#summertime_sadness

Ямагучи наматывает прядь волос на карандаш, хмыкая — дел больше не осталось, и он откладывает тетрадь со вздохом облегчения: — Такая противная тема, совсем ничего не понятно. Хорошо, что закончилась. — Учебник плохой, там нет нормальных объяснений, лучше поищи в библиотеке что-то другое, — отвечает Тсукишима, не отрываясь от телефона. Тадаши садится рядом, скучающим взглядом окидывает комнату, подпирая голову рукой. С такой скукой, повседневной и в целом привычной, бороться не так сложно — у Ямагучи есть небольшой алгоритм, порядок действий и список занятий, ее отгоняющих. — Послушаем что-нибудь? — спрашивает он. — Включай, — сухо отвечает Тсукишима, всё такой же безразличный на вид, тянется за проводом от колонок, чтобы передать его Ямагучи. Тадаши, если честно, не слишком хочется выбирать, поэтому он просто жмёт на кнопку перемешки, улыбается фыркающему Тсукишиме, — их давний спор, как стоит слушать музыку, альбомами или отдельными песнями, переодически вспыхивал до сих пор, все так же ожесточенно — убавляет звук, чтобы не било по ушам и не раздражало, и стекает на пол, положив руки за голову. Песня не кажется знакомой, это, скорее всего, что-то из того, что он скачал себе недавно и забыл послушать, но он все равно начинает трясти ногой в такт и слегка барабанить пальцами по коленке. Там поётся про желание, загаданное при падающей звезде, а у Тсукишимы на потолке и стенах до сих пор висят наклейки, — та самая упаковка с надписью «Звёздное небо. Светятся в темноте» — которые они повесили вместе лет шесть назад под чутким присмотром Акитеру, чтобы никто из них не свалился со стремянки. Если сейчас выключить свет, то звёзды и планеты загорятся неяркой люминесцентной зеленью — для Ямагучи это цвет спокойствия и постоянства. Эти звёзды не падают, желание не загадать, но Ямагучи всё устраивает — пускай и дальше висят здесь, светятся в темноте, держатся крепко-крепко на потолке, никуда не деваются. Тадаши прикрывает глаза, следуя совету из песни, которая оказывается необычно длинной, подпевает, мычит правда скорее, словам о прощании, любви и надежде на новую встречу. Слышно, как Тсукишима убирает телефон и ложится рядом, нервный и недовольный. — Такая себе, — говорит он наконец. — Почему? Красивая же, — Ямагучи искренне удивляется, песня ему кажется и правда хорошей. — Она грустная. — Но я думал, что тебе нравятся грустные песни, нет? — осторожно спрашивает Ямагучи, скосив глаза, разглядывая Тсукишиму боковым зрением. — Эта — нет, она неприятно грустная. Ямагучи переводит взгляд обратно на звёзды и планеты, потухшие и блеклые, когда светло, и ему почему-то становится неловко. Он вздыхает, готовясь начать говорить, но выдыхает обратно, так и не решаясь. Тсукишима не пытается переключить, просто лежит рядом, раздраженно сложив руки на груди. — Знаешь, мне она не кажется неприятно грустной. Разве что совсем чуточку. Она, конечно, про долгое расставание, но там есть надежда на встречу, а ещё мне нравятся строчки про то, что всё ради любви, — выпаливает Ямагучи. — Она не про долгое расставание, она про смерть, — Тсукишима слегка цыкает в конце фразы, — Это просто неприятная песня, всё на этом. — Ой, — Ямагучи вспоминает слова, ещё раз прокручивает их в голове, кивает согласно. — Да, наверное, ты прав. Но всё-таки! Это не делает её хуже, наоборот, теперь она ещё и про то, как справляться с потерей, про сложные чувства. Тсукишима ожидаемо цыкает громче, поворачивает голову в его сторону, поднимает брови в немом, немного скептическом «Да неужели?». Ямагучи на это смеётся мягко, почти невесомо: — Каждый раз, когда тебе непонятно, что ты испытываешь, ты говоришь, что это «просто», а потом пытаешься себя в этом убедить. Или когда тебе что-то нравится, но ты считаешь, что это слишком глупо или нелепо. Или стыдно. Просто клуб, просто знакомые, просто фильм или книга, просто игра, просто песня, просто учёба и, ну, всё остальное. «Ну, всё остальное» — это все те разы, когда Ямагучи, случайно или не очень, слышал, как Тсукишима в разговоре с разными людьми говорит, что они с ним просто друзья. Иногда раздраженно, иногда устало, иногда не совсем уверенно. Ямагучи обещает себе подумать об этом и о своих собственных словах позже. Где-нибудь в одиночестве, где можно пробормотать под нос «Чем я вообще занимаюсь?» и невесело хохотнуть. Тсукишима хочет что-то сказать, возразить, наверное, но Ямагучи прерывает его поднятой вверх ладонью. — Не перебивай, пожалуйста. Я просто… — Ямагучи закусывает губу, прилив смелости и шутливой дерзости заканчивается так же быстро, как и начался. — Ты же знаешь, что не обязательно все время так делать? Никто не будет тебя осуждать, если ты хоть раз признаешь, что тебе и правда что-то понравилось. Здорово делать что-то по любви. Ямагучи старательно подавляет в себе желание сказать «Извини, Тсукки» и выбежать из комнаты. Ему немного жутко, жарко и ужасно неловко из-за подтекста, который, может, Тсукишиме не слишком заметен, но Ямагучи всё равно хочется раскраснеться. А ещё Тсукишима обычно уделяет особое внимание подтекстам и скрытым смыслам, но это знание Ямагучи сейчас пытается игнорировать. Тсукишима выглядит почти комично со своей приподнятой бровью и скривившимися губами, и Ямагучи невольно становится смешно. — Ты что, косплеишь Кагеяму? — хохочет Тадаши, не в силах оторваться от разглядывания. — Невыносимо, — выговаривает он нарочито чётко и отворачивается, обратно утыкаясь в телефон. Ямагучи, думает, что это — его смех и веселье, необдуманные слова-почти-откровения, и вообще вся «ситуация с Тсукки», как он ее для себя обозначил — это нервное. Гормональное там, подростковое, какое угодно ещё. От этого не легче. Песня идёт девятую минуту, Ямагучи складывает руки в замок, чтобы не было видно, как дрожат. — Включи на повтор, — бубнит Тсукишима, когда песня всё-таки заканчивается. Ямагучи довольно улыбается, тянется за телефоном, чтобы поставить песню по кругу, потом отправляет Тсукишиме сообщение с названием. Он думает, что его гормонально-подростковое, нервное что-то было бы гораздо проще, если бы они оба умели разговаривать нормально — без затянутых пауз, брошенных украдкой взглядов, цыканья и тревожной неловкости. Но он уверен, что и до этого когда-нибудь дойдёт, они, в конце концов, довольно неплохо учатся новым вещам. Даже Тсукишима, у которого, кажется, отрицание до победного конца и упёртость в крови и каждой клетке тела. — Хорошо.