Двойная реальность

Откуда-то снаружи через настежь открытое окно раздался шум заведëнного автомобиля. От порыва ветра зашелестели полупрозрачные лëгкие занавески. Приоткрываю глаза и, оглянувшись, тяжело выдыхаю. Я, конечно, знала давно, что являюсь на всю голову ненормальной, но не думала, что настолько. Ибо стоило только мне открыть глаза и узреть перед собой не маленькую медицинскую каморку, где пришлось уснуть после нескольких часов ночного дежурства в больнице Шиганшины, а собственную комнату в российской квартире — мне отчего-то так взгрустнулось, что прям до морального опустошения. На диване с боярским видом звёздочкой развалился кот, повсюду валялись мои шмотки, а за окном давно был поздний вечер. И посреди всей этой красоты развалилась я — уснувшая прямо за столом на неудобном стуле, отлежавшая и отсидевшая себе все части тела, уставшая и недовольная. Я подняла голову с поверхности стола, мигом скривившись от пронзившей шею боли, и заторможенно оглядела собственное обиталище. Пустая квартира, жителями которой являлись только я, Куська и мой кактус на подоконнике, вдруг вызвала неожиданное отвращение, тихо заклототавшее внутри. Я испугалась. Испугалась собственной реакции. Почему вдруг во мне поднялась такая волна негатива? Возвращаться из сна назад в реальность стало для меня не облегчением, а некой пыткой, и когда я почувствовала это — по всему телу предательски побежали мурашки. Почему я так реагирую? Разве не легче мне жить в реальности, где нет таких больших угроз для жизни, нет титанов и мне не надо штопать окровавленных людей после вылазки? Казалось бы — сиди, живи спокойно и рисуй на заказ, как ты делала это раньше, а ведь совсем недавно тебя это вполне устраивало. Почему вдруг подобный образ жизни вызвал во мне тошноту? У меня свободный график — как раз то, о чём мечтают многие работяги, я могу спать, сколько хочу, делать то, что хочу. Чего мне ещё не хватает-то? — Крыша едет, — бормочу под нос, потом озадаченно и заторможенно потирая лоб ладонью. — Точно едет крыша... Все пережитые ощущения вновь притупились, поблëкли, стали напоминать кадры просмотренного сериала. И даже кровавое зрелище полуживых солдат, маячившее перед глазами, уже не вызывало мурашки. Поднимаю отчего-то ослабевшие руки повыше, на уровень груди, и опускаю голову, смотря на собственные ладони. Белый маникюр на ногтях, который надо уже переделать, обычная кожа без ссадин и подобных увечий. А ведь этими руками я зашивала чужие раны. Иголкой и ниткой, хотя в реальности даже пуговицу нормально пришить не могла. Хотя, делала это я не этими руками, а другими — с подстриженными под корень ногтями, с довольно грубой кожей, покрытой случайными царапинами. — Неужто точно шиза началась? — спрашиваю у себя же самой и как-то невесело хмыкаю. В титаньем сне в моей жизни была динамика. Там я была энергичной девчонкой, там мне был доступен адреналин, движение. Да даже сама учёба медицине под начальством Джозефа поднимало во мне осознание собственной важности. У меня появился шанс не быть серым пятном, а стать человеком, от которого будут зависеть люди — и это меня влекло. Меня даже не пугала жестокость той атмосферы. В реальной жизни я будто остановилась в собственном развитии. Меня душила реальная обстановка, душило отсутствие того движения, которое было мне доступно во снах, куда я порой переношусь. И стоило только мне вновь оказаться в своей квартире, тут же захотелось обратно. И это желание вернуться меня напрягало, ибо я, можно сказать, хотела вновь погрузиться в мир, которого не существует. Я не воспринимала его реальностью, а скорее с интересом погрузилась в сюжет, словно при просмотре интересного сериала, где в главной роли была я. Помнится, недавно говорила, что с моим серым и неинтересным образом жизни про меня никогда не сняли бы фильм или не написали бы книгу, а тут вдруг я почувствовала интересную динамику происходящего — там, во сне, в титаньем мире. Я считала это явление порождением воображения моего собственного мозга. Человеческий мозг используется всего на пять процентов своих возможностей, поэтому происходящее меня хоть и пугало в какой-то степени, но я не считала это чем-то сверхъестественным. В мою голову не пришли ни перерождение душ, ни существование неких других измерений. Я считала, что проблема во мне. В моей бурной фантазии или прогрессирующей шизофрении.  Сколько бы я ни читала статей в интернете, ничего дельного не находила, а к психотерапевту обращаться медлила, ибо подобное явление, в принципе, не влияло на мою жизнедеятельность. Со стороны я просто засыпала и просыпалась, как и все люди, однако как объяснить, что за этот промежуток я переживаю несколько дней, а то и недель там, в собственном сне? Другой причиной моего нежелания идти проверять психику было то, что мне в какой-то степени даже нравилось проводить жизнь вот так — динамично, в том мире. Воображаемом. Можно сказать, я надолго погрузилась в сомнения. Однако меня влекло назад, обратно в титанью вселенную, и каждый раз, засыпая, я надеялась проснуться там, а не в собственной квартире. Всë будто поменялось местами. Когда вся эта путаница случилась со мной впервые, я точно так же засыпала там, надеясь проснуться в реальности. Теперь же происходит с точностью до наоборот. Скучная, серая, неинтересная жизнь, которую я приукрашивала лишь собственными рисунками. Друзей не было — был лишь Сергей, но он оказался слишком занят в Токио и не мог найти подходящего времени для привычного созвона со мной. Пару дней я была в странной апатии — сидела дома, не вылезала на улицу и пользовалась доставкой. Лежала на диване вместе с котом, листала соцсети, ощущая бесполезность потраченного времени. Хотелось вновь стать тем медиком Марией. И моё желание наконец исполнилось, когда я, открыв глаза, увидела треснутый обшарпанный потолок комнаты больничного корпуса. Странная волна радости всколыхнула моё нутро, взбудоражив меня, и я бодро вскочила с кровати, оглядывая окружение и себя саму. На мне была какая-то уж больно свободная рубашка, кажись больше мужская, однако служащая мне ночной сорочкой. Одежда эта сидела на мне подобно платью, однако на ладонь выше колена, но неудобства это никакого не приносило. На голове привычное гнездо взъерошенных волос; руки быстро нащупали довольно твёрдый пресс на животе, и я, радостная до потери сознания, подскочила к зеркалу, видя перед собой угловатую восемнадцатилетнюю девочку-медика. Какое странное чувство вдруг поселилось во мне. Будто эта девочка-медик стала мне ближе. — С возвращением! — весело подпрыгнула я, захлопав в ладоши, чувствуя неимоверный прилив сил. Да я горы могу свернуть сейчас от бешеного количества энергии, пульсирующей по всему организму! Ну, или же шею, но это можно опустить. Я перевела взгляд на календарь — с момента вылазки уже прошла целая неделя, и в моей голове тут же пронеслись все воспоминания. Солдаты продолжают зализывать раны, в нашем медкорпусе полно пациентов, однако из Шиганшины мы все уже вернулись — и разведчики, и медики. Как оказалось, в обычных больницах пациенты-разведчики не всегда приветствовались, именно поэтому солдаты этого военного подразделения полное лечение проходили в медицинском корпусе родного Штаба — здесь все медики с поразительным вниманием относились к пациентам и никогда не обращались с ними грубо. Когда я узнала, что разведчиков в больнице Шиганшины оставлять неразумно и даже небезопасно, у меня был долгий ступор и шок. — То есть как? — вопросила я тогда у Джозефа, подëргав его за рукав, как ребёнок. — Разве не разумнее их оставить здесь, а тех, кто не вместился, распределить по мелким медицинским пунктам? Их ведь иначе долго перевозить придëтся в повозках! — Всë не так радужно, Корсак, — вздохнул Джозеф, глядя мне в лицо, слегка опустив голову. — Конечно, перевозить раненых — скверное дело, но и оставить их здесь мы тоже не можем. Честно сказать, — он приобнял меня рукой за плечи и наклонился ближе, заговорщически продолжив: — в больницах не очень жалуют солдат, вернувшихся с вылазки. Не говорят об этом прямо, правда, но отношение местных к ним совершенно другое — врачи халатно их лечат, всячески дискриминируют, грубят... В общем, сплошное фу, — кудрявый скривился. — А это отражается на состоянии пациентов, как на физическом, так и на психическом. А травмировать бедных наших детишек ещё больше нельзя. Джозеф иногда называл разведчиков «детьми» или «детишками», как мама-квочка, хотя в рядах солдатов было полно тех, кто старше его чуть ли не на десяток лет. — Они охерели там? — довольно громко брякнула я, не удержавшись, переполняясь праведным гневом. Мы с Джозефом тогда стояли посреди коридора больницы Шиганшины, и кудрявый, услышав мою грубую фразочку, тут же шлëпнул меня пальцем по губам, мельком оглянувшись по сторонам. — Дубинушка, чего ж ты так орëшь постоянно? — шепнул он мне, потом глазами указав на проходящих мимо местных врачей. — Я ж тебе уже говорил, фильтруй базар в зависимости от места нахождения! Мы на вражеской территории сейчас. — Вражеская территория — за стенами, — хмуро проговорила я, однако тон голоса сбавила. — Эти мухоморы лечить людей должны вообще-то! — Они и лечат, — Джозеф повëл плечом. — Только не наших. — Да как они могут вообще быть такими свиньями?! — зашипела как злая кошка, ибо в голове не укладывалась такая наглость. — Разведчики народу служат, а они!.. — Да-да, Корсак, я понимаю весь твой праведный гнев, — быстро проговорил Джозеф, ободряюще потерев ладонью моё плечо, всë ещё меня обнимая одной рукой. — Будь моя воля, всех бы здесь крапивой выпорол. Однако это не в моих полномочиях, а жаль, — он горестно вздохнул, будто раненый этим фактом в самое сердце. — Вот поэтому Эрвин, как только дорвался до офицерского звания, нашептал Шадису совет, а тот распорядился расширить территорию нашего медицинского корпуса, расширить список нашего оборудования и произвести набор медицинской команды. Теперь у нас там не просто медпункт, а настоящая больница, девочка. «И опять благодаря Эрвину, — думается мне после этих слов. — Когда ж он уже займëт место командира?» — У наших врачей к разведчикам отношение другое, — проговорил Джозеф с долей самодовольства. — Да и вообще у медиков и солдат в нашем Штабе крайне тесные отношения. А поэтому первоклассное и бесплатное лечение им обеспечено. Не оставлять же наших детей с этими говное... — он покосился на проходящего мимо врача, — кхм, милыми господами с широкой душой. — Насрать бы им в эту широкую душу, — опять брякнула я от чистого сердца, за что получила тычок в бок и тихий смешок кудрявого. Местный народ меня до глубины души удивлял — они так чистосердечно постоянно поворачиваются задом к части армии, что плеваться ядом хотелось. Разведчики действительно доброй славой не блистали — люди были недовольны тем, что их налоги «вникуда уходят», а разведчики эти целыми отрядами мрут за стенами. И такая эгоистичная стадная позиция меня неимоверно раздражала. Эта «дурная слава» Разведки распространялась даже на медицинскую помощь — многие врачи нос воротили от солдат. Именно поэтому Эрвин когда-то подтолкнул командира организовать независимую полноценную больницу на территории Штаба. Сделал он это для того, чтобы обеспечить разведчикам дóлжную медицинскую помощь. Всех больных перевезли в итоге на землю родную — на территорию Разведки. Определили по палатам, без всякого вынужденного размещения в коридорах, и, наблюдая за нашими медиками, я поражалась их бдительности и заботе. Эти люди в рабочих халатах, постоянно косо смотрящие на меня, никак не находящие в себе силы принять меня в свой коллектив, с другой стороны оказались хорошими профессионалами, которые трепетно пекутся о состоянии местных солдат. «Они так к ним внимательны, — думалось мне, когда я видела, как часто проводились осмотры раненых, как дежурящие возле палат врачи никогда не сходили со своего поста даже ночью. — Медики здесь настоящая поддержка для всей армии... Почему ж ко мне у них совершенно другое отношение?» В медкорпусе кроме Джозефа, Дюка и Анабеллы с Рейном у меня приятных знакомых не наблюдалось совсем. Остальные врачи относились ко мне настороженно и снисходительно — училась ведь я с абсолютного нуля, и очень многие не понимали мотивацию Джозефа. Они не понимали, почему такой гений медицины, который в свои тридцать с хвостиком прославился на все стены и которого знают даже в столице, взял себе в ученики такое убожество типа меня — забитую, как дворовая собака, девчонку из Подземного Города, которая даже шприц в руках держать не умела. Они не понимали. Этого не понимала и я сама. Возможно, этот же вопрос немного интересовал даже Дюка, которому не до конца были понятны мотивы старшего братца. И один лишь Джозеф хранил таинственное молчание и ничего пояснять не собирался. А постоянным его объяснением было: «У меня сработало чутьë», однако вряд ли в это можно было верить. Всë-таки, вокруг были кандидаты на место его ученика куда лучше меня. А он всë равно остановил свой выбор на мне. И хотя я уже умела оказывать мизерную помощь, это не делало мне чести — такому учатся ребятишки и помладше меня в первые же полгода-год обучения. Вместе с медиками сторонились меня и солдаты, не считая Эрвина, Майка и Ханджи с Моблитом. Я была будто чумная для них — до сих пор, хотя больше двух месяцев прошло. Сдаваться из-за этого мне, в принципе, даже в голову не приходило, да и Джозеф неустанно повторял мне, что я ещё утру всем нос. Мне в это слабо верилось, но никогда я не буду тормозить из-за чужого мнения и сделаю всë назло. Наверное, только мой упëртый, порой безрассудный и колкий характер помог мне нормально существовать в такой среде. Я продолжала носиться с мелкими ранами и повреждениями, почти никак не дëргая Джозефа, ибо он дал мне пинка и выпустил в свободное плавание со словами: «Девочка большая, шить умеешь, штопать раны — тоже, вот иди и работай». Он дал мне полную свободу, и я упивалась этой свободой, чувствуя, что могу делать хоть что-то — я осматривала приходивших солдат, следила за их состоянием. И то, что я приношу пользу, неимоверно радовало меня. Одевшись, я расчесала волосы и заплела их в косицу, затем с настроением до небес спустившись вниз, прямиком на улицу. Это были довольно спокойные деньки, идущие своим чередом — всё ещё отходняк после вылазки. Никаких неожиданностей не происходило. Однако количество солдат заметно уменьшилось, их ряды на утренних построениях поредели — теперь нужно ждать ближайшего кадетского выпуска. А я неслась в конюшню, дабы собрать Кондрола для поездки до озера. Как оказалось по воспоминаниям, в первое же утро после возвращения в Штаб я упрямо собрала последнюю смелость и решилась повторить свою поездку по скалистой тропе. Мне понравилось мотаться вокруг озера, но для этого пришлось преодолеть весь тот путь ещё раз. А потом это постепенно начало входить в привычку. Каждое утро я выбиралась на своеобразную прогулку вместо зарядки. Кондролу подобный график тоже на пользу пошёл, и он, стоило только ему услышать мои шаги, тут же радостно зафыркал в предвкушении. — Привет, мой сладкий, — засюсюкалась я с ним, забегая в денник. А конь радуется мне, как собака хозяйке, и мне приятно это. — Не скучал тут? Ну пошли, пошли, пробежишься. Когда я распахнула дверцы денника и вывела мерина в широкий коридор между отсеками, то услышала уж слишком громкий лошадиный фырк со стороны отдела, где стоял Август. Зная его непростую натуру, на ум пришло одно — он был там не один, ибо в одиночестве редко когда подаёт голос, так как довольствуется этим одиночеством с особым удовольствием, зато буйствовать начинает, стоит кому-либо подойти к его обиталищу. Однако вместо недовольства в интонации лошади сейчас я услышала странную радость и с настороженным интересом навострила уши. Никаких других шорохов до меня не долетело, а лошадиные фырканья, в принципе, стихли, но во мне всколыхнулось предположение, кто же именно сейчас тусовался с Августом — даже не предположение, а уверенное утверждение. Август сошёлся только с жопошником, а значит, понятно, кто именно сейчас в его деннике. — Сваливаем, — тихонько шепнула я, утягивая Кондрола за собой на свет Божий, боясь, как бы это темноволосое золотце не услышало меня. — А то вылезет опять, как жаба колодезная, откроет свою ротяру да начнёт квачить. По-тихому мы с конём так и смотались из конюшни подальше, и Кондрол, словно поняв меня, даже старался будто потише стучать копытами по каменной дорожной плитке. Уж как бы я ни сочувствовала Леви, как бы я ни пыталась понять его и проникнуться его потерей друзей, он как был мудозвоном — так им и остался, словно никакие тяготы жизненные не смогут сбить его с пути истинного говнюка. Вот как бы ни хотела я смягчиться, попытаться с ним как-то сдружиться — этот привередливый пердак делал абсолютно всё, чтобы между нами отношения были, как у кошки с собакой. Лаялись мы с ним с удивительной регулярностью и упорством двух баранов, которые новые ворота между собой поделить не могут. Однако, чтобы не делать вид, что всё так плохо, можно сказать, что грызлись мы с помощью сарказма, иронии и насмешек, никогда друг на друга голос не поднимая. И вообще подобные разговоры были у нас чем-то сродни ежедневному приветствию, причём петушились друг на друга мы с явным удовольствием, словно больше нам некуда было выплеснуть свои внутренние яд и желчь. А уж с момента смерти Фарлана и Изабель Леви стал ещё более колючим, чем раньше. Как бы он ни пытался это скрыть, он был разбит, как-то мирясь со своим внутренним отчаянием и пытаясь сжиться с мыслью, что он остался один. Силуэт его фигуры вечно был окружëн аурой скорбящей боли, на первый взгляд напоминающей мощную агрессию, однако мне было предельно ясно, что таким образом он прячет своё горе. Закрывается от всех, отстраняется. Напоминает кактус с большими иголками, лишь бы не показывать всем свою израненную и до болезненного звона пустую душу. «Тебе ведь больно, — думала я, порой наблюдая за молодым человеком, который усиленно держал свою маску стали и непоколебимости. — Причём очень больно...» Я его понимала — сама была такой. Внешняя оболочка никак не сравнится с тем, что творится внутри. С виду он был каменным, хотя внутри точно разрасталась смертельная чëрная дыра, высасывающая все силы. Однако почему-то я понимала этого парня не просто из-за защитной маски. Будто мне пришлось тоже пройти через нечто подобное — через потерю близких людей, причём не в плане предательства. Словно я уже сталкивалась со смертью. Но в реальности у меня все были живы... В реальности я никого не теряла. «Боюсь представить, какая история прошлого у меня здесь», — думалось мне, хотя никаких воспоминаний из своего подсознания я достать не смогла. А Леви, видимо, чтобы отвлечься, сделал из меня козла отпущения, при каждом удобном и неудобном случае вставляя своё «вяк-вяк». А я, несмотря на свою жалость к нему, смело кидала ему ответки, втайне боясь когда-нибудь за свои слова и выходки получить от него в бубен. Однако именно из-за моей готовности держать оборону, видимо, Аккерман и прицепился ко мне, как банный лист к заднице, и в итоге мы вдвоём напоминали двух ядовитых змеюк, которых хлебом не корми — дай разосраться друг с другом. Оба были колючими в равной степени, одинаково упëртыми и твердолобыми. И хоть внешне Леви казался суровым, как залежалый пряник, умением язвить с каменной хлеборезкой явно обделëн не был. А я, Машка, по своей натуре была девкой взбалмошной, которая за словом в карман не полезет, поэтому все выпады я отфутболивала, раззадоривая индюка на продолжение этих тупых игр. В то же время Леви удивительно быстро сошёлся с Эрвином, чему я очень и очень удивляюсь до сих пор. Зная о том, как жопошник ненавидел белобрысого майора до посинения, намереваясь его грохнуть, я только диву давалась, наблюдая за тем, как Аккерман перестал крыситься в сторону Смита. О том, что произошло на вылазке между ними, я понятия не имела — никто из них мне об этом не говорил, хотя мне было любопытно до невозможности. Однако жопошник стал полностью вливаться в солдатский коллектив, хотя и держал определëнную дистанцию, наконец начав себя чувствовать среди военных сродни рыбе в воде. Даже с остальными солдатами начал контактировать — видела я, как он с одной девахой базарил, низенькой и миниатюрной. Ну прям солнышко и одуванчик со стороны, однако деваха эта — Петра Ралл, которая может вмазать так, что лететь будешь долго и далеко. Она пару раз попадалась мне на глаза, вдобавок попала ко мне с какой-то незначительной травмой — по характеру девка с подвохом, имеющая внешность невинной овечки, ласковая и мягкая, ещё и болтушка, но солдат она бравый. Однако в тот момент, когда я со стороны наблюдала за их с Леви разговором, меня кольнула странная иголка досады, словно под прямым углом попавшая под кожу. С Петрой жопошник говорил адекватно — не дерзил, не язвил, не крысился и сарказмом не брызгался, нормально поддерживая разговор. Петра улыбалась, а я только в непонимании голову наклоняла, смотря на всё это с явным непониманием. И вот почему он ведёт себя так по-козлиному только со мной? Может же ведь быть адекватным, так почему на меня его адекватность не распространяется? Его вечное жабье кваканье в мою сторону ну никак не идёт в сравнение с тем, как по-человечески он разговаривает с той же Петрой. В чём прикол? Неужели мы с Петрой такие разные в его понимании: она, значит, человек нормальный, к которому и обращаться нужно по-нормальному, а я — да так, дурнушка, за злостью которой наблюдать весело? Оборзел что ли, чертила рогатый? Или дело не в нём, а во мне? — О, а вот тут надо тормознуть, — обращаюсь я к себе, приостанавливая мыслительную деятельность. В моей голове щëлкнуло, заставив меня тут же отбросить подобные размышления. С какого фига я задаюсь подобным вопросом только из-за поведения какого-то засранца, который однозначно не заслуживает чести быть причиной моих самокопаний? Подобные «умные» мысли надо вовремя тормозить, ибо для себя самой я должна быть шикарной, и ничего в себе ради какого-то жопошника менять уж подавно не собираюсь. Не моё дело, какие там у него тараканы в башке, а уж сравнивать себя с другими девушками — дело гиблое и подлое, ибо каждая девушка заслуживает здесь моего уважения. Раз уж Леви выбирает такие разные для меня и Петры стили общения — что ж, дело его, а я из-за этого загоняться не должна, ровно как и не должна недолюбливать Петру. Эта девушка, которая вдобавок является бравым солдатом, никак не заслуживает недовольства с моей стороны только из-за какого-то постороннего парня. Проведя подобный анализ происходящего и собственных мыслей, я успокоилась. Уж не позволю я какому-то индюку путать меня — слишком много чести. Тем более, мы друг для друга никто, в принципе. А сцена в больнице Шиганшины — это так, исключение. Поэтому поведение Аккермана перестало вгонять меня в тупик, и никакой досады больше я не ощущала. Всё-таки людские отношения — дело крайне сумбурное и непонятное, ибо та же Петра с улыбкой разговаривает с Леви, в то же время активно петушась с неким Оруо, который её порой доводит до ручки. Так что, здесь всё относительно, и эта относительность меня волновать не должна — люди приходят и уходят, а я у себя одна, и я не позволю себе накручивать нервы. — Вот и правильно, — хохотнула я, уже привычно держась в седле. Поездка на лошади по маршруту до озера окончательно приводит меня в порядок вместо утренней зарядки. Каким бы говнюком ни был Леви, но только благодаря ему я набралась смелости поехать по этой дороге — иначе бы тухла в Штабе всё это время. В итоге наши шалости «в слабо» на нас обоих положительно повлияли — Леви сошёлся с Августом, а я стала лучше ездить верхом и обзавелась любимым маршрутом. Однако эти же шалости могли на самом деле кончиться не так весело. Мы оба могли свернуть шею, пойдя на поводу друг у друга. Опасность этих глупых игр омрачала весь полученный адреналин. Внезапный шум позади заставляет меня проморгаться и прислушаться. Навострив уши, улавливаю топот копыт и напрягаюсь. — Только не это, — срывается с губ, когда голову пронзила мысль о том, кто же едет следом за мной. Ну кто же ещё может ехать к озеру через скалистую тропу? Вспомни заразу — вот она сразу. Стоило только мне вспомнить о его величестве жопошнике, так его постная рожа тут же замаячила на горизонте — этот хрен упорно преследовал меня на своём Августе, неумолимо догоняя. Чёрная лошадь внушительной тенью следовала прямо за моим Кондролом, а у меня вырывается обречëнный стон. — Ну и за что? — улетает в пустоту риторический вопрос, полный глубокого мучения. И вот какого чёрта эта сероглазая прелесть вылезла из конюшни следом за мной? Не сидится ему в Штабе, что ли? Почему именно сейчас, мать его за ногу? Август обладал особой грацией, особенно повинуясь сидящему в седле наезднику. Норовистый конь принял Аккермана с поразительной преданностью. Мельком наблюдая через плечо за солдатом, ловлю себя на мысли, что данная картина имеет довольно красивый характер, однако тут же фыркаю. Вот ведь жопошник... Вроде мы оба из Подземного Города, почему ж внешностью только тебя наградили? Пока первый месяц проживания здесь я была похожа на облезлую мышь из подворотни, ты во второй же день своего появления уже показал, что на мордаху у тебя никаких недостатков не наблюдается. Кроме вечного недовольства, разумеется. — По твоей лучистой улыбке вижу, как ты рада меня видеть, — сказал Леви, пристроив Августа рядом с моей лошадью, пока мы в одинаковом темпе тащились до озера. К слову, рожа у меня была наимрачнейшая. — Поражаюсь твоей внимательности, дорогой, — моё лицо украсила язвительная улыбка, похожая больше на крысиный оскал. Тем временем жопошник вдруг тихонько чихнул из-за какого-то пушкá, зацепившегося за его ровный нос, а я чуть не заржала в голос от комбинации сурового образа Аккермана с его тихим «аптьхи», что аж подавилась. — Сударь, ваш прекрасный чих сразил меня в самое сердце! Чихаешь, как котëнок, аха-ха, будь здоров! — И тебе не сдохнуть, — мрачно отозвался он, смерив меня таким взглядом, будто вжился в роль кота и собирался выцарапать мне глаза. Так тихонько чихать даже я не умею, поэтому ещё полминуты подхихикивала себе под нос, постоянно ловя на себе его морозные и могильные переглядки. И опять мы как две змеюки, всё крысимся друг на друга. И вот что это? В больнице Шиганшины вроде нормально поговорили, а потом, словно по щелчку, внезапно всё стало только хуже. В какой момент всë пошло под откос? Мы друг с другом столько не цапались даже до вылазки. Но теперь что ни слово — то новая колкость с обеих сторон, будто спокойно и адекватно общаться вообще не умеем. И оба с бараньим упорством не можем промолчать. Изредка перекидываясь колкостями, мы проехали вокруг озера. Тот самый поваленный ствол дерева кто-то убрал чуть в сторонку, освободив путь, и теперь прыгать на лошади через препятствие не приходилось, что невероятно радовало. Кажется, этот лес находится под надзором нескольких лесников, живших не так уж и далеко от Штаба Разведки. Поэтому эта местность была прилично защищена — и лесники тут тебе, и разведчики, которых хлебом не корми, дай уж преступников половить, чем отправиться за стены. В любом случае, отсутствию препятствия я была крайне рада, несясь вместе с Кондролом вокруг озера наперегонки с Леви, то и дело с ним переглядываясь. Однако его умениям скрывать собственную разбитость за маской пофигизма, недовольства и постоянной язвительности я не только поражаюсь, но и завидую. «Умеешь же ты держать свои чувства в узде», — мелькает мысль, когда я отрываюсь от размазанного из-за скорости пейзажа и косо, но внимательно наблюдаю за Леви. Он ехал совсем рядом — буквально можно было друг к другу протянуть руки, чтобы сцепить пальцы. И в этот момент острый взгляд колючих серых глаз был направлен вперëд, однако Аккерман будто не видел — задумчиво ушëл в себя, держась в седле на автомате, будто полностью доверяясь своему Августу. На юношеском молодом лице шевельнулись желваки — он сжал челюсти, занятый какими-то своими мыслями. Он горевал. Краем уха я однажды слышала разговор Майка со светловолосой молоденькой девушкой, которая оказалась в Штабе сравнительно недавно — позапрошлый кадетский выпуск. Её звали Нанаба, и она, походу, здоровяку-нюхачу чем-то приглянулась, раз он так по-дружески общался с ней. А из его слов я узнала, что Леви в момент попытки убийства Эрвина был на грани истерики — весь план провалился, а лучшие друзья, ставшие ему семьëй, погибли на его же глазах. Леви был в таком отчаянии, что с клинком УПМ ринулся в атаку на Смита прямо в лоб. И, кажется, это был его единственный выплеск эмоций за всë то время. Сейчас он старательно закрывает чувства на замок. «Сильный, — думаю я, бегло мазнув по нему взглядом. Ехали мы в тишине. — И так чем-то похожий на меня, что аж страшновато становится.» Своих демонов он держал в узде в собственной душе — это были его настоящие эмоции, так старательно им подавляемые. Этим мы и правда похожи. Демоны моей души давно на привязи. «Чего это меня на пафосные фразочки потянуло?» — мысленно хмыкаю в удивлении, слегка качнув головой. А потом мой взгляд перепрыгивает на юношеские крепкие руки — закатанные по локоть рукава обнажали рельефные предплечья, постепенно сужающиеся к запястью. Следом уделяю внимание ладоням, держащим поводья, и на секунду задерживаю дыхание. Сбитые костяшки. Покрытая защитной тëмной коркой повреждëнная кожа, недавно стëртая в кровь. «И всë-таки, — думаю я, глядя на юношеские руки, — эмоциям в любом случае нужен выплеск.» Кто-то плачет от душевной боли и горя, кто-то постоянно срывается в истериках. А Леви — бьёт тренировочный манекен. Я никогда не заставала его за этим занятием, ибо почти не посещала тренировочный полигон, однако последствия его эмоционального всплеска видела собственными глазами. Горечь утраты душила Леви, а он в свою очередь колотил манекен, совсем не думая о собственном теле. Эти раны на его костяшках лечила я сама. Недавно после бурного избиения манекена Эрвин погнал Аккермана в больничный корпус, дабы он себе какую-нибудь заразу не занёс в рану и не стесал вообще свои ладони в кашу. Без вмешательства Смита Леви бы даже порог больницы не переступил, ибо считал сбитые костяшки делом житейским, однако белобрысый майор, пользуясь своим авторитетом и званием, решил схитрить и отдал ему приказ посетить медпункт. А раз Леви был солдатом простым-рядовым, то должен был подчиниться майору, поэтому с рожей недовольного ежа, который был готов пуляться иголками, явился к врачам. А попал в итоге ко мне — я ведь там новеньким специалистом по мелким ранам оказалась, на кого всю незначительную работу спихивают. — Опять ты? — в унисон тогда спросили мы оба, когда Джозеф с чистой душой сплавил нерадивого боксёра под моё крыло. С ногой у Леви к тому моменту было уже всё прекрасно и бинт был снят, так он пожаловал ко мне со сбитыми костяшками. Оглядев его руки, я только смиренно вздохнула, потянувшись за аптечкой для мелких повреждений. — Всё остатки за врачами подбираешь? — спросило тогда меня это страдающее золотце, пока я колдовала над его культяпками. Я тогда невольно залюбовалась его ладонями — пальцы длинные, эстетичные, выпирающие сбитые костяшки и контрастирующая с кожей выступающая кровь. Ну вот жопошник реально как чёрт — говнистый, но красивый до зубного скрежета. Тем временем я, походу, только говнистая, однако речь не обо мне... — Чё? — только и спросила я в ответ на это непонятное заявление. Ну конечно, спокойно сидеть, пока тебе туловище латают, мы не умеем, надо же погавкать, куда ж без этого. «Вот ведь жук-навозник», — шикнула тогда мысленно, на самом деле лишь губы поджав. — Никак на новый уровень работы не перейдëшь, всё мелкие раны штопаешь? Это ещё что такое? Да как ты, опëрдыш морковный, вообще смеешь мне говорить что-то подобное, пока я вожусь с твоими руками? Первым моим порывом было разораться и вылить чистый спирт ровной струëй на ссадины, однако я мастерски потушила свой горящий пукан и глубоко вздохнула. «Всё в порядке, просто представь, что разговариваешь с бесячим ребёнком», — убеждала себя я, и плевать мне было, что бесячих детей мне хотелось из окна выбросить на протяжении всей моей жизни. — Это ты себя сейчас «остатками» назвал? — абсолютно спокойно спросила я, и ни один мускул на моём ангельски-доброжелательном личике не дрогнул. Я тебя сожру, падла. — Мне нужна практика, олень ты с вросшими в мозг рогами. Однако знай, что я под надзором Джозефа вскрываю трупы. Авось, и тебя когда-нибудь вскрою. Будь уверен, твою печень я уж точно залью формалином и поставлю на полку в качестве трофея. Мои планы на его печень Леви не впечатлили. — Это ты с рождения кукухой поехавшая или из-за влияния той двинутой очкастой? — задал он вопрос скорее риторический, на что я, обрабатывающая его костяшки, только захохотала. — Все медики сами по себе двинутые! — говорю это с намёком на безумную улыбку и стреляю в его сторону глазами. — Вы титанов режете, а мы — людей. Разница небольшая, разве что только вы это делаете насмерть, а мы наоборот. Однако не стоит забывать, что каждый медик прекрасно знает, как убить человека. Вот именно, жопошник, заруби себе на носу, что на первый взгляд все здесь мирные медики знают и умеют достаточно, чтобы со стопроцентной вероятностью тебя грохнуть, поэтому не надо никого здесь бесить! Меня в том числе. — А еще я лягушек препарирую*, — поделилась я с ним данным фактом, а потом сделала ему заманчивое предложение: — Хочешь побыть вместо них? Я бы не отказалась вспороть тебе брюшную полость*, дорогой. Леви только фыркнул. — Моё тело бы идеально подошло для изучения? — спросил он, пока в его глазах всего на секунду мелькнул огонëк, на что я только хмыкнула. — Даже не представляешь, как ты прав, — растягиваю слова, почти закончив с его костяшками. — Хотя предварительно надо будет тебе язык отрезать, уж больно... говорливый. На самом деле Леви говорливым уж точно не был. Всегда рубил по факту и на бессмысленную болтовню не тратил ни время, ни свои силы. Однако в разговоре со мной львиная доля его слов была сплошной саркастической и колкой иронией. Что уж и говорить, а все наши разговоры строились только на одном — на взаимных подколах и чистом сарказме. Причём Леви не выглядел человеком, любящим подобные споры — он производил как раз впечатление того, кто вместо ругани решает дело ударом в челюсть, однако мне он позволял борзеть и даже поддавался на такие перепалки, порой первым их начиная. Возможно, наши стычки были для него чем-то вроде отвлечения, если не хобби, и тогда он выплëскивал через язвительность весь скопившийся негатив на меня, а я, не будь дурой, кусалась в ответ и поступала так же, ибо грушей для битья и козлом отпущения быть не собиралась. С Эрвином ему бы так вольничать не удалось — он майор, куда выше по званию, выше него был только Кис-кис Шадис. А Леви — пока что простой рядовой, который нашёл себе соперника под стать — девчонку-медика, которая простому военному начальству не подчиняется. В мои обязанности входит подчинение только старшим врачам, главе больницы и своему наставнику, так что, чисто теоретически, даже Шадис надо мной почти не властен и авторитета не имеет. Вот это я устроилась выгодно, ты посмотри. Хотя насчëт Эрвина... Леви даже с ним позволяет себе огрызаться, хотя не так активно, как со мной. Но Смит оказался до одури терпеливым и спускал такое обращение ему с рук. Однако меня удивлял сам факт того, что Леви позволял мне в его адрес говорить гадости, пускай и саркастические. Мы оба знали разницу в нашей физической силе и оба понимали, что при желании жопошник сможет свернуть меня в бараний рог, однако никакой силы в мою сторону он не применял. Даже не угрожал этим. Наше взаимодействие заканчивалось только на спорах и перепалках, хотя я прекрасно знала, что с моим характером у некоторых часто возникает желание дать мне по шее — а у Леви хватит сил и возможностей эту шею мне свернуть на все триста шестьдесят градусов и заставить куковать кукушкой. Но он никогда не использовал против меня свою физическую силу. Наоборот, мне казалось, он был бы совсем не прочь продолжать подобные гадости вечно, но за черту личных границ не переходил никогда, будто безмолвно и незаметно уважая меня. Чем я удостоилась вдруг его уважения, я точно не знала, однако была догадка — толчком к этому стал тот самый разговор в Шиганшине, во время которого Леви узнал, что я была в курсе его планов насчёт убийства Эрвина. Вначале я думала, он меня грохнет за это с чистой совестью, однако это возымело обратный эффект — его заинтересовало и немного впечатлило то, что я с бараньим упрямством была готова с ним бодаться и не вела бровью, хотя знала, что свелась с настоящим убийцей. Не знал он, конечно, что от страха я была готова дать дуба, но и знать ему об этом не обязательно — уж лучше побуду в чужих глазах бесстрашной и отважной балдой. От воспоминаний меня отвлекло то, что Август, чëрной тенью бегущий рядом с моим конëм, вдруг начал потихоньку сбавлять скорость, в конце концов оказавшись где-то позади. Я в удивлении оглянулась, видя, что Леви тормозит своего скакуна. — Ты чего? — спрашиваю, тоже останавливая Кондрола, а потом разворачиваю его и заставляю подойти ближе к вставшему чëрному марвари. «Неужто проблема какая-то? — мелькает в голове, и я бегло оглядываю и Августа, и Леви, который собирался в этот момент спрыгнуть на землю. — Травма? У него или у лошади?» — Всë в порядке? — меня кольнула тоненькая иголка беспокойства. Ловлю на себе косой взгляд серых глаз. — Чего затрепыхалась? — скупо спросил он, всë ещё сидя в седле. Мы остановились прямо посреди тропы вокруг озера, в тени зелени плакучих ив. Я абсолютно не поняла вопроса, до сих пор пытаясь высмотреть причину такой внезапной остановки. А вдруг кому-то из них плохо стало? Моё нутро молодого врача тревожно бьëт в колокольчик. Леви увидел, как мои брови сошлись в недоумении от его фразы, поэтому едва слышно цыкнул. — Ты от волнения ещё дрожать начни. Ах ты навозный жук! Ещё и подкалывать меня вздумал, чертила? Я вообще-то за тебя побеспокоилась, червяк! — За тебя дрожать — для тебя слишком много чести, — фыркаю, но настороженности в моём взгляде ни на каплю не убавилось. — Посмотрим, как ты будешь умничать, когда здесь в обморок ляпнешься, а мне тебя тащить придëтся до Штаба. — Это будет уже твоей проблемой, а не моей, — ответил мне этот гусь, а затем спрыгнул на землю. Лучше бы носом в пыль упал, шутник чëртов. — Со мной всë в порядке. — А с Августом? — Тоже. Тогда чего ты встал, как осëл посреди дороги? — Зачем остановилась? — спросил Леви в своей привычной скупой манере, а я, всë ещё сидя в седле, подняла бровь в немом вопросе. — Могла бы ехать дальше без меня. «Издеваешься, сушëная ты вобла? — мрачно думается мне, пока я лишь сжимала поводья в руках. — Я бы поехала, если б не думала, что ты на грани инфаркта!» — Мне показалось, тебе поплохело! — заявляю я, затем фыркая. — А если бы это было реально так, то как я могла уехать без тебя? — недовольно смотрю на него сверху вниз, пока он спокойно стоял на месте. — Если ваше мракобесие пожелает, я, простой холоп, могу и уйти. Леви неопределëнно повëл плечом. — Мне всë равно, — прилетел в мою сторону его равнодушный ответ. Вот козявка! Сунуть бы ему крапиву в штаны! — Ну и хрен тогда ты от меня отделаешься, — говорю я, насупившись, как злобный ëж. Если жопошник с самого начала ко мне прицепился сегодня, увязавшись до озера, то теперь и я ему глаза мозолить буду назло! К сожалению, моë решение его не расстроило, будто ему и в самом деле было плевать. Леви молча сошëл с дороги, ведя своего коня за собой, и спустился к озëрному берегу. Под подошвой его ботинок зашелестела галька, сопровождая шумом каждый его шаг, а Август остался на траве. «Поплавать решил? — думается мне, когда я с высоты лошадиной холки своего Кондрола наблюдала за его действиями. — Или на уток поглазеть? Чëрт, хочу блинчики по воде позапускать...» Пару секунд подождав, спрыгиваю на землю и тоже спускаюсь на несколько шагов ближе к озеру. — Если хочешь утопиться, то здесь глубины маловато у берега, сброситься некуда, — брякаю, лишь бы что-то сказать, подходя ближе к остановившемуся на гальке молодому человеку. — На тебя с лихвой хватит, — отвечает он, а потом через плечо смотрит на меня, как бы намекая, что сможет меня здесь грохнуть. Незаметно сглатываю, стараясь не ëжиться под его взглядом. А ведь реально он сможет утопить меня, как котëнка в ведре. — Да только тебя потом следом спустят, — как можно невозмутимее жму плечами, между строк говоря о том, что убийсто товарища и сослуживца в Разведке крайне не приветствуется. За моей фразой последовало полминутное молчание, в течение которого Леви со странной внимательностью смотрел на меня. Скользил глазами по фигуре, вглядывался в глаза и о чëм-то думал. «Чë зыришь, глаза пузыришь?» — захотелось мне сморознуть, и я уже намеревалась открыть рот и брякнуть это, как Леви вдруг заговорил, перебив меня: — Все медики так над солдатами трясутся? Пришлось проглотить задуманную фразу и зависнуть с приоткрытым ртом, в непонимании хмурясь. — В каком смысле? — спрашиваю, по-птичьи склонив голову. — Со мной ещё ничего не случилось, а ты уже за меня перепугалась. — Да кто б пугался? — фыркаю. — У медиков в нашем Штабе такая политика. Перед нами стоит задача постоянно опекать здоровье солдат, мы это и делаем. — А ты, значит, так быстро приняла эту политику? — А что мне мешает принять её? — удивляюсь я, пару раз хлопнув ресницами. Леви опять повëл плечом, затем в раздумьях качнув головой. — В Подземном Городе политика другая. «Ты или тебя», иными словами. Так быстро перестроилась? — Сомневаешься во мне? — настораживаюсь я и хмурюсь ещё больше, только теперь уже недовольно. — Считаешь, я не могу принять взгляды местных медиков только потому, что росла и жила в той дыре? Живя в Подземном Городе, тем более в одиночку, вряд ли будешь задумываться о ком-то, кроме себя. В этом размышления Леви верны — в первую очередь там ты задумываешься только о своей шкуре. Однако неужели он сомневается, что мне трудно избавиться от такой позиции? Став медиком, я ставлю благополучие своих пациентов на первое место. Неужели по его логике я не могу так делать? Всех, кто во мне сомневается, я предпочитаю опрокидывать навзничь. А поэтому уже чувствую, как потихоньку сатанеет мой взгляд — чувствую колкость собственных глаз. Леви мою морозную злобу и остроту тоже замечает. — Опять в пузырь лезешь? — вопросом на вопрос ответил он, оставаясь удивительно спокойным. Как мне показалось, он даже понял, что своими странными размышлениями успел меня кольнуть за живое, хотя не хотел этого. — Остуди своë сидалище, кукушка, я никак не считаю. С моей стороны считать так было бы нелогично, потому что у нас одна родина. А значит, сомневаясь в тебе только из-за места твоего происхождения, я сомневаюсь и в себе. Надо же, какие заявы! Честно сказать, мне думалось, что свой монолог он приправит нецензурными словечками или чрезмерным сарказмом, однако ничего этого не было. Видимо, без дела материться он не был любителем. — С хрена ли я кукушка? — раз он не ругнулся, тогда это сделаю я. Мне в ответ донëсся лишь его тихий выдох без всяких объяснений. — Скунсяра облезлый! Не бы по классике меня Корсаком назвать, как теперь мою персону везде кличут из-за Джозефа. Леви у нас «не как все» и не от мира сего. — Это тебе язык от говорливости отрезать надо, — сказал Леви, припомнив мне мои же слова, которые я произнесла во время лечения его сбитых костяшек. Да ну его в баню. Плюнув на эту бессмысленную перепалку, я шагнула чуть вперёд, тут же сопровождаемая шумом перекатывающейся гальки по берегу. Пристально вгляделась себе под ноги, а потом нагнулась и подняла плоский камень, который высмотрела спустя несколько секунд. «Давненько я булыжниками в воду не кидалась», — хмыкаю мысленно, вспоминая, как меня учил этому отец ещё детском возрасте. Располагаю руку, пытаясь угадать правильный угол, делаю пару пробных взмахов, а потом резким движением запускаю камень — он стремительно полетел к водной блестящей поверхности и запрыгал по ней, как попрыгунчик. — Раз, два, три... — шëпотом считаю я, следя за движением летящего предмета, который за каждым своим прыжком оставлял за собой большие круги на воде, — ...шесть, семь... Камень утонул, а я недовольно цыкнула. Всю сноровку куда-то потеряла, могла ведь куда дальше камни запускать раньше. А может, просто здешняя Маша не умела запускать блинчики? Тело ведь не моё привычное. — Где ты так научилась? — звучит рядом, а я незаметно вздрагиваю, ибо за всеми этими шалостями совсем забыла о жопошнике. Леви бесшумно стоял в двух шагах от меня, всë это время молча за мной наблюдая с особой внимательностью. — Э-э... — на секунду теряюсь я, вначале не находя, что ответить. — Джозеф. На самом деле кудрявый меня учил чему угодно, только не бросаться камнями. А вопрос Леви вполне понятен — жители Подземного Города не умели так, потому что под землёй не было водоëмов. — Джозеф научил, — уже увереннее повторяю я, повернув голову к Аккерману. Он с сомнением поджал губу, мельком глянув на воду, а потом опустил голову, высматривая что-то среди гальки. Найдя плоский камень, он поднял его, покрутив в пальцах на уровне лица, и приготовился запустить в полëт. Я с любопытством наблюдала за ним, удивляясь тому, как он с первого же раза безошибочно скопировал мои действия. Согнул руку, подыскивая нужный угол, а потом резким взмахом швырнул камень вперёд. «Да с первого раза ничего не вый...» — проскальзывает в моей голове ехидная мысль, а потом я чуть не подавилась, увидев, как запущенный снаряд запрыгал по водной поверхности. Это ещё как называется?! Колдун сраный! Почему у него постоянно всë получается? Леви бесшумно считал прыжки камня по воде, а я почему-то косо и недовольно наблюдала за тем, как тихо и беззвучно шевелились его губы. «Раз, два, три»... — Восемь, — вдруг раздался его голос, а я вздрогнула. Ошалело посмотрела на последние круги на воде в том месте, где утонула плоская галька, а потом заторможенно заморгала. Это что же получается... Этот чертила меня обыграл? Улавливаю нотку колючего ехидства в серых глазах. Леви тоже прекрасно понял, что обогнал меня — у меня было семь очков, у него оказалось восемь. И сейчас он смотрит на меня, как победитель на проигравшего. «Ах ты репейник! — скользнула в моей голове злая мысль. — Не смей смотреть на меня так!» Разве я дам ему себя обыграть? Хрен там. — Рано радуешься, — ядовито улыбаюсь, поднимая с земли ещё один плоский камень. Наше соревнование в конце концов затянулось, и мы совершенно потеряли счёт времени. И, кажется, выгребли с ближайшей округи всю плоскую гальку, которая там была. А наши силы оказались равны до неприличия. Обозначилась твëрдая ничья — у нас одинаковые результаты. Не сказать, что это меня полностью устраивало, потому что я намеревалась обыграть жопошника в пух и прах, но пусть лучше так, чем я буду проигравшей. Леви, кажется, был аналогичного мнения. — Время! — заголосила я, наконец опомнившись, а потом залезла в карман и достала маленькие часики. От направления стрелки на циферблате у меня глаза стали похожими на две тарелки. — Ëлки-метëлки! Леви поднял бровь, затем косо заглянув в мои часы. Увидев время, слегка поджал губы и тихо ругнулся себе под нос. — Ведьма, — глухо сказал он, посмотрев на меня. — Взбрело ведь тебе в голову устроить здесь эти игрища. — Не смей валить всю вину на меня, мохнатая гусеница! — тут же окрысилась я, подбегая к своему Кондролу. — Это ты здесь тормознул, а не я. На самом деле эти была наша очередная перепалка. Изредка переругиваясь, мы с Леви вернулись на лошадях обратно в Штаб. Ну, ядом побрызгались — на этом достаточно, зато никто другой под наши горячие руки не попадёт. Хоть какой-то плюс. Однако нас вдруг во дворе встретила уже знакомая мне Петра, которая странно просияла, стоило только ей нас увидеть. Я немного нахмурилась в непонимании — с чего бы у неё так поднялось настроение? Мы с ней подружками близкими не были, просто мельком здоровались при случае, вряд ли она бы так отреагировала на моё появление. Тогда, раз дело не во мне, то... явно в жопошнике, который ехал рядом со мной. Я покосилась мельком на него, понимая, что его никак не заинтересовало поведение Ралл. — Привет, Леви, — обратилась Петра непосредственно к брюнету, когда мы спрыгнули с лошадей. Потом девушка обратила своё внимание на меня, кинув в мою сторону быстрый взгляд, и сказала: — Здравствуй, Мария. Сказать, что от такого контраста обращений я офигела — значит не сказать ничего. Шалея от происходящего, я едва удержала рот закрытым. Это ещё что за прелести? С чего это в адрес Леви тут такой тёплый «привет», а в мою сторону — дежурное и формальное «здравствуй»? Какого?.. Аккерману было по барабану. Он лишь вдруг ответил девушке: — Привет, — чем поверг меня в такой дичайший шок, что я едва не подавилась. Всё чудесатее и чудесатее! Жопошник, ты откуда вдруг стал таким приветливым, а, чудила рогатый? Возникло ощущение, что я тут лишняя, и мне на это намекало абсолютно всё происходящее. Меня начали одолевать смутные сомнения, поэтому я только с подозрением провела языком по верхнему зубному ряду, наблюдая, как всё внимание рыжей Петруши переключилось исключительно на Леви. А тот, хоть и был отчего-то культурный, сверкал вдруг абсолютно каменной хлеборезкой. А со мной он как пиявка, однако отчего-то во время разговора со мной на его прелестном личике мелькают хоть какие-то эмоции, пусть и негативные по большей части. Петра что-то ему говорила, а я решила, что делать мне тут нечего, поэтому повела своего Кондрола в конюшню, даже не обернувшись на солдат. Да и с какого фига мне оборачиваться... Какой контраст поведения. Насколько сильно может меняться человек в зависимости от собеседника. То, как Леви общается со мной, даже рядом не стоит с тем, как он разговаривает с Петрой. Он ведь даже не грубит ей! Однако, стоило только мне завести коня в отсек, расседлать его и выйти обратно наружу, так тут же опять увидела этих двоих — стояли себе спокойно и базарили. Леви был невозмутим, а вот от Петры так и исходили подозрительные лучи непонятной энергии. «Меня одолевают смутные сомнения», — щурюсь, поймав эту мысль. Улыбчивость и такое поведение Петры наталкивали на определëнные выводы, однако озвучивать их я пока не хотела. Ещё больше я пришла в замешательство, когда на подходе к больнице вдруг наткнулась на какого-то солдата, который с мрачной рожей наблюдал за теми двумя болтунами. Среднего роста, ненамного выше меня; он едва не скривился, видя, как Петра милуется с Аккерманом. Так. Это ещё что? Какие интересности тут творятся. Судя по всему, Леви крайне заинтересовал Петрушу, которая сейчас сияет, как начищенный пятак, а сама она тем временем, кажись, небезразлична этому товарищу. Как там его? Он мне смутно знаком. Какое-то имя у него... орущее. А, точно, Оруо, вот! Как интересно. У него орущее имя, а у меня — вопящая фамилия. — Вы в больницу шли? — обратилась я к нему, подойдя ближе, ибо он заглох совсем недалеко от двери больничного корпуса. Слегка вздрогнув, он перевёл свой мрачный взгляд на меня. Выражение его глаз мне совсем не понравилось. — Ты ещё кто? — пренебрежительно спросил он, смерив меня с ног до головы, на что мне захотелось только скорчить ему противную гримасу. Однако я сдержалась. — Я медик-ученик, — отвечаю со всей возможной учтивостью, сохраняя невозмутимость, хотя этот хрен смотрел на меня, как на кучу дерьма. В последнее время так на меня не смотрел даже Леви, а тут вдруг появляется вот это. — Так вы в корпус направляетесь? — А, та самая мышь из подземки, — произнёс этот Орущий хрен, и на его морде появилось ещё бóльшее пренебрежение, словно я ему была противна. Он продолжал меня будто игнорировать. Вот ведь индюк. — Неумëха с руками из задницы. На секунду мне показалось, что вокруг сверчки застрекотали. Это ещё что за новости, чтоб меня оскорбляли в моём же месте обитания и работы? Бесячая кликуха «мышь» резанула слух, являясь для меня чем-то на подобии красной тряпки для быка. — О, так вы наслышаны обо мне, — изобразила я удивление и широко заулыбалась ему в лицо. Я тебе сердце с желудком поменяю местами, чебурашка засратый, и заставлю сожрать собственный сапог, бесячее млекопитающее. — Как неожиданно и приятно, что обо мне знают даже такие недалëкие личности, как вы. Завали хлеборезку, иначе проглотишь последние свои зубы, слизняк садовый. Невероятная волна раздражения раззадорила моё нутро. А ведь даже Леви у меня не вызывал такую реакцию. С ним мы, можно сказать, дурачимся, а здесь против меня возникают на полном серьёзе. — Ты на кого тявкаешь? — разозлился Оруо, а я заметила, что ему неудобно говорить. В полости его рта и на зубах мелькнули красные кровяные разводы, и я с интересом дëрнула бровью. Что это с ним? Подрался с кем-то, внутреннее кровотечение или какая-то травма? — К сожалению, сама не знаю. Ох, как жаль, я даже понятия не имею, кто вы, — издевательски протянула я с невинной улыбкой. — Даже вы были наслышаны обо мне, а я вас впервые вижу. Набрехала немного, но пусть выкусит, мразота высокомерная. Чтоб тебя Петра до конца дней твоих динамила и со всеми парнями на твоих глазах заигрывала, чучело. Катить бочку на меня вздумал? Ещё и мышью назвал, макака. Только он хотел что-то мне ответить, как я его перебила: — Вы сейчас, уважаемый, всю плитку кровью изо рта зальëте. Рекомендую вам пройти в медчасть. Могу даже вас принять без очереди и формальностей, — опять улыбаюсь, хотя на самом деле больше скалюсь. — Да иди ты, — буркнул Оруо, а потом послал меня в матерные дальние дали пешим ходом. — Рекомендует она. С этими словами он прошёл мимо, специально задев меня сильным плечом, и почапал прямиком в больничный корпус, открыв дверь и потом с громким хлопком её закрыв за собой. А я только поулыбалась ему вслед, а потом скорчила ему в спину гримасу и перекривила: — Ой-ой-ой-ой-ой, — максимально искажённым голосом, при этом жестикулируя и изящно напоследок состроив интересную фигуру со средним пальцем ему вдогонку. Нашлась тут фифа. Какой важный петух, ты только посмотри на него. Уловив на себе чьё-то внимание, я обернулась и встретилась взглядом с Леви, который, краем уха участвуя в разговоре с Петрой, смотрел прямиком на меня. Судя по всему, он всë видел. И его, кажется, данная сцена только повеселила. А я, растянув губы в язвительной улыбке, тоже скрылась в здании местной больницы. Зайдя в корпус, тут же стала свидетельницей картины маслом — этот придурок Оруо сейчас пристал к Джозефу и требовал от него медицинской помощи. Джозеф говорил что-то ему, держа при этом какие-то бумаги в руках — одним словом, был занят и помочь не мог. — Я же тебе предложил обратиться к другому врачу, — сказал кудрявый, пытаясь оторваться от настойчивого солдата. — Я занят сейчас! — Но ты здесь главный профессионал, — упëрто возражал Оруо, затем краем пальца вытирая капельку крови, скользнувшую из его рта. — У тебя надëжнее! Джозеф сокрушëнно вздыхает, явно куда-то торопясь, а потом исподлобья смотрит на разведчика. — Здесь любой умеет управляться с такой травмой, — отвечает он, а потом замечает моё появление на пороге. Стоило только ему увидеть меня, как сразу же он бурным жестом указал в мою сторону и заявил: — Вот, она тобой и займётся! Корсак, товарищ прикусил язык, позаботься о нём. С этими словами он проворно смотался и скрылся за поворотом, пока Оруо что-то кричал ему вслед о его долге медика. Потом он с ненавистью посмотрел на меня, а я только весело заулыбалась и подмигнула ему. Выкуси, зараза, теперь твоё физическое благополучие зависит от меня. — Давайте пройдем в кабинет, — широким жестом пригласила я его в комнату. — Не хочу я! — заявил он, как упрямый козёл. — С какого хрена ты мне досталась? — Не я вам досталась, а вы — мне, — самодовольно отвечаю и пожимаю плечами. — Если не хотите принимать медицинскую помощь, хорошо, дело ваше. Но при таком кровотечении язык может быть довольно сильно повреждён, а без вмешательства и при бездействии рана будет увеличиваться, появится неприятный запах, вас бросит в жар, а потом будет очень весёлый и болезненный процесс полного лечения. Скорчив недовольную физиономию, этот товарищ всё-таки прошёл в кабинет. Что ж, порой работать медиком довольно весело. Дела шли своим чередом, ничего в Разведке не происходило. Разве что многие разведчики были в крайне скверном душевном состоянии, ибо потеряли друзей на вылазке. И, честно сказать, сплочëнности местной армии я приятно удивлялась — всех прибывших из-за стен здесь приняли так, будто были родной семьёй. И вообще удивительным было то, как эти люди заботились друг о друге, но до сих пор не могли принять меня в качестве ученика Джозефа. Но через несколько дней случился настоящий шухер, нарушивший общее спокойствие подобно брошенному в водную гладь камню. Из спокойствия меня выдернул невероятно громкий вопль — настолько громкий, что с ближайших деревьев взлетели обеспокоенные птицы. Он был словно гром среди ясного неба, и я, стоящая в деннике Кондрола, вначале с испуга уронила ведро, после чего переглянулась с собственным конём. — Э-э? — протянула вопросительно и растерянно. Кондрол недовольно дёрнул ухом. Потом я вдруг пришла в ужас, ибо в этом громогласном оре узнала голос Ханджи. Волна беспокойства за Зое накрыла меня, так как незадолго до этого она сказала, что пойдёт проведать титанов в палатках. — О чёрт, — ощущая внутреннюю панику, ругнулась я, пулей вылетая из конюшни и со скоростью света дунув в сторону палаток. Из-за чего она может так орать? Уж не титан ли выпрыгнул? Если кто-то из тех людоедов освободился, то всему корпусу грозит полный пипец, ибо никто сейчас не носил при себе УПМ, кроме охранников. А от Ханджи в таком случае останутся рожки да ножки. Может, её там сожрали уже? Этот её вопль был предсмертным?.. Пока у меня внутри всё сжалось от беспокойства, я с удвоенной скоростью пронеслась мимо мощных дверей замка прямо у вышедшего Аккермана перед носом. Тот даже шага сделать не успел, как его чуть не снесла ураганом летящая девка, то есть я, и он с лёгким недоумением проводил меня взглядом, уловив на моём лице страх и напряжение. Хотелось бы мне влететь в него на полной скорости, причём так, чтоб у него перед глазами единороги румбу станцевали, однако меня в этот момент интересовало совсем другое — Ханджи, которая вдруг продолжила неистово орать. Да что там творится?! С какого хрена она вдруг начала такой оперный концерт — и как она ещё себе связки голосовые не порвала от такого поразительного усердия? Крики у неё были скорее какие-то истерические, и с чего вдруг у Ханджи началась истерика, я понять не смогла — оставалось только быстрее бежать. — Лейтенант решила испытать титаньи барабанные перепонки на прочность? — немного растерянно спросил какой-то солдат у девушки, когда я пулей пронеслась мимо них. — Скорее наши! — недовольно ответила ему девушка-солдат, для наглядности ткнув пальцем в собственное ухо, а потом отпрыгнула от меня в сторону, ибо я едва не задела её. — Эй, осторожнее! И почему они отреагировали на эти крики так спокойно? Пока я внутренне паниковала, надумав там себе кучу кошмаров, они просто продолжили идти по своим делам, сетуя на неугомонную Зое. Стоило только мне выскочить на территорию внутреннего двора, так тут же я в смятении тормознула, не зная, на чём заострить взгляд. Вместо двух зелёных палаток стояла только одна, в то время как вторая была сложена, видимо, опытов ради, но всё ближайшее пространство вдруг застлал странный густой и белый туман. Вначале я не поняла причину сия погодного явления, ибо погода была вполне себе пригожая, однако стоило только мне сделать пару шагов к этой подозрительной туманности, так тут же по коже вместе с этим туманом заскользило странное тепло. Туман был тёплый. А ещё он неприятно вонял. Потянув носом воздух и без труда унюхав эту противную вонь, которую ни с чем нельзя было спутать, я уже не знала, что и думать. Это был вовсе не туман, а настоящий титаний пар — те самые испарения, которые появляются при регенерации или исчезновении титаньих составляющих. Но почему вдруг этот пар появился здесь в таком... огромном количестве? Белое вонючее марево застлало собой середину двора беспроглядно, клубясь и стелясь вначале вдоль земной поверхности подобно холодной дымке жидкого азота, а потом неумолимо поднимаясь вверх горячим паром, словно вспоминая, что горячие испарения не могут опускаться вниз. Среди этого облака вонючего пара опять раздался вопль Ханджи, хотя теперь он мне напомнил скорее рыдания, и я, в непонимании наклонив голову, всё-таки пошла прямиком в белую воздушную густоту, напоминая самой себе ёжика в тумане. Передо мной оказались здоровенные и абсолютно голые кости без какого-либо мяса или мышц, которые и были источником такого туманно-вонючего представления. Большим гребнем торчали острые рёбра, змеёй вился по плитке позвоночник, переходя от большого черепа к тазу, во все стороны разметались кости ног и рук, постепенно из цельного скелета разваливаясь на отдельные составляющие. Перед этой грудой обильно окутанных неприятным тёплым паром останков на коленях сидела Ханджи, словно перед чьей-то могилой, и искренне убивалась от странного горя, вот-вот начиная локти от досады кусать. Недалеко стоял Джозеф, чья фигура в медицинском халате в подобном тумане казалась немного пугающей и таинственной, и он вдруг звонко хлопнул себя ладонью по лбу. Где-то в сторонке в растерянности бегали солдаты-охранники, сторонясь дурно пахнущего облака, и суетился Моблит, чью бегущую фигуру я распознала с трудом. — Питер, прости, Питер! — вдруг взвыла Зое, запуская руки в волосы, пока я решительно не понимала причины драмы. Питером звался пятиметровый подопытный титан, находящийся всё это время во второй палатке. Ему уделялось меньше внимания, нежели Карлосу, из-за его размеров и неказистого телосложения, хотя, честно сказать, Ханджи с ума сходила по им обоим. И вы сейчас хотите сказать, что вот эта груда костей — и есть Питер? А мышцы где, где кожа, кровь? Тут же просто голый скелет, который уже потихоньку и уверенно начал разрушаться, весело улетая с помощью пара прямиком в небеса. Почему он начал вдруг испаряться абсолютно полностью?.. Кажется, по всей округе была разбрызгана его кровь, поэтому-то пар охватил такое пространство. Однако эта самая кровь уже испарилась, поэтому и белая густота начала неумолимо выветриваться. В конце концов достаточно сильный порыв прохладного ветра, всколыхнувший кроны деревьев в округе, сдул собой бóльшую часть паровой завесы, развеяв по воздуху и оставив Ханджи, сидящую на коленях перед кучей костей, абсолютно открытой. А она продолжала рыдать и убиваться так, словно у неё на глазах родную кровинушку четвертовали. — Мда, — только и донеслось отчётливо со стороны Джозефа, который лишь досадливо руками всплеснул, смахивая с ладоней последние капли обжигающей титаньей крови, которые буквально в полёте преобразовались в пар и улетели вверх. — Досадно-досадно. — Что случилось? — наконец подала я голос, привлекая внимание наставника; кудрявый повернул в мою сторону голову, пока Ханджи было на окружение совсем до балды: вся она была сейчас занята горем по скелету Питера, который продолжал неумолимо испаряться. — Выглядит, как конец света. — Ну, можно сказать и так, — пожал врач плечами, а потом указал кивком на останки и лейтенанта. — Только конец света не наш, а их. — Питер! — опять взревела Ханджи, совершенно не обращая на нас внимания, и опять зарыдала, пока во мне вместе с недоумением просыпалась и жалость к её искренним страданиям. — Л-лейтенант Ханджи, — залепетал Моблит, подбежавший к начальнице. — Решили мы отрубить ему все конечности, — сказал Джозеф, удручëнно вздыхая, — чтобы проверить, как повлияет на него такая большая потеря крови. Кровавыми лужами тут, кстати, всё было залито, оттого и пара много. Ну, собственно, за лишнюю конечность мы посчитали и голову... — Вы решили отрубить ему голову? — растерянно спросила я, видя, что все конечности титаньего скелета действительно отсечены от позвоночника. — Ну да, — невозмутимо ответил мне наставник. — Титану отрубить башку можно и вполне возможно, да так, чтоб она у него заново отросла. Главное — не задеть смертельную точку на задней части шеи. Ну а мы... как бы... Да. Не задеть — обязательно задели, причём так основательно, что уже безнадёжно. Собственно, вот и результат, — он вдруг раскрыл ладонь и глянул на специальные часы, спрятанные до этого в кулаке. Посмотрел на время, сделал свои подсчёты, кивнул головой. — Испаряется наш дорогой Питер уже две минуты и двадцать секунд. Довольно долго, что интересно. — То есть, пока Ханджи тут от горя вешаться надумывает, ты просто стоял и считал, за сколько он полностью испарится? — спрашиваю я, глядя то на невозмутимую рожу врача, то на часы в его руке. — А что ты мне ещё предлагаешь делать? — фыркает он. — Ну да, просрали мы титана — прискорбно, но факт. Но кто-то же должен хотя бы последнее наблюдение за ним провести, пока один из экспериментаторов поймал истерику. Грустно, конечно, неплохим Питер был чуваком, но на нём свет клином не сошёлся. Остался ещё Карлос. Лишимся Карлоса — поймаем ещё кого-нибудь. — Бессердечная скотина! — вдруг заявила Ханджи на его монолог, на самом деле прекрасно всё слыша во время своих рыданий. — Истер-р-ричка! — не остался в долгу Джозеф. Потом он опять обернулся ко мне. — Эти двое являются лишь вторым и третьим подопытными. Перед ними был ещё один, самый первый, которого за последние несколько лет выловила Разведка. Уж если трёх титанов мы смогли поймать, сможем и в четвëртого, вопрос лишь во времени. — Это ведь не так просто, — с лёгким укором сказала я. — Жизнь вообще сама по себе штука сложная, Корсак, — опять невозмутимо ответил Джозеф. — Главное, что Питер нам верой и правдой прослужил целых три месяца, а это очень большой срок, хоть и хотел нас сожрать. Ладно, Джозеф особо не расстроился, только испытал лёгкий укол досады, а вот Ханджи мне стало жалко. Она, конечно, была немного с приветом, но к подопытным относилась со всем возможным трепетом, а теперь один из её любимых титанов неумолимо испаряется у неё на глазах. Это, можно сказать, для неё потеря близкого родственника. — Ханджи, — жалостливо протянула я, присаживаясь на корточки возле неё и заглядывая в её лицо, самой себе напоминая погрустневшую собаку. — Ну Ханджи, ну не реви, — в карих глазах действительно слёзы блестели, заставляя меня поджать губы. — Поймают тебе ещё одного, только не реви. Чёрт, теперь эта сцена напоминает мне момент из «Карлсона», где тот утешает ревущего Малыша. Собственно, в роли мужчины в расцвете сил, то есть в роли самого Карлсона, сейчас я. — Он был мне как брат! — говорит Ханджи, шмыгая носом и безнадёжно рассматривая исчезающие кости. Да уж. Блин, а что нужно говорить, если она к каждому подопытному на личном уровне привязывается? Пока мы с Моблитом нянькались с печальной Зое, пытаясь растормошить её, садились то с одной, то с другой от неё стороны, носясь с ней как с истерящим маленьким ребёнком, потом я вдруг на себе уловила чьё-то внимание. Завеса белого пара окончательно пропала со двора, и теперь испарения от костей ровными струями устремлялись вверх; я бегло оглянулась, видя парочку солдат-зевак, которые смерти титана не удивились ни капли. Кажется, они вообще были удивлены, что Питер прожил тут целых три месяца, ибо, по их расчётам, он должен был при экспериментах дать дуба максимум за неделю. А среди этих нескольких зевак мой взгляд сам собой остановился на знакомой до зубного скрежета невысокой фигуре — жопошник, хоть и стоял вдалеке от всех, всё равно поддался любопытству и наблюдал за происходящим. Он поймал на себе мой взгляд, встретившись со мной глазами, и никак на это не отреагировал, вначале просканировав почти исчезнувшие кости, а потом вновь вернувшись ко мне. Несколько секунд мы друг на друга смотрели, пока я придерживала Ханджи за плечи и понять не могла, чего это он так пялится. Надо признать, порой происходящие здесь эксперименты у него тоже интерес вызывали, и, бывало, Леви крутился недалеко от двора, пока мы с Джозефом и Зое тут химичили. Впрочем такие наши гляделки продлились недолго: вдруг из-за поворота вырулила рыжая Петра, которая, с удивлением оглядев двор, тут же подскочила к Аккерману с вопросами о том, что здесь произошло. Леви отвлёкся от наших переглядок и обратил своё внимание на подошедшую Ралл, что-то ей отвечая, а я только фыркнула и вернулась к Ханджи, которая вот-вот впадёт в апатию и депрессию. Собственно, это было единственное потрясение за последнее относительно спокойное время. Теперь на заднем дворе Штаба стояла только одна палатка, а Карлоса берегли, как зеницу ока. За обедом, ковыряясь в тарелке и разговаривая с Анабеллой и Рейном, я задумчиво обвела глазами зал столовой. Мой взгляд сам собой отчего-то упал на один столик, за котором сидели пятеро: Оруо, два смутно мне знакомых мужика, Петра и Леви. Жопошник после смерти друзей ходил в одиночестве около пары дней, после чего Петра втянула его в какую-то тусовку, и теперь он был участником данной компании. Петра вся аж светилась от непонятного счастья, а вот Оруо сидел вечно с недовольной рожей, колючим взглядом сканируя девушку, которая воодушевлëнно разговаривала с Аккерманом. Случайно ли или же не совсем, но светящаяся от непонятной радости Ралл сидела рядом с Леви, уж чересчур с ним контрастируя. Не сказать, что она была блондинкой — скорее с ноткой рыжинки, однако была сама по себе очень тëплая и светлая внешне. И волосы, и глаза, и кожа — всë тëплых оттенков, вдобавок улыбка на аккуратном лице. А Леви совсем не тëплый. Вся его внешность в холодных оттенках — тëмные волосы, серые глаза с тонкой голубой дымкой, цвет кожи. Как зима и лето — слишком контрастные. И на его лице извечная маска невозмутимости и скорее холодного равнодушия. За этим контрастом наблюдала не только я, но и Оруо, сейчас сидящий напротив этой парочки, сердито сложив на груди руки. «Какая Санта-Барбара, — думаю я, не понимая, отчего же вдруг во мне начало появляться раздражение. — Прям как сериалы на Домашнем.» И я не понимала, кто из этой компании меня бесит больше: Оруо, который сам по себе во мне никакого позитива не вызывал; Петра, поведение которой было уже не просто подозрительное, а абсолютно откровенно влюблëнное; или же Леви, который бесит меня всегда и везде. О двух других мужиках я сказать ничего не могу, не контактировала я с ними. К тому, что жопошник бесит меня, я уже успела привыкнуть и почти этого не замечала. А вот за поведением Петры мне наблюдать было отчего-то до странности противно: ну ведь видно, что она втрескалась в наше местное темноволосое золотце уже по самые уши, однако почему-то никто из мужчин, кроме, видимо, Оруо, этого не замечает. Сам же жопошник, кажется, никакого подвоха и в упор не видел, воспринимая Петру только в роли собеседника и притворяясь великим слепым — ну как можно не заметить того, что девушка рядом с тобой светиться изнутри начинает? А он, видимо, не замечает. Нет, противно наблюдать за этим мне было не потому, что мне не нравилась Петра или же я ревновала (какая ревность? К кому? К этому барану?). Причиной было то, что влюблëнность Петры была слишком явной и видной со стороны. Не знаю, хватит ли мозгов и внимательности у мужчин понять это, но я, являясь девушкой, прекрасно её поведение видела и всё замечала. И с моей стороны это смотрелось несколько глупо — Ралл слишком менялась рядом с Леви, слишком уж радостной становилась, да и вообще словно перевоплощалась в другого человека — все мы ведь рядом с объектом своих воздыханий становимся немного другими. Однако в этом случае хотелось положить Петре руку на плечо, приблизиться к её уху и вкрадчиво зашептать: «Попридержи коней, а то выглядишь, как влюблëнная идиотка». Как солдат Петра вызывала во мне глубочайшее уважение, как и все девушки здесь. Это ведь надо — такие молодые, все красивые и здоровые; несмотря на дискриминацию в их сторону от частично патриархального общества пошли служить, терпят месячные и прочие подобные подарки от женского тела и постоянно выслушивают от других, что они должны быть хорошими жёнами, а не в рядах солдат бегать. А тем временем у девушек здесь яйца явно стальные, покрепче и побольше, чем у половины мужского населения стен. Петра тоже была такой. К тому же, как и большинство девушек здесь, была непомерно красива в моих глазах — всегда я слюни пускаю на людей в форме, а на спортивных девушек-военных подавно из-за их сильного духа и подтянутого тела. Пресс и видные мышцы у женщин вызывают во мне восхищение, а на женские спарринги здесь я была готова смотреть вечно просто потому, что это невероятно гипнотизирующе. Да и вообще женщины здесь сами по себе пробуждают во мне уважение. Петру я видела непростой девушкой с характером, однако довольно мягкой и болтливой хохотушкой. Со стороны она похожа на сладкую булку, однако силы и солдатской прыти в ней немерено, к тому же для людей особо раздражающих она за словом в карман не полезет. И как же странно видеть, чтобы такая девушка превращалась во влюблëнную дурочку рядом с жопошником! Мне было просто больно на это смотреть! «Улыбается так, что лицо вот-вот треснет», — думаю я, наблюдая, как Ралл милуется с Леви, который никак не сменит свой пок(х)ерфейс на нормальное выражение лица. Ну вот не видит он разве, что девочка жаждет его внимания? Слепошарый петух. — Ма-а-аш, — вырывает меня из размышлений тихий голос Анабеллы, заставляя меня проморгаться и посмотреть на друзей. Анабелла с Рейном сидели рядом со мной и, видимо, долгое время за мной наблюдали. И тихонько ржали непонятно с чего. — А? — поднимаю я брови, а потом хмурюсь, видя их странные взгляды. — Вы чего?.. На их лицах были одинаковые странные улыбки, да и вообще они опять были похожи на двух сиамских кошек из «Леди и Бродяга». Рейн провёл рукой по волосам и дёрнул тёмной бровью, улыбаясь и блистая своими милыми ямочками на щеках. — А куда ты так... смотришь? — спросила Анабелла с подозрительной интонацией, однако с привычной ноткой робости. — Куда? — отупело повторила я, машинально переведя взгляд на столик той компании. — Корсак ревну-у-ует? — протянул Рейн, вгоняя меня в тупик. — Кого? — ощущаю себя идиоткой. — Да хоть того же новенького, — говорит парень, указывая взглядом на жопошника, а потом ехидно переглядывается с Анабеллой. — Хочешь быть на месте той девушки Петры? Меня будто кувалдой по макушке огрели. На месте Петры? Да у Петры сердечки в глазах и слюна до подбородка от умиления, стоит только Аккерману на горизонте появиться! Ничего против неё не имею, на самом деле, но меня жмыхает только от осознания того, что я кому-то буду так же глупо улыбаться и явно меняться на глазах. Неужели это никто не видит, кроме меня? Почему никто не заостряет на этом внимание? Почему Леви не видит подвоха, как и другие, и перемену в поведении Ралл видим только я да Оруо, который неровно к ней дышит? Или я с ума сходить начинаю? Потом я чуть не проглотила собственный язык от осознания того, что эти два дятла (Анабелла с Рейном) подумали, будто я ревную жопошника. Жопошника! Да как его ревновать-то можно, козла криворогого? Ещё б какой-то мужик, который является занозой в заднице всего моего здесь существования, был вдобавок объектом моей ревности! Да плевать мне, с кем он там базарит, только вот как теперь в этом убедить этих долбанутых шипперов? Стараясь не разораться на всю столовую, я только медленно и таинственно придвинулась к Рейну и приблизила своё лицо к его физиономии под его недоумëнным взглядом, а потом глухо сказала: — Ты такие вещи, — лениво пригрозила указательным пальцем, а потом этим же пальцем щëлкнула его по любопытному носу, — не говори. Слышали это только мы втроём, и Анабелла весело и тихо засмеялась; я хмыкнула и отстранилась от улыбающегося Рейна, который поднял ладони в жесте «сдаюсь», и с победным видом глотнула компот из кружки. — Ревновать, дорогой мой, друг к другу могут только мои в голове тараканы, а не я, — заявила я с чистой совестью. Однако если совсем недавно я наблюдала за разговором Леви и Петры, то теперь уже сама вдруг словила на себе чей-то взгляд и машинально обратила внимание на столик той компании. Петра разговаривала с теми двумя парнями, имена которых в моей памяти не отложились, Оруо молча ел, а вот взгляд Леви был почему-то направлен на меня. И серые радужки его глаз странно и колко сверкнули, стоило только мне посмотреть на него. Мои глаза немного прищурились. А чего это вдруг от него повеяло таким странным холодом? Потом мне вспомнилось, что буквально минуту назад я была к Рейну непозволительно близко, едва не проведя носом по кончику его носа, а потом ещё и весело щëлкнула его, что со стороны, наверное, смотрелось флитром. И хоть на самом деле я не заигрывала, сейчас я поняла, что именно лёгким заигрыванием это и смотрелось со стороны. Неужели это и является причиной колкого взгляда жопошника? «Что, неприятно, когда к другим обращаются не так, как к тебе?» — мстительно подумала я, в упор посмотрев на Аккермана и дёрнув бровью. Почувствуй себя в моей шкуре, чертяра — именно то же самое было со мной, когда с Петрой ты общался адекватно, а на меня распространялась только твоя желчь. Кажется, Леви будто мысли мои уловил, поэтому только едва заметно фыркнул и сделал вид, что его заинтересовал разговор той компании. Тем временем я заметила, как Оруо бегло оценил обстановку, заприметив наши гляделки. Косой взгляд этого солдата мне не понравился. Чем же ещё заниматься в столовой? Конечно, рассматривать остальных солдат, чем я и занялась — не на одном же жопошнике свет клином сошёлся. Пока Анабелла с Рейном о чём-то болтали, моё внимание остановилось на отделе офицеров; лениво мазнула взглядом по задумчивому Шадису, по Майку и ещё нескольким людям, а после наконец остановилась на Эрвине, которого долгое время не могла заметить, ибо на привычном месте его не было. Обычно белобрысый майор сидел возле Кис-киса как его преемник и майор, однако сейчас я нашла его в другой стороне — Смит почему-то маячил среди лейтенантов и капитанов, хотя они были куда ниже по званию. Вначале я не поняла причину его перемещения, но затем до меня дошло: Эрвин сидел прямо возле скисшей Ханджи, которая являлась лейтенантом, и то и дело что-то ей говорил, будто успокаивая. Случайная кончина Питера стала для Зое неким потрясением, и на некоторое время она пребывала в трауре. У Эрвина с Ханджи были отношения немного иного рода, нежели просто взаимодействие двух коллег-офицеров. Ханджи была ему подругой, и да — между ними была реальная дружба, судя по всему, длившаяся уже более пары лет. Без какого-либо романтического подтекста, это была просто дружба, где пол человека не играет роли. И сейчас Эрвин покинул свою сторону майоров и сел среди лейтенантов только для того, чтобы уделить внимание подруге. К слову, именно к Ханджи Эрвин и прислушивался, ибо даже первое впечатление обо мне ещё до нашей первой встречи он сформировал не на основе грязных сплетен, а при помощи отзыва Зое — он сам мне тогда сказал, что она говорила обо мне. Ханджи была тусклой, что-то блондину говорила, на что-то даже пожаловалась, судя по выражению её лица. А Эрвин слушал её, отвечал, потом что-то сказал, из-за чего Зое наконец улыбнулась. А Смит, чьи губы тоже слегка дрогнули в улыбке, положил ей руку на плечо и по-дружески легонько встряхнул. Подобное взаимодействие мне казалось каким-то манящим, гипнотизирующим. Когда пол человека не играет никакой роли, когда не действует эта противная фраза «между мужчиной и женщиной не может существовать дружбы». Ведь точно такая же дружба у нас с Сергеем — когда нам нет дела до пола друг друга, когда можно контактировать без опаски и намёка на романтический подтекст. И тема дружбы Зое и Смита меня заинтересовала, надо признать. Когда Ханджи во время отдыха зашла от нечего делать в наш больничный корпус, я сидела в пустом кабинете за кучей медицинских карточек, перепроверяя их и раскладывая по папкам. Это мне Джозеф веселье подкинул со словами: «Вот, Корсак, учись веселиться с документами, всем медикам это умение ох как необходимо». Этому жуку навозному, видимо, самому лень было, вот он и решил это спихнуть на бедного ученика, то есть на меня, и я с кислой рожей принялась за монотонное разгребание макулатуры. — О, веселишься? — спросила Зое, уже немного отошедшая после кончины Питера, появившись в открытом дверном проёме. — Угу, — ответила я, мельком глянув на неё и хмыкнув себе под нос. — А у тебя перерыв? — Да, — лейтенант тяжко вздохнула, прислонившись плечом к дверному косяку, и рукой смахнула с лица прядку волос. — Мы с Джозефом в лаборатории торчали сейчас. Он там пытался сделать новый состав какого-то лекарства из новых трав, сидит вон за микроскопом, высматривает что-то. Кстати, что там у тебя с лягушками? Весело их препарировать? — Более чем, — хмыкаю я. — Надо будет потом сходить и половить их. — Помнится, я тоже лягушек ловила. Чуть не утопилась в болоте однажды, хах. Меня тогда Эрвин вытаскивал. — Да ладно? — удивилась я и хохотнула, представив, как Смит по колено стоит в болотной тине и, схватив Ханджи под мышки, вытягивает её из мутной жижи. — Ага, — протянула весело лейтенант. У Джозефа была своя манера обучения: он давал мне максимальную свободу и позволял совать нос в любые дыры, дабы я прочувствовала всё на своей шкуре. В качестве учителя, надо признать, этот кудрявый чёрт был очень хорош. За довольно короткий срок, начиная с момента моего прибытия в Штаб, мои навыки достигли того уровня, когда я могу возиться с незначительными случаями, от которых жизнь не зависит. Джозеф не заваливал меня только теорией — он всегда чередовал её с практикой, недавно позволив мне под его надзором провести вскрытие трупа. И он всегда следил за моей реакцией, и, поспешу похвастаться, я его не разочаровывала — его крайне забавляла моя шибутная и по-тупому бесстрашная натура, так что довольно часто он надо мной ржал. Ну а я привыкла к роли клоуна, поэтому ни на что не обижалась. Вместе с практикой Джозеф заставил меня тренироваться на лягушках. Над бедными зверушками я экспериментировала с завидной регулярностью, вылавливая их на болоте, которое было расположено довольно далеко от Штаба — прямиком в лес. Конечно, бывали случаи, когда во время утренних поездок на Кондроле до озера я умудрялась выловить пару штучек из озёрной воды, однако это было редко — на лягух та местность не была богата. На болото я обычно ходила с Анабеллой и Рейном. — Может, чаю? — предлагаю я, решительно откладывая уже вызывающие тошноту папки подальше. — Не откажусь, — оживилась Ханджи, будто только и ждав этого предложения, и проворно прошла в кабинет, уже собираясь закрыть дверь за собой, однако я её останавливаю: — Нет-нет, оставь её приоткрытой, а то жарко. Лучше бы я закрыла эту проклятую дверь наглухо, вдобавок сделав три оборота ключа в замочной скважине. Однако на тот момент наивная я даже не представляла, чем мне это обернётся. Недавно купленный в городе чай я подала на стол вместе с небольшим мешочком, куда Ханджи тут же любопытно сунула нос. — Орехи? — спросила она, высыпав себе мелкую горсть на ладонь. — Ага, — довольно ответила я, потом закинув один кусочек ореха в рот и хрустнув им. — Грецкие. Распробовала недавно, понравились. Чищенные. Как ты? — Да нормально, — лейтенант вздыхает, делая глоток из кружки. — Грустно до сих пор, правда. Джозефу больше досадно от потери Питера, а вот мне... ну... Печально, в общем. — У тебя такая привязанность к подопытным? — Просто сфера изучения титанов для меня в приоритете, — Ханджи неопределённо пожала плечами. — Монстры, людей едят... Но мне очень хочется понять их природу. Мы ведь до сих пор не знаем о них ровным счётом ничего, Машка!Для чего, допустим, они едят людей, если у них нет пищеварительной системы и они потом просто это выплëвывают? Как они размножаются, если у них нет пола? Пока что мы ничего не узнали, кроме того, что для активности им нужен солнечный свет. Титаны были существами, о природе которой было известно очень мало. И все эти мизерные данные были добыты благодаря разведчикам, которые жизнью жертвуют ради этого. — Вы с Эрвином давно друзья? — спрашиваю я, вспоминая, как Смит сидел возле неё в столовой. — Да прилично уже, — Ханджи почесала затылок, пытаясь посчитать количество лет. — Ну, если я поступила в Разведку в шестнадцать, то уже как шесть лет знакомы. Довольно много. — Как так вышло, что вы сошлись? — задаю я вопрос, надеясь, что Ханджи не против таких расспросов. Зое помолчала некоторое время, рассматривая своё отражение в чае. — Можешь не отвечать, — поспешно качнула я головой, мысленно давая себе пощëчину. Слишком бестактно влезла, вот ведь... Ханджи хмыкнула и улыбнулась. — Меня всегда странной считали, — говорит она. — Нет, я не отрицаю, что я с приветом, но меня из-за этого частенько избегали. Ты ведь знаешь, я полевой медик с углублением в военное дело, то есть медицину изучала дополнительно, а вместе с ней меня всегда титаны интересовали. А Эрвина, наверное, забавляла такая моя тяга к ним, ибо он и сам был похож на меня. Открою тебе секрет, Машка, Эрвин — тоже с приветом, и его привет порой бывает куда больше моего, — Ханджи громко расхохоталась, хлопнув ладонью по столу, при этом покрутив пальцем у виска. — На что только он способен, представить трудно! — Знаю-знаю, — хмыкаю я. На самом деле у Эрвина в голове точно черти плясали с самыми разными планами. — Мне тогда было почти семнадцать, ему — двадцать. А знаешь, почему я на службу удрала? — Зое самодовольно хмыкает, видя мой вопросительный взгляд. — Чтобы меня замуж не выдали. И, кажется, своим решением она была довольна. — Тебя-то? — удивляюсь я. — Стой, то есть... Раз в Кадетке учатся три года, а в шестнадцать ты попала сюда, значит, в Кадетку ты пошла в тринадцать? И тебя замуж собирались выдать? — Ну да, — лейтенант пожала плечами. — Это вполне распространённое явление, когда молоденьких совсем ещё девок выдают замуж за хрен пойми кого. У вас там, в подземке, вряд ли были такие порядки. — Там порядков вообще не было, — фыркаю я, а потом вдруг чувствую, как по коже мурашки бегут, причём отнюдь не от сквозняка. В комнате даже с открытой дверью было жарко, а вот мне вдруг показалось, что на меня кто-то внимание обратил, поэтому приходится бегло пробежаться глазами от окна до открытого дверного прохода. Пусто. Даже не слышно ничего, в принципе. Показалось. Видимо, это так воспоминания о подземной помойке так на меня действуют. — А, ну, это точно, — кивает Ханджи. — А на поверхности есть отдельные деревни с бредовымм порядками. Не везде, конечно, но такие имеются. Когда в семье рождается девочка, её часто принято выдавать замуж за кого-то выгодного, причём чаще всего старого и противного. Вот со мной тоже так было: в семье я была единственным ребёнком и жили мы, можно сказать, совсем не богато, а даже почти бедно. В итоге родители считали меня возможностью нормально зажить, если выпихнуть меня замуж за человека с нормальным достатком. Пока я была мелкой, это мне не грозило, однако когда стукнуло двенадцать — объявился один хрен, который на меня глаз положил. Истинный педофил, Корсак! Ему двадцать восемь лет, а он обратил внимание на меня! — с возмущением повысила Ханджи голос. — В итоге потом около полугода за мной он наблюдал. Я скривилась. Когда я читала, что подобные порядки были в прошлом, мне было противно, однако сейчас, когда передо мной сидит человек, который с этим столкнулся, мне стало противнее от этих порядков вдвойне. — Ну а я тоже была не лыком шита, — хохотнула Ханджи. — Волосы у меня тогда были длинные-длинные, ниже пояса, почти до колен. Так я их состригла в качестве протеста под мальчика и из дома сбежала, — она выставила грудь колесом с довольным хмыком. — Мне негде вообще было остановиться, не знала я, что делать, а потом услышала, что на военном обучении при желании можно ещё и медицинское образование получить. А я частенько на побегушках работала у медсестёр в нашей местной больнице. Выбор сам собой появился — вот я в Кадетку и поступила. А титаны... давно мне интересны были. — Ты ведь их не видела до поступления в Разведку. — Не видела. Просто знала, что они по строению своему на людей похожи, а человеческое тело всегда казалось мне крайне занимательным — вначале я зарисовки рассматривала, потом, уже на медицинском обучении, трупы вскрывала. Ух, интересно было! — воодушевлëнно повысила она голос, а я с сарказмом скривила губы. Ну да, видимо, все медики на голову отбитые, раз так о трупах отзываются. — Никакие лягушки с реальным трупом не сравнятся! Иронично то, что и я сама готова описать подобное вскрытие точно так же. Ну ладно, все мы в глубине души психи. — А раз человеческое тело я уже изучила, меня понесло на титанов, — продолжила Ханджи, после того как сделала ещё один глоток чая. — Они меня крайне заинтересовали тогда, когда я отрубленную голову одного из них пнула однажды, просто так, чисто ребячилась, а она оказалась крайне лёгкой, будто воздухом надутой. С того момента изучение этих пупсов стало для меня главной целью. Она похрустела орехами, запила их чаем, а потом подобралась. — А, точно, о нашем с Эрвином знакомстве! — вспомнила она. — Сдружились мы с ним не сразу. Вначале просто по-дежурному здоровались. Потом, когда я начала титанами увлекаться, он начал ко мне присматриваться. А сблизились мы тогда, когда он спас мой зад от родительского нашествия. — Родительского? — поднимаю в удивлении брови. — Мне было почти восемнадцать, когда мои родители вдруг откуда-то прознали о том, что я в Разведке оказалась. От меня ни слуху ни духу не было четыре года. Ох, в каком они были шоке, Корсак, когда узнали, что их дочурка не только в солдаты пошла, но и двинутым учёным заделалась, — Ханджи засмеялась, однако я уловила в этом смехе нечто постороннее, нежели обычное веселье. Словно она вовсе не была рада этим словам. Я внимательнее всмотрелась в её лицо, пытаясь по его выражению уловить скрытые эмоции. На первый взгляд Ханджи казалась просто чокнутой фанатичкой, ещё и на позитиве оставалась в любой ситуации (если ситуация не касалась смерти подопытного титана, конечно), словно психотропные вещества употребляет. Однако наличие позитива не исключает существования негатива, и этот самый негатив она будто прячет где-то внутри. О её прошлом я не знала, а она не знала о моём. Как-то у нас никогда не заходил разговор в то русло, когда начинаешь обсуждать свою жизнь до момента знакомства. Она, возможно, не пыталась что-то узнать у меня потому, что было очевидно — воспоминания о Подземном Городе явно не будут приятны мне. А я обычно не имею привычки совать нос в чужую жизнь, хотя бывает очень интересно. И даже вот так, узнав о произошедшем с ней, мне открылся лишь малый пазл того, что в действительности с ней происходило. В своём рассказе Ханджи не говорила о своих чувствах, это будто было цитированием биографии со стороны зрителя. — Они приехали сюда, — продолжила Зое, и улыбка на её лице немного потускнела. — Закатили здесь мне большой балаган, мол, какая я плохая дочь, такая-сякая, ничего я в солдатах не добьюсь и только подохну раньше времени. И вообще, мол, женщинам служить в армии негоже, я навлекаю на семью позор, ещё и удрала от жениха и волосы вдобавок отрезала. Знаешь ведь, среди некоторых мнение бытует, что в длинных волосах заключена женская сила? Хах, ну бред чистой воды! Да только вот родители этому почему-то свято верили. Я ж сказала, что в таких деревнях порядки бредовые... Ну, в общем, там было такое представление — стыдобище сплошное, — она как-то нервно почесала затылок, будто этим жестом пытаясь отвлечься от позорных и тяжёлых воспоминаний. — А на меня ведь другие ребята смотрели тогда... Она была чуть младше меня, когда собственные родители решили опозорить её на глазах у одночастников. Мне почему-то ясно представилась картина того, как девушка, одетая в военную форму с накинутым поверх плеч медицинским халатом, стояла перед двумя людьми, которые считались её семьёй, и слушала их упрёки в свою сторону. Они видели её счастье в замужестве и будущей семейной жизни (а может, они грезили не о её счастье, а о своём собственном?), а она тем временем нашла своё призвание совершенно в другом — в таком «неженском» деле, в рядах военных и врачей. И пусть на ней не было платья, не было длинных волос и обручального кольца, пусть она совершенно не была похожа на тот стереотипный образ девушки, созданный здесь частично патриархальным обществом, но её дело приносило ей радость. И эту радость она менять на что-то другое не собиралась, даже если и пришлось бы идти против родителей. Однако это ведь больно. Больно видеть, как для собственной семьи становишься идиотом и разочарованием в несбывшихся надеждах. Слушая это, вдруг приходит в голову образ моих родителей в реальности. Если подумать, я всегда жила относительно счастливо — полная семья, непьющий и хороший отец, благоприятные семейные отношения. И ни отец, ни мать никогда не пытались навязать мне какие-то свои ценности и мечты. — И ведь понять их можно было, наверное... — вдруг потухла на глазах Ханджи, поставив с тоскливым стуком кружку на поверхность стола. — Я, возможно, была единственной для них возможностью обрести достойную жизнь, а я в итоге... Но я не могла ставить на кон целую собственную жизнь. Иначе бы повесилась с тоски, утопилась бы, Маш. Жить с человеком, делить одну постель с тем, за кого замуж тебя выдали насильно, родить от него детей... И что дальше? В чём смысл? Родить и умереть, как простой инкубатор? Почему меня видели только в качестве примерной жены, которая бы всю себя отдала нелюбимому мужу, и в роли матери его детей? Неужели всё моё призвание — обслужить и скрасить существование мужчины и родить детей, причём этим я продолжу не свой род, а род мужа? Она теперь не смотрела на меня вовсе, а куда-то в сторону, однако не видела ничего вокруг, занятая своими мыслями. Мне стало горько и тоскливо. А она скривилась, будто съела что-то крайне мерзкое. — Уж лучше я сдохну в пасти титана, пытаясь узнать о них больше, чем с тоски утоплюсь от существования без цели и смысла. Здесь я хотя бы чувствую себя полезной, я чувствую себя. А родители этого не понимали. Ну, тогда я была на грани отчаяния, мне было обидно и стыдно перед другими солдатами, — Ханджи невесело хмыкнула. — А Эрвин вдруг вышел вперёд, встал между ними и мной, загородив от них, и заступился за меня. Знаешь, Машка, он ведь такой человек, рядом с которым почему-то чувствуешь себя в полной безопасности, словно у него хватит сил решить все твои проблемы. Я только киваю, представляя и зная, о чём она говорит. Хоть Смит был отпетым авантюристом, однако его башковитость и умение выходить сухим из воды делали его непоколебимой скалой. — Он заступился за меня при всех, — продолжила Зое. — Хотя я удрала из дома, оставив родителей, ещё в раннем возрасте. Да вот только, знаешь ли, в рядах армии среди девушек очень много тех, кто подобным образом избежали замужества — ты даже представить не можешь, как их много! Эрвин прекрасно знал это. А еще он сторонник либерализма*. Родителей моих он усмирил, меня защитил и выпер их с территории Штаба. Потом ещё и меня успокаивал. Ханджи улыбнулась каким-то своим мыслям, а потом, словно вспомнив о чём-то, опять потускнела. — А родители... через год от чахотки* скончались. Оба. А я даже не знала, что они болели, Корсак. Не знала, что им нужна была помощь. Я бы, не знаю, ухаживать бы вызвалась, что ли... А я даже понятия не имела. Узнала только тогда, когда мне письмо пришло с приглашением на похороны. А мне... было так стыдно приходить к ним на могилу... Вот такая я кошмарная дочь, — она нервно засмеялась, запустив руку в волосы и сглотнув. — Я многого от них натерпелась, но они ведь... мои родители, всë-таки. Они меня предательницей считали только потому, что я отказалась идти под венец в тринадцать лет и в солдаты пошла. Агх, всё сложно, Корсак! Не знаю я, как смотреть на всё это! — Как по мне, ты правильно поступила, что пошла против этого порядка, — говорю я, поставив свою кружку на стол, а потом посмотрев на лейтенанта. — Одно лишь замужество дорóгой к счастью не является. Если ты от изучения титанов станешь счастливее, нежели от женитьбы, то это только твоё право выбирать своё предназначение. Никто другой, даже родители, не могут решать это за тебя. — Я тоже так думаю, — кивает Ханджи, но потом устало трëт ладонью лоб. — Да только всё равно себя мразью чувствую. — Ты просто стремилась не к тому, к чему хотели твои родители. В этом твоей вины нет. Не крутится же вся жизнь вокруг замужества... — Ох, поверь мне, ещё как крутится, — вдруг с раздражением сказала Зое, недовольно оскалившись. — Прости, конечно, что скажу это, но тебе в каком-то смысле даже повезло, что у тебя нет семьи и ты росла в том месте, где главной задачей и мужчины, и женщины является выживание. Просто само это слово перечëркивает все остальные порядки. А на поверхности, особенно когда у тебя есть семья и ты девушка в такой наглухо отбитой деревне, все считают своим долгом выдать тебя за кого-нибудь. Если девчонка не вышла замуж, на эту семью ставится обществом позорное клеймо, мол, дочка у вас какая-то нездоровая, раз её замуж взять не захотели. Тьфу, мерзость какая! И даже если замуж я не собираюсь и детей терпеть не могу, всё равно вся моя жизнь сама собой вертится вокруг темы замужества, даже если я хочу от этого сбежать. Она вдруг посмотрела на меня, пару секунд подумала и стушевалась. — Прости, — наклонила она голову, как провинившийся щенок. — Вспылила. Я не хотела. — Можешь вспылить ещё раз, — понимающе сказала я. — Я выслушаю. И, может, да, ты права, в каком-то смысле мне даже повезло, что с подобным я сталкивалась в меньшей мере... — конечно, я промолчу о том, какое дерьмо творилось в Подземном Городе и без всякого замужества. Такие вещи не стоит ставить в сравнение вообще. — Но я бы лучше сиганула с обрыва, чем обрекла себя на жизнь в качестве чьей-то прислуги, подстилки и инкубатора. Конечно, я говорю о браках не по любви. А вот любовь встречается куда реже таких семей, к сожалению. Подумать только, женщины составляют тридцать-сорок процентов всей армии, и большая часть из них пошли в солдаты только для того, чтобы удрать от замужества. А я ещё везунчиком оказалась, раз уж меня Джозеф сюда определил, где девушек видят защитницами и служащими, а не только жëнами и матерями. Ибо здесь, как я поняла по наблюдениям, на пол человека было в большинстве своём по барабану: именно поэтому армия считалась для таких девушек спасительным островом. Хотя, это я только по Разведке сужу, так что без понятия, что творится в той же Военной Полиции, однако мне кажется, что там уровень дискриминации выше, чем здесь. Подумать только, с чем пришлось Ханджи столкнуться. А по ней и не скажешь, что с ней случилось всё это. Смотря на неё, даже порой поверить не можешь, что её собирались выдавать замуж. Её вечная гиперактивность, оптимизм и безумная улыбка на лице... на самом деле являются лишь верхушкой айсберга. Этот разговор был исключительно между нами, однако в конце концов меня начала напрягать приоткрытая дверь, потому что постоянно мне казалось, что за нами подглядывали. Похоже, у меня паранойя, раз мне постоянно это мерещится, ибо ни единого шороха я с той стороны не слышала и никого не видела. Однако в итоге решила всё же закрыть эту проклятую дверь, чтобы у меня не началась шиза на нервной почве, поэтому встала со стула, подошла к дверному проëму и ухватилась за дверную ручку. Краем глаза заметила какое-то движение и выглянула в коридор. Из-за жары вход в медицинский корпус был открыт нараспашку и массивную дверь подпëрли булыжником, чтобы она не закрывалась. И в этом открытом проходе, ведущем наружу, я вдруг уловила чей-то исчезнувший на повороте смазанный силуэт, прищурившись и нахмурив брови. Отсюда кто-то вышел. Моя паранойя тут же с готовностью перевернулась на другой бок, начав действовать мне на нервы. Неужели и правда подслушивал кто-то? — Йо-о, Корсак! — раздалось с другого конца коридора, заставляя меня повернуть голову и узреть идущего в мою сторону Дюка. Он вяло катился в моём направлении, на ходу обмахивая собственную шею парой бумажных листов, видимо, изнывая от жары, которая абсолютно неожиданно навалилась сегодня на бедный Штаб. Мистер Би-би-си, как я продолжала его называть втихаря, реально оказался дядькой отнюдь не серьёзным, а скорее с таким же приветом, как у старшего единоутробного братца. Недаром ведь они родственниками близкими оказались — у обоих в башках сплошные приколы, что, если честно, немного странно смотрится для профессии врача. А учитывая то, что Дюк был главой больницы, а Джозеф носил звание местного гения, это выглядело ещё страннее. Дюк относился ко мне почти как к родной племяннице, ибо, видимо, я по умолчанию стала считаться воспитанницей Джозефа. — Как жизнь? — интересуется Бивис, подходя ко мне ближе, а я киваю ему в качестве приветствия. — Слышал я, на тебя бумажные дела свалились. Джозеф постарался? — Ещё бы, — фыркаю я. — Скажи честно, ему ведь самому лень это делать, поэтому он спихнул всё это на меня? — О да, — не стал покрывать братца и сдал его с потрохами Дюк, улыбнувшись. — Скажу честно, в твои обязанности пока что не входит пересмотр документов, потому что ты пока на стадии обучения. — Чего?! — опешила я с наглости Джозефа. — Так этот индюк просто ленивой задницей оказался?! — Он ею и был, ты разве не знала? — Вот хитрожопый кудряш! — заголосила я, хотя хотелось Крофорда обласкать нецензурной бранью, однако я не могла себе этого позволить из-за нахождения здесь Дюка. — А я тут уже второй час над бумажками тухну! Да чтоб у тебя там вместо твоего сраного лекарства нового получилось мощное слабительное, Джозеф! Дюк только хохотнул. — Вы друг друга стоите, — заявил он, вызвав только мой очередной бомбëж. — Характеры похожи. — У нас-то?! — Ну согласись, если бы у тебя самой был ученик, ты бы тоже спихнула на него бумажную работу и пошла делать что-то поинтереснее. Я взбесилась ещё больше, ибо это была чистой воды правда. Ну а зачем ещё ученики нужны, если не для работы с бесячими и скучными бумажками? Только вот такого же мнения был и Джозеф, а быть в роли того самого ученика мне совсем не хотелось! Потом мой запал прошёл, когда я обратила внимание на бумаги в руке Дюка, которыми он пользовался в качестве веера для спасения от жары. На парочке листов мой цепкий взгляд сразу заприметил знакомую и мастерски отточенную подпись, и я кивнула на документы: — От майора Эрвина? — спрашиваю, видя каллиграфическое «Э. Смит», увенчанное несколькими пафосными закорючками. — Да, — легко кивает Дюк, кинув беглый взгляд на бумаги в собственной руке. — У него там тоже сейчас с макулатурой завал, сидит уже второй день и почти из комнаты не вылезает. Даже времени не нашёл прийти сюда самому, в итоге поручил принести это всё этому... как его... тëмненькому, новенький который. — Жо... Леви? — вдруг отчего-то напряглась я, вдобавок чуть вслух не назвав этого рогатого чёрта жопошником. — Жолеви? — почесал Бивис подбородок. — Странное имя какое... — Нет, просто Леви! Он был здесь? Как давно? — Да недавно совсем. Пришёл, принёс документы и вышел. — А почему я его шагов не слышала, если он мимо моего кабинета проходил? — Так ведь он ходит тихо. Это привычка не только солдатская, это ведь и от жизни в подземке тоже навык остался. В моей голове усердно забегали тараканы наряду с вихрем мыслей. Неужели моя паранойя била в колокол не просто так? Мне ведь всё это время казалось, что за мной наблюдали через открытую дверь. Может, это был Леви, который принёс сюда документы? Это ведь его смазанный силуэт я видела на выходе? Зачем в таком случае он слушал наш с Ханджи разговор, который, наверное, можно назвать исключительно женским? Какой странный. Если это был он, то я явно не понимаю его мотивов. А потом я откинула эти мысли и успокоилась. Ещё бы я нервы свои на него тратила. Ну захотел он послушать про замужество, что в этом такого страшного, действительно... Опять я себе всякие бредовые причины понервничать придумываю. Учтëм ещё тот факт, что это был, возможно, даже не Леви, а кто-то другой. Нашла ещё, о чём беспокоиться. Каким же интересным образом мне аукнулся этот разговор через пару лет — любо-дорого смотреть. А я тогда в очередной раз убедилась, что являюсь безбашенной идиоткой. Продолжение следует... * Препари́рование — вскрытие материала (труп) для изучения структуры исследуемого материала, а также отделение препарируемого органа от близлежащих тканей, выделение органа или части органа от сопутствующих ему анатомических структур. * Брюшная полость — это пространство под диафрагмой, включающее в себя органы, называемые брюшными. Там располагаются такие органы как желудок, печень, желчный пузырь, поджелудочная железа, селезенка, кишечник, а также сосуды брюшной полости. * Либерали́зм (от лат. liberalis — свободный) — философское и общественно-политическое течение, провозглашающее непоколебимость прав и личных свобод человека * Туберкулез (чахотка) — это инфекционное заболевание, вызываемое микобактериями туберкулеза, которые часто называют палочками Коха. Заболевание развивается только в ответ на размножение в организме человека этих микробов. Основным источником заражения туберкулезом является человек, который болеет туберкулезом легких. Dirty Heads — Vacation