Тот, кто не хотел мести

      «Зима» в Ишшилюме длилась достаточно долго для того, чтобы больной окончательно выздоровел и набрался довольно сил на недолгое, но весьма нелегкое для неподготовленного энэх путешествие.       Саиш и Айшала, конечно же, присматривали за ним, охраняли, следили, чтобы он не подвернул ногу с непривычки, не укололся коварными местными растениями, не провалился в нору змеи или еще трех десятков животных, устраивающих себе убежища в рыхлой лесной подстилке, увешали его зачарованными браслетами, отгоняющими гнус и прочих насекомых. Но джунгли есть джунгли, а то, что из окон полиса Шиаман было видно море, оказалось иллюзией, возникающей из-за удивительных свойств самого Ишшилюма. Саиш назвал это искажением пространства. Оказывается, достаточно далекие объекты здесь можно увидеть так, словно воздух сам создает увеличивающую линзу, приближая их.       До моря от Шиамана было две недели пути. Но нахай даже не подумали отказать энэх в желании побывать на берегу, потрогать морскую воду, искупаться в ней и полежать на необычном зелено-черном песке. Они вообще, казалось, не видели ничего плохого в том, чтобы исполнять любые пожелания младшего в меру своих сил и его возможностей. Будто это было в порядке вещей, будто у него было такое право — просить и получать, ничего не отдавая взамен. Или?..       Сперва он просто бездумно жил, принимая это. Потом, когда затянулись все раны, вернулась в полном объеме магия, да еще и подросла, кажется, изрядно, а в голове прояснилось, словно в чисто отмытом хрустале — задумался. Начал, наконец, смотреть и раскладывать и свое, и их поведение. Замечать мелочи, которые прежде упускал.       Вот, к примеру, Саиш. Могучий, сильный воин, одинаково оберегающий и более мелкого целителя, и тем более мелкого по сравнению с ними обоими энэх. Одинаково? Нет. К Айшале у него было совсем иное отношение. Трепетно-покорное, словно Айшала имел право приказывать, которым, к слову, пользовался редко.       К нему же Саиш относился... как к ровне? Не совсем так. Как к младшему, который теоретически ровней стать может. Потом, в будущем. И потому прямо сейчас его нужно и научить, и воспитать. Будто он не всегда будет для двух богов младшим.       И что такое вообще этот «младший»?       Отказавшись от имени — и донеся это свое решение до нахай — энэх, звавшийся раньше Этьялем, временно остался никем. Совсем уж никем быть оказалось неудобно, и на «младшего» он согласился легко, тем более, действительно ощущая себя куда моложе и глупее этих двоих. Но, судя по всему, дело было не в прожитых годах и не в нажитой мудрости.       За время пути к морю он «дозрел» до мысли, что неплохо было бы получить имя обратно. Новое, конечно же, под стать новому ему. Вот только, где его взять?              Энэх получает имя еще до рождения. Это длинное и всегда сложное слово, имеющее важное значение для насквозь иерархичного общества. Вот взять его старое, к примеру. А-Лиян — это «Исток», вернее, «у истока». Это означало, что их род испокон веков жил у истока Неба. Нийнэссэ — это принадлежность к главной ветви, это свидетельство того, что энэх рожден от лорда и леди Дома. Этьялиальями — это уже не одно, а сразу несколько разных значений. Льями — «Белый бутон», собственное имя. Лиаль — его старшинство: восьмой после наследника. Этьялиа — уготованная ему судьба: воин Дома, «стоящий на страже». Этьяль, кстати, означало противоположное: «взятый под стражу, пленник».       Вот такой выверт судьбы, еще одна насмешка, которую должен понять любой энэх, едва услышав имя раба. Да и иные люди, кто потеснее с его народом общались, губы кривили: они считали это смешным. Но теперь все эти имена потеряли значение, а брать новое стоило с умом — или вовсе без ума, какое прирастет. Ломать так ломать, до конца, у самого корня.       Он потихоньку выспрашивал у нахай, были ли у их имен значения.       — Конечно, младший, — посмеивался Айшала. — Вот Саиша, к примеру, очень правильно зовут.       — Айшала.       — Все равно узнает.       — Айшала, нет.       — Кстати, надо тебя уже начать учить нахайях. Тогда сможешь сам прочесть, откуда взялось имя Саиша и что оно значит.       Саиш тогда очень явственно выдохнул. Наверное, думал, что младший просто так отступится. Ха, как бы ни так!       А значение имени «Айшала» было очень красивым: «отражение алой звезды в ночной воде». Целителю подходило — даже когда выяснилось, что «алой звездой» нахай называли огненные росчерки, иногда пролетавшие по небу и, по поверьям людей, сулившие исключительно плохие вещи.       — Ну, я тоже не сладкая ягодка, — смеялся Айшала, щуря бело-серые глаза. — Целители, чтоб ты знал, младший, самые страшные противники в бою, потому что знают, как и куда ударить, убив наповал.       «Или растянуть мучения в длительную агонию, чтобы враг сам умолял о смерти», — подумал младший, но вслух ничего так и не сказал.       Он пытался, улучив момент, все-таки выспросить у Айшалы, что же значит имя Саиша, но тот оказался непреклонен: сперва язык, письменность, а потом уже младший сможет отыскать ответ самостоятельно. Айшала же пояснил, что понимание устной речи — это результат их первого общения, которое произошло, оказывается, в сознании младшего.       — «Страж» для того и создан был — чтобы младшие могли обратиться к нам, попросить благословения, а мы могли увидеть их истинные желания, даровать возможность стать частью рода нахай.       Младший смутился, прижал уши, вызвав одинаковые мягкие улыбки.       — В твоем желании не было ничего постыдного. И ничего плохого. Почему сейчас ты так смущен?       — Не знаю, — буркнул тот и отвернулся, принявшись пересыпать из горсти в горсть крупный, почти не липнущий к рукам песок.       Они все втроем лежали на берегу, под натянутым Саишем полотняным навесом, на который пошли одеяния нахай. Солнце жарило немилосердно, но они все равно забрались в тень лишь наполовину, вытянув хвосты во всю длину и иногда лениво ворочая ими, расплескивая кончиками неподвижно замершую воду. В полдень здесь, на берегу моря, не было ни единого дуновения ветра. Даже сочная листва прибрежных растений казалась слегка выгоревшей от солнца.       Ветер приходил только с закатом, разбивая рябью водную гладь, но почти не принося облегчения.       — И как только вы не изжариваетесь? Хотел бы я так, — устав дуться, как дитя, еще не понимающее, что такое «долг», младший подпер голову рукой и потянулся к искрасна-черной чешуе Айшалы. Несмотря на цвет и почти отвесные лучи Очей, природная броня нахай осталась лишь приятно теплой.       — Может, пора? — лениво уточнил Айшала, свивая хвост так, чтобы под ладонями оказалось побольше.       — Ты объясняй.       — Нет, Саиш, ты.       — Но...       — Вы о чем? — закрутил головой младший.       — О том, что твоя магия достаточно восстановилась, — Саиш глянул виновато — до сих пор переживал о том, как именно снимались татуировки. — И ты можешь попробовать воспользоваться нашим даром.       — Э... Даром?       — Мы рассказывали, что нахай умеют преобразовывать живое, — Айшала глянул на замявшегося с ответом Саиша, взглядом обещая ему великие кары. — Но не рассказывали, отчего наш народ так сильно развил в себе эту способность.       Саиш снова молчал, и младший запрядал ушами, выказывая желание услышать все целиком.       — Дети, младший, — наконец заговорил Саиш. — Им нужна не только магия орханка. Айшала уже говорил: им нужно родительское тепло, иначе...       — Иначе третьей линьки не будет, и получатся шайсы, — мрачно закончил Айшала. — Да, младший, не смотри так. Шайсы — дети нахай.       В обжигающую жару полудня младший ощутил пробирающий до костей озноб, заставивший его свернуться клубком и подкатиться под бок Саиша в поисках успокоения. Он и так безмерно уважал нахай, спасших ему жизнь и рассудок, но сейчас понял, за что их сделали богами. Сам он, наверное, рехнулся бы окончательно и бесповоротно, только от одного понимания, что его ребенок никогда не обретет разум, оставшись всего лишь зверем.       — Ш-ш-шшшш, — слышать эту мелодию от Саиша было странно, но она принесла желаемое, как и стеной свернувшийся вокруг хвост. — Именно за этим нужны младшие. Они даруют равновесие — и они не всегда бывают нахай.       — Это больше в области личностей, магии, а не телесности, — кивнул Айшала — он оперся о хвост Саиша и заглядывал внутрь импровизированной крепости. — Но не-нахай жить в Ишшилюме тяжело. И мы решили эту проблему, — не без доли гордости признался он. — Мы научились даровать младшим возможность стать нахай.       — Хвост? — заворожено распахнул глаза младший.       Это было очень и очень странно: взять и представить себе себя же — но не со слабыми, что ни говори, и мало приспособленными к джунглям ногами, а вот с таким изумительным богатством, мощным, мускулистым, способным неутомимо нести тело нахай сквозь джунгли долгие часы, или даже позволить держаться на воде, словно на тверди, не погружаясь. Да и просто — хвосты нахай были удивительно красивы, ведь на солнце их однотонная чешуя вспыхивала настоящей радугой.       — Не только, — широко улыбнулся Саиш, видя его восторг. — Стать нахай целиком.       — Не бойся, ты всегда сможешь вернуться обратно, если пожелаешь, — ласково погладил плечо младшего Айшала. — Это дар, а не наказание. Ну? Будешь учиться?       И кто бы ему сказал, почему, бормоча свое «Да-да-да-да!» в мощное плечо Саиша, снова ревел, как дурак, и не был способен остановиться, пока Айшала не принес морской воды, чтобы вылить на дурную голову.       А потом была учеба. Это время запомнилось младшему на всю жизнь: рябь на морской воде, невозможно яркий и столь же короткий закат, вкус фруктов, сорванных забравшимся на дерево Саишем — и первый раз, когда нагретый за день песок зашелестел о чешую хвоста, а не ожег босые ступни.       — Ты красив...       — Ты красив, — прозвучало в унисон, а потом Айшала добавил: — Как жемчужина, оброненная в кровь.       — Шехийях, — веско закончил Саиш.       Слово проросло в груди, оплело сердце, распустилось в венах сладостью «золотых сердечек», и младший понял, что теперь это — его имя.       

***

      Только обзаведясь хвостом и более плотной, чем у энэх, кожей нахай, Шехийях понял любовь Айшалы и Саиша к гладким, текучим тканям. Во-первых, они восхитительно скользили по коже, по чешуе, никак не цепляясь за последнюю. Во-вторых, они были легкими, не придавливая весом плотно свалянной шерсти и грубой кожи. Ну и в-третьих, они легко скатывались с хвоста, даже если замотаться во сне целиком и завязаться узлом по неосторожности. Хвост потом болезненно тянуло долго, а Саиш, вздохнув, уполз — и вернулся из кузни с набором тренировочного оружия.       Шехийях не знал точно, сколько времени прошло с того дня, как его лишили права касаться меча. Он, честно сказать, не понимал, идет ли время в Ишшилюме так же, как во всем остальном мире, или то, что ему удалось набраться сил всего за полторы сотни дней с той ночи, когда с него сняли ошейник, было следствием особой магии нахай. Да и дни он не считал, просто спросил у Айшалы, долго ли длится сезон дождей, и получил ответ.       Время было не важно. А вот то, что Саиш протянул ему два широких изогнутых клинка, очень непривычной формы и баланса, — да. Это было почти так же важно, как подаренное имя.       Клинки были сделаны для него. Да, учебные, и Шехийях понимал, почему: он все еще осваивался в новом теле, драться, ползая на хвосте — совсем не то же самое, что драться, имея две ноги. Приемы совершенно другие. Все другое. Но клинки... Он долго любовался на странный беловатый металл и алые камни, украшавшие навершия рукоятей. Совсем как он сам, клинки смотрелись, как продолжения рук — во всех смыслах. Саиш умудрился уловить даже оттенок кожи.       В нахайском облике Шехийях был почти целиком белым, и только необычный для змеелюдов рисунок тянулся по бокам: полосы и небольшие пятна, словно он прополз под кровавым ручьем. Широкая алая полоса ото лба до загривка, будто магия преображения упорядочила цвет его волос, и не радуга чешуй — маслянистый перелив настоящего жемчуга под лучами Очей. Шехийях не знал, были ли остальные обращенные, о которых ему говорили старшие, столь же отличны от настоящих нахай, как он. И не спрашивал, учась принимать себя таким, как есть.       Во всем. В своих нуждах, в своих порывах. В своих желаниях.       Они до сих пор спали одним клубком, переплетая теперь не только руки, но и хвосты. Старшие нахай невольно уталкивали младшего в середину клубка, обнимали с двух сторон, по утрам немного смущенно выпутываясь и отводя глаза.       Шехийях долго не замечал этого смущения: нахай не краснели, их маленькие, аккуратные уши не были так подвижны, как у энэх, напоминая скорее ушки человеческих детей, и не выражали их эмоций, а спутанные во время сна волосы закрывали лица. Возвращаясь после умывания, старшие уже справлялись со своими мыслями и желаниями, обретая контроль.       А в нем, наверное, тлели воспоминания, не давая даже задуматься. Слишком многое случилось, слишком глубокие шрамы остались, не торопясь сглаживаться. Лишь с новым именем и с новым телом Шехийях начал потихоньку вспоминать, как это — получать удовольствие от чьей-то близости. Медленно, по крупицам, поначалу просто растекаясь под ладонями Айшалы, втиравшего в чешую благоухающие масла, или обмякая в руках Саиша, разминавшего мышцы после тренировки.       Нахай — понимание этого пришло только потом, по прошествии времени, — очень внимательно отслеживали его изменения. И наступил тот день, когда Саиш вручил ему плошку с холодящей мазью и развернулся, перекидывая косу через плечо, без слов предлагая помочь и себе, размять плечи и спину.       После Шехийях смог поздравить себя с великим достижением: слез не было. Была оторопь и робость, было странное осознание: снова с ним что-то впервые. Пусть и совершенно невинно, но именно ощущение литых мышц нахай под ладонями, осознание, что он живой, что к нему можно прикоснуться самому, стронуло в его разуме первый камушек. Лавина не заставила себя ждать, погребя в мгновение ока и с головой. Правда, неожиданно даже для него. И для нахай: у Айшалы, вползающего посреди ночи в хранилище свитков, было несколько ошеломленное лицо.       — Шехийях, что случилось? Мы искали тебя по всем уровням.       Да уж, желание спрятаться было так велико, что магия выплеснулась сама собой, укрыв его от богов.       — Я просто хотел узнать... — выпалил Шехийях и замолчал, понимая, что кончик хвоста нервно стучит по полу. Ах вот как нахай смущаются!       Айшала проструился к нему, медленно, но неотвратимо, как струится лавовый поток Алого Змея, приподняв и раскрыв ладони.       — Спроси у меня или Саиша, мы никогда не откажем тебе в ответах.       Глубоко вдохнув, Шехийях закрыл глаза — и толкнул лежавший перед ним свиток, разворачивая к Айшале.       — Я хотел узнать, как вы... мы... в общем, как оно вообще!       Целителю хватило беглого взгляда на рисунки и выписанные изящной вязью строки, чтобы понять.       — Этому не учат по записям, Шехийях. Следуй за мной.       Пришлось оставить свитки, которые так и не дали нужного ответа — Шехийях еще не выучил письменность настолько, чтобы понять мудреные лекарские обороты, а рисунки больше заставляли сглатывать — кому приятно разглядывать самого себя кишками наружу? Отличий и особенностей из этих рисунков понять не вышло.       Приползли в купальни. Айшала поставил подсвечник так, чтобы зеркала отражали пламя свечи, рождая приятный полумрак, а вскоре приполз и Саиш — тоже со светильником, пахнущий свежей листвой и влажной землей. Искал снаружи, — со стыдом понял Шехийях.       Никто не сказал ему ни слова в укор, и даже во взглядах нахай было понимание и необидная усмешка.       — Согрейся, Саиш. Побудешь для нас учебным пособием, — лукаво улыбнулся Айшала, сбрасывая свои многослойные одеяния и распуская свитую на затылке тяжелым узлом косу, вынув из нее длинные шпильки и гребень.       По тому, как охотно и быстро Саиш скинул свою накидку, тоже распуская волосы, Шехийях понял: нахай прекрасно осознал, какое пособие им нужно, и теперь величаво складывал кольца хвоста в воде с вполне определенной целью — устроиться на них, откинувшись плечами на бортик, почти ложась на спину. Шехийях залюбовался: литые мышцы, влажная, поблескивающая от воды кожа, поджарый живот, лишенный привычного следа связи с матерью, но зато покрытый крохотными, тонкими-тонкими чешуйками, чем ниже, тем более ярко выраженными. Поначалу напоминая россыпь зеленоватых веснушек на оливковой коже, чешуйки постепенно превращались в пластинки, красивыми полукружьями выложенные поперек хвоста. Где-то там, между ними, пряталось все.       Шехийях почему-то не изучал себя, превратившись. Научился справлять естественные надобности — и все, его куда больше интересовал собственный хвост и как на нем ползать. И теперь он жадно смотрел, как чешуйки расходятся в стороны, обнажая беззащитно-розовую полосу. Айшала, усмехнувшись, провел по ней ногтем, тыльной стороной, заставив Саиша низко, протяжно застонать. Показался раздвоенный краешек плоти, Шехийях крупно вздрогнул: вспомнилось, да. А потом негромко хихикнул, сползая под воду: вот... идиоты!       Статую поганил тот, кто живого нахай в глаза не видел — медный хер воткнули бедному «стражу» чуть ли не в поясницу! Уж в позвоночник точно, на тыльной стороне хвоста рисунок чешуи неуловимо менялся, особенно в... паху? В том самом месте, в общем. А у статуи — нет!       Из воды выдернул Айшала, подхватив под мышки и встревожено заглядывая в лицо: Шехийях все смеялся, пуская пузыри.       — Нам прекратить?..       — Н-нет... Простите, — Шехийях набрал полные горсти воды, плеснул в лицо, убрал за уши мокрые волосы. — Прости, Саиш. Это... Я просто вспомнил... Не важно. Продолжайте?       Перебравшись ближе, он оперся о бортик, жадно рассматривая, но пока не решаясь тронуть. Айшала, глянув внимательно, вернулся к своему занятию, лаская и царапая коготками. Его усилия не остались без ответа, совсем скоро Шехийях смог полюбоваться достоинством нахай во всей красе. Конечно, размерами оно не так внушало, хотя тоже было весьма впечатляющим, но зато грубая подделка ни в какое сравнение не шла с оригиналом. Два заостренных кончика выделялись очень явно, как и бороздка, сбегающая от них вниз, к паху — если так можно было сказать о змеиной части нахай.       — Мы многое взяли от наших предков, — голос Айшалы был спокоен, будто рассказывал очередную историю о прошлом, а не оглаживал чувствительную плоть кончиками пальцев, заставляя Саиша подергиваться, выгибая спину. — Как видишь, когда-то «дарующие силы» было одарены вдвое, но потом это стало ненужно. Полагаю, однажды не останется и вот этого напоминания.       Он мягко нажал на кончики, погладил между ними. Те послушно разошлись в стороны, и Шехийях понял: такое гибкое будет легко впустить в себя, оно ничего не повредит внутри.       — Смотри.       Теперь пальцы скользнули ниже, надавили на чешуйки по краям, заставляя оголенную плоть раскрыться сильнее. Шехийях подался вперед, зачарованно глядя, как когтистые пальцы скользят по тоненькой коже вокруг входа.       — За твоей спиной, слева. Ниша, синий флакон.       — А?.. А! Ш-ш-ша! — аж зашипел Шехийях, осознав, о чем его просят. Неловко развернулся, чуть не полетел в воду, поскользнувшись на хвосте — сам не понял, как, но умудрился же! Еле выполз на бортик, помогая себе руками, бросился к нише, пытаясь сразу высмотреть нужный флакон. Назад он плюхнулся с такой скоростью, что фонтан брызг окатил обоих нахай.       Айшала приоткрыл один глаз и придирчиво поглядел на флакон. Заключил:       — Синий. Давай сюда.       Саиш никак все это не прокомментировал — он тяжело дышал, хватая воздух широко раскрытым ртом, откинувшись затылком на камень бортика, и казался статуей себя. Только грудь ходуном ходила.       И замерла, когда палец Айшалы коснулся, аккуратно надавливая и медленно погружаясь внутрь.       — Смотри, нужное место — сверху, там, где плоть прячется в спокойном состоянии, — пояснил целитель, чуть проворачивая кисть. — Очень чувствительное, хватает даже не столь сильного нажатия.       Саиш с сипом вдохнул, Шехийях видел — пальцы нахай сжимаются под водой, скребут ступеньку, на которой они расположились.       — Кроме этого есть еще одно интересное свойство, — безмятежно продолжал Айшала, осторожно растирая то самое местечко.       — Какое?.. — протянул Шехийях, сглатывая.       — Пока давишь — невозможно кончить.       Это стало последней каплей.       — Птичья матерь, Айшала, хвати-и-ит! — взмолился Саиш.       Его выдержкой можно было только восхититься — Шехийях не выдержал бы и половины, нет, трети подобной пытки. И сейчас не выдержал: увидел, как Айшала нагибается, одним движением забирая всю плоть в рот, как раздувается его горло, когда он нагибается еще ниже — и, когда он убрал палец, взвыл не только Саиш.       — Тебе, я так понимаю, демонстрации уже не требуется? — улыбнулся Айшала, облизываясь и глядя на расплывающееся в воде белесое облачко.       Шехийях прошелестел в ответ что-то невнятное, оседая на собственный хвост.       Он потом только понял, что сам Айшала остался спокоен, только посмеивался, поглядывая на тяжело отдувающегося Саиша и нервно подергивающего хвостом Шехийяха, не знавшего, куда деться от смущения.       — Есть много способов принести удовольствие тому, кого любишь, — только и заметил целитель, потягиваясь и уползая туда, где из стены по полированному каменному желобу струилась и падала вниз вода.       — И мы тебя научим всему, — серьезно пообещал Саиш, придя в себя и плеща на грудь полной горстью.       Сосцов у нахай, к слову, тоже не было. Шехийях не обращал на это раньше внимания, а сейчас, сидя по самый нос в воде, подумал, что это логично: змеи же не питаются молоком, наверное, и нахай детей не вскармливают грудью. У него в этом облике тоже не было ни следа от пуповины, ни сосцов. Словно никогда он не рождался энэх.