***
Лето. Только-только зашло солнце и спала жара, но в комнате всё ещё душно, так ещё и… — Обрати на меня внимание, — тянет Куроо в который раз и легонько дёргает Кенму за волосы. Это чертовски мешает сосредоточиться. Маленькая девочка в жёлтом дождевике умирает на экране телевизора снова, и снова, и снова, потому что Куроо — доставучий придурок. — Вот уеду я в универ, и ты будешь скучать, — разыгрывает он свою любимую карту. Вообще-то, это удар ниже пояса, и Куроо активно использует его вот уже полгода. И Кенме начинает казаться, что «ниже пояса» у него сердце, потому что каждый раз, блять, ёкает. — Никуда ты не уедешь, ты поступишь куда-нибудь в Токио, останешься жить по соседству и будешь так же задалбывать меня и в следующем году. — Если я не поступлю в Токийский, то мне придётся подавать документы в Киото. Токио. Киото. Тот же звуковой состав, абсолютно параллельные реальности. От Токио до Киото четыреста сорок девять километров и шесть часов езды. Это, конечно, не другой край света, но Кенме даже представить сложно, что Куроо может находиться так далеко. Что он не будет влезать в его окно среди ночи, не будет идти с ним бок о бок в школу, не будет… рядом. Его просто не будет рядом, и это так же невозможно вообразить, как отсутствие какой-нибудь конечности. Или бесконечности. Бесконечности Куроо здесь, с ним. — Поступишь, — говорит Кенма немного раздражённо, как когда Куроо в начальной школе уверял его, что «умрёт, умрёт, точно умрёт завтра у зубного», и Кенме пришлось раз сто сказать ему: «Выживешь». — Даже если так, я всё равно буду слишком занят и не смогу зависать с тобой, так что ты должен наслаждаться нашими последними часами. — Я могу наслаждаться ими, не отрываясь от игры, — бурчит Кенма. И это правда. Куроо не поверит, да и вряд ли поймёт, что всё совсем иначе, когда Кенма играет один. — Но мне скучно, — жалуется Куроо, и Кенма слышит, как он перекатывается за его спиной на кровати, как шелестят страницы манги, которую он читал. Куроо торчит у него дома уже пять часов, не меньше. За это время он успел сделать домашку, приготовить поесть, прочитать два выпуска «Джампа», поболтать по видеосвязи с Бокуто, вздремнуть, прибраться у Кенмы в комнате и посмотреть с его мамой серию какой-то дорамы, которую они обожают. Постоянно обсуждают то, насколько какой-то там Юидзуки похож на маминого бывшего, и Кенма уверен: это ненормально. Матери не должны красть твоих лучших друзей, и уж тем более не должны рассказывать им про своих бывших, и абсолютно, непогрешимо точно они не должны иметь с твоим лучшим другом диалог в «Лайне» и обмениваться древними мемами. — Ну, иди домой тогда, — говорит Кенма, хотя вовсе не имеет это в виду. Потому что он никогда по-настоящему не хочет, чтобы Куроо уходил. Ему нравится, когда он тут. Когда наблюдает за его попытками пройти уровень и шипит, цыкает, даже рычит, когда у Кенмы долго не получается. И как он победно выбрасывает вверх кулаки, когда наконец выходит. И как он просто где-то рядом. В фоновом режиме. В шаговой доступности. И хоть Кенма никогда не решится сделать этот самый шаг… Что ж, это не так уж и важно. — Дома ещё скучнее. — Тогда не ной. — Но я хочу ныть… — и он, гримасничая, начинает капризно похныкивать и сам себя этим смешит. Вообще, он постоянно ржёт над своими же шутками. Вот такой он самостоятельный. — Ты снова сдох, — комментирует он происходящее на экране и подползает по кровати ближе. Всегда он так: изваляет в своём запахе всю кровать, как псина, катающаяся на спине по траве фиг знает зачем. А Кенме потом тут спать. И сны, которые он видит, когда его подушка пахнет Куроо… Мысли, которые лезут в его голову перед сном… С ними сложно. — Дай я попробую. — У тебя не получится, — закатывает глаза Кенма, но протягивает Куроо геймпад. — Сейчас папочка всё устроит, — ухмыляется Тецуро и тут же попадается в лапы долговязого человекоподобного существа. — Упс. Ладно, ещё раз… Ща всё будет! Кенма фыркает и запрокидывает голову, разглядывая потолок, чтобы не пялиться на Куроо. Пялиться на него — последнее дело. Самое последнее в списке всех дел. Это бесполезное занятие, ведь Кенма знает каждую черту его лица наизусть: знает вмятинку от ветрянки над его бровью (и даже помнит, как Куроо содрал ту корочку, когда они болели — конечно же, вместе; они всегда всем болеют вместе — или почти всем), знает старый шрам на подбородке (долбанулся с качелей и получил ими же в лицо), знает парочку новых порезов под челюстью от бритья, знает забавно длинную ресницу на левом веке, которая всегда топорщится немного в сторону, знает морщинку между бровями — признак сосредоточенности. Кенма знает его так хорошо, что может закрыть глаза и составить фоторобот, не упустив ни одной детали. — Да блять! Чего тебе от меня надо, шлангоручка?.. — стонет Куроо, снова проиграв. Если бы Кенма вёл список тупых прозвищ, которые Тецуро даёт злодеям из игр, пришлось бы печатать трёхтомник. Кенма смотрит на то, как тусклый свет ложится на его лицо, очерчивая тенями, заставляя казаться куда более усталым и бледным. Он и не заметил, как стемнело. — Остаёшься на ночь? — спрашивает Кенма буднично. Не то чтобы это редкость: Куроо ночует у него едва ли не чаще, чем у себя дома, и каждый раз это похоже на пытку. Потому что, ну, знаете, как оно бывает… Сначала тебе пять лет, и односпальная кровать достаточно большая, чтобы вместить тебя и твоего лучшего друга-шестилетку, а лишнего футона дома нет, ведь вы с родителями только что переехали в этот район. Потом тебе семь, и восемь, и девять, и это входит в привычку. Потом тебе десять, и ты уже профессионал в том, чтобы спихивать с себя чужие конечности. Тебе одиннадцать, и твой навык бесшумного переползания через друга отточен до идеального. Тебе двенадцать, и ты выдрессировался просыпаться ровно за секунду до того, как он свалится с кровати, и ты подтягиваешь его обратно, ни разу не разбудив. Потом тебе тринадцать, и ты вдруг понимаешь, что не в состоянии внести свой вклад в полуночные разговоры о девчонках. Потом тебе четырнадцать, и ты просыпаешься со стояком после сна о своём лучшем друге. Потом тебе пятнадцать, и уже поздно говорить: «Хэй, Куро, давай-ка ты больше не будешь спать со мной в одной кровати, как последние десять лет, потому что, знаешь, я, походу, немного в тебя влюблён. Если честно, я не уверен, что это влюблённость, потому что я никогда не влюблялся ни в кого другого, и может, это абсолютно нормально — хотеть содрать горящую кожу с тех мест, до которых ты дотрагиваешься. И может, это у всех в низу живота печёт и тянет, когда они смотрят на своего лучшего друга. И может, это абсолютно платоническая херня — реветь в подушку, которая пахнет тобой, потому что она всегда пахнет тобой, и от твоего запаха — это же нормально, да? — мне всегда хочется реветь, потому что он заполняет мои лёгкие, раздувает их до боли, и его слишком много, чувств слишком много, и они прорываются наружу, и я ими просто истекаю, понимаешь?..» Потом тебе шестнадцать, и ты уже точно знаешь, что ты гей, а твой лучший друг — нет. И вот тебе семнадцать, и вы по-прежнему спите в одной кровати, и она тесная, ужасно тесная, чтобы вместить вас обоих и твою разросшуюся влюблённость в придачу. И всё, что тебе остаётся — это ложиться на самом краю, но просыпаться всё равно у него под боком. Уткнувшись носом ему в плечо. Сжимая его руку. «Ха-ха, ты всегда так впиваешься в меня ночью, будто тебе каждый раз снится, что ты тонешь». И ты действительно тонешь. — Ага, мне лень идти домой, — отвечает Куроо беззаботно. — Твой дом буквально в одной минуте от моего. — Да-а-а, — довольно тянет Тецуро, будто Кенма сказал ему самую приятную вещь на свете. «Иди спать к себе», — хочется сказать Кенме. А ещё: «Вообще, было бы удобнее, если бы ты ко мне переехал, никто бы и не заметил разницы». «Давай, сделай мою жизнь ёбаным адом». Кенма трёт глаза, уставшие от экрана, уставшие от Куроо, и идёт переодеваться ко сну. Пару лет назад, когда его мучения только начинались и ещё не стали обыденностью, он даже брал шмотки в охапку и шёл в ванную, будто Тецуро было дело до его угловатого подросткового тела. Будто он, как Кенма, невольно краснел, наблюдая искоса за завораживающими движениями лопаток, когда через голову стягиваешь футболку. Будто вид красноватых линий на коже от резинки трусов мог заставить его дыхание сбиться. Куроо всегда насмешливо спрашивал: «Стесняешься меня, что ли? Да что я там не видел…» Так что в какой-то момент Кенма перестал прятаться. Какая разница? Куроо никогда не смотрел на него так. Может, Кенме даже хотелось этого — самую малость, и теперь он нарочно переодевался как можно ближе к Куроо, тестируя его. Тестируя себя тоже: насколько близко к стриптизу он сможет подобраться в жалком желании возбудить лучшего друга своими проступающими сквозь кожу рёбрами? Кенма меняет домашние спортивки на спортивки для сна, одну футболку на другую, растянутую и старую, и швыряет в Куроо его комплектом одежды. Конечно же, у Куроо есть свой комплект в его шкафу. Говоря откровенно, как минимум половина их гардероба давно уже общая. — Эй! — возмущается Тецуро, сдёргивая с лица ткань. — Я почти прошёл! — Ага, конечно, — саркастично отзывается Кенма и забирает геймпад. Вообще, Куроо совсем не плох в видеоиграх — у него не было выбора, учитывая то, сколько они с Кенмой дружат. Но Козуме всегда ставит самый высокий уровень сложности, так что тут у него просто не было шанса. — Так, ладно, я за ночным перекусом. Ты выбрал фильм? — «Лес призраков». Это одна из их многочисленных традиций. Когда они вместе ночуют, то смотрят что-то перед сном, заваливая постель крошками от «ночного перекуса». Смотрят тихо, под одеялом, с телефона, разделив на двоих наушники. Куроо всегда выбирает какую-нибудь слезливую мелодраму, или жутко скучную документалку, или старый волейбольный матч. Кенма обычно включает или ужастик, или подкаст про серийных убийц. Что-то мрачное, кровавое и максимально отвлекающее от тёплого плеча Куроо рядом, от его шумного пододеяльного дыхания, от его запаха, к которому за столько-то лет стоило бы привыкнуть и вовсе не замечать. А ещё Кенме кажется забавным то, как Тецуро пугается скримеров, как вздрагивает всем телом и шёпотом ругается, и как придвигается ближе, и… Да, это отдаёт мазохизмом, Кенма знает. Просто есть у него одна несбыточная фантазия: они смотрят ужастик — такой стрёмный, что Куроо дышит часто-часто, напряжённо сжимает челюсти, и вот его рука неосознанно рыщет под одеялом, находит пальцы Кенмы и сжимает их ради мнимого чувства защищённости. Пока этого, конечно же, не случалось. Наверное, фильмы были недостаточно страшными, так что Кенма не оставляет попыток, хоть и знает: если это случится, он себя возненавидит. Он умрёт на месте, а Куроо продолжит стискивать ладонь его трупа, и когда он поймёт это, то от ужаса, должно быть, даже его обнимет. Интересно, как сильно надо напугать Тецуро, чтобы… Мысли обрываются, потому что Куроо возвращается с чипсами и печеньем. Вырубает телек, переодевается. Зрелище далеко от сексуального: он путается в футболке, прыгает на одной ноге, снимая штаны. Кенма всё равно не может отвести от него взгляда, потому что с каждым годом тело Куроо становится всё более зрелым, рельефным, соблазнительным. Кенма любит его тело. Любит куда больше своего собственного. Любит то, как Куроо с ним управляется — уверенно и ловко. Когда он был младше, нескладнее, его тело будто бы не принадлежало ему, будто бы его дали Куроо во временное пользование, да ещё и без инструкции. Тецуро путался в длинных ногах, спотыкался, набивая синяки, стукался головой о полки, не привыкнув ещё к своему росту. Теперь все его движения слаженные и плавные. Кенма смотрит на его руки, крепкие от тренировок, на его икры, на бёдра, и вспоминает, как впервые начал что-то осознавать. Тогда ему казалось, что он завидует Тецуро. Что он хочет быть им. Это позже, разобравшись в своей ориентации, он понял, что хочет быть с ним. Хочет его. Одно эгоистичное желание перетекло в другое, и ничего не поменялось, кроме мерзкой разрастающейся опухоли внутри. Куроо выключает свет и заползает под одеяло, устраиваясь поудобнее. Его ноги холодные, и он по привычке использует Кенму как батарею, притираясь. Знал бы он… Знал бы он, что в такие моменты желудок Кенмы подскакивает, а сердце проглатывает удар, и в мыслях взрывается: «Отодвинься. Прижмись сильнее. Свали с кровати нахер. Обними меня, обними меня, обними меня». Знал бы он — и никогда бы больше не лёг рядом. Не потому, что Куроо гомофоб или типа того. Нет, Кенма уверен, что Тецуро не стал бы его осуждать, если бы он признался. Он не такой. Он понимающий, блять, он слишком понимающий. И он бы понимающе держался от Кенмы подальше, чтобы не давить на больное. Вот только у Кенмы больное абсолютно всё, и каждое касание Куроо жжёт, бьёт по нервным окончаниям, потому что даже самое нежное, самое лёгкое прикосновение к освежёванному человеку — агония. Попробуйте утешающе погладить ожог третьей степени. Попробуйте дружески похлопать по плечу с открытым переломом. Кенма ненавидит, когда Куроо дотрагивается до него. Кенма ненавидит то, что ждёт контакта с ним больше, чем нового вдоха. — Врубай, — командует Тецуро. Его плечо прижимается к плечу Кенмы. Голый локоть упирается ему под рёбра. Несправедливо то, насколько безразлична ему эта близость при том, насколько сильно Кенму от неё лихорадит. Несправедливо то, что они всегда болели вместе — ветрянкой, гриппом, простудой. А эту херню Кенме приходится переживать в одиночестве. Она, походу, не заразная. И к тому же хроническая. Кенма включает фильм, протягивает Куроо наушник и с первых минут начинает ждать титров, когда он сможет, якобы заснув, уронить голову Тецуро на плечо. Наверное, ему должно быть стыдно за то, что он пользуется их дружбой, чтобы удовлетворять свои маленькие желания. Но ему не стыдно, только горько и тоскливо. Фильм начинается спокойно, как и все ужастики, и ничего не предвещает грядущей беды. Куроо хрустит чипсами, поочерёдно отправляя их то себе в рот, то протягивая Кенме, и тот каждый раз пытается «не нарочно» лизнуть его палец или даже чуть укусить, но Тецуро всегда отдёргивает руку вовремя. Кенма представляет, как бы оно было, будь они… ну, вместе. Наверное, Куроо закинул бы руку ему на плечо, а Кенма обнял бы его поперёк талии. Наверное, ему было бы позволено шарить рукой у Куроо под футболкой, рисуя пальцем узоры на его животе, отвлекая от фильма. И Тецуро дышал бы тяжело и шумно и уронил бы телефон, забыв о фильме, и наушник бы выпал из его уха, а он бы даже не заметил, потому что Кенма прижимался бы губами к его шее. Их ноги бы уютно переплелись. Под одеялом стало бы жарко и душно, и от пота кожа под пальцами стала бы скользкой и влажной, и… — Ты странно дышишь, — усмехается Куроо, поворачиваясь к Кенме. Его лицо так близко, что Кенма мог бы податься вперёд и ткнуться носом в его щёку. Боже, как же ему хочется ткнуться носом в его щёку… — Ну, извини, — бормочет Кенма, прикусывая изнутри щёку и внимательно следя за дыханием. — Тебе надо провериться, вдруг у тебя астма или типа того. — Туберкулёз, ага. — Рак лёгких, — смешливо фыркает Тецуро, а потом чуть хмурится и внимательно разглядывает Кенму, будто действительно пытается разглядеть на его лице признаки неизлечимой болезни. — Реально, проверься. — Да боже, — закатывает глаза Кенма. — Поверь, если бы я подыхал, ты узнал бы об этом первым. Ложь. Он уже подыхает, а Куроо ничего не знает. И надо надеяться, не узнает никогда. — Я бы устроил тебе охренительные похороны, — с ухмылкой тянет он. — О нет, ты бы врубил свою Тейлор Свифт. — Разумеется, нет, — фыркает Куроо. — Я бы спел Тейлор Свифт! — и, блять, он начинает петь «Blank space»: — So it's gonna be forever or it's gonna go down in flames. You can tell me when it's over, m-mh… — Заткнись. «Заткнись, потому что то, как ты стонешь это «м-хм» доведёт меня до ёбаного сердечного приступа, и тебе действительно придётся устраивать мне похороны». — Да ладно тебе, клёвая песня, — смеётся Куроо, — и я знаю, что ты её обожаешь, потому что я видел, как твои губы двигаются, когда я её включаю. Ты знаешь слова. Конечно, он знает слова — сложно было не выучить их, когда Куроо слушал эту чёртову песню по сто раз на дню во времена своего краша на Тейлор Свифт. — Я не подпевал, я шептал молитвы, прося богов лишить тебя голоса, как они лишили тебя слуха, — бурчит Кенма, чувствуя, как его щёки жжёт изнутри разгорячённая кровь, потому что, блять, Куроо видел, как его губы двигаются, Куроо смотрел на его губы. — Если ты споёшь это на моих похоронах, мне придётся вылезти из гроба, только чтобы тебя заткнуть. — Хорошо, — Куроо кивает с удовлетворением. И вдруг его голос становится до странного серьёзным, неровным, переломанным: — Иначе, знаешь, мне пришлось бы забраться к тебе в гроб самому. — Жуть. — О да, — и вот, он снова веселится, будто ничего и не было. — Я бы обвился вокруг твоего мёртвого тела, и тебе пришлось бы терпеть меня даже в аду. Потому что, очевидно, ты не попадёшь в рай, оскорбляя богиню Тейлор. «И уж тем более я не попаду туда, мечтая отсосать своему лучшему другу. Упс». — Смотри фильм, — вздыхает Кенма. Куроо затихает, но ненадолго. Они никогда не смотрят фильмы в тишине, и тем более не смотрят в тишине ужастики, потому что, когда Тецуро нервничает, он начинает нести всякую хрень. Например, как сейчас: — Она секси, да? Натали Дормер. — Хэ-зэ, — после недолгой паузы отвечает Кенма, потому что Куроо, очевидно, ждёт какой-то реакции. Конечно же, для Кенмы не секрет, что Тецуро считает Натали Дормер «секси»: ради неё он потащил Кенму в кино на третью часть «Голодных игр». Но каждый раз, когда Куроо открыто заявляет о своей гетеросексуальности, внутри Кенмы что-то умирает — маленький уродливый слизняк, который зовётся надеждой. — Да брось, она супергорячая, я дрочил на неё всю свою молодость. — Во-первых, фу. Во-вторых, «молодость», серьёзно? Типа теперь ты старый импотент с отсохшим членом. Кенма чувствует, как впиваются в ладонь ногти, потому что Куроо — долбоёб. Потому что пальцы Кенмы саднят и покалывают, а в груди больно-больно жмёт. — Нельзя быть импотентом с отсохшим членом, — нравоучительно поправляет Куроо. — Тут или одно, или другое. — Тебе видней. Героиня Дормер настороженно вслушивается в тишину жуткого леса, и Куроо тоже затихает, напряжённо глядя в экран. Явно приближается какая-то пугающая муть, так что он снова заполняет давящее предвкушение звуком своего голоса: — Если для тебя даже Дормер не секси, тогда кто? — Никто. «Ты». — Ой, да чего тут стесняться, мы все люди со своими потребностями… — глумливо начинает Тецуро, и Кенма пихает его локтем в бок. Заткнись-заткнись-заткнись. Он не прав. Не все мы люди, потому что ты — нет. Ты придурок и чудище. И потребность у Кенмы только одна — придурочная и чудовищная. — Нет, реально. Неужели тебе никто никогда не нравился? — Нет. — А та девочка из твоего класса? Ну, помнишь, вы менялись с ней картриджами для геймбоя. Аика. Забавно, что Куроо помнит, как её зовут. Помнит, что Кенма с кем-то обменивался играми. Иногда Кенму пугает его внимательность, ведь что, если он заметит и другие вещи? То, как Козуме на него смотрит. То, как потеют его ладони, когда Куроо неосторожно его касается. То, как он безнадёжно, уродливо, жалко в него влюблён. — Она мне не нравится. — Она милая. — Смотри фильм, — раздражённо напоминает Кенма, проглатывая это: «Она милая» и давясь. Комок слов встаёт поперёк горла, саднит и режет. Она милая. Куроо никогда не подумает так о Кенме. Никогда не подумает о нём так, как он думает о какой-то девчонке из его класса, как думает о Натали Дормер и, господи-блять-боже, о Тейлор Свифт. — Ты когда-нибудь целовался? Приехали. Приехали, но не остановились. Врезались в бетонную стену, лобовое всмятку, двигатель в огне, пассажиры в огне, щёки в огне — полыхают. — Ты знаешь, что нет, — Кенма отвечает немного резко, грубо. — И я нет. «Блять, я знаю. Поверь, я знаю». Если бы Куроо с кем-то целовался, если бы он пришёл к Кенме мечтательный и счастливый и сказал: «Я сегодня поцеловал кое-кого, прикинь», Козуме отметил бы этот день в календаре чёрным, а потом вырвал бы страницу и сожрал её в надежде подавиться и сдохнуть. — Это довольно тупо, да? — Куроо коротко смеётся, будто бы нервничая. — Ну, мне восемнадцать в этом году, а у меня ноль практики. «Давай сменим тему. Давай сменим планету, будем жить на Марсе, где нет никого, с кем бы ты мог эту практику получить». — Типа, — продолжает Куроо, голос его изламывается в шёпот, и он взволнованно говорит: — я приду в универ, и у всех там явно будет опыт, и все будут ждать, что и у меня он есть. — Да всем насрать на тебя, — огрызается Кенма. Блять, он не это имел в виду. Сука. — В смысле… Никому нет дела, есть у тебя опыт или нет. — Ну… наверное, — Куроо пожимает плечами, и Кенма чувствует это движение, потому что они всё ещё чертовски близко. — Но было бы круче, если бы он у меня был. Это так отстойно — не уметь целоваться в восемнадцать. «Отстойно, — думает Кенма, — это хотеть своего лучшего друга и слушать о том, как он дрочил на Натали Дормер». — Ютуб тебе в помощь, — говорит наконец он. — И порнхаб. — Никто не целуется в порно, — смеётся Куроо. — Или… целуются?.. Стоп. Так вот какое порно ты смотришь, а? — он так ухмыляется, что Кенме хочется ему врезать. — Софт-порно с поцелуями? — Не смотрю я порно, — цыкает Кенма. «Я просто закрываю глаза и представляю тебя». — Все смотрят порно. — Мы можем перестать обсуждать порно, пока Дормер падает в яму с призраками? Куроо тихо смеётся, и Кенма думает: «Кажется, пронесло». Но это было бы слишком просто, ведь так? А с Куроо никогда не бывает просто. — У меня есть одна мысль. — Клянусь, если ты сейчас предложишь посмотреть порно… — Да нет, — перебивает Куроо, нетерпеливо ёрзая. Лучше бы он не двигался. Лучше бы его бедро не касалось бедра Кенмы, и лучше бы в животе Кенмы при этом не вспыхивал жар. — Мы ведь можем потренироваться. Ну, знаешь. Нет. — С поцелуями. Нет. — Куро, — говорит Кенма, надеясь, что голос его не звучит так же сухо, как ощущается язык во рту. — Помнишь, тебе сегодня мячом в голову прилетело? Мозги не отбил? — Да ладно тебе, в этом нет ничего такого. Из Кенмы против воли вырывается смешок. Что он сделал не так? Нет, серьёзно. Что он сделал не так в прошлой жизни, что теперь карма решила так на нём отыграться? Сколько народу он перебил? Был ли он тем маньяком из прошлого подкаста, который расчленял своих жертв, складировал в холодильник и скармливал своей семье? Был ли он ебучим Гитлером? Кем? — Просто подумай об этом, — продолжает Куроо. Будто бы Кенма не думает об этом каждую секунду с тринадцати лет. — Куро, — повторяет он с нажимом. С просьбой, почти мольбой. Надеется, что звучит не так беспомощно, как себя чувствует. — Я не буду с тобой целоваться. Говорить это почти физически больно. Слова проходят сквозь него, как сквозь мясорубку, где кровь, и кости, и мышцы перемалываются в фарш. — Но почему нет? — не отстаёт Куроо, и по тому, как взбудораженно он приподнимается, как сверкают в темноте его глаза, Кенма понимает, что эта идея уже полностью захватила его мозг. И что он добьётся своего, как всегда добивается. И добьёт этим Кенму. — Потому что это… — Кенма теряется. Неужели ему действительно надо объяснять? Надо разжёвывать для Куроо эту простую истину, как он разжёвывает своё сердце раз за разом, снова и снова, просто смотря на него по утрам: сонного, помятого, рассеянного. С отпечатком подушки на щеке. С взъерошенными волосами. С мягким ленивым прищуром. — Потому что это… — убьёт меня. — …по-гейски. — Это не по-гейски, если никто из нас не гей. Кхм-кхм. Проёбочка вышла, Тецуро. И вот он, вот тот самый момент, когда Кенма может признаться. Когда он больше не вправе использовать оправдание: «Да как-то речи не заходило, знаешь ли». Потому что вот она, речь, зашла. С ноги выбив дверь. Кенма смотрит в экран телефона, пытаясь сосредоточиться на фильме. Пытаясь найти причины не соглашаться. В голову приходит сразу миллион. Например: 1. Он не переживёт этого. 2. Он не переживёт этого. 3. Он никогда не целовался, и это будет неловко, и странно, и Куроо не понравится, ведь с чего бы ему вообще должно нравиться? 4. Его первый поцелуй будет с Куроо, и он никогда этого не забудет. 5. И первый поцелуй Куроо будет с ним, и он тоже никогда этого не забудет. 6. Куроо будет целовать его только для того, чтобы потом целовать кого-то другого. 7. А Кенма никогда не захочет целовать никого другого. 8. Это уничтожит их дружбу. 9. Это уничтожит его самооценку. 10. Это уничтожит его. 11. Это будет лучшим, что случалось с ним, и ничто никогда не сможет сравниться с этим, и он проведёт всю жизнь, вспоминая этот поцелуй. 12. Это воспоминание останется с ним навсегда. Что бы ни случилось. И даже если — когда — Куроо найдёт себе кого-то, у Кенмы всё ещё будет он, их поцелуй, самый первый поцелуй Куроо, и Кенма сможет думать о нём перед сном, и после сна, и во сне, наверное, тоже. 13. И это будет прекрасный поцелуй, даже если они столкнутся зубами и не будут знать, куда деть носы, и даже если выйдет слюняво и странно, и Куроо засмеётся ему в губы, и Кенма всегда хотел знать, каков смех Куроо на вкус. 14. И почему бы нет? 15. Нет, правда, что он теряет? 16. Что он теряет, кроме надежды, что когда-нибудь Куроо захочет поцеловать его по-настоящему? 17. Если это единственный шанс поцеловать Куроо, то не воспользоваться им будет чертовски глупо, так? 18. Кенма никогда не простит себе, если упустит этот шанс. Всю жизнь он будет думать о том, что его первый поцелуй мог быть с Куроо. 19. И ведь Куроо в любом случае когда-нибудь поцелует кого-то, так почему бы не его? 20. Никто не поцелует Куроо так, как мог бы поцеловать Кенма, потому что никто не будет любить его так же сильно. 21. Куроо достоин лучшего первого поцелуя от человека, который любит его. 22. Может, Куроо даже почувствует что-то, если Кенма будет достаточно хорош. 23. Может, он впервые посмотрит на Кенму так, как он смотрит на Аику, и на Натали Дормер, и на прости-блять-господи Тейлор Свифт. 24. И даже если это убьёт Кенму, то… Какая разница? Он в любом случае когда-нибудь умрёт. А Куроо в любом случае кого-то да поцелует. 25. И Кенме ведь тоже нужна практика. Ведь когда-нибудь (никогда) он решит поцеловать кого-то, кто не будет Куроо, и ему не помешает (ещё как помешает) опыт. 26. Если Кенма откажет, Куроо предложит это кому-то другому. Например, Бокуто. Бокуто не откажет Куроо, потому что он такой же придурок. 27. Кенме придётся убить Бокуто и сесть в тюрьму. 28. Куроо наверняка последует за ним на нары и не поступит в универ, а с судимостью не сможет найти работу и разочарует отца, которого всегда боялся разочаровать, и его жизнь будет разрушена. 29. Кенма не хочет быть тем, кто разрушит жизнь Куроо. 30. Кенма — хреновый друг, потому что хорошие друзья не влюбляются в своих друзей, но он не настолько хреновый друг, чтобы рушить из-за этого его жизнь. 31. В тюрьме Куроо точно найдёт того, с кем попрактиковаться в поцелуях. 32. И уж лучше он сделает это с Кенмой, чем с каким-нибудь убийцей, или педофилом, или уклонщиком от налогов. 33. И… 34. Господи. 35. Он хочет этого так сильно. 36. Так сильно. 37. Так сильно, что в глазах темнеет от одной мысли о том, каково бы это было. 38. Целовать Куроо. 39. Блять. 40. Целовать его губы, чувствовать его дыхание, держать его лицо в своих ладонях и быть так близко, так близко… — Ты снова странно дышишь, — говорит Куроо и сдёргивает с них одеяло. Кенма жадно глотает свежий воздух, чувствуя теперь, как было душно и жарко под этим плотным куполом. Как горит его лицо, как печёт губы, словно они уже занимаются этим. — Ага, — только и может выдавить Кенма. — Давай ты всё-таки проверишься, а то вдруг… — Да нет у меня рака лёгких, — резко перебивает его Козуме. У него внутри только одна неоперабельная опухоль, и это не рак. — Окей. — Окей. Куроо молчит, и Кенма чувствует на себе его внимательный, изучающий взгляд. — Ладно, слушай… Если ты не хочешь… — начинает Куроо. Он передумал. Он передумал, и мысль об этом вгрызается в Кенму болезненно и цепко, и неожиданно пугает его куда сильнее, чем само предложение. Куроо больше не хочет его целовать. Куроо хотел поцеловать его целых пять минут, и вот эти пять минут закончились и больше никогда не повторятся. И Кенма всё ещё будет думать об этом до конца жизни — о поцелуе, который мог случиться между ними, но он его проебал. — Ладно, — выдыхает он и замирает, словно это слово — заклинание. Какое-нибудь жуткое смертельное и запретное заклятие, вызывающее апокалипсис. Одно из тех, что «и да разверзнутся небеса, и да начнётся кровавый дождь, и да заполыхают океаны». Но ничего такого не происходит. Просто Куроо спрашивает: — Что — ладно? — Можем пососаться, если тебе от этого станет легче. Где-то вдалеке, в растрескавшемся небе хохочет карма, надрываясь и празднуя свою победу. Наверное, Кенма и впрямь был в прошлой жизни Гитлером. Или нет, он сделал что-то похуже. Может, он был обычным парнем-натуралом, который заставил своего не такого уж натурального друга практиковаться в поцелуях, потому что, видит бог, нет греха ужаснее. — Реально? — Ну да, — Кенма дёргает плечами, будто Тецуро предложил ему пойти покидать мяч после уроков, а не запустил в его груди обратный отсчёт. — Похуй. — Оу. Ладно. Круто, — теперь же Куроо удивлён так, будто это Кенма предложил покидать мяч после уроков. — Ты хочешь… сейчас?.. — Бля, нет, — слишком уж поспешно отвечает Кенма. Хочет ли он сейчас? Ну, вообще-то, он хочет всегда, но… Он не готов. Ему надо настроиться. Ему надо смириться с этой мыслью, ему надо пройти все стадии принятия. Гнев. Гордыня. Алчность. Похоть… Нет, не то. — Тогда после фильма? Через полчаса. — Почему это звучит так, будто ты назначаешь мне стрелку? Куроо смеётся, и вместе с тихим смехом его покидает напряжение. Кенме нравится, когда он такой. Неловкий и смущённый. Таким его не видит больше никто, ведь это его, Кенмы, исключительная привилегия. — Я назначаю тебе свидание. «Не шути так». Не шути так, потому что это не смешно, Тецуро. Это уморительно. Да, «мор» — тот самый нужный корень. «Мор» — болезнь, агония, смерть. И Тейлор Свифт на похоронах. — Давай лучше называть это тренировкой. Мы же будем практиковаться. — Ага, — весело подхватывает Куроо. — Как волейбол, только с языками. — Только давай без круга подкатов после, — бормочет Кенма. Он ненавидит подкаты. У него от них все локти в синяках. Героиня Дормер вдруг орёт в ужасе, и резкий звук в наушниках заставляет их обоих посмотреть на экран. Чёрт, Кенма и забыл уже, что у них тут киносеанс. Куроо, кажется, погружается в просмотр, и Кенма тоже пытается следить за происходящим, но ничего не может поделать с мыслями, которые крутятся в голове: Сегодня. Через полчаса. Сразу после фильма. Блять. На что он подписался?.. Он смотрит в экран, но ничего на нём не видит. Он хочет, чтобы фильм скорее закончился. Он хочет, чтобы фильм никогда не кончался. Он хочет… Он хочет, чтобы… — Так и знал, что она мертва, — говорит Куроо, и Кенма невпопад кивает. Тецуро всегда так делает: уверяет, что предвидел концовку с самого начала. Нихуя он не предвидел. Если бы он умел предчувствовать катастрофы, то уже выпрыгнул бы из окна и помчался домой. — Ну и ладно, — фыркает Куроо. — Две Натали Дормер — слишком много для нашего мира. Человечество не заслужило такого счастья. А Кенма не заслужил таких мучений, но поглядите-ка. Тецуро откладывает телефон, выдёргивая из их ушей провода наушников и наматывая их на пальцы. Кенма моргает, пытаясь привыкнуть к темноте, пытаясь разглядеть на лице Куроо признаки волнения, сомнения, предвкушения. Хоть что-то. «Дай мне хоть что-то». — Итак, — церемонно начинает Тецуро. Ёрзает, садясь на кровати. — Начнём? Кенма слышит его сквозь шум крови в ушах. Его немного трясёт. Или это комната дрожит из-за турбулентности. Здесь, на высоте сотни тысяч километров над уровнем нормальности, такое не редкость. Он не может выдавить из себя ни сиплого: «Ладно», ни обречённого: «Давай». Он может только стиснуть потные ладони в кулак и ждать экзекуции. Чудесного спасения не будет. В помиловании отказано. Тецуро придвигается ближе, ещё ближе. Уголки его губ подрагивают, потому что этот придурок вот-вот заржёт. Ему смешно и неловко, потому что он собирается поцеловать своего лучшего друга. Кенме до головокружения страшно, потому что его собирается поцеловать любовь всей его жизни. Как же дёшево это звучит. Так дёшево, что он никогда не сможет расплатиться. Люди столько не зарабатывают. — Как думаешь, — голос Куроо почти сходит на нет, потому что такие вещи можно произносить только шёпотом, как молитвы или признания, — мне нужно держать тебя за руку или типа того? — Нахуя? — шепчет в ответ Кенма. За руку держат онкобольных на химиотерапии, когда есть ещё шанс на благополучный исход. — Не знаю. Тогда я просто… можно? — он кладёт ладонь Кенме на щёку. Блять, пожалуйста, пусть он спишет её жар на лето и духоту. Значит, вот как бы оно было? Вот как бы Куроо касался того, кого хочет поцеловать? — Ты тоже можешь. Если хочешь, — говорит Тецуро, и Кенма неуверенно поднимает руку — заржавелую механическую конечность, — чтобы опустить её Куроо на шею. Он чувствует биение пульса под кожей. Сердце Тецуро бьётся часто-часто, но это другое «часто» — не такое, как у самого Кенмы. Он знает. Он знает, но хочет об этом забыть. — Если это будет ужасно, ты должен мне об этом сказать, — просит Куроо с лёгким смешком. — В этом и состоит суть практики. Кенма кивает, хоть и не верит, что сможет когда-нибудь вновь заговорить. Что сможет посмотреть Куроо в глаза и соврать. — Ладно. Значит, я просто… Сейчас… — дыхание замирает у него на губах, и через мгновение Кенма чувствует осторожное касание и зажмуривается, как от резкой боли. — Ну что? Ну что? Ну что? Кенма готов выплюнуть своё смятое, искорёженное сердце, вот что. — Не думаю… — он давится словами, кладёт вторую ладонь на лицо Куроо, потому что иначе сползёт в постыдный обморок. — Не думаю, что это можно считать поцелуем. Ты просто… клюнул меня в губы. Куроо коротко, сорванно смеётся. — Ваш критический отзыв будет рассмотрен нашими модераторами и учтён для дальнейшего улучшения оказываемых услуг, — говорит он и снова подаётся к Кенме, и на этот раз… На этот раз его движения смелее, и его губы прижимаются к губам Кенмы с напором, и он дважды делает протяжный «чмок», прежде чем отстраниться. — Лучше? Нет. Это было нелепо. Это было странно. Это было лучшим, что могло случиться с Кенмой во всех параллельных реальностях. — Моя бабушка так же целуется, — говорит Кенма, и Куроо смеётся. Смеётся и гладит его щёку, и… Блять. Ну, блять. — Я знаю, как целуется твоя бабушка. — Она любит тебя больше, чем меня, — бормочет Кенма. Но он не хочет говорить об этом. Они могут обсудить это позже, а сейчас… — Попробуй по-другому. — Как? — Куроо внимательно ловит каждое его слово с тем же выражением лица, какое было у него, когда он был второгодкой, и капитан волейбольной команды Некомы рассказывал ему, как исправить подачу. Для Тецуро всё это тренировка, но об этом… Об этом Кенма тоже подумает позже. — Не знаю, может… — он не верит, что говорит это. Что так сильно полыхает шея, и уши, и щёки, и что Куроо не обращает на это внимания. — Может, надо, ну, больше двигать губами. Так глупо он не чувствовал себя ещё никогда. И так обнадёженно. Так… Ну какого хуя, Тецуро?.. — Хорошо, — соглашается Куроо и целует его снова. Медленно и аккуратно. Раздумывая над каждым своим действием больше, чем следует. Раскрывая губы. Сжимая. То давя сильнее, то почти отстраняясь. Забывая дышать. — Нормально? — Д-да. Кенма хочет почувствовать это снова, хочет сам потянуться навстречу, но ему кажется, что тогда Куроо поймёт, как сильно Кенме это нужно — намного сильнее, чем ему. — Я сейчас кое-что попробую. Не пугайся, — предупреждает Тецуро, но уже поздно. Кенма уже в ужасе. Язык Куроо горячий и влажный, и Кенма не знает, почему это повергает его в шок. Языки влажные — вот так сюрприз! То есть, конечно, он знал в теории, что язык Куроо будет влажным, но одно дело знать, а другое — чувствовать его кончик между своих губ. Кенма открывает рот и тут же замирает, потому что, похоже, Куроо не собирался переходить на новый уровень. Похоже, он хотел просто лизнуть его или… Кенма не знает. Кенма ничего уже не знает, и он в панике отстраняется, пытаясь понять по выражению лица Тецуро, насколько сильно он облажался. Куроо улыбается. Непонятно как-то, незнакомо. Его взгляд потерян, но в новом, отчаянно неизведанном смысле. В хорошем смысле. — Так делают в фильмах, — зачем-то оправдывается Кенма. — И я подумал… Это ложь. Не думал он. Не был он в состоянии думать. — Ага, — тупо выдыхает Тецуро и притягивает его к себе. Размыкает губы Кенмы своими, скользит языком внутрь, натыкается на зубы, улыбается в поцелуй. Что дальше? Что ему делать дальше? Должен ли он встретить язык Куроо своим, как гостеприимный хозяин? Добро пожаловать в мой рот, чувствуй себя как дома. Впрочем, Тецуро разбирается и сам. Втягивает его в какую-то свою игру, то ли борьбу, то ли ласку, посасывает нижнюю губу, реагирует на отклики Кенмы чутко, меняя темп, меняя положение. «Не прекращай, не прекращай, не останавливайся…» Он останавливается. — А… А надо использовать зубы? — Я не знаю. — Я попробую? — Пробуй. «Пробуй всё, что хочешь, только не останавливайся». И Куроо пробует. Прикусывает нижнюю губу — да. Сжимает зубы на кончике языка — нет. Открывает рот шире, проникает глубже, прислушивается к каждой реакции Кенмы, повторяет нужное, отбрасывает лишнее, целует его долго, целует его бесконечно, целует его, целует его… Кенма не может точно обозначить момент, когда он начинает отвечать. Когда начинает участвовать, когда зарывается пальцами в волосы Куроо, когда льнёт к нему всем телом, когда так сильно, так безнадёжно палится. Тецуро, кажется, не замечает. Он слишком увлечён процессом, он сам — процесс. Начало, кульминация и конец. И всё по новой. Они незаметно сползают ниже, ложась на кровать, теряясь в пространстве так же, как и во времени. Сколько это уже длится? Пусть это не заканчивается. Пожалуйста, пусть Куроо никогда не вспомнит, что это просто тренировка. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… Тецуро приподнимается на локте, и Кенма тянется следом, потому что им нельзя останавливаться, им нельзя отстраняться друг от друга, иначе момент будет упущен, всё прекратится и никогда не возобновится опять. Но Куроо и не собирается отрываться от него, он просто устраивается поудобнее, нависая над Кенмой, целуя его торопливо, смазано, словно ему надо успеть насытиться на всю жизнь вперёд, и Кенма отвечает так же жадно, потому что… Да, ему надо успеть. Другого шанса у него не будет. Куроо убирает ладонь с его щеки, и… Нет, верни, верни, ты не имеешь права… Но не успевает Кенма оплакать потерю, как чувствует пальцы Тецуро на своей шее, на ключицах, груди, на боку. Когда они натыкаются на горячую кожу под вздёрнутой футболкой, Кенма вздрагивает, распадаясь на части, и Куроо, словно обжёгшись, поспешно убирает руку и уже не возвращает. Блять. Если бы только Кенма нашёл в себе силы сказать: «Всё в порядке. Мне понравилось. Даже слишком». Но все силы уходят на то, чтобы поддерживать сознание в разрушающемся, разваливающемся теле. В голове вспыхивает пятнами темнота, мир крошится тремором, в животе что-то плавится, тянется, рвётся. Они целуются так долго, что начинают болеть губы. Кенма согласен терпеть эту боль до конца жизни, но движения Куроо становятся всё медленнее, осторожнее, вдумчивее, словно где-то на середине время пошло вспять, и теперь они возвращаются к началу, когда их языки ещё не сталкивались, а касания были недолгими, поверхностными. Время закольцовывается окончательно, и Куроо отстраняется. Он дышит шумно, как после бега. Кенма не дышит вовсе. Тецуро прочищает горло. — Что ж… Нет, нет, не говори этого. Не подводи итог, не очерчивай границу. Сейчас он скажет что-то вроде: «Что ж, это было увлекательно». «Что ж, теперь я не опозорюсь в универе, когда буду целовать какую-нибудь девчонку. Ну, знаешь, не тебя». Но он молчит. Он молчит, а Кенма вдруг понимает, что видит его чётко и ясно, потому что за окном уже светает. Летние ночи слишком короткие. Им нужно сделать это снова зимой, когда рассвет никогда не наступает, сколько его ни жди. «Не будет никакого снова», — жёстко напоминает себе Кенма. — Это было… — Куроо проводит рукой по волосам. Смотрит в окно. — Ух ты. Да? — Да, — Кенма отвечает так тихо, что и сам себя не слышит. Губы саднят, шея и челюсти устали от напряжения, плечо затекло. Действие анестезии закончилось. Реальность снова болит. Вот и всё. Они сделали это, и никакого чуда не случилось. Магия не сработала, и поцелуй истинной любви не превратил лягушку в принца, а натурала — в гея. Добро пожаловать во взрослую жизнь. — Мне, наверное, пора возвращаться, пока… «Пока что? Пока твой отец не проснулся и не заметил, что ты, как всегда, сбежал из собственного дома в тот, где тебя перманентно ждут? Пока наступившее утро не сделало всё настоящим и неловким? Пока я не разревелся прямо перед тобой, как последний идиот?» — Ага, — говорит Кенма, натягивая одеяло до самого носа. Может, так Куроо не заметит его стояк. Может, так Куроо не заметит, как дрожат его губы. И он уходит, прощаясь сбито и неуклюже. Оставляя Кенму лежать в кровати, насквозь пропахшей собой.***
[02:07] kodzuken: ты спишь? [02:09] kodzuken: у меня тупой вопрос [02:11] kodzuken: если бы твой друг-гей оказался в тебя влюблён, был бы у него хоть какой-то шанс? [02:11] kodzuken: я понимаю, что ориентация работает не так, но всё же [02:14] kodzuken: тебе было бы противно целовать его? если ты натурал [02:28] kodzuken: ладно, забей, это и впрямь какая-то хуйня [02:37] kodzuken: но мой придурок сейчас дрыхнет в моей кровати, и я не знаю. я смотрю на него уже полночи и не могу уснуть, потому что он меня сегодня обнял [02:44] kodzuken: понимаешь, насколько всё запущено? он просто обнял меня, а я такой: было ли это по-гейски? хоть немного? может, он хотя бы на один процент, хотя бы на полпроцента гей? [03:15] kodzuken: наверное, мне надо просто уже смириться и жить дальше [04:53] kodzuken: блять, почему тут нельзя удалять сообщения [05:04] kodzuken: пожалуйста, сделай утром вид, что я не размазывал сопли по этому диалогу… позорище [07:19] f_ckmewithraspberry: Не-а. Интернет сохранит твои грязные секреты навечно. И я тоже. [07:21] f_ckmewithraspberry: И нет. Мне бы не было противно. Думаю, мне бы даже понравилось. [07:32] kodzuken: чувак… у меня для тебя новости [07:33] f_ckmewithraspberry: Думаешь, это делает меня геем на половину процента? [07:34] kodzuken: думаю, это делает тебя как минимум бисексуалом [07:34] f_ckmewithraspberry: А бисексуалам тоже нужно есть младенцев?.. [07:35] kodzuken: хз. сообщи, как узнаешь [07:37] f_ckmewithraspberry: Ты так и не смог заснуть этой ночью? [07:39] kodzuken: заснёшь тут… но зато у меня было время всё обдумать, и я наконец принял решение [07:41] f_ckmewithraspberry: Ого. Вау. [07:44] f_ckmewithraspberry: Это прекрасные новости! Я горжусь тобой. [07:45] kodzuken: спс?.. [07:49] f_ckmewithraspberry: И когда? [07:50] kodzuken: что когда [07:50] f_ckmewithraspberry: Ну, когда ты ему признаешься? [07:51] kodzuken: я не буду ему признаваться, я ж не дебил [07:51] f_ckmewithraspberry: Не будешь?.. [07:52] kodzuken: не [07:52] kodzuken: я решил забить [07:53] kodzuken: лучшая защита — это нападение, так что я выбрал френдзону до того, как она выбрала меня. шах и мат, как говорится [07:54] kodzuken: более того, я подключил все свои интеллектуальные ресурсы и нашёл идеальный способ оставить всё в прошлом. я найду себе парня [08:17] f_ckmewithraspberry: В смысле? [08:19] kodzuken: ничего серьёзного. просто какого-то случайного гея (или бисексуала, лол), который будет не против пообжиматься с чуваком, использующим его, для того чтобы забыть свою безответную любовь [08:20] kodzuken: окей, это звучит хуёво, но я поясню. всё будет по обоюдному согласию сторон. это не «использование», если он в курсе всего, так? [08:23] f_ckmewithraspberry: И где ты собираешься найти такого парня? [08:24] kodzuken: да хоть на сегодняшнем стриме. там все знают, во что ввязываются. просто спрошу, кто живёт в токио и открыт для экспериментов [08:28] f_ckmewithraspberry: Это плохая идея. [08:29] kodzuken: почему? [08:33] f_ckmewithraspberry: Потому что все на твоих стримах — отбитые извращенцы, и я не позволю тебе пойти на свидание с маньяком, который запрёт тебя в подвале и изнасилует. [08:34] kodzuken: мрачняк… [08:34] f_ckmewithraspberry: Я серьёзно, блять. [08:34] f_ckmewithraspberry: Оставь эту идею. [08:35] kodzuken: если бы я не знал, что ты только сегодня стал на полпроцента геем, я бы подумал, что ты ревнуешь [08:35] f_ckmewithraspberry: Ну, может, и ревную. [08:36] kodzuken: лол [08:36] kodzuken: стоп, ты серьёзно? [08:37] f_ckmewithraspberry: Да. И что ты мне сделаешь? [08:37] kodzuken: нуууу хз [08:39] kodzuken: предложу тебе встречаться? [08:40] f_ckmewithraspberry: А если я соглашусь? [08:41] kodzuken: делай что хочешь, мне-то что [08:48] f_ckmewithraspberry: Окей. [08:48] kodzuken: окей? [08:49] f_ckmewithraspberry: Да. [08:50] kodzuken: и что это значит? мы теперь встречаемся? [08:50] f_ckmewithraspberry: Ну, похоже на то. [08:51] kodzuken: и что дальше? [08:51] f_ckmewithraspberry: Я не знаю. Это мои первые онлайн-отношения, не суди строго. [08:52] kodzuken: я тут подумал [08:54] kodzuken: а вдруг ты урод… [08:55] f_ckmewithraspberry: Я не урод. [08:56] kodzuken: пруфы? [08:57] f_ckmewithraspberry: Я стесняюсь… [08:57] kodzuken: точно урод [08:59] kodzuken: заебись, мои первые отношения, и те с уродом [09:03] f_ckmewithraspberry: Первый блин комом. [09:05] kodzuken: ну и ладно. так даже лучше. я уже был влюблён в красавчика десять лет, пора что-то менять в жизни [09:07] f_ckmewithraspberry: Ты считаешь своего друга красавчиком? [09:09] kodzuken: не ревнуй, зай. он уже в прошлом. ну, то есть сейчас он у меня на кухне готовит чай и наверняка заигрывает с моей мамой, но да. он в прошлом [09:10] f_ckmewithraspberry: Поверю на слово. Ладно, мне пора идти. Я напишу тебе позже, окей? [09:11] kodzuken: ага. всё равно мне тоже пора. мой друг вернулся — Что это? — Чай. — Ты никогда не возвращаешься с чаем, когда уходишь за ним. — Ну, времена меняются.