Join me in Death

— Нет… — шепчет Моиланен, бессознательно делая шаг назад, вглубь коридора.       На шее обернувшегося на его голос перкуссиониста россыпь засосов, оставленных Хокка. Будто и без того не очевидно, что именно происходит между этими двоими: Алекси верхом на бедрах старшего вокалиста, все еще удерживающего его в своих руках и совершенно растерянного. Он медленно моргает, выходя из охватившего оцепенения, и, оторвав взгляд от завалившегося на дверной косяк Нико, задыхающегося от слез, переводит его на Каунисвеси.       Младший вокалист не понимает, почему блондин смотрит на перкуссиониста так, словно видит впервые, словно не раздевал его, одержимый жаждой близости, лишь пару минут назад. — Йоэль, я… — едва слышно произносит Алекси.       Договорить ему не удается: руки Хокка упираются в плечи и с силой отталкивают его от себя. Парень неизбежно ударяется спиной и затылком об стену позади. В глазах на мгновение темнеет, но это не мешает Каунисвеси подорваться с пола следом за блондином. — Пожалуйста, выслушай меня, — ломано просит перкуссионист, схватив Йоэля за предплечье мелко дрожащими пальцами. — Прости меня! Я меньше всего на свете хотел сделать тебе больно! — выкрикивает он, когда ощущает, как тот выкручивает руку из его хватки.       Притихший на пороге Нико совсем ничего не понимает. Накрыв ладонью кривящийся от рыданий рот, он наблюдает за тем, как Хокка резко оборачивается на Алекси и грубо толкает того в грудь, гневно цедя сквозь зубы: — Ты, блять, был единственным, кому я верил! Единственным, Алекс! Все это ебаное время я был уверен только в одном — в тебе, мать твою!       Перкуссионист отрешенно качает головой, отступая на вмиг обмякших ногах от взбешенного вокалиста до тех пор, пока не упирается в стену. Приблизившийся вплотную к нему Йоэль стискивает челюсти, явно борясь с бушующим внутри гневом. Зажмурив влажные от стоящих в них слез глаза, он резко ударяет кулаком совсем рядом с перепуганным лицом брюнета. — Йоэль! — успевает воскликнуть Нико прежде, чем осознает, что Каунисвеси не пострадал.       Испепеляющий взгляд старшего вокалиста обращается к младшему, робко жмущемуся к коридорной двери. Хокка не понимает, как он мог повестись на ложь Алекси, как мог слепо вестись на всеобщий обман. Ведь Нико, он вот — испуганно стоит в стороне, страшась даже попасться бывшему возлюбленному на глаза. Все это время он не переставал бояться его, в то время как Йоэль был уверен, что тот его любит — какая же глупость! — А ты… — выплевывает блондин, с горечью взглянув на Моиланена, — ты даже не навестил ни разу, даже не позвонил, сообщение сраное не отправил! Да я выжил только ради тебя, ради еще одного шанса…       Утерев скатившиеся по щекам слезы, Хокка сглатывает подступивший к горлу ком и продолжает: — Пускай мы расстались, Нико, пускай в тебе не осталось никаких чувств ко мне, но, сука, как же подло было бросать меня один на один со всем этим дерьмом. Ты ведь знал! Знал, как я в тебе нуждаюсь, скажи же! — Я хотел как лучше, Йоэль, пойми, — жалобно откликается он, обнимая себя руками, — я думал… — Как я мог поверить?! — перебивает его блондин. — Как мог поверить, что меня можно полюбить?..       Моиланен продолжает упорно молчать, не находя слов, чтобы переубедить Хокка, в то время как Алекси отрывается от стены и, рывком развернув старшего вокалиста к себе, пытается докричаться: — Но это так, Йоэль, слышишь?! Я знаю, что никогда не смогу заменить его. Да и не пытался я вовсе, веришь ты или нет! Но все, абсолютно все, что я тебе говорил… оно никогда не было ложью, я клянусь. — Один лучше другого, — будто не услышав слов перкуссиониста, заявляет Хокка, — а итог один — два ножа в спину… — ярость, по всей видимости, уступает место непониманию и обиде, и он добавляет: — Пошли вы оба к черту, ясно? — Йоэль… — вновь жалобно зовет Алекси, безысходно падая перед блондином на колени, выражая тем самым свою готовность к любому наказанию, что тот изберет для него за это подлое предательство.       Тупая боль разносится по всему телу старшего вокалиста. Прямо от сердца, ломающегося на мелкие осколки. На еще более мелкие, чем годом ранее. Почему они так поступают с ним? Два самых близких и любимых человека… Почему топят его в этой лжи и тщательно избегают правды? Разве правда могла быть страшнее того, что происходит теперь? Почему все решили за него, не удосужившись даже поинтересоваться его мыслями и желаниями? Подло-подло-подло. Все ему лгали, пользуясь тем, как он стал слеп. Переведя взгляд с беспомощно сидящего в его ногах Каунисвеси на замершего в метре от них Моиланена, Хокка ощущает, как злость вскипает в нем с новой силой. — Нахуй отсюда! Оба! Сейчас же, блять! — только выкрикивает в ответ Йоэль, резко отворачиваясь от раскаивающегося перед ним, точно перед самим Богом, брюнета.       Младший вокалист не выдерживает. Его сердце, кажется, трещит по швам от пропитанных ядом слов старшего, от сквозящего обидой взгляда ставших в один миг ледяными глаз. Самое страшное, что Нико даже не понимает. Не понимает, что, черт возьми, происходит вокруг. Почему Хокка то целует Алекси так, словно ждал этого всю жизнь, то отталкивает от себя, как жалкого прокаженного? Почему перкуссионист унижается, ползая в ногах Йоэля и вымаливая прощение? И, главное, за что? Внутри Моиланена настоящий пожар, но он заставляет себя сиюминутно потушить его и вернуть самообладание — хотя бы один из них должен взять ситуацию под контроль. Пока не стало слишком поздно. Он резко шагает вперед к перкуссионисту и, обхватив его за предплечье, тянет на себя, едва не умоляя: — Алекси, идем же!       Парень упорно стоит на своем, продолжая сбивчиво что-то шептать, прося у Йоэля прощения, несмотря на то, что из-за рыданий становится невозможно разобрать его речь. Выругавшись, Моиланен рывком притягивает Каунисвеси в свои объятия и, всучив тому поднятую с пола толстовку, двигается в сторону выхода. — Пусти меня, блять, — пытается сопротивляться Алекси, из последних сил дергаясь в руках Нико, но так и не вырываясь из его хватки, — пожалуйста, я останусь…       Взгляд зеленых глаз обращается к замершей у окна напряженной фигуре. Блондин обнимает себя за плечи, впиваясь короткими ногтями в бледную кожу, будто пытаясь остановить стремительно растекающуюся по венам от самого сердца боль. Его плечи заметно вздрагивают, хоть он и пытается это скрыть, мужественно выдыхая, глуша готовые сорваться с губ всхлипы. Нико знает, что у них с перкуссионистом есть лишь несколько секунд, прежде чем Хокка вновь сорвется, не найдя иного выхода собственному отчаянию. — Прости, — шепчет Моиланен, прежде чем утянуть Алекси в коридор, уже не зная, сможет ли Йоэль его услышать и имеет ли это смысл вообще.       Когда младший вокалист пытается покинуть квартиру, Каунисвеси вновь упирается: до боли стискивает руки Нико, оплетающие его торс, в попытке их расцепить — тот тихо шипит, но так и не позволяет этого сделать. — Алекс, позволь ему побыть одному, — настаивает Моиланен, все-таки вытащив парня в коридор и захлопнув дверь в квартиру Хокка, — ему это нужно, блять! Понятия не имею, что тут произошло, но это я знаю точно! — Да что ты, мать твою, знаешь-то, Нико? — в сердцах восклицает Алекси, наконец скинув руки парня с себя и оттолкнув его в сторону. — Может быть, знаешь, как он сходил с ума от страха, выкрикивая твое гребаное имя? Или как твердил «Нико, мой любимый Нико», пока я учил его заново ходить? Или как единственным его желанием перед судом, который мог закончиться чем, сука, угодно, была ночь с тобой?!       Голос Каунисвеси, в конце концов, срывается, и он уже шепотом добавляет: — Я не мог помочь ему сам, ему нужен был только ты…       От слов Алекси, сквозящих горечью, по коже Моиланена бегут мурашки. Он виновато оглядывает поникшего парня, обессиленно навалившегося спиной на так и не запертую дверь. В нем Нико едва ли узнает жизнерадостного диджея, каким тот был какой-то лишь месяц назад. Он совсем исхудал, осунулся. Некогда искрящиеся радостью глаза потухли, а улыбка без Йоэля рядом и вовсе перестала существовать. — Останься сегодня у меня, а? — тихонько предлагает вокалист, отчетливо ощущая, что одному перкуссионисту сегодня оставаться никак нельзя. — Нет, я поеду домой, — отрезает Каунисвеси, зло взглянув исподлобья на парня, однако опомнившись, что тот ни в чем вовсе не виноват, добавляет: — Прости, я не готов отвечать на твои вопросы сегодня. — Я не позволю тебе остаться в одиночестве, Алекси, — серьезно отвечает Нико, приблизившись к парню и осторожно дотронувшись до его плеча.       Горько усмехнувшись, перкуссионист опускает взгляд в пол и рвано выдыхает, явно борясь с вновь накатывающей истерикой. Зажмурившись и сжав руки в кулаки, он ломано откликается: — Тогда… отвези меня к Йону, пожалуйста. — Конечно, — печально шепчет Нико, отмечая, что, по всей видимости, Каунисвеси и сам боится оставаться наедине с собой, — иди сюда, Алекс.       На этот раз Каунисвеси не отбивается от рук Моиланена, напротив, послушно подается в его объятия, позволяя крепким ладоням успокаивающе скользнуть по дрожащим плечам. — Все будет хорошо, просто верь, — утверждает Нико, спускаясь бок о бок с парнем по лестнице.       С ответом Алекси не находится — только мрачно усмехается в ответ. Он-то знает, что ничего хорошо уже не будет. По крайней мере, у него. Знает, что последний месяц, проведенный в сладкой близости с Хокка, станет для него лишь воспоминанием. Далеким и нереальным, но самым счастливым. Может быть, однажды, когда боль отступит, он вспомнит о том, как руки и губы блондина касались его, как он нежно шептал ему о любви, и хотя бы на мгновение ощутит ту негу вновь. Однако сейчас от этого только тяжелее.       Парни молчаливо занимают места в машине Нико. Перкуссионист сразу же отворачивается к окну, не дав другу произнести более ни слова. Тем более, что вывести его из такого хрупкого сейчас равновесия можно буквально по щелчку пальцев. Вокалист понимает. Поэтому в дороге до дома Порко даже не пытается завязать разговор. Ставшая некомфортной тишина нарушается лишь на подъезде ко двору друга. — Это прозопагнозия… — заторможенно произносит Алекси, — то, что происходит с Йоэлем, я имею в виду. — Прозо… что?! — не понимает Нико, нахмурив лоб и обернувшись на парня. — Это такое нарушение, из-за которого он не может отличить нас всех внешне друг от друга, — терпеливо поясняет Каунисвеси, — ему пришлось учиться узнавать нас с нуля. Впрочем, он с трудом понимает, кого видит в зеркальном отражении. А еще Томми думает, что на все это накладывается еще и посттравматическое расстройство, так что проблема куда глубже. — И поэтому он… думал, что ты — это я? — уточняет вокалист. — Почти, — уклончиво отвечает парень. — Прости, но об этом я не готов рассказать сейчас. Может быть, позже… — Да, разумеется, — понимает Нико. — И он… не догадывался? — Конечно, замечал, что что-то не так, — подтверждает Алекси, — но из-за того, что тебя не было рядом, ему просто не с чем было сравнить, и он тянулся к тому, кто давал ему больше всего тепла…       Моиланен замолкает, тормозя у дома гитариста. Он чувствует странную смесь вины за свой побег перед Йоэлем и обиды на друзей за учиненную ими ложь. Однако прежде чем он успевает развить эту мысль, Алекси совсем уж жалко произносит: — Знаю, что мои слова бессильны, но прости меня. Я думал, что ты приедешь хотя бы к началу реабилитации, а все превратилось в ебаный снежный ком. Все это несправедливо по отношению к тебе и Йоэлю, но блять… у меня не было сил, чтобы остановить это. Прости.       Ответить Нико уже не успевает — перкуссионист поспешно захлопывает за собой дверь автомобиля и двигается в сторону подъезда. Глядя вслед удаляющемуся парню, он невольно вспоминает брошенную им когда-то фразу: «Проще стать маленьким источником света, чем клясть тьму…». Он сказал это, встречая вместе с младшим вокалистом рассвет в больничном кафе. В то мрачное утро они оба еще не знали, что преподнесет им новые день, неделя или месяц, и Нико отчетливо помнит, как задался почти сразу вопросом, будет ли у него вообще шанс стать этим светом для Хокка. Тогда он пообещал себе, что если такая возможность и впрямь появится, то он ни за что ее не упустит. Выходит, обещание он все-таки нарушил. Перед самим, мать его, собой. Глухо вздохнув, Моиланен прислоняется лбом к рулю и прикрывает глаза от осознания: Каунисвеси жадно хватался за каждую возможность, данную ему судьбой, чтобы быть рядом со старшим вокалистом, и этот раз не исключение — он стал для Йоэля тем самым светом, которым Нико стать не смог.

***

      В окна небольшой квартиры на окраине Оулу пробирается яркий лунный свет. Скользнув по столешнице, он отражается от поверхностей многочисленных склянок, заполняя своими бликами все помещение. В такие ночи, как эта, Йоонас обожает оставлять шторы открытыми, а свет погашенным.       Атмосфера лунной ночи всегда дарит гитаристу вдохновенье. Воодушевленный ей, будучи в одиночестве, он становится особенно уязвимым и зачастую пишет лучшие свои стихи и музыку. В такие моменты Порко мало кого готов подпустить близко. Однако Матела определенно один из этих немногих. В последнее время басист часто делит с ним самые сокровенные мгновения. — Знаешь, все чаще ловлю себя на мысли, что мне тебя не хватает, — шепчет басист, с упоением разглядывая Йоонаса, сидящего за столиком напротив в залитой серебристым светом кухне. — Думаю, мы могли бы что-то придумать на выходных, — не сдерживает улыбки гитарист, на мгновение коснувшись заманчиво раскрытой ладони парня своей рукой, — только ты и я, что думаешь? — Думаю, что давно пора опробовать новый тайский ресторанчик в центре Оулу, — смеется в ответ Матела. — Тем более, что Йоэль сейчас все время рядом с Алекси, можно за него даже не переживать. — Да уж, он в надежных…       Порко не успевает договорить, его прерывает дверной звонок. Нахмурившись, он оборачивается на Олли. Тот тихо спрашивает: — Мы кого-то ждем?       Отрицательно качнув головой, Йоонас сползает с барного стула и торопливо проходит в коридор к входной двери. Не теряя времени на расспросы, он поворачивает ключ в замке и отворяет ее навстречу незваному гостю.       Замерший на лестничной площадке парень весь дрожит. То ли от холода, забирающегося под тонкую футболку, явно натянутую в спешке наизнанку, то ли от плохо скрываемой истерики, удерживающей его в своем плену. — Привет… — лепечет брюнет, когда встречается опустевшими глазами с удивленным взглядом Порко. — Боже, — выдыхает гитарист, шагая вглубь коридора и пропуская Алекси в свою квартиру, — что такое случилось?       Перкуссионист только качает головой, явно из последних сил сдерживая слезы, и подавленно отвечает: — Все кончено, Йоон.       Прикусив губу, Порко шагает к Алекси и, заключив его в свои объятия, помогает пройти в гостиную, где их двоих встречает обеспокоенный басист. Оглядев перкуссиониста, он не решается задавать лишних вопросов. Только помогает Йоонасу усадить его на разложенный диван и, развернув аккуратно собранный у изголовья плед, закутать в него продрогшего парня. — Погоди, я сделаю для тебя какао, — шепчет Порко, на секунду коснувшись губами пульсирующего виска друга, — включите пока что-нибудь по телевизору, надо отвлечься.       Понятливо кивнув, Олли и впрямь берется за брошенный в углу дивана пульт и перещелкивает каналы в поисках чего-то мало-мальски интересного. Гитарист тем временем суетится на кухне, стараясь приготовить для Алекси самый вкусный в его жизни какао. Даже посыпает ароматными маршмэллоу, надеясь хоть немного скрасить его настроение. Поставив горячую кружку на поднос рядом с горсткой печенья, Йоонас возвращается в зал. — Сначала выпьешь это прекрасное какао, а потом расскажешь нам, что случилось, идет? — ласково просит Порко. — Возражения не принимаются, я, между прочим, старался!       Губы перкуссиониста вздрагивают в подобии улыбки, пока он делает осторожный глоток дымящегося напитка. Тепло тут же приятно растекается по телу, и брюнет ощущает, что в нем появляются силы говорить. — Нико… вернулся, — ломано произносит Алекси, пряча глаза за темными прядками своих волос, — Йоэль все знает. Он ни за что не простит меня, ребят…       Гитаристы моментально мрачнеют. Это плохо. Очень плохо. Безусловно, они знали о том, что Моиланен совсем скоро вернется, но никак не ожидали того, что он сделает это без всякого предупреждения. Впрочем, по молчащему целый день телефону Порко, наверное, стоило бы догадаться. Мысленно выругавшись на собственную глупость, кучерявый блондин переводит взгляд на сникшего перкуссиониста. Один его убитый вид вызывает у него желание разрыдаться вместе с ним. — Иди сюда, — робко шепчет Олли, точно прочитав мысли Йоонаса, и, придвинувшись к парню, заключает его в свои трепетные объятия. — И как он… отреагировал на все? — В бешенстве, — отрезает Алекси, беспомощно утыкаясь носом в плечо басиста, — он никогда больше не захочет видеть меня. — Э-эй, это вовсе не так, — встрепыхнувшись, отвечает Порко, подсев к парню с другого бока и точно так же, как Олли, сжав его в своих руках. — Он все поймет, Алекси, вот увидишь. Ему просто нужно время.       Брюнет неопределенно качает головой, сдаваясь перед вновь подкатившими слезами. Старший гитарист с горечью осознает, что в нынешнем состоянии Каунисвеси, да и Хокка, виноват, в первую очередь, он сам. Если бы не его безумные идеи и желание сделать как лучше, все могло бы быть совсем иначе. — Помнишь, я обещал, что не позволю ему отвернуться от тебя? — нежно шепчет Порко, поглаживая Алекси по сухим прядкам волос. — Я сдержу обещание. — Он ненавидит меня, — горько отвечает Каунисвеси, отвернувшись от Олли и всхлипнув в грудь блондина, — ненавидит, Йоон… — Тш-ш, — убаюкивающе протягивает басист, сжимая пальцами подрагивающее от плача плечо парня, — все будет хорошо, вот увидишь.       Руки парней мягко укладывают перкуссиониста на спинку дивана, заботливо поправляя сползающий с него плед. Однако ни горячее какао, ни шерстяное покрывало, ни даже трепетные объятия друзей не помогают — его буквально колотит от страха за Йоэля, оставшегося в полном одиночестве в своей квартире. — А если он снова… — нервно шепчет Алекси, жмуря опухшие глаза, — снова попытается навредить себе? — Йоэль, конечно, не отличается умом зачастую, но не настолько, — размеренно отвечает Матела, надеясь своим тоном внушить спокойствие и брюнету, — он сейчас под надзором, и любая подобная оплошность может стать последней. — Олли… — протягивает Йоонас, давая другу понять, что и подобные слова Каунисвеси сейчас не успокоят. — Слушай, Лекси, он будет в порядке, я уверен, просто нужно время.       Если бы только Порко в самом деле был так уверен в том, что говорит. Отнюдь. Его всего переполняет ужас от мыслей о том, что Йоэль может вновь взяться за лезвия. Однажды они уже понадеялись на его благоразумие, и чем это обернулось? Да настоящей катастрофой. — Постойте, — вдруг оживает Алекси, дернувшись в руках друзей в попытке подняться с дивана, — я совсем забыл! — Э-эй, в чем дело? Что забыл? — спрашивают на перебой парни, возвращая Каунисвеси на место. — Да рецепты же! — восклицает перкуссионист, все-таки вырвавшись из рук друзей.       Быстрым шагом пройдя в коридор, Алекси хватается за прихваченный им из дома рюкзак и, перевернув его кверху дном, вытряхивает из карманов все вещи. На полу оказывается ворох из медицинских заключений, инструкций, рецептов. Зло выругавшись себе под нос, брюнет вытаскивает телефон и открывает камеру. — Давай я помогу, — спешит предложить подкравшийся со спины Порко, опускаясь на пол рядом с встревоженным парнем. — Ты хочешь ему отправить снимки рецептов? — Да, сами лекарства я купил еще до выписки, но дозировок и схем приема у него на руках нет, — поясняет Каунисвеси, начиная фотографировать один подаваемый Йоонасом документ за другим.       Басист также подходит к друзьям и усаживается рядом на колени, чтобы сложить в аккуратные стопочки разбросанные взбудораженным перкуссионистом бумаги, исполосованные пугающими строками диагнозов их друга. — Наверняка уже заблокировал мой номер, — горько усмехается Алекси, отбирая фотографии из галереи и крепя их к сообщению для Йоэля. — Нет, — протягивает Олли, — он не стал бы, ну. Сам увидишь.       Прикусив губу, Каунисвеси оглядывает пустое окошко для ввода. В голове роятся тысячи слов, которые хочется высказать и не держать более в себе, которыми хочется донести до Хокка то важное, что он так и не смог в последние секунды до ухода Алекси понять. Однако вместо этого он пишет лишь короткое «Береги себя, пожалуйста, ты нам нужен», зная почти наверняка, что все прочее тот сочтет лишь дрянным лицемерием и гнусной ложью.       Палец перкуссиониста неуверенно жмет на кнопку отправки, и рядом с сообщением загорается одиночная галочка — даже не доставлено. Друзья, сидящие по обе стороны от парня, молчаливо замирают, с надеждой вглядываясь в горящий в темноте комнаты экран. Едва значок меняется, уведомляя об успешной доставке, они облегченно выдыхают — по крайней мере, Алекси еще не успел попасть в черный список. Однако сам он так и не успокаивается, надеясь увидеть заветное уведомление о том, что Йоэль прочел это сообщение, что он, как минимум, сможет позаботиться о себе и выпить все нужные ему лекарства. — Может, он спит или выключил звук, мало ли, у него тоже тяжелый вечер, — пытается утешить друга Порко. — Не нужно думать о плохом, Алекси. — Мы должны съездить и проверить, — твердит тот в ответ. — Если он не прочтет до полуночи, так и поступим, идет? — подхватывает Олли, помогая брюнету подняться с холодного пола и вернуться в согретую теплом их тел постель. — Мы ведь тоже переживаем, но и не хотим лишний раз тревожить его в такой момент… — Идет, — вздыхает Каунисвеси, послушно устраиваясь на груди успевшего растянуться на постели Порко.       Позади Алекси устраивается басист и, накинув на всех троих одеяло, прижимается к его узкой спине. Все вместе они замолкают в томительном ожидании. Напряженные взгляды перемещаются с хмурых лиц друг друга на удерживаемый брюнетом телефон. Время уже и впрямь приближается к полуночи, и перкуссионист успевает отчаяться: — Он не прочитает, — отрезает он, готовый подорваться и сесть за руль в любой момент.       Однако едва Каунисвеси делает попытку подняться, под фотографией Хокка загорается долгожданный «онлайн», а отправленное часом ранее сообщение оказывается прочитанным. — Слава Богу, — тут же выдыхает Алекси, обессиленно падая на подушки между парнями. — Я, блять, так испугался…       Гитаристы обмениваются понимающими взглядами. Осторожно протянув руку к телефону перкуссиониста, Олли мягко отнимает гаджет из его мокрых от волнения пальцев и кладет под подушку — так, чтобы тот точно не пропустил заветное сообщение, если оно все-таки придет. — Постарайся немного отдохнуть, малыш, — шепчет Йоонас, опуская руку на грудь парня, прямо на бешено колотящееся внутри сердце. — Мы с тобой, и вместе мы все решим, — в тон блондину добавляет Матела, опустив свою ладонь поверх пальцев Йоонаса, — веришь?       Окутавший Алекси с обеих сторон уют, источаемый плотно прижатыми к нему телами и скрещенными на груди руками, не оставляет ему никакого иного выбора. Доверчиво прикрыв глаза, он позволяет себе подумать о том, что спустя время, возможно, Йоэль и правда сможет оттаять и простить. Улыбнувшись лишь на секунду одними уголками губ, он откликается, уже проваливаясь в сон: — Верю.

***

      Размеренное тиканье часов в тихой квартире ударника начинает раздражать. Вокалист никогда прежде не ощущал такую тяжесть от молчания друга. Глядя на ночное небо за окном, он терпеливо дожидается, пока Томми разольет по кружкам крепкий кофе и расскажет, наконец, ему правду о том, что произошло в его отсутствие в Оулу. — Удивлен, что ты пришел именно ко мне, — первым разряжает обстановку Лалли, оборачиваясь к Моиланену с двумя дымящимися чашками в руках. — Ты даже не писал мне, пока был в Эспоо. — Да, извини, — виновато откликается брюнет, — но мне даже общение с Йоном давалось непросто. Каждый звонок заставлял вздрагивать от мыслей, что он скажет что-то плохое. — Понимаю, не парься, — кивает тот, устроившись рядом на диване. — Вот, держи, — добавляет он, протянув одну из кружек Нико.       Потянувшись за ней, Моиланен не замечает того, как рукав его толстовки сползает вниз по предплечью, открывая другу вид на едва переставшие кровоточить порезы. Прежде чем он успевает одернуть непослушную ткань, Томми отшатывается, пораженно уточняя: — Что за херня, Нико?!       Отставив кофе на угловой столик, ударник крепко обхватывает запястье Нико, не позволяя тому вернуть рукав на место, и осуждающе шепчет: — Ты-то куда…       Вокалист стыдливо прячет глаза, не находясь для ответа. Он знает, что этим причиняет боль близким. Слишком хорошо знает, потому что когда-то точно так же обнаружились порезы на руках Хокка. Все ужасно кричали, Йоонас даже замахнулся на него, но вовсе не со зла, а от страха. Ведь каждый подобный раз может стать последним — лезвие войдет слишком глубоко, заденет артерию, и все, спасти не успеешь. — Я все пытался понять, — подавленно отвечает Моиланен. — Что, блять, ты пытался понять, придурошный? — в сердцах выдыхает Томми, скользнув пальцами по совсем свежим шрамам. — Что чувствуют, когда подыхают, мать твою?       Во взгляде ударника так и читается немой вопрос «За что? За что ты так с нами, черт возьми?». Нико знает, что на его месте повел бы себя так же. — Не что, а кого, — выдыхает он, готовясь к очередной бури от Томми, однако тот замолкает в ожидании продолжения, — пытался понять, почему Йоэль делает это с собой. Думал, неужели это и впрямь может помочь, когда боль душит изнутри? Оказалось, что может, если не бояться… — Господи, что за идиота два… — выпустив руку вокалиста из хватки и укрыв лицо ладонями, сетует Лалли. — И что же ты? Вы ведь по твоей инициативе расстались, разве нет? Или не в чувствах дело вовсе?       Своим вопросом ударник загоняет Моиланена в тупик. Разве не в чувствах? Глупо обманывать себя — именно в них. Вот только они уже совсем не те, что были раньше, лишенные тепла и нежности, лишенные бабочек, порхающих в животе, напротив, терзающие, мрачные, но по-прежнему сильные. — Может, дело в ревности? — высказывает предположение Томми, заметив смятение друга. — Пускай любовь давно прошла, но тебе все равно, должно быть, тяжело видеть Йоэля с кем-то еще. Тем более с твоим близким другом, подавно - в контексте всей этой нелепой ситуации… — Может быть, Томми, — выдыхает Нико, качнув головой, — а может и не быть. У меня не было времени разобраться, если честно. Пока что я просто в ахуе. Может, объяснишь уже хоть что-то?! — заводится он. — Мне кажется, что это я должен задавать вопросы всем вам, а не наоборот. — Слушай, успокойся, — размеренно откликается Томми, — обо всем по порядку. Помнишь ту ночь, когда Алекси обзвонил всех нас и сообщил, что Йоэль пришел в себя? — дождавшись кивка Нико, он продолжает. — Так вот это самое важное. Он первый узнал об этом вовсе не потому что торчал в приемной всю ночь, а потому что пробрался в его палату. — Он… что?! — в неверии переспрашивает Моиланен. — Да, наш тихий мальчик проник в чертову реанимацию. Кстати, чуть не попался, но умудрился и из этого выпутаться как-то, — усмехается ударник. — Он толком не объяснил, что именно произошло. Сказал лишь, что Хокка неожиданно пришел в себя, был в панике и повторял твое имя. Он так сильно испугался тогда за него, что сдуру выдал себя за тебя. И в то утро, когда все собрались в палате, он был готов сказать ему правду и действительно не хотел всего этого спектакля, но… — Томми разводит руками, как бы принимая удар на себя, — после твоего звонка я решил, что этого делать не стоит. — Почему?! — возмущенно вопрошает Моиланен, нахмурив брови. — Да потому что видел бы ты его! — восклицает Лалли. — Я его в жизни таким подавленным не видел. Он тянулся к своему Нико, как слепой котенок, выброшенный на холодную улицу. Мы просто не могли сказать ему, что ты взял и свалил. Это бы просто убило его, блять.       Как бы ни хотелось Моиланену это отрицать, но Томми прав. Прав в том, что весь этот ужас Хокка делал с собой именно из-за него, и сделал бы это вновь, едва узнав правду. Вот только одно ему так и непонятно: — Но почему… почему вы не сказали об этом всем мне? Я бы вернулся, был с ним рядом. Он и мой друг тоже, Томми, — качает головой Нико. — Это так несправедливо… — Он и твой друг тоже, да, — соглашается Лалли, — это же и является проблемой. Ты бы не смог дать ему и толику той любви, которую давал Алекси. Что там любовь… нам казалось, что он всего себя отдает ему, лишь бы только тот скорее на ноги встал. Даже врачи удивлялись, какого прогресса с его помощью Йоэль достиг. — И как долго вы собирались скрывать? — фыркает Моиланен. — От Каунисвеси я уж слышал эту чепуху, мол, хотел сказать сра-а-азу же, как Йоэлю стало легче. Но вы то?! Йоонас каждый день навешивал мне этот бред о том, что все с ним в порядке, отделался парой переломов и разрывов. — На тот момент мы могли думать только о благополучии Йоэля, — устало поясняет ударник, — последнее, что волновало нас тогда, так это то, как мы будем расхлебывать все в итоге.       Тяжело вздохнув, Нико опускает голову на собственные дрожащие от напряжения руки. Его взгляд хаотично бегает по полу, пока он пытается унять участившееся от свалившейся на него правды сердцебиение. Обида и потаенная злость на друзей, однако, дают о себе знать, и он сокрушенно шепчет: — Поверить, сука, не могу…       Ударник протягивает к нему руку, чтобы коснуться плеча. Однако Моиланен сразу же дергается, скидывая ее. Раздраженно взглянув на друга, он медленно проговаривает: — Мы ведь никогда не врали друг другу. За что вы так поступили со мной? — Не врали? Неужели? По-твоему, никому из нас не нужно было знать, что Йоэль изо дня в день проверяет свои вены на прочность из-за того, что вы, оказывается, расстались? — сыплет вопросами Лалли. — Ты ведь знаешь, какой он. Знаешь, что нельзя оставлять его одного. Что ж тогда продолжал врать всем, делая вид, что между вами ничего не было? Боялся? Вот и мы тоже, — подытоживает он. — Это абсолютно разные вещи, — укоризненно отвечает Нико. — Смысл один, и тебе тогда, и нам месяц назад казалось, что эта ложь во благо, — поясняет Томми. — Мы все виноваты друг перед другом, да. Однако это не повод рушить все, что было выстроено всеми нами за столько лет. — Ох, наш мудрый Томми, всегда знает все лучше всех, — цинично усмехается Моиланен, отвернувшись к окну. — Я тебя услышал. Лучше я пойду. — Если захочешь поговорить, буду рад твоему звонку, — откликается ударник, натянуто улыбнувшись в попытке сгладить углы. — Да, знаю… — задумчиво отвечает Нико, накинув на плечи куртку и замерев на пороге. — Спасибо, что все рассказал.       Хлопнув друга по плечу, вокалист покидает его квартиру. Ему слишком многое нужно обдумать. Остаться наедине с самим собой и обмозговать. Пока же все произошедшее просто не укладывается в голове: вся эта многонедельная ложь, предательство друзей, разочарование в нем Йоэля, собственные чувства в конце концов… За всем этим не остается места даже злости или обиде. За всем этим остается место лишь оглушительной пустоте. Не о ней ли твердил Хокка, нанося себе все новые и новые увечья? Не из-за нее ли терял остатки рассудка, топя их в никотине и алкоголе? Прежде Нико был уверен, что никогда не сможет его понять. Не зря говорят, что зарекаться может быть опасно…