Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Чимин повесил трубку и повернулся к балкону. Сквозь раскрытые двустворчатые двери был виден небольшой круглый столик на кованой с завитушками ножке, пара ротанговых кресел, бело-серая в чёрных прожилках каменная балюстрада и алый с голубым закат. Облака, прошитые золотыми лучами, горели в небе, как паруса кораблей, медленно плывущих на юг. Внизу, у входа в гостиницу, шёл бесконечный поток такси: некоторые машины останавливались, некоторые отъезжали. Люди садились или выходили. Но здесь, почти под самой крышей, не слышно было ни гудков, ни тем более голосов, даже свет фар казался дальше, чем звёзды. В кресле, закинув ногу на ногу, сидел Тэхён. Он хмурился, и сейчас выпал тот редкий случай, когда Чимин не мог понять причину его беспокойства с первого взгляда. Обычно он читал в душе своего партнёра легко, почти без усилий. Но в этот момент Тэхён казался дальше, чем во время разлуки, когда их разделяли тысячи километров. Они встретились в Лондоне, как и собирались, но мысли Кима остались где-то в другом месте. — Что случилось? — Чимин вышел на балкон и тоже уселся в кресло. Было тепло, и он невольно залюбовался острыми ключицами Тэхёна в распахнутом вороте белоснежной сорочки. «Столько лет вместе, а я всё ещё от него без ума», — подумал Чимин с насмешкой. Его тёмные локоны хотелось намотать на палец и отпустить упругую завитушку, а потом ещё раз и ещё. Играть с ними, пока не надоест. Его кожа казалась гладкой, как белый нефрит, но была тёплой, а вовсе не каменной. — Я всё думаю… о Чонгуке. О его болезни. Чимин резко вернулся из своих грёз на Землю. — Это не твоя вина. — Знаю. И всё же я как будто к этому причастен. Может, не стоило уезжать? К тому же так скоро, будто сбежал. — Сам сказал: ему рядом с тобой только хуже. Зачем усугублять его состояние? Намджун сможет о нём позаботиться. Или… ты думаешь, — осторожно начал Чимин. — Думаешь, ты мог бы ему помочь? Тэхён перевёл на него тяжёлый взгляд и вздохнул. — Нет… нет, конечно. Как бы я мог ему помочь? Намджун всё твердил, что это психосоматика, значит, всё в голове, так? — И что? — Я не смог бы его убедить, что люблю, — Тэхён заметил, как на этих словах напрягся Чимин и поспешно добавил. — Я не смог бы успешно притворяться, что тебя больше нет в моём сердце. Но, может, заставил бы меня разлюбить? — Как? — Может, стоило вести себя как последняя сволочь? Не на это ли рассчитывал Намджун? — Хорошего же он о тебе мнения, рогалик с маслом. — Не знаю, как я выгляжу со стороны. Но… — Что? — Чимину не нравился весь этот разговор. Во всём был виноват Намджун — это он заставлял Тэхёна чувствовать себя виноватым. Чимин видел Чонгука всего раз или два, когда наведывался к Тэхёну в офис, и тогда секретарь не выглядел ни больным, ни влюблённым. Может, он всё выдумал, чтобы все вокруг скакали и охали, потому что у мальчика такая редкая, странная болезнь. Интересно, возможно ли симулировать ханахаки? — Мне… — Тэхён облизнул уголок рта. — Мне стыдно быть счастливым, когда кто-то умирает из-за меня. Чимин встал, прислонился к перилам напротив него. — Ты хочешь поехать к нему? — он отклонился назад так сильно, что Тэхён невольно потянулся, чтобы удержать. Чимин покачал головой и сцепил руки на груди. — Не знаю… — Помнишь, мы были первокурсниками, и сонбэ потащили весь курс в поход на остров, чтобы устроить адские выходные? Для сплочения, командного духа и всё такое. — Угу, — кивнул Тэхён. — Ты ещё тогда меня впервые поцеловал. — Ты первый взял меня за руки. — Это было из-за конкурса. — Не придумывай, морковка, — усмехнулся Чимин. — Ты так покраснел, что я сразу всё понял. И вообще, если бы не я, то у нас ничего бы и не началось. Ты ведь был таким застенчивым. — Ты это к чему? — Больше десяти лет прошло, а я… — Чимин вдруг сам смутился. — А я люблю тебя как и тогда, конфетка. Даже сильнее, потому что после всего, что мы пережили, лучше тебя узнал. И это не изменится, понимаешь? Это не какие-то юношеские порывы, не страсть, которая проходит. Я люблю человека, которого знаю так же хорошо, как себя. — Я тебя тоже… — начал Тэхён, но Чимин остановил его жестом. Он пожевал нижнюю губу, как бы собираясь с силами или с мыслями. Затем он вздохнул, потёр ладонью лоб. — Я, — ещё одна недолгая пауза. — Я не говорил с мамой восемь месяцев, с отцом — ещё дольше. В каждом нашем разговоре она рано или поздно вспоминает о тебе, — Чимин запрокинул голову. — Плачет, уговаривает, твердит, что я ещё могу начать вести «нормальную» жизнь. — Правда? Ты не говорил, — растерянно произнес Тэхён. — Да, но я не хотел тебя этим нагружать, — Чимин снова пожевал нижнюю губу. — Я не хочу об этом говорить, даже думать. Я стараюсь не думать о том, что у нас не будет свадьбы… что у нас никогда не будет детей. Он горько усмехнулся и добавил: — Если, конечно, ты не купишь их на чёрном рынке. Тэхён выдавил улыбку, хотя вовсе не хотелось веселиться. — Я устал так жить. Я столько езжу по Европе и вижу, что может быть иначе. Но не для нас. Больно видеть эти счастливые лица, эти улыбки родителей и не иметь возможности однажды самому гордо, без стеснения сказать: «Это мой муж». — Чимин… — в глазах Тэхёна стояли слёзы. — Я выбрал тебя и, клянусь, не жалею. Мне только грустно. Мы не поедем на праздники к твоей семье, и я не буду им вторым сыном. Мама не приготовит нам обед на новоселье. Отец не поможет с переездом. Чем ближе я к тебе, тем дальше я от них, — Чимин тряхнул головой, смахивая слёзы, и мягкой ладошкой прикрыл рот Тэхёну. — Но! Я все равно тебя люблю. Крепче и сильнее всех трудностей. Рядом с тобой я о них забываю. Так что не смей… Он присел на корточки и заглянул Тэхёну в лицо. — Не смей мне говорить, что тебе стыдно быть счастливым. — Прости, — Тэхён провёл пальцами по его щеке, будто стараясь стереть непролитые слёзы. — Я бы женился на тебе, если бы мог. — Я знаю, — тихо отозвался Чимин, пряча лицо у него в коленях. — Я знаю, потому что чувствую то же самое. Я хочу повести тебя к алтарю. Я хочу быть твоим мужем. Тэхён погладил его по белым волосам. Это был очень знакомый, очень привычный жест, но теперь ощущался несколько по-новому. Он должен защитить Чимина во что бы то ни стало. — Я хотел бы выбирать грёбаные стулья для зала бракосочетания и цветы для столов. Я хочу надеть смокинг и перед всеми поцеловать тебя без стеснения и осуждения. — Прости. Чимин потянулся и оставил невинный поцелуй на его щеке. Он снова обнял колени Кима. — Ты у меня и так самый лучший. Не извиняйся за то, чего не можешь изменить. — Твоя мама… — Ничего, — Чимин нагло забрался к нему на колени и пристроил голову на плечо. Закат догорал, опускались сумерки. — Ничего, клубничка, ради тебя я всё вынесу. Тэхён обвил его талию руками и поцеловал прохладный лоб. Они долго сидели обнявшись, пока совсем не стемнело. Стало холодно, и Чимин вернулся в комнату за пледом. Но затем он услышал музыку — Тэхён включил знакомую песню. — Помнишь её? Не дожидаясь ответа, он схватил Чимина за руки и увлёк в зажигательный танец. Они, подпевая, смеялись и прыгали, как подростки. Под конец песни они едва могли двигать руками и ногами. Когда мелодия, наконец, сменилась, Тэхён привлёк к себе Чимина, мягко качая его в объятиях под негромкую романтичную песню, где какой-то парень пел о первой встрече той самой. Солнце, мигнув на прощание, скрылось, город утонул в сиреневых сумерках. В темноте Тэхён видел только силуэт Чимина, но всё равно без труда попал губами в губы. Поцелуй был долгий и чуть солёный, хотя Чимин так ни разу и не всхлипнул. Только его голос звучал надтреснуто, когда он еле слышно спросил: — Неужели ты мог подумать, что Чонгук любит тебя сильнее, чем я? — Что ты такое говоришь? — Неужели его любовь более настоящая только потому, что он умирает из-за тебя? — Конечно, нет. Тэхён нежно поцеловал его у основания шеи, увлёк в комнату и уложил на кровать. Тёмная, блестящая даже в скудном свете осеннего солнца машина остановилась на парковке. С водительского сиденья выскочил молодой мужчина и поспешил открыть пассажирскую дверь. Он подал руку сидящему, но тот оттолкнул её. — Сам справлюсь, — проворчал он. — Не маленький. Водитель, ничуть не обидевшись, поспешил к багажнику и вынул маленький чемодан, затем поспешно вернулся, чтобы захлопнуть дверь. Ворчун тяжело опёрся на трость и взглянул на здание снизу вверх. Над ним возвышались три этажа из серого кирпича под зелёной крышей, само строение было в форме коротконогой буквы П. И оно больше подходило для загородной усадьбы какого-нибудь лорда, чем для исследовательского института. Человек с тростью тяжело поднялся по нескольким широким низким ступенькам. На площадке перед входной группой он остановился, чтобы перевести дух, и бросил хмурый взгляд на сопровождающего. — Зря мы сюда притащились, всё напрасно. Никто мне не поможет. — Ну что ты! Мысли позитивно! — Я слишком устал. Мыслить позитивно можно было год назад, но не сейчас. — Пойдём, — водитель подхватил его под локоть. — Хватит делать из меня инвалида, — снова огрызнулся пассажир. — Что ты вечно суетишься, кудахчешь и заботишься? Перестань! Если и в этом институте не согласятся сделать мне операцию, то я сдохну меньше чем через год. — Хён! — Так что не привязывайся слишком сильно, Хосок, а то тоже заболеешь. — Ты не умрёшь, Юнги хён. — Ха, — саркастично рассмеялся Юнги. — Ладно, можешь тешить себя надеждой сколько угодно. В конце концов, это будет не моей проблемой, я-то к тому времени уже отъеду. — Перестать, хён! — в голосе Хосока впервые проскользнуло раздражение, но Юнги понимал, что за этим скрывается банальный страх. Внутри их встретила медсестра в милой светло-синей робе и с папкой в руках. — Добрый день. Мы вас ждали, господин Мин, — она приветливо улыбнулась и протянула руку. Юнги только кивнул в ответ, обеими руками опираясь на трость. Хосок тоже улыбнулся и пожал протянутую руку. — Здравствуйте. — А вы…? — медсестра вопросительно подняла брови. — Чон Хосок, сопровождающий. — Переводчик? — Друг. Господин Мин умеет говорить по-английски, просто не хочет. — О, — на несколько мгновений она растерялась, но затем снова натянула на губы улыбку. — Мы приготовили для вас палату. Я провожу. Девушка бодро зашагала по коридору, попутно указывая, что где находится. Юнги поковылял следом, игнорируя попытки Хосока помочь. — Завтрак в девять утра, обед в час, ужин в шесть. Вы можете есть со всеми в столовой или еду привезут прямо в палату, если вам тяжело вставать или некомфортно находиться рядом с другими людьми, — у неё был настолько спокойный, расслабляющий голос, что Хосок невольно подумал, что ей бы записывать курсы гипноза. — На завтра у вас назначены анализы, поэтому завтрак придётся пропустить. Ваш лечащий врач — доктор Кэлаган навестит вас сегодня после обеда. Медсестра уже поднялась на несколько ступенек вверх, когда её остановил недовольный голос: — Эй, леди! — Простите? — она обернулась. — Палата что, на втором этаже? — Ну да, — девушка немного растерялась, похоже, Юнги сбил её с привычной программы, и теперь у нее в мозгу происходили сбои. — Вас ничего не смущает?! — он выразительно постучал тростью об пол. Звук вышел глухой из-за резинового «копытца» на конце. Юнги вздохнул и оглянулся на Хосока. — Что я говорил. — Перестань, — в очередной раз повторил Хосок и, повернувшись к девушке, мягко спросил: — У вас ведь есть ещё свободные палаты на первом этаже? Она кивнула. — Отлично, — Хосок ободряюще улыбнулся ей. — Мы займём одну из них. Только не забудьте оповестить об этом доктора. — К-конечно. Немного помешкав, медсестра всё же проводила их в палату. Выглянув в окно, Юнги впервые едва заметно улыбнулся. Прямо за окном начинался сад, по-осеннему багряно-жёлтый. Во всех направлениях его пересекали дорожки из мелких белых камешков, таких гладких, будто только вытащенных из моря. У самого окна теснились невысокие пышные голубые ёлочки. Пока Юнги смотрел наружу, медсестра за его спиной показала дверь в туалет и душ, открыла дверцы гардероба, где было столько полок и вешалок, будто они приехали на курорт. Она ещё раз напомнила о визите врача и вышла. Хосок тут же стал распаковывать маленький чемодан, будто боялся, что пациент может в любой момент сбежать. А Юнги опустился в кресло напротив окна и вытянул правую ногу. — Мне здесь не нравится, — проворчал он, любуясь тем, как медленно облетают красные листья с клёна. Беззвучно они ложились на тёмную влажную от недавнего дождя землю. — Тебе нигде не нравится, хён. — А здесь особенно. — Тебе тут помогут, и тогда тебе всё снова будет нравиться. Юнги сполз по сидению и устроил голову на спинке. — Ты знал, что китовая акула может быть 12,5 метров в длину? — Нет, это Хёнсок тебе рассказал? — Устал, — пробормотал Мин и сам не заметил, как погрузился в сон. Хосок укрыл его привезённым с собой любимым флисовым пледом. Он был рад уже тому, что Юнги вообще согласился ехать. Он стал совершенно невыносим с тех пор, как ханахаки дала осложнение на периферические нервы. Теперь Юнги мучился не только от кашля, периодически кровящего горла, но и от боли в ноге. Временами она совсем отнималась, и тогда он ходил на костылях, не позволяя Хосоку усадить себя в инвалидное кресло. Болезнь у него протекала на удивление медленно. Хосок считал, что Юнги из-за одного только своего ослиного упрямства не сгорел за полгода-год, как все остальные. Юнги посчитал бы личным оскорблением то, что его может победить такая фигня, как несчастная любовь. Он впервые лёг в клинику больше двух лет назад, и все, с кем делил палату, уже умерли. Никто не мог бы сопротивляться дольше. Чонгук открыл глаза и вновь увидел белый потолок, казавшийся серым ранним пасмурным утром. Туманный Альбион оправдывал своё название, и всю неделю, что Чон провёл в институте, солнце ни разу не пробилось сквозь плотное одеяло облаков. Ни единого лучика не упало на ещё зеленеющий парк за окном, лишь капли дождя то и дело принимались стучать по жестяной крыше крыльца. По утрам небо было белёсым, как больничные простыни, а к вечеру темнело, становясь серо-стальным, будто кто-то заливал по ткани чернила. В долине, простиравшейся от ограды парка до далёкого почти чёрного моря, залегал густой туман. Чонгук сел в кровати. Ему больше не требовался ИВЛ, чтобы не задохнуться по ночам. Но теперь он глотал уйму таблеток, чтобы более или менее спокойно протянуть ещё один день без кровохаркания. Жизнь теперь, будто зебра, делилась на «хорошие» и «плохие» дни. Иногда он почти не вставал с постели, то и дело то ли засыпая, то ли попросту теряя сознание. Но бывало, что его лишь мучал удушающий кашель, но он мог прогуляться по парку и самостоятельно добраться до процедурного кабинета. Путешествие по светло-зелёным коридорам в инвалидном кресле казалось ему жутко унизительным. В конце концов, у него ведь не отнялись ноги. Все смотрели на него, как на неизлечимо больного ребёнка, с сочувствием на грани жалости. И лицо Чонгука так горело от стыда, что удивительно, что кожа не падала ему на колени пеплом. Но хуже всего — он всё время был рядом… У противоположной стены на узкой кушетке, закинув руку за голову, дремал президент Ким. На груди у него лежала книга — перед сном он читал Чонгуку. Чон вздохнул: почему он не уезжает? Почему не хочет вернуться в Сеул к своей семье, к своим делам, встречам, компании? Он скинул всё на директоров, а сам почти поселился с Чонгуком в институте, словно это было самое естественное, что он мог сделать. Намджун упорно делал вид, что ничего странного в его пребывании здесь нет. Хотя странно было всё. Чонгук опустил босые ноги на пол, посидел, привыкая к прохладе пола. Тапочки как всегда убежали далеко под кровать. И пока не проснётся Намджун, придётся обходиться без них. Это был ещё один вопиюще смущающий ежеутренний «ритуал». Президент Ким вставал на колени и, одной рукой опираясь на край кровати, другой шарил под ней, чтобы вновь извлечь пару пушистых тапок. Для Чонгука такое простое действие теперь стало слишком сложным. Опускаясь на колени, он больше не мог подняться. В первый раз Намджун застукал его плачущим, Чонгук бессильно сжимал простынь и не мог заставить себя подняться. Мышцы на ногах превратились в желе. — Ну что ты, Чонгук-и? Ну не плачь, — тихо утешал Намджун, осторожно гладя его по плечу, но Чон только отчаяннее старался спрятать лицо и заглушить всхлипы. Если бы мог, он, наверное, сам закатился под кровать или лучше вовсе исчез. После этого Намджун вёл себя ещё более предупредительно и невероятно тактично, с каждым днём учась понимать нужды Чонгука без слов. Поэтому тому только и оставалось поджимать холодные пальцы ног, пока президент компании не подаст ему пушистые тапки, которые сам же купил в супермаркете ближайшего городка. Чонгук прошлёпал босыми ногами в ванную и стянул мокрую после сна пижаму. Излишняя потливость — ещё один «сюрприз» от ханахаки. Ночами его будто поливал из душа кто-то невидимый, так что насквозь пропитывалась не только одежда, но и на простыни с подушками оставались гадкие мокрые пятна. Разумеется, скоро придёт медсестра и заново всё перестелет, ни единым звуком или взглядом не осудив его, но Чонгук всё равно хотел бы сгореть от стыда. Первые дни он даже умудрялся скрывать свой новый симптом, пока шея и спина не покрылись мелкими красными прыщиками. Пришлось признаться, когда их увидел доктор Кэлаган. Хорошо, хотя бы Намджун этого не замечал или делал вид. Чонгук обтёрся влажным полотенцем, теперь самостоятельно принять душ он мог лишь в самые лучшие дни, и натянул тёплые, плотные серые спортивки и худи. Он заглотил целую горсть поддерживающих лекарств — стаканчик с ними стоял на полке под зеркалом ещё с вечера — и запил водой из-под крана. Он не взглянул в зеркало — не было сил видеть измученное со впалыми щеками лицо. Кожа у крыльев носа и на лбу шелушилась и отпадала мелкими хлопьями, будто он сильно обгорел на солнце. Уголки губ покрылись микротрещинами — слишком долго и сильно кашлял. Натянув капюшон поглубже, Чонгук прокрался мимо Намджуна на балкон. Со второго этажа он мог видеть заднее крыльцо института: зелёная двускатная крыша на четырёх белых колоннах и две широкие невысокие ступени. По ним медленно, припадая на правую ногу и опираясь на трость, сошёл человек. Он был одет в тёмную водолазку крупной вязки и плотные светлые брюки. Человек постоял, с усилием вдыхая прохладный воздух, и согнулся в приступе кашля. Он двумя руками навалился на трость, судорожно со свистом заглатывая каждый глоток воздуха. Чонгук дёрнулся, чтобы кого-то позвать, но человек уже пришёл в себя. Он смахнул выступившие слёзы и медленно двинулся по дорожке. Белая вязаная шапочка мелькала среди елей. «Наверное, кто-то новенький», — подумал Чонгук, присаживаясь в пластиковое кресло так, чтобы видеть весь парк. Он до этого не видел в институте пациентов-азиатов. Может, он — кореец? А мужчина с трудом преодолел несколько десятков метров до ближайшей скамейки и опустился на неё. Он окинул парк рассеянным взглядом, и Чонгук сделал то же самое, хотя до этого дня местные красоты мало его занимали, вернее, он вовсе не замечал ничего. Какое тебе дело до голубых явно искусственно высаженных елей, когда каждый вдох отдаётся болью в груди. Раньше он не понимал, какое это счастье — просто дышать, а не заставлять силой свои слабые истерзанные лёгкие раз за разом расправляться, чтобы продлить существование ещё на минуту. Чонгук обратил внимание на красные кленовые листья, крупные, как блюда для фруктов, на почти совсем голые ветви берёз, на фонтан в центре парка, к которому сходились все дорожки, и белую ограду, почти невидимую за кустами калины. Он видел блеск водных струй в фонтане, но не мог разглядеть скульптуры. Вероятно, Чонгуку тоже пора было начать выходить из палаты, хотя бы для того, чтобы увидеть окрестности. Человек на скамейке между тем окинул взглядом институт и задержал взгляд на единственном непустом балконе. Было слишком далеко, чтобы их глаза встретились, но Чонгук слегка помахал в знак приветствия. Человек кивнул и отвернулся. Чонгук вернулся в комнату как раз вовремя — пришла медсестра, чтобы взять ещё несколько анализов до завтрака. Её приход разбудил Намджуна, и на этот раз она даже ничего не сказала о том, что он снова ночевал на кушетке — смирилась, что его не выгонишь. — Хорошо спал? — спросил Ким, когда медсестра, поставив перед Чонгуком поднос с завтраком, вышла. — Всё хорошо, господин президент, — отозвался Чонгук, отводя взгляд. Все жалобы на недомогания он оставлял для врача. Ему и так было странно и дико, что Намджун уже слишком долго оставался с ним. У Намджуна вообще не было никакой нужды заботиться о нём. В конце концов, он мог бы передать Чонгука врачам и забыть о его существовании. Да, говорил себе Чонгук, так он и должен был сделать. Так сделал бы любой, но не Намджун, который продолжал день за днём развлекать его разговорами, читать ему, вытаскивать его тапки из-под кровати и спать на кушетке, уезжая лишь на несколько часов. Если день был совсем плохой, когда Чонгук не мог поднять голову от подушки, то Намджун вовсе от него не отходил. Он садился в кресло у кровати и открывал очередную книгу, но то и дело прерывался, чтобы спросить, не хочет ли Чонгук пить или в туалет. Получив отказ, Ким снова читал страницу за страницей, совсем не выказывая раздражения или усталости. Иногда он кидал на Чона взволнованные взгляды, но молчал. — Я поеду в отель, поработаю и переоденусь, — как всегда оповестил Намджун, будто должен был отчитываться перед Чонгуком. — Вернусь, как только смогу. Но у тебя с утра терапия, так что ты не успеешь даже соскучиться, как я уже снова стану тебе надоедать. Чонгук с трудом проглотил комочек риса и открыл было рот. — Нет, — опередил его Намджун. — Я не уеду. Нет, мне не надо срочно возвращаться в Корею. Не думай обо мне, думай о себе, ладно? На последнем слове его голос стал очень мягким, словно он уговаривал любимого, но очень капризного ребёнка съесть ещё хотя бы ложечку каши. Осталось только потрепать Чонгука по макушке, но Ким уже надел пальто и вышел. Чонгук поковырял завтрак ещё немного и отодвинул поднос. Четверть часа спустя в палату вошли двое в белых халатах.