствует, как между ними вновь появляется пропасть. Однако не ему же стоять и смотреть на то, как она разрастается?       — Думаешь, они им воспользуются? — усмехается и тут же вновь становится серьезным, видя, как Люмин поморщилась.       — Ты же воспользовался.       — Я — другой разговор.       — Если бы ты больше уделял внимания своим противниками, то ответил бы по-другому.       Молчание. Тарталья кусает щеки изнутри, Люмин прикрывает глаза. Задумываются над словами друг друга. И почти одновременно встречаются взглядами. Отводят их.       Через полчаса вновь пьют чай в дружеской обстановке. У них все же нет времени на споры.              Люмин умывается. Смотрит в своё отражение.              Тарталья умывается. Смотрит в своё отражение.              И оба думают, что в тех словах была доля правды.