***
За время своего пребывания в полисе нахай Этьяль успел увидеть не так уж и много. Свою комнату, несколько коридоров, по которым его носили в купальню, да ее саму. Когда были сняты последние браслеты — с ног, и раны затянулись новой, чистой кожей, Айшала разрешил ему вставать и потихоньку расхаживаться, но все равно сопровождал в этих прогулках по коридорам и залам. В этот день он разрешил Этьялю пройти больше, чем прежде, с улыбкой направил его по еще нехоженому коридору, вскоре превратившемуся в длинный и широкий балкон. В лицо Этьялю повеяло прохладной влагой: в Ишшилюме наступил сезон дождей, местная «зима», и за границами этого балкона-террасы, вырубленной прямо в скале, стеной стоял ливень. — Если хочешь, подойдем к перилам, — улыбнулся нахай, накидывая ему на плечи одно из своих одеяний, сделанных в этот раз из тончайшей шерсти и очень теплых. — Хочу. Дождь Этьяля не пугал. Наоборот, хотелось подставить ему лицо или хотя бы ладонь, окончательно поверить, что все позади. Что он прозрел и вернул слух. Что магия теперь снова течет вокруг него, пока едва различимая, но уже ощутимая. И даже этим «едва» он уже безошибочно чуял обоих нахай. Айшала подвел его к самому краю, осторожно придерживая и руками, и хвостом, позволяя потянуться и набрать в ладони дождевой воды. За завесой ливня почти невозможно было разглядеть что-то впереди, единственное, что Этьяль понял: они довольно высоко. Где-то там, внизу, вода шумела, ударяясь о кроны деревьев. Из этого серого марева внезапно вылетела мокрая птичка, недовольно чирикнула, словно скрипнула, встряхнулась, взъерошив перья, покосилась на замерших энэх и нахай, прыгнула по перилам и вспорхнула куда-то вверх, к «крыше» террасы. — Смотри, там у нее гнездо, — Айшала показал на свисающую у стыка «крыши» и стены плетенку из тонких веточек и пуха. — Это ткачик-скрипун. Этьяль запрокинул голову, разглядывая гнездо. Птичка сидела на краю, старательно вплетая еще одну травинку, придерживая ее лапкой и продевая клювом: туда-сюда, туда-сюда. И правда, как настоящий ткач. — Знаешь, мне так странно, — негромко признался Этьяль. — Будто я — не я. И все это — не со мной. — Но ты — это ты, — Айшала наклонил голову, опуская острый подбородок на его плечо. — Немного другой, но мы меняемся каждое мгновение нашей жизни, и ты-утренний — это совсем не ты-вечерний. Прикрыв глаза, Этьяль попытался представить себя полгода назад, стоящего вот так, кутаясь в теплую ткань, вдыхая запах дождя и ощущая что-то... Наверное, спокойствие. Не получилось. Тот он ничего не смыслил в спокойствии, только в безнадеге. Но Айшала был прав: тот он не мог существовать здесь, не мог привалиться к груди нахай, зная — при мнимой хрупкости, особенно по сравнению с Саишем, целитель удержит и даже на руках до комнаты донесет, если нужно будет. — Не устал? Я хотел показать тебе еще кое-что. Тебе понравится, мне кажется. Саиш долго трудился, чтобы порадовать тебя. Удивительно, но даже самый тихий голос Айшалы в шуме дождя не терялся, звучал, словно не вне, а прямо внутри головы. — Саиш? — удивился Этьяль, не представляя себе, что мог бы сделать воин такого, чтобы порадовать его. Он знал, что Саиш — отличный кузнец и ювелир, и если первое ничуть не удивляло, то представить себе, как крупные и вроде бы неуклюжие пальцы воина вытягивают орханковую проволоку и сплетают из нее дивной красоты узоры, вырезают из тончайших листов лепестки и листочки, создавая броши, гребни и заколки для Айшалы, Этьяль мог с трудом. Даже не единожды видев, как ловко эти пальцы управляются с изящным стилом, выписывая слова нахайях на тонком слое воска. Но что Саиш может сделать для него? Отбрасывая мысль, что он таких подарков попросту не достоин — у него и волос нет, так, короткие взъерошенные прядки. Айшала тогда сказал: то безобразие было проще обрезать и сжечь, чем приводить в порядок. Даже ему. — Идем, посмотришь. И зачем куда-то идти? Но отказаться Этьяль и не подумал: теперь ему было любопытно. Они прошли галерею до конца, провожаемые скрипом потревоженного ткачика, вернулись в коридор и спустились ниже на два уровня — по крайней мере, этот коридор сделал два витка, выводя куда-то... Этьяль не сразу понял, что видит. Когда-то это, наверное, была естественная пещера, но нахай вырезали внешнюю стену, превратив ее в колонны, пропускающие свежий воздух и солнечный свет. Углубили пол и наносили плодородной земли. Высадили цветы и карликовые деревца, кусты и травы. — Сад одичал за то время, что мы спали. Саишу пришлось изрядно потрудиться, чтобы привести здесь все в порядок. Тебе нравится? Этьяль смотрел на сад в смешанных чувствах и не знал, плакать ему или смеяться. Или схватиться за дурную голову и пообещать нахай больше не говорить глупостей. Ну, в смысле, глупостей он вроде и не говорил, просто рассказывал об энэх. Почему не рассказать, раз спрашивают? Тем более, эти воспоминания касались детства и особых эмоций не вызывали — когда оно было, то детство. Вот и трепался о великолепных садах, о необычных растениях, которые выводят и по делу, и ради развлечения, о том, как здорово было гулять по рощам вокруг того места, где жили дети Дома. Кто ж знал, что нахай воспримут это как руководство к действию? Он же не говорил, что сам с цветами возиться не умел и не особенно любил, хотя и ценил их красоту — но, опять же, не утонченно-изысканно, а так, посмотрел-порадовался. Сказать это сейчас и обесценить труд Саиша казалось невозможным. — Очень, — улыбнулся Этьяль. — Вы потом расскажете мне, что тут растет? — Я всего и не помню, Саиш сам возился. Но точно знаю, что он вырастил «золотое сердечко». Не уверен, что где-то еще, кроме Ишшилюма, эта ягода растет, и она очень вкусная. И уже должна поспеть. Попробуем? — лукаво подмигнул ему Айшала, словно подбивая на шалость. Это было очень... очень ново для Этьяля. Нет, он видел, как человеческие дети шалили. Энэх никогда так не делали, он и слово-то такое узнал только от людей — «шалости». Потом понял: все, что делал наперекор правилам Дома, ими и было. Родичи назвали бы это преступлениями. Этьяль не думал, что взрослый, серьезный нахай может... шалить. Тем более — вроде как бог. — А мне можно? — Стал бы я предлагать, если б нет, — забавно насупился Айшала. — Тогда... Где она, говоришь, растет, эта ягода? Саиш, увидев их час спустя, с ног (и с кончика хвоста) до головы в ярком оранжевом соке, только руками всплеснул и потащил обоих в купальню — подхватив под мышки, как нашкодивших малолеток. И Айшала хохотал, заливисто, громко, так, что Этьяль тоже начал смеяться. Остановиться не мог, до икоты нахихикался, а потом ревел, как последний придурок — там же, не вылезая из воды, уткнувшись в твердое плечо Саиша. И на все вопросы только головой мотал: не хочу об этом говорить. Не надо. Слезы смыли что-то внутри. Будто долго-долго копились — а потом пробили плотину и вымыли голову и сердце, и что-то еще, как вычищает русло весенний поток. — Все хорошо, Этьяль, все теперь хорошо, — шипел-напевал ему Айшала, намыливая волосы и массируя голову своими нежными когтистыми пальчиками. На следующее утро Этьяль проснулся, запутавшись в бело-алой кудели. Не сразу вышло понять, что это — его волосы. Волосы, алые больше чем наполовину, хотя раньше его голову пятнала только одна тонкая прядка, оставшаяся после случайного ранения в стычке с шайкой разбойников, решивших ограбить караван энэх. — Почему красные? — только и спросил Саиш, помогая разобраться с неожиданным богатством, хотя бы прочесать и забрать в простенькую косу. — Был бы человеком — были бы седые, — пояснил Этьяль. — А у энэх волосы краснеют. Больше нахай вопросов не задавали. К вечеру Саиш, пропадавший где-то целый день, принес ему два изумительных гребня в виде веточек «золотого сердечка» с прозрачными янтарными ягодами и орханковыми листьями. Принять подарки оказалось неожиданно легко. Увидеть, как изумленно и почти испуганно расширились глаза нахай — больно. — Я... Прости! — охнул Этьяль, осознав: кланяется, как положено, принимая дар от старшего в роду. И добавил, дергая себя за косу: — В меня вбивали подобное, и это... — Как рука, привыкшая к клинку, — кивнул Саиш. — Но ты рад? — Очень! Они такие красивые! — Тогда я счастлив. И надеюсь, ты скоро подаришь мне вдохновение на еще один комплект. — Я... постараюсь. Саиш аккуратно вколол гребни в его волосы над ушами, поправил выбившуюся из косы прядку и покачал головой: — Не надо стараться и что-то делать специально. Просто живи и радуйся, этого довольно. Этьяль дошел до зеркала, одного из многих, украшавших его комнату, всмотрелся в свое отражение. В полированной меди, покрытой тонким слоем серебра, отражался какой-то незнакомец. Ничуть не похожий на Этьялиальями`Нийнэссэ-а-Лиян. Он, энэх, носивший вычурное и длинное имя, давно умер, упав на полированные мраморные плиты во дворе замка лорда и леди а-Лиян. Умер и раб, носивший кличку Этьяль. Кто же там стоит? Кто он теперь и как его зовут? Того, кто живет и... радуется?Глава 3
27 июля 2021 г. в 00:14
Этьяль провел с нахай не так много времени, особенно в сравнении с тем, сколько прожил. Но эти считанные дни дали ему куда больше, чем все годы до. Подарили умение радоваться простым вещам. Мягкости ткани, теплу воды, вкусу еды — Айшала наконец-то позволил есть нормально, а не только пить, пусть и безумно вкусное.
Первый кусок мяса Этьяль сжевал так жадно, что чуть не подавился и после долго кашлял и отпивался водой. И ему даже не было стыдно: мяса он не ел уже очень давно, с того самого злополучного приема. Раба, конечно, никто не стал бы кормить не то что изысками, но даже объедками с хозяйского стола. Правда, это у энэх так принято. Люди — Этьяль видел, проходя вместе с отрядом через деревушки, — свои «живые вещи» содержали не в пример лучше, потому что у них раб — это еще одни рабочие руки. В полисах было по-разному. Ему просто не повезло, или те, кто его продавал, специально оговорили условие обращаться с ним, как с самым гнусным преступником? А, какая разница. Нет, воспоминания тревожили, но подергивались потихоньку дымкой равнодушия, теряя яркость.
Яркое — вокруг. Сейчас.
Запах лекарств Айшалы, всегда свежих — нахай уползал готовить их каждое утро, Этьяль сначала не поверил, когда услышал. Потом понял: ему пришлось немало экспериментировать, чтобы переделать рецепты своего народа под энэх.
Солнечный свет. В полисе нахай им было залито все, начиная от комнат, в которых обязательно было широкое окно с не менее широким подоконником, на котором можно было разложить кольца хвоста, и заканчивая просторными коридорами, в которых тоже хватало разнообразных проемов, балконов и прочего. А где не получалось прорубить окна — туда свет отражался с помощью хитрой системы воздуховодов и зеркал.
Яркость преследовала Этьяля безотрывно. Он уже понял: нахай обожали пестрые тонкие ткани — Айшала всегда накидывал на плечи несколько изумительно расшитых отрезов, хитро подкалывая их брошами; Саиш же довольствовался одним, но окрашенным столь искусно, что хитросплетения узора можно было изучать часами. Но больше яркости ткани нахай обожали блеск начищенной меди.
О том, почему так, Этьялю рассказали, когда он уже мог бодрствовать целый день, не проваливаясь то и дело в дрему. Днем и утром занятые своими делами и им, по вечерам нахай приползали на ложе, сворачивались, нежась в золотистых закатных лучах, и рассказывали на два голоса странную и страшную сказку о былом. О том, как погиб их народ.
Ишшилюм изначально был родиной двух очень непохожих народов. Возможно, на картах он и казался не слишком большим, но на самом деле ни одно из ныне существующих государств, не говоря уж о полисах, не могло сравниться с Ишшилюмом по величине. Его в самом деле ограничивали шесть рек. Этьяль с благоговейным восторгом и изумлением узнал: изначально это были искусственно созданные каналы, притом еще и магически запитанные. Благодаря тому, что в получившемся шестиугольнике накапливалась природная магия, раздвигалось и преобразовывалось само пространство. Да, здесь были и самые настоящие горные цепи, и даже внутреннее море. То место, где сейчас обитали нахай и Этьяль, находилось не слишком далеко от него: забравшись на подоконник, можно было увидеть на горизонте серебрящуюся в свете Божественных Очей полоску. Нахай пообещали, что сводят Этьяля туда позже. Он покивал, попытавшись представить, какое оно, море. Наверное, как очень большая река — Небо тоже было такой ширины, что другой берег виднелся только в ясную погоду.
От размышлений о море его отвлекли тогда быстро, начав рассказывать о... меди. И тогда Этьяль наконец понял, почему она так важна для нахай. Думал до этого: ну медь, ну металл, конечно, но повод для войны странный. Ее же довольно легко найти, это ведь не алмазы?
Все оказалось не так просто.
Да, любая медь, добытая вне Ишшилюма, была всего лишь медью — обычным металлом с давно известными свойствами. Орханк был иным. За тысячи, нет, десятки... хотя, тоже нет, сотни тысяч лет существования Ишшилюма, сотворенного отнюдь не руками смертных, обычная медь, впитав в себя магию, превратилась в нечто большее.
Народ нахай, как и громовые птицы, появился именно благодаря орханку. Как рассказал обычно молчаливый Саиш, его предки были когда-то простыми змеями, сродни венценосным ползунам. Однажды такая змея отложила яйца рядом с жилой орханка, выходящей на поверхность земли. Вылупившиеся змееныши и дали начало роду нахай. Конечно, сразу они руки не отрастили и разговаривать не научились, но орханк подарил им другое: свою магию. А с ней — и зачатки разума.
Айшала в тот момент куда-то уполз, а вернулся, неся на руках тонкую изящную змейку. Показал ее Этьялю, пояснил: это шайса, и она ближе всего к тем змеям-прародителям. Шайса смотрела с интересом, щупала раздвоенным язычком пальцы Этьяля и позволила погладить себя по треугольной головке.
— Она... разумная? — не зная, как реагировать, Этьяль был растерян и смущен. Если это те самые змейки, что убили его насильников... понимали ли они, что видят?
— Ее разум острее, чем разум зверя, — заверил Айшала. — Но она — всего лишь змея.
Почему последнее позвучало с такой печалью, Этьяль не понял. И спрашивать пока не решился, тем более, Саиш продолжил рассказ.
Вероятно, таким же образом появились предки громовых птиц. Изначально это были существа, не способные летать. Меньше всего они походили на птиц, какими их привык видеть Этьяль, скорей уж, это были покрытые перьями ящеры, которые могли лазать по деревьям и планировать с ветки на ветку, раскрывая перепонки между передними и задними лапами. Да, орханк и им подарил зачатки разума и возможность отращивать полноценные крылья. Остальное сделали Небесные Копья.
На другой стороне моря Ишшилюма, откуда и зародился народ громовых птиц, орханка гораздо меньше, и собран он в одном месте. «Долина Небесных Копий» называется оно. Среди горных пиков простирается вогнутое, как пиршественная чаша, плато. Если посмотреть на него с высоты, то можно различить удивительный узор, покрывающий гладкий камень: это переливаются на солнце выходы орханковых жил, в которые несколько раз в год, в сезон дождей, непрерывным потоком бьют молнии, оплавляя и камень, и орханк.
Научившиеся полету громовые птицы черпали магию в этих грозах, а вместе с нею развивался и разум. Постепенно они овладели воздушной стихией, а с нею и огнем, рожденным в небе. Нахай же дольше и полнее соприкасались с орханком в их земле, и потому их магия была связана со стихией жизни во всех ее проявлениях, от земли и воды до преобразования живого. Именно поэтому, кстати, их полисы расположились в невысоких, но широких горах-плато. Разумным змеям было уютно в каменных стенах, а чтобы они стали совсем родными, в ход шла медь.
Медь, которая погубила оба рода. Медь, которая дала им разум — и требовалась для этого снова и снова. Этьяль с изумлением слушал негромкий голос Айшалы:
— Мы рождаемся не как вы. С момента появления яйца и до первого слова нахай нужно многое. Родительское тепло, забота, магия. Орханк. Без него наши дети не станут разумными. Дети же громовых птиц лишались неба. Навсегда.
Горомовые птицы очень быстро выбрали из недр весь орханк там, где обитали. Говоря «очень быстро», Айшала имел в виду не одну сотню лет, конечно, и даже не одно тысячелетие, прошедшее с момента зарождения разума и народа как такового. Однако это все же случилось, и жалкие крохи орханка остались лишь в священной долине, которую не трогали ради инициации молодых птиц. Но народ рос, и требовалось больше орханка. Громовые птицы обратили свой взгляд за пределы обжитых территорий.
Между двумя народами некогда были более мирные, торговые отношения. Сколь бы велик ни был Ишшилюм, он все же не бесконечен, и два народа однажды встретились. Сперва им нечего было делить, и завязавшаяся торговля процветала: нахай привозили ягоды и плоды, грибы, выращиваемые в особых пещерах, мясо домашних животных, в том числе и неразумных змей, рыбу, даже злаки; птицы доставляли горные травы, мед, дичину и пушнину, красители и редкие драгоценные камни, которые добывали не в шахтах, а в реках.
Но столетия мира не значили ничего, если речь шла о выживании народа. Нахай не испытывали недостатка в орханке и поначалу не поняли чужой беды. Когда же пошли первые попытки пролезть на чужую территорию, змеелюды сделали стойки на хвостах.
А потом было убийство. Первое. И кровавую волну, захлестнувшую Ишшилюм, было уже не остановить. Птицы сочли нахай лишними на благословенной земле Ишшилюма, жадными змеями, свернувшимися на баснословном богатстве. Они задумали истребить соседей целиком. Зная, что нахай подвластна магия изменения живого, они похищали молодых магов и принуждали их создавать то, что может уничтожить сразу десятки тысяч нахай, ломая волю пленников самыми жестокими способами, до которых только мог додуматься их разум.
В этот момент Саиш прикусил язык: слишком живо представившего подобную картину Этьяля затрясло. Конец рассказа он услышал только на следующий вечер: в тот нахай обшипелись друг на друга, кучу сил потратив на его успокоение. Уснул Этьяль, только когда Саиш решительно оплел его хвостом, подпихнув гладкие кольца под энэх. Айшала, все еще раздраженный, последовал его примеру, и в теплом гнезде Этьялю удалось выспаться даже без кошмаров.
Саиша он попросил дорассказать сам, до этого пристыженный воин молчал, будто воды в рот набрав, а Айшала только шипел себе под нос не совсем понятные, но успокаивающие песенки.
— Я честно в порядке, — заверил Этьяль. — Ну Саиш? Начал — закончи!
Тяжело вздохнув, тот отложил свою доску для вычислений и вернулся к рассказу, теперь все время тревожно и настороженно поглядывая на Этьяля, чтобы вовремя остановиться. Айшала же не отлучался ни на мгновение, держа за руку и, кажется, то и дело проверяя ток крови, по крайней мере, пальцев от запястья Этьяля он не отнимал вообще, то поглаживая кожу, то останавливая такое приятное движение.
Громовым птицам все-таки удалось задуманное. Их пленники создали отраву, действующую только на нахай, и первыми погибли от нее. Эта зараза распространялась по воздуху, и маги громовых птиц гнали и гнали в сторону нахайских земель несущие смерть ветра.
Нахай не остались безучастны. Они не зря были магами, что всю жизнь соприкасаются с землей. Самые сильные из них, объединившись, наложили проклятье на орханк, таящийся в недрах Ишшилюма. Да, на весь. Сил их хватило даже на ту самую священную долину во вражеских горах. Отныне тот, кто нес в себе кровь громовых птиц, касаясь орханка, умирал в чудовищных муках, отравленный им. Металл начинал прорастать в его теле, словно тончайшие нити, разрастался, как корень глубинника, что способен добраться до водяной жилы, даже если растет на вершине горы, стоящей над ней.
Нахай даже успели увидеть последствия своего проклятья. Да, они умирали от заразы, кто быстрее, кто медленней, но агония целого народа растянулась на десятки лет. Они успели насладиться своей местью и похоронить своих мертвецов. Даже одного из божественной триады.
— А? — вытаращился Этьяль.
— Как ты думаешь, как появляются те, кого разумные называют богами? — совершенно серьезно спросил у него Айшала, слегка улыбнувшись на эту эмоцию.
Если б еще у Этьяля был ответ! Все, что он знал — легенды своего народа о Королеве, и что все королевы энэх после — это божественные аватары, а потому священны и неприкосновенны, и огорчить королеву или ее наследницу равно нанести оскорбление богине.
— Может быть, это всегда она же, — пожал плечами Саиш. — Рождаться заново у самой себя... Говоришь, после рождения принцессы королевы долго не живут?
Этьяль ошеломленно кивнул.
— Не суть, — Айшала осторожно коснулся губами его щеки, отвлекая от сумятицы мыслей. — Мы были рождены, как и все нахай, вылупившись из таких же яиц. Мы росли, как все нахай, а потом...
— Потом мы умудрились стать самыми, — хмыкнул Саиш. — А остальное доделала магия и вера нашего народа. Между прочим, я старше его.
Айшала, на которого указали кончиком хвоста, только покачал головой.
— А ведешь себя порой, как едва заговоривший вылупок.
— Самыми? — тупо повторил Этьяль.
— Самыми. Просто — самыми. Я был лучшим воином нахай.
— А я — лучшим целителем. Асим была сильнейшим магом. Это ее и погубило.
Этьяль только переводил взгляд с одного нахай на другого, даже не моргая.
— Все дело в вере, Этьяль. Богов всегда порождает вера, чаяния и надежды, возложенные на лучших из лучших. И магия, конечно. Магия мира всегда прислушивается к разумным, его населяющим. И выполняет те желания, что подкреплены помыслами многих.
— Они верили в нас, даже умирая, — горько заметил Саиш. — Верили, что мы справимся. Восстановим род нахай. Но Асим... Она слишком горела жаждой мести за своих детей.
— В то проклятье она вложила все свои силы. И саму жизнь, — почти шепотом дополнил Айшала. — И угасла, когда оно пожрало жизнь последнего из врагов.
— И вы?..
— Остались одни, — просто кивнул Саиш. — Отравленные верой умерших и бессмертием.
Придавленный всем, что довелось услышать, Этьяль не нашел ничего лучшего, чем обнять обоих нахай во всю силу рук, доступную ему сейчас. Не больно-то много ее и было.
Выздоровление его затянулось, и чем дальше, тем медленнее это происходило. Словно что-то не позволяло ему не то что обрести прежнее здоровье, но и просто собрать довольно сил, чтобы без поддержки нахай встать с постели. И больше того: казалось, что даже божественное искусство врачевания Айшалы не может справиться с этой противной слабостью. Что Этьяль, исцелившись внешне, продолжает умирать внутри.
Через несколько дней после того разговора он снова не смог нормально поесть: вкуснейшее мясо, таявшее во рту, ненадолго задержалось в его нутре. Почему-то нахай это не напугало. Только расстроило. Айшала, помогавший умыться, вздыхал и кусал губы, Саиш мрачным клубком свернулся поодаль — Этьяль в первый раз увидел, как нахай буквально укутывает себя кольцами хвоста, отворачиваясь и... пряча взгляд?
— Мы не можем больше тянуть. Саиш, я предупреждал, что так будет.
— Я не смогу!
— У меня не четыре руки, Саиш. Мои две мне понадобятся для другого. А ты лучший охотник.
— Охотник, но не!..
— Вы о чем? — выхрипел Этьяль — горло почему-то драло немилосердно.
— О том, что нужно сделать, чтобы убрать эту гадость, убивающую тебя, — спокойно, несмотря на нервно подергивающийся кончик хвоста, ответил Айшала. — Того, кто это с тобой сделал, стоило бы живьем опускать в Чрево гор, по пяди, привязав за волосы.
Мысленно Этьяль согласился: купание в месте с таким названием — вулкан это, что ли? — достойная кара для тех магов. Вслух же спросил:
— А что... нужно?
Почему-то известие о возможной гибели не смутило и не удивило. Не возмутило даже. Будто он все это время ждал: вот сейчас что-нибудь догонит. Догонит и все-таки добьет. И когда выяснилось, что именно, стало странно легко.
— Снять ошейник и браслеты, запирающие твою магию. Я перепробовал все, что могло разрушить краску, введенную тебе под кожу, но она явно обработана магией, о которой мне ничего не известно. Саиш разобрался, что снять ошейник можно — вместе с кожей. И ты должен оставаться в сознании, так же как в то время, когда его творили.
Тело среагировало быстрее разума — Этьяль сам не понял, когда успел сжаться в комок, невольно вцепившись в собственные запястья. Непонятно почему, но именно на них татуировку наносили больнее всего, будто вытягивая жилы иглами. Айшала принялся успокаивать его, снова шипя свои колыбельные, Саиш же, стремительно развернувшись, уполз куда-то, едва не разметав хвостом попавшийся на пути столик в щепки.
— Ты хочешь жить, Этьяль? — добившись хотя бы относительного спокойствия, Айшала заглянул ему в глаза, бережно придерживая ладонями лицо. — Мы оба хотим, чтоб ты жил. Чтобы остался с нами. А ты — хочешь?
— Хочу. Айшала, это больно. Я... Если вы мне...
Чудесный сон рассыплется. Разлетится семенами пуховички, неловко задетой рукой, улетит — не соберешь, как ни старайся. Потому что и они причинят ему боль.
— Да. Это будет очень больно. Потому мы так долго пытались сделать это, не прибегая к самому простому и самому действенному способу. Но именно потому ты и должен оставаться в сознании: магия ограничителей завязана именно на твою боль. Она разорвет сковывающие тебя путы, а раны я залечу без следа и как можно скорее. Обещаю, Этьяль. Ты веришь нам?
Он бы хотел сказать «верю». Ну верил же. Действительно верил. В то, что они не причинят ему вреда. Помогут.
Но принять боль и из их рук...
Наверное, Айшала что-то понял, потому что не стал настаивать и допытываться дальше.
— Спи.
Он свернулся уютными кольцами, в которых Этьяль уже привык засыпать, привлек к себе, укладывая удобней.
— Спи, младший. — И едва слышно, на грани с тихим выдохом: — У нас есть еще немного времени.
Что времени действительно «немного», Этьяль догадывался и сам. Он слабел с каждым прожитым днем, его тело перестало принимать мягкую пищу, которую готовил Айшала, потом — те соки, которыми его отпаивали в первые дни. Он мог только пить воду и подозревал, что вскоре перестанет усваивать и ее.
Этьяль видел: чем хуже ему, тем подавленнее выглядит Айшала, тем чернее круги, залегшие вокруг его глаз, и Саиш кажется мрачной тенью самого себя. Казалось бы, ну, умрет какой-то недобитый энэх, стоит ли так переживать? Но что-то подсказывало Этьялю, что его смерть станет концом не только для него одного.
Осознание пришло не сразу. Оно стукнуло по голове в тот момент, когда ночью открыл глаза, задыхаясь от кошмара — тихого, подкравшегося незаметно и без предупреждения, оставившего умирать там, возле Лабиринта — и увидел внимательные взгляды нахай. И осознал: не спали. Стерегли. Не могли уснуть, зная, что он в любой момент может...
Айшала протянул руку, погладил по голове невесомо, и Этьяль сумел вытолкнуть из себя:
— Сейчас. Пожалуйста.
«Пока я не передумал. Пока страх снова не пересилил такую глупую веру в вас. В то, что вы — не сон».
Айшала кивнул и скупым, но исполненным силы — и приказа — жестом отослал Саиша. И тот, вот удивительно, даже не подумал противоречить или отказываться. Впрочем, он очень скоро вернулся, таща высокий стул совершенно человеческого вида, но со странной низкой спинкой и жесткими подлокотниками. И на спинке, и на подлокотниках, и на передних ножках были закреплены широкие ремни из кожи. Потом снова уполз и вернулся с огромным коробом то ли из орханка, то ли обитого им. Айшала расставил медные зеркала вокруг этого стула, зажег перед ними свечи, и в комнате стало светло как днем.
— Саиш будет делать все настолько быстро, насколько это возможно, чтобы не навредить тебе еще больше. Я удержу тебя в сознании. Сейчас ты слишком слаб, так что буду делиться с тобой и своей жизненной силой. Ничего не бойся, Этьяль. Боль конечна, помни это. И да, сейчас мы снимем только ошейник. Именно он тянет из тебя жизнь. Браслеты — когда поправишься. Ты понял меня, младший?
— Да.
Говорить получалось с трудом, горло сдавливало, будто и правда ошейник затягивался, дыхания не хватало. Больше всего хотелось зарыться в тряпки и выть от ужаса, но Этьяль каким-то чудом держался. Только в руках Саиша обвис совсем уж бескостно, понимая одно: глаза не закроет. Не сможет. Потому что сойдет с ума, если в черноте, полнящейся шипения, тоже будет боль.
Что там делает Айшала, чем звенит и шуршит, побулькивает и постукивает, он не смотрел. Не отрывал взгляда от Саиша, осторожно, но надежно притягивавшего его бессильное тело к стулу, подвязывающего широкой полосой мягкой ткани волосы, чтобы не падали на шею. Потом Саиш уступил место Айшале. Целитель свернул кольца хвоста так, чтобы оказаться на одном уровне с Этьялем, поймал его взгляд и приказал:
— Кричи. Я потом вылечу тебе горло, обещаю.
Его ладони легли под холодные от ужаса пальцы Этьяля, и тот вцепился в них, как цеплялся однажды за каменные ладони «стража».
Боль пришла не сразу. Сперва Этьяль почувствовал только прикосновение, словно Саиш провел по его коже тонким холодным пером, очертил им ошейник. Потом он почувствовал, как потекло по коже горячее, но взгляд Айшалы держал не хуже ремней, не позволив скосить глаза вниз. И лишь после засаднило, запекло. Боль разгоралась постепенно, как раздуваемые угли. Этьяль почувствовал, как входит под кожу, отделяя ее от мышц, лезвие тонкого ножа. Шея одеревенела, лишая его возможности шевельнуться, таково было воздействие гипнотического взгляда Айшалы. Этьяль смотрел в его зрачки, полыхающие огнем, как в тот день, в лагере отряда. Видел, как они расширяются, словно нахай тоже больно.
— Я разделяю с тобой твою боль. Я разделяю с тобой свою жизнь. Кричи.
И Этьяль закричал.