Декларация эры Водолея

      Кёджуро безмерно любил свою семью. Отец казался ему самым сильным человеком на земле: он владел дыханием Пламени, сражался с демонами, был столпом и носил прекрасное хаори с величественным огненным орнаментом. Мать была невероятно мудрой и ласковой женщиной: она нежно гладила Кёджуро по непослушным волосам, если он чувствовал себя нехорошо, и недомогание как рукой снимало, а боль притуплялась. Он считал себя самым счастливым ребенком. А потом в один день вдруг появилось это маленькое недоразумение, громко плачущее на руках умиротворенно улыбающейся матери, и именно этим появлением ознаменовался конец спокойной, беззаботной жизни Кёджуро. Он стал старшим сыном.       – Кёджуро. Кёджуро! – раздавалось из покоев матери, и мальчик со всех ног спешил к ней, на ходу расправляя рукава кимоно: пока Рука не позвала его, он наблюдал за тренировкой отца и со своим игрушечным мечом старался повторять за взрослым все движения. – Ну где же ты, Кёджуро?       – Я уже тут, матушка! – он стремительно залетел к ней в покои, сразу же замечая, что на руках она привычно держит маленький кокон из одеяльев. Мальчик не сдержался и скорчил недовольную гримасу, глядя на ребенка, за что тут же поймал на себе строгий взгляд женщины. Она жестом подозвала его к себе, и он покорно исполнил ее просьбу, встав рядом.       – Дай ему свою руку, Кёджуро.       – Но матушка! – возмущенно протянул мальчишка, поджимая губы.       – Не спорь. В этом нет ничего сложного, – не желая гневать ее своим вздорным поведением, Кёджуро неохотно протянул руку к свернутому кокону, смотря на него. Это маленькое недоразумение с пухлыми, румяными щечками и блестящими розовыми губками жмурилось и издавало странные звуки – то ли чихало, то ли кряхтело. Как только ладонь Кёджуро оказалась для него в пределах досягаемости, оно робко протянуло к нему свои пухлые ручонки и цепко схватило за указательный палец. Лицо Руки так и просветлело, озарившись умиленной улыбкой. – Только взгляни, Кёджуро: он так любит тебя! Неужели ты не чувствуешь этого?       – Я чувствую, что хочу тренироваться с отцом! – простонал мальчик, глядя на маленького ребенка как на противного вида насекомое. В ответ на это женщина только укоризненно покачала головой.       – Ты еще успеешь потренироваться с отцом. Он будет дома еще два дня.       – Да, но вот он дома постоянно! – Кёджуро небрежно кивнул на довольно мацающего его пальцы младенца. Эта радостная беззубая улыбка на пухлом лице всегда заставляла его ежиться и отворачиваться в другую сторону. Неужели он сам был точно таким же пугающим во младенчестве? И как только отец с матерью миловались с таким страшилищем? Этого Кёджуро не понимал, сколько не ломал себе голову, а потому быстро пришел к выводу, что в детстве он выглядел точно таким же, каким был сейчас.       – Не пререкайся, Кёджуро. Ты и так не уделяешь Сенджуро внимания, – пока расстроенный словами матери мальчик жалостливым взглядом пытался вымолить у нее прощения, он совсем проморгал тот момент, когда его собственный палец оказался во влажном ротике младенца. Они с Рукой почти одновременно опустили глаза на ребенка. Маленький Сенджуро счастливо посасывал указательный палец Кёджуро, пытаясь запихать себе в рот и все остальные. Старшего сына семьи Ренгоку аж перекосило от этих ощущений и зрелища.       – Матушка! Ну убери его! – запричитал Кёджуро, вот только Рука не спешила ничего делать, умиляясь поступкам младшего сына. А тот продолжал слюнявить и облизывать чужие пальцы, смешно причмокивая при этом, чем окончательно довел старшего мальчишку. Кёджуро стремительно отдернул руку и отпрыгнул от матери с ребенком, вытирая обслюнявленные пальцы об ткань хакама. – Всё! Я пошел тренироваться с отцом!       Громко выкрикнув это, он быстро ретировался из покоев Руки, со всех ног бросившись во двор к отцу, лишь бы не видеть это недоразумение на руках у своей матушки. Вслед себе он услышал громкий детский плач и успокаивающий голос женщины. Опять этот ребенок ревел так, будто ему наподдавали бамбуковой палкой! «Какой же он плакса! – думал про себя Кёджуро, вернувшись во двор и снова взявшись за деревянный меч. – А слюней сколько!»       Но как бы он не старался сводить общение с новым членом их семьи к минимуму, это удавалось не всегда. Особенно когда Рука строжилась, хмуро сводя тонкие брови. Приходилось брать счастливое слюнявое чудо на руки, качать его, давать обнимать себя – это Кёджуро не любил больше всего. После объятий Сенджуро все его кимоно было во влажных пятнах: видимо, младшему казалось увлекательным занятием слюнявить чужую одежду. А еще слюнявить самого Кёджуро. Он при первой же возможности цеплялся за него своими маленькими пухлыми пальчиками, и уже тогда никто не мог его оттащить от старшего. Поэтому Кёджуро приходилось ходить с перекошенным недовольством лицом и беззубо улыбающимся Сенджуро на руках.       В самом деле, и почему все так умилялись этому златовласому недоразумению? Даже обычно серьезный отец сюсюкался с ним, гладя по розовым щечкам, говорил несусветные глупости и вообще становился на себя не похож. Кёджуро упорно вглядывался в лежащего на материнском футоне и сосущего большой палец Сенджуро и не мог понять, что такого было в этом ребенке. Волосы смешно вьются, глаза несоразмерные, лоб большой, нос вздернутый как у поросенка, а щеки как будто воском натерли. И еще так похрюкивает временами, причмокивая пухлыми губками – просто жуть! Ползает за Кёджуро по всей комнате с радостным видом – тот только и успевает убегать из угла в угол, чтобы ребенок не дополз до него и не вцепился крепко-накрепко. А то ведь опять начнет слюнявить и обниматься. Мать только качает головой, поднимая недоумевающего Сенджуро на руки и начиная укачивать его. Тот тянет ручки к Кёджуро и мяукает что-то неразборчивое.       – Кодзу! Кодзу-у! – и светится счастьем. А старший сын семьи Ренгоку только сжимает кулачки крепче.       – Кё-джу-ро! Кёджуро я! – в который раз напоминает мальчишка, хмуря густые брови, пытаясь со стороны выглядеть грозно. Как отец. Но на Сенджуро это никак не действует.       – Кёдзуло! Кёдзуло! – лучше не становится. Рука только весело смеется, а потом подносит младшего сына к его братику, давая наконец-то обнять, отчего старший страдальчески возводит глаза к потолку.       Пока мать готовит ужин на их семью, Кёджуро сидит с ребенком, не зная, чем себя развлечь. Тот только жмется к нему тесно, причмокивая влажными губками. «И что в нем такого? – спрашивает сам себя парнишка, оглядывая младшего. – У меня все то же самое!» И тычет в пухлую румяную щечку указательным пальцем. Это занятие кажется Кёджуро весьма интересным: Сенджуро на это смешно оттопыривает нижнюю губу, будто вот-вот заплачет, в уголках глаз скапливается влага. Старший сын тыкает его снова, еще настойчивее, давя сильнее, потом стягивает влажные губки двумя пальцами и тянет их, слушая, как тихонько хнычет младший. Смотреть на это куда веселее, чем на его довольное круглое лицо, и Кёджуро задорно смеется, выкручивая маленькие губки в разные стороны. Оказывается, с братом бывает не так скучно проводить время.       Когда Рука возвращается в комнаты, то застает Кёджуро за странным занятием: тот весело дергает младшего за брови, выдирая из них волосинки, не обращая внимания на хнычущего и морщившего нос Сенджуро. В результате весь оставшийся вечер старший сын просидел в своей комнате и ужинал в одиночестве. Младшего же приголубили и пожалели.       Но самое страшное для Кёджуро началось, когда Сенджуро научился самостоятельно ходить. Теперь он не отходил от старшего ни на шаг, мешал тренироваться, цепляясь за брата руками и ногами, на ночь приползал к нему в комнату, кутаясь в чужой футон. На возмущения сына отец и мать как один отвечали с укором: «Это твоя родная кровь». А Сенджуро все ходил и ходил за ним попятам, счастливый, улыбающийся. «Давай поиглаем, Кёдзуло!» – старший сын семьи Ренгоку, когда слышал эту сказанную с детским восторгом фразу, начинал нервно чесаться. Почему это недоразумение всегда так слюняво радовалось ему, мальчишка не понимал. Он убегал, прятался от ребенка, заползал на высокие деревья, с удовлетворением смотря с какой-нибудь ветки, как Сенджуро в бессилии ползает вокруг, расстроено, чуть не плача, поглядывая на брата. Один раз младший все-таки попытался залезть следом, но в результате упал на мягкое место и громко разревелся. И Кёджуро опять ужинал в одиночестве.       Но вот что особенно не любил старший сын, так это совместное купание. Сенджуро лип к нему даже в помывочной, голышом бегал за ним, пытаясь обнять, а Кёджуро еще и был вынужден следить за ним, чтобы тот, не дай бог, не поскользнулся на половицах. Мытье превращалось в самое нелюбимое занятие старшего сына семьи Ренгоку. Голого Сенджуро хотелось защипать до такой степени, чтобы заплакал, убежал и больше не лип к нему. Но ведь и этого сделать было нельзя.       Парадоксальным был тот факт, что Кёджуро не любил слезы младшего, но любил доводить его до слез. Щипался, пихался, дразнился, садил на него больших жуков и сороконожек, пихал за шиворот толстых слизней, иногда даже стаскивал с младшего хакама вместе с фундоси и убегал, пряча их где-нибудь в саду. Раздетый Сенджуро плакал, усевшись на траву и поджав к себе ноги, стесняясь возвращаться в таком виде домой. Он сидел так, пока не приходили Рука или Шинджуро. А потом Кёджуро как обычно ел в гордом одиночестве.       – Ренгоку! Твой брат просто нечто – тебе блестяще повезло с ним, надо сказать! – смеялся Узуи, провожая ровную спину Сенджуро долгим взглядом – мальчик заходил к ним, в покои Кёджуро, чтобы принести новую бутыль с саке и еще закуски, чем просто покорил столпа Звука. Его пламенный товарищ только согласно кивнул, белозубо улыбаясь. Что-что, а вот брат у него действительно был идеальный: приготовит, накормит, постирает, спину потрет, расслабляющий массаж сделает и на ночь спать уложит – не придраться. Тенген фривольно поиграл бровями, кидая на друга недвусмысленный взгляд. – Я бы хотел его! Ну ярко того-этого!       – Давай без горячих фантазий, Узуи! Запрещаю тебе смотреть на него в этом плане! – весело одергивает его Кёджуро, и они снова громогласно смеются на всю комнату, вновь разливая по пиалам саке. Алкоголь горячит кровь, и распаленный им Ренгоку-старший уже явственно представляет, как после веселого вечера со столпом Звука он закинет худые ножки Сенджуро себе на плечи, привычно завалив смущенного мальчика на футон, и хорошенько отделает его. Нет, определенно: Кёджуро прекрасно знал, почему окружающие всегда умилялись его младшему брату.