Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Намджун обернулся, на него смотрели два огромных светлых глаза в обрамлении пушистых, длинных, будто накладных, ресниц. Невысокая, едва ли выше его плеча, девушка с копной очень светлых мелко вьющихся волос, наклонив к плечу голову, как удивлённая птица, разглядывала его с любопытством. Сходство с птицей усиливал крупноватый для узкого личика нос. На ней были светло-зелёные легинсы, подчёркивающие длину ног, и такого же цвета мастерка, которая не могла скрыть худобу девушки. — Привет, — отозвался Намджун, невольно улыбаясь тому, как она его разглядывала, будто какую-то диковинку. — Привет! — повторила она с едва заметным очаровательным акцентом. — Говорите по-английски? — Да, думаю, даже неплохо. — Я Габби, вернее, Габриель Мартен, но все зовут меня Габби, — она расплылась в улыбке, показывая белые, будто слишком крупные для маленького рта, зубы. — Я Намджун, приятно познакомиться. — А вы тоже пациент или навещаете кого-то? — Тоже? У тебя… — Намджун тут же перестал улыбаться. Ну конечно, как он сразу не понял: болезненная худоба, шелушение в уголках губ. Да и что она могла бы ещё здесь делать? — У тебя тоже ханахаки? — Ага, — легко согласилась Габби, словно это вообще ничего не значило. А потом добавила с лёгкой гордостью в голосе. — Можно сказать, я уникальна. Самая молодая из заболевших. Говорят, в Азии есть девчонка, которой двенадцать, но я считаю, что это всё враки. Где доказательства? Любой дурак может сказать, что у него ханахаки, но я-то болею по-настоящему. Только здесь одни старики… ой… Это я не про вас! — Спасибо, — Намджун усмехнулся. — А сколько тебе лет? — Пятнадцать, — ответила она. — Здесь нет никого моего возраста, поэтому бывает скучновато. — Болеть вообще не слишком приятно. — Ага. А это ваша палата, да? Вы тоже болеете? Намджун уже привык, что все вокруг ведут себя максимально серьёзно. Всё вокруг словно было пропитано ядом угасания, печаль налипала на кожу, ложилась слоем пыли на шкафы, оседала пеплом на перила лестниц, на ступени, на скамьи, стулья и стойки. Каждый пациент знал про себя и про остальных, что, скорее всего, они никогда отсюда не уйдут. После вскрытия родным отдадут лишь тело, а дух останется здесь бродить по тихим коридорам. Но Габби казалась такой живой и светлой, словно солнце среди облаков. — Нет, — сняв маску скорби, ответил Намджун. — Я навещаю… друга. — Так это его палата? — Нет, она на втором этаже прямо над этой. Восьмая. — Надо же, а я в шестой! — обрадовалась Габби и тут же, чуть наклонившись к нему, заговорщически прошептала. — Так вы друг того красивого парня? Он редко выходит из палаты… а жаль. — Красивого парня? — повторил Ким и усмехнулся. Он уже стал забывать, как Чонгук действует на девушек. — Хочешь, я вас познакомлю? Сможешь приходить к нему время от времени. — Правда? — Разумеется, ему тоже бывает скучно и одиноко. Может, ты сможешь его немного развлечь? — А когда? Намджун тряхнул запястьем и взглянул на часы — крупные, тяжёлые. Девушка смотрела на него, будто ждала какой-то магии. — Занятия у него на сегодня уже закончились, так что я думаю, мы можем зайти. — Пойдём, — Габби, кажется, даже слегка подпрыгнула на месте от нетерпения, но тут же вспомнила, что она уже взрослая, и приняла степенный и очень важный вид. Намджун прикрыл улыбку ладонью и направился вслед за ней. Габриель шла по коридору спиной вперёд, ни на секунду не прекращая болтать. Наверное, ей и правда было скучно здесь одной. — А ваш друг, он какой? Он не рассердится, что мы пришли? Он ведь не спит? — Намджун успевал вставлять только односложные ответы, следя, чтобы Габби не наткнулась на кого-нибудь или что-нибудь. — Здесь много, кто спит после обеда. А кто-то вообще всё время. Врачи говорят, это не плохо, вроде как меньше расходуешь сил и дольше проживёшь. Хотя некоторым доктор Кэлаган прописывает прогулки в парке. Но как там гулять, если всё время идёт дождь? Моя школьная подруга Карла сейчас на Корфу… Это греческий остров, знаете? Так вот Карла постит фотки в Инсту, там сейчас так тепло и солнечно. Я бы тоже хотела на Корфу… да и вообще, хоть куда-нибудь. Даже на лестнице она не умолкла, а Намджун стал всерьёз беспокоиться, как бы Габби не потеряла сознание от недостатка кислорода. Невозможно ведь болеть ханахаки и иметь такие сильные лёгкие. Может, раньше она была спортсменкой? — Пришли, — прерывая Габби на середине фразы, сказал Намджун. — Подожди секунду здесь, хорошо? Габриель с готовностью кивнула. Намджун постучал, но, не услышав ответа, вошёл. Он не сразу заметил Чонгука, тот сидел в кресле напротив выхода на балкон, свернувшись в клубок. Чон так вжимался в спинку, будто надеялся раствориться в ней. — Чонгук, — негромко позвал Намджун, поднимая руку, чтобы дотронуться до его плеча, но всё же не решившись это сделать. — Чонгук, всё хорошо? — Что? — Чонгук поднял глаза на него, не узнавая. Он несколько раз моргнул, мутнота медленно пропала из взгляда. Чон тряхнул головой. — Простите, господин президент, я, кажется, задремал. — Сколько ещё ты будешь меня так звать? — мягко поинтересовался Намджун. — Мне неловко. Зови меня просто хёном… пожалуйста. — Что вы, я не могу… Я просто не могу перестать вас так называть. В конце концов, вы ведь и правда президент… даже если мы больше не на работе. — Однажды мы туда вернёмся. Место в штате всегда для тебя будет свободно, Чонгук, ты только поскорее выздоравливай. — Я постараюсь, — без всякой надежды и уверенности в голосе отозвался тот. — Послушай, тут кое-кто хочет с тобой познакомиться, ты не против? Чонгук посмотрел на Намджуна удивлённо и сильнее натянул рукава толстовки на кончики пальцев. Вот так, прижав колени к груди и обняв руками плечи, он казался таким молодым, таким потерянным, гораздо более ранимым, чем Габби. — Кто? — Твоя соседка из шестой. Я позову её? — Н-ну ладно, — то ли спросил, то ли согласился Чонгук. Намджун тепло улыбнулся и вернулся за девушкой в коридор. Она вошла следом за Кимом и, высунувшись из-за его спины, помахала. — Привет, я Габриель, но все зовут меня Габби, даже врачи. А вы… — она почему-то вопросительно посмотрела на Намджуна. — Чон Чонгук, — подсказал тот. — Приятно познакомиться, мистер Чон, — улыбнулась Габби. Впервые за несколько недель на лице Чонгука появилась слабая улыбка. Она расцвела, словно первый весенний одуванчик, и так же быстро развеялась, как пушинки на ветру. Намджун невольно отвёл взгляд. Он не мог отделаться от чувства вины, что заставил Тэхёна и Чонгука слишком сильно сблизиться, отчего болезнь младшего резко стала наращивать обороты. Он будто таял с каждым днём, превращаясь в призрак прежнего себя. — Пожалуйста, просто Чонгук. — Класс, — оценила Габби и тут же указала тонким пальчиком на кресло рядом с ним. — Я присяду? — Конечно. — Вы здесь недавно, да? — Чонгук кивнул, а девушка вздохнула. — А я уже восемь месяцев, приходится ходить на онлайн-занятия, чтобы не отстать от одноклассников. Но вот я думаю, зачем мне вся эта учеба, если я всё равно рано или поздно умру? Вы не знаете? Чонгук оторопело покачал головой и бросил удивлённый взгляд на Намджуна, который присел на кровать вне поля их зрения. Ким послал ему не менее шокированный взгляд и пожал плечами. Девушка задумчиво намотала белый локон на палец. — Ты… ты так спокойно об этом говоришь? — спросил осторожно Чонгук, словно они могли ослышаться. — Ну да, — пожала плечами девушка. — Я болею уже четырнадцать месяцев, было время смириться. Вы не думайте, я прошла через все стадии: гнев, отрицание и всё такое… Наверное, просто поняла, что ничего не могу с этим поделать. К тому же я уже продержалась дольше, чем многие. Своего рода старожил здесь. — Правда? — на лице Чонгука отразились смешанные чувства всё большего удивления и страха. — И долго здесь… живут? — Обычно от нескольких месяцев до полугода, иногда больше, иногда меньше. Некоторых привозят совсем плохих: они быстро сгорают, бывает, что и за пару недель. А некоторые могут быть довольно долго. Старик из первой палаты тут дольше, чем я, и вообще дольше всех. Я, — она понизила голос, будто сообщала тайну, — иногда думаю, что он просто притворяется. Ну никто обычно не живёт с ханахаки дольше пары лет. А он тут почти два года и сколько он ещё до этого болел, и никто не понимает, как он это делает. — Почему некоторые быстро… уходят? — Кто знает, — Габби пожала плечами. — Многие же скрывают ханахаки, думают, что это что-то стыдное. Лечатся всякими народными средствами. Пытаются уехать подальше от… объекта. О! Она улыбнулась, словно вспомнила какую-то забавную историю. — Тут был один парень, думал, что ему поможет купание в ледяной воде. Говорил, что доехал до самой Гренландии. Сюда привезли уже с воспалением лёгких, но он всё равно каждое утро сбегал через забор, чтобы дойти до моря. Видели волны на горизонте? Это Ла-Манш. Родители всё время его обратно привозили. Один раз… — улыбка на лице Габби увяла, она закончила негромко и печально, — …не успели. Жалко, он был красивый, почти как вы, Чонгук. Чон смутился от внезапного комплимента, но Габриель, похоже, ничего не заметила. — Красивый и интересный. Пока он был здесь, я не скучала. Они замолчали. Габби, вновь наклонив голову на бок, беззастенчиво разглядывала Чонгука, и Намджун невольно присоединился к ней. Даже болезнь не могла испортить его правильные черты. Его тёмные волосы совсем отрасли, скоро можно будет заплетать косы. Мягкие черты заострились, но это его почти не портило, если не считать слишком бледной, словно восковой, кожи. — Все рано или поздно… уходят. Их увозят на вскрытие, — на этих словах Чонгук явственно вздрогнул, а Намджун снова ощутил желание прикоснуться к его плечу. Ким закрыл глаза. Он слишком молодой и слишком красивый, этот Чон Чонгук. Несправедливо отбирать у него жизнь, даже не дав шанса за неё побороться. И сам Намджун ничего не может сделать, никак не помочь. Он давно не ощущал такого бесконечного, безграничного бессилия. Может быть, даже никогда. — Они копаются там, как детишки в песочнице, думают, что это поможет вылечить остальных. Думают, что смогут понять, как это работает. Но вот что я думаю — ничего не выйдет. Если только доктор Энгл не разберётся. У неё может и получится. — Но как же операции? — Да, — Габби несколько раз задумчиво кивнула. — Бывает, что кто-то уходит своими ногами. Но это же очень рискованно. Многие предпочитают медленную смерть, чем быструю. Те, кто выживают… они больше не те, что раньше. Словно… Она задумалась. А Чонгук бросил испуганный взгляд на Намджуна и покачал головой. Он и раньше был против операций, а теперь испугался до смерти. Адамово яблоко заходило вверх-вниз, словно Чонгук сдерживал очередной рвотный позыв. — Они перестают быть прежними. Не знаю, как объяснить. Не то чтобы это было как в «Похитителях тел», знаете, есть такой старый фильм? — спросила Габби, но не стала дожидаться ответа. — Совсем не так, и всё же они меняются. Может, теряют какую-то часть себя? Я ни за что на операцию не соглашусь. Мама меня уговаривает, но я… ни за что! Габби резко замотала головой. — Я так не хочу. Мне хочется помнить… помнить о нём, понимаете? — она посмотрела сначала на Чонгука, потом на Намджуна. — Понимаете? — Да… — негромко отозвался Чонгук. Намджун отвернулся, сердце сжалось в ледяной комок. Чёрт бы тебя побрал, Ким Тэхён! — Мама не понимает. Она бы его убила, если бы это помогло мне вылечиться. Увезла бы меня на Северный полюс, лишь бы больше никогда не встречались. А мне что делать, если он всегда рядом, вот здесь, — Габби прижала ладонь к груди, а потом легонько постучала себя по виску кончиком пальца. — И здесь. Чонгук посмотрел ей в глаза так, что Габриель поняла — он чувствует то же самое. Боль и любовь смешались внутри него так, что не разорвешь. Ким Тэхён поселился у него под кожей, и его не вытравить ни ядом, ни железом. По щеке Чонгука побежала одинокая слезинка, Габби наклонилась вперёд и быстро вытерла её большим пальцем. Намджун снова делал вид, что изучает свои ботинки. — Сколько вы болеете? — Габби сползла на пол между креслами и устроилась на пушистом коврике, заглядывая Чону прямо в лицо. — Разве такое принято спрашивать? — А что такого? Мы тут все в одной лодке. Нам необязательно изображать понимание и сочувствие. Это же не группа поддержки. Так сколько вы уже болеете, Чонгук? — Я не знаю, — меланхолично отозвался он. — Правда? Обычно все знают. Я болею… сегодня девятнадцатое? Четыреста пятьдесят восемь дней или четырнадцать месяцев и двадцать три дня. — Я не помню, что был за день. Просто день, месяца четыре назад. Габби покивала головой, как бы говоря: «Ладно-ладно, не хочешь — не говори». — Ой, я всё болтаю и болтаю. Может, вы что-то хотите рассказать или спросить? Я тут всё знаю. — Не сейчас. — И правда, — она глянула на экран мобильного и поднялась, тряхнув упругими пружинками-кудряшками, — уже время ужинать, так? Да и мама меня, наверное, обыскалась. Габби так легко вскочила с ковра, что Чонгук только позавидовал её прыткости. Она не выглядела немощной и разбитой, как большинство пациентов. Может быть, здесь и правда лечат ханахаки? Что, если именно Габби повезёт излечиться? Она сама или доктор Энгл знают какой-то способ, который поможет всем? Есть ли волшебная таблетка, которая избавит его от боли? — Так мне можно, — Габриель остановилась в дверях, — приходить к вам, Чонгук? Вы не против? Мне правда о-очень скучно одной. — Конечно, — Чонгук вежливо улыбнулся. — Приходи в любое время. — Обязательно, — улыбнулась она и исчезла за дверью. — Прости, — Намджун пересел с кровати в кресло, которое занимала Габби. — Наверное, не стоило её приводить. Она тебя утомила, да? — Да нет, здорово увидеть кого-то нового, кроме врачей. Не то чтобы мне было не достаточно вас, господин президент. Она просто другая. Такая… живая. Удивительно видеть кого-то, кто не… — Чонгук поискал слова. — Не впал ни в депрессию, ни в уныние. Словно ханахаки не имеет над ней власти. — Да, удивительно видеть такую силу духа в такой молодой девушке. Чонгук улыбнулся, опустив голову, словно своим собственным лежащим на коленях рукам. Тёмные пряди упали на щёки, отчего кожа казалась ещё белее, словно нефрит. — Габби заставила тебя улыбаться — это здорово. — Правда? — Чон дотронулся до губ, проверяя. — Точно. Как вы думаете, президент, она… вылечится? — Не знаю, — честно ответил Намджун. — Но на месте её родителей я бы тоже сделал всё, что угодно. Я… ради своего ребёнка я бы тоже убил. Жизнь незнакомца за жизнь ребёнка. — Так нельзя. Она ведь любит этого «незнакомца». Намджун поднялся и остановился у окна, сунув руки в карманы. Чонгук уставился на его спину: кажется, даже лопатки под тканью тёмно-синей водолазки выражали раздражение. Ему казалось очень логичным, почти правильным защитить своё любой ценой. Он повёл плечами. — Зато будет жить. — Господин президент, если… когда я впаду в кому… — Твоё состояние лучше, чем раньше. Приступы теперь происходят реже. — Рост побегов замедлился, да, но это не значит, что завтра меня выпишут. Я не выздоравливаю, таблетки только отодвигают неизбежное. Поэтому, когда я впаду в кому… не отправляйте меня на операцию. Я не хочу. — Чонгук! — Я прошу вас, господин президент. Это моё желание. Когда придёт время, позвольте мне уйти. Пожалуйста. — Ты поправишься, — с нажимом ответил Намджун, будто стараясь убедить и его, и себя. — Обязательно. Медицина… — Медицина не со всеми болезнями может справиться. — Вот именно, поэтому тебе придётся стараться изо всех сил. Послушай, — Намджун развернулся и заходил по палате вдоль окна, как делал это на совещаниях компании, когда что-то шло не по плану. — Твоё тело — твоё дело. Если ты уже решил умереть, я не смогу тебе помешать. Но если ты хоть немного ценишь свою жизнь, если в ней есть хоть что-нибудь, ради чего ты захочешь остаться, то борись. Цепляйся за жизнь, за каждый прожитый день. — Господин президент… — Есть что-нибудь? Мама, папа, сёстры, братья? Бабушка? Да хоть кактус в горшке, который некому поливать, кроме тебя. Хочешь, я привезу кого угодно? Разве твоя мама не должна быть здесь? При упоминании матери Чонгук словно покрылся ледяной коркой. Он больше не смотрел на Намджуна и не улыбался. Ким сразу заметил перемену в его лице, будто застывшем. Он не нахмурился, не поморщился, не разозлился, а словно нырнул глубоко под воду, оставив Намджуна на поверхности гадать, что случилось. Может, они поссорились? Может, это из-за его любви к мужчине. Намджун понимал, что не у всех такие понимающие родители, как у него. Но это ведь мама… Как мать может не любить и не болеть душой за своё дитя? — Ладно, действительно пора ужинать. Проводить тебя в столовую или сказать, чтобы принесли еду сюда? — Я не хочу есть. — Но всё же придётся, тебе нужны силы, чтобы выздоравливать. — Я же сказал, что не хочу, — в голосе Чонгука послышался намёк на раздражение. — Думаю, что я достаточно взрослый, чтобы решать такое самостоятельно… господин президент. Намджун снял очки, сложил их и сунул в карман, облизал губы. Он делал так, когда требовалось несколько секунд, чтобы не вспылить. Намджун понимал, что невозможно заставить человека лечиться, невозможно внушить ему, что нужно слушаться врачей. Он понимал всё это, но внутри всё равно поднималась волна гнева, тяжелая и горячая, будто лава. Чонгук может делать, что хочет, даже вовсе отказаться от лечения. И он, Ким Намджун, не вправе ему помешать. Человек имеет право убивать себя любым способом на свой выбор. Намджун не может указывать ему, как жить и как умирать. А выбор Намджуна: остаться или оставить его. — Если ты так хочешь, — склонив голову, будто признавая поражение, негромко ответил Намджун. — Да, я так хочу, — сказал Чонгук и поднялся. — Куда ты? — Доктор Энгл оставила для меня анкету, я заполнил, хочу ей отнести. — Я отнесу, — тут же поднялся следом Ким и потянул у него из рук несколько скрученных в трубочку листков. Чонгук отодвинулся на шаг и прижал листки к груди. Он быстро покачал головой, будто испугавшись, что Намджун попытается вырвать их силой. — Я не буду в них заглядывать, Чонгук. Обещаю. Лучше ложись отдохнуть. Кто спит — тот обедает. Чонгук посмотрел на него подозрительно, но всё же послушался. Намджун хотел помочь ему, но Чон остановил его жестом. Он скинул тапки, тряхнув ногами, и морщась стянул толстовку, оставшись в футболке. Намджун наклонился, чтобы поставить тапочки ровно у кровати — утром их не придётся искать. — Я всё ещё не инвалид, господин президент. — Моя забота унижает тебя? — не глядя на Чонгука, спросил Намджун, словно бы мимоходом, невзначай. В то время как его руки сложили листки вчетверо и засунули в карман к очкам. Он мог делать вид, что этот вопрос ничего не значит, но Чонгук замер на кровати, упёршись взглядом в потолок. — Вы должны оставить меня. Вам ведь нет никакой нужды прозябать здесь, рядом со мной. Возвращайтесь к работе, которую так любите. Нет повода оставаться, — он говорил медленно, с усилием вдыхая воздух. — Я справлюсь один… правда. Компании нужны вы, а я… Тут нет ничего важного. Возвращайтесь к своей жизни. Не нужно заботиться, не нужно опекать меня. — Почему? — Потому что вам всё это в тягость. Я не знаю, почему вы думаете, что в чём-то виноваты передо мной. Но это не так. А если это какая-то благотворительность, то она тем более мне не нужна. Я всегда справлялся сам, и в этот раз тоже… — Принимать помощь — это не плохо. Почему я не могу просто позаботиться о тебе? Это не благотворительность и не чувство вины, я просто так хочу. Хочу быть здесь! — Вы не можете этого хотеть! — сорвался на крик Чонгук и тут же схватился за горло. Намджун налил стакан воды и подал ему, бережно придержал, пока Чон пил. Он судорожно всхлипнул и продолжил. — Вы не должны быть здесь… это неправильно. Понимаете? — Честно говоря, нет. Почему я не могу быть с тобой? — Потому что никто не хочет быть со мной. Никто. Так не бывает. Пожалуйста, прекратите притворяться, что вам не всё равно, господин президент. Не надо заставлять себя. Я сильнее, чем кажусь, правда. Уходите, — Чонгук свернулся калачиком на кровати и накрылся одеялом с головой. — Чонгук, — как можно мягче позвал Намджун и вновь его рука замерла в нескольких сантиметрах над плечом Чона. Он сжал руку в кулак, а затем сунул кулак в карман брюк. Намджун вздохнул, присел у кровати и сказал в маленькую дырочку между матрасом и одеялом, в которой виднелся только нос Чонгука. — Я ухожу, если ты так хочешь побыть один, но завтра я вернусь. Я обязательно завтра вернусь, чтобы увидеть, как ты благополучно выздоровеешь. По подсказке медсестры Намджун направился на второй этаж и отыскал там кабинет доктора Энгл. Он постучался и, получив разрешение, вошёл. За окном уже темнело, за окном, протянувшимся от стены до стены, зелёные холмы казались густо-синими и голубыми, как на картинах Ван Гога. Горчичное солнце посылало свои последние лучи по их верхушкам, окрашивало небо в тёмно-жёлтый. Беверли Энгл, скинув туфли, всё ещё делала какие-то записи в картах, разложенных грудами на её столе. Её медно-каштановые волосы выбились из пучка, и несколько прядей касались щёк и шеи. Намджун поздоровался, и она, подняв голову от бумаг, близоруко прищурилась. — А, это вы, господин Ким? — она поспешно, но не очень ловко сунула ступни в туфли. — Какими судьбами? — Чонгук заполнил анкету, которую вы ему дали. Я принёс. — Правда? — она протянула руку за листками и, быстро пробежав глазами, сунула в одну из карт. — Надеюсь, вы не заглядывали? Удержали любопытство в узде? — Разумеется, доктор Энгл. — О, прошу вас, — женщина махнула рукой и улыбнулась. — Просто Беверли, вы ведь не мой пациент. Да и я, надеюсь, не настолько старше вас, господин Ким. — Тогда просто Намджун, — улыбнулся он в ответ. Она была довольно привлекательной женщиной: не старше сорока, стройная и высокая. Обычно все женщины глядели на Намджуна снизу вверх, но Беверли Энгл могла смотреть ему в глаза прямо, не задирая голову. У неё были чудесные серые глаза с едва заметными морщинками в уголках и копна прямых тёмных волос. Они казались такими тяжёлыми — может, именно поэтому её подбородок чуть поднимался кверху. — Беверли, — Намджун уже собирался уходить, но остановился, взявшись за ручку двери. — Могу я задать один вопрос?