мгчд: драбблы

Камера дрожит, описывая полукруг, и фокусируется на лице — круглом, улыбчивом, с падающими на лоб кудряшками. Лицо влезает в кадр наполовину. — Меня зовут Игорь Гром. Сегодня …цатое… ря… того… года… день, когда дядя Федя и тетя Лена поженятся! Я буду документировать… — Игорь, положи немедленно камеру! Камера снова описывает полукруг и немного заваливает кадр набок. Константин в брюках и расстегнутой рубашке замер у окна, проверяя на свет, блестят ли туфли. Обернулся; смотрит в камеру хмуро, забыв положить губку для обуви. — Папа, Я СНИМАЮ. — Что ты снимаешь! Поломаешь сейчас, положи! — Не поломаю! Я умею! — Костя, оставь ребенка в покое, пусть снимает… Камера показывает Федю: босой, но в костюме, волосы непривычно зачесаны назад, делая его похожим на итальянского мафиози. Улыбка на лице кажется почти безумной, не страшной, но как будто он здорово обкурился. — Да он там сейчас наснимает на всю кассету, на загс не останется! — Останется, там пленки еще часа на два есть. — Ну на ресторан тогда… Камера мечется туда-сюда, показывая то одного, то другого. На мгновение в кадр влезает федина рука, занимает почти весь объектив, потом пропадает. Судя по смеху и легкому шелесту — Игоря треплют по голове. — Ну, без ресторана обойдемся. Игорёк, что ты снимаешь, как мы ругаемся? Иди сними, какая Лена красивая! Рука направляет камеру в сторону приоткрытой двери. — Я еще не накрашенная! — Вот именно! Снимай-снимай… Камера скачет в такт шагам, показывая куски коридора, потом дверь. Лена оборачивается на звук, смеется, прикрывая лицо ладонью, смотрит через раздвинутые пальцы. Волосы накручены на бигуди, в зеркале видно отражение: Игорь с камерой, которая размерами, кажется, больше его головы. — Дай хоть второй глаз накрашу… — Ты крась, теть Лен, я задокументирую процесс. А платье покажешь? — Тебе покажу! Камера показывает шкаф, на дверце которого плечики с белым платьем — не длинным, не пышным, почти не праздничным, если не считать кружевные рюши. Лена входит в кадр наполовину, снимает платье с плечиков, прикладывает к себе и смешно шевелит плечами, как восточная танцовщица. — Вау, какое красивое! Где ты такое купила, теть Лен? — Игорь, дурачок, ты же видел, как я его шила! — Это оно? И ты прям всё сама сделала? А я думал, это из Америки привезли… — Игорёк! Кто тебя учит бесстыже врать дамам? Папка твой? Тёть Лена смеется, возвращая платье на дверцу шкафа. Кадр снова скачет туда-сюда, когда Игоря обнимают. — Забеги перед выходом, причешу… Снова гостиная, на ковре без музыки топчутся двое, Федя немного раскраснелся, Константин довольно улыбается, это заметно, даже если в кадр он попадает только боком. — Ну, я же говорил, все нормально будет, теперь поворот… — Погоди, давай еще раз… раз два три, раз два три… Они медленно двигаются по кругу, Константин уверенно держит руку Феди в своей, второй ладонью придерживает за талию. Раз два три. Поворот. Раз два три. У Феди растрепались залаченные волосы, прядка падает на лицо. — Дааа, всё верно, главное — смотри ей в глаза, а не на ноги… — Я лучше на ноги, а то наступлю… — в кадре появляется шевеление, рядом с Игорем встает еще человек. Федя замечает её на очередном повороте, резко останавливается. — Лена, уйди! Это сюрприз… Камера смещает фокус: Лена беззвучно смеется так, что по косяку немного сползает. Федя, и так розовый, стоит уже весь красный, Костя — хмурится, складывает руки на груди: — Лен, ну ты чего… Федька вон молодцом… старается… для тебя… — А я не… я не над ним… я над тобой… — А я-то что? — А ты его… чему… научил… Тридцать секунд тишины. Костя бьет себя по лицу с таким звонким шлепком, что вместе с этим звуком дергается кадр — Игорь от неожиданности чуть камеру не роняет. — ФЕДЯ. ТЫ ЖЕ ДОЛЖЕН ВЕСТИ. Камера снова мечется, выхватывая лица: покрасневшее от смеха ленино, закрытое ладонями лицо Кости, федино — сменяющее пять выражений за долю секунды: недоумение, осознание, стыд, принятие, безудержную улыбку. — Я сейчас покажу, это не трудно… — Поздно! Аха-ха… поздно, Кость… придется тебе, Лен… — Это же первый танец… — Кость, не расстраивайся, вы… аха-ха… пытались… Пленка обрывается в черный экран. Десять секунд тишины; следующий кадр — пафосный зал загса, камеру уверенно держит кто-то высокий, снимая Федю и Лену сбоку-сзади. — Вот они, наши брачующиеся, — слышится хрипный костин шепот, перекрывая «готовы ли вы, Федор Иванович Прокопенко». — Счастливые. Красивые. Молоды-ые… Если вы это смотрите, будущие малыши-Прокопенко, знайте, что когда-то они были такими, а не вредными старыми ворчунами… — он делает паузу, чтоб в тишине прозвучало сбивчивое, на выдохе «да». — Потому что я знаю… эти двое состарятся вместе. «Готовы ли вы, Елена Николаевна…» «Да.» Пауза останавливает кадр на этом моменте, за пару секунд до «можете поцеловать супругу». От звенящей тишины закладывает уши, но никто не решается первым глубоко вдохнуть — потому что придется высморкаться. — Игорёк… перемотай-ка? — Так не досмотрели ещё, дядь Федь, — Игорь звучит хрипло, немного сдавленно, и безошибочно похоже на голос отца с пленки. — Там сейчас еще выход на лестницу, потом ресторан, ваш танец… — Да успеем еще, и лестницу, и ресторан, вечер длинный. Перемотай, Игорёк. — Да, Игорь… — Ладно… Полосы перемотки идут по экрану, пока кадры прокручиваются в обратно порядке: загс, квартира, смеющаяся Лена, танец, платье, прилизанный Федя, Константин с туфлями, хмуро глядящий в камеру. — Вот, вот… давай отсюда… еще разок посмотрим… — Ладно, как скажете. «Игорь, положи немедленно камеру!» Белая рубашка, расстегнутый ворот. Подвернутые рукава, сильные руки. Хмуро сведенные к переносице брови, встревоженный взгляд, на мгновение в камеру и потом за кадр, к зеркалу, где вертится Федя, пытаясь уложить вечно взлетающую парусом челку, чтобы прилично выглядеть на регистрации. Такой важный день, как ты не понимаешь, Игорёк! «Папа, Я СНИМАЮ.» «Что ты снимаешь! Поломаешь сейчас, положи!» Поломаешь, и у них не будет записи, не будет памяти. Нельзя будет пересмотреть столько раз, сколько захочется, и вспомнить все важное, что было тогда. Самое-самое важное… — С годовщиной, Ленусь… — С годовщиной, Федь. — Игорёк, иди сюда, чокнись с нами… — С вами чокнешься… — Да уж правда. Двадцать пять лет, с ума сойти, а? Смешки выходят влажные, дрожащие — от ностальгии всегда прошибает на слезы. Хмурый Костя глядит с экрана, присоединяясь к поздравлениям.