Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

— Беверли, могу я задать один вопрос? — Конечно, — она снова оторвалась от бумаг и указала на небольшой диванчик у стены. — Садитесь. — Я точно не помешаю? Вы, вероятно, очень заняты? — Намджун обвёл взглядом кипы папок. — Садитесь-садитесь, мне полезно дать глазам отдохнуть. Намджун устроился на диванчике, а Беверли отвернулась от стола так, что теперь они оказались друг напротив друга. Доктор закинула ногу на ногу, туфля тут же соскользнула с той, что оказалась сверху, закачалась на кончиках пальцев. Взгляд Намджуна невольно скользнул по голой лодыжке и подъёму стопы. — Простите, — Беверли покраснела, хотя Ким был почти уверен в намеренной провокации. Она его проверяет? Но зачем? В чём суть этой проверки? Он нахмурился. Намджуну не нравилось, когда он не понимал, что происходит. — Так что вы хотели спросить? — Я… — Намджун всё ещё изучал её фигуру, не скрытую теперь ни столом, ни свободным халатом. Светло-голубой брючный костюм как нельзя лучше подчёркивал длинные ноги и стройную талию, скрывая почти полное отсутствие груди. Тонкая золотая цепочка спускалась по ключицам и убегала куда-то ниже, делая ложбинку между грудей более волнующей и привлекательной. Хороша, она, несомненно, была очень хороша. Настоящая женщина, которая знает себя и мужчин. — Я могу что-нибудь сделать? Намджун мог сколько угодно любоваться ей, но это вовсе не значило, что он забыл, зачем пришел. — В смысле? — Для Чонгука. Могу ли я что-нибудь для него сделать? Как-то помочь ему выздороветь? Беверли откинулась в кресле, будто отодвинулась от него, и потёрла ладони друг о друга. — Намджун, я не уверена, что могу вам что-то порекомендовать, потому что мы только начали наши сеансы. К тому же ханахаки так мало изучена, что неизвестно, можно ли вообще давать какие-либо рекомендации. Любое наше действие может как навредить, так и помочь. Мы просто бродим в темноте, и, может, все усилия вовсе ничего не значат. — Но должно же быть хоть что-то. Она посмотрела в сторону, размышляя. Намджун терпеливо ждал, ему нужен был хоть какой-то ответ, нужно было делать хоть что-нибудь. — Послушайте, мы знаем, что ханахаки возникает от эмоций, что значит, и лечить её нужно через эмоции. Вероятно, вы могли бы перенаправить его мысли прочь от Тэхёна. У меня есть одна теория… вернее, это просто старая мысль… Хотя забудьте, это совсем ненаучно. — Что вы хотели сказать, Беверли? Вы ведь понимаете, что нужно цепляться за каждую соломинку. Она вздохнула. — Не смейтесь. Я думаю… старую любовь вылечит только новое чувство. — Новое чувство? — задумчиво повторил Намджун. — Чонгука вылечит новая любовь? А что, если он снова заболеет? — Поэтому я говорю, что всё это глупости. Но это ведь ханахаки, — доктор развела руками, — тут случается всякое. Люди вылечиваются от того, что их любовь обретает взаимность, так почему нельзя заменить одну любовь другой? — В любом случае не уверен, что смогу с этим помочь. — Значит, будем просто продолжать терапию. Постарайтесь всё же его отвлечь. Может быть, какое-нибудь хобби? Любимые фильмы или книги? Проследите, чтобы он не запирался в себе, не стоит ему переживать всё это в одиночку. К тому же здесь можно сойти с ума от безделья, — она наклонилась вперёд и прошептала, будто сообщала тайну. — Никто не любит больницы, даже врачи. Намджун усмехнулся, поднимаясь с дивана. — Спасибо, Беверли. Я постараюсь сделать хоть что-то. Чонгук не очень-то откровенен со мной, если он расскажет вам о каком-то желании, то вы…? — Если это не будет противоречить этике, то я вам сообщу. Доверие пациента прежде всего, вы же понимаете? — Разумеется, — кивнул Намджун и собрался уходить, но у самой двери она вдруг снова его окликнула. — Намджун! — Что? — Зачем это вам? — Ким без труда прочёл в её взгляде профессиональный интерес. — Я просто хочу, чтобы он поправился. — Почему? Синдром спасателя? — Называйте как хотите, — он пожал плечами и взялся за дверную ручку. Намджун пришёл, чтобы спросить о Чонгуке, а не для того, чтобы изучали его самого. — Намджун, спасёте, а что дальше? — Что вы имеете в виду? — Нельзя будет просто бросить его, когда ваш долг спасителя будет выполнен. Приучите его к себе, а потом оставите? Это жестоко. — Мы сможем остаться друзьями. — Вы его начальник, какая уж тут дружба? Что, если вам будет неинтересно дальше возиться с ним? Ваша жажда спасения будет удовлетворена, и что дальше? Чонгук не щенок и не игрушка. — Я знаю! — Так что будете делать, Намджун? — Нет у меня никакого комплекса, ясно? — Тогда почему вы злитесь? — Это не так, — раздражённо отозвался он, а Беверли указала на его руку. Пальцы добела сжали ручку двери. Намджун ощутил, что до боли сжимает зубы. Эта женщина больше ни капли ему не нравилась. Слишком уж много она о себе мнит. Она что, Господь Бог, чтобы думать, будто так легко может его прочитать? — Ладно, захотите поговорить, я здесь каждый вечер до семи тридцати. — Спасибо, не стоит, — процедил Намджун сквозь зубы и вышел. Ему хотелось хлопнуть дверью да посильнее, но это показалось ему совсем уж детской выходкой. Ким гневно прошагал по коридору, медсестра на посту не посмела даже попрощаться, такой у него был вид. Намджун уехал в отель, чтобы впервые за несколько недель переночевать в номере, но вместо этого полночи провел в баре. Беверли Энгл всегда гордилась своими терпением и умением находить подход к любым пациентам, но встреча с Мин Юнги слегка пошатнула её веру в собственный профессионализм. За три прошедших сеанса ей так и не удалось разговорить его. Всё, что он делал, это запирался в себе и требовал позвать «настоящего» доктора. Никакие её слова не могли заставить Юнги пересмотреть отношение к терапии. Поэтому пришлось хитрить и действовать через его друга — Хосока. Тот долго извинялся за поведение Мина и уверял доктора Энгл, что отныне Юнги будет паинькой. Беверли верилось в это с трудом, но она не собиралась сдаваться слишком быстро. В конце концов, она здесь именно за тем, чтобы изучать самые разные случаи ханахаки, а Юнги, который так долго сопротивлялся болезни, явно этого заслуживал. — Доброе утро, господин Мин, — Беверли, натянув улыбку, вошла в палату. Юнги устроился в кресле напротив стеклянной двери, выходившей прямо в сад. Он сидел в своей излюбленной позе старика: трость между расставленных коленей, ладони на ручке, а сверху подбородок. Те несколько секунд, пока его мозг не дал сигнал, что пришла доктор и нужно нахмуриться, Юнги выглядел спокойно и умиротворённо. Он смотрел на едва колышущиеся на лёгком ветру еловые лапы и, видимо, думал о чём-то хорошем. — Что же сделало это утро добрым, доктор Энгл? — проворчал Юнги, а Беверли сочла за добрый знак, что он выдал такую длинную фразу. — Разве то, что сегодня не идёт дождь, уже не делает день гораздо лучше, чем обычно? — она опустилась в кресло напротив него и сложила ногу на ногу, хотя обычно не позволяла себе такого при пациентах. — Это всё этот проклятый остров. Что за чёрт дёрнул ваших предков поселиться там, где всё время мокро и холодно? — Кто знает, — она пожала плечами. — Дождь угнетает? — Угнетает, что от этой сырости колено болит сильнее обычного, — Юнги похлопал себя по правой ноге. — А всё, что может предложить больница — инвалидное кресло, будто оно избавит меня от боли. Нет уж, я могу ходить сам, лучше выпишите мне побольше обезболивающих. — Вы же знаете, что и так принимаете слишком много лекарств. Таблетки, угнетающие кормусы, уже слишком подрывают иммунитет. Будет обидно победить ханахаки и подсесть на таблетки, не так ли? — Победить ханахаки? — Юнги хрипло засмеялся, раскашлялся и утёр слюни платком. — Отличная шутка, док. — Вы не верите в лечение? — Я верю в операцию, доктор Энгл. Мне нужно, чтобы вы сказали доктору Кэлагану, что разговоры и анкетки мне не помогут, тогда он назначит операцию. Мне нужно, чтобы хирург просто вырезал всё к чёртовой матери. — Вы не хотите даже попробовать? — Я побывал уже во всех возможных исследовательских центрах и во всех больницах, и никто мне не помог. Мне. Нужна. Операция, — делая ударение на каждом слове, сказал Юнги. Беверли слегка поёжилась под его подавляющим взглядом. Обычно ханахаки размягчала людей, делала их податливыми, склонными к унынию и депрессии. Даже самые храбрые, самые жёсткие походили на испуганных детей. Но не Юнги. Его стальной стержень, оплетённый стеблями хризантем, словно лишь закалился. — Я пробую уже почти два года, и всё как-то не выходит. Так что уж простите, что сомневаюсь в вашей магии. — Почему магии? — спокойно спросила она. — Психиатрия — это наука. Я не пытаюсь вылечить с помощью заговоров, битья в бубен и окуривания. Я пытаюсь выявить внутренние механизмы, которые запускают болезнь. — Получается? — усмехнулся Юнги. — С трудом, ведь вы мне совсем не помогаете. Вы заполнили анкету, которую я оставила в прошлый раз? Юнги кивнул и подал ей пару листков, доктор Энгл пробежала глазами по списку вопросов и задумчиво покачала головой. — Что такое ACE? — он ткнул пальцем в верхнюю строчку. — Понимаю, что название анкеты, но как расшифровывается. — Adverse Childhood Experiences. — С чего вы взяли, что у меня есть Негативный детский опыт? Зачем вообще копаться в моём детстве? — Разве вы не слышали выражение, что все мы родом из детства? — У меня было счастливое детство, так что вам нечего там раскапывать. Мама, папа, я — счастливая семья. Вы не сможете найти причины болезни в моём детстве. Я заболел гораздо позже. — Я вижу, что вы не ответили утвердительно ни на один из вопросов. Похоже, вы счастливчик, у которого было самое нормальное детство. — Именно так. Это как-то ломает вашу систему? — Нет, — доктор покачала головой. — Исследования показывают, что негативный детский опыт всего лишь повышает шансы на развитие болезни, но не является первопричиной. — Может, мне просто не повезло. Так бывает. Люди не болеют раком из-за того, что плохо себя вели. Это не наказание. И это, кстати, самое обидное, — Юнги недовольно скривил губы, словно смотрел на что-то крайне неприятное. — Нет никакой причины, почему именно я или они. Так случилось, вот и всё. А я просто хочу избавиться от этого. — Понимаю, я пытаюсь вам помочь. — Ни черта вы не понимаете, — сквозь зубы процедил Юнги. — Отправьте меня на операцию. Я уже устал от больниц, врачей, новых методик. Никто не сможет меня вылечить. Уж точно не ваша болтовня и участливое покачивание головы. Приберегите это для тех наивных дурачков, у которых ещё осталась надежда. — Вы же понимаете последствия операции? Понимаете, что шанс благополучного исхода всего 35%? — Разумеется… — А что «благополучный исход» в данном случае означает лишь выживание? Вы будете жить, да, но понравится ли вам такая жизнь? Прошедшие операцию становятся склонны к депрессиям, ПТСР, агрессии, аутоагрессии, суицидам и психопатии. Вы это понимаете? — Я прекрасно всё понимаю, — Юнги подался вперёд, заставляя её слегка отклониться. Его лицо искажала гримаса раздражения и боли. — Но я и сейчас не живу. Я мог бы просто выкинуть эти два года на помойку, ясно? Я нихрена не живу, а только ношу это жалкое, болезненное тело от одного эскулапа к другому, чтобы каждый разводил руками да качал головой. — И всё же… — Что?! Что вы хотите придумать на этот раз? — Юнги даже приподнялся в кресле, нависая над ней, подавляя. — Может, мне стоит начать ходить на руках или есть пчёл? Мы досконально разберём каждый день моей жизни? Как ещё вы хотите меня препарировать? Не стесняйтесь, доктор, говорите! — Я не хочу вас препарировать, — она прикоснулась пальцем к брови, выдавая свою взволнованность, но голос оставался таким же ровным, как и прежде. — Я пытаюсь разобраться. Ханахаки не просто бактерия или вирус, которые можно излечить таблетками. Вы бывали на вскрытии умершего от ханахаки? Нет? Конечно, нет. А я — да. Это… необъяснимо. Почему альвеолы в лёгких превращаются в цветки? Из-за любви? Всё дело в ней? Это такое сильно чувство, что оно заставляет тело убивать себя? Я хочу разобраться, господин Мин! — Бля! — Юнги упал обратно в кресло и принялся растирать колено. Он морщился от боли и негромко матерился по-корейски. Доктор Энгл смотрела на него с сочувствием, но не спешила вколоть обезболивающее — шприц на крайний случай болтался на дне кармана. — К тому же неясно, как она даёт такие осложнения… как у вас. Дайте мне время сделать хоть что-нибудь. Если вам не жаль себя, то хотя бы ради остальных. Юнги, поморщившись, поднялся с кресла и прошёл к окну. Он крутанул ручку и распахнул дверь, выходящую в парк. Холодный поток воздуха ворвался в палату, заставив доктора поежиться. Помещение наполнилось запахом елей и сырости. Отчетливее зазвучал свист ветра и щебет птиц. Юнги вдохнул глубоко и тут же закашлялся, согнулся пополам — белые длинные лепестки посыпались на пол. Энгл смотрела на него с интересом, не двигаясь. Мин сгрёб и вышвырнул их за порог. — Сколько… — проскрипел он, — …сколько времени вам нужно? — Я… — в этот момент она на самом деле растерялась. — Год…? — Вы что, шутите? — невесело спросил Юнги. — Думаете, я протяну ещё целый год? Что за нелепые фантазии, доктор? Будьте реалистом. — Тогда полгода. — Месяц. — Вы хотите поторговаться? Четыре месяца минимум. — Шесть недель, а после вы отправите меня на операцию. — Хотя бы три! Господин Мин, подумайте сами, что мы успеем за жалкие шесть недель? — Два месяца, а после вы настоите на том, чтобы Кэлаган назначил мне операцию на ближайшие дни. Идёт? — Так нельзя! Не могу я торговаться за ваше время и за вашу жизнь. — Ваша врачебная этика не позволяет? Она потёрла глаза ладонью. Холодный ветер всё ещё скользил по ногам, мешая ей думать. Никто никогда не сопротивлялся лечению так, как он. Юнги молчал, даже не глядя на неё. Он нашёл глазами Хосока, который заставил его приехать сюда. Тот сидел на лавочке почти у самого фонтана. Конечно, Юнги не мог видеть лица — слишком далеко, но точно знал, что это Хосок. У кого ещё в этом промозглом уголке Англии могла быть такая снежно-белая куртка? Да, это был Хосок. Милый, добрый Хосок, который с самой школы был его лучшим другом. Хосок, который вечно таскался за Юнги, как привязанный. Как бы отвратительно и до болезни, и после ни вёл себя Мин, Хосок всегда оставался рядом. Юнги сжал зубы. Он не ушёл, потому что так и не узнал главного. Все эти два года через всех врачей, все расспросы, осмотры и консультации Юнги пронёс тайну того, кто стал причиной его болезни. Если бы Хосок узнал… Юнги даже думать об этом было страшно. Страшно было не остаться в одиночестве, а навсегда потерять Хосока. Именно его поддержка, его неиссякаемый оптимизм, его забота помогали держаться. Ради него Юнги готов был продолжать дышать, усилием воли заставляя свои слабые никчёмные лёгкие поглощать кислород. — Господин Мин… если я соглашусь, то вы обещаете отвечать на все мои вопросы? Пообещайте, что ничего не будете скрывать. Юнги отвёл взгляд от фигуры в белом и потёр переносицу. Он не спешил с ответом, а доктор не подгоняла его. — Я засужу вас, если хоть слово просочится за пределы этой комнаты. — Я бы не стала… — Никто ничего не узнает кроме вас, договор? — Господин Мин, я и без этого связана врачебной тайной. Что бы вы ни сказали, всё это останется строго между нами. Я хочу помочь, правда. — Мне всё равно, чего вы хотите. Мне нужна только моя операция, и, если я могу получить её только таким способом, придётся потерпеть. — Хорошо, — доктор Энгл склонила голову, как бы смирившись с его упрямством. — Не хотите ещё раз заполнить анкету? Юнги, наконец, отвернулся от окна и неожиданно негромко рассмеялся — она вздрогнула. — Ни к чему. Это правда — у меня было хорошее детство, счастливое. Родители меня любили, никаких разводов, смертей и изнасилований. Всё очень и очень нормально. Мы даже дорогу на красный ни разу не перебегали. — Верю, — доктор Энгл поднялась с кресла и одёрнула халат. — Завтра начнём заново нашу работу. Юнги махнул рукой, как бы говоря: «Валяйте!», и снова отвернулся. К Хосоку направлялся какой-то незнакомец в длинном тёмном пальто. Юнги удивлённо поднял брови, уже не обращая внимания на прощальные слова доктора. — До завтра, господин Мин. — Ага. Несмотря на то, что дождь прекратился ещё вчера, на дорожках были лужицы. У бледного, как яичный белок, солнца, блуждающего за тонкими вуальными облаками, не хватало сил, чтобы их высушить. Только ветер сбрасывал капли с деревьев. Намджун вышел на заднее крыльцо института и закурил. Теперь это было для него редкое удовольствие — внутри нельзя было курить, а выходить на балкон в палате Чонгука он считал неприличным. Не будешь ведь каждый раз спрашивать разрешения у своего же подчиненного? Сегодня Намджуну особенно хотелось затянуться. У Чонгука был плохой день. Он не хотел есть, не хотел спать, не хотел говорить или слушать, только смотрел в стену или плакал, прижимая совсем уже мокрый платок ко рту, и кашлял. Кашлял и кашлял, раздирая гортань до крови, до тошноты, только вот его желудок был совсем пуст. Чонгук давился и задыхался, пока очередная порция желудочного сока стекала в раковину. Намджун не знал, что делать. Как легко было управлять огромной неповоротливой компанией, как легко он следил за каждым её дальним уголком, но не мог справиться с одним единственным человеком. От его слёз внутри у Намджуна всё стягивалось и дрожало, словно кто-то выжимал его кишки, как постиранное бельё. Лишь когда Намджун докурил сигарету почти до середины, внутренности чуть отпустило. Он не волновался, когда встречался с президентом, не нервничал, и когда выступал на международном форуме перед тысячей молодых и не очень бизнесменов, не боялся, когда взбирался на Айленд Пик. Но теперь Намджуна часто била крупная дрожь. Он словно стоял на краю пропасти и собирался прыгнуть, не зная, что ждёт внизу. Может быть, острые скалы, а может, воды. Может, он будет долго истекать кровью или умрёт мгновенно. И почему только у него вдруг такие чувства? «Не пора ли вам отбыть в родные пенаты, любезный?», — спросил Намджун себя. И не ответил. Намджун прикурил ещё одну и сошёл с крыльца. Он шагал вперёд, лавируя между лужами. От хорошего табака воздух, казалось, наполнялся ароматом трав. Ким заметил фигуру в огромной белой куртке задолго до того, как приблизился настолько, чтобы заговорить. Намджун был рад переброситься несколькими фразами на родном языке. После дежурных приветствия и представлений он присел на лавочку рядом с новым знакомым, Чон Хосоком. — Наконец, дождь закончился, — заметил Намджун. — Да, только надолго ли? В Корее, наверное, теплее и не так дождливо. Вот бы слетать хоть на пару дней. — Простите, а вы откуда родом? — неловко спросил он. — А то ваш друг сказал… — Что он сказал? — Хосок вздохнул, явно понимая, что ничего хорошего не услышит. Намджун неловко помялся. — Он сказал, что вы… с севера. — Юнги сказал, что мы из Северной Кореи? — Хосок рассмеялся. — Надеюсь, вы не поверили? — Я? Да нет! Нет, конечно. Какие глупости! — Мы оба родом из Тэгу, там ходили в школу и заканчивали университет. Лет десять назад перебрались в Сеул. Но… теперь уже два года скитаемся по миру от одной больницы к другой. — Так долго… — Да, — Хосок больше не смеялся. — Когда Юнги только заболел, то обратился в местную больницу. Там не было специалистов по ханахаки. Мы поехали в Китай, потом в Израиль, в Индию, в Канаду… А теперь оказались здесь. Могли ещё поехать в Россию, но Юнги сказал, что ни за что не поедет «морозить задницу». Хотя не знаю, что лучше: снег или этот бесконечный дождь. — Улучшения были? — Нет, по большей части он стабилен: ни лучше, ни хуже. Хотя год назад произошло осложнение на колено, с тех пор хромает. Я знаю, что ему очень больно, но он никогда не жалуется. Разве что на лечение… — Вы… как вы это делаете? — Хосок вопросительно вскинул брови, и Намджун пояснил. — Как вы остаётесь с ним всё это время? Как достаёт сил ездить с ним по больницам, бросив нормальную жизнь? — Он мой друг, — просто ответил Хосок. — И у него никого нет, кроме меня. Моя семья всегда была и его семьёй тоже. Его родители развелись и уехали кто куда. Юнги воспитывали бабушка и дедушка. Мы с шести лет с ним не расставались, поэтому я не могу его бросить, не теперь, когда ему нельзя оставаться одному. Он бесится, что я таскаю его по всяким больницам, институтам, исследовательским центрам, но вдруг… вдруг ему всё-таки где-то помогут. Если есть хоть какой-то, самый маленький шанс, то стоит им воспользоваться. — Понимаю, — Намджун задумчиво покачал головой и сказал словно сам себе. — Неужели и правда нет никакого верного лечения? Неужели всё зря? — Не рано ли вы сдаётесь? Вот я не собираюсь терять надежду до самого конца. Всегда, даже в самом конце коридора, где кажется только тупик, может оказаться открытая дверь. Только вот… — Понимаю, — повторил Ким. И правда, всё было ясно и без слов. Они только познакомились, но Намджун уже ощущал странное родство и понимание с этим парнем. Насколько было мало общего у их историй, настолько же они были и похожи. — Моя мама убила бы меня, если бы я посмел оставить его. Иногда я думаю, что она любит Юнги сильнее, чем нас с братом. Мы всегда вместе ездили домой на Чусок. После того, как умерли его бабушка и дедушка, он почти поселился у нас дома. И заболел, кстати, как раз после праздников… — Простите, что заставил вспоминать. — Нет, это вы простите. Я слишком много болтаю, вам, наверное, неинтересно. Всё из-за того, что давно ни с кем не говорил по-корейски вживую. Кроме Юнги, разумеется. Здорово поговорить с тем, кто не врач. Начинаю забывать, что значит вести обычную жизнь, на работу ходить и всё такое… Хосок замолчал и погрустнел, Намджун не торопил его. Их обоих одолевали невесёлые мысли. Намджун не плакал с начальной школы, когда учительница решила, что он списывает, и не дала окончить задание. Но теперь он как будто всё время останавливался на грани, старался не сорваться. Он снова вытащил пачку сигарет. — Вы не против? — Нет-нет, пожалуйста. Я сам бросил только года полтора назад в Индии. В этих больницах вечно нельзя курить. И мне просто надоело бегать, искать какой-нибудь угол, откуда меня не выгонят, — Хосок вдруг усмехнулся. — Мы с Юнги даже курить начинали вместе… Вместе и бросили. — Простите… — Ничего, сам виноват — стал слишком уж чувствительным. А вы курите… — Хосок запрокинул голову, ему тоже было трудно держаться. Слёзы хрустальными озерцами остались на кромке глаз. — Почему так вышло? Все эти доктора и учёные, которых вы посещали, говорили об этом? — В том и дело, что неясно. Казалось бы, подростки вечно влюбляются безответно, страдают, чуть ли не из окон прыгают, но их ханахаки почти не касается. Тогда что за дела со взрослыми? Видели старика из первой палаты? Да ему на вид лет сто, какая уж тут безответная любовь? А вот… — На счёт Чонгука… это мой… — Намджун замялся, не зная, как его охарактеризовать, — друг, который болеет. Доктор Энгл сказала мне постараться его отвлечь, хобби найти или вроде того. Как думаете, поможет? — Кто знает, — пожал плечами Хосок и поёжился. От холодного ветра уши уже побаливали, но он не спешил уходить. Сеанс Юнги наверняка закончился, и теперь он ждёт, чтобы вылить на Хосока весь свой яд. — Юнги продолжает работать, немного, пару-тройку часов в день. Быстро устаёт, но вы и сами понимаете. Может, это и правда помогает ему «держать голову над водой». Знаете, — Хосок повернулся к Намджуну, — если это его радует, то почему бы нет? — Да, лежать весь день, упиваясь своим горем, определённо не полезно, так? — Ага, — Хосок поднялся. — Думаю, мне пора. Но вы обязательно к нам заходите. Приводите своего друга… Пусть детишки немного поиграют вместе. — Хорошо, — рассмеялся Намджун, отвечая поклоном на поклон. — Нам всем нужна группа поддержки. Юнги ненавидит все эти… — Хосок изобразил кавычки пальцами в воздухе, — «дрочильные хороводы», но, я надеюсь, вашей компании будет рад. Запустим их в одну комнату, как котиков, и посмотрим, не подерутся ли. Намджун улыбнулся и кивнул. Хосок помахал на прощание и направился к корпусу. Ким остался докуривать сигарету. До конца сеанса Чонгука оставалось ещё много времени.