***
На следующий день им уже никто поблажек не давал. С самого утра они были в танцевальном зале, после полудня записывали новое видео для ютуб-канала, и к вечеру уже все были уставшими, но вполне довольными проделанной работой. Минхо продолжал игнорировать Хана. Ему, безусловно, было приятно его внимание, но он убедил себя в том, что эти отношения лучше пресечь на корню. Он старался бороться с навязчивыми мыслями о Джисоне, и в течение дня ему это удавалось из-за насыщенного расписания, но вечером, когда у него появилось свободное время, он начал беспокоиться. Ему было интересно, что написал ему Джисон, но он не хотел заходить в мессенджер. К счастью или наоборот, ему не пришлось этого делать ради своего любопытства. Чан отправился в студию писать музыку (этот трудоголик совершенно не умел расслабляться, и находил успокоение только в своём увлечении). Минхо хотел сразу лечь спать, но помешал ему робкий стук в дверь. Никто из мемберов не стучался так, Чану и вовсе это было несвойственно. — Пошёл вон, — сразу же отвечает Минхо, открыв дверь. Джисон подставляет ногу в проём, чтобы Минхо не закрыл дверь прямо перед его носом. — Ты не отвечаешь на мои сообщения. — Интересно, почему? — Минхо, пожалуйста, дай мне сказать. Дверь слегка откачивается в сторону, уже не удерживаемая ничем, и Джисон убирает ногу из проёма. Минхо отходит в сторону, пропуская его в комнату. — Мне жаль, что так получилось. Если бы я был рядом, я бы остановил Чанбина, правда. Он, на самом деле, не плохой парень. — Хорошие парни не избивают других людей за то, что те неуместно пошутили. — Я не говорил, что он хороший парень… Не плохой. Я хотел извиниться. Он вряд ли это сделает, да и Уджин тоже упрямый баран, но мне правда очень жаль, что так вышло. — Это всё, что ты хотел сказать? В таком случае, я бы хотел остаться один. — А… Мы? Между нами всё по-прежнему? — Между нами ничего нет, — отвечает Минхо. — Твой друг всё испортил до того, как что-то могло появиться. — Может, хотя бы попробуем… — Ты шутишь? Чанбин избил Хёнджина только из-за того, что он назвал его латентным, и ты думаешь, что он на меня не набросится, если вдруг узнает о нас? Ты хотя бы его друг, а у меня какие гарантии? Извини, но даже ради такой милой мордашки, как у тебя, я не собираюсь рисковать собственной. Джисон молчит и неуверенно топчется на месте, точно школьница, признающаяся в своих чувствах старшекласснику. — Милая мордашка? — переспрашивает он. Минхо закатывает глаза. — Это единственное, что ты услышал из моих слов? — Нет. Ты говоришь, что у тебя нет гарантий, но я — самая лучшая гарантия. Даже если Чанбин узнает, я поговорю с ним и не дам тебя в обиду. И твоих друзей тоже. Надо будет — сам Чанбину морду начищу. — Он же твой друг. — Да, но я не хочу, чтобы из-за своего характера он снова всё похерил. Только у нас начинает что-то получаться, как он творит какую-нибудь хрень, и всё рушится… Я не позволю ему снова это сделать. Да, он мой друг, но я у него как подушка безопасности. Обещаю, Минхо. Я не позволю ему натворить глупостей. Дай мне второй шанс. Глядя в эти большие тёмные глаза, наполненные надеждой, Минхо вспомнил своего бывшего. Бесконечные обещания, вторые шансы, он всё это проходил много раз. Он был уже достаточно мудр, чтобы понимать: люди не пользуются вторыми шансами, они их проёбывают. Именно из-за неудачного прошлого опыта теперь он не искал постоянных отношений. Это их с Джисоном и свело. Приложение, в котором они увидели друг друга, для этого и создавалось: кратковременные встречи, после которых никто никому ничем не был обязан. Именно поэтому он должен был отказать. Хан был классным, почти идеальным: милый, добрый, хоть и немного грубоватый, красивый, смешной. Но Минхо должен был отшить его, чтобы не наступать на одни и те же грабли. Помолчав ещё несколько секунд, Минхо решительно ответил: — Хорошо.***
После выговора и наказания Чанбин удалился в добровольное изгнание. Он предпочитал так называть то положение, в котором находился: Джисон с ним не разговаривал, Уджин и Чонин последовали его примеру, обиженные на лидера за то, что из-за его выходки на них тоже наложили штрафы. Чанбин принял абсолютно взрослое и обдуманное решение послать их куда подальше и запереться в комнате с гитарой. Первые три дня он был вполне доволен уединением, но потом начал потихоньку лезть на стенку: вместо того, чтобы с головой окунуться в музыку, он всё время думал о той ночи в баре. Перед глазами была одна и та же картина: лицо Хёнджина, перекошенное от ярости. Тогда, в драке, Чанбину удалось повалить его на землю и, оседлав, несколько раз ударить по лицу прежде, чем к нему кинулся невысокий шустрый парень, пытавшийся оттащить его от друга. Длинные волосы блондина растрепались на бетоне, цепочка с подвеской улетела куда-то к мочке уха и запуталась с серёжкой. Противник Чанбина почти не был напуган, но он был в гневе, и это подстегнуло Чанбина продолжить драку. Чем больше сопротивления оказывал парень, тем сильнее Чанбину хотелось убрать это высокомерное выражение с его лица. Единственное, что ему не дало сойти с ума за эти дни — это прослушивание Сынмина. Тот справился на ура, как от него и ожидалось. Даже если он и нервничал, это было едва ли заметно. После заключения договора ему предоставили место в общежитии, но переезжать он не спешил. — Соён всё ещё не разговаривает со мной. Надо с ней помириться прежде, чем переезжать. — О, так тебе тоже объявили бойкот? — усмехнувшись, спрашивает Чанбин. Только что они пробовали играть вместе — пока без Хана и Чонина, потому что те опять где-то шлялись. Официальное расписание их должно было начаться только через неделю, поэтому они были предоставлены сами себе и понятия не имели о местонахождении друг друга. Чанбин попробовал сыграть на гитаре одну из их новых песен, чтобы посмотреть, как Сынмин справится. Тот полминуты тупил, хотя все песни ему уже были высланы на почту, но вскоре вспомнил то, что успел выучить, и с горем пополам вклинился в ритм. Ругать его было не за что, но Чанбин всё-таки выразил своё недовольство в глубоком вздохе, за что получил тяжёлый прищуренный взгляд барабанщика. — Соён недовольна тем, что я ухожу с работы. И что я снова играю с тобой в группе. — Да, я понял. Когда я заезжал за тобой в магазин, она мне всё высказала. Сынмин ложится на диванчик у стены и забрасывает ноги на подлокотник. — Это на неё очень похоже, — добавляет Чанбин. — На самом деле, нет. Она сильно изменилась за эти несколько лет. Она стала более закрытой, мне все сложнее понимать её. Она впервые за долгое время так открыто проявляет недовольство. Чанбин смущённо скривился и отвернулся. Если для родного брата, который был с ней всё это время, Соён оставалась нечитаемой, то для Чанбина понять её казалось непосильной задачей. Он понятия не имел, приносит ли он что-то хорошее или, наоборот, что-то плохое в жизнь Кимов, но старался об этом не задумываться, потому что чувство вины в нём всё ещё не давало ему покоя. — Это хорошо или плохо? — Не знаю, увидим. А почему тебя все игнорируют? Чанбин кратко пересказывает Сынмину события недавней ночи, не вдаваясь в подробности. Тот понимающе кивает. — А вот ты совсем не изменился. Кидаешься на любого, кто в твою сторону зубы поскалит, а ты и рад кому-нибудь лицо поправить. — Это особенный случай. Они несколько минут молчат; Сынмин что-то смотрит в телефоне, а Чанбин не знает, как продолжить разговор. — Какие планы на вечер? — Работа, — отвечает Сынмин, — до часу ночи. Потом отсыпаться. У тебя? Чанбин задумывается на секунду, и на ум ему приходит то, о чём он долгое время не вспоминал. — Не знаю. Посмотрю фильм какой-нибудь и лягу спать. Он улыбается своим мыслям и быстро печатает несколько сообщений, зная, что ему ответят.***
Его, как всегда, заставляют ждать. Чанбин потягивает виски из своего бокала, терпеливо ожидая свою пассию и даже не досаждая ей своими звонками. Ресторан, который он выбрал, был примером изящества и роскоши. Музыканты играли джаз, официанты, одетые с иголочки, сновали между столиками, сверкая безупречной улыбкой. Их безукоризненно уложенные волосы слегка блестели в свете крупных люстр, свисавших с потолка. Чанбину не хотелось, но он всё-таки надел белоснежную рубашку и пиджак и даже снял пирсинг. Чанбину была безразлична атмосфера заведения, он приходил в такие места не за этим, но ему хотелось угодить Минджи. Тем более, этот ресторан примыкал к отелю, что было огромным «плюсом». Единственное, что Чанбину действительно нравилось в таких ресторанах — это посетители. Это был уже не семейный ресторан, куда можно было прийти с детьми в пятничный вечер. Наоборот, в такие заведения отец семейства приходил не с женой, а с любовницей, и вся эта позолоченная мишура нужна была только для того, чтобы прикрыть ту грязь, в которой по уши были обмазаны гости отеля. Чанбину очень нравилась вся эта показушная роскошь, которая должна была заглушить чувство стыда в тех, кто изменял и обманывал, потому что он чувствовал превосходство над всеми ними, ведь ему было нечего скрывать. Он тешил своё самолюбие такими местами, понимая, что действительно заслужил всё это. За соседним столиком Чанбин заметил мужчину и женщину. Мужчина был уже в возрасте; его лицо, обвисшее под тяжестью старости, напоминало морду английского бульдога. Он рассуждал о политике, высоких материях и прочих вещах, в которых ничего не смыслил, с таким видом, будто бы по каждой из этих тем он написал по несколько научных трактатов. Женщина, которой было не больше двадцати пяти, слушала все его бредни молча и с наигранным интересом, но её спутник был настолько ослеплён себялюбием, что не замечал, как её скучающий взгляд периодически метался к телефону, а рука, украшенная золотым браслетом, всё чаще поднимала бокал с вином. Стоило мужчине отойти на несколько минут в уборную, как девушка поймала взгляд Чанбина и улыбнулась ему, пожав плечиком — мол, ты ведь и сам всё понимаешь. Он улыбнулся ей в ответ, показывая, что она полностью права. Её худое лицо внезапно приняло серьёзное выражение, и, поправив колье на тонкой шее, она попросила официанта принести ей ещё выпить. Больше они с Чанбином не переглядывались и даже как будто бы забыли о существовании друг друга. — Выглядишь как зажравшийся политик, — раздаётся над ухом знакомый голос. Чанбин чувствует лёгкий фруктовый запах духов. — А ты выглядишь как его любовница, — парирует Чанбин, оборачиваясь и взглядывая на Минджи снизу вверх. Её пухлые губы растягиваются в уверенной улыбке. Минджи была чуть постарше него; они познакомились незадолго до того, как Чанбин дебютировал. Он уже тогда понимал, что серьёзные отношения ему ни к чему, ведь он был только в начале своей карьеры, впереди предстояло ещё много работы. Минджи тоже не хотела связывать себя какими-либо обязательствами, так как она была сконцентрирована на своей карьере в развивавшейся логистической компании. Они оба друг друга устраивали. Когда Минджи села напротив, она коротко взглянула на него и сразу принялась рассматривать меню. Чанбин не мог сдержать улыбки при виде неё. Она всё ещё была одета в деловой костюм и пыталась выровнять дыхание — видимо, спешила сюда. Уложенные чёрные пряди волос растрепались и рассыпались по плечикам бежевого пиджака. — Ты прямо с работы? Извини, надо было за тобой заехать, — говорит Чанбин виновато. — Я не знала, что мы так задержимся, так что не бери в голову. — Ты отлично выглядишь, — улыбнулся Чанбин. — Да, уставшая, замотанная и запыхавшаяся. Икона красоты. — Ты мне нравишься любой. — Конечно, мне очень приятны твои слова, но… Ты выглядишь так, будто бы ты по мне скучал. — Я рад тебя видеть, что в этом плохого? — Ты так резко обо мне вспомнил, — она по-прежнему избегает зрительного контакта, — что-то случилось? За весь тур ты даже ни одного сообщения не написал, не то, что не звонил. Я не ревную и не злюсь, не бойся. Просто интересно, почему ты вдруг так захотел меня видеть. — Вот, значит, какого ты обо мне мнения, — усмехнувшись, говорит Чанбин. Он начал немного нервничать — обычно Минджи не спрашивала, почему он позвонил. Её вообще мало интересовала его жизнь за пределами гостиничного номера, в котором они трахались. — Вспоминаю о тебе, только если мне хреново. Кое-что произошло, но с чего бы мне рассказывать тебе это… Я хочу отвлечься. Собственно… Ты абсолютно права на мой счёт. Минджи вздыхает. — Ты невыносим. — И всё же я тебе нравлюсь. Минджи усмехается и наконец смотрит на Чанбина, кусая нижнюю губу. — На самом деле, я хотела поговорить. — Отлично. Давай закажем алкоголь и закуски в номер и поговорим. Минджи не успевает ему как-либо возразить, но она делает несколько крупных глотков вина, которое ей уже успели принести. Пока Чанбин расплачивается, она успевает допить этот бокал и немного расслабляется. В лифте Чанбин обнимает её за талию и несколько секунд разглядывает её улыбающееся лицо, принюхивается к её парфюму. Уворачиваясь, она не даёт себя поцеловать, откидывает голову назад. Чанбин пользуется этим и целует её шею. Минджи на каблуках, поэтому она немного выше него, но так даже лучше: удобнее оставлять поцелуи. — Нет, только не засосы, — останавливает его Минджи, — у меня послезавтра конференция, они не пройдут до этого времени. — Тогда не отворачивайся. Когда они заходят в номер, Минджи выворачивается из объятий Чанбина и убегает в ванную. Чанбин тем временем не спешит. Он бросает снятый пиджак на кресло, разувается и снимает носки — Минджи раздражает, когда на нём остаются носки. Рубашку и брюки он не трогает, потому что знает, что Минджи нравится раздевать его. — Включи музыку! — доносится из приоткрытой двери ванной. — Только не ваши песни, прошу! Чанбин закатывает глаза, но включает первый попавшийся подходящий плейлист. Ему аудиосопровождение, конечно, тоже нравилось, но их с Минджи музыкальные вкусы разительно отличались. — Так всё-таки, что произошло? Мне интересно, — Минджи, снявшая, как и Чанбин, только пиджак и туфли, появляется в дверном проёме и прислоняется плечом к косяку. Чанбин разливает по двум бокалам виски. — Ты будешь смеяться, — отвечает Чанбин. Он не замечает, как жесты Минджи становятся более резкими и размашистыми, как будто бы она пыталась скрыть неловкость. — Ну же, мне интересно. — Вся группа обиделась на меня, потому что я начистил рожу одному придурку. И этот придурок оказался айдолом из нашего агентства, поэтому нам всем влетело от начальства. — Не то, чтобы я удивлена, но почему ты полез в драку? — Минджи принимает из рук любовника бокал. — Идиотская ситуация… Этот парень… Он гей. — И? — Что «и»? — Ох, да ладно. Я что, единственный вижу в этом проблему? — Ты побил человека за то, что он гей? — спрашивает Минджи удивлённо. — Да… То есть, нет, не совсем поэтому… Я не знаю, чем, но я его зацепил, и он решил, что докапываться до меня — хорошая идея. И он охренеть как ошибался. Минджи вздыхает и делает несколько больших глотков виски, тут же морщится и поводит плечами. — Ладно… А у меня из достижений… Я иду на повышение, и скоро я стану главой отдела, — говорит она. Чанбин подходит ближе и поднимает перед собой бокал. — По-моему, за это нужно выпить. По лицу Минджи было видно, что ожидала она немного не этого. Должно быть, ей хотелось похвалы и одобрения — не обязательно от Чанбина, он лишь подвернулся под руку — но от кого-то, кто знает, как много она работала для того, чтобы наконец получить более высокую должность. Но Чанбин всегда был скуп на похвалу. Он был требователен к другим так же, как и к себе, поэтому даже младших в группе он никогда не хвалил. За это они считали его чёрствым и равнодушным к их стараниям, но это было не так. Он всегда подмечал ошибки и недочёты, говорил о них порой в совершенно не лестной форме, но объяснял доходчиво, так, что остальные понимали, в чём проблема, и исправляли её в кратчайшие сроки. Чанбин и сам спокойно переносил критику и часто прислушивался к мнению товарищей по группе, а похвалу воспринимал как пустую трату времени. Несмотря на то, что они с Минджи давно не виделись, разговор не клеился. Чанбин рассказывал забавные истории из тура, рассказал даже о грядущей замене барабанщика, но Минджи, казалось, почти его не слушала. В какой-то момент, когда они уже сидели на разных концах дивана даже не касаясь друг друга, Минджи подобралась, придвинулась к нему и оседлала его бёдра. Для неё такое поведение было странным. Она никогда не накидывалась на Чанбина вот так, обычно они долго разговаривали и флиртовали, медленно подступая всё ближе друг к другу. Теперь она быстро расстёгивала рубашку на Чанбине, забиралась ладонями под ткань, гладила пальцами татуировки у него на груди и целовала, ёрзая у него на коленях, чтобы поскорее возбудить. Долго упрашивать Чанбина не нужно было; он ловко расстёгивал пуговицы на рубашке Минджи и, когда снял с неё верх, наклонился к груди и оставил на ней несколько поцелуев, не доходя до края бюстгальтера, оттягивая момент. Она засомневалась, поэтому поспешила приступить от слов к делу, вот о чём подумал Чанбин. Но раньше такого никогда не было. Он решил отбросить на время эти мысли, в конце концов, он приехал сюда не рефлексировать и не разбираться в причинах поведения других людей, даже если этим человеком была его любовница. Они даже не состояли в отношениях, о какой эмоциональной близости могла идти речь? Флирт, секс, удовлетворение — вот что им обоим нужно было. Ресторан, беседа были всего лишь частью долгой прелюдии, торжественным и чинным началом обычного ритуала, к которому они оба привыкли. Во время тура у него был случайный секс, у них у всех был, даже нелюдимый Уджин пару раз знакомился с фанатками, которым хотелось переспать с музыкантом популярной группы. Чанбин редко прибегал к такому, в отличие от, например, Чонина, но даже не из-за того, что он был мужчиной «самых честных правил», а из-за того, что он не чувствовал никакой страсти. В Минджи ему нравилось то, как он себя чувствовал — желанным, уверенным, он провоцировал, и его провоцировали. В случае с сексом на одну ночь Чанбин не чувствовал ничего, кроме чисто физического удовлетворения. Когда они закончили, Минджи снова изменила своим привычкам: вместо того, чтобы немного полежать в постели, она подскочила и стала быстро собираться. В конце концов, Чанбину надоело всё это терпеть, и он не смог сдержать раздражительного тона: — Да что с тобой сегодня? Плечи Минджи вздрагивают, но она не поворачивается. Она пытается застегнуть лифчик на спине, но последний из крючков никак не поддаётся. Чанбин цокает языком, поднимается и, не вставая с постели, протягивает к ней руки и застёгивает бюстгальтер. — Спасибо. — Почему ты уходишь? Ты куда-то спешишь? Сейчас совсем поздно же, — продолжает Чанбин. Затем он хмурится и ставит вопрос по-другому: — Почему ты так сильно хочешь поскорее от меня отделаться? — Я не хочу от тебя отделаться, — вздохнув, отвечает Минджи. — Просто, Чанбин, я… устала. И хочу домой. Я хочу это закончить. — Что ты имеешь в виду? Чанбин свешивает ноги с кровати, но не встаёт, только прикрывает простынёй пах и продолжает наблюдать за действиями Минджи. — Это был последний раз. Если хочешь, мы можем общаться дальше, но уже без… Ты понимаешь. — Почему? Что произошло? — Чанбин начинает закипать. Минджи останавливается, застегнув рубашку только наполовину, и робко взглядывает ему в глаза. — Мне кажется, я влюбляюсь в тебя, и мне это не нравится. Мне это не нужно, а тебе — тем более. Лучше я уйду сейчас, чем потом ты разобьёшь мне сердце, верно? Пока не так больно. — Послушай, Минджи… — Нет, это ты послушай. Мы заранее договорились, так? Никаких чувств, только секс. Я нарушила главное правило, так что нам придётся прекратить видеться. — Я хотел сказать, что я не против попробовать. Минджи хмурится, будто его слова причиняют ей слабую боль, как укол или укус. Она продолжает одеваться, стараясь не смотреть на Чанбина, который уже поднялся и подошёл к ней ближе, пытаясь заглянуть в лицо или взять за руку. — Я не хочу заканчивать. Я хочу видеть тебя, я хочу… Минджи, да посмотри же ты на меня! Минджи вскидывает голову, стараясь сдержать слёзы. — Ты хочешь, чтобы всё было так же просто, как раньше, но этого не будет. Потому что я хочу семью. Хочу стать матерью. А ты? Ты хочешь завести семью? Точнее, ты готов к этому? — Мы никогда это не обсуждали, а теперь ты сыплешь этими вопросами, как будто я могу просто сейчас за пару минут подумать и решить! — восклицает Чанбин. — Что я тебе должен ответить? «Конечно, Минджи, давай нарожаем кучу детишек, мы же столько времени мечтали об этом!»? Боже, да что за бред, блять… — Видишь, ты даже не задумывался об этом! — Блять, так… Мы никогда, слышишь, никогда не говорили об этом! Мне твои мысли, что ли, нужно читать? Как я могу понять, чего ты хочешь? — Я только что тебе сказала, чего я хочу. И, знаешь, я не хочу ещё года два просидеть с тобой, не зная, чем это всё закончится. Может, ты никогда не захочешь того же. Может, влюбишься в другую, и я просто останусь ни с чем, и что мне делать в таком случае? После этих слов Чанбин оставляет попытки схватить Минджи за руку, но не отодвигается. Он с каменным лицом наблюдает, как она надевает туфли. — Почему ты обрываешь всё так? — спрашивает Чанбин устало. — Потому что я люблю себя, Чанбин. И не хочу, чтобы ты причинил мне боль. Ты только притворяешься милым и хорошим, но, как только я стану тебе не нужна, ты просто забудешь обо мне. — Это не так. Ты рассуждаешь так, будто знаешь меня. — Я знаю, Чанбин. Ты многое мне рассказал, ты не помнишь? Сам подумай, Сынмин ушёл из группы, ты перестал с ним общаться; Уджин захотел уйти из группы, ты мигом вспомнил о Сынмине и тут же заменил им Уджина. Тебе не важны сами люди, тебе важны те функции, которые они выполняют. Сморщившись и встряхнув головой, как пёс, которого окунули головой в воду, он отвечает: — Ты чертовски любишь всё драматизировать. Я использовал тебя? А ты меня? То, что ты влюбилась, это не моя вина, да и если бы этого не произошло, ты бы так и продолжила трахаться со мной, потому что тебе было бы плевать на меня! — Минджи пытается отвернутся, но Чанбин хватает её за плечо и разворачивает к себе. — Если бы я был на твоём месте, ты бы послала меня далеко и надолго. — Почему бы тебе просто не послать меня? Или ты настолько одинок, что тебе плевать, кто с тобой? — Блять, да ты понятия не имеешь, что несёшь! Мне твой психоанализ нахуй не сдался! — Чанбин кричит ещё что-то, но Минджи выскакивает из номера, и это к лучшему. Его трясёт от обиды и ярости, он оглядывается в поисках чего-то, что можно разбить. Перед глазами встаёт красная пелена, и он почти ничего не запоминает за эти несколько минут. Он приходит в себя от боли; не заметив осколков вазы, которую сам же и разбил, Чанбин прошёлся по ним босиком, и теперь размазывал по паркету кровь. Обессиленно рухнув на край кровати, он закрыл голову руками, пытаясь прийти в себя. Ему нужно всего пару минут. Утром Чанбин пытается припомнить остаток вечера после ухода Минджи, но кроме пустой бутылки виски, разрядившегося телефона и погрома в номере отеля у него ничего не остаётся. Он надеется, что, когда он включит телефон, он не обнаружит там десятки исходящих звонков на номер Минджи.***
Было около пяти часов вечера, когда Чанбин проснулся в своей комнате в общаге и обнаружил, что его сосед снова где-то пропадает. Из отеля он вернулся рано утром, часов в пять или в шесть, когда работа в здании только начиналась. Хотелось только умыться и снова лечь спать; вся дорога от номера отеля до его комнаты промелькнула будто бы в тумане. Он не помнил, как вызвал такси, как зашёл в здание, как добрался до кровати. Проспав до четырёх часов дня, Чанбин решил привести себя в порядок. Из зеркала в ванной на него смотрело отёкшее небритое лицо, которое и лицом-то сложно было назвать, так, первый неудачный слепок головы скульптора-новичка. После прохладного душа появилась ясность в мыслях, а вместе с ней и стыд за его вчерашнее поведение. Он подумал о том, что можно было бы снова выпить, чтобы не думать о Минджи, но он решил, что, если уйдёт в запой, младшие совсем на него обозлятся. Не надев верха, в одних спортивках, Чанбин поднялся на крышу агентства. Многие артисты и персонал приходили сюда, чтобы побездельничать и покурить, пока есть время. Как раз был послеобеденный час, когда все разбежались заканчивать ежедневные дела, и крыша пустовала. Чанбин поёжился, когда прохладный ветер ударил его в грудь, но подошёл к перилам на краю крыши и, облокотившись на них, закурил. Не успевает он прикончить и одной сигареты, как слышит хлопок двери за спиной и по-кошачьи глухие шаги. Оборачиваться нет смысла: будь это кто-то из знакомых, его бы окликнули, а с остальными разговаривать смысла не было. — Выглядишь отвратительно. Чанбин дёргается всем телом и поворачивает голову к вышедшему. — Пошёл нахуй отсюда. — Да не скалься ты, — сморщившись, отвечает Хёнджин. Синяки на его лице ещё не зажили, наоборот, стали серо-фиолетовыми на его бледном лице. — Я сегодня свою зажигалку принёс. Несмотря на то, что его настроение больше похоже на кусок дерьма, Чанбин не может сдержать смешка. — Я и без зажигалки найду повод тебя отпиздить. — Слушай, ты выглядишь так, будто тебя прожевало и выплюнуло. Мне придётся поддаваться, чтоб ты меня отпиздил. Чанбин молчит и делает крупную затяжку. Хёнджин закуривает и тоже облокачивается на перила, останавливаясь на безопасном расстоянии от Чанбина. Он принимается беззастенчиво разглядывать его (его ничему не учит жизнь). Хоть он и точил зуб на этого мудака, он не мог отрицать, что находил его привлекательным. Тогда, в баре, он сразу понравился Хёнджину, из-за чего, собственно, тому и захотелось подшутить над ним. Теперь Хёнджин, будто бы забыв про свой горький опыт общения с этим агрессивным субъектом, спокойно рассматривал его оголённый торс: несколько татуировок, крепкая грудь, мощные мышцы кора и редкие чёрные волосы, уплотнявшиеся ближе к паху. — Хули надо? Хёнджин хмыкает. — Да ничего. На тебя даже смотреть уже нельзя? Напомнить, как ты пялился на меня тогда? — Попробуй, если не боишься потерять пару зубов. — Слушай, тебе ведь не нужны проблемы. Если ты побьёшь меня снова, одним штрафом не отделаешься, — говорит Хёнджин. Он несколько секунд ждёт ответа, но Чанбин молча курит. — Хуёвый день, да? — Хуёвый месяц, скорее. — Чего так? Чанбин переводит вялый взгляд на Хёнджина. — Хрена лысого я ещё с тобой языком трепать буду. Хёнджин с недовольством поджимает губы, размышляя о том, как же сложно коммуницировать с этим неприятным субъектом. С ехидной улыбкой он говорит: –Видел недавно… как его… Уджина, кажется, мы с ним даже поговорили. Классный парень, когда не пиздит меня и моих друзей с тобой на пару. А ты чего не с группой? Им надоело терпеть твои закидоны, что ли? Тебя бортанули, бедняжку? Хёнджин собирается поднести сигарету к губам, но из-за сильного толчка она выскальзывает из ладони. Его сгребают за ворот футболки и с силой ударяют спиной о перила. Он изо всех сил цепляется одной рукой за бортик, чтобы его голова и плечи не перевесили остальное тело, а другой — за синий ирокез Чанбина. Его татуированное предплечье упирается Хёнджину в кадык. В глаза Хёнджина устремляется полный чёрной ярости взгляд. — Ты совсем ёбнулся?! Пусти сейчас же! — кричит Хёнджин, пытаясь отпихнуть от себя Чанбина. Он чувствует, как сильное напряжённое тело панка прижимается к нему, давит, заставляя отклоняться всё дальше за перила. Хёнджин пытается успокоиться. Он же не убьёт его, верно? Да, он вспыльчивый, но на убийство не способен. Чанбин чуть отстраняется, подумав, что из-за страха Хёнджин может перестать соображать и не поймёт ничего из того, что он ему скажет. Тем не менее, он не отпускает его. — Не лезь ко мне, Хван Хёнджин. Иначе я сделаю так, что твоё личико даже тонны косметики не спасут. — Мы так часто оказываемся в двусмысленных позах, что мне начинает казаться, что ты меня хочешь, — осмелев от переполнявшей его злости, ухмыляется Хёнджин. — Ты совсем информацию не перевариваешь? — Когда меня избивают — совсем нет. — Отъебись от меня. Не подходи ко мне. Не заговаривай со мной, — чеканит Чанбин. — Меня тошнит от тебя. Они молча смотрят друг на друга, пока наконец Чанбин не отпускает Хёнджина и уходит. В спину ему доносится: — Мудак. — Пидарас. Когда за Чанбином захлопывается дверь, Хёнджин с ненавистью скалится и пинает подвернувшийся под ногу обронённый блок сигарет.