***
Ему показалось, что он даже не спал, и когда обратил взгляд в сторону, то увидел так же лежащего в кровати Тома, который наблюдал за неподвижно висящими над ним куклами, внимательным взором изучая их. Перевернувшись на бок, Антонин поймал его взор, оттеняющий чем-то страшно необъяснимым, после чего он скинул с себя одеяло и сел на кровать, но в горле так пересохло, что не смог выдать ни одной фразы. Признаться честно, Антонин и не знал, что сказать. А ещё он чувствовал необъяснимую неловкость от того, что видел, как в глазах Риддла впервые в жизни застыли слёзы. Том поддерживал молчание, потому оба оделись, умылись и вышли из комнаты. Когда они спустились вниз, в столовую, там уже находилась Марта — она хлебала горячий чай и явно о чём-то размышляла, но стоило ребятам появиться, как та подняла на них осознанный взор, смахнув все думы, и пробормотала: — Доброе утро, детки. Садитесь, пейте чай, ешьте блинчики. Оба поздоровались, заняли места напротив Марты и в тишине принялись за завтрак. Это было непривычно странным, чтобы Том молчал. Обычно он всегда заводил дискуссии и с удовольствием вёл даже светские беседы с интересными людьми, а Марта относилась к числу тех, с кем поговорить всегда было о чём. Сейчас же Том выглядел очень подавленно и будто пытался собраться с мыслями, но у него ничего не получалось — его взор рассеянно блуждал по столу, а ладонь машинально тянулась то к блинам, то к чашке чая, и, казалось, будто он жил даже не здесь и не сейчас, не улавливал текущие мимо минуты, не замечал посторонние жесты и просто замкнулся сам в себе, усиленно стараясь что-то то ли обдумать, то ли осознать, то ли принять это в себе. Мимо шаркал тапочками Горбун, убирая со стола лишнюю посуду, подливал Марте чай, за что получил благоговейный взгляд хозяйки, а после неторопливо ушёл на кухню и забился в самое любимое место — под печкой. Марта не смела нарушать тишину, всегда поддерживая её во время трапезы, и только когда оба насытились и отодвинули от себя пустые чашки, она заговорила: — Тоша, не мог бы ты помочь мне? Дед в погребе всю посуду перебил за то, что этой ночью я не пустила его поиграть. Помоги порядок навести, а Горбун пущай передохнёт немного — тяжело ему уже, очень стар. Второй раз повторять Антонину было не нужно — он понял, что Марта хочет поговорить с Томом наедине, потому согласно кивнул, оживлённо поднялся из-за стола, схватил горсть конфет из вазочки и, складывая их в карман, направился к выходу. Он пересёк парадную, зашёл в другой проход, и когда оказался в небольшой каморке, то тут же поднял крышку погреба и опустился к полу, чтобы по лестнице скользнуть вниз. Под ногами послышался какой-то шорох, и Антонин тут же достал волшебную палочку, примерно предчувствуя, что дед сегодня явно зол, хотя мог быть и счастлив приходу гостей. Однако ничего странного и агрессивного он не встретил и легко уже ступил туфлями на пол, обернулся и зажёг на конце палочки огонёк, осветивший каждый уголок помещения. Что-то мутное и дымчатое мгновенно блеснуло перед глазами и устремилось за спину, из-за чего тот медленно развернулся, пытаясь уследить за скользнувшей тенью, и по-русски прошептал: — Скучал? Из угла послышался тяжёлый обречённый вздох, на что Антонин опустил палочку, дабы не слепить, и облокотился на лестницу. — А я вот не знаю, — тихо отозвался он. — Возвращаюсь домой и будто уже не дом мой. В углу что-то щёлкнуло, а после снова раздался обречённый, более протяжный вздох. — Страдаю, дед, всё верно, — почти одними губами прошептал Антонин, покосившись в тёмный угол, и, получив в ответ ещё один вздох, сильнее облокотился на лестницу и опустил веки. Перед глазами мелькнули ослепительные огоньки, а тёмные призрачные силуэты пустились в пляс, вырисовывая гибкие скользящие линии, что приближались и готовились обнять Антонина со всех сторон. Как только линии силуэтов сгустились и плотно обступили будто всё его существо, в голове на русском раздался хриплый низкий голос, пропитанный невыносимой печалью, режущей Антонину душу: — Больно, Тоша. Я устал. — Я знаю, дед, — одними губами отозвался тот. — Но я не знаю, чем тебе помочь, прости. Некоторое время стояла полная тишина, после чего снова раздался хрип: — Прошлой ночью я снова сошёл с ума, Марта долго пыталась успокоить меня. — Горбун не пришёл что ли? — Нет, как в тот раз, помнишь? Ты был ещё маленьким — я схватил тебя за лодыжку, а потом заставил вцепиться в нож и изрезать подушку, на которой я сидел. — Дед, когда ты поймёшь, что оружия смертных тебе не по зубам? Ты вечен и ничего с этим не сделаешь. Тот тяжело и обречённо вздохнул, и Антонин услышал, как в углу что-то треснуло, но продолжал облокачиваться о лестницу с закрытыми глазами, позволяя густому силуэту окутывать его. — Расскажи мне сказку, Тоша. Расскажи о белом свете. Расскажи, что ты видел за стенами этого дома. Расскажи мне, дорогой, — умоляющим тоном попросил дед, и Антонин ощутил, как тяжёлый сгусток приблизился к нему и будто устроился где-то рядом. Он не сдержал доброжелательный смешок, понурил голову и спустя короткую паузу шёпотом заговорил: — Белый свет совсем не белый, дед. Там всё гнилое, разрушительное и страшное. Будь моя воля, сидел бы с тобой здесь и вместе бы придумывали сказки, как раньше. Понимаешь? — Что случилось, Тоша? Почему тебе там страшно? Расскажи мне. — Там... Я не знаю. Просто... просто всё резко изменилось, и не только дом, но и будто мир стал совсем другим. Я убил, дед. Я убийца. Антонин ощутил, как что-то острое, похожее на кинжал, медленно вошло в грудь и проткнуло сердце, заставляя его издать несколько бешеных ударов, а после затихнуть и излиться отравляющей кровью. Почему-то только сейчас он глубоко осознал, что сильно изменился: ребячество закончилось, настала взрослая и опасная жизнь, где неверный шаг может столкнуть в обрыв, и там бесконечный мрак. Он уже окружил, заключил в стискивающие объятия и ни за что не отпускал. Но почему-то в этой тьме он видел бликующую багряным тропинку, уводящую далеко-далеко, а где-то там сверкали два ослепительно-белоснежных омута — они манили за собой и вселяли невероятной силы надежду на то, что выход есть. И в этот миг ему снова по силам преодолеть необъяснимый страх — он развеивается невидимой дымкой и оставляет за собой лишь свет звезды, и Антонин понимает, что это вспыхнувший свет его любви. — И я убийца, Тоша, но ты не переживай — это делает нас сильнее. — Мне кажется, я, наоборот, слабею. Я не могу об этом не думать, не могу это развидеть, и чувство, что я не понимаю, что происходит со мной — меня будто контролируют. Знаешь, как на нитях кукловод? — Антонин чуть оживился, слегка выпрямляясь, а затем снова опустил голову и почти неслышно прошептал: — Мною движат, направляют, но я не скажу, что это делает мне хуже. — Тебя ведут так, как тебе будет полезно. Тебе угрожает опасность? Ты боишься смерти? — Я долго думал над этим, и знаешь, дед... — Антонин поджал на мгновение губы, прикоснулся к ним пальцем и неторопливо продолжил: — Нет. Я не боюсь. Но я стал бояться другого, будто ощущая, что есть вещи хуже смерти. — Проклятье хуже смерти, знаю, — гортанно отозвался дед и снова издал обречённый вздох. — Это и дар, и проклятье, дед, — горько усмехнулся Антонин и вздрогнул ресницами, после чего медленно прислонился к лестнице кудрявой шевелюрой и задумчиво продолжил: — Кроме неё я не вижу ничего, будто ослеп. — Влюбился? — Не в ту. — Почему? — Она разрушает. — Любая разрушает, если ты её любишь, Тоша. Сумей её обуздать — на любую женщину найдётся своя узда. — Бабуля говорила, что мне лучше не думать о ней. — А ты можешь? — Не-а, — покачал головой Антонин и злорадно усмехнулся. — Тогда найди управу — ничего нет в жизни такого, что встретилось бы на пути и не было бы нам под силу. Понимаешь, дорогой? — Так думаешь? — слегка удивился Антонин, ощущая приток вдохновения и уверенности, влекущие за собой абсолютное бесстрашие и готовность вступить в бой хоть с самим ветром. — Не зря же именно она пересекла выбранную тобою нить? — В самом деле, — через короткую паузу задумчиво отозвался Антонин. — Всё происходящее не зря. — Поговори с бабкой, — умиротворённо протянул дед. — Пусть перестанет играть тобою спектакль и расскажет твою роль. А ты перестань избегать её предначертаний — уж наконец поверь ей и смирись. — В этот раз я, наверное, впервые готов спросить у неё сам. — Вот и умница, — мягче проскрежетал дед и спустя несколько мгновений задумчиво прохрипел: — Знаешь, я всё так же помню, что люблю тебя. Помню, пока не одолевает хворь. Антонин глубоко втянул воздух, широко распахнул глаза и, всматриваясь в сумрак, где ощущал присутствие деда, тихо выдохнул: — Я тоже люблю, дед. Мне всегда не хватало живого тебя.***
— Ба, можно с тобой поговорить? — тихо поинтересовался Антонин, выглядывая из приоткрывшейся двери. Та медленно обернулась, направила ему в лицо пристальный взор и, осмотрев его блёклыми, укутанными туманной пеленой глазами, наконец кивнула. — А где Том? — Наверху, копошится в моих записях, — переходя на русский, отозвалась Марта и поманила ладонью. — Иди сюда, детка, садись. Тот смахнул спавшую волнистую прядь с щеки и быстро прошёл вглубь комнаты, чтобы занять место в кресле напротив Марты. Тем временем она достала из кармана тёмного халата чётки и принялась их почти незаметно перебирать, рассеивая взор и всматриваясь куда-то в пустоту. — Наконец, сам у меня спросишь, — она не вопрошала, а утверждала. Антонин заёрзал на месте, а затем замер и прямо посмотрел на Марту. — Ты же знаешь, что с нами приключилось. Ты же обо всём знаешь, верно? Та поджала губы и почти неслышно причмокнула, будто пережёвывая что-то во рту. — Что ты хочешь у меня узнать, птенчик? Антонин невольно нахмурился и немного опустил голову — так странно было ощущать себя напротив Марты и о чём-то её вопрошать. Он в жизни этого не делал, намеренно избегал и устраивал истерики, если та решала как-то навязать ему напутствия, а сейчас он будто сдался и пришёл на эшафот, где смиренно сложил голову, ожидая смертного приговора или благоговейного помилования. Сцепив пальцы в замок и опустив на несколько секунд густые ресницы, чтобы ощутить уверенность и самообладание, он с вызовом поднял голову и уставился в рассеянные, ничего не выражающие глаза ведьмы. — Что со мной делает кукла, которую ты отдала Гермионе? Марта медленно склонила голову набок и проскрежетала: — Ничего дурного, пока рядом с вами есть кто-то ещё. — Объясни, — требовательно отозвался Антонин, нахмурившись ещё сильнее. — Здесь нечего объяснять. Ты же знаешь, что ей нужна жертва, так позволь ей стать любому, кроме тебя, — гортанно отозвалась Марта, и Антонин впервые увидел, как на морщинистых губах расцвела кривая пугающая и насмешливая улыбка. — Позволить... кого-то убить? — Или убить самому — это будет твой дар Богу. Антонин не сдержался и приподнял брови, с едва заметным ошеломлением заглядывая в ослепшие глаза, но всё так же пугаясь от залёгшей тенью неестественной и злорадной улыбки. Почему-то Марта показалась ему совсем другой, будто согласившись на помощь он согласился увидеть её настоящее нутро, обратную сторону лица, где уголок губ не поднимался вверх от заботливой улыбки, а глаз не смотрел на него с радушием и родным теплом, а наоборот, все очертания наводили необъяснимый ужас, а вокруг сгущалось что-то по-настоящему грузное и мощное, готовое вцепиться в него, стиснуть и с лёгкостью подавить, задушить, расщепить и оставить исчезающей в воздухе дымкой. Ведьма, сидящая напротив, незыблемо пугала, заставляла цепенеть и подчиняться любому слову или жесту, даже если она не хотела, чтобы он отводил от неё ошеломлённый взгляд. И он, как загипнотизированный, не отводил. — Почему ты так легко говоришь о смерти? — Потому что это абсолютно обыденная вещь. — Об убийстве, — тут же поправил себя Антонин. — А это порой необходимая вещь, — проскрежетала та и снова подняла голову прямо, так и не отводя от внука рассеянного взора. — Ты всегда оберегала меня от любых неприятностей и неправильных вещей, а сейчас так спокойно предлагаешь мне совершить... — Смотря что ты называешь неправильным, — мгновенно твёрдым тоном перебила Марта, не позволяя возразить или продолжить мысль. — В этом мире нет ничего неправильного — есть ситуация, поступок, действие, слова, а как ты на это всё посмотришь и будешь ощущать — только твой выбор. То, что считается неправильным в обществе, не всегда является им, как и наоборот. Все эти разделения оставь дуракам. Ты должен слушать только себя — внутри каждого из нас находится ответ на всё. Главное, научись его слышать. — Что-то вроде интуиции? — Интуиция, предчувствие, предрасположенность — можешь назвать, как хочешь, — протянула Марта, по-прежнему не сводя с собеседника прострационного взора. — Скажи мне, чего ты хочешь? Антонин задумчиво опустил подбородок и долго молчал, стараясь прокрутить в голове недавние события своей жизни, но почему-то в голову они не шли, будто кто-то отключил те чувства и воспоминания, оставив его в необъяснимой пустоте, где он пытался найти хоть что-то, за что может уцепиться, но кругом была пустошь, и только вдалеке снова и снова подмигивали ослепительные огоньки, освещая багряную тропинку, уводящую куда-то вперёд. — Я... хочу, чтобы ничего из пережитого не было. Знаю, что это невозможно, но я искренне говорю, чего на самом деле хотел бы, — поднимая голову и заглядывая в глаза ведьме, отозвался Антонин. — Сейчас невозможно, но это не значит, что будет невозможным всегда. Обязательно есть и будет место, где этого никогда не происходило и не произойдёт. Антонин нахмурился, пытаясь сообразить, что имеет в виду Марта, но та не позволила ему переспросить, продолжая: — Тебе не стоит беспокоиться о том, каким образом действует кукла на Гермиону и других — это её путь, и пройдёт она его в одиночку. Не мешай вершиться тому, что заведомо должно свершиться. — Ты знаешь, что ждёт впереди? — Тысячи и тысячи вариантов того, что может быть впереди, но каждый раз будет один-единственный — тот, что ты выбрал и проживаешь сейчас. — Я не понимаю тебя, — покачал головой Антонин, слегка нахмурившись. — Живи, Тоша. Просто живи. — На нас вот-вот объявят охоту, если уже этого не сделали, — напряжённо отозвался тот. — Объявили, верно, — перестав перебирать чётки, отозвалась Марта. — Но вам не за что переживать — всё когда-то перестаёт быть интересным кому-то. — То есть... нас перестанут преследовать, я правильно понял? Марта поджала губы и ответила не сразу: — Это всего лишь нужно пережить. Главное это каждому из вас пережить. У вас есть тот, кто побеспокоится об этом — слушайте его. — О ком ты? — Маленький ангел, призванный лишь для того, чтобы уберечь и сохранить ваши терзающие души, мечущиеся в пустоши страхов, ужасов и разочарований. Он одинок и слаб снаружи, но силён внутри, и Боги благоволят тому, чтобы он провёл вас по нужному пути, где в конечной точке он выполнит свою роль и отпустит дальше, обретая облегчение и целостность, которую он заслужил. — Ангел? Что за ангел? Объясни. — Сереющая пыль и солнечная длань переплетутся в спираль и явят то, что мы называем сиянием утренних лучей солнца в свете угасающей на небе ослепительной звезды. Там, где есть пламенный и внушающий ужас закат, обязательно есть явственный и внушающий надежду рассвет. Для того, чтобы взошло солнце, нужно, чтобы померкла самая последняя в небе звезда. — Я совсем не понимаю тебя... — Однажды ты поймёшь. Не пришло ещё время. — Так кто же этот ангел? Как я узнаю, что это он или она? И что мне с ним делать? — Довериться. Довериться во всём. — Глупо доверять каждому встречному, выискивая того, о ком ты говоришь. — Не нужно никого искать, Тоша, — с усмешкой протянула Марта, чуть выпрямляясь. — Ангелом зовётся потому, что он всегда рядом — его никогда и ничем не спугнёшь. Антонин отвёл глаза в сторону и задумался: есть ли рядом с ним человек, которому он доверяет абсолютно во всём? Все его друзья заслуживали максимальное доверие, однако спустя минуту размышлений он понял, что от каждого всегда что-то скрывает по чуть-чуть: он не может подойти ни к кому из них и выложить всё как на духу... И даже ситуацию с Гермионой он так никому и не рассказал, опасаясь того, что кто-то из них выдаст их перед Томом. И самым первым, кого стоило опасаться, был Джонатан... — Есть одна проблема. У нас едва получается скрывать то, что нужно скрыть. Буквально чувствую, как мне в затылок дышит Эйвери и пытается всё разузнать... — А ты? — А я не знаю, ба. Но чем больше я скрываю, тем больше, по ощущениям, он что-то понимает, — пожал плечами Антонин, заглядывая в мутные глаза. — Тем не менее, пару раз ловил себя на мысли, что прятаться от него бессмысленно: он и так слишком многое знает, почему-то уверен в этом. — Раз так, то просто позволь произойти тому, что должно произойти, — жеманно улыбнулась Марта. — А если он расскажет?.. — А вы сделаете всё, чтобы он не рассказал? — гортанным тоном остепенила та. — Полагаешь, ему можно доверять и стоит это сделать? — нахмурился Антонин, опуская на поверхность столика задумчивый взор. — А ты хоть раз ему не доверял? Тот провёл пальцем по губе, и будто вся жизнь начала проноситься перед глазами. Он вспомнил детство и то, как перевёлся в Хогвартс на третьем курсе, вспомнил, как познакомился с каждым из ребят, как раздражал некоторых своих неугомонным характером и как в особенности Джонатан закатывал глаза и вечно скрещивал руки на груди, раздражённо повторяя одну и ту же фразу о том, что он полный кретин и настоящий идиот, тем не менее никогда в жизни тот никому не выдавал его ни перед кем, что бы он там не начудил — даже перед Риддлом. Но это было в школе, а здесь... Здесь была взрослая и серьёзная жизнь, в которой каждый уже влип во что-то страшное и находился под страхом быть убитым. И почему-то здесь Эйвери делал точно то же самое — сколько раз он молчал или выгораживал его от допросов и неприятностей? А сколько раз о чём-то предупреждал? — Наверное, всегда доверял, — наконец выдал вердикт Антонин. — В этот раз ты осознанно решишь это сам, — вкрадчиво прошептала Марта. Антонин поднял голову, пристально посмотрел на неё и ощутил себя очень странно — в её туманных глазах парила отчётливая тень из серебра, вызывая необъяснимое чувство обволакивания его нутра, и она не казалась устрашающей — наоборот, чем-то необходимым и дополняющим. — Что увидел Том? Что с ним случилось? — Он увидел то, что выбрал. — И... что же это? Марта обличила кривую улыбку и склонила голову набок, проскрежетав: — Сам увидишь. — Значит, не скажешь, — кивнул Антонин, почему-то не находя сил проявить настойчивость. — Хорошо. Тогда скажи, какая мне отведена роль? Что я должен сделать? — Всё, что нужно, ты делаешь, и то, что понадобится, ещё сделаешь. — Значит, у меня есть важная роль, — подтвердил свою мысль тот. — Где есть роль — есть и сюжет, — усмехнулась Марта, из-за чего её вид снова превратился в устрашающий, да так, что у Антонина что-то сжалось от подавляющего страха в груди. — И в сюжете каждый считает свою роль важной. — Значит, она не важная? — Имеет ли это значение, когда всё равно для кукловода вы все равны? — Я снова не понимаю тебя... — Марта, вы здесь? — неожиданно послышался голос Тома, после чего приоткрылась дверь и в ней появился он сам. Антонин резко повернулся в его сторону и пристально всмотрелся в тёмные ясные глаза, мерцающие чем-то восторженным и вдохновлённым. — Не помешаю? — Проходи, зайка, — сменившимся на воркующий тон по-английски проговорила Марта, возвращая себе ясность взора и незаметно складывая чётки в карман. — Начитался? Нашёл ответы? — Да, — кивнул тот и растянул губы в восторженной улыбке, украсившей его сияющее лицо. — Как мне вас благодарить? Марта усмехнулась и прикрыла веки, сквозь полуопущенные ресницы с довольством наблюдая за ним. — Не стоит благодарить. Это всё не ради благодарностей. Антонин выгнул бровь и медленно перевёл взгляд с Марты на впечатлённого чем-то Тома. — Ты что-то узнал? — Я узнал всё, что мне было нужно, Тони, — улыбчиво отозвался тот, сверкнув мерцающим огоньком в глазах. — Я знаю, что нам делать. — Вот как? — невольно заряжаясь воодушевлением, насмешливо отозвался тот. — И что же? — Переворот, — легко отозвался Том и так невинно улыбнулся, что тон его голоса и вид нисколько не вязались с вложенным смыслом. — Переворот? — переспросил Антонин и снова усмехнулся, бросая заинтригованный взгляд обратно на Марту. — Он кукловод? Та отрицательно покачала головой, задерживая на нём пристальный и нечитаемый взор, после чего насмешливо произнесла: — Какая разница, кто кукловод? Главное — это вы и то, что вами строится этот мир. Возвращайтесь назад и блистательно сыграйте в этой истории отведённую вам роль.