Приливы и отливы

      Полутьма таверны мягко обволакивала её черты лица и тела, делала их частью общего интерьера, красивой картиной в углу, куда не всякий отважится посмотреть. Она стучала ногтем по пустому бокалу и думала о чем-то отвлеченном. В которой раз? Уже и не знает. Давно перестала считать.       Сегодня были скидки на картофель, а послезавтра привезут «хорошее масло, не пожалеете!». Что-то в ней изменилось, она пыталась радовать себя едой, пускай и не получалось. Испробовала разное, очень разное, и в Инадзуме всего наелась и даже лакомства из Сумеру успела попробовать. Как-то торговец заявился, смуглый такой, грузный, вот у него и купила. Сама ещё не была там.       Что-то в ней изменилось.       Она перестала действовать. Гибель Синьоры как-то слишком сильно повлияла на неё. А за все это время безуспешные поиски брата привели лишь к опустошению. Люмин все реже видела его во снах, все реже слышала голос, все реже вспоминала цвет глаз. Он исчезал, а у неё не было сил ухватиться.       В сумке спрятан дневник, начала его вести, подробно записывая каждое своё воспоминание, прежде чем оно растворится в потоке времени. Каллиграфический почерк, идеальный до ужаса. Стройные предложения, но эмоциональной окраски почти нет. Лишь сухие факты. Она уже и не чувствовала ничего, лишь пыталась сохранить частицы памяти. Это можно было сравнить с коллекционированием марок или красивых открыток.       Этот дневник походил на роман. Люмин уже не могла воспринимать прошлую себя как себя, слишком ощущала различие между ними. Она потухла. Не впала в меланхолию, как бывало раньше, когда в ней горел маленький огонек, а действительно… Просто потухла, не оставив от себя ничего, кроме застывшего воска.       Ей все ещё нравилось вино и шоколад, она старалась поддерживать себя физическими благами, даже вступала в сексуальные связи, за которыми больше ничего не скрывалось. Хотелось отвлечься, хотелось отдохнуть без лишних обязательств. Просто доставить себе удовольствие, кратковременное, которое даже не дает полностью забыться. Впрочем, ей и забывать скоро нечего будет.       Когда оголенного плеча касается чья-то ладонь, она не вздрагивает, уже по аромату духов угадывая, кто решил нарушить покой. У них ничего не было, только периодический секс. Вдвоем отчего-то бежали, вдвоем хотелось отвлечься и попросту доставить друг другу удовольствие. Сегодня она не против, даже в каком-то смысле «за».       Правда, она никогда не отказывала.       В ответ лишь дотронулась щекой до ладони.       И снова ночь. Снова знакомая квартира и удобные подушки. Она начала периодически курить трубку, точнее стабильно курить после секса. Вот и сейчас тело было прикрыто лишь легким халатом. Было лето и Люмин могла позволить себе открыть окно и курить возле него, не боясь простыть.       — Выглядишь сегодня особенно побитой, — его голос доносится сзади, — Хотя я говорю это каждую нашу встречу…       — Именно, а ты как всегда выглядишь… Прекрасно, — вздыхает, трудно было не признать его красоту, наверное, она повелась и на неё, — Работай ты в грязи, тебе добавило бы это лишь мужественности и особого шика.       — О-о, какие комплименты, а тебе грязь придает… Воинственности.       — Неудивительно, хоть и сбор светяшек героизмом не назовешь, — вздыхает, дым струится наружу, — Или ещё чего-то подобного.       — Смотря где светяшки находятся, одно дело возле дороги найти, другое в Логове Бури, — слышно, как он встает и довольно урчит, — Так что тоже своего рода героизм.       Люмин хмыкает:       — Только если так.       Молчанье, в котором им обоим комфортно. Иногда больше ничего и не нужно, даже во время секса им необязательно что-то говорить. Они здесь не ради разговоров и не ради крепких связей. Это было пагубной привычкой, ещё одной формой эскапизма. Люди могут молчать, когда курят и пьют, так и они молчат во время секса. Всего лишь привычка, иногда переходящая в зависимость.       И все же между ними был заключен какой-то загадочный договор, о котором они сами не знают, но упорно соблюдают. Они только друзья и ничего более. У неё не было к нему чувств. Точнее были лишь дружеские. Благодарность, что он разделяет с ней эту скуку и пустоту.       Ей так лучше.       Ей так легче.       И ему, наверное, тоже.       Утро ничем не отличается от других. Неспешно одевается, поправляя лямку лифчика. Давно уже сменила наряд, попытавшись слиться с окружающим пейзажем. Иногда её даже принимают за здешнюю, да и вообще не узнают в ней привычную Люмин. И волосы отрастила за эти года, пускай и не до пояса, как внезапно начала мечтать, но явно ниже лопаток, пока что подобным оставалась довольна.       Застегивает легкую рубашку и цепляет на неё брошь, с которой не расстается. Надевает юбку, в которой любила ходить по городу. Длинная, самая обычная зеленая юбка, в которой ходят горожанки, от остальных она отличалась лишь вышивкой по подолу. Она сама, все сама. Долгие зимние вечера сидела у камина и покрывала ткань одежд цветочком за цветочком, за три года… Ха-ха, уже три года прошло. Как же…       Ей никто не мешает, да и у них не принято разговаривать после ночи. Будто ничего и не было, будто пустота в квартире — вещь привычная, а может даже нужная. Им не хотелось заполнять её чем-то, что могло привести к нежелательной привязанности. Она была им ненужна, с ней станет только хуже, намного хуже, Люмин это прекрасно знала.       — Хорошего дня, — она уже в прихожей надевает туфельки на небольшом каблуке, — И легкой работы.       — Для меня, Люмин, не бывает тяжелой работы, — слышно, как он зевает, даже представить можно его утренние потягивания, — Будь спокойна за моё благополучие.       Она кивает в пустоту и отпирает дверь. Каждый раз выходит с замиранием сердца, не слишком хочется, чтобы их отношения раскрылись. Слухи, слухи… Их и так достаточно, куда ещё больше? Вот Люмин и не знала, поэтому очень осторожно вынырнула из переулка и как ни в чем не бывало направилась на привычную утреннюю прогулку, составлявшую из себя повторение одних и тех же действий.       Один за другим, один за другим. Она теряется в толпе, как терялась четыре, три года назад, но теперь становится её частью. Безлюдной массой. Даже узнавать её стали не так часто, это было даже к лучшему. Быть для всех забытой. Быть той, кого никогда не было. Пронестись над этим миром звездой, кометой.       Заглядывает в новое кафе, которое отстроили здесь выходцы из Фонтейна. Место с ценами заоблачными, но, как ей казалось, весьма обоснованными. Садится у окна, не раздумывая говорит официанту то же самое, что говорила вчера, позавчера…       Время летит незаметно. Глоток за глотком, кусочек за кусочком. Она стала баловать себя едой, находила в этом какое-то новое удовольствие. Приземленное, обычное. Теперь тело стало похожим на прошлое. Сильное, изящное, но не костлявое. Впрочем, на это было как-то все равно. Как и на тысячу других вещей.       Мысли были где-то далеко. Зеленые поля Инадзумы, цветущие сакуры, туманы Цуруми… Как быстро забудут о ней люди и места? Как скоро её след окончательно сотрется? Хотелось бы побыстрее стать частью земли, но на лице ни одной морщинки. Она не стареет, не меняется. Это впервые ощущается настолько остро. Подростки давно перестали таковыми быть. Уже «молодые взрослые», а не глупые мальчишки, вроде Беннета. Было больно на них смотреть. Было больно исчезать из их жизни.       Со временем её перестали узнавать. То ли никому не было до неё дела, то ли действительно так хорошо сумела слиться с толпой. Ей это на руку. Никому ничем не обязана. Одиночество не несет за собой никаких обязательств. Ты один и несешь ответственность только за себя. Хватило Инадзумы, Ли Юэ и Мондштадта. Хватит.       Официанты привыкли, что Люмин может часами смотреть в окно с опустошенным взглядом. Никто и не знал, о чем она могла думать. Никто и не хотел этого знать.       Ей не нужно было имя, не нужно было фамилии, не нужно было отличительных знаков. Она просто существовала, ловя маленькие частички удовольствия. Еда, спиртное, иногда табак. Порой брала поручения. Сразу несколько, лишь бы дольше терпеть невзгоды. Голодать, есть кору деревьев, ловить рыбу. Не брала с собой еды, котелка, даже сумку стала использовать самую обычную. Что вмещалось, то вмещалось. Так было интереснее. Интереснее было чувствовать голод, поддаваться адреналину, теряться в лесах и мерзнуть от внезапного ветра. Иначе жизнь бы потеряла оставшиеся краски.       Хорошо помнила про неё Катерина, все ещё называвшая её Люмин. Для неё самой собственное имя стало пустым звуком. Какая разница, как именно зовут? Забавы ради она представлялась разными именами, стираясь из памяти людей быстрее, чем деревья сбросят листву.       Так и жила.       — К звездам и…       Отходит сразу же. Как она сюда успела добраться? Как всегда бездумно прошлась по городу? Судя по всему, было три часа дня. И где все это время её носило? Кто знает, кто знает. Можно, конечно, у прохожего спросить, но как-то совсем глупо да без надобности.       Туман. Вся жизнь туманна. Брезжит ли рассвет, пылает ли закат. Ей все равно. Дождь, слякоть, снегопад или зной. Ей все равно. Кровь чужая или своя. Ей все равно. И то что она Люмин, ей тоже все равно.       Той Люмин, которую любил её брат, уже давно нет. Осталась путешественница с самой простой целью — существовать. Брести по бесчисленным дорогам, взирать на океан и купаться нагой в озере. Вести диалоги с птицами и подпевать им. Вот и вся жизнь. Она стала бездушным цветком, таким одиноким и убогим, что ни один человек в здравом уме не захочет его найти.       Она прекрасно это понимала.       Проходит по мосту. Её даже уже голуби не боятся, может попросту не замечают. И выросший Тимми не смотрит на неё. Стала ли она бестелесным призраком? Хотелось в это верить.       Хотелось покинуть это тело, хотелось похоронить остаток души, чтобы уже не мучиться. Все бесплодны, брат покинул её, её покинула и она сама.       Люмин нет. Есть танцующая фигура с клинком в руке. Она не боится испачкаться в крови, когда отрубает руку очередному вору. Спрятался, воришка мелкий. Силой заставляет его выдать своих приятелей. Как же он упирается. Давно ли у воров появилась честь?       Пусть не говорит. Бросает его у дороги, ещё живого и дышащего. Пускай живет, ей какая разница? Пускай все живут, а она…       Бабочки окружают её. Летают, обдают ветром, анемо энергией. Шаги легки, юбку раздувает ветер. Стряхивает с клинка кровь, но не убирает его в ножны. Воительница.       Воительница, пьющая дорогущее кофе по утрам, а по ночам спит с мужчиной, которого она никогда не полюбит, и он никогда не полюбит её.       Воительница, путешественница, изящно справляющаяся с хиличурлами. Движения отточены до совершенства. Ей нравится ходить в юбке. Ей нравится ходить в штанах. Ей нравятся туфельки и сапоги.       Ей одинаково на всё все равно.       Бабочка садится на плечо и тут же исчезает, а вместе с ней целый мир и сама Люмин.       Просыпается. Он снова рядом, но все ещё спит. Отчего бежит он? Сможет ли сбежать или ему придется волочить такое же существование, как волочит Люмин?       Не её дело. Не её проблемы.       Может поспать ещё? Закрывает глаза.       Внезапно внутри что-то падает. Разрывается. Лопается, а затем темнота.       Темнота в квартире, изгибы сплетенных тел. Искусные движения, скользящие по телам руки. Поцелуи, влажные, глубокие. Стоны. Запах вина и сигарет. Мужские руки, обнимающие её за талию. Синяки на шее и груди. Ритм, музыка доносящаяся из-за стены. Засосы, шлепки. Кратковременное удовольствие и волны тепла. Слабый свет свечи.       Бабочки и стрекозы. Лягушки, прячущиеся в камышах. Сверчок. Блеск водной глади. Зной, жара. Холодные и скользкие камни. Песок, волны. Ракушки и галька. Мертвые рыбы, всплывающие на поверхность. Обломки разбитых кораблей. Морской бриз и очертания далеких земель. Пьянящее солнце и его пронзающие лучи.       Снег, лед. Метель и буря. Тусклый костер, ледяная вода. Огненные феи, обездоленные. Разрушенные стены древних городов. Заброшенные лагеря. Кости под растаявшим снегом. Мертвецкий холод. Согревающие багровые агаты. Красные щеки. Шуба. Пар изо рта. Клубы морозного тумана. Жухлая трава.       Наверное, она сходит с ума. Мир сжался, взорвался и сложился вновь. Оригами, бумажные журавлики. Её прижимают к себе, покрывая поцелуями. Её снова держат. Её заставляют лежать. Или это она позволяет все это делать? Наверное…       Что с ней стало? Она снова просыпается. Протирает глаза. Все это стало похоже на бесконечный сон, который повторяется, повторяется и повторяется. Он все ещё спит, укутавшись в плед. Слышно слабое сопение. За окном сияет солнце.       Это был сон или навязчивый бред? Какое сегодня число? А какое вообще оно было? Голова раскалывается.       Плетется на маленькую кухню и ставит чайник. Достает травы, которые специально оставила здесь на всякий случай. Они давно не помогают, просто… Она хочет думать, что помогают. Хотя бы немного. Своим ароматом. Приятным вкусом.       Люмин тихая, словно мышка. Открывает занавески и только сейчас понимает, что стоит полностью обнаженная. Поспешно их задергивает и накидывает его халат. Открывает обратно и свободно выдыхает. Перекусить бы. Сходить в кафе? Может быть. Почему бы и нет? Или она уже ходила? А может не ходила вовсе?       Если сходит, ничего плохого не случится.       В конце концов… Она же когда-то делала это? А человек этот… Мужчина. Знает же его, но ощущение, что с каждой секундой его форма меняется, как и форма комнаты, как цвет постельного белья. Да что, черт возьми, происходит?       Просыпается. Голова кружится. Сходит с ума? Потерялась в пространстве? В этот раз она одна… Точнее… Черт, Люмин, просто успокойся. Ничего ведь не случилось, просто плохо спала.       Встает, одевается, потягивается, делает вид, что все хорошо, что все как всегда и ничего странного не происходит. Выглядывает из окна, но видит Ли Юэ, а не Мондштадт. Задергивает шторы. Нет, здесь что-то явно не так. Не могла же она тронуться умом? Где-то внутри подозревает это.       Почему-то снова оказывается без одежды. Комната вновь меняется, переворачивается, и вот Люмин уже на потолке. Бред, как ей проснуться? Щипает себя, но не помогает. Это сон или реальность? Слишком все это странно, бредово. Она в сознании, точно в сознании, по крайней мере может мыслить. Не здраво…       Просыпается. Переворачивается набок. Начинает паниковать. Уже по-настоящему паниковать. Действительно сходит с ума? Глупости, Люмин, просто успокойся, тебе нужно подышать. Вдох, выдох, вдох, выдох. Открывает окно и видит только пустоту. Сердце замирает. Она в клетке. Мечется в двери, открывает, но видит только каменную стену. И комната неожиданно пустеет.       Начинает задыхаться. Черт, черт, можно как-то выбраться отсюда? Пожалуйста. Нет, она ведь не хочет умирать, не так, не в этой клетке, тут страшно и одиноко, Боже, спаси, спаси, спаси… Архонты, кто-нибудь… Бьет кулаком по камню, разбивает костяшки пальцев. Не больно, так значит это сон?       Успокаивается, практически сразу успокаивается.       Просыпается. На этот раз по-настоящему. Все как всегда. Он спит рядом, а она без белья. В окно проникает утренний свет и слышно, как на улице уже шумят люди. Спокойно вздыхает. Да, всего лишь кошмар, ничего страшного. Кошмары бывают у всех, Люмин. Ты ведь не исключение.       Встает, одевается. Он ещё не проснулся, сопит. Не будет его будить, просто уйдет как всегда тихо. Собирается, перекидывает через плечо сумку. Надо бы пойти в кофейню… Или кафе? Кто его там открыл? Сумерские торговцы? Разве торговцы открывают кофейни?       Трясет головой. Просто недавно проснулась, вот и мутит, но по спине пробегает холодок. Заглядывает в спальню, все спокойно и ничего не изменилось. Значит и ей нужно быть спокойной. Все легко, Люмин, как дважды два, это просто кошмары.       Просыпается.       Просыпается.       Просыпается. С криком. В темноте, в полном одиночестве, в черном пространстве, где нет воздуха и невозможно дышать. Она бредит, теперь полностью в этом уверена. Как ей проснуться, почему никто не поможет? Она же… Столько всего для них сделала, так почему сейчас… Такое одиночество?       Холод, холод. Холодно сидеть. Смотрит под себя, она восседает на чем-то каменном, похожим на кресло… Кресла не бывают каменными. Трон?.. И шлейф крови.       Сердце замирает. Неужели снова здесь…       Хочется зарыдать, закричать, но ничего не может. Только ловит воздух ртом. Голова кружится, начинает тошнить.       И тут видит. Ещё один красный шлейф. Нет… Шарф! Шарф! Точно, Аякс! Он тут, рядом! Протяни руку, покажись, пожалуйста…       Падает.       Просыпается в холодном поту. Вскакивает и Кэйа вместе с ней. Он смотрит на неё с беспокойством. Ха-ха, правда испугался?       — Кошмар?       — Вроде того, — наверное, это действительно был кошмар. Её передергивает от осознания того, что она может снова «проснуться», — Какое сегодня число?       — Пятое.       Напрягает извилины. Вроде как последнее число, которое она помнит, было третьим. Значит два дня она потеряла… В плане, два дня не помнит. Это не первый раз, но точно не последний. К её превеликому сожалению. Вздыхает и отворачивается, завалившись на бок.       Кэйа не лезет с поддержкой, только ободряюще хлопает по плечу. Оба прекрасно знают, что нельзя позволять проникаться друг другом. Единственное, что они ищут — небольшой романчик, который дает расслабиться и получить удовольствие. В каком-то роде им повезло друг с другом. Полное понимание, что им оно ненужно.       Что делать теперь? В очередной раз вставать, идти пить чай в кафе, потому что у самой уже сил нет даже на самое простое действо? Люмин… Куда же ты скатилась. Но она не виновата. Никто не виноват. Просто так пришлось, просто такая у неё судьба, которой не получается противиться. Ты либо спасаешь мир, либо гниешь, потеряв счет времени. И почему-то второй вариант казался заманчивее.       Дрема наваливается со всей силой, приходится встать, лишь бы вновь не провалиться туда, откуда вскоре не вернется. Кэйа молчит и допивает остаток вина в бокале. Кто знает, что у него на душе? Вряд ли люди просто так пьют. Какие же глупые мысли. Слишком глупые…       Снова мелькают рыжие волосы и снова замирает сердце. Она во сне? Может быть сошла с ума? Он не покидает её даже сейчас спустя три года. Их связало в тугой узел, который пришлось разорвать. Вышло больно, даже очень. Шрам все ещё зудит, неприятно напоминает о себе.       Мир стал одной сплошной иллюзией, где Люмин давно потеряла счет времени. Пропало осознание реальности, действия стали замедленными, будто эффект в фильмах из Фонтейна. Замедленная съемка? Вроде так. Все было тягучим, липким, даже воздух казался противным.       В очередной раз не замечает, как попадает на улицу. Воздух сегодня хороший. Странное чувство, но она уже привыкла к странностям. Прохожие не интересовались ей, появилась очередная возможность затеряться в толпе. По городу разносились звуки флейты и лиры. Какой-то праздник? Быть может. Присаживается на лавочку и тупо смотрит в одну точку. Мелодия проникает в уши, но не остается там надолго. Видит впереди огромную черную дыру. Она знает, что это лишь очередная игра воображения. И все же хочется туда войти. Потеряться, как теряются люди в наркотиках, алкоголе. Потеряться, чтобы исчезнуть, потеряться, чтобы все воспоминания стерлись окончательно.       В ней ничего не осталось, а от осознания, что грудь когда-то была чем-то наполнена, сильно тошнит. Кружится голова, мутнеет в глазах. Это всего лишь ещё один день. Ещё один день, похожий на остальные. Дата только и отличается. В остальном идентично.       А люди радуются. Смеются и танцуют, шутят и гогочут. Живут, иначе говоря. А Люмин? Люмин где-то позади, способная лишь наблюдать за их жизнью. Она слилась с толпой, но не стала ею. Просто маскировка, чтобы быть такой, как все. Маскировка, под которой прячется одна лишь пустота.       Пустота.       Мир бежит. Люди теряются и находятся. Деревни просыпаются от криков петухов. Нежатся пары в постелях, не желая вставать. Дети играют, а взрослые наслаждаются этим. Люди живут, а Люмин приходится делать вид, что она тоже.       Она тоже просыпается от криков петухов. Она тоже делит ложе с мужчиной. Она тоже любит смотреть на детей. Только все это не более чем краски на холсте, которые так легко смыть, размазать и превратить в отвратительные цвета.       Живет. Жить. Живет.       Колесо крутится, кучер хмурится. Люмин идет рядом с тележкой, которая направляется в сторону Ли Юэ. Глупо было туда возвращаться, да и наверняка очень больно. И все же пускай она будет чувствовать это, чем не чувствовать ничего.       — Леди, вас что-нибудь беспокоит? — кажется, кучер решил вспомнить о её существовании, как же жаль, — Помогу советом, да и вообще чем угодно.       — Нет, все в порядке.       Дежурная фраза, от которой уже язык пересох. Все в порядке. Уже и сама в это верит. Человеческие потребности удовлетворены. Разве нужно что-то большее? Вряд ли. Огоньки в глазах потухли на веки. Янтарь потемнел и больше не блестит.       — Как знаете. Вы молоды, а значит у вас все впереди, не унывайте.       Глубокий вздох. Конечно, конечно молода, конечно все ещё впереди. Все было. Любовь была, дружба была, огонь внутри и смех. Впереди уже ничего не будет. Это конец. Ловит себя на сильном желании умереть. Таком сильном, что она на время исчезает из реальности, путаясь в сетях, которые расставила ей судьба.       Это не так сложно. Когда-то было страшно, а сейчас все чаще приходит к выводам, что так будет намного легче и проще. Все закончится. Бесконечная жизнь, пустота в груди. Она сама станет пустотой, безымянным трупом в океане.       Океан. Глаза-океаны. Снова вспоминается он. Все мгновения, которые провели вместе. Чувства только сильнее окрепли. Насколько она здесь осталась? И если раньше приходилось оставлять мир, то сейчас… Осознавать, что где-то рядом бродит близкий человек, до которого уже не дотянутся… Больно. Противно. Мерзко.       День бежит за днем, лица меняются, распадаются, а затем сливаются в одну тонкую нить. Теперь жить только так. Садится под кроной деревьев, пока старик решает сделать привал. Притягивает колени к себе и утыкается в них носом. Перед глазами мелькают бессмысленные картинки. Одна за другой, одна за другой.       Но чаще всего она видит океан. Бушующий, а затем спокойный. Такой непредсказуемый, ха-ха, как же смешно, что он никак не может выйти из головы. Ощущение странное, будто в ней ничего не осталось кроме этого океана. Водоросли, коралловые рифы, затонувшие корабли, сгнившие доски. И Люмин такая же.       Сгнившая, скоро и вовсе растворится в океане и станет рыбьим скелетом на дне, пока её полностью не накроет песком.       Замысловатая могила, ей даже нравится.       На секунду кажется, что она действительно стала рыбешкой. Мелкой, безмозглой и бесполезной. Лучше быть ею, чем раз за разом погружаться в пустоту собственного разума. Лучше погрузится в океан, пусть от неё ничего там и не останется.       Впрочем, не зря же в ней только пустота?       Время бежит, как всегда не замечает, когда кучер прощается с ней, кинув в руки мешочек с морой. В этот раз не нужно идти к Катерине, это даже радует. В мире в принципе редко начало что-то радовать.       Что-то резко просыпается в груди. Стук-стук. Оглядывается. Это же… Да. Это оно.       Место, где они ночевали вместе с Тартальей.       Ничего не изменилось, точнее, наверное ничего не изменилось. Она не помнит, только мутный след остался в сердце, быть может поэтому вскоре сидит за столиком, где сидели однажды они. В груди все трепещет, давно, казалось бы, забытые желания оживают, и вот он уже рядом с ней.       Покупает тот же чай, что и тогда. Он будто перед ней. О чем они говорили? И не вспомнить. Но представляет свое, воображение с радостью рисует картинки, которых никогда не было в реальности.       — Давно не виделись, путешественница, — она помнит его голос, его интонации, — Все ещё спасаешь мир?       Ей не хочется говорить вслух, но слова так и рвутся наружу, старается говорить шепотом, ведь где-то в задворках сознания осознает, как это странно выглядит со стороны.       — Нет, мир не интересует, да и личностей… Выдающихся слишком много, мне нравится так, никому ничем не обязана, представляешь, Тарталья?       И его уже нет. Кусает губы. И на что она надеялась? На встречу с призраком, а вдруг он и вовсе мертв?.. Сердце прокалывает иглой, нет, целым копьем. Нет-нет, быть не может, вдруг его… Она не знает, оттого становится дурно. Ничего не слышала о нем, да и о Фатуи никогда ничего не слышно, особенно о Предвестниках, личностях ярких, но загадочных. Не слышала или не желала слышать? Хочется повернуть время вспять, поговорить хотя бы с Виктором, вдруг он что-то знал? Может она уже говорила, но не помнит?       Мир кружится, голова болит. Сколько можно? Говорила или нет? Спрашивала или нет? В голове рождается сотня ответов и вопросов.       — М-м? Одиннадцатый Предвестник сейчас в Сумеру, если мне не изменяет память.       — Он? Ты с ним знакома? Люмин, ха-ха, такие глупые вопросы, но если ты принесешь мне парочку масок хиличурлов…       — Я не располагаю подобной информацией, я же обычный дипломат, чего ты от меня хочешь?       — А, Чайльд? Он покинул ряды Фатуи. Неужели ты не слышала?       — Точно, он же гоняется за кем… Э-э, Синьорой?       — Ты что, не знаешь, что Синьера мертва? Царица, благослови её душу…       — Одиннадцатый Предвестник? Кажется, я видел его где-то тут… За тем поворотом, там пару кошек, сразу же его увидишь.       — Одиннадцатый Предвестник? Да кажется ему слишком стыдно появляться рядом со своим победителем!       — Чайльд?       — Он мертв, неужели ты не слышала?       Хватается за голову, что из этого правда, а что ложь? Неужели, вдруг… Нет, быть не может. Все ложь, все ложь, а вдруг нет? Неужели он был совсем рядом, за поворотом? Или же покинул Фатуи, отказался от звания Предвестника? А вдруг… Нет, нет… Не может же он быть мертв.       Может она разговаривала с его призраком? Оглядывается, вот он стоит у прилавка и покупает что-то. Поворачивается и улыбается ей. Глупость, глупость, оттого его черты рассеиваются, потому что такого быть не может. Люмин, ты просто бредишь, ты просто сошла с ума.       Оставляет кружку чая и подрывается с места. Она будто чувствует его, будто видит, как он шагает вдалеке? Игра воображения? Наверняка, он такой прозрачный… Но перепрыгивает через столик и пускается в бегство.       От всего, что осталось позади, он же её зовет? Его тень, такая знакомая. Меч стучит о бедро, его след, след… Тарталья машет рукой, зовет к себе. Это же бред, просто бред, но видение столь заманчивое, не может упустить его, попросту не может. Ещё раз коснуться его руки, упасть в объятия и заплакать, просто по-человечьей заплакать. Дать волю слезам, разлуке, одиночеству, что поглотило её.       Просто увидеть его улыбку. И она видит, бред воображения рисует её, он улыбнулся так, как улыбнулся в их последнюю встречу. Там, перед морем…       За чем Люмин бежит? За собственным воображением? Но лучше так, лучше чувствовать глупую, идиотскую надежду, что его можно найти и обнять, стиснуть и поцеловать в щеку, потому что более близкого человека у неё нет, даже несмотря на годы разлуки.       Итер остался позади. Где-то там, вместо него осталась лишь горечь, если бы она думала ещё и о нем, то просто бы сошла с ума. Он где-то в глубине сознания, как был Тарталья, явившийся этим днем.       И этот день стал самым счастливым. Бежать за видением глупо, бессмысленно, но он манит рукой, машет ей и дразнит, отчего слезы льются по щекам. Абсолютно все равно на воду, на нападающих хиличурлов, ха-ха бред, но она точно видит, как Тарталья расправляется с ними, как падают они мертвыми ей под ноги. Нет, всего лишь игра воображения.       Тарталья утирает лицо, запачканное кровью. Зовет, зовет, все сильнее отдаляется, а затем показывается, сидящим у кромки воды, лежащем на полянке или вовсе… Просто перед ней. Ловить видение. Бежать за ним.       Бег, бег, бег.       За ним, за ним, за ним.       Подскакивает на воздушном потоке, созданном ею самой. Мастерство просыпается, дремлющее в ней так долго. Слезы не утихают, копившаяся энергия рвется наружу, сбивает с пути все, наверное, они просто играют в догонялки. Он же не привык к длинным походам, да? Скоро устанет и тогда догонит…       Да. Он устал.       Та самая поляна, где они заночевали. Он сидит на бревне, подзывая её рукой. Она подбегает и смотрит на него, вспоминая каждую его черточку внешности. Призрак, может быть Тарталья действительно мертв и сейчас прощается с ней навсегда?       Быть не может, быть не может…       — Тарталья, Тарталья, подожди, давай поговорим…       — Ха-ха, Люмин, о чем?       — Как ты? Глупый вопрос, нет… Как твои дела, ты… В порядке?       — А как думаешь ты?       Все исчезает. Как думает она? В ней все рвется, мечется. Ноги не устают, мчится, мчится. Вперед, вперед, быстрее за ним, скользящим между деревьев. Спотыкается, но не падает, следит за его движениями, несется, несется, не чувствуя усталости, наверняка сбивает ноги в кровь, но абсолютно все равно, лишь бы догнать его сейчас.       Ей даже на секунду кажется, что его призрак касается её плеча. Но только кажется, к сожалению только кажется… Она бы отдала многое, очень многое, чтобы ощутить это касание, чтобы по телу пробежалась дрожь и мурашки, а в груди проснулось бы тепло, такое успокаивающее и ласковое. Такое, каким бывал Тарталья, каким бывал Тарталья рядом с ней. Шаловливый мальчишка, завладевший её сердцем.       Без сомнений завладевший её сердцем. Крепко стиснувший его, ласково играющий с ним, оттого оно так бьется, потому что руки касаются, а пальцы поддевают артерии. Пускай заберет его всё, лишь бы на секунду, на секунду его коснуться. Как же она скучала. Как же скучает.       Похороненное чувство разлуки заполняет все тело, каждая клеточка кричит, желает, жаждет встречи. Она становится жизненно важной, будто без неё Люмин умрет.       Но, кажется, за три года она успела умереть, и только сейчас ожила, обрела внутри подобие чувства, захлестнувших её. Вот так, вот так…       Внутри забьется жизнь, стоит ей только коснуться его, но призрак все отдаляется, и тогда она понимает, насколько сильно больна.       Больна рассудком, расколовшимся на части. Память стерта, чувства разбиты. Все разбито, оттого Люмин и ничего не чувствует.       Но не сейчас. Осколок чего-то сильного врезается в сознание больное и слабое, даже если это всего лишь бред, она давно не видела Тарталью так четко. Может быть тогда, в квартире, когда проскользнул шарф?..       Может быть он так сильно жаждал встречи…       Сейчас она готова отдать все, лишь бы встретиться с ним.       Песок, забивающийся под ногти. Она сняла обувь и расстегнула рубашку. Речка текла рядом, как текла тогда. В отражении видит его. Следит, следит. Скоро исчезнет будто.       Становится плохо от жары, но в этот раз никто не побрызгает её водой, поэтому приходится присесть у кромки воды и умыться. Когда-то они тут резвились как дети, когда-то Люмин с интересом наблюдала за ним, но сейчас пусто. Просто пусто.       Без него река утратила жизнь, кажется, что тут даже рыба мертва, кажется, будто само место поглотила тишина, и только сияющее, бьющее в глаза, солнце напоминает о реальности. Она забыла соломенную шляпку. Укол в груди. Дура.       Но шарф с ней, правда повязан не на шее, а на бедрах. Снимала редко. В жару, в холод, везде носила его. Его подарок, и брошка, и шляпка… Архонты, как же хочется получить от него маленький подарок, цветочек или бабочку, которую он определенно спрячет в ладонях. Грубых, в маленьких шрамах.       Люмин приложит бабочку к сердцу, впустит в грудную клетку, пускай живет там, будет вечным напоминанием о нем. Только бы… Только бы встретить его.       Смотрит в собственное отражение. Темные круги под глазами, уставший, явно помятый вид. Он наверняка бы пошутил насчет этого. Хочется шуток про рост, периодическую раздражительность. Скучает по ним, скучает по нем, так сильно, что видит его отражение рядом со своим.       Он кладет свои руки ей на плечи и чуть надавливает. Как же сознание ласково обходится с ней.       — Куда ты меня ведешь?       — Я? Ты ведь сама идешь за мной, — ей слышен смех, — Помнишь, как я гонялся за тобой? Ха-ха, теперь мы поменялись местами.       Слезы хлынули из глаз. Она пытается нащупать его руки, но их нет, они только в отражении, впрочем, чему тут удивляться?       — Я не против, только скажи, куда мне бежать…       — А для чего тебе?       — Я скучаю, невыносимо скучаю.       Тарталья исчезает вместе с улыбкой. Веснушки рассеиваются. На сердце снова опускается тяжелый камень, придавливающий её к земле. Так сильно, что она и встать не может. Умывается, будто пытается вернуть свой рассудок, но затем понимает, что именно болезнь помогает увидеть его.       Да, она больна. Кто же сказал ей об этом? Или сама придумала? Уже и не скажет, не вспомнит. Просто понимает. Нет никаких призраков, память заполонили ложные воспоминания. Избавляться от них не хочется, только лишь от тех, где звучат вести о его смерти.       Может это правда?       Не может быть, чтобы Тарталья был мертв. Не может. Не верит и никогда не поверит.       Виктор говорил бред, очередное ложное воспоминание. Отмахивается от всех этих мыслей, от собственного безумия, заполонившего разум. Ничего не может быть, ей просто нужна его улыбка. Одна единственная улыбка, такая, чтобы она могла прикоснуться к губам, почувствовать текстуру и тепло. Провести по ним пальцами.       Хочется. Безумно хочется, но это невозможно.       Не может быть мертв, просто не может. Она обязательно его найдет, нужно лишь немного постараться и тогда… Встретит его ещё раз. Продумывает, складывает кусочки в голове, пытаясь создать полноценную картину.       И вот Люмин уже бежит к нему в объятия, Тарталья подхватывает её и кружит по комнате. И они смеются, счастливые, ещё не понимающие свою влюбленность. Рядом с ним ей было двадцать с чем-то лет. Она никогда не была столь молода, как…       Хочется его всего. Поцеловать, обнять, посмеяться с ним, поиграть в какие-нибудь глупые настольные игры, почитать стихи поэтов Снежной, да что угодно, чего они не успели. Просто хотелось быть рядом. Видимо, этому никогда не бывать.       Все ещё сидит в ожидании чуда.       Чудо никак не приходит.       Усталость накатывает сильнее. Тартальи нет рядом, даже его призрака, который её манил. Снова нет цели, поэтому плетется медленно, позволяя солнцу оставлять на себе ожоги. Больно. Должно быть больно, если точнее.       Шаг за шагом.       Шаг за шагом.       А его все нет.       Она останавливается только увидев знакомую иву. Здесь… Здесь… Слишком больно вспоминать. Больно осознавать, что это место посетила лишь одна она.       Безразлично смотрит на воду. Мир остановился окончательно. Вода не течет, даже ветра нет. Глаза остекленели.       Все замерло, потому что осознание пробило мозг окончательно, вышибло его. Больно. Очень больно, больнее всех ран, что у неё были.       Нет никакого Тартальи. Его просто нет и никогда не будет. Может он был просто сном? Прекрасным сном, который так хочется увидеть сейчас…       — Тарталья, о чем ты?       Очередные слова Виктора. Ложные воспоминания. Наверное ложные. Может быть правда придумала как и этот мир? Может она придумала и себя? И не было ничего этого, оттого все остановилось, пропало в безмолвии.       В застывшем мире заставляет себя сделать шаг в сторону ивы.       Один шаг и мир разбивается вдребезги.       Под ивой поле цветов. Белых, её любимых. Названия которых она не помнит.       Они тянутся к стволу, словно струйки воды. Нет… Не к стволу, скорее к маленькому святилищу, такому знакомому, какое они с Тартальей видели в тот раз.       Возле него подношение.       Потухший Глаз бога.