Двойная реальность

Потихоньку во сне начинаю терять счёт времени. В титаньем сне прошло несколько дней, а пронеслись они перед глазами подобно щелчку пальцев. И опять я просыпаюсь в своей квартире. — Твою мать... — срывается с губ обречëнный вздох, заставляющий моего кота, лежащего рядом, дëрнуть ухом. Долгое время лежала на кровати с Куськой под боком и смотрела в потолок в полной апатии и непонимании происходящего. Мне кажется, или я всё-таки перестаю улавливать грань между вымыслом и реальностью? Все медицинские знания, которые я получаю, чёрт возьми, во сне, вполне рабочие и в реальной жизни, и от них у меня начинает пухнуть мозг. Я словно забываю, что являюсь на самом деле дизайнером, а не врачом. Забываю я и о том, что в реальности не нахожусь в обществе солдат, здесь нет титанов, нет Джозефа, Ханджи, всех остальных. Здесь нет и жопошника, которого я уже так привыкла видеть, ибо он усердно вечно маячил на горизонте. — Я схожу с ума? — спрашиваю у себя же, на что будто в ответ получаю утвердительный «мявк» со стороны Куськи. — А ты вообще молчи, мохнатая задница. Нет, правда, я схожу с ума... Или у меня настолько большое воображение? Но не могла же я от балды придумать целую вселенную со своими порядками, другой язык, о котором даже Гугл не знает, каких-то разных людей в таком большом количестве... и самое главное — откуда мой мозг взял всю эту медицинскую информацию, какой я теперь владею благодаря Джозефу, который, опять-таки, является плодом моего воображения? Я ведь даже на уроках ОБЖ и то спала, не имея к медицине вообще никакого отношения. Раньше не умела оказывать никакую первую помощь, а если случайно резала палец — сразу клала его в рот, считая, что это будет лучшим лечением. Да я бы никогда в жизни не взялась зашивать чью-то рану нитками и иголкой! Как объяснить такие длинные и непонятные сны? А я ведь в них чувствую себя вполне живой, будто они сливаются с реальностью, и боль я там тоже чувствую, и анализировать могу... Немного не так я себе представляла осознанные сны, если честно. И почему каждый раз мне снится именно титанья вселенная? Откуда я вообще этих титанов взяла? Почему я не вижу таких снов каждую ночь, а только сумбурно и выборочно, когда попадёт? Как это работает? Уже пыталась найти цикличность происходящего, уловить, какой именно промежуток времени проходит во сне и в реальности и как они чередуются. Но каждый раз забредала в тупик, потому что никаких одинаковых цифр не было — всë это происходило на чистом рандоме. Поэтому и расписание этих снов сделать не получалось. Я поднимаюсь с кровати, едва удержав пижамные штаны в горошек, которые из-за растянутой резинки чуть не свалились с моих бёдер, и, едва переставляя ноги, подхожу к зеркалу. Куська тем временем звëздочкой развалился на освободившемся месте, блистая серым пузом. А я встретилась взглядом с собственным отражением и вздохнула: свободная и местами заляпанная краской пижама, растянутый ворот футболки, оголяющий левое плечо и интригующую тёмную родинку на нём; босые ноги и ссутуленная спина; ворох нечëсаных волос и тусклое лицо с опухшими со сна глазами. Какое-то жалкое зрелище невыспавшегося и потерянного в жизни человека... А мне всего лишь почти двадцать три года... А во сне — восемнадцать. Раздражало и одновременно расстраивало меня то, что во сне, когда я смотрелась в зеркало, выглядела я иначе. Не в плане внешности, нет. Эмоционально была другая, будто более энергичная, более... живая?.. Почему здесь и сейчас я не такая? Почему во мне нет той искры? Почему мне неинтересно жить? — Точно с ума схожу, — киваю самой себе, и моё отражение кивает мне в ответ. Ещё более странным было то, что во сне словно немного менялась сама я, моя личность, моё нутро. Во мне будто нечто становилось другим. К примеру, там я более настороженно отношусь к людям, крайне недоверчива и слишком умело прячу эмоции — тот же страх, допустим. Но в реальной жизни такой большой недоверчивости у меня нет. Почему во сне я вдруг начинаю бояться открывать кому-то душу, опасаясь плевка в неё, если в реальной жизни меня почти ни разу не предавали? У меня нормальная семья, нормальные знакомые и хороший друг, казалось бы, грех жаловаться. Но там, во сне, у меня совсем другая история прошлого — совсем безрадостная, унылая, страшная и тоскливая. И такое прошлое будто накладывает свой отпечаток на моё мировоззрение там. Почему там я ощущаю себя более полноценной? Почему сейчас я чувствую себя такой пустой, словно от меня отодрали целую половину собственной личности? Я только за голову устало хватаюсь, пытаясь поспеть за своими мыслями, от которых скоро взорвется череп. «У хозяйки проблемы с кукухой», — однозначно думает Куська, лениво наблюдая за мной со своего коронного места, развалившись на моей кровати, словно был хозяином данной квартиры. — Чё смотришь? — огрызаюсь я на него, на что он только повёл ухом с демонстративным покерфейсом, а я вдруг словила себя на мысли, что вспомнила жопошника с его каменной хлеборезкой. Тьфу ты, даже в реальности он меня достаёт и бесит, а! Мой взгляд пробежался по зеркалу, видя залапанное и заляпанное стекло, до чистки которого мои руки никак не дойдут, с какими-то потëками и засохшими брызгами; потом он перешёл на рассматривание уже всей комнаты разом, замечая и разбросанные канцелярские вещички, и скомканную и вывернутую наизнанку одежду, и интригующе выглядывающий из шкафа лифчик. Собственные носки валялись в разных углах, будто я была стереотипным парнем-свинотой; в люстре-таблетке на потолке уже собралось целое сборище дохлых мух; из кухни в невероятных масштабах перекочевали на стол немытые кружки. Да и занавески надо было уже давно постирать... — Господи, какой свинарник, — будто впервые увидев данную картину, в неком запоздалом шоке сказала я, а потом, чуть подумав, махнула рукой. — Да и насрать. Ну и подумаешь. Убираться у меня не было абсолютно никакого желания. Я погрязла в бардаке и, самое стрёмное, чувствовала в нём себя рыбой в воде. Ничего не хотелось делать, однако меня начала терзать мысль, что я стремительно деградирую и вскоре совсем одичаю. Однако никакой мотивации мне это не придавало. А ведь во сне я была постоянно в делах... Иногда мне становилось мерзко от себя же самой. Ну прям как свинья в свинарнике живу и думаю, что так и надо. Мне были противны моя квартира, мои работы, моя одежда и я сама. Во мне, бывало, просыпалась какая-то слабая искорка, когда мне хотелось начать жить заново, с чистого листа, а потом в башке будто что-то щëлкало, и я продолжала сидеть на заднице ровно. Не хватало запала, что ли... Ощущаю себя угасающей старухой, которой скоро надо будет отправляться на тот свет. — Что-то ты какая-то дохлая, Вопилка, — говорит Сергей, когда я созвонилась с ним по видеосвязи. А я, рассматривая друга на экране ноутбука, затем опускаю взгляд на маленькое окошко с собственным изображением в углу и вижу колоссальную между нами разницу. Сергей просто пылал какой-то молодой, юной и жаркой энергией, был свеж и бодр, а даже если и не был бодр, то был хотя бы вполне доволен. По нему было видно, что ему нравилось жить именно так, как он делает это сейчас — он нашёл себя, нашёл дело всей жизни и получает удовлетворение от собственного труда. Он наслаждался каждым моментом. А довольство жизнью и собой сказывалось и на внешности — он был улыбчив, симпатичен и, можно сказать, даже обаятелен. Первым красавчиком, конечно, не считался: черты лица у него довольно крупные, глаза мелковаты, уши немного торчали, ещё и клык при улыбке постоянно выпирал. Однако он не страдал от загонов по поводу своей внешности, наслаждался жизнью, а поэтому вокруг него вилась некая аура, делая его куда привлекательнее и увереннее. А я... А я — серая, скучная, туская и бледная, запущенная и уставшая. По сравнению с русым и черноглазым Сергеем я была словно замученным привидением. У меня не было того удовлетворения жизнью, не было той уверенности и довольства. У меня никак не получалось наслаждаться профессией, какими-то моментами... я ведь серая. Скучная. Пока друг строит карьеру в Японии, в процветающем Токио, я тухну здесь, в российском городишке. Нет, конечно, на страну и город все свои проблемы валить не надо. При желании можно всего добиться в любых условиях. Но что делать, если желания как такового и нет?.. Есть понимание того, что ты сидишь и тонешь в мерзкой луже, однако нет ни сил, ни мотивации из неё выбираться. — Да... — немного потерянно отвечаю я, смотря на экран и видя лицо друга. А потом совсем тихо и себе под нос говорю: — Дохлая... Прямо как одна из множества мух, застрявших в моей люстре. Сергей внимательно меня оглядел. — Слушай, меня уже пугать начинает то, что ты на Вопилку никак не реагируешь, — заявляет он. — Раньше у тебя жопа горела, стоило только мне тебя так назвать, а сейчас... игноришь. Что с тобой? Какая-то ты будто пришибленная. — Жизнь меня пришибла, — вяло отзываюсь я, тяжело вздыхая. — Сил нет на твою Вопилку реагировать. И вообще у меня апатия и творческий кризис с переходом в депрессию и постоянное самобичевание. «Назови меня Корсаком», — чуть не ляпнула я, ибо подобная фраза вдруг завертелась на языке, а потом в ступоре заглохла, этот самый язык прикусив. В удивлении расширила глаза и отупело заморгала. Это ещё что такое? Какого хрена я начинаю скучать по собственному сну? — Почему у тебя вдруг стал такой шальной взгляд? — хохотнул Сергей, видя моё дичайшее недоумение. — Да так... — растерянно сказала я. — Слушай, Серëг... А тебе сны снятся? — Мне-то? — удивлëнно поднял он брови от такого странного вопроса. — Ну да, снятся, есть такое. Ух, как я зовоëвываю всю Японию, а потом и весь мир своим талантом, аха-ха! А в кошмарах мне видится наш родной российский и отсталый колхоз. Как хорошо, что я в Токио, а то к этому времени там бы уже со скуки сдох. Россию Сергей не любил. Вернее признавал её своей родиной и домом, где вырос, однако продолжать жить здесь не имел никакого желания. Российская действительность его угнетала, он считал данное место отсталым от мирового прогресса. По жизни Серëга был гиперактивным и хватким абалдуем, поэтому маялся здесь от сущего безделья и удрал в Японию, как только у него выдалась такая возможность. Ещё и меня с собой звал, однако у меня, в отличие от него, возможности свалить из страны не было. А что бы было, переедь я с ним вместе? Не было бы сейчас у меня такого опустошения? — Не удивлена, что тебе это снится, самоуверенный баран, — хмыкаю я. — Именно благодаря моей бараньей упëртости я всего в жизни и добиваюсь, — подняв вверх указательный палец, самодовольно заявил Сергей. — Наглость — второе счастье, как говорится. Ну да. Борзости в Сергее хватало на семерых. Я вроде тоже от него не так уж и сильно отставала в этом плане, однако почему-то активно торможу в собственном развитии. — А почему тебя вдруг сны заинтересовали?-— спросил друг, хлебнув что-то из своей большой кружки. Где-то на заднем фоне у него послышались попугайные вопли. — Тьфу, Шер опять разорался... — Да так, — неопределённо пожала я плечами. — Просто обычно я снов не вижу. А в последнее время они как-то зачастились. — И как, интересные? Или кошмары? — Не кошмары. Но в них много людей. Очень много, Серëга, очень! — Людей?-— немного растерялся друг, а потом почесал затылок. — И ты видишь их лица? Детально? — Да! — Помни, Машка, что незнакомых личностей ты видеть во сне не можешь, — сказал он спустя некоторое время. — Наш мозг не может сгенерировать незнакомое лицо. Значит, ты всех этих людей когда-то видела. Вот это ты удивишься, Сергей, когда узнаешь, что мой мозг сгенерировал не только новые лица, но и другой язык. — Знаю... — только и отвечаю я. — А как думаешь, Менделеев реально периодическую таблицу элементов во сне увидел? — Да брехня это всё, — отмахнулся друг. — Не может быть такого. Тем более, когда-то в студенческие годы я копался в интернете по этому вопросу. Бред, — потом он вдруг опять вгляделся в меня более внимательно. — Нет, с тобой точно что-то не так. Ты всегда как сурок спала. И не интересовали тебя ни сны, ни Менделеевы всякие. А тут вдруг такие вопросы. — Да всё в порядке со мной. — Кошмары снятся реально, что ли? — Нет. — Тогда почему ты вдруг зациклилась на этой теме? Вот как пить дать, у тебя история поиска сейчас вся в вопросах о сне забита. Темнишь, Маруся. — Да бред всякий снится, не бери в голову, — попыталась я оправдаться, не зная, как вообще объяснить то, что со мной происходит. Он меня ещё, не дай Бог, в психушку направит с такими успехами. — Просто обычно я сны не помнила, а тут вдруг помню. И часто. Блин. Была надежда, что я с небес одарëнная, как Менделеев, однако, раз это брехня... Каким тогда образом я узнала все медицинские приёмы? Я ведь и сейчас смогу перечислить все кости, все органы, даже смогу вскрытие трупа провести, наверное... и раны зашить, и вывих вправить... А ведь на ОБЖ я всегда пинала балду во время учёбы. Это всё так странно. Однако когда я заснула в собственной квартире, а проснулась в медицинском корпусе Разведки, моей радости не было предела. Моргнув, подняла над собой руки, не замечая маникюра и лака на коротко подстриженных ногтях. — Ха-ха... — сорвался с губ тихий смешок, и мне не удалось разобрать, был ли он нервный, истерический или же больше радостно-восторженный. — Ха... опять?.. Подрываюсь и сажусь на месте — делаю это так резко, что возникло лëгкое головокружение. Из-за привычки ворочаться во сне вокруг тела запуталось одеяло, плотным жгутом стягивая корпус. Знакомая обстановка... Две кровати, одна из которых пустая, одно окно, блëклые стены и треснутый потолок над головой. Со стороны это помещение выглядело уныло и напоминало собачью конуру, особенно в сравнении с моей квартирой. Однако почему-то эта комната вызвала во мне куда больше эмоций, чем родная хата. — С ума схожу... — хватаюсь одеревенелыми пальцами за волосы, а затем замираю, чувствуя кожей мягкость шевелюры. — Хм? Зарываюсь ладонями в пряди, проверяю на ощупь, ерошу их, с удивлением понимая, что больше не чувствую той противной, сухой и ломкой соломы. Не настолько мягкие, как в реальности, но мои волосы на ощупь стали куда лучше, чем были. Из мелькнувших воспоминаний узнаю́, что уже приличное количество времени пользуюсь купленным маслом. Внезапная радость меня напугала. Как и то отвращение от пробуждения в реальности. — Что происходит? — дрогнувший голос тонет в тишине комнаты, когда я машинально обнимаю руками себя за плечи, ощущая ткань спальной рубахи под ладонями. «Это сон, Машка, сон! — бьëтся в голове мысль, однако она была такой же беспомощной, как мотылëк, запертый в стеклянных стенках фонаря. — Сон... только не утони в нëм...» Но непонятная, крышесностная радость вдруг ударила в мозг, смешиваясь со страхом и в конце концов затмевая его своим объëмом. Испуг от реакции отступил на второй план — а потом и на третий, на четвëртый, пока и вовсе не пропал из виду. Неожиданно ощущаю себя цельной, ожившей будто с новыми силами. Словно некая пустота вдруг исчезла, чем-то заполнилась, придавая мне энергии и чувство удовлетворения. — Чего... — в недоумении говорю в пустоту, пытаясь разобраться в собственных ощущениях. Как будто потихоньку начинаю всë это воспринимать немного иначе. Скинув с себя одеяло, подскакиваю к зеркалу и вижу себя, не сдержав дрогнувшей улыбки. Судя по календарю, через пару дней уже наступит осень. — Осень?.. Была ведь середина лета... Не могу разобраться с ходом местного времени. Качаю головой, улавливая мелькающие воспоминания за весь этот промежуток. Медик Мария уже окончательно обжилась в Штабе. Даже всякие сплетни обо мне совсем утихли, все солдаты и медики окончательно приняли меня в свои ряды и считали своей, даже если пока что я была просто неказистым учеником. Помнится, в первое время было крайне тяжело барахтаться в сгустке мерзких слухов, когда каждый солдат и врач считал меня неумëхой с руками из задницы, которая не умеет совсем ничего. Но теперь это всё было в прошлом, и Мария начала потихоньку перевоплощаться из гадкого утëнка... ну, хотя бы в простую гусыню, что ли. До лебедя мне было как раком до Китая, конечно. — Ладно, решаем проблемы по мере их поступления, — успокаиваю себя вслух, для решимости сжав руки в кулаки. — А первая проблема — хочу искупаться. Смотавшись в душ, я по пути встретила некоторых девушек и женщин-врачей, и они теперь меня приветствовали дежурным кивком без всякой презрительности. А я шла и улыбалась, довольная тем, что теперь окончательно заняла себе место в коллективе. Это место мне далось довольно тяжело. За первой волной сплетен и презрения в мою сторону последовала волна вторая — уже более сильная, мерзкая и безжалостная. А это всë случилось потому, что некоторые медики или солдаты устали ломать голову над тем, почему же Джозеф взял меня в ученики, и решили, что я его любовница. Причина выбора Крофорда была действительно туманна и непонятна, но это не повод решать, кто с кем спит. Когда я впервые услышала такие слухи, то уронила челюсть на пол и истерически засмеялась — Боже, какой гнилой мир, где считают, что девушке достаточно постели для какой-то работы! Самое главное, об этих слухах потом узнали все-— и Ханджи с Эрвином, и Леви, и даже Кис-кис Шадис, который с самого начала меня невзлюбил. Ханджи вначале была в шоке с такой новости, а потом начала петушиться, мол, такие слухи оскверняют и мою честь, и честь Джозефа. Эрвин в принципе почти никак не реагировал на сплетни и относиться хуже после этого ко мне, понятное дело, не стал. А вот Леви меня удивил, причём довольно приятно. Вся эта волна слухов обрушилась на меня, как поток нечистот из помойного ведра. По крайней мере после них я ощущала себя такой же грязной, хоть и понимала что моей вины в этом не было. А всë потому, что кому-то очень захотелось посудачить о чужой жизни. Когда вся эта чепуха со сплетнями начала обретать несравнимо огромный масштаб, а бедная я была похожа на снежный ком — настолько вокруг меня эти сплетни обросли, я возилась в деннике Кондрола, устроив там генеральную уборку. Чистила кормушку и яро пыхтела, сквозь зубы матеря тех смельчаков, которые посмели сказануть обо мне подобную грязь и раздуть из этого такой поток слухов. Чего только до меня ни долетало — и что Джозеф меня выбрал только из-за того, что его на молоденьких потянуло (хотя он и сам был ещё прилично молодой, надо заметить), и что это уже я сама охмурила Джозефа и являюсь чуть ли ни самой распутной девой на свете, и что в Подземном Городе я работала в борделе, а Джозеф был моим клиентом... Господи, да я и Джозеф стали тогда самыми обсуждаемыми личностями! Пока я постепенно теряла собственные глаза от удивления, ибо они у меня были готовы вот-вот выпасть из глазниц, сам Крофорд был в собственном мирке и лаборатории, поэтому эти слухи дошли до него немного позднее. Все эти подробности были до того мерзкими, грязными и пошлыми, что хотелось зажать уши и кинуться всех убивать. Именно поэтому пришлось активно работать щëткой, лишь бы не сорваться на ком-то. Итак, я чистила денник своего коня, а потом услышала шорох и разговоры снаружи — группа людей проходила мимо маленького оконца, поэтому я невольно прислушалась. — Не зря, думаю, о ней говорят такое, — донеслось до моих ушей, и я нахмурилась, узнав голос того самого Оруо, который однажды сильно прикусил язык. — Не удивлюсь, если у неё было прошлое шалавы. Опять про меня? Да твою мать, подойди ко мне и скажи это в лицо! Я сжала в руке щётку так, что казалось, она вот-вот сломается. И рука, и щётка. «Да как ты, утырок, вообще смеешь говорить обо мне, — мои мысли превратились в демоническое рычание в собственной голове. Казалось, у меня сейчас дым из ноздрей пойдëт от злости. — Я ведь тебя своими руками лечила, неблагодарный ты пи...» — С чего ты сделал такие выводы? — прозвучал звонкий и резкий выпад в сторону Оруо, заставивший меня прервать его мысленное расчленение. Это сказала Петра, которая, кажется, даже начала злиться, судя по ноткам раздражëнного шипения в её голосе. — Ну а как она выбилась в ученики Джозефа, если нихрена не умеет? — Да как угодно, умник, да только это тебя не касается! — Ралл начала заводиться. — Почему тебя это волнует? Или это ты сам хотел стать его учеником, раз так возникаешь? — Да ты чего злишься? — удивился Оруо. — Чего злюсь? — коброй зашипела Петра. — Потому что ты считаешь, что девушка ничего не может сама добиться, а только через постель. А это мнение настоящего утырка! В женском голосе прозвучало презрение, и Петру я была готова расцеловать сейчас. Хоть кто-то эти сплетни не поддерживал. — Она бесит меня! — заявляет Оруо, видимо, говоря обо мне. — Точно спит с Джозефом, а может и с Дюком заодно и считает себя... — он крепко меня обматерил, не стесняясь в выражениях, а я была готова взорваться. Гнев во мне бушевал с невероятной силой, хотя, казалось бы, обычно на сплетни я не реагировала. Однако сейчас эти слухи достигли такого апогея, что не обращать на это внимания было невозможно. — Ну а что, раз охмурила главного гения, то и до главы больницы недалеко, чего уж мелочиться. Кажется, Петра была готова его избить со злости, однако я услышала и два других голоса — тех самых мужчин, о которых почти ничего не знала. Кажется, их звали Эрд и Гюнтер. — По-моему, ты слишком разогнался, товарищ, — невесело сказал один из них, а второй продолжил: — Не имея точных знаний, о человеке нельзя судить. — Вот именно. Сплетни — дело дрянное. Оруо что-то им ответил с ещё бóльшим жаром, ибо человеком был взрывным и импульсивным, однако я не расслышала его из-за бушующих мыслей и эмоций. Я была готова разломать напополам со злости эту проклятую кормушку, которую вычищала до этого. — Может, ты уже проглотишь это дерьмо, а не будешь пихать его нам в уши? — внезапно раздался знакомый голос Аккермана, заставивший всех на пару секунд замолчать, а я в удивлении подняла брови. Я и не знала, что он всё это время был с этой компанией. — Закрыл бы ты свой псиный рот и не позорился. Голос этот был вкрадчивый, мурчащий, однако громкий и вызывающий. У меня по спине мурашки пошли, ибо вдруг я ощутила, что Леви был немного зол — по тону было понятно. А вот Оруо чуток опешил на первые несколько секунд, а потом громыхнул: — Да как ты!.. — уже был готов он заголосить, как жопошник, видимо, вообразив себя главной стервой, тут же его оборвал и перебил. — Заткнись, падаль, если ничего, кроме сплетен, сказать не можешь. Напоминаешь помойное ведро. Мерзость, — во вкрадчивом голосе появился намёк на раздражëнное шипение. Казалось, таким холодом, который звенел в этом тоне, можно человека заморозить. — Помнится, ты не так давно язык прикусил. Лучше бы его тебе под корень отрезали, однако он у тебя на месте и абсолютно цел. Кто тебя лечил тогда? Как видно, девчонка прекрасно с задачей справилась, хотя я бы на её месте тебе накрепко зашил хлеборезку, чтоб дерьмо через края не лилось. И так выглядит твоя благодарность за лечение, крысëныш? Придëт время, и ты будешь ей жизнью обязан, хотя всë твоë гнилое существование не стоит и её мизинца после твоих слов. После такой тирады на некоторое время воцарилось молчание. Я замерла на месте, едва не уронив из одеревенелой руки щётку; даже Кондрол, казалось, не шевелился вовсе. «Ого...» — пронеслось в моей голове, ибо меня речь жопошника крайне поразила. Я и не думала, что он... заступится за меня?.. Надо же. Видимо, ему надо было кому-то нагрубить, ибо в этот день мы с ним совсем не пересекались и ядом друг на друга не брызгались. А тут ему под руку Оруо попался, и я этому даже рада была, однако совсем не ожидала, что Леви будет отстаивать мою честь перед ним. — Раз тебя это не касается, какое право имеешь совать туда свой свиной пятак? — ледяным тоном продолжает Леви, словно одним своим голосом предупреждая, что может грохнуть любого. — Ты за её обучением не следишь. — А ты, значит, следишь, умник? — в мрачной и тихой ярости шипит Оруо, а я будто кожей чувствую, что словесным конфликтом дело не закончится. — То-то я смотрю у тебя слишком много свободного времени всякие наблюдения за подземными шалавами устраивать. Да она и тебя окрутила, да? Да я прям девица нарасхват — и Джозеф, и Дюк, ещё и Леви. Не удивлюсь, если до кучи они там скажут, что в моëм гареме и Эрвин Смит есть в качестве главного фаворита. — А ты бесишься, что девчонка привлекает больше внимания, чем ты? — в голосе Леви вдруг мелькает заметная издëвка вместе с ехидством. — Раз считаешь, что так проще — попробуй, может и на тебя главный гений и глава больницы клюнут. А можешь сразу к Шадису пойти, действительно, чего мелочиться, может, майором после этого станешь с мгновенным повышением через командирскую койку. После этих слов я с трудом удержала смешок. Одобряю его умение язвить, чёрт возьми! Особенно в его грубой манере. Особенно когда язвит он не мне. Наблюдать, как Леви уверенно разносит в щепки противника с помощью слов — одно удовольствие, надо признать. А уж уверенности у него было несколько вагонов с маленькой тележкой. Кажется, Петра с двумя парнями только наблюдали за происходящим с открытыми ртами, ибо их слышно не было. Да и я тоже, в принципе, мало чем от них отличалась. «Да будет махач!» — появилась в моей голове воинственная мысль, а я ухмыльнулась. В жопошнике была на все двести процентов уверена: Оруо — не ровня ему. Однако моё мнение о Леви заметно повысилось в лучшую сторону, ибо совсем уж я не ожидала, что он потратит на мою защиту своё время. Или ему просто надо было на кого-то желчь выплеснуть, раз уж меня рядом не оказалось? В любом случае, он поднял мне настроение. — Ты на что намекаешь, упырь? — шипит Оруо, который, кажется, сейчас взорвётся. Так и вижу, как у него из ушей пар идёт. — Задницей слушаешь, что ли? — в голосе Леви мелькнула кошачья лень, будто он сейчас невозмутимо потянется. — Тебе на что уши даны, если ты их не чистишь? Я повторять не люблю. Судя по звукам, Оруо кинулся на жопошника, за что получил по шапке и грохнулся на землю. Послышались глухие звуки ударов кулака о чьё-то лицо, и я догадываюсь, чей был кулак, а кому принадлежало то самое лицо. Петра с двумя ребятами кинулись разнимать дерущихся, а я активно размышляла, что же делать. Может, так и остаться здесь и носа не показывать? Сделаю вид, что ничего не слышала... Но это было трусливо и несерьёзно. Я ведь не маленькая девочка, чтобы прятаться от слухов и неприятностей. Я уж лучше выслушаю эти слухи в лицо и покажу себя. Вдобавок мне уж очень хочется посмотреть на Леви и хотя бы взглядом поблагодарить его за данную защиту. Ладно, борзость и бесстрашие — это мы можем. Уватившись за ручки, я раскрыла створки оконца, открывая себе изумительный вид на жопонадираловку, которую, к сожалению, к этому моменту уже почти растащили. На Леви не было ни пылинки, зато у Оруо синяк на скуле и губа нижняя разбита. Жопошник с невозмутимым видом повёл плечами, а потом сделал движение рукой, будто смахивая несуществующую грязь с собственного кулака, презрительно смотря на своего горе-противника, который только-только поднимался на ноги. Петли створок не были в должной мере смазаны, поэтому из-за их открытия послышался довольно чёткий скрип, привлëкший ко мне внимание всей солдатской бригады. А я выглянула в окошко, словно русская барыня, и нацепила на лицо абсолютно невозмутимую маску, будто меня не бомбило пару минут назад от сущего гнева. Оруо уж точно не был достоин видеть, что меня как-то задели его слова. Слишком много чести. — А вы, я смотрю, тут веселитесь? — интересуюсь я с лёгкой улыбкой Моны Лизы, словно ничего не произошло. За секунду до этого я засунула себе в рот зелёную травинку с кисточкой на конце, а поэтому сейчас перекатила её языком из одного уголка рта в другой, а затем, демонстративно клацнув, зажала её зубами; кисточка на кончике причудливо запрыгала в воздухе. Мои глаза бегло пробежались по всем здесь присутствующим, мельком мазнув по удивлëнным двум парням и Петре, а потом остановившись на Оруо, так и не дойдя до Леви. Оруо вытаращился на меня так, словно я была привидением, явившемся за его душой. А до всех остальных дошло — я прекрасно слышала разговор, находясь в деннике своего коня в нужное время. — О, опять вы, — сказала я, полностью обратив внимание на этого бесячего солдата, издевательски обращаясь к нему на «вы». — И, вижу, опять с травмами, —  лёгким и невесомым жестом ладони указываю на его избитое личико, а потом с самым кротким и бескорыстным видом предлагаю: — Вас провести в медкорпус? С языком, я вижу, проблем уже нет, так что с лицом их уж точно не будет, — улыбаюсь, задорно блистая зубами. — Хотя, те проблемы с головой, которыми вы блещете, ваткой и перекисью не решить... Чувствую на себе внимательный взгляд жопошника, однако не отвожу глаза от удивлëнного и рассерженного Оруо. Тот мигом подобрался и встрепенулся. — Опять ты?! — взревел он. — Что, уши греешь? — Почему же? — невозмутимо спросила я, обольстительно улыбаясь. — Так, совершенная случайность... Зато какая удачная. Надо же, не знала я, что вас так интересует моя личная жизнь. Как забавно. А своей что, нет совсем, раз вы мою обсуждаете? Как жаль... Я тебя опущу в самое болото, утырок. Он уже открыл рот, собираясь мне что-то сказать, однако я, издеваясь над ним, не дала ему произнести ни звука, заговорив вновь сама: — Оруо, солнышко вы моё ясное, — говорю это, будто с маленьким ребенком общаюсь: певуче, растягивая некоторые гласные, зато с абсолютной невозмутимостью. Прекрасно знаю, как такое обращение и такой тон могут раздражать противника. Кладу руки на мелкий подоконник, опираясь на него, зная, что в моих глазах пляшут черти. — Если вы так сильно ревнуете Джозефа или Дюка, раз так переживаете за них, можете обратиться ко мне. Здесь нечего стыдиться. И некого, — дëргаю аккуратно выщипанной недавно бровью, улыбаясь. Эх, мне бы ещё для бóльшего эффекта алую помаду на губы, вообще было бы прелестно. — Я вам помогу. Могу даже словечко о вас замолвить. Насчёт их реакции на ваше внимание ничего не обещаю, конечно, но всё же. Никогда я не покажу посторонним, что меня задевают сплетни. Сдохну, захлебнусь в собственных внутренних возмущениях, но не продемонстрирую этого другим. Показать, что тебя что-то задело — значит показать и собственную слабость. А слабой быть я уж точно не желаю. Именно поэтому невозмутимо и колко улыбаюсь, заранее зная, что у меня демонически блестят глаза. — Ах ты серая су... — с яростным огнëм в глазах почти закончил свою фразу Оруо, но я не даю ему договорить, вдруг посмотрев куда-то в сторону и громко выдав: — День добрый, майор Эрвин! Издевательски просияв, как одуванчик на солнышке, махнула ладонью, даже не обратив внимания на Оруо. Все остальные машинально повернули головы в ту же сторону, даже Леви, только сделал он это куда невозмутимее и ленивее других. Я не врала, когда с такой громкостью, уверенностью и напускной радостью приветствовала местного майора. Эрвин действительно оказался в поле нашего зрения и шëл к входным дверям замка. Услышав мои вопли, он на несколько секунд остановился и, слегка наклонив голову, бегло оценил обстановку. На секунду подольше задержался внимательным взглядом на побитом Оруо, после чего метнулся глазами к Леви — тот невозмутимо смотрел на блондина в ответ, даже бровью не дëрнув. — Приветствую, майор Смит! — очнулась Петра, затем резко отдав честь. Все остальные солдаты повторили за ней, приложив к сердцу кулак. От меня этого не требовалось, поэтому я краем глаза наблюдала, как Леви самым последним прислоняет правую руку к груди. Эрвин приветственно кивнул, видимо, уловив настроение происходящего, и с любопытным подозрением глянул на меня, выглядывающую из окна лошадиного денника. Я только улыбалась, хотя в глазах точно бесята прыгали. Продолжать срач при начальстве Оруо побоялся, поэтому лишь с мрачным видом кинул на меня убийственный, очень неприятный взгляд, губами, кажется, беззвучно послав меня матом, а потом резким движением сделал шаг с места и куда-то ушëл. Видя это, Эрвин слегка приподнял бровь, но высняться не стал, зайдя в замок. Кажется, он потом поинтересуется у Леви о произошедшем. Я до последнего смотрела Оруо вслед, снисходительно подняв уголки губ. Возможно, сам по себе человеком он был неплохим для некоторых, однако, кажется, я и Леви вызывали в нём сплошной негатив, оттого-то он и был такой говнистый. Ладно, понятно, почему ему не нравился Леви: на него заглядывалась Петра, которая, судя по всему, Оруо крайне симпатична. Однако это не вина Леви и уж точно не моя. А уж чем ему не угодила я сама — без понятия, кто ж его разберëт. — Какая интересная штука, эти ваши сплетни, — задумчиво сказала я, прикусив кончик травинки зубами. — Какая у меня интересная жизнь в глазах общественности, любо-дорого смотреть, хм. На меня были направлены все взгляды оставшихся здесь солдат, и, честно сказать, мне стало немного неуютно. Чего они так смотрят на меня? Я всего лишь проучила говнюка, не могла же я язык втянуть в задницу и смолчать? Не могла. Кажется, пора сматываться. — От души благодарю за внимание, всего доброго, — откланялась, мигом захлопнув створки окна и повернувшись к Кондролу, который невозмутимо жевал стыренный кусок яблока. Он дёрнул ухом. — Господи, ну и дура. Что за «благодарю за внимание»? Куда делись мои последние мозги? Выпали, что ли... Сколько геморроя из-за этих сплетен. О, а вот и мой персональный геморрой явился — пришёл спустя минут десять и встал в дверном проёме открытого денника, молча наблюдая, как я вычищаю угол отдела. Я заметила его присутствие ещё с самого начала, однако старательно игнорировала, надеясь, что он постоит и уйдёт, но он упорно этого делать не желал. В итоге я устало вздохнула, выпрямилась, смахнула с лица прядь высвободившихся из пучка волос и повернулась, безошибочно сталкиваясь взглядом с серыми штормовыми глазами стоящего в проходе жопошника. — Что вас сюда привело, мой дорогой путник? — интересуюсь я, чувствуя какую-то эмоциональную усталость от всей этой ситуации со слухами. Одета я была в майку на широких бретельках, открывающую шею и плечи. На левом плече, кстати, была обнаружена такая же родинка, как и в реальности. И взгляд серых глаз отчего-то медленно и цепко скользнул по выбившимся из пучка прядям волос, затем мазнув по шее и ключицам. — А ты, значит, любительница хлеба и зрелищ? — отвечает это золотце вопросом на вопрос в привычной своей манере, а я поднимаю бровь. — Сидела вон, слушала, что происходит. — Знаешь, такое грех не послушать, — хмыкаю. — Однако не промолчала и не сделала вид, что ничего не услышала. — Когда решается вопрос о моей чести, я не привыкла сидеть в кустах. Если и вынуждена глотать дерьмо, так сделаю это с гордо поднятой головой. Подумаешь, сплетня... — Эта сплетня уже приобрела большие масштабы. — Ну, значит, большая сплетня, — пожала я невозмутимо плечами. — Однако... — мой взгляд скользнул по юношеской фигуре от самых ног до головы, остановившись на лице. — Спасибо. Я слышала твои слова. — Не принимай уж слишком близко на свой счёт, — немного колко отвечает мне Леви. — Я сделал это не столько для тебя, сколько для своих же ушей. Терпеть не могу сплетни, а тем, кто их разводит, языки отрезать надо. — Такого ответа я и ожидала, — хмыкаю вновь, пока между нами установился прочный зрительный контакт глаза в глаза. — Так и знала, что ты скажешь нечто подобное. Предсказуем ты, дружище. — Ты тоже, — было мне ответом. — Я знал уже тогда, что ты здесь и всё слышишь. Гадал только, дашь ли знать о себе или промолчишь. Не промолчала — ожидаемо. — Разве это плохо? — Нет. Я бы сделал так же. — Ну так а ты, — протянула я, перетащив несколько сложенных друг в друга вёдер в другой угол, — значит, этим сплетням не веришь? — мои глаза бегло стрельнули в его сторону. — Я похож на придурка, который верит слухам? — довольно остро спрашивает Леви, но, впрочем, не собирается получать ответ на этот вопрос. — Зная тебя, сразу понятно, что это бредни лентяев, которым делать, видимо, нехрен. — Ты не знаешь меня, — тут же напоминаю ему я, смерив колким взглядом. И не узнаешь, дорогой мой. — Известно тебе обо мне только то, что я позволила тебе увидеть. — Однако видел я куда больше, чем тот же Оруо, — даже бровью не повёл Леви. — И этого достаточно, чтобы знать, что ты подобного не сделаешь. — «Подобного» — это какого? — Переспать с главой больницы или местным гением ради работы? Для тебя это звучит слишком бредово. Да, между нами были отношения кошки с собакой. Да, колкостями бросались слишком часто. Да, перепалки стали для нас обычным делом. Но на фоне всего этого было между нами... некое взаимное уважение, стало быть. Вынуждена признать, каким бы бесячим жопошник ни был, как бы ни выводил меня из себя, но порой уважения он был достоин куда бóльшего, чем половина здешних солдат. Я не позволяла себе переходить границы во время наших перепалок, а он платил мне тем же. И хоть иногда он вставлял колкие фразочки насчёт моего начального уровня медицинского образования, на самом деле он уважал это дело, ибо именно я латала его мелкие болячки. Услышав его слова, мне не удалось сдержаться от лёгкой улыбки — не колкой, не язвительной, а простой и скорее искренней, однако едва заметной. Было приятно, что Леви, видя только то, что я позволила в себе увидеть, сделал правильные обо мне выводы. — Вот как, — слабо повела плечом, а потом заправила прядь своих светлых волос за ухо, вдруг заметив, что Аккерман внимательно наблюдает за мной. — Рада слышать это. Он только промолчал, хотя так и чувствовалось его желание вновь сморознуть какую-то колкую дичь. Собственно, вот так меня приятно жопошник и удивил, и это было единственное приятное удивление за тот период дичайших сплетен, в которых я барахталась около двух недель. Не знаю, почему эта тема была такой обсуждаемой, однако у меня волосы на затылке дыбом вставали от масштабов распространения этой дряни; видимо, кто-то ещё не до конца смирился с тем, что место ученицы гения медицины заняла я, которая даже шприца с рождения в руках не держала. Однако неужели никто не замечал того, с каким усердием я училась всё это время, как старательно набивала себе хоть какой-то врачебный навык? Почему никто не видел моих стараний, считая, что нахожусь в больнице я только благодаря статусу любовницы либо местного гения, либо главы больницы, либо их всех сразу? Почему никто не обращал внимания на то, сколько раз я носилась с мелкими ранами, как днями и ночами зубрила теорию? Почему они все считали, что мне достаточно просто переспать с кем-то, чтобы добиться каких-то результатов? Из-за этих слухов, причём крайне несправедливых, я ощущала себя нестерпимо грязной; постоянно хотелось в душ, дабы смыть с себя эту дрянную грязь в виде слухов и очистить кожу; потом я начала ловить себя на мысли, что мне хочется переехать в душевую и жить там, не вылезая наружу. Началось ощущение того, что меня постепенно начинают забивать и гнобить до самого плинтуса, а я своими мыслями о ду́ше и укрытии только подливаю масло в огонь. Они собирались сделать меня местным отбросом. — Пора с этим заканчивать, — сказала я себе однажды, после чего начала по медкорпусу и Штабу ходить с демонстративно гордо поднятой головой, абсолютно игнорируя косые взгляды и колкие словечки в свой адрес. Корчила из себя Снежную Королеву с величайшим терпением, однако мой взгляд, как мне кажется, действительно мог заморозить человека полностью. Они серьёзно думали, что добьют меня простыми слухами? Пусть даже эти сплетни приобрели характер снежного комка, который с каждым оборотом набирает всё бóльший масштаб, я всё равно не опущу голову перед ними. Не буду прятать взгляд и чего-то стыдиться, ведь я ничего предосудительного не делала. Отличился и Кис-кис Шадис, который с самого первого моего появления в Штабе меня невзлюбил. Конечно, ведь он надеялся, что Джозеф возьмёт себе в ученики студента из медицинской академии, а в итоге получил одичавшую хабалку из Подземного Города с нулевым образованием не только медицинским, но и простым — благо, что хотя бы читать-писать-считать умела. Естественно, он прекрасно знал, что Джозеф выбрал меня ему назло, поэтому относился ко мне крайне скептически и недовольно. А мерзкие слухи о моей распутности только дали ему повод поддеть меня. — Всё тайное всегда наружу всплывает, — сказал он мне, когда я по какому-то делу пришла к Эрвину с бумажками. Столкнулись мы с ним в коридоре напротив окна, а я затормозила, посмотрев командиру в глаза, из-за чего даже пришлось немного поднять голову, ибо он был куда выше меня. — Рождённый ползать летать не может. Бросай эти ненужные попытки взлететь. Ух ты, когда это нашего Кисоньку понесло на цитаты из «Одноклассников»? Я только дëрнула бровью, пытаясь подавить в себе волну отвращения и презрения, однако последнее всё-таки вырвалось из моего нутра и блеснуло во взгляде, которым я одарила мужчину. — Рождённый ползать, — говорю с приподнятым подбородком и вызовом в голосе, — пролезет везде, Кис Шадис. А вам бы надо кончать с философией — не получается она у вас при всём вашем желании сказать что-то мудрое. Мое обращение к нему на «вы» было отнюдь не проявлением уважения, а издëвкой. И Кис чувствовал, что авторитетом мне не является, поэтому я вызывала у него ещё бóльшую антипатию. — Не тебе указывать мне, что делать, — говорит он, смерив меня колким взглядом, на что я даже бровью не повела. — Так и вам тоже не следует мне указывать, — опять подчёркиваю обращение на «вы», как бы издевательски намекая, что говорю с ним с напускным уважением, а вот он — нет, хотя я не нахожусь под его командованием. По сути, для него я являюсь посторонним человеком, и он к этому постороннему человеку имеет наглость без разрешения обращаться на «ты» с явным желанием опустить ниже плинтуса. Однако со мной это не сработает, котик облезлый. — Разрешите поинтересоваться, какая же моя тайна всплыла наружу? А то я что-то немного не в курсе. — Значит, как я вижу, ты не считаешь нужным держать своё нутро распутной девицы в тайне? Он меня сейчас почти прямым текстом шалавой назвал. Ещё и командир. Мерзость какая. Я только легко ему улыбнулась, хотя хотелось выдрать мракобесу кадык. — Поражаюсь вашему самомнению, милейший, раз вы решили, что имеете способность видеть насквозь чужое нутро. Скажу по секрету: вы не увидели у моего нутра даже первого слоя, поэтому не позорьтесь, а то похожи на мальчика, который оседлал палку и думает, что на коне. Кажется, сравнение с мальчиком на коне особенно пришлось Шадису не по вкусу, и он сжал челюсти: я ясно увидела, как у него на лице шевельнулись желваки. Светло-коричневые неприятные глаза его изменили своё выражение на сдерживаемый гнев, а я стояла перед ним и удивлялась тому, как же этот образ был мне неприятен. Само лицо, его выражение и выражение глаз, привычка кусать внутреннюю сторону щеки и то, как он иногда хрустит пальцами - всё это казалось мне таким отвратительным и тупым, что вызывало тошноту. Этот человек с самого начала был неприятен мне, с самого начала у меня была к нему антипатия. Да, вполне возможно, остальные видели его абсолютно нормальным человеком, однако конкретно у меня он вызывал отвращение. — Вздумала оскорблять командира Разведки? — тон его голоса тоже изменился, стоило только мне его задеть. Надо же, как права поговорка о том, что человек — как сосуд: задень его — и всё дерьмо наружу польëтся. Как мгновенно у него поменялось настроение, стоило только мне поставить его на место. — Заметьте: командира Разведки. Но не моего. Вы не являетесь моим начальником, поэтому своим званием козырять передо мной не получится, — говорю я на первый взгляд невозмутимо, однако имея в себе дичайшее желание уколоть его словами ещё больше. Не на ту напал, дорогой. Я не буду молчать и принимать всё дерьмо, которым ты меня собирался поливать и показать таким образом своё доминирование. — Но я могу повлиять на решение Дюка Бивиса, главы больницы. Уж он-то вполне может распоряжаться твоей судьбой. Ты думаешь, что нашёл точку давления? Как глупо. А ведь взрослый человек, вроде. Я лишь продолжила улыбаться, однако улыбка моя стала снисходительной, и он уловил это. — Поверьте мне, Дюк Бивис не тот, кто будет слушать постороннего от медицины человека, нежели ученика. В отличие от вас, он считает меня своей коллегой. И вообще с чего вдруг он вздумал тыкать меня носом в Дюка, если все вокруг считают, что я сплю не только с Джозефом, но и с его братцем? Глупо как-то. Однако моё желание уколоть его переросло в желание проткнуть острым ответом насквозь, поэтому я ясно ощутила, как мгновенно ещё больше похолодел собственный взгляд. — К тому же, на его месте я бы совсем не стала прислушиваться к человеку, который не только допускает все эти слухи, но и поддерживает их, пытаясь самоутвердиться за счёт унижения ученика-медика, — в моём голосе зазвенел холодный упрёк, который в сочетании с колючим взглядом сформировался в морозный тандем. — Уверены ли вы, что именно так поступают командиры, ведущие за собой армию? Отнюдь не самый хороший пример вы подаëте солдатам. Эрвин Смит, в отличие от вас, никогда подобного себе не позволял. Уколоть мне удалось, цель была достигнута — стоило только упомянуть, что Эрвин Смит лучше подойдёт на роль командира, нежели он сам, Шадис крайне переменился в лице. Вначале растерялся и удивился, зато потом его выражение приобрело оттенок ярой обиды и омерзения. Видимо, совсем не ожидал он, что помоями обольют его самого, а я только с чувством выполненного долга сильнее расправила плечи. Мне стало ясно видно его слабое место — кажется, он полон неуверенности в себе и чувствует, что в качестве командира ему тут не место. К тому же, судя по всему, он своими глазами видит, что Эрвин куда лучше по всем фронтам в свои-то двадцать пять годков. — Радуйся, что ты не солдат, мерзавка, — мрачно прошипел он, пронзая меня своим неприятным взглядом, — за такое тебе бы полагалась публичная порка. Выметайся отсюда обратно в свою нору под крыло любовников, подземное отродье. Опять любовники. Заладили. — Конечно-конечно, — болванчиком закивала я, выдавив неимоверно широкую улыбку, ясно демонстрируя, что мне до лампочки на обидные слова. — Всего доброго. Действительно, заговорилась я, пора бы уже, а то в моей норе ещё есть пациенты с ссадинами, кто ж их обрабатывать будет? С этими словами прошла мимо, прочь с офицерского этажа, не зная, что у нашего разговора был свидетель — Эрвин стоял за поворотом и всё внимательно слушал. К моему счастью, он был на моей стороне, поэтому, как мне потом стало известно, ему удалось как-то надавить на Шадиса, призвав его совесть к ответу за содеянное. Кис даже был вынужден объявить солдатам прекратить распространение слухов и опровергнул их. А медиками уже занялись Дюк и Джозеф, собравшие весь коллектив в одной комнате и устроившие грандиозный разнос. — До нас тут дошли слухи, — говорит Дюк, с леденящим спокойствием цепко оглядев мельком всех врачей, и это холодное спокойствие ничего хорошего не предвещало, — об интересных и грязных подробностях нашей жизни, о которых мы даже не догадывались до недавнего времени. Вы все уже прекрасно догадались, о каких слухах идёт речь, ибо вы все являетесь участниками этой огромной и нелепой сплетни. Эта ситуация по своим масштабам уже вышла за рамки разумного, поэтому мы даже были вынуждены собрать подобное экстренное собрание, дабы закончить это дело здесь раз и навсегда. Оба брата напоминали коршунов, внимательно следящих за реакцией каждого находившегося в этой комнате. Я стояла возле стены на виду у всех, однако чуть в стороне, чувствуя себя устало и немного неловко, однако пряча эту неловкость внутри. Всем своим видом показывала совершенно противоположное реальному моему состоянию — прямая спина, расправленные плечи, поднятая голова и острый взгляд, хотя мне просто хотелось забыть эту историю и лечь спать. Все врачи были в курсе, что Дюк с Джозефом являлись теми ещё весельчаками, однако то, как они переменились, показывало, что дело крайне серьёзное. От их веселья не осталось и капли, образ гороховых шутов, травивших смешные байки, испарился в мгновение ока, и теперь перед коллективом медперсонала стояли суровые и мрачные мужчины, чья аура плотным облаком давила на каждого здесь находящегося. Все медики прекрасно поняли, что сейчас будет настоящая трëпка, ибо начальники были крайне злы и недовольны. Но отнюдь не злоба пугала персонал, а мрачное разочарование во взглядах зелёных и тёмных глаз. Джозеф тоже считался внегласным начальником, ибо его авторитет был крайне силён в кругах медиков. Но даже этот авторитет не спас от такой грандиозной волны сплетен, вышедшей из-под контроля. — Всем вам известно, — подал Джозеф голос, оглядев врачей, пока я стояла в стороне, наблюдая, — что данный коллектив был собран крайне бережно мной, моим братом и нашим наставником, который передал нам управление этой больницей. Вы попали сюда на работу только потому, что в вас был виден потенциал, талант и желание помогать солдатам, ибо мы являемся основной силой поддержки Разведотряда. И сейчас вы являетесь одними из лучших медиков со всех стен, вы — команда, спасающая чужие жизни. Вы — те люди, которые имеют способность бросить вызов смерти и достать человека почти с того света, — он сказал это с недобрым воодушевлением, а потом убавил тон голоса и с явным разочарованием спросил: — И что я вижу сейчас? Стаю шакалов, объединившихся против юной девочки? На кого вы стали похожи? Медики молчали, некоторые слегка потупили взгляд, ибо разочарование самого Джозефа, кажется, для них многое значило. А я обвела присутствующих глазами, вдруг наткнувшись взглядом на Анабеллу и Рейна, которые стояли почти позади всех и смотрели на меня с сожалением и сочувствием, хотя я точно знала, что к этим сплетням они не имеют никакого отношения. — По сравнению с другими военными подразделениями, к тому же учитывая масштабы и количество травм, получаемых разведчиками, мы имеем значительно меньше медиков, нежели полагается в теории. Если Разведка — сердце, то мы — рёбра, грудная клетка, которая находится к нему ближе всех и является его защитой. Но о какой защите может идти речь, если вы так взбеленились, стоило только мне привести сюда ученицу? — Джозеф говорил это с таким укором, что даже мне как-то стыдно стало, а вот медики чувствовали себя явно не в своей тарелке, судя по опущенным глазам и поджатым губам. — В первую очередь в коллективе должна быть сплочëнность, но на кой чёрт она нужна, если вы сплотились против ученика, который будет таким же медиком, как и вы? Именно так вы принимаете новеньких в свои ряды? Мерзость какая и позор — вместо того, чтобы отстаивать честь юного будущего врача, вы только хотите втоптать его потенциал в грязь и смахнуть это на распутные действия. А ведь большинство из вас — вполне взрослые и состоявшиеся люди, — Джозеф качнул головой, невесело хмыкнув. — Ладно, когда я впервые привёл Марию сюда и о ней начали ходить слушки́, это было житейское обычное дело, через которое проходит почти каждый новенький. Эти первые слухи были лишь ребячеством и цветочками по сравнению с тем, что получилось сейчас. Да, помню я, как обо мне судачили тут все, кому не лень, в первый месяц моего здесь пребывания. Однако это было действительно обыденным делом и потом эти слухи довольно быстро улеглись. А тут вдруг всколыхнулись с новой силой и невиданными подробностями. Я была уставшей, эмоционально истощëнной, однако стояла с прямой спиной, не пряча взгляд и показывая, что робкой отнюдь не являюсь. Пусть при взгляде на меня у окружающих будет формироваться обо мне мнение как о личности сильной, упрямой и непробиваемой, нежели забитой и робкой. Несколько раз я натыкалась взглядом на некоторых врачей, которые, пока Джозеф чихвостил их всех, мельком поглядывали на меня, и специально прямо смотрела им в глаза, заставляя потупиться и отвернуться. — Как вы можете считаться дружным коллективом и семьёй, если не способны принять в свои ряды новичка? — говорит Джозеф, пока Дюк только с мрачным видом стоял рядом с ним. — Да ещё и как по-свински обходитесь с учеником. А теперь добавляю: моим учеником. Марию я выбрал для себя на роль моего ученика, а не на роль любовницы, как думают некоторые индивидуумы, у которых вся жизнедеятельность вертится только вокруг темы полового размножения. Вопрос теперь в другом: как у вас всех хватило наглости думать и верить, что я, который тщательно осуществляет подбор работников сюда, взял Марию в ученики только из-за немыслимых связей? Неужели вы такого низкого и мерзкого мнения обо мне? Разве я не доказывал вам сотню раз свой профессионализм? Как прискорбно, что вы так омерзительно обо мне думаете, товарищи. Ладно если Марию вы ещё не узнали в должной мере, но мы с Дюком здесь уже почти пятнадцать лет, и вот такое мнение о нас у вас сложилось? Что мы спим с молодыми девушками и потом устраиваем их на работу по блату? Его голос стал немного ниже, словно вот-вот перейдёт в разозлëнное рычание, пока зелёные глаза молнии метали. От Джозефа-клоуна и следа не осталось, словно этот человек никогда не смеялся и не шутил, а от такой перемены его настроения стало крайне некомфортно и непривычно даже мне, хотя его гнев и разочарование было направлено отнюдь не на меня. — Если вам нечего делать, это не значит, что вы можете разводить подобную дрянь, — после глубокого вдоха сказал наставник, сложив руки за спиной на манер Эрвина, а я увидела, как он раздражëнно сжал ладони в кулаки, поведя пальцами, ибо стояла позади него. — Чтобы больше подобного не было. Тема закрыта. Мария — мой ученик, и она является таким же членом коллектива, как и вы все, а значит и уважение к ней должно проявляться точно такое же. Если кто-то этого не понял и будет продолжать творить подобную околесицу, как сейчас, — стальным голосом произнёс он, и изумрудные глаза предупреждающе блеснули, — то будем разговаривать лично и по-серьëзному, а значит и ваша рабочая должность окажется под большим вопросом. Это было его последним словом, после чего он распустил экстренное собрание, наблюдая, как притихшие и пожухлые врачи покидают помещение. А я продолжала стоять, прислонившись плечом к стене, на некоторое время растерявшись и не зная, что делать дальше. Такого Джозефа я ещё не видела никогда, если честно, и для меня было открытием, что он может быть таким — мрачным, суровым лидером, готовым приструнить любого, кто полезет против него. Конечно, в первый день нашего знакомства, когда он приструнил тех охранников на выходе из Подземного Города, я заметила многогранность его характера, но... сейчас это приобрело куда бóльший масштаб. У него было невероятно много терпения, поэтому он крайне редко выходил из своего шутливого и непоседливого образа, однако сейчас, видимо, терпячка у него лопнула окончательно. Безусловно, именно он внегласно и считался главой больницы, формально отдав этот пост младшему брату из-за нежелания возиться с горой документов, однако даже Дюк признавал его лидерство, хотя Джозеф был даже младше некоторых находящихся здесь медиков — ему всего лишь тридцать один год должен скоро исполниться. Но в медицине он был действительно гений, добившийся уважения многих и всеобщего признания в такие молодые годы. И всё же, как бы я ни пыталась понять этого, в голове не укладывалось только одно: почему такой одарённый от пяток до макушки гений взял себе в ученики поганку из Подземного Города, которая в медицине была круглым ноликом без палки? Почему я? Благодаря чему я удостоилась такой возможности? Он взялся учить меня с абсолютных основ, с самого нуля, полностью взяв на себя моё полное обучение. Но почему? Когда он говорил, что ему интересен мой настрой, я ему отчасти поверила — только потому, что это было отчасти правдой. Но только отчасти. В остальном же чувствовался непонятный подвох, будто Джозеф мне что-то не договаривает и о чём-то умалчивает. Однако что за тайны у него? — Не было печали — черти накачали, — как-то удручëнно вздыхает Джозеф, словно пытался выдохнуть всё накопившееся в себе раздражение, и тяжело приземляется на стул, затем усиленно потерев пальцами лоб. — Не могут же люди жить спокойно и радоваться затишью, надо им хлеба и зрелищ да что-нибудь обсудить, даже если это полный абсурд. Странная людская черта. — Откуда-то ведь взялась такая сказочная выдумка, — недовольно фыркает Дюк, поправляя руками подол медицинского халата. — Кто там такой великий фантазëр? — Да полно таких. Им лишь бы языком почесать. Однако я, если честно, не думал, что Корсака будут так тяжко принимать в коллектив, — Джозеф почесал подбородок. — Видимо, до сих пор не могут смириться с тем фактом, что ученик у меня не из какой-нибудь медицинской академии взялся, а по зову сердца. Я только хмыкнула. Эта ситуация напоминает мне то, как я кота выбирала себе: думала, что возьму какого-нибудь породистого и пафосного, а в итоге подобрала подратого и блохастого оборванца, который теперь подрос и похорошел. Это что получается, примерно вот так Джозеф меня и выбрал? Как кота блохастого? Вот спасибо. Хотя... В Подземном Городе я как раз и была тем самым блохастым котом, стало быть. Бледная, одичавшая, колючая и грубая. За всеми этими размышлениями я только потом заметила, что Джозеф теперь обратил внимание на меня. — Что, Корсак, устала? — спросил он, и меня удивила внезапная нотка заботы в его голосе. — Нет, — вру я, пытаясь сильнее расправить плечи. — Врушки ответ, — прилетает мне. — Брехло, Машка. А врать нехорошо, особенно наставнику. — Всё в порядке со мной, — говорю я, повернувшись в его сторону и полностью прислонившись спиной к стене. — Подумаешь... сплетня. — Порой тебе думать вредно, Корсак. Если подобное дерьмо обретает размеры титаньего желудка, просто незначительной сплетней назвать это нельзя — это надо пресекать. А сплетни бьют по самолюбию, самооценке и по твоему отношению к окружающим. — Никогда чьë-либо мнение не опустит мою самооценку, — хмурюсь я, отчего-то разозлившись. — Ещё чего. Чтобы какие-то людишки заставили меня себя ненавидеть? — Поэтому вместо ненависти к себе ты вскоре начнёшь ненавидеть окружающих, — говорит Джозеф. — Это тоже не выход, особенно для такой профессии. Везде нужна мера, Машка. Да, люди бывают крайне мерзкими, подлыми, гадкими, однако таков род человеческий. В семье не без урода, так скажем. — И что, ты предлагаешь все мерзости, подлости и гадости спускать им с рук? — с вызовом спросила я, на что наставник с улыбкой покачал головой. — Буйная ты, Корсак, как необъезженная кобыла. Вовсе не об этом я говорил, а о том, что не надо из-за проделок малой части придурков ненавидеть всех людей в целом. Если в твоём представлении все люди сольются в сплошную массу одного цвета, трудно будет потом относиться к разным личностям должным образом. Огрубеешь слишком. В твоих руках будут чужие жизни, а это опьяняет, Маша. Помни, что у тебя нет права отбирать чужую жизнь только из-за личной ненависти. — Врач, ненавидящий людей, может стать безжалостным убийцей прямо на рабочем месте, — продолжил за него Дюк, посмотрев на меня. — Порой некоторые врачи, возомнив себя всемогущими, решали, что имеют право играть с жизнями. — Для чего вы мне всё это говорите? — в непонимании хмурюсь я. — Никого убивать и ненавидеть я не собираюсь. А уж таким большим самомнением, чтобы посчитать себя всемогущей, не страдаю. — Однако подобные сплетни могут стать первым шагом к ненависти, — говорит Джозеф, поднимаясь на ноги с едва слышным усталым вздохом, и подходит ко мне. — Признайся, у тебя ведь проносились мысли типа «почему никто не замечает моих усилий?», да? — Это вполне естественно. — Да, естественно. Но если придавать подобной ереси большое значение, твоё отношение к людям изменится до неузнаваемости. А ты врач, Корсак. Вполне была вероятность того, что после всех этих сплетен ты возненавидишь солдат, а ведь именно их ты и должна лечить в первую очередь. Я лишь смотрю на него немного исподлобья, наблюдая, как он подошёл ближе. В принципе, его слова имеют смысл — после всего произошедшего у меня могла укорениться глубокая неприязнь ко всем людям в Штабе. Эти сплетни вышли из-под контроля и истощили меня буквально за пару недель, у меня кругом шла голова и появился недосып вместе с мешками под глазами. — Отдохни, Корсак, — приобнимает меня Джозеф одной рукой за плечи, пару раз легонько похлопав в ободряющем жесте. — Завтра выходной себе устрой, хочешь? — Нет, — устало вздыхаю я, прислонившись виском к мужскому плечу. — Решат ещё, что я слабачка. Не хочу. Пусть смотрят, что со мной всё нормально и я работаю. — Твоё дело, — кивает наставник. — Только не перетрудись, а то вся концентрация слетит к чертям. Но, думаю, после нашего обращения вся эта околесица прекратится... Джозеф оказался прав. Пристыженные врачи теперь обо мне не говорили, а всяких солдат, решивших ещё обо мне посудачить, затыкали, поэтому через дня три-четыре вся эта история быстро замялась и проблема исчезла. Проблема-то исчезла, а вот осадок неприятный после неё всё равно остался, как ни крути. У меня пропало всякое желание контактировать с кем-либо из медиков, кроме Джозефа, Дюка, Анабеллы и Рейна, и всё моё общение с остальными сводилось к абсолютному минимуму. С солдатами та же история, хотя изначально мне самой не удавалось контактировать с кем-то из них активно, не считая Эрвина, Ханджи и Моблита, иногда Майка, ну и самого жопошника, с которым я виделась чаще, чем со своим отражением в зеркале, а теперь я даже не предпринимала никаких попыток заговорить с кем-то, кроме них. Исключением была Петра, которой я мысленно была крайне благодарна за то, что слухи она не поддерживала и пыталась в тот раз заткнуть Оруо, однако отношения у нас всё равно держались на уровне далёких приятельниц. Неожиданностью стало то, что спустя дня три после всей произошедшей ахинеи ко мне начали иногда и по одному подходить некоторые медики и приносить мне извинения за своё поведение. Когда ко мне так подошли в первый раз, я чуть не выронила поднос с инструментами на пол, в последний момент разве что вспомнив, что за это мне Джозеф бы откусил голову. За первым медиком последовали и другие, и вскоре не осталось никого, кто не извинился бы передо мной. Честно сказать, выслушивать эти извинения мне было крайне неловко, ибо это были люди куда старше и опытнее меня, однако эту неловкость я упорно не собиралась показывать, оставаясь внешне абсолютно невозмутимой. Но после этого я уже полностью отпустила эту историю с концами и никаких зла и обиды на этих людей не держала, получив наконец душевное спокойствие. Вот таким образом я и влилась в медицинский коллектив окончательно, чему была довольна не только я, но и Джозеф, порой наблюдающий за чужими извинениями в мою сторону. Я сходила в душ, простояв под едва тёплыми струями несколько минут, смотря на разводы воды на плитке под собственными ногами. Мой взгляд затем скользнул от пальцев по щиколоткам и затем вверх, до самых колен, замечая на коже тоненькие порезы, которые до сих пор остаются после бритвы. До сих пор я по-нормальному бритвенным станком не приноровилась пользоваться, хотя страдаю отдельной шизой — бритые ноги прибавляют мне некой уверенности в себе, что ли, хотя пользуюсь этой адовой штуковиной довольно редко и по настроению. А вообще мне привычнее прятать ноги под тканью, поэтому брюки стали для меня постоянной одеждой — юбки ну никак мне не нравились, хотя тоже были длинные и почти до пола, однако выглядели они... неприятно для меня, скажем там. Мешкообразные, непонятного фасона, либо мерзкой окраски, поэтому моя любовь к штанам была вполне объяснима. Привычные утренние процедуры были закончены, после чего я отправилась во двор прямиком к конюшне. Проходя к деннику Кондрола, машинально кинула взгляд в сторону отсека чёрного Августа, вспоминая, что отсек этот сейчас пустует — Леви был уже третий день на каком-то задании, куда его послал Эрвин. Об этом мне было известно крайне поверхностно и мало: разбойники были, есть и будут всегда, и вот одну из групп подобных разбойников был послан ловить маленький отряд разведчиков, которые, кроме вылазок, могут участвовать в подобных заданиях. В отряде тем временем состояли Петра с Оруо, Гюнтер с Эрдом, а во главе этой бригады, всем на удивление, был жопошник, которого на роль лидера выпихнул Эрвин ради эксперимента. Эрвин вообще взялся за Аккермана основательно, ненавязчиво приобщая его к солдатской работе более высшего ранга, и я не удивлюсь, если Леви довольно быстро и широким шагом пойдёт вверх по карьерной лестнице в ближайшем будущем. Таким образом Смит и назначил на время задания Леви командиром маленького отряда, чему были удивлены все, ибо на эту роль подходил больше тот же Гюнтер или Эрд, служащие здесь куда дольше жопошника. Подобное решение Эрвина не понял и Шадис, который был недоволен тем, что своенравный брюнетик с прошлым отпетого бандита всё больше пускает здесь корни, однако Эрвин уж точно знал, что делал. А Леви доверился ему почему-то, чувствуя признательность за то, что Смит был одним из тех немногих, кто ему доверял и был в нём уверен, даже несмотря на попытку убийства на вылазке. Новость о главенстве жопошника обрадовала не всех: Петра, впрочем, как и ожидалось, была рада за него и ущемлëнной себя не чувствовала, Гюнтер с Эрдом были более терпеливы в этом вопросе и понимали, что новичку надо обживаться и свыкаться с делами службы, а вот Оруо с упрямством козла упëрся всеми рогами, не желая признавать, что Леви был его командиром на этом задании. — Он?! — петушился тогда солдат, с горяча едва не прикусив себе язык вновь, и его вопли слышала даже я, выглядывающая из окна первого этажа больницы. — Командир отряда?! Да из него командир, как из навоза пуля! Я только устало вздохнула, не удивляясь подобному поведению вспыльчивого солдата. — А ты типа лучше, что ли? — хохотнул Эрд, почесав затылок и растрепав свои светлые волосы. — Серьёзно, чувак, хватит уже, — поддержал его Гюнтер, повернувшись к Оруо с мальчишеской ухмылкой. — Тебя так бомбит, что вот-вот кипятком обоссышься. Спокойнее. — Спокойнее?! — взревел Оруо, который взбесился теперь ещё больше. — Да чтоб бандит из помойной ямы мной командовал?! Я не опущусь до такого! — А что в этом такого? — не видел никакой проблемы Эрд, подняв вверх руки и потянувшись, как ленивый кот. — Ему ведь надо набираться опыта. Чего ж ты разорался-то так, вот же ж вспыльчивый какой, — он зевнул, прикрывая открытый рот кулаком. Пока эти трое тут базарили почти под самыми окнами, я вяло наблюдала за происходящим, то и дело лениво закидывая в рот кусочки грецкого ореха из мешочка, самой себе напоминая сонную кошку. Подобная картина, можно сказать, интересной мне не была, однако у меня был перерыв, а Анабелла куда-то удрала, поэтому я осталась одна в коридоре и решила занять себя просмотром данного спектакля. Оруо казался мне максимально раздражающим кадром, и таких эмоций во мне даже Леви не вызывал с момента своего появления здесь, однако глубоко внутри я понимала, что как личность он может быть и не таким мерзким, если его узнать получше. Но сближаться с ним желания не было, да и этот колючий хрен бы и сам не захотел этого делать, учитывая то, как его раздражаем мы с жопошником. «Он тебя шалавой назвал, сплетни о тебе поддерживал, относился с пренебрежением, а ты думаешь, что при близких отношениях он будет лучше? — вдруг подумалось мне, и я даже жевать орехи прекратила, смотря на трёх солдат за окном. Мой взгляд остановился конкретно на Оруо. — Сказочная дура. Плати тем же, как к тебе относятся, и жизнь будет проще. Нечего золотую жилу искать в куче дерьма.» В принципе, логично. Однако во мне боролись две стороны, и второй, более доброй, хотелось верить, что с этим человеком ещё не всё потеряно. Но он с каждым разом обратное доказывал! Я лишь тяжко вздохнула. В принципе в других людях мы видим только то, что нам позволяют увидеть, и, может быть, я раздражаю Оруо ещё сильнее, чем он меня. Смотря с чьей точки зрения наблюдать. Никогда не понимала людских отношений. Потом мой взгляд лениво мазнул по внушительному силуэту замка от колокольной башни до входных дверей и вдруг наткнулся на две стоящие в открытом дверном проходе фигуры. Безошибочно я узнала Леви и Петру, которые о чём-то разговаривали, смотря на Гюнтера, Эрда и Оруо. Петра привычно улыбалась, словно светясь изнутри, вызывая у меня усталый вздох — вот ведь влюблённая дурочка, а. Ну прям ничего не надо для счастья, лишь бы на него посмотреть в такой близости. И почему жопошник так ей понравился? Может, потому что он ей свою истинно-говнистую натуру не показал? А то со мной он мастер крыситься. Вдруг замечаю, что жопошник перестал смотреть на трёх солдат и повернул голову в мою сторону, из-за чего я почти кожей почувствовала его взгляд на себе. Между нами было приличное расстояние величиной с целый двор, однако я точно знала, что у нас образовался внезапный зрительный контакт глаза в глаза. Удивляюсь, когда Леви вдруг почти ленивым и слабым жестом неожиданно махнул мне ладонью, и застываю на месте с полуоткрытым ртом, перестав жевать орех. «Это чë сейчас было? — подумалось мне, пока я отупело моргнула пару раз. — Это чудо помахало мне, что ли?» Жест этот со стороны жопошника был таким слабым и малозаметным, что я уже в себе начала сомневаться, не померещилось ли мне, однако на свой страх и риск поднимаю руку к виску и салютую ему в ответ, после чего со спокойной душой закидываю в рот ещё один орех. Тем же вечером эта группа разведчиков укатила на задание, и уже вот третий день я мотаюсь к озеру на Кондроле одна. С одной стороны это несомненный плюс — на нервы никто не действует и я могу со спокойной душой наслаждаться природой и поездкой. С другой же стороны вдруг чувствую, что мне быстро становится скучно. Регулярная грызня с Аккерманом стала уже привычкой, да и его компания почти каждое утро воспринималась уже как само собой разумеющееся; мне по привычке кажется, что за мной несётся чёрной тенью Август со своим наездником, словно вот-вот я вновь услышу язвительный комментарий, сказанный до зубного скрежета знакомым мурчащим голосом. «Шиза уже у меня, что ли? — думается мне, когда я торможу Кондрола и ненадолго спускаюсь к воде, присаживаясь на корточки возле блестящей поверхности. — Когда это я заскучать успела без... жопошника?..» — Поговорить не с кем, видимо, — вслух вырывается у меня, и я повернулась в сторону стоящего немного позади Кондрола, который наклонил голову к самой земле, шаря мордой среди довольно высокой травы. — Я ведь... та ещё болтушка... «Да кому ты брешешь, — вдруг проносится в моей голове, заставив земереть, посмотрев невидяще куда-то сквозь рыжего коня. — Ты ведь с ним и молча ездить можешь, что часто и делаешь.» А ведь действительно... Все наше совместное времяпрепровождение делится на две категории: перепалки и молчание, причём молчим мы друг с другом добровольно и молчание это на нас не давит. Необязательно поддерживать разговор, ибо мы отчего-то имеем возможность невозмутимо находиться вместе в тишине. — Тогда почему?.. — немного растерялась я, потерянным взглядом проводив взлетающую с поверхности воды утку, которая, хлопая крыльями, полетела прямо над озером куда-то в сторону камыша. — Почему сейчас мне скучно, если дело не в разговоре?.. И почему я подсознательно предполагаю ответ, но боюсь признаться себе в этом? — Комфортно мне с ним, что ли? — с ужасом спросила я, наклонившись к воде и посмотрев в своё смутное отражение, будто у него это спрашивая. Да ну нет... Как такое может быть вообще? Вспоминается, как я до поседения боялась Аккермана в первое время, ещё до вылазки, постоянно опасаясь его и чувствуя некую угрозу, от него исходящую. И, как мне кажется, даже если бы я не знала о том, что его целью было грохнуть Смита, всё равно бы опасность чувствовала рядом с ним. В самом начале нашего знакомства он меня пугал не на шутку, хотя приходилось упорно этот страх в себе прятать; я чувствовала себя рядом с ним крайне уязвимой, беззащитной, беспомощной и слабой — юношеская сила, которой было просто немерено, ощущалась буквально кожей, давила мощным беспрерывным потоком, неким дичайшим давлением. Когда я перестала чувствовать это давление? Когда меня перестала пугать эта огромная сила? Сейчас я убеждена, что Леви не применит её ко мне, поэтому и не боюсь, видимо... — С кем это тебе комфортно? — внезапно раздался голос позади, а я от дикого испуга чуть в воду не навернулась, в последний момент удержавшись от громкого визга. — Ух, как подпрыгнула, прям как лягуха. Смотри только в воду не упрыгай, вылавливать тебя не буду. С трудом удержав равновесие, до боли в пальцах ухватившись за пучок травы, я затравленно обернулась, сделав такой резкий поворот головой, что чуть себе шею не свернула. Голос этот принадлежал Рейну, который, зараза, подобрался ко мне крайне тихо сзади из ближайших кустов, а я в этот момент была так занята собственными размышлениями, что даже не услышала тихого шороха его шагов. — Корсачи́на, ты чего так смотришь? — с улыбкой поинтересовался у меня дождливый мальчик, пока в моих глазах всё больше разгорался демонический огонёк, предвещавший взрыв пороховой бочки. Увидев этот недобрый блеск, Рейн немного оторопел, и улыбка на его лице стала её кислым подобием. — Ох... постой, погоди... Поздно. — Ах ты поганый скунс! — громкой звуковой волной разлетелся по округе мой голос возмущëнного взревевшего медведя, а я вскочила на ноги. — Да я тебя через мясорубку пропущу, навозный жучара! Играться тут вздумал, лапиндос ушастый, я тебя сейчас так напугаю, что у тебя сердце в штаны упадёт, червяк дождевой! Ну всё, пацан, не жить тебе, ты открыл ящик Пандоры. От моих воплей из зарослей камыша испуганно взлетела ошалевшая утка, та самая, за которой я наблюдала совсем недавно; Кондрол дëрнулся и недоуменно повернул морду в мою сторону, пока Рейн с выражением величайшего ужаса сделал шаг назад. — Машка, подожди, не кипятись! — испуганно отпрыгнул от меня парень, с трудом увернувшись от моей цепкой ручищи, которой я собиралась ухватить его за тёмно-коричневые волосы. — Чего ж ты так взбеленилась, как кобылица дикая?! — А ты ещё спрашиваешь, недалëкий дундук, — злобно зарычала я, неумолимо наступая на него. — Лягуха, говоришь? Лягухой ты сам сейчас станешь, буду тебя вскрывать. Ох, с каким наслаждением я тебе вскрою брюхо и вытащу сердце вместе с желудком. Кишки на ближайшую ëлку намотаю! Селезëнку сожру! — У тебя какое-то психическое расстройство, подруга, - икнув, сказал Рейн, прыгая по берегу, пока я за ним носилась. — Маньячка! — А ты себя бессмертным ощутил? Всякий, кто меня пугает, разлагается в гробу! — Да чего ж ты такая нервная, Машенька, успокойся, — его елейный голосочек бесил меня ещё больше. — Давление поднимется, головушка заболит, блевать будешь дальше, чем видишь, ну тебе это надо? — Утоплю сейчас! Натурой я была взрывной и взбалмошной, поэтому и криков от меня можно было ожидать громких и в большом количестве — Рейн это знал и всё равно вздумал меня пугать. Так из-за этого я чуть в озëрную водицу не нырнула с испуга! Но уже потом, когда мы оба устали носиться по берегу и уселись на траву, у меня возник вопрос: почему же именно сейчас я отреагировала так бурно? Моя голова была занята размышлениями, а сама я находилась в непонятном напряжении и недоумении до появления друга. И кем это было вызвано? Жопошник, ты умудряешься портить мне жизнь даже тогда, когда тебя здесь нет! — Ты чего припëрся сюда? — тяжко вздохнув, спросила я, рассевшись среди травы и проводив взглядом пролетающую мимо стрекозу. — Ещё и на лошади. Да, минуту назад из кустов вышла его тёмная кобыла, которую с самого начала я не заметила. — А ты — безбашенная и отбитая идиотка! — заявило мне вдруг дождливое золотце, сидя от меня подальше, словно побаиваясь. — Чего? — угрожающе рявкнула я, не ожидая такого наезда. — Вот ты маршрут для своих поездочек выбрала, дорогуша, что усрëшься, пока за тобой ехать будешь! Я на лошади своей чуть не улетел на тех камнях, через которые надо идти, чтобы до озера добраться, а ты так перемахнула, словно тебе в задницу ветер попутный дул! А, я ж забыла, что этот маршрут довольно опасным считается... — Ну не ехал бы за мной тогда! — говорю, взмахнув руками. — Да стрёмно мне было тебя одну отпускать в лес, — отвечает мне Рейн, а я удивлëнно поднимаю брови. — И не смотри так! Дур-р-ра, в тебе тупость и бесстрашие соединяются в крайне опасный тандем, — о, помнится, Леви мне говорил нечто подобное. — Ну какая ещё девушка без оружия в одиночку попрëтся в лес по опасному маршруту на лошади? — Ну я и попëрлась, чего бубнить-то. — А о безопасности твоей кто думать будет, рыбка моя? — издевательски обратился он ко мне. — Ладно ещё ты себе шею сама свернëшь на тех камнях по дороге сюда, но а вдруг наткнëшься на кого-нибудь? Лес ведь большой, мало ли что! Волки, лоси... маньяки какие-нибудь... — Ты сам меня маньячкой назвал, дурик. Вольюсь в их компанию, они меня за свою примут. — Смейся-смейся, а как до реальности дойдёт, смеяться уже истерически будешь. Ты одна, без оружия. Ну не маленькая ведь уже, Машка, да и в подземке выросла, разве не знаешь, что плохие дяди-бандиты могут сделать с девочкой беззащитной? — У меня нож есть, — насупилась я, достав из внутреннего кармана тот самый нож с гравировкой, который крутила в руках в тот день, когда меня Джозеф наружу вытащил. Он тогда это оружие забрал у меня ради собственной безопасности, однако потом отдал обратно. — Какое грозное оружие, — фыркает Рейн. — Встретишь тут бандитов с пушками, — под последним словом он подразумевал огнестрел, — они тебя на этот нож и посадят. Я скривилась. — Не корчи моську, Корсак. Нож — это так, на крайняк. Только ближний бой. А вот встретились бы тебе реально бандиты какие-нибудь — украли бы, надругались, в рабство продали бы сексуальное. Или бы просто убили. А ты сюда одна поехала, в лес, с ножом одним в кармане, ну где твои мозги, а? Чего он меня журит, как девочку маленькую... Мне аж не по себе стало. — Ездила до этого, и всё нормально было, — буркнула я, потупившись и отведя глаза в сторону. — Не ехал же за мной раньше. Рейн как-то странно обвëл меня задумчивым взглядом, сорвав травинку и сунув её в рот, зажав стебель зубами, которые влажно блеснули на солнце, выглянув из-под губы. — А до этого с тобой Леви был, — сказал он вдруг, и слова эти стали для меня громом среди ясного неба, словно по макушке огрели кувалдой. — Вы вместе уезжали почти каждое утро. А уж с ним безопаснее, чем в одиночку — он-то своих в обиду не даст. — С чего ж ты решил, что для него я «своя»? — фыркаю я саркастически, хотя, надо признать, где-то глубоко в душе стало немного приятно. — А кто тогда? — удивился Рейн. — Вы с ним хоть и собачиться любители, но уж больше, чем «никто» друг для друга. Тем более, оба уже являетесь членами коллектива, а медики с солдатами часто друг друга прикрывают: медики солдат лечат, а солдаты при необходимости их защищают. Скажу тебе по секрету, если ты не знала: у всех здешних разведчиков есть даже внегласное правило — защита и помощь врачам, поэтому, можно сказать, все мы здесь находимся под их покровительством и под их охраной. Вместе с удивлением я заодно и насторожилась, а Рейн продолжил: — Поэтому было неудивительно, что Леви за тобой постоянно ездил по утрам. Он тебя охранял. — Стой-стой, погодьте! — замахала я руками и мотнула головой. — Брехня это всё, он ездил сюда, потому что ему самому этот маршрут по вкусу пришёлся! Чего это Рейн вдруг выставляет жопошника прям эталоном благородства? Ишь как вывернул — Леви только ради меня по утрам и мотался сюда, ага, как же, так я и поверила! — А ты разве не замечала, что он всегда пытался синхронизировать ваше время, чтобы выехать вместе с тобой? — задаёт парень мне вдруг каверзный вопрос, а я в непонимании приоткрываю рот, не зная, что сказать. — Неужели ты думала, что это всё случайно было? Аха-ха, наивная какая! Безусловно, без личного желания он не стал бы этого делать. Может, ему и правда маршрут понравился, но заметь, что он всегда пытался подгадать время, чтобы тебя одну здесь не оставлять — это кредо разведчиков, забота о коллективе. И Леви понимал, что тебя, такую отбитую и бесстрашную, одну в лес так далеко пускать нельзя. А в итоге убивал двух зайцев сразу: и на лошади выезд совершал, как и хотел, и заодно тебя охранял. Сказать, что я ошалела от этой новости — значит не сказать ничего. Из моей головы вначале усвистали все мысли, оставив только протяжное завывание ветра, а сама я так и застыла с открытым ртом, вытаращившись на Рейна округлëнными глазами. Чего? Леви специально рассчитывал время, чтобы я здесь одна не шастала? То есть всё это время он меня вдобавок ещё и охранял, а я, наивная идиотка, думала, что наши встречи здесь были чисто случайностью и его желанием меня дополнительно побесить? Как говорил мой дед: «Вот так номер, чтоб я помер», чёрт возьми. А я вот сейчас возьму и помру непонятно от чего — то ли от стыда за саму себя, то ли от того факта, что Леви старался защитить меня от возможной опасности. — Ты, похоже, никогда о такой солидарности не слышала, — пробормотал Рейн, наблюдая за моей реакцией. — О какой ещё солидарности? — слабо, тихо и сипло спросила я, до сих пор пребывая в состоянии шока. — Вот ведь Машка, — парень хмыкает. — Вроде внимательная обычно, а бываешь как тетеря. Солидарность здесь у нас всех — единство коллектива, медицинского и солдатского. Несмотря на все конфликты внутри этого коллектива, когда кто-то чужой вздумает кому-то здесь угрожать, за своих будут все горой стоять. Здесь всё на взаимопомощи строится: медики — лечат, солдаты — защищают, а вместе мы как одно целое. Кодекс чести какой-то. И почему я об этом впервые слышу, вы меня извините?! До этого в дела солдат я не лезла и знала лишь о том, что медик всегда должен заботиться о здоровье разведчиков. Меня так приучили здесь. Об этом же мы с Леви и разговаривали однажды на берегу этого же озера. А у солдат тоже такие правила имелись, оказывается. И почему я впервые вдруг углядела что-то дальше собственного носа, да и то — только с помощью Рейна? Вот ведь дура, даже в голову не приходило, что Леви не только для себя, но и для меня старался. — Я, вообще-то, уже третий день в одиночку здесь мотаюсь, — говорю я, до сих пор не зная, как реагировать на выданную информацию. — И только сейчас ты решил мне об этом сказать? — Вообще-то в это время я сплю, — честно ответил мне Рейн, потянувшись. — Не все ведь такие придурки, как ты, что будут вставать ни свет ни заря ради конной прогулки. А я поспать люблю. А сегодня вот не спалось с утра, увидел, как ты в конюшню бодрячком чапаешь, вот и поехал, потому что неспокойно мне стало. И не зря, видимо, раз у тебя при себе только нож да собственное бесстрашие. Данный разговор меня вогнал в тупик и немного смутил, признаться честно. Во-первых, неловко и стыдно было из-за того, что Рейн за меня беспокоился и поехал следом, хотя этот маршрут был для него крайне непривычен и довольно опасен с этой самой непривычки. Ещё смущала собственная тупость, ибо меня действительно ранее не заботило то, что шастаю тут я одна. И главный конëк программы моего тупика — внезапное благородство жопошника, свалившееся на голову, как снег за шиворот. Ну никак не могла до этого подумать, что он меня одну не хотел сюда пускать. «Слепошарая и тупая», — нарекла я себя данным прелестным титулом, накрыв ладонью лицо и удручëнно скривив губы. — О-о... — многозначительно протянул Рейн, куснув кончик травинки, которая продолжала торчать из его рта. — Чего ж ты так смутилась, как провинившаяся собака? Вот-вот скулить начнёшь. — А вот и начну, — тихо, однако провокационно ответила ему я, запустив пальцы в волосы. — Какая же я дура. — Зачем же ты так? — Не только дура, но ещё и эгоистичная вдобавок. Ни о тебе, ни о себе, ни о Леви даже не подумала. — О нас думать и не надо, Корсак, — говорит Рейн, потянувшись. — Нам-то с Леви не угрожает ничего. А вот о себе как раз-таки надо бы думать, ты у себя одна. А от тебя потом будут и чужие жизни зависеть, поэтому о себе заботиться надо в первую очередь. И не думай, что это эгоистично. — Я уже и забыла, что мир — это тебе не полянка с цветочками, — тяжёлый вздох сопроводил мои слова, на что дождливый мальчик только вытянул губы уткой и посмотрел куда-то наверх, слегка закатив глаза. — Ну-у, чисто технически, мы сейчас на такой полянке и сидим, — протянул он, обведя взглядом озëрный берег. — Красиво. И спокойно. Пока ты не заорала, конечно. Он был похож на шкодливого деревенского кота, чья макушка выглядывает среди высокой травы. На внешность простой, без остроты в чертах, довольно мягкий, как сельский пастушок. — Да ну тебя, — отмахнулась я. — Если понадобится, могу ещё заорать, у меня дыхалка мощная и голосовые связки крепкие. — Ох, в этом я убедился уже не раз, — Рейн хохотнул, после чего над нами повисло комфортное молчание. Занятая своими размышлениями, я скользила глазами по открытому пейзажу — озëрная гладь, деревья, потихоньку готовившиеся к осени, и плакучие ивы. Кое-где летали утки, порой на поле образовывались всполохи из-за движения рыбы. Неосознанно подмечала детали — падение света, игра теней, представляя, как мазками буду рисовать зелень. «Краски бы мне», — мелькает в голове. Всë-таки нутро художника даëт о себе знать. Рейн вдруг как-то излишне пристально покосился в мою сторону и странно спросил: — Что, нарисовать хочется? Я только удивлëнно моргнула. — А? — Ты так на пейзаж смотришь порой, что художника напоминаешь. Да не только на пейзаж, на людей тоже. Крайне... внимательно, что ли. Будто мысленно краски подбираешь и ракурс ищешь. Чего? Откуда он это вообще понять смог? Неужели я так на людей пристально таращилась всё это время? Мое крайнее недоумение, кажется, настолько отразилось на моём лице, что Рейн только заохотал, хлопнув себя по колену. — Вылупилась, конечно, как удивлëнная корова, — смеялся он звонко, и смех этот был немного похож на девичий — чистый, звенящий, какой-то немного тонкий для юношеского голоса. Даже я так смеяться не умею. — У моих родителей в родной деревне такая есть, — а потом он вдруг захохотал ещё сильнее, будто вот-вот надорвëт себе живот. — И её Марьей зовут, аха-ха! На моё лицо легла тень, пока я сжала рукой пучок травы. — Ты что, издеваешься надо мной, недоумок? — вкрадчиво говорю это, пока на моём лице появляется маньячная улыбка. — Задуш-ш-шу, падла. Смешаю с коровьим навозом! Побила бы придурка, приколиста хренова. Да только сидит далеко, вставать лень. — Корова по имени Марья? — спрашиваю задумчиво. — А богохульством это не считается? — С чего бы? — удивился Рейн так, что аж ржать перестал. — Ну, стенам ведь поклоняются. А одну из стен Марией зовут. Марья ведь одной из вариаций этого имени является, разве называть так корову не является... предосудительным? — Встречный вопрос тебе, Корсак, — щёлкает парень пальцами. — Ты ведь тоже носишь имя Мария. Не является ли это тоже предосудительным? — Это ты меня сейчас на одну доску с коровой поставил?! — завопила я. — Опять ты буянишь. А разница разве есть? Не в обиду, конечно, можешь моим именем назвать какого-нибудь осла. Но что ты, что корова — существа живые, просто с рождения кому-то повезло больше, причём не известно, тебе или корове. Но если корова есть в хозяйстве, она является настоящей кормилицей семьи — молочная продукция у нас ведь не так сильно распространена в торговле из-за короткого срока хранения. А когда производитель молока у тебя во дворе живёт, ты можешь сэкономить неплохие деньги... порой нас только Марья и спасала. А ещё продавать можно это молоко, сыр, творог. И всё это только от одной животины. Разве может считаться богохульством подобное? Это ведь просто имя, да и местная религия Стен, честно сказать... отношусь я к этому скептически. А ты? — В Подземном Городе верить можно только себе. Однако не моё дело, во что там веруют остальные в народе. — Знакомая позиция. — А насчëт... взгляда художника? Как ты понял это? — А, значит, ты реально приглядываешься, потому что нарисовать это хочешь? — Рейн аж обрадовался. — Вон как я угадал! — Угадал?.. — растерянно бормочу я, медленно наклонив голову. — Ну... почти. Просто я этот взгляд видел уже довольно много раз. У нас деревушка небольшая, моя родная-то, откуда я родом, собственно. В пределах стены Роза. Рагако. Слышала? — Вряд ли, — мотнула я головой. — Я мало когда из Штаба выбираюсь, даже названия известных городов всех не знаю до сих пор. Только тех, где бываю. Про деревни вообще молчу. — Ну, это неудивительно. Да и деревня моя маленькая. Ну так вот, там все жители друг друга в лицо знают. Был там художник один, я всегда на его картины засматривался, Юрий звать. Я неосознанно вздрогнула. Привычное русское имя резануло слух, заставило недоумëнно моргнуть и навострить уши. Однако и здесь это имя не вызывало ни у кого непонятной реакции, ибо имена в стенах, честно сказать, были крайне разнообразные — одни мне напоминали японские, другие уж слишком походили на европейские, каких было большинство, также слышались порой скандинавские. Конкретно русские здесь я слышала редко. А порой вообще какие-то фентезийные попадались... — Классно рисовал он, конечно, — продолжил рассказывать Рейн. — Да только вот переехал потом в городок побольше. Горнзон, кажись, там и обосновался. Кстати, — парень воодушевлëнно выпрямился, потом задорно глянув на меня. — Знаешь, в чём прикол? Тебе ведь Джозеф рассказывал, что у него два брата? — Угу. Сам он старший, из младших по маминой линии у него Дюк, а по отцовской — ещё кто-то. — Вот! — хлопнул Рейн в ладоши. — Брата его по отцу зовут Анико, он там то ли лесник, то ли не помню уже, кто конкретно. Сынок у него имеется, светленький и с глазами зелёными, прям как у Джозефа почти, я его видел пару раз, когда через тот город проезжал. Племяшка Джозефа, Николос звать. Задира, конечно, и колючка тот ещё, постоянно с какой-то рыжей девчонкой лается там, да только хоть и маленький ещё, а к рисованию его потянуло. Юрий его иногда художеству обучает. — Как мир тесен, — хмыкаю я. — Не то слово. А раз Юрий жил раньше в Рагако, я помню, как он всегда на окружение смотрел — внимательно, будто нужные оттенки в красках искал и подбирал сюжет для картины. Ты так же смотришь сейчас. Не думала рисованием заняться? — Я врач, — тут же ответила ему я. Не думала я, что буду так палиться. Да, в реальности являюсь дизайнером, пять лет художки за плечами и четыре года обучения по профессии — я жила этим и продолжаю жить до сих пор. Однако никогда не замечала за собой того, что и здесь я смотрю крайне профессионально на происходящее, постоянно оценивая. Причём конкретно из воспоминаний сна поняла, что в Подземном Городе меня хоть порой и влекло к изображениям, однако не до этого мне было — лишь бы выжить. В истории этого сна я не развивала в себе способность к рисованию. — И что? — подряд Рейн брови. — Свет-то клином на медицине не сошёлся. Что тебе мешает заодно и это дело в себе развивать, раз уж тянет? — Я думала здесь сконцентрироваться только на медицине... — Так у тебя крыша поедет. Твоё существование не должно быть зациклено только на работе, Корсак. Подумай-ка об этом на досуге. Этот разговор уж слишком затянулся — из раннего утра время перешло уже в просто утро, и оба мы почувствовали, что пора бы вернуться. Иначе нас обыщутся. — Анабеллу ещё оставили, вот придём, устроит нам замес, — говорит Рейн, запрыгивая на свою тёмную лошадь и наблюдая, как я забираюсь в седло Кондрола. — А ты её в следующий раз с собой возьми, — хмыкаю, а парень вдруг напрягся и странно дëрнулся. — Нет уж, — мотнул он отрицательно головой. — Опасно по этому маршруту гулять, не пущу я её. И реакция его показалась мне слишком для него странной. Обычно он имел привычку шутить, а тут вдруг сказал это серьёзно, что я аж бровь подняла. Юношеские тёмные брови немного сошлись к переносице, он покусал нижнюю губу. — Ты запретить ей ничего не можешь, — говорю ему я, беря в руки поводья. — Она девочка взрослая, сама решать может, куда ей ехать. — А ты не подначивай её лезть сюда, — уж слишком хмуро ответил он мне. — Не все такие бесстрашные, как ты, Машка. И не всем по зубам лезть во всякую гадость по собственному упрямству. Вот это спасибо, конечно. Уже собираясь возмутиться, я задумчиво нахмурилась и придержала язык за зубами, вдруг решив ничего по этому поводу не говорить. С Анабеллой Рейн был знаком давно и отношения их были довольно близкие, напоминающие брата с сестрой, а тут в их компанию точнëхонько вляпалась я. Не имею права влезать в их пространство. Впрочем, эта странная хмурость дождливого мальчика быстро сменилась на привычное веселье. Рейн пыхтел и чертыхался, когда мы ехали через скалистую местность, то и дело шугаясь летящих из-под копыт камней. — Ведьма ты отбитая, — говорил он, испуганно таращась в обрыв, над которым шли наши лошади. — Вечно во всякую задницу лезешь. Тут и сдохнуть можно ненароком. А ты так непринужденно едешь! — Хватит ныть там мне в спину. — Да ты поехавшая, реально! И ты по вот этому кошмару катаешься каждое утро? Леви тоже тот ещё баран, вместе с тобой тут носится. Друг друга стоите, оба отбитые. И оба маньяков напоминаете. — Я ему передам, — оборачиваюсь я к нему, сверкнув глазами. — Мы тебя грохнем где-нибудь в кустах и под ëлкой закопаем. А перед этим я тебе вырежу... м-м... почку, наверное, и залью её формалином. Будет на полке в моей комнате стоять. — Маньячка! У тебя странная тяга к человеческим органам, это ненормально! — А, нет, не почку. Лучше мозг. Хотя... череп придется вскрывать, а это геморрно... — Машка! Следом за этим по округе разнëсся мой демонический хохот. Однако мысли мои раз за разом возвращались к этому разговору у озера. И из всего диалога прокручивала в голове я только один-единственный отрывок — про солдатскую солидарность. До сих пор не верилось мне, что Леви ездил здесь в одинаковое со мной время для того, чтобы в случае чего меня защитить от чьих-то нападок. А я уже так привыкла к нему, что и опасности здесь никакой не чувствовала, поэтому эти три дня моталась сюда без всякой задней мысли. А Рейн вдруг глаза открыл, что в одиночку здесь действительно небезопасно, что вначале я даже растерялась, забыв, что без охраны Аккермана реально могу найти слишком больших приключений на задницу. Леви... сколько ж чертей в тебе сидит? Почему я никак не могу разобрать твои мотивы? Почему ты считаешь себя обязанным меня сопровождать сюда? И опять жопошник стал причиной моей головной боли. К слову, солдатскую солидарность в его исполнении мне ещё предстоит увидеть вскоре своими глазами. Продолжение следует... Måneskin — Beggin