***
На экране ноутбука кадры из какого-то бессмысленного сериала. Время на часах близится ко второму часу ночи, но оно потеряло всякое значение, как и нить сюжета очередной серии. Кажется, сейчас вообще ничто не имеет значения, кроме теплого дыхания брюнета, осторожно лежащего на обнаженном плече Йоэля. Вымотанный бесконечными бессонными ночами, он тихо дремлет в уютных объятиях блондина, убаюканный размеренным стуком его горящего любовью сердца. Перебирая спутанные темные пряди волос парня, Хокка думает о том, что эти секунды, минуты… да вся эта ночь стоила всех тех испытаний, через которые ему довелось пройти. Если это была та цена, которую он должен заплатить за то, чтобы вернуть Нико, пускай. Йоэль заплатил бы ее еще раз, пропади тот вновь. Тем более, что за эту цену все будто стало другим… Еще месяц назад, тогда, когда Моиланен обнаружил его на полу этой самой квартиры, в луже собственной крови, Хокка думал о том, что это конец. Действительно конец для них с Нико, ведь тот даже не попытался остановить его, когда он сбежал. Конечно, тогда Йоэлю это и не было нужно, напротив, он бежал от него, от их с ним совместного прошлого и собственных чувств. Но он не остановил. Не приложил к этому никаких усилий. А затем в больнице… Он неустанно задавался вопросами. Какого черта?! Что вообще происходит? Откуда в младшем столько запала, столько сил, столько любви, чтобы принимать все эти удары судьбы на себя, продолжая крепко держать руку старшего в своей? Его точно подменили, заместили сильной, горящей за их с Йоэлем будущее копией, терпеливой и всепрощающей. — О чем ты так задумался? — вырывает Хокка из мыслей хриплый голос успевшего проснуться брюнета. Опустив взгляд, вокалист не сдерживает ласковой улыбки — взъерошенный парень, прищурив глаза от тусклого света торшера, пытливо вглядывается в его лицо в поисках ответа на заданный вопрос. — О тебе, — честно отвечает блондин, — о том, каким сильным ты был за нас двоих. Пальцы Йоэля мягко обхватывают подбородок Алекси и плавно привлекают ближе к себе — тот послушно подается вперед, сокращая расстояние между ними. Взгляд вокалиста бродит по лицу напротив. Изучающий и внимательный, будто бы он может сохранить эти до безумия красивые черты в своей памяти и накрепко привязать их к своему Нико. Увы, не может, а потому вглядывается в них, будто в первый и последний раз, жадно и с обожанием, в конце концов останавливаясь на губах. В голове крутится много слов, которые не терпится произнести вслух, однако Хокка сдерживается. Сейчас все слова излишни. Сейчас нужны лишь действия. Все те, что они не могли позволить себе в больнице под надзором врачей или на холодной октябрьской улице. Все те, что были так желанны весь минувший год. Склоняясь к губам брюнета и накрывая их чувственным поцелуем, Йоэль невольно вспоминает их первую с Нико ночь. Тогда он был таким же робким и смущенным, так же неуверенно отвечал ему, неумело приоткрывая рот навстречу горячему языку. Вопреки нежности и осторожности этого поцелуя, воспоминания прокатываются жаром по всему телу блондина, выбивая из него бессознательный стон. Парень в его объятиях машинально вздрагивает от этого неожиданного проявления желания. Однако расслабляется тотчас, как Хокка отрывается от его губ и касается невесомым поцелуем уже щеки. Невинный жест вокалиста отвлекает Каунисвеси. Он упускает то, каким пламенем вспыхивает взгляд Йоэля, когда он проскальзывает ладонью под его футболку и поглаживает выгнутую навстречу его телу поясницу. От прикосновений руки блондина по коже перкуссиониста бегут мурашки. Как бы ему ни хотелось взять это под контроль, он просто не способен — плавится, точно школьница, от малейшей ласки Хокка. Губы блондина опускаются к шее парня. Аккуратно захватывают кожу на сгибе и жадно ее посасывают, оставляя на видном месте яркую отметину. И еще одну — совсем рядом с первой. Алекси бессознательно откидывает голову, давая Йоэлю больше свободы в действиях. Тот не преминет воспользоваться этим и, тотчас зализав засосы, проскальзывает языком вверх к его уху. — Я так истосковался по тебе, — шепчет Хокка, обдавая мочку уха Каунисвеси горячим дыханием, — мечтал поскорее ощутить тебя своим. Руки вокалиста по-хозяйски блуждают по торсу и груди брюнета, все сильнее задирая такую ненужную футболку. На мгновенье перкуссионист даже забывается, позволяя пальцам блондина коснуться напряженных сосков и выбить из него сладкий стон. Однако едва тот тянется к завязкам его пижамных штанов, как он тут же чертыхается, мягко отстраняя Йоэля от себя. В памяти все еще слишком свежи воспоминания о произошедшем в Нидерландах… От страха перехватывает дыхание. Чужие руки все настойчивее прижимают к себе, игнорируя всякое сопротивление юного диджея. Дыхание постороннего, ненароком задевшее шею парня, вызывает отвращение — он морщится от него, машинально порываясь вырваться из ставшей почти каменной хватки. — Куда, щенок?! — грубо выкрикивает незнакомец, рывком впечатывая Алекса в стену и приставляя блеснувший в свете одинокого фонаря нож к его залитой слезами шее. — Будешь послушным мальчиком — не пострадаешь. За влагой, стоящей в глазах, невозможно разобрать черт лица напавшего на него мужчины, к тому же большая его часть сокрыта платком, повязанным на затылке под объемным капюшоном. Шершавая ладонь, закрывающая рот, не позволяет Маттсону ни произнести и слова, ни закричать. А кричать хочется что есть силы. Кричать от бесцеремонно спустившегося вниз по шее лезвия ножа, рывком вспоровшего футболку на высоко вздымающейся от прерывистого дыхания груди, от мокрых губ, развязно целующих его обнаженные разодранной тканью ключицы. Ноги подкашиваются от беспомощности и осознания безысходности ситуации — Алекс беспомощно повисает в руках насильника. На секунду диджей успевает подумать, что он обречен, и даже перестает сопротивляться — он слишком боится этого беспардонно гуляющего по нагому телу ножа. Однако когда рука незнакомца протискивается под его джинсы с боксерами и грубо сжимает пальцами ягодицу, его точно прошибает током. Повинуясь охватившему адреналину, диджей выбивает из рук мужчины пугающий все это время нож и срывается с места, ловко увернувшись от попытавшихся схватить его рук. Убежать Алекс не успевает. Уже через пару секунд незнакомец настигает его и с легкостью валит на землю, придавливая своим внушительным весом его хрупкое тело к асфальту. — Будем по-плохому, — рычит на ухо диджея мужчина, сдергивая с его узких бедер штаны вместе с бельем, — и не вздумай ныть тут, пидор! В чертовой подворотне на выходе из клуба как назло ни единой души. Даже звать на помощь не просто бессмысленно, а скорее даже опасно. Мужчина не церемонится. Подминает парня под себя, резко усаживаясь на его поясницу. Его большие руки опускаются на напряженные ягодицы и с вожделением разводят их в стороны, открывая своему виду испуганно сжатое колечко мышц. Вжимаемый щекой в холодный, влажный после дождя асфальт, Алекс не видит того, что происходит за его спиной. Однако резко пронзившая тело боль дает понять — ублюдок протискивает в него свои толстые пальцы, не удосужившись смочить их даже слюной. Из горла вырывается пронзительный крик, на что пальцы еще глубже и резче двигаются внутри. Срывающийся голос Маттсона точно никто не слышит. В переулке по-прежнему только он, мужчина, под гнетом ударной дозы алкоголя решивший взять его силой, и живущая на последнем издыхании надежда, что еще есть шанс… хотя бы призрачный. — Э-эй, Никки, — вырывает перкуссиониста из мыслей Йоэль, — в чем дело? — Я-я… то есть тебе еще нужно беречь свои силы. Давай не будем спешить? — тщетно пытаясь унять дрожь в голосе, отвечает Алекси. Взгляд Хокка мрачнеет — перкуссионист не сразу понимает, в чем дело. Однако объяснение не заставляет себя долго ждать. — Знаю, тебе было неприятно, может быть, даже больно в последний раз со мной, — тихо признается блондин, — я не слушал тебя, когда ты не хотел близости, но, Нико, поверь, впредь я не допущу такого. Клянусь. Прости меня, пожалуйста. Перкуссионист не имеет понятия о том, за что именно извиняется Йоэль. Однако в искренности его слов не может сомневаться, даже не зная их с Моиланеном предыстории. Слова старшего вокалиста должны пугать Каунисвеси, прошлое которого оставило шрамы на его восприятии близости как таковой, но не пугают, ведь Хокка искренне раскаивается в том, что сделал, и действительно желает исправиться. — Иди ко мне, — шепчет он, осознав, что брюнет ему ничего не ответит, и протягивает к парню руки, — позволь просто обнимать тебя этой ночью. — Конечно, Йоэль, — откликается Алекси, осторожно устраиваясь в объятиях вокалиста и касаясь, точно извиняясь, его шеи губами, — и… я тебе верю. — Засыпай, Никки, — облегченно выдохнув, просит Хокка, прижимая Каунисвеси к своей груди, — засыпай, родной. Вокалист не придает значения тому, с какой силой пальцы брюнета сжимают его плечи, когда тот отчаянно жмется к его телу. В эти объятия Алекси вкладывает все свои страхи и переживания о том, что принесет им завтрашний день. Сегодня он засыпает в объятиях Йоэля, да, но теперь, когда он, наконец, дома, каждая ночь рядом с ним может стать последней. С трудом сдержав готовый вырваться наружу всхлип, перкуссионист ломано шепчет: — Пообещай, что эта ночь не станет для нас с тобой последней… Пожалуйста, Йоэль. — Я тебе обещаю, — твердо откликается Хокка, и Каунисвеси оказывается ему бесконечно благодарен за то, что в этот раз он не назвал его имени.***
Под ногами хрустят опавшие листья. Сегодня, должно быть, самый холодный из дней этой осени. Вдобавок дождь, лишь моросивший утром, становится все сильнее, рискуя и вовсе превратиться в ливень. Однако даже плохая погода не умаляет решения Нико вернуться в Оулу. Он и так слишком долго не мог заставить себя сделать это. Забросив чемоданы в багажник, Моиланен с тяжелым сердцем устраивается на водительском сидении. Замерзшие руки опускаются на руль, а педаль газа вжимается в пол — Нико выруливает с парковки своего дома в Эспоо. До Оулу, по меньшей мере, семь часов езды. Впрочем, именно это ему и нужно — как можно больше времени, чтобы подумать. А подумать есть над чем. Разговор с Алекси, который, казалось бы, должен был многое прояснить, породил только больше непонимания. В голове в тысячный за прошедшую неделю раз проносится их диалог… — Извини, я был занят, не смог перезвонить раньше, — объясняется перкуссионист, набрав вокалиста почти в полночь. — Полагаю, есть весомая причина, чтобы ты решил поговорить именно со мной. Парень на той стороне провода делает затяжку, и это не остается не замеченным Нико. Он вдруг отчетливо осознает — ему что-то не договаривают. С чего бы вдруг осчастливленный долгожданными отношениями с Йоэлем Каунисвеси заимел эту пагубную привычку? — Есть. И я очень тебя прошу, хотя бы ты не лги мне, Алекси, — отчаянно шепчет вокалист в трубку. Горько усмехнувшись, перкуссионист бросает неубедительное «ага», а затем, очевидно, выдохнув едкий дым, уточняет: — Так и что ты хочешь узнать? Вокалист замолкает, не решаясь произнести вопрос, мучавший его целый месяц, вслух. Потому что услышать ответ слишком страшно. Шумно сглотнув, он все же ломано произносит: — Ты и Йоэль… вы в-вместе? Едва слова слетают с губ Моиланена, воцаряется такая тишина, что ему кажется, будто Алекси и вовсе сбросил вызов. Вокалист вдруг ощущает, что этим вопросом сделал больно не только себе, но, кажется, и ему тоже. — Прости, что спрашиваю об этом так прямо, — тут же извиняется он, — но я устал слушать ребусы Порко. Перкуссионист шумно вздыхает. Его молчание успевает показаться вокалисту целой вечностью, прежде чем он все-таки отвечает: — Я люблю его, Нико. Голос Каунисвеси пропитан такой болью, что Моиланену хочется стереть из памяти эту фразу, едва ее услышав. Однако он решает его добить и совсем уж жалко добавляет: — А он любит тебя… Это все, что тебе нужно знать. Пальцы с силой сжимают руль. От слов Алекси больно. Но почему? Ведь Нико оставил позади все, что было между ним и Йоэлем. Или же нет? Попытки ответить на эти вопросы сводят его с ума. Весь месяц он позволял себе не думать об этом, не думать о них с Хокка и всем, что между ними возможно или же уже нет. Позволял себе заниматься самообманом, упорно игнорируя нависшую тучей прямо над ним проблему. — Блять! — гневно выдыхает Моиланен, в сердцах ударяя ладонью по рулю. Он злится на себя, на эту ситуацию, да на весь этот гребаный мир, в котором ничто не может быть просто. В котором Йоэль не может так просто полюбить Алекса, готового ради него отдать собственную жизнь, и избавить Нико от невыносимо сложного выбора и груза ответственности за него. В котором сам Моиланен не может перестать врать себе и отрицать тот факт, что его чувства к Хокка по-прежнему теплятся в душе, готовые в любой момент вспыхнуть с новой силой. Нервная усмешка против воли появляется на губах младшего вокалиста. Какой толк думать об этом, когда судья, в эти самые минуты ведущий заседание в Оулу, может принять совершенно неожиданное для всех близких решение и отправить Йоэля за решетку? Нико долго говорил об этом с Йоонасом, неустанно вытрясая из него все подробности грядущего суда и имеющихся у защиты аргументов. Надо отдать должное Порко — об этом он говорил прямо, совсем ничего не пытаясь утаить, наверняка зная о том, как это важно в равной степени для каждого из парней в группе. А для Моиланена в особенности. Пару дней назад гитарист рассказал Нико о том, что многое на суде сыграет за Хокка. Пара, по несчастью попавшая в ту ужасную аварию, почти не пострадала. Напротив, именно они дали Йоэлю шанс на выживание, в считанные минуты вызвав скорую помощь. Кроме того, эти двое не стали свидетельствовать против него и даже оказали услугу, указав на значимый для суда момент — вокалист до последнего пытался избежать происшествия. Полицейские камеры и впрямь зафиксировали то, как мотоциклист отчаянно старался вернуться на свою полосу, но в последнюю секунду, поняв, что это не удастся, сделал все, чтобы основной удар пришелся именно на него. Так оно и вышло: ему удалось избежать лишних жертв едва ли не ценой собственной жизни. Впрочем, и это не единственный аргумент для мягкого приговора. Уровень алкоголя в крови, который, как изначально предполагалось, должен был гарантированно отправить Хокка за решетку, оказался совсем незначительным и никак не тянущим на реальный срок. Все факторы вместе говорят о том, что суд не должен преподнести сюрпризов. Однако разве можно сохранять спокойствие, когда самый родной сердцу человек прямо сейчас сидит на скамье подсудимых в ожидании вердикта беспрестанного судьи? Моиланен кусает в губы, переключаясь рычагом на пятую передачу и повышая скорость машины до предельно допустимой на этой магистрали. Он уже жалеет о том, что решил дождаться утра, а не поехал прямо в ночь. Жалеет, что еще прошлым вечером совсем не думал о том, как сильно истосковался по старшему вокалисту и как нуждается в его объятиях. Видимость дороги становится совсем плохой, но занятый размышлениями Нико уже не понимает, что мешает ему ясно разглядеть магистраль — барабанящий по лобовому стеклу осенний дождь или же слезы, застилающие уже припухшие от рыданий глаза.***
Второй час кряду перкуссионист измеряет нервными шагами коридор суда. Брюнета всего потряхивает от напряжения и страха, несмотря на то, что адвокат заверял его и остальных близких Йоэля в положительном исходе заседания. Наблюдающий за ним все это время Йоонас в конце концов не выдерживает и, оторвавшись от лавочки, приближается к нему. — Иди сюда, — устало улыбнувшись, просит Порко, приобнимая Алекси за плечи и усаживая его на сиденье рядом с собой, — все будет хорошо, слышишь? Не дожидаясь ответа Каунисвеси, гитарист лезет в рюкзак и вынимает оттуда блистер с успокоительными таблетками. Достав из упаковки пару штук, он протягивает их и бутылку воды парню, уточняя: — Олли сказал, что быстро помогают, выпей. Тихо поблагодарив друга, Алекси закидывает таблетки в рот и делает пару глотков. Даже этого хватает, чтобы стало немного легче. Лишь теперь брюнет обращает внимание на самого Йоонаса. Он потирает вспотевшими от волнения ладонями подрагивающие от нервов колени и никак не перестает кусать губы — волнуется, ничуть не меньше самого Каунисвеси. — Нам надо верить в лучшее, — нервно тараторит Порко, забарабанив пальцами по своему бедру, — в конце концов, с ним очень грамотный адвокат… — Это не очень-то успокаивает, если честно. Мне кажется, я всю судебную практику перечитал за эти выходные, — тихо признается перкуссионист, — все искал подобные инциденты, надеялся понять, как в таких случаях действует суд. — И как же? — не силясь скрыть дрожь в голосе, уточняет Йоонас. — Да плохо, Йон! — в сердцах выдыхает брюнет. — Просто пиздец, как плохо… Сесть пьяным за руль и устроить ДТП у нас в стране — это как купить себе прямой билет до тюрьмы сроком на пару-тройку лет. — Но ведь все случаи разные, всегда есть обстоятельства, которые суд учитывает, — пытается разрядить обстановку гитарист, — и у Йоэля их достаточно. — Мы еще не знаем, смягчится ли суд, узнав о том, какие у него были проблемы, ну… — Каунисвеси замолкает, кивнув на собственные предплечья, — это может и принудительным лечением закончиться, и вообще чем угодно, блять! — Тш-ш, — успокаивает парня Порко, поймав его бегающий по коридору перепуганный взгляд, — чего ты так боишься? Все окажется в порядке, вот увидишь. — Чего боюсь? — переспрашивает брюнет. — До чертиков боюсь, что его снова не будет рядом, что я не буду знать, как он и что с ним… боюсь, что ему будет тяжело или больно… Отрешенно помотав головой, точно пытаясь выкинуть из нее непрошенные мысли, перкуссионист делает глубокий вдох. Прикрыв глаза, он прислоняется к плечу Порко и, взяв его руку в свою, переплетает пальцы. Так проще. Вместе проще. Гитарист не заставляет себя долго ждать. Повернувшись к Алекси, он утыкается носом в его макушку и ласково шепчет: — Все обойдется, точно обойдется. Брюнет знает, что так Йоонас пытается успокоить самого себя. Он часто замечал это между ними с Олли. Когда басисту было плохо, Порко всегда страшно переживал за него и, говоря теплые слова, сам жаждал в них верить. Боковое зрение Каунисвеси цепляется за сидящих чуть поодаль от них родителей и братьев. Они точно так же с замиранием сердца ожидают вердикта, стараясь поддерживать друг друга всевозможными жестами и словами. Все это дается с огромным трудом. Ожидание — ужасная, томительная пытка. Когда дверь зала суда распахивается, все присутствующие в коридоре подрываются с мест, окружая Йоэля в сопровождении своего адвоката. По лицу вокалиста совсем невозможно понять его реакцию на решение, однако улыбка защитника дает понять — все завершилось успешно. — Ну же, не томите! — не сдерживается миссис Хокка. — Что ж, спешу поздравить всех нас. Все сложилось как нельзя лучше! — заявляет адвокат. — Удалось отделаться штрафом и условным сроком, нам повезло. — И что это значит, какие условия он должен соблюсти? — решается уточнить Эмиль. — В течение года я буду под наблюдением агентства криминальных санкций, они будут проводить проверки, — Йоэль запинается, оглядывая присутствующих и останавливая взгляд на перкуссионисте, точно в поиске поддержки в его глазах, и продолжает, найдя ее в них. — Судом предписано полное воздержание от алкоголя и еще… посещение психотерапевта. — А что же штраф? — вполголоса уточняет Алекси. — Какая понадобится сумма? Вопрос Каунисвеси порождает тишину. Вокалист беспомощно косится на адвоката, и тот осторожно отвечает: — Двести тысяч евро. Есть тридцать дней, чтобы найти сумму. Все это время сохранявший молчание гитарист присвистывает, опуская взгляд в пол. Размер штрафа оказывается непосильно большим, а идеи о том, где так быстро добыть нужную сумму, как назло не приходят. — Это неважно, — разбавляет тишину перкуссионист, сокращая расстояние до стоящего за спиной адвоката блондина, — это всего лишь бумажки, мы их обязательно найдем. Йоэль, эй… Обхватив пальцами подбородок вокалиста, брюнет разворачивает его голову к себе, вынуждая взглянуть в глаза, и едва слышно произносит: — Не тревожься. Мы все решим. Его слова заставляют Хокка улыбнуться. Шепнув тихое «спасибо», блондин притягивает Алекси в свои объятия и мягко целует его в висок. За одно он может быть спокоен — они с Нико больше ничему не позволят разлучить их. Никогда.***
По стенам пляшут тени от расставленных на полу свечей. Из колонки, расположенной в углу комнаты на рабочем столе, доносится приглушенная музыка — явно один из плейлистов Йоэля, заботливо включенный перкуссионистом. Сам вокалист, прикрыв глаза, наслаждается любимыми песнями в ожидании своего парня. Тот какое-то время возится на кухне, прежде чем вернуться в гостиную с подносом, усыпанным любимыми роллами Хокка и какой-то замысловатой сладостью. — Я уже заждался, — отмечает вокалист, когда брюнет усаживается рядом с ним на ковер, скрещивая по-турецки ноги. — Твоих рук дело? — уточняет он, кивнув на сливочный десерт, усыпанный свежими ягодами. Каунисвеси кивает, подтверждая догадку. Ему хотелось сделать для Йоэля что-нибудь приятное собственноручно, не прибегая к службам доставки. Тот не сдерживает широкой улыбки, будто невзначай бросая: — Не замечал твоей тяги к готовке прежде. — Хотел порадовать тебя, кажется, ты любишь такие штуки, — отвечает Алекси, опуская ладонь на вытянутую ногу начавшего уплетать суши Хокка и мягко ее поглаживая. — И еще тоник, раз уж пока алкогольное нам нельзя, — добавляет он, свободной рукой разливая газировку по бокалам. Факт того, что Нико готов поддерживать его в течение всего этого непростого года, тепло откликается в сердце. Он бы не рискнул попросить его об этом, хотя действительно хотел. Алкоголь всегда был одной из самых пагубных привычек Йоэля, противостоять которой в одиночку он бы навряд ли смог. — Я никогда не устану благодарить тебя за все, что ты делаешь для меня, — шепчет Хокка, оборачиваясь на Алекси и вглядываясь в его переливающиеся бирюзой в свете свечей глаза, — как и не устану повторять о том, как сильно люблю. Рука Каунисвеси уже привычно ложится на щеку вокалиста, и тот послушно прикрывает глаза, зная, что в следующий момент его лицо тронет поцелуй. На этот раз переносицы. Мягко и нежно. — И я не устану отвечать на это взаимностью, — выдыхает перкуссионист, опустившись к чуть приоткрытым в ожидании губам Йоэля. Спустя мгновенье он накрывает их нерасторопным поцелуем, в противовес тому требовательно проскальзывая языком в податливый рот, жаждая выместить в него ураган чувств, бушующий в сердце весь долгий месяц. От такого напора у блондина кружится голова, и он откидывается на стоящий позади них диван в поисках опоры. «Иди сюда, малыш», — только и успевает выдохнуть он, притянув брюнета на свои колени, и вновь вовлекает того в поцелуй. Все страхи, тревоги и испытания неопределенностью рассеиваются в их пьянящих похлеще всякого алкоголя сплетениях языков и тихих, слышных лишь им двоим стонах. Увлеченные будто впервые изучением тел друг друга парни даже не обращают внимания на щелкнувший в коридоре замок и последовавшие за ним осторожные шаги. На этот раз Алекси позволяет Йоэлю зайти чуть дальше. Руки блондина освобождают его от толстовки, настойчиво поглаживают горящие от его прикосновений плечи, пока губы зацеловывают оставленные прошлой ночью отметины. Перкуссионист выгибается под каждым новым поцелуем, жмурясь от расходящегося по телу волнами удовольствия. Хокка же приоткрывает глаза лишь на секунду, желая взглянуть на растленного в его руках парня, как вдруг замечает замерший в дверном проеме силуэт: — Нет… — срывается в неверии с его губ. И пазл складывается в голове старшего вокалиста мгновенно. Недели реабилитации, направленные на выработку у него навыка различать близких, дают понять — это Нико. Его Нико. Тот самый Нико, которого весь этот чертов месяц рядом не было.