мгчд: драбблы

Бывают дни, когда у Игоря нет сил даже кинуть дротик в доску — он просто роняет куртку на пол у окна (на диване куча белья, скопившаяся с трех прошлых стирок — что-то пошло не так еще месяц назад), садится, обнимает колени и так заваливается на бок. И кажется, что даже дышать тяжело, и думается, как в детстве после большой обиды: вот умру, и... И никто не заметит. Сколько таких Игорь сам описывал по долгу службы? Старик, которого никто из соседей не помнит по имени, просто перестал выходить из квартиры в какой-то момент. Почтальон оставлял квитанции в ящике, пенсия копилась на сберегательном счете, телефон не разрывался от звонков родни и друзей, потому что первым не нужен, а вторые уже поумирали. Месяц на третий соседи стали жаловаться на запах, приехал участковый, долго стучал. Сломали дверь. Причины смерти самые естественные: старость и одиночество. Пожалуйте на кладбище, в самый дешевый ряд, для похороненных за счет государства. Игорь себя представляет, и так от этого становится плохо, но вместе с тем и спокойно. Мертвому деду разве есть дело до того, как его будут хоронить? Ему только кататься — в морг и из морга, а решать там всякое уже не его забота. Так только, наверное, и можно заставить Игоря тоже — ничего не решать, ни о чем не думать (-думать-думать-думать-думать). Лежи себе под простыней, а сколько там висяков осталось на твоей совести, скольким ты не помог, сколько тебя кинули и в душу плюнули — уже не важно, это дело живых. Получается, как отоспаться... за всю жизнь... (а спать и правда хочется). И тогда, если закрыть глаза, можно в полусне представить с облегчением: вот он такой красивый лежит в гробу, гладко выбритый и причесанный, как любит теть Лена. В костюме, потому что не будут же его закапывать в одном дырявом носке (и даже переоденут сами, вот красота-то, на что мертвые вообще жалуются?). Вокруг, значит, венки: помним-любим-скорбим. Всем участком скидывались, Сева сто рублей положил, жмот. Нет, тогда получается неправильно. Теть Лена с дядь Федей точно заметят. Как на службу не явится, так сразу и начнутся звонки и стук в дверь, куда это там названный сын запропастился. Хорошо, что найти успеют до того, как в нем личинки повылупляются, красивым в могилу положат. Но всё равно. Слезы будут, у дядь Феди сердце прихватит... (тут можно сделать лирическое отступление и представить, как дядя Федя читает перед толпой речь, которую писал всю ночь, пил, плакал и писал: он был такой замечательный, и как же жаль, что я напоследок на него наорал и назвал его распоследней бестолочью и сказал на глаза мне не попадаться, а то удавлю за то, что он устроил — вот теперь-то я понял, как был неправ, и очень об этом сожалею!) И в участке заметят, конечно, кто ж на похороны и на венки скидывается. Димка вообще травмируется, как в американских боевиках: года не отработал, а напарник раз и того, коньки отбросил. Будет потом кому-то другому, такому же зеленому, рассказывать, мол, был у меня такой Игорь Гром, тебе не чета. Умер в самом расцвете лет. От чего? Ну, день у него плохой был, так бывает. Ну вот, весь пафос испорчен. Игорь переворачивается на спину, чтоб удобнее думалось, ладони под затылок подкладывает, усиленно жмурится. Теть Лена плачет, дядь Федя читает речь, Димка записывается на психотерапию. Игнат узнает по своим каналам (теть Лена его маме позвонит) и объявит в клубе недельный траур, на все ставки — десятипроцентная комиссия ему в карман, чтоб утешиться. Вот хитрый жук, даже на его смерти наварится! Оттуда пойдут слухи по всему мелкокриминальному дну Петербурга, мол, помните майора Грома, который нам жить не давал? Отмучился, родимый. Ага, а вот придет Грому на смену кто-то новый, который с вами в бирюльки играть не будет — вспомните потом добрым словом, а поздно будет! Лёшку вот жалко. Родителей лишился, потом сестры, а теперь и вроде как (Игорь надеется) приятеля. Будет, поди, звонить, потом устанет от автоответчика. Придет в участок, а тут фотография Грома (в полный рост, в красивой деревянной раме, и на ней ленточка черная, и под нее цветы принесли и лампадку поставили, и все заходят и спрашивают: а это кто? он, наверное, был большой герой?). И он все поймет и тоже будет плакать, и, может, Димка попробует с ним поговорить, а он такой — не пытайся его заменить! — и убежит... Нет, плохо. Это Игорь знает, где его искать, когда он на всех в обиде и прячется, а если не Игорь, то кто? Игорь тревожно варианты перебирает, и получается, что без него про Лёшку никто особо и не подумает. Ввяжется еще в какую-нибудь дурную компанию, как с того света на это смотреть? Димка не управится, Федор Иванович, теть Лена... Решено: пусть его подберут какие-нибудь карманники из порядочных, с понятиями, которые Игоря помнят и уважают. Они его будут уму-разуму учить и рассказывать, как бы Игорь не хотел ему такой жизни, и в конце концов Лёша послушает и вернется, сдаст экзамены и пойдет в его честь в полицейскую академию. Или в юридический, с прицелом на прокурора! Будет в семье свой прокурор... Вот как хорошо получилось, Игорь сразу добреет, это представляя. Лет через двадцать Лёша, самый молодой прокурор Петербурга, будет говорить журналистам, что его на этот путь поставил майор Игорь Гром, и — стоп, точно, журналисты. Ну, смерть майора в закрытой квартире (от одиночества, уныния и того, что на него наругались на работе) — это слишком мелко для большинства изданий. Но Юлька по знакомству может и сделать про него небольшой такой спешл, как это у них называется. «На память об Игоре Громе». Она про всякие душевные качества не очень умеет, зато все его заслуги перечислит, начиная с переведенных через дорогу старушек и накормленных собак. Собака! Игорь от этой мысли аж глаза открывает. Как он сразу не подумал! Будет, бедная, ждать его у ларька, надоедать покупателям, в глаза заглядывать, даже когда сытая: собаки, они ж такие, они доброго человека запоминают и ищут потом. Ашот ее будет гонять, а она будет возвращаться, мокнуть под дождем и ждать! Как в том грустном фильме. И никто не будет знать, по кому она так грустит, и в итоге она так и зачахнет в подворотне, без ласки и положенной половинки шавермы дважды в неделю. В уголках глаз становится мокро, и Игорь решительно вытирает их двумя ладонями, с таким нажимом, что под веками вспыхивают радужные круги. Нет, ну это не дело — загибаться от тоски, когда там от тебя зависит целая собака. И Лёша. И Димка травмируется. И сердце у дядь Феди такое, что еще одной встряски может и не выдержать. Да и раскрываемость у участка упадет пунктов на тридцать разом, никто ж без Игоря работать-то не может. А он и расклеился, тьфу ты. Помирать собрался. Никаких помирать, труба зовет, носок штопай, утром на смену. А дышится вроде бы как-то и легче уже, заложенность в обеих ноздрях от слез пробило, что ли? И, взглядом хозяйским обводя неслучившееся место смерти, думает — может, и стоит спросить разок выходной, просто чтоб разобрать уже эту кучу.