архивные фанфики незолотого бога

Изуку докуривал сигарету, когда кто-то позвонился в квартиру. Он чувствовал себя неважно — впрочем, как и всегда в последнее время, — потому не торопился идти к двери. Он вообще не торопился что-либо делать больше — просто дрожащими руками смахивал горстки пепла, промахиваясь мимо пепельницы, и чувствовал странную, захлёстывающую свободу. В голове не было ни единой мысли, что он будет делать дальше, и думать особо не хотелось. Изуку затушил окурок и несколько секунд смотрел в открытое настежь окно. Тяжело поднявшись с обычного стула, он вышел с кухни и подошел к двери. Заглянув в глазок, Изуку не удивился гостю — молча отпёр замки и открыл ему дверь. — Привет, Каччан, — произнёс он устало и тихо. Кацуки молча кивнул, заглянул в квартиру хмуро. Всё в нем было обычным — спортивная куртка, застегнутая наполовину, руки, спрятанные в карманах, запах одеколона, взбитые, будто неделями нечесаные волосы. Все было обычным, все было так, как всегда — будто бы ничего не произошло, и он здесь не был после ночной смены патруля просто потому, что у него выдался первый выходной за долгое время. Отношения у них были непонятные даже для них самих. Что-то еще в прошлом между ними так и не решилось, так и не развилось до каких-то чувств и осталось существовать так — на стадии очень хилого, маленького ростка отношений. Они могли бы попробовать узнать, что у каждого на душе, но это всё никак не происходило — словно это было и не нужно ни одному из них. Изуку вел довольно одинокую жизнь, хотя порой думал о том, что ему мешает попробовать объясниться с Кацуки — и застревал в ступоре. Какие-то внутренние барьеры невозможно просто перешагнуть, и они всё тянули — месяцами, годами откладывая разговор, который так может и вовсе не случиться. — Можно я войду? — спросил Кацуки. Изуку машинально кивнул, пропустил его в дом и запер дверь. От его прихода в душе не было никаких эмоций. Изуку признавал, что последние несколько дней ему не удавалось преодолеть гнетущее равнодушие. На это ему не хватало ресурса — он мог лежать или сидеть целыми днями, ничего не желая и ничего не делая. В его голове стремительно менялось мировоззрение, и ему не удавалось приостановить этот процесс и попытаться понять, что, возможно, он все же делает что-то не так. Его душа в одно и тоже время требовала слишком разного, и его почти разрывало от того, что он мог и что хотел сделать. Однако это не единственное, что мешало Изуку предпринять хоть что-нибудь. Время от времени мысли Изуку были заняты только усталостью. В нем не осталось хотя бы какой-то задорной искорки бодрости — величайший герой Японии теперь представлял собой жалкое зрелище. Никто бы никогда не представил Изуку в таком свете, — уныло курящим на кухне, похожим на костлявую тень самого себя в расцвете сил. Это казалось абсурдом — чтобы такой яркий человек так скоро погас. Изуку не мог ничего сказать — его просто с ног до головы окатило этой усталостью и равнодушием. Кацуки прошел на кухню и осмотрелся. Изуку следил за ним — не пристально, но просто наблюдал. Тот обернулся — какое-то время осматривал Изуку, изучал его внешний вид. В его взгляде было что-то неожиданно мягкое, и алые радужки блестели в свете одной унылой лампочки под потолком. Он вдрг сделал шаг навстречу и вытянул руки. Они скользнули вдоль тела Изуку и сомкнулись за его спиной в объятьях. На мгновение в душе что-то встрепенулось, и он робко обнял Кацуки в ответ, прижав руки к лопаткам. Он ожидал другого — что тот наорет на него или хотя бы ударит — за то, что Изуку сделал. Но, казалось, в нем не было никакой агрессии — руки обнимали крепко, носом он ткнулся в плечо Изуку, смотря куда-то вперед, и дышал спокойно — не было похоже, что он зол. Они не были близки, и это были их первые объятья в жизни. Изуку впервые за несколько дней чувствовал что-то — это была некоторая растерянность и робкий трепет перед Кацуки. Вероятно, все его внутренние переживания нашли выход в подобном жесте, и Изуку, на самом деле, был не против. Просто был очень удивлен. — Я рад, что ты жив, — произнес Кацуки тихо, тычась носом в плечо. Изуку не совсем понял эту фразу, но вдруг ощутил, что волнуется. Очень хотелось отрицать эти из ниоткуда взявшиеся переживания — все время до сегодняшнего дня его ничто не беспокоило, но в эту минуту казалось, что все внутри было готово вскипеть и взорваться только потому, что пришел Кацуки. — С чего… с чего такие мысли? — Изуку смотрел ему за спину, ничего не понимая. — Ходят слухи. Люди говорят, что ты погиб, потому что не могут поверить в то, что ты сделал, — ответил ему Кацуки. Отстраненный от социальных сетей и новостей в силу нежелания видеть свое лицо в каждом новостном блоке, Изуку был удивлён. Он даже не мог предполагать подобного исхода, и мысли становились все более и более неприятными. — И ты им поверил? — искренне заинтересованно спросил Изуку. В его голосе кристально чисто была слышна интонация любопытства — выделяющаяся из предыдущей монотонной и одноликой. Кацуки вздохнул, его руки плотнее прижали к себе Изуку. Было непонятно, чье сердце бьётся так быстро, что слышно было в тишине, словно оно пыталось выскочить из груди. Изуку хотелось верить, что это не у него так стучало внутри, но то, как гулко отдавалось его сердцебиение в ушах, отрицать было нельзя. — Говорят очень уверенно. Многие с этим согласны, потому что тебя не видели уже несколько дней подряд. Они думают, что таким заявлением можно скрыть твою смерть. Изуку вдруг нахмурился и отстранился. Он ожидал разного, но то, что мир в очередной раз пытается выставить его жертвой и всё на свете списать с его счетов, начинало злить его. Он обошел Кацуки и сел на свой стул в немом разочаровании — ни минуты не жалея о своём решении несколько дней назад. Ему надоело до глубины души. Кацуки сел на диван у стены и сложил руки на небольшой обеденный стол. Воцарилось молчание, которое прерывалось лишь постукиванием пальцев Кацуки по столу. Изуку некоторое время молчал — ему нечего было сказать на всё это, и лишь понимание, что диалог надо продолжить, заставило его снова открыть рот. — Люди очень усердно придумывают мне любые оправдания, лишь бы не верить, что я подал в отставку, — Изуку приставил пальцы к переносице. — Никто не ожидал этого, — ответил ему Кацуки. Изуку выдохнул. Со злобы захотелось есть, но он решил покурить. Дрожащие пальцы выронили сигарету из пачки, и та укатилась под стол, где сидел Кацуки. Изуку смерил её взглядом, мысленно проклял и передумал курить. Сам от себя Изуку не ожидал столь раннего ухода с должности. Проблема была не в геройском комитете, не в тех, кто работал с ним вместе, а только в нём самом. И он уже порядком устал об этом думать. — Не думал бросить? — вдруг спросил Кацуки, доставая сигарету из-под стола. Изуку посмотрел на него и отложил пачку. — Я пробовал. Не получается. Изуку даже не помнил, как начал курить. Это произошло тогда же, когда в его жизни стало работы на семь дней в неделю, а времени на сон и отдых — меньше суток. Сигареты никак не восполняли его энергию и никак не помогали ему справиться с ужасным самочувствием — но успокаивали нервы. И то порой. — Почему ты всё же ушёл? — спросил Кацуки, переключая внимание Изуку с прошлого на настоящее. — Я могу знать. Изуку посмотрел на него, впервые искренне желая назвать его идиотом. Неужели он сам не видит? Неужели это не очевидно? Неужели ему все же придется объяснять это? Почему ему вообще нужно было объяснять это? Изуку чувствовал усталость. Его злило то, насколько люди вокруг, даже Кацуки, невнимательные — они не замечали того, что с ним происходило. Никто не замечал ухудшения его состояния. Никто не замечал, что с ним происходит во время работы и после нее. Всем было плевать, лишь бы только не заканчивался этот парад триумфов Деку — лишь бы с вымученной улыбкой от страха и боли он снова и снова искрометно вбивал кулак в ненавистное лицо противника. Лишь бы он дарил людям радость от его победы, чтобы они могли говорить — в моей стране есть такой герой. Изуку не хотел даже думать об этом больше, столько бессонных ночей было проведено за этими размышлениями. У него просто сил не было больше тратить время на эти бестолковые монологи в голове, которые он никогда не скажет. Ему просто некому их сказать — и даже Кацуки не подходил на роль слушателя. — Даже не догадываешься, в чем может быть проблема? — решил спросить Изуку, чтобы сделать ситуацию немного прозрачнее для себя. — Догадываюсь. Хочу лишь понять, прав я или нет, — ответил Кацуки. Изуку встал, налил в стакан воды и сел за стол напротив него. — Ладно. Сейчас покажу, — произнёс он, взял стакан с водой и показательно выставил руку перед Кацуки. Невооружённым глазом было видно, насколько дрожит вода и как трясется сам стакан в руке Изуку. Вода волновалась, а стоило ему чуть наклонить руку и зажать нерв, как рука неконтролируемо затряслась еще сильнее. Вода расплескалась по столу. С усилием вернув руку в предыдущее положение, Изуку повторил тоже самое на левой руке. Дрожь на ней была гораздо слабее, но все равно ощущалась дискомфортной. — Мне двадцать пять, и у меня такой тремор обеих рук, — подытожил Изуку равнодушно — уже давно смирившись с тем, что ему ничего не сделать с этим недугом, пока он не оставит работу героя. Кацуки молча смотрел на это. Казалось, ему нечего было сказать, и он счел уместным просто промолчать. Следом Изуку достал из кармана слуховой аппарат. Кацуки вцепился в него взглядом, затем обеспокоенно посмотрел на Изуку — тот приложил его к левому уху, обозначая, что он обычно находится здесь. — Без аппарата никуда не выхожу. Этим ухом я ничего практически не слышу. Даже не вспомню, когда мне отбили слух. Уже давно, — в голосе Изуку снова было слишком много равнодушия для того, чтобы рассказывать о чем-то подобном. У Кацуки бежал холод по коже от его интонации — нисколько не переживающей, смирившейся, просто перечисляющей свои травмы и недуги так, словно то были какие-то обычные вещи, вроде списка покупок в магазине. Изуку убрал слуховой аппарат в карман, поднял длинный рукав водолазки. Рука под ней вся была в рубцах, шрамах и одном огромном, темном ожоге на тыльной стороне плеча. Шрамы так часто и много пересекали друг друга, были такими выделяющимися и глубокими, что от одного взгляда на них становилось некомфортно — и что-то на собственной коже начинало зудеть. Они выглядели неприятными, кривыми, местами кожа была так часто перекроена, что были отчетливо видны линии, по которым она сшивалась раз за разом. Некоторые шрамы пересекали друг друга, образуя глубокие, длиной в фалангу, вмятины. Мягко говоря, рука Изуку выглядела уродливо — такое просто нельзя было открыть на всеобщее обозрение. — Остальное просто не буду показывать. Не хочу больше, — произнес он, распуская рукав обратно. Его взгляд стал немного печальным. Кацуки не говорил ни слова. — Надеюсь, теперь тебе понятнее. Я очень устал, — произнес Изуку, внутренне не желая соглашаться с этим. Он сник, уставился взглядом в стол, — внезапно проявившееся чувство достоинства хотело кричать «я ещё что-то могу!». Однако его тело, измученное, переломанное, чьи перебитые жилы с усердием циркулировали жизнь внутри него, говорило совершенно обратное, и его мольбу о покое уже нельзя было игнорировать. — Я больше не могу. Мое тело не выдерживает, — признался Изуку, не зная, что тут еще можно скрывать. — Я просто больше не могу. Это громкие слова — особенно для Изуку Мидории, который никогда не сдается, который ногу сломит, но сделает все ради мира. Его внутреннее равновесие рассыпалось на куски — перед глазами проносились все эти годы, когда он был героем и всё это, в целом, было терпимо — ноющие кости, уродливые шрамы, разрывающаяся от боли голова каждый второй день, тугоухость. Казалось, что это все справедливые издержки его работы на износ, казалось, это всё — то, чего он так хотел и чего так долго добивался. Ведь кроме геройского будущего ничего другого ему больше и не нужно было. Его имя гремело от одного края страны до другого, его приглашали на интервью и просили участвовать в коллаборациях с мировыми брендами — он был тем героем, что доставал своей популярностью и общепризнанностью до статуса Всемогущего. И в настоящее время, на пике своей славы, он вдруг подал в отставку на последнем заседании геройского комитета. Он здраво осознавал теперь, почему никто не понял его решения. Он слишком зациклился на себе, наивно стал предполагать, что хотя бы его фанаты хоть немного, но видят то, что происходит с ним. Его наивность показалась ему теперь неприятной, а из реакции Кацуки стало хорошо понятно — если бы весь мир мог увидеть его травмы от всего лишь семилетнего стажа работы героем, то многие бы были в ужасе от этой правды. Впрочем, Изуку никогда не думал это афишировать. Ему почему-то казалось, что это всё было и так понятно. И удручало осознание, что это на самом деле не так. — Я догадывался, что ты ушел из-за травм. Но я не думал, что их масштаб… такой. Ты никогда не говорил мне даже о том, что руки так дрожат, — голос Кацуки прозвучал так, словно ему было обидно. Он смотрел в стол хмуро, очень много размышляя. — Я не хотел беспокоить. В конце концов, мы не близко общались, — Изуку поднял глаза и поймал очень недовольный взгляд Кацуки. Показалось, что его зубы скрипнули друг о друга от силы, с которой он их сжал. — Не хотел беспокоить? Общались не близко? — казалось, Кацуки сейчас со злобы сделает в нем дыру одним взглядом. — Хочешь, я скажу, почему так было? Потому что ты бросил всех нас. Изуку уставился на него — что-то в груди заныло, словно открылась старая рана. Стало нескончаемо больно от вины перед теми, кого он знал — ведь Кацуки говорил правду, хоть и своими словами. Изуку никогда в жизни не сказал бы такое слово «бросил». Он до последнего не хотел, чтобы его действия выглядели так, словно он оставил друзей в прошлом. — Ты бросил нас, улетев на свой звёздный пьедестал. Оборвал все связи, перестал отвечать на звонки. Мы не понимали, почему ты так поступил. Те ребята, кто остался работать в геройке, все хотели с тобой встретиться — но даже мои сообщения не получали ответа. Я долго злился на тебя, потому что ты стал эгоистом, — Кацуки говорил с яростью и злобой, выпаливая все то, что у него накипело за годы молчания. Изуку нервно сглатывал, слушая, как с каждой минутой тот говорил все громче. — А потом я перестал злиться. Подумал, «ну и плевать на тебя», раз ты такой говнюк. Изуку было неприятно это слышать, но он молча проглотил неприятные для себя слова. Хотелось сказать, что всё не так, но Кацуки явно пришел выговориться и прояснить ситуацию наконец — поэтому Изуку не оправдывался. Давал ему возможность высказать всё, что хотелось — как бы грубо это ни звучало. — И все равно. Я пытался в тебя верить. Я не мог оставить в голове мысль, что слава сделала тебя таким, — Кацуки стал нервно крутить по столу сигарету. Изуку опустил голову. Ему было стыдно, потому что Кацуки думал о ситуации совершенно неправильно — ведь причины отдаления Изуку от друзей были совсем в другом, а популярность и рейтинг нисколько не затуманили ему ум. Но Изуку впервые испугало то, что о нем говорил кто-то другой — неужели он действительно выглядел как эгоист со стороны? Неужели для них всех он действовал так, словно бросил и забыл их? — Я сосредоточился на друзьях и работе. Потому что ты ушел куда-то далеко вперед — светить лицом на камеры и строить из себя идиота. Я никогда не думал, что ты станешь так делать. Но, несмотря на всё это, я продолжал гнаться за тобой и твоим первым местом. Сколько бы я ни старался, мне было не преодолеть это расстояние, но я не сдавался. Еще бы я сдался. А ты меня не поддерживал. Я тебя почти ненавидел за то, кем ты стал. Мне было противно любое упоминание о тебе, буду говорить так, — сказал он, ткнув пальцем в стол. Изуку молча смотрел. — И теперь ты подал в отставку. Никому ничего не сказав. Никого не предупредив. Не объяснив никому ситуации. Ты даже… мне не рассказывал ни о чем. Думаешь, мне от этого приятно? Черта с два. Кацуки отклонился назад, поджав губы. Напряжение висело в воздухе — Изуку боялся случайно двинуться, чтобы не разозлить Кацуки еще больше. От его слов все внутри вдруг очнулось — невозможно, чтобы это было правдой. Невозможно, чтобы он выглядел таким со стороны. — Я получил первое место в рейтингах. Просто потому что ты ушел. Я получил его только потому, что был вторым. Я это дерьмо… терпеть не могу! — Кацуки ударил по столу кулаком. — Я вкладывал столько усилий. Я работал больше остальных, пренебрегал собой, чтобы сегодня получить первое место просто по очереди в рейтинге. Это не победа. Это просто какая-то сраная несправедливость. Я хотел добиться своего места сам. Изуку кивнул. Ему было стыдно за все — и за то, что Кацуки теперь чувствовал себя не так, получив столь желаемое первое место просто постфактум, и за то, что все друзья считали его эгоистичным человеком. — Я понимаю, — тихо сказал Изуку. В его голосе звучало тоскливое смирение. — Мне жаль, что всё это выглядело так. Я разочаровал и обидел стольких людей… особенно тебя, Каччан. Кацуки нервно дёргал ногой под столом, искоса смотря на Изуку. — Я не хотел, чтобы моё отдаление выглядело… вот так. Никогда в жизни я бы не бросил своих друзей. И тебя тоже. Кацуки цыкнул. — Да ты уже это сделал, — обронил он недовольно. Изуку хотелось вспылить, но это бы привело к ссоре. Он просто медленно выдохнул и заговорил спокойно. — Ты можешь думать, как хочешь. В любом случае, у каждого своя правда. Я просто скажу тебе то, какая она у меня, — Изуку положил руки на стол. — Обрывая связь и отдаляясь, я хотел обезопасить всех остальных. Я хотел сделать так, чтобы вы не оказались целью недоброжелателей и злодеев. Они могли бы использовать вас в качестве заложников… — Размечтался.