мгчд: драбблы

Олегу сразу сказали, чтоб он ребят из своей группы не боялся — они дружные и никого не обижают. Они и правда не обижали никого, даже Разумовского. От него просто держались подальше, и Олегу советовали то же. Ничего такого — просто рядом с Разумовским случаются плохие вещи. Олег и держался две недели, пока еще надеялся, что вот-вот приедет тётя, заберет его к себе в Воронеж и не придется ему жить в казенном доме со спальнями на двенадцать человек. Потом от тети пришло письмо (Олеженька, мне так жаль, такое горе, как же ты теперь, маленький мой, не вешай нос, господь поможет) и посылка (пара носков, книжка Гарри Поттера, которую он уже читал, и маленькая картонная иконка). Подарки Олег в тот же день собрал в пакет и пошел с ними во двор. Там, под кустом, молча и сосредоточенно рыл ямку, и то ли так ушел в свои мысли, то ли Разумовский двигался как ниндзя, но когда он заговорил, Олег подпрыгнул и чуть не насадился глазом на ветку. — Похороны прошлой жизни? Этого будет мало. Знаешь, что такое очищающее пламя? Олег не знал, но уже само название ему понравилось. Чтобы предать прошлое огню, пришлось отойти подальше, где не увидят воспиталки. Они натаскали веток, порвали все, что могли, на мелкие кусочки, и долго чиркали полупустой зажигалкой, пока пламя не схватилось. От дыма слезились глаза. Гарри Поттер сгорел быстро, а вот носки сворачивались в противную черную массу и мерзко чадили. Разумовский со знанием дела, как взрослый, сказал: — Голимая синтетика. Вот коза, даже на нормальную шерсть не потратилась. Дружба вспыхнула здесь же, мгновенно, как спичка; как рыжее пламя и отбрасываемая им черная тень, они стали неразлучным кошмаром воспитателей и учителей. Серёжа был сиротой; всамделишным сиротой, не как другие детдомовцы — у него не было тёти, бабушки, сидящего отца, даже братьев и сестёр. Когда Олег спросил об этом, бестактно, как полагается детям, Серёжа просто и капельку заносчиво ответил: — Я их сжёг. — Как — сжёг? — удивился Олег. Серёжа живо рассказал, как ушел гулять одним зимним вечером и вернулся к полностью выгоревшей квартире. Про языки пламени, лижущие крышу из окна пятого этажа, про пожарных и теплый оранжевый плед, про отчима Колю, который уснул с сигаретой, и маму, которая «вообще не мучилась», потому что «угорела вообще сразу». Олег из всего этого не понял одного и честно переспросил: — А ты тут при чем? — Если бы я там был, квартира бы не сгорела, — снисходительно пояснил Серёжа. — То есть я как будто сам её сжег. На взгляд Олега, звучало так себе. Серёжа задрал нос еще сильнее и посмотрел на него прохладно. — Так и знал, что ты не поймешь. Олег не понял. Олег не понимал в Серёже вообще многое, как если бы он был учебником по высшей математике, в котором Олег узнавал только отдельные числа и знак сложения; но Серёжу не нужно было понимать, Серёжу нужно было любить, а Олег любил — любил, как он смеётся и как размазывает слёзы по лицу, любил его выдумки и разбитые коленки, любил веснушки и пахнущие дымом костра рыжие волосы. Костры преследовали Серёжу всюду. «Радуга» стояла на заливе, и это открывало невероятные возможности для любого антисоциального поведения. Когда Серёжа уверился, что Олегу можно доверять, он показал ему свое «тайное место» на берегу. Тайное место было выгоревшим до угольной черноты — здесь Серёжа постоянно что-то жёг. Олег помогал собирать ветки и воровать спички. Возле этого костра они рассказывали друг другу секретики, в его углях Олег запекал ворованную с рынка картошку. На костре они жгли дневники с двойками. В костер они кидали баллончики и шифер, собранные на окрестных помойках — с разным, не всегда здоровым результатом. Олегу на память остался шрам пониже ключицы, где чиркнул осколок. У Серёжи все пальцы были в мелких ожогах. Воспиталки оттирали черные пятна золы с их одежды и ругались последними словами. Ничего не помогало. Пока им просто не надоело. Ладно. Надоело Олегу. У Олега была секция самбо, он подавал надежды, тренер, сам бывший спецназовец, обещал даже показать настоящие боевые, не спортивные приемы; у Серёжи были компы, а ещё шахматы, альбомы с рисунками, дополнительный английский и курсы по подготовке к экзаменам. Когда Серёжа спал, Олег не знал — после отбоя тот еще читал с фонариком под одеялом, а перед подъемом уже стоял первым в очереди в ванную, чтобы не тратить драгоценное время. В детдоме не давали пить кофе, потому что это было вредно; иронично, учитывая, что курили здесь все лет с тринадцати. Вместо кофе Серёжа пил энергетики, которые честно покупал на карманные деньги. Наверное, и курил тоже — зажигалки у него были, кончались одна за другой, он не тратился на то, чтобы их перезаряжать бензином, и просто прихватывал с кассы в супермаркете пару штук, когда заходил с Олегом. Вообще, Олег бы не удивился, если бы узнал, что Серёжа с его расписанием начал нюхать клей, чтобы иногда отдыхать. Но всё оказалось проще. Однажды Олег открыл глаза ночью как раз когда Серёжа спустил с кровати босые ступни, и, конечно, пошел за ним следом. Вдруг Серёжа от стресса стал лунатить? Олег читал, это страшное дело, человек может умереть от страха, если неожидано проснется. Но Серёжа не спал; он обернулся к Олегу и показал пальцем к губам: тихо (как будто Олег сам не знал тут каждую скрипучую доску). Они поднялись на чердак, Серёжа распахнул окно, ведущее на мокрую жестяную крышу, но наружу не полез (и хорошо, а то бы свалились оба, костей не соберешь). На чердаке чем-то душно воняло, Олег не сразу распознал знакомый запах. Воняло гарью и жженым... всем. Тряпками, резиной, пластмассой. Ходить на берег, по словам Серёжи, было далеко и непрактично. Он экономил время, поджигая вещи прямо тут, в большой металлической бочке, которая стояла тут черт знает с каких пор. Присмотревшись, Олег увидел в бочке остовы кроссовок. Кажется, в классе кто-то не досчитался сменки? — Не надо было списывать у меня так нагло, — жестко припечатал Серёжа. В отблесках пламени лицо у него было острое и злое, как у мультяшной ведьмы. Стучать никому Олег не стал. Если Серёжа сказал, что он после этого лучше спит, ему виднее, а если в процессе он спалит весь детдом, то туда этому месту и дорога. Еще через пару недель Серёжа пришел к нему сам, измученный и с запавшими глазами. Молча протянул зажигалку. — Зачем? — Отвлекаюсь, — зло проскрипел он. — Каждые пять минут бегаю... не на чердак, так в сортир... — следы жженой бумаги в раковине в мужском туалете Олег видел, но почему-то не сопоставил. Зажигалку он забрал и честно носил в кармане. Серёжа не попросил её обратно, но уже на следующий день Олег увидел, что он носит при себе другую и рассеянно щелкает колесиком, прикрывая крошечное пламя ладонью от взглядов. Это всё того стоило: Серёжа поступил в МГУ. Школьные учебники они сожгли на берегу залива, танцуя вокруг пламени, как папуасы. Пепел развеяли по ветру. — Свобода, — сказал Серёжа счастливо. Потом они долго вымывали запах гари из волос и одежды, чтобы их пустили на выпускной. Олег думал, что костры останутся здесь, на выжженом пятачке их общего детства. В огромной шумной Москве, в людном общежитии МГУ было не до жженых тряпок и картошки на углях. Олегу было неуютно; Серёжа был эйфоричен, как будто на каждой паре программистам выдавали по дозе. Когда в общежитии срабатывала пожарная сигнализация — стабильно раз в месяц, потом раз в пару недель, потом каждую неделю — он не связывал это с Серёжей. Не связывал долго. В конце концов, здесь тоже курили все, включая Олега, и мало ли дураков, которые бросают бычок, не затушив? Серёжа стоял у горящей мусорки в ночь перед началом зачетной недели. Олег хорошо запомнил: рыжее пламя, рыжие волосы, угольно-черный силуэт. Серёжа бы так и стоял там, таращась на огонь, если бы он не ухватил его за рукав и не утащил в общагу. Через пару минут подъехали пожарные, принялись смешно заливать из шлангов мусорный бак — такая большая машина, чтобы тушить такую маленькую помойку. Серёжа страшно обиделся. С чего ты взял, что это был я? Она уже горела, когда я подошел, я просто хотел посмотреть. Олег как бы верил, но все-таки немножко нет. Второй раз он застукал его на кухне. У Серёжи горела сковородка — прямо тут, где увидеть его мог кто угодно. На этот раз Олег не только выругался, но и влепил Серёже затрещину. Совсем мозги потерял? Серёжа заверещал; на шум и запах гари поднялась коменда, и начался полный ад. К концу недели им обоим сказали собирать вещи. Найти квартиру на съем, которую они могли потянуть и при этом ехать до универа не по три часа в один конец, оказалось дико сложно. Олег вычеркнул из расписания самбо и взял газету «из рук в руки», сразу разворот с объявлениями о поиске работы. Серёжа виновато корчился на продавленном диване и молчал дня три. В его заверения, что сковородка загорелась «как-то сама» и он честно собирался её потушить как раз, когда Олег вошел, Олег особо не верил, но не спорил. Только попросил не готовить без его надзора. Серёжа согласился, и в то же воскресенье ночью поджег в кастрюле ворох бумажек. — Избавляюсь от черновиков, — сказал он напряженным высоким голосом, когда Олег вышел из спальни, поднятый с постели шестым чувством (и запахом дыма). — Ты нас спалишь однажды, ты понимаешь? — Не спалю, — сказал Серёжа знакомым высокомерным тоном. — Я всё контролирую. Никакого пожара не будет, если я так не захочу. — Тебе так кажется. — Нет. — Да. — Нет. Ты просто не понимаешь, как я чувствую огонь. Всегда чувствовал. С детства. — Если ты опять про свой дом... — А ты не веришь, что пожар был из-за меня? — Пожар был из-за того, что твой отчим уснул с сигаретой, ты сам это говорил! — А я знал! Знал, что он может уснуть с сигаретой, знал, как легко вспыхивает пропитанная водкой ткань, знал, что они будут упитые настолько, что не проснутся от запаха! И все равно ушел! Это все равно что если бы я сам чиркнул спичкой! — Да что вообще творится у тебя в голове?! — крикнул Олег. Серёжа нахмурился, съежился весь, как птичка. Обнял себя за плечи. — Я решаю, что и как будет гореть, — повторил он тихо. — Я думаю, что тебе нужно к кому-то с этим сходить. Типа, к врачу там, я не знаю, — беспомощно ответил Олег. — Мне нужно пережить эту долбанную сессию, вот что мне нужно. Если тебе не нравится, как я это делаю, тебя тут никто не держит. — Вот так, значит. — Да, вот так. Олег собрался и ушел. В спальню, конечно. Уткнуться лицом в подушку и мстительно думать, что если он все-таки угорит из-за серёжиных фокусов, это будет тому хорошим уроком и оставит за Олегом последнее слово. До того, как он ушел окончательно, сложив в рюкзак только самое необходимое, было еще полгода, даже больше — от весеннего призыва он благополучно откосил, а вот от осеннего бегать уже не стал, настолько было тошно торчать в Москве; и серёжины игры с огнем сыграли в этом не то чтобы значительную роль, им хватало других поводов для ссор. Но если бы Олег увидел, как Серёжа, выплакав все слезы, молча и хладнокровно собирал по квартире остатки его вещей, как он поливал их бензином, как бросал спичку и как стоял у самой кромки пламени, так близко, что носы кед подкоптились, а пластиковые концы шнурков растаяли — он бы обязательно сказал, что именно этого и ждал, и что Серёже нужно лечить голову, пока он реально не сжёг что-то крупное. Или кого-то.