Обручился с обречённым

Будь у него хоть немного нормальная семья, та жизнь, которую вел Глеб, его бы, без сомнения, отпугнула. Но нормальной семьи у Славы никогда не было, как и понятия о том, какая она вообще — нормальная, так что его вполне все устраивало. Гораздо больше, чем тогда, когда он жил дома. Его не ругали, не дёргали, не упрекали, не требовали чего-то взамен. Наоборот — о нем заботились, его оберегали, опекали, встречали, когда он поздно шел с работы, беспокоились о нем. До того, как в его жизни появился Глеб, Слава и не осознавал глубины своего одиночества, которое сопровождало всю его недолгую жизни. Он понятия не имел, насколько сильно ему не хватало объятий и ласковых прикосновений до того, как Глеб стал дарить ему их каждый день, в любую минуту, когда они оставались одни. В его семье не были приняты какие-то проявления нежности, а большую часть времени матери было совершено не до него. Он постоянно ощущал холод внутри себя — в любое время года, в любую погоду, но сейчас, когда он смотрел на Глеба, сидя рядом с ним на одной кровати, внутри у него было так тепло, как бывает только тогда, когда ты встречаешь родственную душу. Того самого человека. Ледышка у него в груди начала оттаивать, потом сошла с сердца ледяная корка — а дальше тепло распространилось по телу, огонек побежал по венам, и очень скоро на том месте, где до этого был окаменевший от холода пустырь, разгорелся настоящий пожар. Слушать Глеба было очень интересно — у него была необыкновенная жизнь. Он столько всего уже видел и в стольких местах был, столько пережил удивительного и странного, что Славе и не снилось. Он рассказывал о всяких трудностях, с которыми ему приходилось сталкиваться с такой легкостью, что его собственная жизнь казалась Славе серой и скучной. — Я, когда попал туда, понятия не имел, что это секта, — делился Глеб, а Слава слушал его с открытым ртом. — Я тогда в полнейшем невменозе был и в таком отчаянии, что, прикинь, позвонил по телефону, указанном в объявлении на первом попавшемся столбе — «мы помогаем зависимым», что-то такое. А когда понял — когда протрезвел — было уже слишком поздно, меня там живо в оборот взяли. Сегодня они ночевали в более-менее приличном месте — хостеле, который располагался близко к центру, в одном из переулков Старого Арбата. Контингент тут тоже был более приличный — меньше работяг и нариков, больше гостей столицы (даже парочка иностранцев имелась), а койка-место в мужском номере стоила около семисот рублей. Койка у них была одна на двоих, на втором ярусе, и сейчас они сидели на ней, скрестив ноги, и ужинали тем, что Слава с работы принес. От тех, кто находился в номере, их отделяла специальная шторка, длинный полог — и они словно оказались в своем мире, на другой планете, где не было чужих людей и их любопытных глаз. — Но, с другой стороны, если бы они меня не пригрели тогда, я бы, наверное, в каком-нибудь сугробе замерз, — Глеб совсем мало ел, в основном говорил — торопливо и оживленно. — Они меня в чувство привели, на таблетках с ломок вывели, даже капельницы ставили, так что они, конечно, большие молодцы. У них в любом случае было лучше, чем в последнем рехабе, куда меня сдали родители — там мы жили за городом в доме с решетками, который охраняли злющие собаки, и все время работали. Трудотерапией, знаешь, пытались нас вылечить, пиздец. Ну я как-то ночью отпросился покурить у надзирателя и бегом в чем был — за мной гнались эти собаки, а я через огромный забор перепрыгнул. На адреналине — два ногтя себе сорвал, а одна псина меня все-таки успела цапнуть. Глеб закатал штаны, продемонстрировал белесый широкий шрам на голени. — Их, кстати, очень быстро потом закрыли — приехали омоновцы в масках, всех положили лицом в пол. Очень много нарушений у них нашли, бывшие торчки нажаловались. — А из секты? — спросил Слава. — Ты тоже сбежал? Глеб кивнул, сделал глоток воды, готовясь продолжать, а Слава слушал, стараясь даже не дышать — жизнь, как приключение, как бесконечный поиск чего-то нового, как свободное падение в бездну. Это было то, чего он и сам хотел, то, о чем втайне мечтал — обычная жизнь, которой жили его ровесники, его совершенно не прельщала. Он чувствовал, что есть что-то не то, что лучшее — но другое! В обычной жизни выбора не так много: школа, если повезет — универ, если не повезет — шарага, но итог один — тупая, монотонная работа, убивающая душу, высасывающая из тебя все силы, потом семья, и снова работа — до тех пор, пока ты, измотавшись, не испустишь дух, завершив свой бег по чертовому колесу человеческой жизни. Все это навевало тоску и уныние, заставляло задаваться вопросами — и это все? а зачем это все? а оно мне надо? Слава не осознавал до конца, что все это время тоже чувствовал бессмысленность человеческого существования — осмыслил это только тогда, когда Глеб ему об этом сказал. — Я постоянно задавал им эти вопросы, — продолжал Глеб. — Те, что меня с самого детства мучили и на которые никто из взрослых не мог дать ответ. Психолог мне как-то сказала, что раз я думаю, что все бессмысленно, то значит у меня депрессия, и выписала мне АД, и все на этом — вопрос решен. А там, в секте, их же учат на всякие сложные философские вопросы отвечать, чтобы они могли вербовать себе новых сторонников, но до меня у них так и не получилось достучаться. А я хотел, понимаешь, мне реально хотелось верить им, я всей душой хотел быть как они — просветленным, умиротворенным, уверенным в своей правоте и в правильности устройства мира. Но что-то со мной, видимо, не так было, с самого начала, с самого детства не так — какой-то изъян, который не давал мне спокойно жить, все время гнал куда-то, заставлял сомневаться, надеяться, искать. Только наркотики заглушали этот вечный зуд, под ними я становился почти нормальным человеком — безвольным овощем, который довольствуется малым и многого от жизни не ждет. А там, трезвый, в конце концов, я даже сектантов заебал. Они сказали, что мне нужно молча верить, молиться и не рассуждать, а я на этом коврике для молитвы от скуки все время засыпал. В итоге я просто делал то, что они просили — помогал им по хозяйству, проводил душеспасительные беседы с наркоманами и алкоголиками, которые поступали к ним, как-то пытался убедить их завязать, хотя сам не верил, в то, что говорил. Я ждал, когда закончится зима — потому что это самое паршивое время для тех, у кого нет своего угла. Весной мы все вместе выехали на природу, на какой-то праздник — они славили апостолов, бегали по полям, радовались чему-то… Непонятно чему. Ну и я в первую же ночь шмотки свои собрал и свалил — по лесу до ближайшей дороги пришлось несколько часов идти, потом до Москвы на попутке. Очень быстро вернулся к той же жизни, что вел до этого. Иногда вспоминаю их — хорошие они все-таки были ребята. — А к родителям? — спросил Слава осторожно. — Ты в ту ночь не хотел попробовать вернуться? Почему им не позвонил? Ты же реально погибнуть мог. Про родителей Глеб не говорил почти никогда — только вскользь упоминал, что в детстве очень много с ними путешествовал и что они заставляли его заниматься тем, чем ему заниматься совсем не нравилось — вроде футбола и учебы в престижном лицее. — Нет, — на оживленное лицо Глеба словно упала какая-то тень. — Даже не рассматривал такой вариант. — Думаешь, они не помогли бы? Они что, совсем-совсем от тебя отказались? — Совсем, — ответил быстро Глеб, но, немного подумав, добавил: — Да даже, если бы они забрали меня — мигом сплавили бы в какой-нибудь очередной рехаб, где ты по четыре часа в день разговариваешь с долбанутым психиатором, где у тебя отбирают телефон и даже на улицу выйти не разрешают. Полное ущемление человеческих прав. Это хуже, чем тюрьма. Я бы там точно тронулся. — Тогда правильно, что не стал, — поддержал его Слава. — Они не имеют права так с тобой поступать. — Ну а ты как? — Глеб сменил тему — он всегда делал так, когда разговор касался чего-то, о чем ему не хотелось говорить. — Тебе здесь больше нравится? Лучше, чем на той квартире? — Да, намного, — Слава радостно закивал. — Народ такой, вроде бы приличный, и за порядком следят — совсем уж пьяных нет. А какая общая комната — видел? Там телек есть, огромная плазма, а еще кухня… И чай бесплатно можно пить. И стиральная машинка есть! — А мне больше всего знаешь что нравится? — спросил Глеб, глядя на него искоса. — Вот эта вот шторка. Он коснулся ее рукой, распрямил складки, закрывая их плотней, чтобы ни одной щелочки не осталось. — Дааааа, — согласился Слава. — Мне тоже! Он наклонился, чтобы Глеба поцеловать, а тот увлек его на себя, и Слава, который оказался лежащим на нем сверху, положил голову ему на грудь. Прислушавшись, он уловил биение сердца Глеба, почувствовал его под собой, и подумал о том, как оно — это сердце — ему бесконечно дорого, как важно и как много значит его спокойный, размеренный ход. — Я во многих местах за этот год ночевал, — сказал Глеб тихо. — Это одно из лучших. Тут классно. — Тебе тяжело было, да? — спросил Слава, у которого сердце сжималось при мысли, что Глеб был совсем один, и в этом одиночества кочевал по городу, отыскивая себе приют. — Поначалу тяжеловато было, — согласился Глеб. — Вернее, пиздец как тяжело, потому что до этого я был ну типа тепличным цветком, тропическим растением, которого выбросили на холод. Полагаю, что родители сильно удивились бы, узнав, что я все ещё жив, а не замёрз на улице и не сторчался. — Это так грустно, — Слава вдруг почувствовал вселенскую обиду и печаль — ему было больно при мысли о том, что его Глеба, такого хорошего и замечательного, могли так безжалостно выкинуть. — Ерунда, — отмахнулся Глеб. — Я же привык. Помотался и привык. — Мне так повезло, что я тебя встретил, — сказал Слава, ближе к нему прижимаясь. Он представил себя на месте Глеба — один на целом свете и некому помочь, и никому не нужен, и у него мороз по коже побежал. — Без тебя бы я пропал бы точно. — Надеюсь, что тебе не придется однажды об этом пожалеть, — произнес Глеб так тихо, что Славе пришлось переспросить — слов он не разобрал, но Глеб не стал повторять — отмахнулся и попытался привстать. — Научишь мне тому, что в метро сделал? — вдруг попросил Слава. — Ты обещал… Вчера они ехали по каким-то очередным делам в самый час пик, когда народ повалил с работы — с трудом втиснулись в вагон на Текстилях, чтобы доехать до Выхино — и Глеб прямо у него на глазах вытащил телефон из заднего кармана джинс какого-то типа. Слава обратил внимание на то, что Глеб, когда протискивался, этого парня за талию приобнял, и руки задержал, давая понять, что он не просто так, а с каким-то значением. И парень, немного смутившись, посмотрел ему в глаза, и Глеб свои не отвел — наоборот, он улыбнулся ему, чуть прижался грудью (вагон как раз в этот момент очень удачно качнуло), а в это же самое время непринужденным и легким движением достал телефон из заднего кармана. После этого он принялся неспеша протискиваться дальше, и на следующей станции они со Славой вышли, хотя это была еще не их. И хоть Славе совсем не понравилось метод, которым Глеб воспользовался, чтобы свою жертву отвлечь — он с этим пацаном чуть ли не в открытую флиртовал! — техника его все-таки восхитила. Глеб признался, что его научил этому один из его бесчисленных знакомых — друзей по притонам — но Славе такую науку преподать отказался. В конце концов, тот так достал его своими просьбами, что Глеб все-таки вынужден был согласиться, но при этом заставил Славу поклясться, что он не будет применять полученные навыки до того момента, пока Глеб ему не разрешит. Слава несколько раз повторил свое обещание, и только после этого Глеб достал кошелек, который тоже спиздил у какой-то дамочки в электричке несколькими днями раньше, и использовал как наглядное пособие. Он засовывал его то в передний, то в задний карман штанов, а Слава пытался его оттуда максимально осторожно извлечь. У него совершенно ничего не получалось — Глеб каждый раз его за руку хватал быстрее, чем у него получалось отдернуть. Сейчас они поупражнялись ещё немного — результаты были такими же неутешительными. Глеб продемонстрировал на Славе ловкость своих пальцев, и тот окончательно смешался и покраснел. Невесомые, воздушные касания рук Глеба к его телу возбуждали и будоражили — даже через одежду. — Ну и хорошо, что не получается, — обрадовался Глеб. — И не нужно тебе этого. — Но как же… Я бы тоже мог, — возразил расстроенный Слава. — Не надо. На нормальной работе работаешь, вот и работай. А остальное я возьму на себя. Ужин они уже к этому времени доели, и Глеб начал убираться в их маленьком, отгороженном от всех жилище — собрал объедки, салфетки, обертки и прочий мусор, стряхнул крошки, достал чистые вещи из рюкзака и дал майку и шорты Славе. — Иди пока в душ, — сказал он, спрыгивая вниз. — А я схожу кое-куда и скоро вернусь. — Не хочешь со мной сходить? — предложил Слава. — Потом, — ответил Глеб уклончиво. Добравшись до кровати после душа, Слава накрылся одеялом, под ним снял с себя шорты и майку и так замер, затаив дыхание. Он слышал, как дверь в комнату открылась и закрылась несколько раз — уставившись в шторку, Слава ждал, что вот сейчас она дрогнет, и за ней покажется Глеб. Но его не было так долго, что Слава уже начал засыпать — работа в кафе была по-настоящему изнурительной, и он очень сильно уставал. И вот, когда он уже почти провалился в царство снов и грёз, шторка разъехалась — Слава не успел отодвинуться, чтобы для него место освободить, поэтому Глеб сел на него сверху. Проморгавшись, Слава протянул к нему руки, положил их на бедра. Он заметил, что глаза у Глеба сверкают каким-то нездоровым блеском, а на лице застыла ухмылка. Хотел спросить, в чем дело, но не успел — Глеб наклонился и к губам его приник. Слава сразу почувствовал, что с Глебом что-то не так, догадывался, что тот принял что-то, пока он был в душе. Это уже не первый раз — вот только что Глеб был вроде как нормальный, разговаривал с ним, потом вдруг резко ушел куда-то, а вернулся уже совершенно другим. Дрожит как в лихорадке, а глаза у него странные — мутные, затуманенные. И не такие зеленые — каждый раз, когда с Глебом происходила такая метаморфоза, они сразу же темнели, углублялись. Возможно, это всего лишь иллюзия, которая создавалась за счет расширенных зрачков, но Славе от этого все равно было не по себе. Пока Слава думал об этом, Глеб разделся, залез к нему под одеяло, и теперь терся своей голой грудью и животом об его, покрывая поцелуями лицо и шею. По началу это были нежные, трепетные, неторопливые поцелуи и довольно целомудренные ласки, но очень скоро страсть начала нарастать так стремительно, что сдерживать ее стало почти невозможно. Несколько раз Глеб двинулся вперёд, вжался своим стояком в его, имитируя толчки — стараясь быть бесшумными при этом, даже одеялом не шуршать. То, каким горячим и твёрдым был его член, чувствовалось даже через ткань трусов, и Слава отчаянно прикусывал губы, стараясь стоны удержать. Руки Глеба были везде, казалось, они ласкают одновременно все его тело. И вот они оказываются у его лица — большим пальцем Глеб провел по его скулам, вискам, по губам, заставляя открыть рот и обхватить его. И Слава сделал это — он коснулся его пальца языком, представляя, что это явно подготовка перед чем-то большим. Ему понравилось то, как в ответ на его действия Глеб еще больше завёлся — он горячо выдохнул ему в шею и прижался ближе. Но и самого Славу тоже неслабо крыло — он зарылся пальцами в мягкие, пшеничные волосы, уткнулся в них носом, вдыхая уже знакомый и родной аромат, чувствуя, как губы Глеба скользят по его шее. Но когда рука Глеба опустилась ниже, прошлась по животу и проникла за резинку трусов, это была уже последняя капля — у Славы все же вырвался глухой, сдавленный стон. Глеб сразу же зажал ему рот ладонью. — Хочешь… Пойдем в ванну? — прошептал он и поцеловал уголок прикрытого века. Слава кивнул, дрожа от нетерпения, и Глеб с него слез — сел в угол кровати и начал разыскивать в складках одеяла их одежду. Кое-как нацепив ее на себя, перепутав между собой, они начали осторожно спускаться. — Иди первый, — тихо сказал Глеб, подталкивая Славу к двери. — Я сейчас приду. В этой огромной, старой, переделанной под хостел, «сталинке», было две ванные комнаты — одна занята, во второй Слава и закрылся. Он смотрел в забрызганное зубной пастой зеркало и себя не узнавал. Весь взбудораженный, щеки красные, глаза тоже блестят — не так, как у Глеба, но все же. Он сразу же стянул майку, чтобы они время зря не теряли, бросил ее на стиральную машинку, и открыл кран, чтобы умыться. Лицо горело, возбуждение не стихало. Услышав, как в дверь осторожно постучали, он сразу же к ней метнулся и повернул замок. Сделав шаг, Глеб захлопнул за собой дверь и притянул Славу к себе сильным, жадным порывом. Подтолкнул его к стиралке, посадил на нее, встал между его разведенных коленей и начал целовать. — Малыш мой, котеночек, — шептал он, прикусывая его шею и проводя пальцем по приоткрытым губам. — Хочу тебя… Ужасно сильно. Он дрожал, словно его бил озноб, осыпал поцелуями так жадно и торопливо, что Слава не успевал ему отвечать. Выгибался навстречу его губам, которые уже скользили по выступающим ключицам и плечам, прижимая Глеба к себе ближе. — Такой… Невинный. Мой ангелочек, — Глеб двинул вперед тазом, потерся о его пах своим твердым членом. Слава впал в какое-то гипнотическое состояние — ему было сейчас охуительно, просто невероятно хорошо, а Глеб опускался все ниже, оставляя влажные дорожки языком на его груди и животе. Вдруг схватил за бедра, сдернул его со стиральной машинки, и, опустившись на колени, стянул его шорты вниз. Глаза их встретились, и Слава тут же поднял свои к потолку — таким жадным показался ему взгляд Глеб, так возбуждающе он смотрелся, стоя перед ним на коленях у его члена. Он зажмурился, почувствовав как его головка погружается в горячий рот, как Глеб проводит по ней, лаская, языком, как крепко сжимает его бедра. Сам Слава вцепился пальцами в крышку стиралки так сильно, что на ней должны были остаться следы ногтей. В какой-то момент он откинул голову и простонал тихо — головка уже коснулась горла, а весь член оказался полностью погружен в теплый, влажный рот. Чтобы сохранить равновесие, Славе пришлось ухватиться за Глеба — в нем он искал свою точку опоры. Положил руки ему на плечи, провел ладонью по шее и взялся за волосы, прижимая голову чуть ближе, заставляя взять чуть глубже. — Ну как тебе? — Глеб на секунду оторвался от своего занятия, выпустил изо рта член и задрал голову, глядя на него. — Пожалуйста, — взмолился Слава. — Продолжай! Он продолжил, и очень скоро наступила долгожданная развязка — прошептав что-то бессвязное — ругательство вперемежку с выражениями восторга — Слава, вздрагивая от того, как губы скользят по его члену, будоража тысячи нервных окончаний, кончил. Перед глазами потемнело — он искусал себе губы, пытаясь стоны удержать, и руками снова в машинку вцепился, чтобы удержаться на ногах, которые вдруг стали ватными. Глеб проглотил, поднялся, подтянул ему шорты и подошел к раковине, чтобы рот прополоскать. Голова у Славы все ещё была как в тумане, но он все равно сделал шаг к нему на подгибающихся коленях, прижался со спины. Глеб повернул голову через плечо, а Слава впился в его губы поцелуем, заставил развернуться к себе лицом. — Понравилось? — хмыкнул Глеб. — Понравилось, да? — Очень, — прошептал Слава. — Я теперь тоже хочу сделать тебе. Глеб смотрел на него с интересом, словно прикидывая про себя стоит ли соглашаться. — Хорошо, — он немного Славу от себя отстранил. — Только мне надо… Сейчас, погоди. Он отошел к стиралке, достал что-то из кармана и начал на белоснежной крышке рассыпать. Кое-как распределив, наклонился и в себя вдохнул. — А мне можно? — встрял Слава. — Я тоже хочу. Глеб поднял голову и посмотрел на него — взгляд его был рассеян, тревожно-печален и расфокусирован. — Не, правда, — поторопился Слава, видя, что Глеб колеблется. — Я попробовать хочу. Все уже пробовали, а я ещё нет. Глеб усмехнулся — эта аргументация показалась ему забавной, а у самого между тем взгляд темнел, зрачок расширялся. Он смотрел на Славу, но в то же время сквозь него — и совсем его не видел. Он видел уже что-то совершенно другое, витал где-то в других сферах — он был не здесь, не в маленькой ванной в хостеле, не рядом со Славой. И тому ужасно хотелось догнать его и быть рядом с ним — и здесь, в реальном мире, и в том зазеркалье, где он находился сейчас. Глеб ему так и не ответил — он медленно сполз на пол и теперь сидел, откинул голову, привалившись к стиральной машинке. Взгляд стеклянный — вряд ли от него чего-то можно сейчас добиться. И Слава решил действовать сам, не спрашивая. Когда он впервые увидел, как Глеб употребляет, в первую секунду его это шокировало, но не из-за того, что он раньше этого не видел у других — видел, и не из-за того, что осуждал. Нет, просто он застал его неожиданно. Это было еще на другой квартире — туда они переехали после первой. Слава вошёл в комнату и увидел, как Глеб, который сидел спиной к нему, распрямляется, делая глубокий вдох. Он обернулся на звук резко открытой двери, увидел Славу и сильно смутился. Потирая переносицу, он убрал волосы, упавшие на лицо и попытался улыбнуться. Он не стал ничего объяснять, а Слава не стал спрашивать — зачем, если и так все понятно. Расчерченные полосы на столе перед ним, остановившийся взгляд, кривая ухмылка. Рядом сидели такие же торчки, с таким же оживленно-взбудораженным видом. До этого Глеб ни разу при нем не употреблял, не считая того, что он регулярно какими-то колесами закидывался, но для Славы не был секретом тот образ жизни, который он вел, еще до того, как у них все завертелось. Ну а после того случая Глеб вообще перестал скрываться и эту тему умалчивать, что сблизило их ещё больше. Славу это не пугало — наоборот, вызывало интерес, любопытство. Среди его друзей траву курили все, что-то более серьезное употребляли тоже многие. Сам Слава дальше не заходил, но хотел бы. Как минимум ему было интересно что такого в этот во всем нашел Глеб, какую истину, какие ответы. Ему не было страшно — Глеб, в его понимании, совсем не был похож на типичного торчка. Он рассуждал ясно и здраво, гораздо адекватнее большинства знакомых Славы, был достаточно умным и начитанным, выглядел хорошо и привлекательно, не считая синяков под глазами и довольно болезненной худобы. Славе нравилось слушать его истории и рассказывать ему про себя, нравилось, что он заботится о нем, спрашивает о том, хорошо ли он спал или ел. Нравилось, что ему не все равно. Что Слава для него что-то значит. Нравились его прикосновения, его поцелуи. Нравился он весь целиком и полностью, со всеми его недостатками. Да и недостатков-то у него и не было никаких, а на эту одну-единственную его слабость Слава с готовностью закрыл глаза. В самом начале он не почувствовал ничего необычного. «Не подействовало» — подумал он. Присел рядом с Глебом, который все еще продолжал находиться в нирване, но уже понемногу приходил в себя. Слава положил руку ему на бедро, бросил взгляд искоса, словно спрашивая можно ли дальше пойти, потом повел руку выше. Глеб в ответ положил ладонь на его лицо, притянул к себе. Долго смотрел ему в глаза — Славе показалось, что прошло очень много времени, потому что он залип, разглядывая зеленовато-болотную радужку — убрал ему волосы с лица, аккуратно за уши пряди заправил. Кажется, Глеб убедился в том, что теперь они со Славой на одной волне, на одном уровне запрещенного кайфа — Слава пока еще этого не понимал, но его уже начало накрывать. Голова была странно пустой, мысли вязкими, а во рту — совершенно некстати — пересохло. Глеб наклонился и поцеловал его в плотно сжатые губы — один раз, второй, третий. После каждого поцелуя смотрел Славе в глаза, рассчитывая там увидеть тень сомнения или нежелания, но глаза были пустые и не выражали никаких мыслей. Тогда Глеб провел большим пальцем по губам, заставил приоткрыть рот и опустил вниз резинку собственных шорт. — Ну давай, — обнажив свой стоячий член, он опустил ладонь с затылка Славы на его шею и довольно ощутимо сжал. Прикрыв глаза, Слава позволил ему себя наклонить. Он успел только облизать губы, как в них уткнулась головка члена, и открыв рот, он принял ее в себя. Рука Глеба снова переместилась ему на затылок и осторожно подтолкнула вперед, задавая ровный темп. Лаская языком твердый ствол — каждую его пульсирующую венку, Слава чувствовал, как он каменеет у него во рту. Брал все глубже и глубже с каждым разом, и очень скоро почувствовал, как уже упирается лбом в низ живота. Где-то на периферии сознания, он понимал, что в дверь настойчиво стучатся и уже не в первый раз, но даже если бы эту дверь начали бы выламывать, они бы своего занятия не прервали. Оба совершенно потеряли голову — у Славы возбуждение раскаленной лавой наполняло все тело. Он чувствовал, что удовольствие другого человека — дорогого ему человека, желанного, близкого, важного для него — в его руках (вернее, не столько в руках, сколько в другой части тела) и поэтому очень старался. Слюны начинало не хватать, и он несколько раз прерывался, чтобы не доставить Глебу дискомфорт. И вот, когда он в очередной раз хотел поднять голову, выпустить член изо рта и перевести дух, он почувствовал, как Глеб сильнее надавил ему на затылок, заставляя продолжить. Слава подчинился, но хватило его ненадолго. В тот момент, когда он почувствовал, что все, вот сейчас он точно должен прерваться, чтобы не задохнуться и не подавиться, Глеб застонал. Кончая, он оттянул голову Славы за волосы от себя, хотя тот был вовсе не против, чтобы он сделал это ему в рот, но все-таки послушно отстранился. Для первого раза и так было достаточно, и Слава сел рядом, утираясь, глядя на то, как по плоскому животу Глеба с черной татуировкой сердца сбоку стекают полупрозрачные капли. Когда Глеб вытерся, поправил шорты, Слава сразу же снова к нему приник — и тот ответил ему на поцелуй. Они вжались друг в друга, сидя на полу в этой маленькой ванной — кожа у обоих была горячая, шея и лоб влажные от выступившего пота — целовали и гладили друг друга. Славе казалось, что у него сердце сейчас выпрыгнет — так сильно и гулко оно стучало. Прислушиваясь к стуку сердца Глеба, Слава уловил, что теперь они бьются в едином ритме, и от понимания этого в груди у него разлилось приятное тепло. В дверь снова постучали. Глеб отозвался наконец — крикнул, что они сейчас выйдут, а сам снова к губам Славы приник. — Ты такой сладкий у меня, солнышко, — шептал он, гладя его по волосам. — И ты у меня, — Слава в ответ расплылся в улыбке — у него сердце замирало в такие моменты: когда Глеб называл его как-то ласково или что-то нежное ему говорил. Только получив это, Слава понял как сильно ему этого не хватало. Он, как оказалось, был до ужаса тактильный, и сейчас таял от удовольствия и ластился к Глебу, который без устали его гладил, трогал, обнимал, и осыпал прочими проявлениями нежности. — Ты как, в норме? — спросил Глеб, обвивая рукой его шею. — Да, — Слава кивнул. Он отлично себя чувствовал — взбудоражен немного и взвинчен, но это были приятные ощущения. — Все отлично. Лучше всех. — Мне нужно будет уйти завтра, — сказал Глеб осторожно. — С самого утра. Побудешь один? — Ну да, — Слава пожал плечами. А у него есть выбор? — Вообще-то я хотел бы пойти с тобой. Но… Вообще-то мне завтра на работу. — Вечером встретимся. Я тебя встречу, — пообещал Глеб. Он погладил склоненную к нему голову Славы. — Как обычно. — Буду ждать вечера, — прошептал Слава. — А теперь пошли спать, — Глеб встал, увлекая его за собой. Но перед тем, как открыть дверь, он оглядел его еще раз и усмехнулся — в спешке накинув майку на себя, Слава надел ее наизнанку. Они наскоро привели себя в порядок, закрыли кран, из которого все это время шумно лилась вода, заглушая их стоны и всякие сопутствующие их занятиям звуки, и вышли в коридор. Там уже стояли с недовольным видом две девушки, которые держали в руках полотенца и прочие ванные принадлежности. Они смерили их двоих — растрепанных, с покрасневшими лицами и блестящими глазами — подозрительным взглядом, но ничего не сказали. Благодаря наличию шторки они могли спать так, как им нравится — в объятиях друг друга. Глеб лежал на спине, обнимая Славу, чья голова лежала у него на плече, и нежно гладил второй рукой, убаюкивая. Они пролежали так в полусне-полубодрствовании всю ночь, не отлипая друг от друга. Утром Слава проснулся уже один — место рядом с ним еще хранило тепло человеческого тела. Он уткнулся лицом в подушку и одеяло до подбородка натянул, чтобы лучше чувствовать запах его одеколона. После работы Глеб за ним не пришел — напрасно Слава вглядывался в темноту пустой улицы, ходил туда-сюда перед кафе, скуривая одну за одной последние сижки. Обычно Глеб приезжал за ним даже раньше, и это ему приходилось ждать, когда Слава закончит — он сидел на лавочке в ближайшем сквере или заходил в соседний магазин. Никогда не опаздывал. В душе у Славы сразу же поднялась тревога — по правде говоря, эти внезапные исчезновения Глеба, эти длительные отсутствия, его сильно напрягали. Он не знал, где Глеб находится и чем занимается, но догадывался, и от этого было нелегче. Разумеется, что-то незаконное — и кто знает, дождется ли Слава его на этот раз или он растворится в этом городе дорог, словно его и не было никогда, словно он — это призрак, видение, а все, что было между ними — всего лишь прекрасный сон. Если он исчезнет, Слава вряд ли сможет его найти — у него даже нет его номера телефона. У него вообще телефона нет — он оставил его в то злополучное утро дома, когда сбежал — поэтому они могли только заранее договариваться о встрече, что, конечно же, было очень неудобно. Прождав энное количество времени на лавке возле кафе, Слава решил ехать в хостел — там, по крайней мере, остались его вещи, и следующая ночь точно была оплачена. Глеб объявился только под утро, было три или даже четыре часа — вбежал в общую комнату, где Слава сидел за одним из столов с краю, запыхавшийся, растрепанный. — Ты как, — он присел рядом на крутящийся стул, пытаясь поймать взгляд заметно расстроенного Славы. — Извини, что не пришел. Не смог. Не получилось, честно. — Понятно, — откликнулся Слава, хотя ему, разумеется, ничего не было понятно — чем таким важным Глеб был занят, что прошляпил их встречу. — Ты не ложился спать? — спросил Глеб участливо. — Нет, — Слава прекрасно понимал, что он бы глаз не сомкнул, дожидаясь Глеба, поэтому даже не пытался. Они замолчали оба. В комнате было темно — только свет от горящего экрана телевизора и от висящий под потолком гирлянды. — А я татуху себе сделал, — сообщил Слава. — Серьезно? — Глеб, который выкладывал всякие вкусняшки из карманов, застыл, услышав про тату. — Ага, — Слава продемонстрировал ему безымянный палец, на котором сбоку был выбит крошечный скейт. — Познакомился здесь с чуваком, который делает. Он сюда на какой-то фестиваль для татуировщиков приехал. Мы с ним разговорились, и он мне набил. — Ни фига ты, — удивился Глеб. — Шустрый. Хочешь есть? — Нет, не хочу, и мы… Мы с тобой можем парные татуировки сделать, — предложил Слава. — Пока он здесь. Он еще пару дней точно будет. Я думал над эскизом, над тем, что это может быть… Что-то из узоров? Или какие-нибудь слова? — Эй, притормози, — усмехнулся Глеб. — Куда ты гонишь так. Сегодня парные татуировки, а завтра что? У нас с тобой и так ускоренная программа — в первый же день начали жить вместе. Услышав такие слова, Слава загрустил — он смотрел на сложенные на столе руки и молчал. Ему не казалось, что они как-то особенно торопятся — к тому же, жизнь так коротка, зачем ждать? Или Глеб в нем не уверен? Нет, скорее он не уверен в собственных к нему чувствах. — Еще с кем-нибудь познакомился? — спросил Глеб, желая его расшевелить. — Ну да, — признался Слава нехотя. — Вон с тем пацаном, который день и ночь сидит возле телека. Он кивнул в сторону — парень и сейчас сидел на диване, поджав ноги под себя, уставившись невидящим, уставшим взглядом в экран. — Он из Свердловска, фирма, в которой он работал, разорилась, и он решил приехать развеяться в Москву, а в итоге целыми днями безвылазно сидит в хостеле, и на улицу даже не выходит. Говорит, что у него эта… Депрессия, вот. Сил нет даже с дивана встать. И желания. — Понимаю, — кивнул Глеб. — Бывает такое. Он бросил взгляд через плечо на загадочного парня, который никаких признаков жизни не подавал — он даже не разговаривал ни с кем почти, вот только со Славиком впервые разговорился. — А сегодня въехало целое семейство, — продолжил рассказывать Слава. — Заняли всю кухню, готовили борщ, пирог какой-то, представляешь — расположились как дома у себя. Они откуда-то с Урала — они сказали, но я не запомнил… — Ты расстроен? — спросил Глеб. Под столом он положил руку ему на колено. — А ты сам как думаешь? — Слава надул губы обиженно. — Ты пропал на целый день. Обещал, что приедешь и не приехал. Не хочешь — не приезжай, я же не просил, никто тебя за язык не тянул. Но ты обещал, и я ждал. Ждал, что ты приедешь. — Извини, малыш, — прошептал Глеб. — Срочно изменились планы. Зависит не от меня. И я не мог никак тебя предупредить. Зато теперь всегда смогу точно, — он положил на стол перед Славой телефон. — Я ездил сегодня, сдал тот, который у чувака в метро вытащил. Он же с паролем, все такое, поэтому я не мог его оставить — там сидят специалисты, пусть они разбираются, у них свои фишки. Не получится, пустят на запчасти. Слава смотрел на телефон, не отводя взгляд. — А этот, скорее всего, тоже спизженный, но уже вскрытый, очищенный. Это старая модель, да, но это пока максимум, что я могу позволить. — Зачем, — Слава все еще смотрел на мобильник — тот, который у него дома лежал, был гораздо, гораздо хуже. — Это же дорого. Зачем ты… — Чтобы мы с тобой не теряли друг друга, — Глеб под столом нашел его руку и в своей крепко сжал. — А еще завтра поедем, купим тебе что-то из одежды. Ты же не можешь все время ходить в моей — мне не жалко, но она тебе велика, неудобно… Да и кроссы новые нужны. Помнишь, я тебе рассказывал про чувака, который пол «адика» вынес? Поедем к нему. Слава не находил слов — в горле пересохло совсем как прошлой ночью, когда они остались в ванне наедине. Руке, которую Глеб сжимал в своей, было очень тепло. — Отказы не принимаются, — предупредил Глеб, едва только Слава открыл рот. — Это просто нужно, и все. Без каких-либо условностей. Свободной рукой Слава залез в карман штанов, достал оттуда сложенные деньги и положил перед Глебом на стол. — Что это? — настала его очередь удивляться. — Я получил зарплату. Возьми. Это все твое. — Зачем? — возмутился Глеб. — Это твое все. Ты заработал, пусть у тебя и будет. — Нет, пусть будет у тебя. — Если ты думаешь, что ты что-то должен мне, если ты так пытаешься отдать долг… — Никакой долг я отдать не пытаюсь, — возразил Слава. — Все равно здесь бы не хватило. Просто отдаю тебе, хочу, чтобы они были у тебя. — Но это твои деньги. — Нет, не мои, — покачал головой Слава. — Они наши. Оставь их у себя и распоряжайся так, как считаешь нужным. У тебя это отлично получается. Будешь вести наш общий бюджет. Возражения не принимаются, — оборвал он Глеба, который пытался высказать какие-то сомнения на этот счет. — Иначе я тоже буду возражать. Глеб покачал головой, улыбнувшись. — Давай не будем возражать друг другу, хорошо? — спросил осторожно Слава. — Согласен, — кивнул Глеб. — Хорошо. Они вдвоем вышли в коридор, где не горел свет, и Слава хотел обнять его и поцеловать даже, потому что очень сильно соскучился, но Глеб как-то резко от него отшатнулся. — Иди спать, — прошептал он. — Схожу в ванную и скоро приду. Он не был как-то особенно обьебан, но видно было, что он очень сильно устал, и Слава не стал приставать к нему ни с расспросами, ни с ласками или поцелуями. Когда Глеб лёг рядом с ним, он просто прижался к нему, свернулся клубочком у него под боком и сразу же заснул, чувствуя, как нежно Глеб гладит его руку под одеялом.