Карбон

На темном надгробии было аккуратно и просто выведено: - Эмили Савранская. Борис дрожал, его стопы словно разъезжались на молодой, зелёной траве. Но она не была мокрой. Так почему так скользили кроссовки? - Твоя мать, - будничным тоном добавил высокий мужчина в темном пальто, который стоял от Бориса по правую руку. Это был Евгений Савранский. Его отец. Уже совсем немолодой мужчина, с аккуратно зализанными седыми волосами, морщинистым, худым лицом и добрыми, голубыми глазами. Его отец. Это не могло происходить с Борисом! Он не верил! Отец... Борис всегда знал - в его прошлом ничего хорошего нет. Но отец... Его отец стоял рядом с ним. Нет, Борис не понимал, как такое могло быть. Это бред. Но потом Борис вспомнил, как крепко, с какой жаждой обнял его Евгений Савранский, когда только увидел, и как долго не отпускал... В этих объятиях было столько облегчения, надежды, отчаяния потерять снова и любви, что у Бориса подкосились ноги. Он не мог твердо стоять до сих пор. - Ее любимые цветы, - пояснил Евгений и положил на надгробие букет алых роз. - Я знаю, - дрогнувшим голосом сказал Борис. Это единственное, что он вспомнил о своей матери. Об Эмили. - Знаешь, ее, наверное, звали не Эмили. И фамилии у неё не было, - тихо произнес Евгений. Борис похолодел. Впрочем, он уже догадывался, кем была мать. Чувствовал. Она была членом Карбона, да? - Но я знал ее как Эмили. Я знал Эмили. Притворялась она или нет. И я никогда уже не узнаю ее другой, - после небольшой паузы продолжил печально Евгений, - Она устроилась ко мне на работу. Секретаршей. Вопреки стереотипам, я никогда не заводил романов на работе. Я был один раз женат, но брак мой завершился большим разочарованием. Так бывает, когда женишься по расчету. После развода я не заводил долговременных отношений. Но потом в моей жизни появилась Эмили. Мне было сорок пять, она была младше меня, примерно твоего возраста... А ещё она была странной - абсолютно не тактильной, скрытной, грубой, с чёрным чувством юмора... Один раз она сбросила с моста воришку, который пытался украсть мой кошелёк. Благо, мост этот совсем немного возвышался над землей... Мы были абсолютно разными. Иногда мне казалось, что она смеётся надо мной... Над моим происхождением и над моим богатством. Эмили не была идеалом. Но я полюбил ее. Очень долго она отвечала мне отказом, а потом сдалась. Буквально месяц мы были абсолютно счастливы. А затем... Затем я догадался, что Эмили ждёт ребёнка. Она долго отнекивалась, а потом призналась. И как призналась! Эмили была в истерике. Мне было больно, и я не понимал ее реакции. Мне было сорок пять, и я безумно хотел дитя. Дитя от любимого человека. Она грозилась избавиться от ребёнка, а потом просто сбежала. Я искал ее, искал долго и болезненно. Я полагал, что она не прислушалась к моим чувствам и избавилась от ребёнка. Я был убит, но это не значило, что я перестал любить ее... Все стало неважно. Не хочет детей - не надо. Ее выбор. Пусть это и больно, но когда она не рядом, - ещё больнее. Евгений надолго замолчал. Борис, кажется, знал, что будет после этого. Ничего хорошего. Он обнял себя, чтобы хоть как-то остановить эту дрожь. - После пяти лет поисков, - хрипло произнес Евгений, - Я вышел на Саманту Бишоп и через неё я узнал всю правду. Моя Эмили состояла в некой организации... Она называлась... - Карбон, - одними губами повторил за ним Борис. - И эта организация давала своим членам понять, что они - пешки. Солдаты, - голос Евгения дрогнул, - Моя Эмили тоже была солдатом. Солдатом, который следил за богатым и влиятельным чудаком. За мной. Но Эмили, кажется, полюбила этого чудака. Или что-то очень похожее. Она сохранила ребёнка от него, когда эта организация приказала ей сделать аборт. И когда на неё объявили охоту, она сбежала вместе со своим сыном. Исчезла, скрылась ото всех, чтобы не подвергать опасности его отца... Саманта Бишоп прекрасно знала мою Эмили. Эмили была ее первым заданием. Саманта следила за ней несколько лет, но не могла поймать. Эмили исчезла для всех на пять лет, и для неё тоже. А потом Эмили появилась у Саманты на пороге, истекающая кровью и просящая спасти ее сына. Сына звали Борис. Борис... Я всегда мечтал назвать так своего сына. Потому что это было имя моего отца. У Бориса все плыло перед глазами. Он знал, что развязка была близка... И он не хотел и хотел услышать одновременно, что будет дальше. - Эмили умерла, умоляя спасти ее сына и не дать Карбону добраться до него, - почти на грани слышимости говорил Евгений, - Борису Эмили приказала бежать. Ребёнок был на улице, совершено один. Эмили оставила его, чтобы отвести от него след. Саманта нашла его, но нашёл и Карбон. Они обнаружили мальчика одновременно... И он... - Он сам спрыгнул с моста, чтобы не попасться в руки врагам, - шепотом перебил Евгения Борис. - Ты помнишь? - ахнули в ответ. Борис помнил, как ему было страшно. Как он бежал по мостовой, прижимая к себе Балу, как он забрался на парапет... Борис помнил это ужасное чувство - чувство западни. Они окружили его, как дикого зверя. Борис помнил, как задыхался, зная, что выхода не было. Но мама сказала - надо бороться, и он прыгнул, не понимая, что высота была слишком большой. А потом была лишь боль. - Ты сказал, и я начал вспоминать, кажется... - Борис прокусил губу, чтобы не заплакать. - Тела так и не нашли, - сипло, едва сдерживая слезы объяснил отец, - Мы все думали, что ты погиб... Но все эти годы... Я искал тебя, Борис... Ни на минуту не прекращал надеяться... Не переставал... И вот, через столько лет... Ты рядом со мной, Борис, ты рядом! Борис сам не понял, как это произошло, но он снова обнимал своего отца, уткнувшись носом ему в плечо, чтобы не зарыдать. Борис не понимал, почему сдерживается. Наверное, привычка. - Я оставил тебя на столько лет! Не нашёл! Подставил! - шептал ему в макушку отец, - Но теперь я сделаю для тебя все, что угодно! Я наверстаю! - Нет! - вырвался из его объятий Борис, осознав смысл произнесённых слов, - Сначала мы сделаем ДНК-тест! Ты должен убедиться, что это мое право! Право быть твоим сыном! - Ты мой сын, Борис. Я знаю, - покачал головой отец. - Ты сейчас поверишь во все, что угодно! - отрезал Борис, - Столько лет ждать и надеяться! Можно с ума сойти! Просто ради меня... Давай сделает тест? Я не смогу жить нормально, пока остаются сомнения! Потому что ты должен тратить свою любовь на сына, а не на постороннего человека! Я не хочу быть самозванцем и пользоваться тобой! Я хочу быть с тобой честным... - Ты вылитая мать, - вдруг перебил его отец, - Ты говоришь так же, как она. И смотришь так же, как она. Ее глазами. Будто она до сих пор живет в тебе. Словно она рядом. Это разбивает мне сердце, знаешь? Борис знал. Он опустил голову, не в силах справиться со своими чувствами. Отец дотронулся до его руки, а потом протянул ему что-то. - Это единственное, что осталось у меня от тебя и твоей матери, - выдавил через силу отец. Такой потемневший от времени, с выцветшими глазами, носом-пуговкой, со свалявшейся шерстью... Его любимая игрушка - плюшевый медведь Балу. Борис больше не мог сдерживаться. Он прижал к себе медведя и беззвучно заплакал. Ничего, Балу потерпит... Он привычный. Дети часто плачут. Отец снова обнял Бориса, и слез стало только больше. Ничего. Мужчина должен быть очень сильным, да... Но, наверное, иногда можно. Борис оказался таким же, как и его мать. Дети отчасти повторяют судьбу родителей, да? Его мать предала Карбон ради любви, и он сделал также. Его мать умерла ради любви, и он готов был сделать также. Давид Феретти как-то сказал ему, что он должен разобраться в своем прошлом. Борис не хотел ворошить былое, потому что боялся испытать сильную боль. В его жизни и без этого было полно страданий. Борис не ошибся. Он испытал сильнейшую боль. Но как же его любимый, по-детски доверчивый, безумно хороший Давид был прав! Борису стало легче. Это была хорошая боль - сильная и светлая... Вместе со слезами, которые бежали у Бориса из глаз, веревки, стягивающие его сердце, ослабли. *** - Ты уверен, что хочешь этого? - тихо сказала Саманта, - Ты выглядишь уставшим... - Больше всего на свете... - прошептал себе под нос Борис. Саманта помолчала, а потом отстегнула ремень и вышла из машины. - Я за кофе, - кивнула она, хлопнув дверцей. Борис кивнул. Спасибо... Он ждал минут пять, не вылезая из автомобиля и надвинув капюшон очень низко, а потом... Давид Феретти прошёл мимо автомобиля, разговаривая по телефону и не замечая Бориса. Он и не должен был заметить. Стекло было темным. Бориса затрясло. Он не смог как следует разглядеть Давида - чёрная кепка почти скрывала его лицо. Но это был он. Широкие плечи, подбородок с ямочкой, изогнутые губы, часть татуировки на щеке, кончик острого носа... Такой большой и высокий. Как обычно в светлой рубашке, расстёгнутой на несколько пуговиц и оголившей часть груди... Давид Феретти был буквально в нескольких шагах, только дверцу распахни... Но пропасть, пропасть между ними была слишком широка. Борис остался в машине. Руки и ноги покалывали от желания выбежать и окликнуть его, это было так больно, но Борис сделал то, что хотел. Он убедился. Давид Феретти был жив. Бориса снова затрясло. Давид Феретти был жив... Облегчение казалось почти физическим, невыносимым. Глаза Бориса снова стали влажными. Не много ли слез на сегодняшний день? Не много. Наверное, их могло быть гораздо больше. Давид Феретти сел в свою машину и уехал, оставив Бориса позади. Все было правильно. Борис слабо улыбнулся. Он - прошлое для Давида, и с этим придётся смириться. Как бы ни было тяжело... Через пару минут после того, как уехал Давид, с места сорвалась ещё одна машина, темная и неприметная. Саманта предупредила. Это была охрана. Хорошо... Борис прижался лбом к прохладному стеклу. Хорошо... Хорошо, да? Хорошо. Потому что Давид Феретти был жив. Смириться с остальным казалось лёгкой задачей. Сердце однажды перестанет болеть. Или не перестанет. Но человек привыкает ко всему... И к боли тоже. - Ты видел его? - Саманта вернулась в машину, - Убедился, что все в порядке? Борис медленно кивнул. - Твои ребята хорошо обучены? - вдруг спросил он. - Конечно! - удивилась Саманта, - Даже не волнуйся! Давид в безопасности. Как и его отец. - Мне тебя, кстати, тоже заказали. Хотели сбросить с балкона или типа того, - внезапно вспомнил Борис. Саманта подавилась кофе. - Ну, меня не первый раз хотят убить... - пробурчала Саманта, когда откашлялась, - Не новость. Но почему тебя беспокоит квалификация моих ребят? Что не так? Они что-то натворили? Борис покачал головой. - Просто я никому не доверяю, - признался после небольшой паузы он, - Это и понятно в моем случае. Я хотел сам заботиться о Давиде. Следовать за ним тенью. Но сейчас я понял, что не смогу. Ты знаешь, что у Давида Феретти аллергия на клубнику? Саманта посмотрела на него с подозрением, будто подумала, что он сошел с ума. Неудивительно. Борис сам чувствовал себя безнадёжно больным. - У Давида Феретти аллергия на клубнику, но он очень сильно ее любит, - объяснил Саманте спокойно Борис, - Проблема в том, что ему часто дарят ее. Он видит ее и срывается... Понимаешь? Если Давид Феретти будет постоянно рядом, я сорвусь... Желание прикоснуться будет слишком сильно. - Так может, стоит сорваться? - задумчиво проговорила Саманта. Борис невесело усмехнулся. Сорваться - самое легкое. Особенно, когда желаешь сорваться больше всего на свете. Но когда на одной чаше весов его счастье, а на другой - жизнь Давида, выбор становится очевидным. Мать Бориса была права, когда решила держаться подальше от своего любимого человека. Да, она умерла, но того, чего хотела, Эмили определенно добилась. По крайней мере, и Борис, и его отец были живы. Она - молодец. Борис гордился ей. - Нет, Саманта, срываться не стоит, - грустно улыбнулся Борис, - Надо быть сильным, чтобы защитить тех, кого любишь. Давид Феретти будет жить долго и счастливо. И плевать, что без него. Борис бы пережил сломанные ноги и пальцы ещё раз, только бы коснуться того, кого он любил. Но Борис никогда больше не коснётся Давида... Когда-то Кати спросила его: - Ты понимаешь, что такое любовь? Борис понимал, но очень смутно. Теперь он видел все более четко. Любовь - это когда у тебя есть две конфеты, и ты безумно, до дрожи хочешь их съесть. Но ты их не ешь, а с мягкой улыбкой, не показывая своего желания, отдаёшь их другому, и ты счастлив видеть, как он ест. Любовь - это когда ты ставишь чужие интересы выше своих. Когда готов умереть за другого... И умираешь счастливым. Борис вспомнил своего отца и свою мать, Кати... А потом он вспомнил Карбон. И вдруг подумал, что людям очень повезло, что в мире ещё осталась любовь. Без неё люди бы перестали быть людьми... *** Доминик сидел за синтезатором, одной рукой пытаясь сделать новый ремикс, другой - снимая сториз. В конце концов, он должен оправдывать звание «одного из лучших хитмейкеров, который может сделать бомбу меньше, чем за 20 секунд». Хлопнула дверь, и Дом промахнулся мимо нот. Пожаловал Давид. Настала пора драмы. В режиме драмы Дом жил последние месяца два. Уже почти привык. - Если ты побухать, то я пас, и так последнюю неделю не просыхаем, - громко объявил Дом, не отрываясь от синтезатора, - И мне работать надо. Слышал о таком? Тебе тоже советую. Любую дурь выбивает. И напрочь прекращает поток соплей и слез. Если ты хочешь поехать в какой-нибудь Зажопинск, чтобы поискать следы того Майкла, который, видимо, действительно не Майкл, то спешу тебя обрадовать - мы ничего не найдём. Майкл реально призрак, если твой придурок-отец скинул нам правильное досье... Сам знаешь, я ему не доверяю. Ещё бы! Никто меня не ненавидел так сильно, как твой папаша... Но если у тебя настроение почудить, прям попасть в неприятность и поискать твоего... Доминик тяжело вздохнул. Майкл, кем бы он ни был, скорее всего, был мертв. Дома передернуло. Тела не нашли, но стены в крови как бы намекали на самое худшее. Так что если сумасшедшие поиски вселяли уверенность и надежду в Давида, то Дом, конечно, впряжётся в любую авантюру. Друг он или нет? - В общем, если ты снова хочешь погулять по приютам или по университетам, где о Майкле Брауне никогда не слышали, то я... - Дом поправил свои очки «оверсайз» и одернул рукав неоновой куртки, чтобы посмотреть на циферблат часов, - То я свободен до шести. В семь хочу встретиться с приятным молодым человеком. Влюбиться в тебя было самой большой ошибкой в моей жизни. Даже в качестве друга ты уже вынес мне весь мозг. Мои последние нервные клетки дрожат и нервно курят в сторонке. Думаю, мне просто нужен член побольше... И опережая твои вопросы в стиле «куда уж больше?», поясняю, что я выражаюсь фигурально. Мне нужен мужик со стальными яйцами, сечёшь? Чтобы выдержал всю мою охуенность и хуевость... Чтобы не сошел с ума, не сбежал... Давид вдруг положил руку ему на плечо, и Дом понял, что он дрожал. И какие на этот раз хуевые новости? Дом похолодел. Только бы не нашли тело! - Прочитай, прочитай... - жалко пробормотал Давид, пряча за кепкой глаза и всовывая ему в руки какую-то бумажку. Так... Доминик быстро пробежался глазами по листу. Читать было практически нечего. Лишь краткое: - Я не тот, кем притворялся. Прости меня. И не ищи. Не Майкл Дом резко вскочил, чуть не опрокидывая синтезатор. - Адрес на конверте какой?! Откуда пришло?! - мгновенно начал думать он. - Чистый конверт, - прошептал то ли убито, то ли восторженно Давид. Сам, наверное, ещё решить не мог, что чувствовал. То ли обманули его, то ли можно было прыгать от радости, потому что Майкл, который не Майкл, был жив. - Хуево, - буркнул недовольно Дом, - А почерк? Почерк его?! - Не знаю... - Давид, кажется, совсем отчаялся. - Ты дурак?! - искренне возмутился Дом, - Совсем дикий? Он же явно подписывал соглашение о неразглашении! Тащи его сюда! Сравним! Если не поймём, то... Ладно, раньше я говорил - вызовем проституток, а теперь говорю - вызовем каллиграфа! Плевать, блядь! Вызовем каллиграфа или кто там разбирается в почерках... Не волнуйся, обман сразу вскроется, если что! Давид, полный надежд и сил, сорвался с места. Дом снова поправил очки, тяжело дыша. Суперсыщик Доминик Ди Маджио в деле! Никакому «не Майклу» он него не скрыться!