смотритель маяка.

Пагуро нравилось свое предназначение — следить за маяком. Потому что маяк — это его персональное чудо. Он всегда будет любить всё, что с ним связано — ведь это его одиночество, стойкость и верность. Он любит, когда у подножия маяка плещется море, переплетая свой пульс с пульсом маяковского смотрителя. Его гордое дело — следить за тем, чтобы огонь не погас, и всегда прислушиваться к тому, что говорит одно огромное единственное живое существо — море, которое никогда его не покинет. Иногда приходится слушать, как море плачет от горечи, иногда оно смеётся от глупости. Он всегда должен стоять на своем месте и быть тем, к кому всегда можно прийти: бесценно, быть теми, к кому всегда можно прийти. Но взглянем правде в глаза — смотрители маяка особо никому и не нужны. Ему казалось, что его маяк таинственным образом связан с существующими и несуществующими богами, что его маяк — это око для созданий пострашнее, что его маяк связан с противоположной земной вселенной. Он любит своё дело и всегда будет следить за тем, чтобы огонь не погас. Но гроза на маяке — страшное дело. Сильный ветер заставляет и без того неустойчивую конструкцию скрипеть, и Пагуро кажется, что ещё немного и всё рухнет, по-настоящему рухнет, даже если всё более-менее отремонтировано и бояться нечего. Лука остается в комнате с лампой маяка: нужно следить за ней, ведь в любой момент в такую грозу может перебить электричество, хотя оно и от собственного генератора, и надо перевести на дизель. В самые страшные времена приходится возвращаться к старинному — к огню. Слава морским чудовищам, лампа даже не моргает и светит исправно. И с грозы открывается другая, ещё более страшная сторона. Пагуро остается наедине со своими мыслями — далёкий гром и странные отблески на стенах заставляют его усиленно думать о себе же самом. Он, может быть, немного тронулся умом. Потому что морских чудовищ вообще-то не бывает. Но не бывает и счастливых концов, и надежд, и будущего, а люди верят в них больше, чем в морских чудовищ, так почему бы Альберто не быть реальным? Надо бы в следующую встречу — если она случится — тронуть его за хвост, чтобы ощутить прохладу под рукой, чтобы понять, что он действительно здесь. Потом Пагуро ещё глубже ныряет в свои мысли, что, скорее всего, погладить морского чудовища по хвосту — это какой-то очень интимный жест, и надо обязательно сначала спросить, как Скорфано это воспримет. Почему-то его совсем не хочется обижать. Задевать тоже. Хочется, чтобы он приплыл снова — это странное, незнакомое чувство увлечённости другим неизведанным — и Пагуро принимает его, как бурю. Молния надвое расчерчивает ещё более израненное небо, оставляя на нём шрамы. Всё это происходит прямо за окном. Это тоже в грозе страшно. Пагуро хочется запустить руку в густоту громов, погладить их: он думает, что у грозы такая же бурая шерсть, каких у котов бывает. Погладить их и позволить им тереться о свои ноги. Он готов принять грозу как старого друга и предложить молниям переночевать под старой крышей маяка. Возможно, Альберто где-то под водой сейчас хочет, чтобы молнии скорее ушли. Пусть приходят сюда, к старому маяку — Пагуро их примет, чтобы Скорфано было спокойней. Гроза успокаивается ближе к вечеру, так и не поборовшая в себе стеснительность и не пришедшая к Пагуро ночевать, хотя ей очень хотелось. Лука смотрит в вечернюю темноту моря из своего окна. Кажется, словно до моря — как будто падать с неба. Пагуро падать пока не собирается. Пусть в море пока падают звёзды и искры. (Альберто их не заметит, думая о человеке.)