what the ground grows

Люди, которым Кларк даровала свою милость, пробираются в толпу с оружием, заговорами и злобой в сердце, потому что это легко - потому что Кларк не заботится о своей безопасности и ограниченном допуске на праздник. Она утверждает, что это вечеринка, и хочет продемонстрировать Скайкру и землянам доверие и дружелюбие. Кларк, похоже, никогда задумывается, взаимно ли это. Они скользят в толпе, как змеи по траве, и Лекса нервно крутит кольцо на безымянном пальце, наблюдая, как Кларк активно жестикулирует, находясь в центре эмоциональной беседы примерно в пятидесяти шагах от нее. Она уверена, у неё есть слушатели, но она их не видит. Все, что она видит, — это блеск металла на левой руке Кларк и силу, которую она нашла, чтобы быть счастливой, несмотря на все, что стоит на ее пути. Это завораживает, и она почти смеется над мыслью, что Хеда когда-нибудь сможет стать достаточно сильной, чтобы быть одной. Она задается вопросом, действительно ли Титус верит в уроки, которым он учит, или он уже давно признал, что главная цель его жизни не более чем бесполезное сотрясание воздуха. Это, безусловно, объяснило бы его характер. И отсутствие волос на голове. Но счастливые моменты всегда кажутся слишком сильно натянутой верёвкой, крепкой только в натяжении, собранном в самом слабом месте посередине. Крепко. Устойчиво. Натянуто слишком сильно, слишком тонко. И- - В этот момент она рвётся. Метафора грубая, слишком жестокая для выстрела пистолета в свежем осеннем воздухе. И это ненормально и эгоистично, но первая мысль Лексы о том, что она хотела бы не видеть момент, когда это случается. Действительно есть вещи, от которых невозможно избавиться, Хеда она или нет. И она не может позволить себе роскошь развалиться на части. (Но является ли что-то роскошью, если вы не можете это остановить?) Ее вторая мысль заключается в том, что смерть никогда не бывает медленной. Она слышала, что это описывалось именно так — трехсекундный момент, растянувшийся на год, десятилетие, всю жизнь. Это не так. Такого никогда не было в ее жизни. Она не уверена, лгут ли те, кто утверждает это, или просто по-другому реагируют на травмирующие события, но они ошибаются, ошибаются, ошибаются. Голова Кларк дергается в сторону за долю секунды до того, как звук выстрела успевает отразиться от гор на востоке и снова достичь их ушей. Чудом она не упала на землю. У ее незадачливого слушателя кровь залила лицо, а осколок кости вонзился в щеку, но он узнает об этом намного позже, когда поймет, что часть крови принадлежит ему. Он зевает, как форель, издавая тошнотворные хрипы, как будто его легкие отказали, но Лекса знает, что это не так. Она знает, потому что ее легкие рвутся, и она не издает ни звука. Позже она убедит себя, что сразу поняла, что произошло, но в данный момент это ложь. Это ложь, потому что Кларк дергается в сторону от силы удара, но она держит ноги под собой, и никто не реагирует, потому что Лекса была права: ничего не происходит в замедленном темпе, и этого слишком, слишком много и слишком, слишком внезапно. Кларк все еще на ногах, и смотреть на это абсурдно. Лекса не помнит, как сократила расстояние между ними, но знает, что остановилась, потому что Кларк одной рукой держит ее за голову, а другой за ухо, и повторяет бессмысленные слова, словно пытаясь выучить новый язык. Лекса может разобрать слова «громко» и «удар», но остальное искаженно. Люди уже кричат, когда Лекса хватает Кларк за локоть. Ее колени наконец подгибаются, и она все еще говорит, а кровь капает из ее носа, из уха, стекает по голове и по светлым кончикам ее волос. Лекса знает, боги, она знает, что раны на голове сильно кровоточат, но она клянется, что крови больше, чем это биологически возможно. Она задается вопросом, измеряется ли кровь любимого человека какой-то другой мерой, чем кровь незнакомца. Это должно быть так. Это как сравнивать золото с железом. Каждая капля, стекающая по шее Кларк в воротник ее рубашки, ощущается как целое состояние, брошенное в пропасть — потраченное впустую, трагически и почти иронично, чтобы быть болезненно забавным. Это первый раз, когда кровь заставляет Лексу почувствовать себя плохо, и внезапно она чувствует холодный пот и онемение от надвигающегося обморока. Ей в первый раз плохо от вида крови, потому что она везде, везде, везде. Лекса думает, что ее вырвет. Кларк прострелили голову и это не убило ее. Кларк все еще жива и говорит обо всем на свете, цепляясь за пряжки на груди Лексы, когда та сдается, пытаясь удержать собственные мозги. Лекса паникует, и внезапно ее охватывает тошнотворная мысль, что все, чего она хочет, это чтобы Кларк просто умерла, потому что альтернатива хуже, когда она наблюдает за этим. Это худшая мысль, которая когда-либо приходила ей в голову. И она не может устоять. (Просто умри.) (Это как домашний скот, которого неправильно забили, и это жестоко, и скручивает ее живот узлами.) Лекса вздрагивает, но держится только благодаря годам тренировок и пониженной эмоциональности. Она не хочет, чтобы Кларк умерла. Боги, конечно нет. Она не знает, чего хочет. Кларк больше не может говорить, но все еще пытается. Ее слова сейчас даже не являются словами, и она продолжает брызгать кровью, текущей из ее носа. Лекса разрывается между тем, чтобы наблюдать, как зрачки Кларк подпрыгивают взад-вперед, как мячик по стене, и прислушиваться к искаженным звукам неправильной речи, которую Кларк слишком усердно пытается обличить в слова. Лекса до сих пор не сказала ни слова, и она открывает рот, чтобы успокоить Кларк, пока та паникует, но ничего не выходит. Она не может найти ни слова. Здесь нет ее вины — тут нечего сказать. Она бесполезна, ошеломлена и падает в пропасть чего-то, что хуже смерти. У нее не хватает слов, но Лекса находит в себе силы провести двумя пальцами по щеке Кларк, медленно и окончательно, но недостаточно окончательно. Ее зрачки на несколько мгновений перестают танцевать, отчаянно и сосредоточенно глядя на лицо Лексы. Она бормочет что-то на своем новом искаженном языке, что звучит как что-то важное. Если бы только Лекса понимала это. Если бы Лекса вообще могла понимать. Ее спасение приходит, как ни странно, в виде того, что ее отталкивают. Хеду не отталкивали — ну, может быть, никогда. Это помогает. Эбби нашла в себе силы отдавать приказы и держать кровоточащую голову дочери у себя на коленях, пока Лекса пытается вспомнить собственное имя. В глазах Эбби есть что-то пустое и пугающее, и она яростно тычет пальцем в Нико, который прибывает в полном беспорядке, и охранников, слоняющихся вокруг. Один из личных охранников Кларк — один из немногих, на которых она согласилась — падает на колени в мягкую землю и гниющие листья и прижимается лбом к земле в мольбе о… чем-то. Лекса не уверена о чем, и она подозревает, что он тоже. Ее приоритеты разрушены, и ее мозг лихорадочно занят поиском имени охранника. Рук. Его зовут Рук. Кларк, наконец, перестает пытаться говорить, и это в равной степени пугает и приносит облегчение. Однако ее глаза все еще открыты. Они вращаются дико, маниакально и растерянно. Лексе интересно, что она видит. Чем бы это ни было, похоже, это не то, что видят все остальные. Затем они останавливаются на Лексе, и она издает задыхающийся звук, словно снова хочет что-то сказать. К счастью, это не так. Однако этого достаточно, чтобы сердце Лексы подскочило, и она потянулась вперед, чтобы убрать липкие пряди испачканных волос с лица Кларк. В ладонях Лексы скапливается теплая густая кровь, но кожа Кларк холодна, как влажная земля, пачкающая ее трясущиеся колени. — Кларк. Эбби и Нико практически кричат ​​друг на друга, но их слова теряются в общем шуме. Кларк моргает, дрожа и отчаянно желая чего-то, ради чего Лекса готова умереть, — умереть, чтобы сделать это. — Кларк, — снова говорит она. Слова вцепляются ей в горло, чтобы вырваться: последние мольбы, признания в любви, что-то гневное и кощунственное, благословение уйти из этой жизни. Никто из них не может прервать имя, постоянно слетающее с ее губ. Впрочем, это не имеет значения, потому что Нико начинает проводить последние обряды, а Кларк дергается так, что Лекса в ужасе от того, что Кларк понимает, что происходит. Боги, не дайте ей знать, что происходит. — Кларк. Кларк. Кларк. И снова. Эбби снова кричит на Нико, и теперь Лекса понимает суть спора: Эбби хочет спасти Кларк от смерти — она хочет бороться. Нико умоляет Эбби позволить ей умереть. Но это милосердие, Лекса это знает. Нико чувствует только уважение и любовь к Кларк. Это не то, от чего люди так просто отрекаются. Кларк умирает. Слишком быстро и слишком медленно. Почему-то требуется так много времени, чтобы это осознать. Когда это происходит, Лекса успокаивается настолько, насколько может. — Эбби. Кларк издает какой-то задыхающийся звук, и Эбби немного поднимает голову дочери, прежде чем резко взглянуть на Лексу. — Командующая. — Ты сможешь спасти ее? Кларк смотрит на затылок своего охранника, пока тот все еще стоит на коленях, бормоча молитвы в гниющие листья. Почему-то разговор о ее скорой смерти больше не привлекает ее внимания. Эбби качает головой и теряется почти так же, как Хеда. — Я не знаю. Но она еще жива. Разве этого недостаточно? И этого достаточно. +++ Лекса иногда наблюдает за работой Кларк. Для Кларк мало что имеет значение, когда она глубоко погружена в проект — она не может обработать больше одной задачи. Лекса могла бы быть для нее призраком. Большую часть времени она чувствует себя призраком. Но Кларк прекрасна в своей сосредоточенности, прекрасна в своей настойчивости, живучести и странности — потому что именно такой она и является для жителей и управляющих башни: странной. Она бродит, натыкаясь на дорогие реликвии, стены и колонны с охапками пергамента в руках и странными очками Буна на носу. Для Полиса она призрак — теперь более легендарная, чем Ванхеда, Убийца Гор. Лекса думает, что она не такая уж загадочная. Немного грустная, немного потерянная, сильно сбитая с толку, но в основном просто Кларк. Просто Кларк. Лекса понимает, что Кларк перестала работать и тупо смотрит в одно из старых пыльных окон картографической лаборатории. Лекса пыталась перевести ее в другую, более светлую и чистую комнату, но Кларк отказалась. Ей нравилась тяжелая тишина старой комнаты. Это утешало ее. Мысли Кларк часто блуждают, поэтому Лекса просто сутулится в кресле — редкая снисходительность — и подпирает голову одной рукой, чтобы ей было легче наблюдать за Кларк. Она прекрасна. Ее волосы отрастают на пострадавшей половине головы. Однажды ночью Лекса подровняла их, когда Кларк пожаловалась на это. Шрам — длинный, неровный, тянущийся от виска вниз за ухом, все еще розовый и воспалённый, даже спустя столько месяцев. Тепло наполняет грудь Лексы, и она на мгновение наслаждается тем фактом, что, что бы ни изменилось, Кларк жива. Сотрясающий землю звук взрыва стучит зубами Лексы, некрасиво отрывая ее от теплых мыслей и заставляя ее сердце трепетать в панике. Ей требуется всего мгновение, чтобы распознать звук, но этот момент все же произошел, и она раздражена. Рэйвен было разрешено шуметь только раз в полмесяца. Даже в нескольких кварталах от башни ее технологические поблажки столь же громки, сколь и ужасны. Лекса часто пересматривает предоставленные ей льготы. Ее сердце быстро успокаивается — Хеда привыкла к таким опасностям — и она с легким раздражением стряхивает удивление. Когда она оборачивается, чтобы посмотреть, как работает Кларк, ее сердце снова бьется о ребра. Сила шума и собственное протестующее сердце Лексы заглушили звук падения Кларк со стула. Лекса вскакивает со своего места, но Кларк уже отскакивает назад с диким взглядом и очками, свисающими с одного уха. Лекса заставляет себя притормозить и присесть подальше от испуганной девушки. Громкие звуки пугали Кларк. У Эбби был термин и для этого — Лекса пришла к выводу, что у Скайкру есть термины для всего, — но Лекса в основном позволяла бессвязной речи Эбби вылетать из ее памяти, как только она появлялась в ней. — Кларк? — Ч-ч-что это было? - Кларк запнулась. — Я… в меня… о боже, в м-меня… - Слова Кларк застревают в ее мозгу, как патока, выливаясь паническим месивом. Одна из ее рук взмывает вверх к виску. Глаза далекие и невидящие. Лекса подбирается ближе. — Кларк. — Когда она не получает подтверждения, она ныряет в поле зрения Кларк. — Кларк, — повторяет она уже тверже. — Кларк, ты в порядке. Глаза Кларк наконец встречаются с глазами Лексы, и она отчаянно качает головой. — Н-нет, нет, нет, в меня с-стреляли. Лекса, в меня стреляли! Я-я, о мой бог, — бессвязно бормочет она, снова отрывая взгляд от Лексы, чтобы поглотить все, что ее окружает, сбитая с толку и тяжело дышащая. Хорошо. Это что-то новое. Лекса на ужасающий момент замолкает, ее рот слегка приоткрыт, а глаза широко раскрыты. Кларк ни разу за это время не вспомнила ее имя. — Кларк? — Кларк снова смотрит на нее, прерывисто выдыхая. — Кларк, ты в порядке. Ты здесь, и ты в порядке. Она упрямо качает головой, и Лекса делает несколько маленьких шагов вперед, сгорбившись. — Лекса, — повторяет Кларк, задыхаясь. Слово болезненно вонзается ей между ребрами, но в равной степени и успокаивает. — Кларк. — Лекса, я, я… я, прости. Мне так жаль, — шепчет она. — Я... блять. Слезы наворачиваются на ее глаза, но она пытается сморгнуть их в отчаянии. — Я не вижу тебя, — фыркает она, протирая глаза. Это не помогает. Лекса преодолевает последние несколько дюймов, садясь на землю перед ней со скрещенными ногами. Кларк толкается вперед, пока не повторяет позу Лексы, и неуверенно тянется к лацкану куртки Лексы. Через мгновение она находит его, крепко сжимая в руке потертую шерсть, пока ее глаза изо всех сил пытаются сканировать лицо Лексы. — С тобой все в порядке? — спрашивает Кларк. И разве об этом надо спрашивать? Лекса смеется и понимает, что плачет. Хеда не делает ни того, ни другого. И все же. — Я в порядке, — подтверждает Лекса. — Да, я в порядке. А с тобой все в порядке? Кларк, кажется, озадачена вопросом, но через мгновение медленно качает головой. — Нет. Нет, я так не думаю. Я… боже, как я еще жива? — Не знаю, — честно отвечает Лекса. — Я этого не заслуживаю. — Мне плевать. Кларк смеется над этим, ее пальцы все еще проводят по шраму на ее виске, как будто она чувствует его впервые. Какое-то время они сидят в тишине, прежде чем рука Кларк опускается с ее линии роста волос. Медленно ее голова наклоняется вперед, пока тяжело не падает на плечо Лексы. Это немного неловко, но Лекса подходит ближе, так что Кларк не так неудобно наклоняться. Руки Кларк опускаются ниже на куртку Лексы, сжимая ткань у ее ребер. - Это было страшно? — бормочет Кларк. — Я плохо помню. Хеде никогда не страшно. И все же. — Да. Лекса осторожно проводит рукой по хребту Кларк. Это деликатный процесс — Лекса за столь долгое время едва коснулась руки девушки. Но это похоже на подарок. Через некоторое время Кларк признается: — Я кое-что помню. - Что ты помнишь? — машинально спрашивает Лекса, стыдясь своего любопытства, но не в силах подавить его. - Я помню, как смотрела, как Рук молится. Я помню, как подумала, что умирать было странно и ужасно пусто, — тихо говорит она. — Я помню пустоту. И я помню, как думала, что все они были неправы — те, кто верили — те, кто следовал вере старого мира, пусть она ведет их к опасности и через трудности, боже, они были неправы, Лекса. Никто не наблюдает за нами. Никто не ждёт. Смерть — это не возвращение домой, а пустота — не награда. Неожиданный холодок пробежал по затылку Лексы, оседая в глубине ее желудка и охлаждаясь до стекла. Она притягивает Кларк ближе, чтобы отогнать холод, и продолжает поглаживать ее спину вверх и вниз. — Это… — Грустно? — Подсказывает Кларк. — Я знаю, что это звучит именно так, но мне не было грустно. Лекса задумчиво мычит и поворачивает голову, чтобы уткнуться носом в волосы Кларк. — Может быть, это не то слово, которое я искала. — Она пыталась представить смерть — кто не пробовал? Конечно, в каждом путешествии Хеда была всего лишь отголоском смерти, но она никогда не чувствовала, как сама смерть обхватывает ее горло холодными пальцами, нетерпеливая и неотвратимая так, что ей казалось, что она не может убежать. Она чувствовала, что может умереть, но еще не чувствовала, что умирает. Во всяком случае, пока нет. — Для этого нет слов, — признается Кларк. — Если мне и было грустно, то не из-за себя. Из-за всего остального, что продолжило бы существовать без меня. Она уверена, что должна добавить что-то более разумное к признанию, но, как и в случае с чувством, которое описывает Кларк, слов нет. Кларк слегка поворачивает голову, и ее холодный нос касается кожи на шее Лексы. Однако ее дыхание теплое, когда она раздраженно вздыхает. — Должно быть, я ужасно неудобна. — Да, ужасно. Кларк издает сонный смех. — Я сделала что-нибудь ужасное? Лекса пожимает плечами как можно тише, чтобы не столкнуть голову Кларк с плеча. — А, ну, ты столкнула Титуса с башни и начала войну между кланом Широкого Листа и всем кланом Азгеды, но ничего слишком серьезного. — Заткнись, — ворчит Кларк сквозь улыбку. — Я не делала этого. — Откуда ты знаешь? Мне кажется, это не так уж невероятно. (И действительно, это так.) Кларк отталкивается от ее плеча, но держится близко, чтобы ее остекленевшие глаза могли уловить размытые черты лица Лексы. — Легко, Титуса нельзя убить. Он как статуя, или большая книга… или таракан. — Таракан это…? — Отвратительный жук — его нельзя убить, — зевает Кларк. — Разве это не кажется немного лицемерным? Кларк делает слабый выпад в сторону Лексы, едва ли достаточный, чтобы раздавить даже ягоду. Лекса ненавидит себя за это, но знает, что пора дать Кларк отдохнуть. Вряд ли через несколько часов она будет целой и своей, но, как напоминает себе Лекса каждым градусом солнца, Кларк все еще остается Кларк. Она будет здесь в любом случае. — Я же говорила тебе, что не люблю фестивали, — пробормотала Лекса, поднимая Кларк на ноги и подталкивая ее к двери. Кларк сонно кивает с заговорщицкой улыбкой. — Это из-за танцев, не так ли? Ты все еще ненавидишь танцы. — На самом деле, я думала, что еда отвратительная. Когда Лекса натягивает одеяло на подбородок Кларк и желает ей спокойной ночи, Кларк снова называет ее Мерфи и спрашивает, где ее отец. Лекса притворяется, что спит в кресле рядом с кроватью Кларк той ночью. +++ Кларк умирает в какой-то момент. Точнее, она перестает дышать, и ее сердце останавливается. Лексе никогда не приходилось говорить об этом конкретно, но Скайкру никогда не казались ближе к звездам и старым богам, чем в своих медицинских знаниях. Эбби толкает Кларк в грудь безжалостными, настойчивыми импульсами, пока ребра Кларк не начинают трещать, а Нико не вырывает себе волосы из-за возмутительного неуважения Эбби к мертвым. Однако это работает. Кларк возвращается, как потухший фитиль, ловящий игривый ветерок. Лекса решает, что никогда полностью не поймет Скайкру, но всегда будет их бояться. Эбби поддерживает постоянный поток технического жаргона, теоретизирования и предположений, и никто ее не слушает. Лекса просто держит Кларк за руку, в то время как мозг в ее костях ноет от того, как затруднено дыхание Кларк — постоянное рассчитанное усилие, которое забирает всю энергию, которой нет у Кларк. Время от времени Лекса клянется, что Кларк находит силы, чтобы слегка сжать руку Лексы, и каждое сжатие похоже на одно из тех, которыми Эбби ломала ребра Кларк, заставляя сердце Лексы снова биться в ритме. Лекса живет и умирает в эти моменты. Однако она мало что помнит между ними. В комнате, где умирает Кларк, их четверо. Бдение Лексы сопровождается только безумным бормотанием Эбби, беспомощностью Нико и молчанием Рэйвен. Ей непонятно, почему Рейвен включили в битву за жизнь Кларк. Может быть, они хотели утешения от кого-то, кто обладал бы просто невероятно умными качествами, не говоря уже о ее неуместном опыте. Может быть, чтобы кто-то из Сотни был здесь. Может быть, они просто не могли придумать, как сказать Рейвен уйти. Это не имеет значения. Она ничего не говорит и ничего не делает, кроме как таращит глаза на лицо Кларк, как будто она представляет собой уравнение, находящееся за пределами понимания Рэйвен. За ее темными глазами кроется отчаянный расчет, и Лекса рада, что у нее хотя бы хватило здравого смысла признать, что она бесполезна. Это тихо пожирает Рэйвен изнутри. Остальные Скайкру ждут снаружи, на этот раз в гробовой тишине. Кларк никогда не казалась такой далекой, а Лекса разрывалась между тем, чтобы вернуть ее назад, и тем, чтобы просто перерезать путы, чтобы отпустить ее. В кои-то веки она выглядит на свой возраст — почти ребенок — и в ее жилах не может быть столько крови, сколько ее впиталось в грязь ярмарочных угодий, забрызгало лицо кузнеца и пропитало одежду каждого. Кажется, она уже ушла. Неземная. Никто не обращает на нее внимания, как бы они ни были поглощены, и Лекса прижимается губами к костяшкам пальцев Кларк. — Иди, если нужно, — бормочет она в холодную кожу. — Ты знаешь лучше нас. В конце концов, умирать легко. +++ Найтблидам достаточно одного досадного совпадения, чтобы понять, что им нравится новый… образ жизни Кларк. Или как вы там назовете неизбежные изменения в характере и способностях, которыми вас одаривают тяжелые ранения в голову. Лекса никогда не сможет быть в полной мере способна любить их меньше, но они как… о, какое существо описывала Кларк? Тараканы. Кларк была бы признательна за сравнение. А затем она отпустила бы ту же шутку, что и всегда, что-то вроде иронии в том, что тараканы — одно из немногих насекомых, не переживших ядерную войну. Кларк так любит собственные шутки. Способность Лексы, или ее отсутствие, понимать шутки Кларк мало омрачает ее дух. Но да. Найтблиды похожи на тараканов, только менее вымерших. (К сожалению.) Кларк, как обычно, теряется где-то между своей комнатой и столовой. Лекса приносила бы ей каждую порцию до конца жизни, если бы это означало укрытие от взглядов и пристального внимания всей башни. Но почти все остальные считали, что Кларк нуждается в нормальном питании, как нормальный человек. Включая Кларк. Хеда был в меньшинстве. Но однажды Кларк забрела в класс Найтблид — небольшую библиотеку с набором столов и теплым светом, в котором они проводили время, притворяясь, что учатся. Лекса смутно помнит, как это было до конклава, но она предпочитает не останавливаться на этих воспоминаниях. Лекса находит их через некоторое время после того, как Кларк пропустила свой обед и не смогла вернуться в свое крыло башни, собравшихся вокруг Кларк, пока она рисует оскорбительные карикатуры на менее привилегированных жителей башни. Найтблиды смеются над всем. (Лекса уверена, что она никогда не смеялась как Найтблида. Хотя, возможно, Кларк просто универсально умеет вызывать смех у тех, кто разделяет родословную.) Лекса огорчается, узнав, что каждый раз, когда Кларк показывает им грубый рисунок, они требуют, чтобы за ним была история. И Кларк быстро их придумывает. Потому что она не может вспомнить. И Найтблиды поощряют это. Вся сцена дико неуместна. Но - Что ж, Кларк смеется, и Найтблиды держатся не только за каждое ее слово, но и за ее плечи, колени и руки, пока она жестикулирует и выдумывает дикие истории. Очки Кларк спадают с маленького лица Авы, глаза увеличиваются до нелепых размеров. Иногда слепые жесты Кларк вынуждают некоторым из Найтблид пригибаться, чтобы им не снесли головы. Но, как и все остальное в Кларк, это только вызывает у них приступы хихиканья. (Лекса уверена, что никогда не хихикала как Найтблида.) — Да, я не знаю, кто это, но он похож на Денниса, — задумчиво говорит Кларк, протягивая довольно нелестный набросок, который подозрительно похож на Титуса. Это вызывает самый громкий смех. Лекса подавляет ухмылку и прочищает горло. Найтблиды мгновенно становятся серьезными, впадая в комические крайности, когда половина из них отползает от Кларк, а другая половина прижимается еще ближе. Ава обвила руками шею Кларк, а Эйден, спотыкаясь, сделал какой-то странный, неуклюжий поклон, положив руки на колени. — Я вижу, что учеба, как всегда, продуктивна, — вздыхает Лекса, проводя пальцами по одной из выцветших диаграмм, используемых для обучения стратегии ведения войны каждого Найтлиды, который удосужился сконцентрировать внимание достаточно долго. — Кларк, — добавляет она в подтверждение. Кларк делает вид, что осматривается в поисках того, кого Лекса может иметь в виду. Ава хихикает и шепчет Кларк на ухо: — Это ты! Глаза Кларк комично расширяются, и она задыхается со всей театральностью человека, готового умереть за чувство иронии. Наверняка Кларк избежала собственной гибели на ярмарке только потому, что ее смерть была недостаточно ироничной. — О, это я! — добавляет Кларк, и Лекса с силой подавляет желание закатить глаза. — Ты пропустила ужин. Кларк пожимает плечами. — Я бы сказала, что ужин пропустил меня. — Я бы сказала, что через три часа ты будешь ужасно голодна, и тебе захочется, чтобы у тебя было что-то большее, чем умные замечания, чтобы набить желудок, — ворчит Лекса, переводя взгляд с Найтблид, заставляя одного из них засмеяться. Кларк извиняющимся тоном кивает и крепче усаживает Беллу себе на колени. — Я бы сказала, что ты, наверное, права. — Тогда пойдем, я провожу тебя на кухню. Гренда кое-что придумает, я уверена. — Протянув руку, Лекса манит Кларк вырваться из груды детей и присоединиться к ней. На это не требуется долгих уговоров, но требуется некоторое время и внимание со стороны Кларк. — Не уходи, Ванхеда, — дуется Ава, когда Кларк убирает руки с ее шеи. — Без тебя скучно. Имя вызывает у Кларк растерянную гримасу, но она ничего об этом не говорит. — Хеде никогда не бывает скучно, — упрекает Лекса, скучая по собственным урокам, даже когда слова слетают с ее губ. — Ну, Хеде редко бывает скучно. Считайте это хорошей тренировкой. — Я уверена, что скоро вернусь, — заверяет их Кларк. — Если есть что-то, на что ты можешь рассчитывать, так это на то, что я потеряюсь задолго до того, как ты вспомнишь, что скучаешь по мне. Или задолго до того, как я смогу что-либо вспомнить. — Ты нас не забудешь? — спрашивает Белла, испуганно сводя брови в милую гримасу. Лекса делает мысленную пометку найти способы сделать своих преемников менее привлекательными. Хеда не может быть милой. Кларк усмехается. — Забыть тебя? Конечно не забуду. Я никогда не забуду тебя, Бинго. Белла хихикает. В очередной раз. — Я Белла. — Конечно, Бриндл.