Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

— А они неплохо поладили, — заметил Намджун, отпивая из своей чашки. Он и Хосок устроились на креслах у окна в палате Юнги и наблюдали, как сам Мин и Чонгук увлечённо о чём-то говорят. Оба склонились над экраном моноблока, то и дело вырывая друг у друга электронное перо. — Ага, здорово, что кто-то кроме Юнги может проявлять такую же страсть к рисованию, — отозвался негромко Хосок, так чтобы мог слышать только Ким. — Он и дня не может прожить без своих чертежей. Архитектура — и работа, и хобби. Настоящий трудоголик. Глядя на Чонгука и Юнги, сложно было поверить, что они знакомы всего несколько часов. А началось всё с утра, когда Намджун почти насильно притащил Чонгука за собой в палату на первом этаже. Юнги поднял хмурый взгляд от экрана, испещрённого вдоль и поперёк толстыми и тонкими линиями. Намджун ожидал очередной гневной отповеди, а ещё того, что теперь и Хосоку достанется за то, что приглашает незнакомцев. Но строгая линия губ Юнги вдруг смягчилась и уголки чуть дёрнулись вверх. — Здравствуйте, — Чонгук склонился чуть ли не под девяносто градусов и продолжил. — Я — Чон Чонгук из палаты над вами. — Привет, Чон Чонгук, — Юнги развернулся в кресле, а Намджун заметил, как у него за спиной Хосок одобрительно поднял большие пальцы. — Я — Мин Юнги, но ты можешь звать меня хёном. — Приятнопознакомитьсяхён, — единым духом выпалил Чонгук. А Намджун соврал бы, сказав, что то, как быстро Чонгук стал звать этого Юнги хёном, его вовсе не волнует. Что в этом нелюдимом коротышке такого, что Чон сразу его послушался? А теперь они не замолкали уже несколько часов подряд, словно закадычные друзья. А Хосок и Намджун всё пили и пили чай, и Киму начинало казаться, что скоро чай польётся у него из ушей. Время от времени они тоже негромко переговаривались, но совершенно не так увлечённо, как Чон и Мин. Намджун из их горячего разговора понимал лишь, когда Чонгук возмущённо, восхищённо или удивлённо восклицал: «Хён!» — Я рад видеть его таким, — сказал Хосок. — Работа всегда раньше приносила ему радость, но последние полгода он редко брался за новые проекты. — А я надеюсь, что это поддержит и Чонгука тоже. Мои книги и разговоры ему уже надоели. Конечно, он ничего не говорит, не возражает, но я же вижу. Я просто не умею веселить людей. Не представляю, что делать, чтобы он хоть немного вышел из апатии. Намджун никогда не умел веселить никого, кроме себя, разговоры ни о чём его утомляли, вечеринки, где все только пили да танцевали, он ненавидел, считая даром потерянным временем. Удовольствие Намджун находил в работе, в задачах, которые нужно было решить, чем сложнее, тем лучше. Он любил книги, которые заставляли его думать, и искусство, которое заставляло его не слишком тонкие душевные струны трепетать. Намджун редко заводил любовников, потому что все они рано или поздно начинали требовать слишком много внимания, отнимая драгоценные часы от его обожаемой работы. — Может, спросишь у него? — вклинился в его мысли спокойный голос. — Прости, как всегда я думаю о своём. Повтори. Хосок одарил его снисходительной улыбкой, полной понимания. — Говорю, что Чонгук не маленький ребенок, он умеет общаться через рот. Если ты не знаешь, чем его развлечь, то спроси у него. Да, сейчас он в унынии, может, даже в депрессии, но это не значит, что у него атрофировался мозг. Вы можете общаться. — Думаешь, он так прямо мне всё скажет? — Сеансы психотерапии неплохо дрессируют откровенность и умение выражать эмоции словами, так что да, думаю, он вполне способен рассказать тебе о своих желаниях. Намджун снова посмотрел на две тёмные макушки, склонившиеся над экраном, и вздохнул. Если бы ему тоже так легко давалась коммуникация с Чонгуком. Казалось, несколько месяцев назад, когда он только время от времени заглядывал в его обитель — приёмную Ким Тэхёна — их общение было более свободным. Они проводили вместе часы, дни и недели, но словно вращались по разным орбитам, которые никак не пересекались. Чонгук лишь прогонял его, а Намджун всё сильнее чувствовал свою беспомощность, а он к такому не привык. Он должен победить, всегда побеждал и теперь сможет. Если не откроет дверь, то выломает вместе с коробкой. — Я буду больше стараться, — ответил Намджун, ничем не показав своего взрывного темперамента. — Взгляни, как у них обоих глаза горят. Может, рисование и его порадует? Намджун пожал плечами и досадливо поморщился: как это он не заметил? Он такой внимательный, такой умный, когда дело касалось работы, но был совсем беспомощен в чём-то таком простом и понятном всем остальным, как личные отношения. Хотя, мысленно одёрнул Намджун себя, дело не в личных отношениях… Дело только в Чонгуке, который оставался для него «слепым пятном». Намджун не желал копаться с Чонгуком, как делал это с другими людьми, словно учёный — в мозгах лабораторных крыс. — К тому же у него есть мама и папа, наверняка они лучше знают. Ты не пробовал с ними связаться? — Нет, — покачал головой Намджун. — Чонгук запретил. Он не говорит, почему, но не хочет, чтобы они приезжали. Не знаю даже, звонит ли он домой хоть иногда. Хосок задумчиво побарабанил пальцами по краю чашки. Его родители готовы были в любой момент сорваться с места, если только Юнги пожелает. — Неужели его родители не прилетят, если узнают, что он может умереть? — Кто знает, что у них за отношения? Кто бы что ни говорил, но не все родители одинаково хорошие. — Или он не хочет их беспокоить… — Или так, — согласился Намджун и отпил из чашки, поморщился. Зелёный чай простоял слишком долго и теперь отдавал горечью. Хосок отвёл взгляд от идиллической картины внезапного взаимопонимания двух таких разных людей и посмотрел на Намджуна, долго и внимательно. — Что? — вскинул брови тот. — Зачем ты с ним возишься? Разве у тебя нет более важных и интересных дел, чем пытаться придумать, как его развлечь? — Почему все вокруг об этом спрашивают? Не могу я просто хотеть о нём позаботиться? — Он ведь не большой щенок, Намджун, после лечения ты не сможешь забрать его с собой или отдать в добрые руки. Щеночки хотя бы милые и не могут сами о себе позаботиться. — Чонгук тоже милый и не может сам о себе позаботиться. — Я серьёзно, почему именно ты несёшь за него ответственность? У него нет семьи или друзей, которые позаботились бы о нём? Намджун отставил чашку и тоже посмотрел на Хосока, словно хотел сказать всё одним этим взглядом. — Я так хочу, — просто ответил он. — Этого не достаточно? — Это… — отвернулся и вздохнул Хосок, — опасный путь… Он хотел что-то ещё добавить, но Юнги внезапно закашлялся, согнувшись над планшетом. Хосок метнулся к нему, на ходу вытаскивая платок. Он опустился на колени перед Юнги, осторожно поглаживая его по спине. Никто не удивился, что в подставленные ладони Мина нападали длинные белые лепестки, кое-где покрытые красными разводами и каплями. — Всё хорошо, всё хорошо, — негромко увещевал Хосок, вытирая его рот и подбородок. — Ничего, ничего. Воды? Юнги кивнул, и Чон тут же поставил перед ним стакан с трубочкой, а сам в это время выкинул все лепестки в ведро и вытер и ладони Мина тоже. Меньше чем за минуту все следы инцидента исчезли. — Я думаю, на сегодня разговоров достаточно, — строго сказал Хосок, и Чонгук тут же встал, готовый уйти. — Не тебе решать, — прохрипел Юнги. — Я не устал… — Не будь ребёнком — ты знаешь, что быстро утомляешься, а вы и так просидели больше трёх часов. Вам обоим пора отдохнуть. Помнишь, что сказал доктор Кэлаган? Отдых прежде всего. — Хорошо, мамочка… — проворчал Юнги, выключая планшет и нехотя перебираясь на кровать. Намджун тоже поднялся и подхватил пиджак, висящий на спинке стула. — Действительно, пора уходить. Юнги ещё ворчал и капризничал, когда Хосок помогал ему раздеться и накрывал одеялом, но уже еле держал глаза открытыми. Чонгук тоже был вялым, как варёная морковка, когда Намджун, аккуратно поддерживая под локоть, провожал его в палату. Возбуждение и веселье дня схлынули, и теперь ему нестерпимо хотелось спать. — Подремлешь? — мягко поинтересовался Намджун. — До ужина ещё пара часов, успеешь отдохнуть. Чонгук кивнул и даже позволил Киму стащить с себя толстовку и тапочки. Он улёгся в кровати, глядя на серое небо в окне. Тёмные волосы, словно чернила, разлились по белой наволочке. — Не знал, что ты так любишь рисовать, — заметил Намджун, устраиваясь в кресле и включая планшет, чтобы немного поработать в тишине. — Раньше любил, — отозвался Чонгук невнятно. Язык с трудом ворочался во рту. Невозможно было поверить, что несколько месяцев назад он мог не вылезать из офиса по двенадцать часов, спать часов шесть и снова работать. — Давно… в детстве. Я не фанат графики или электронных рисовалок. Люблю чувствовать карандаш или кисть в руке… запах краски… звук грифеля по бумаге… Он не договорил, погрузившись в сон. Намджун водрузил на нос очки, но не открыл в почте пришедший отчёт, а вместо этого полез в Интернет. Он и думать забыл про работу, погрузившись в мир красок, мастихинов, кистей и холстов. Намджун заказал, кажется, целый грузовик всех возможных приспособлений для рисования. Если рисование хоть немного отвлечёт Чонгука, то это стоит всех усилий и всех потраченных денег. Намджун, перешерстив с десяток интернет-магазинов, очнулся почти час спустя, когда на тумбочке у кровати пискнул телефон. Ким посмотрел на мобильник, снял очки и задумчиво погрыз дужку. Лезть в чужую личную жизнь у него привычки не было, но в жизнь Чонгука он уже погрузился по самую макушку, так что и не видно. Собственная одинокая жизнь почему-то вдруг утратила всякую важность. Намджун вздохнул, поднялся и подошёл к кровати. Чонгук мирно спал и дышал почти без хрипа, не кашлял и не сипел. Ким аккуратно поправил одеяло и на несколько секунд его пальцы замерли над чужим плечом. Кожа Чонгука была такой белой и казалась тонкой, как офисная бумага. Намджун видел сетку порванных капилляров у него на лице. Сердце сжималось от жалости. Он осторожно отвёл тёмную прядь с лица Чонгука и погладил прохладную щёку костяшками пальцев. Нельзя. Нельзя было так делать. Он отдёрнул и, прикрыв глаза, посчитал до пяти. Намджун взял с тумбочки телефон и осторожно, замирая, почти не дыша, приложил палец Чонгука к ямке на его тыльной стороне. Мобильный щёлкнул и разблокировался. Намджун поспешно вышел в коридор. Пришедшее сообщение оказалось обычным спамом, но Кима интересовало не это. Он открыл мессенджер и стал листать сообщения. В них не было ничего личного, никаких необычных контактов — стандартная рабочая переписка, которая приостановилась несколько недель назад. Намджуна привлёк только один чат с контактом «Мама». «Привет, малыш, у тебя всё хорошо? Ты так и не приехал на праздник. Хватит вести себя как маленький и сбрасывать мои звонки». «Малыш, Хэсу очень обижен, что ты так и не приехал, чтобы увидеться с Суджон. Она твоя единственная племянница, помнишь? Он простит тебя, если извинишься. Приезжай, мы будем ждать». «Чонгук, ты обещал забрать собаку через неделю! От этой псины повсюду шерсть, я больше не могу прибирать за ней. Если она тебе не нужна, так и скажи, я отвезу её в приют. Ты слишком взрослый, чтобы перекидывать ответственность на родителей». «Перезвони». «Перезвони немедленно! Твоя работа не так важна, как тебе кажется!». «Если ты не ответишь на мой звонок, Чонгук, я пойду на твою работу и потребую, чтобы тебя уволили. Нельзя столько работать, что ты даже не можешь позвонить домой». Сообщений было просто море, на некоторые Чонгук всё же отвечал, но большинство, похоже, просто игнорировал. Намджун пролистал переписку чуть выше и понял, что Чон и до болезни отвечал почти так же: односложно и на каждое десятое сообщение. Намджун вытащил свой телефон и, наплевав на разницу во времени, набрал номер. Через несколько гудков на том конце ответили бодро и деловито, словно в Сеуле стрелки ещё не перешли за полночь. Ким задал несколько вопросов, получил ответы и отключился, не прощаясь. После он сделал ещё звонок своему секретарю, которого точно вытащил из постели, и вернулся в палату. Намджун снова чувствовал себя в своей стихии — решать проблемы было легче, чем пытаться понять, что происходит в голове у Чонгука. Чонгук всё ещё спал, Ким вернул телефон на тумбочку и присел на край кровати. Намджун раньше никогда не думал о смерти. Он не потерял ещё никого из родителей, а бабушки и дедушки умерли задолго до его рождения. А теперь тень смерти неотступно висела над этим зданием и только и ждала, чтобы прибрать кого-нибудь из пациентов. Последние пару недель Намджун просыпался и засыпал только с одной мыслью: пусть это будет не Чонгук. При этом он даже помолиться не мог, потому что всегда верил только в себя. Намджун сжал ладонь в кулак изо всех сил и заставил себя выдохнуть, расслабить пальцы. Затем он быстро, чтобы не сомневаться и не передумать, написал записку для Чонгука и вышел из палаты. Через два часа Ким прибыл в Лондон, а через полутора суток сошёл с трапа на родной корейской земле. С каждым днём становилось всё холоднее, солнце садилось всё раньше, а вставало позже. С моря дул ледяной ветер, заставляя тонкие берёзки гнуться и скрипеть. День ото дня они теряли листья, устилая зелёную траву жёлтым покрывалом. — Я посмотрела вашу анкету, — будто сквозь толщу воды доносился до Чонгука голос Беверли Энгл. Он смотрел в окно и думал, что хорошо бы родиться деревом или травой, чтобы не знать человеческих тревог, чтобы не беспокоиться, не терзать себя бесконечными мыслями. Почему нельзя просто отключить их, чтобы они не мешали? — Мы можем поговорить о том, что с вами произошло? — Почему он уехал? — внезапно спросил Чонгук. Он сидел в кресле, прижав ноги к груди, но тут вдруг вскочил и пересел, повернувшись к Беверли всем телом. — Кто? Намджун? — Да, почему он вдруг уехал? — Разве вы не просили его об этом? — Да, но… — Чонгук отвёл взгляд, потёр лоб ладонью. Беверли что-то записала у себя на планшете. Она не торопила его, молча ожидая того, что он всё же решит сказать. — Он ведь знает, что это… Не всерьёз. Так? На самом деле я не хочу оставаться один. — Не хотите? — Нет. Я всегда был один и привык к этому, но я этого не хотел. Он ведь вернётся? — Он ведь оставил вам записку. — Да, написал, что появились дела в Корее, но постарается вернуться не позже чем через неделю. Но что, если… что, если нет? — Тогда вы можете ему позвонить и спросить, почему он не возвращается. — Он ведь мой начальник, я не могу заставить его вернуться. К тому же Намджун вовсе не обязан сидеть здесь и держать меня за руку. Он не… Мы не в таких отношениях. — Но вы к нему привязались, не так ли? — Я… — Чонгук задумался. — Я к нему привязался? Вы так думаете? Может быть, я просто привык, что он всё время здесь. Сколько бы я ни говорил ему уехать, он не слушал, но вдруг исчез, даже не попрощавшись, ничего не сказал. Почему? — Спросите у Намджуна. Телефонный звонок вас не убьёт. — Нет, ни за что. — Почему? Что вы чувствуете из-за того, что он уехал? Чонгук помолчал, уткнувшись лбом в колени, и еле слышно сказал: — Пустоту… Одиночество… — Вы думаете, что Намджун вас бросил? — Да. — Что он больше не вернётся? — Да. Беверли подвинула к нему коробку с салфетками. Она едва сдерживалась, чтобы не обнять его, потому что Чонгуку нужны были не её объятья. Не её присутствия он желал. — Он ведь не первый, кто вас бросил? Кто это был? — Мама. — Как это произошло? Расскажите мне, что случилось? — Я не хочу, — пробормотал Чонгук, не поднимая головы. Но стена, которую он долгие годы строил в своём сознании, уже начала рушиться. По ней побежали трещины, и воспоминания, словно вода, стали просачиваться. — Если о ней молчать, то травма никуда не исчезнет. Она всё равно останется с вами на всю жизнь. Давайте начнём с простого, хорошо? Сколько вам было лет? — Ч-четырнадцать… — Кто это сделал? Кто изнасиловал вас, Чонгук? — Сводный брат. Сын моего отчима. — Вы рассказывали об этом кому-нибудь? — Нет. — Почему вы не рассказали об этом своей маме или отчиму? — Они были так счастливы. — Какое это имеет значение? — Мама была подавлена после смерти отца, будто потеряла своё место в жизни. Стала невидимкой. Ей очень хотелось снова стать значимой, и отчим ей это дал. Если бы они развелись, то мама снова бы всё потеряла, всё, что её так радовало: друзей, пикники, приёмы, игры в гольф по воскресеньям, благотворительные балы каждую осень и весну и всё такое. Ради неё мне нужно было всего лишь не говорить. Это даже не действие, это отказ от действия. Очень просто. Очень легко. — Рядом не нашлось ни одного взрослого, кто бы мог вас поддержать? — Они бы заставили меня пойти в полицию или рассказать маме… — Вы не жалеете себя? — Что? — Вам совсем не жалко того мальчика, которого изнасиловал брат, и который даже не мог рассказать об этом родителям? — Это было давно. — Но разве ваша мама не должна была вас защитить? Не должна ли она была ценить вашу безопасность и благополучие выше пикников и балов? — Я не знаю, — еле слышно отозвался Чонгук, пряча лицо. Он сжал в кулаках ткань штанов так, что костяшки побелели. Внутри всё колыхалось, как штормовое море. От сдерживаемых слёз болели глаза. — Плачьте, — словно почувствовав что-то, сказала Беверли, — не надо сдерживаться. Вы имеете право на боль. Имеете право злиться. Проявите милосердие к тому мальчику, который потерял отца и которого насиловал брат. К мальчику, который переживал всё это в одиночестве. Чонгук поднял на неё глаза, в которых отражалась невысказанная боль. Он закусывал губу, чтобы не плакать, но всё же не сдержался. Вопль, похожий на крик раненого животного, вырвался изо рта. Слёзы потекли по щекам, Чонгук отчаянно хватал воздух между рыданиями. Всё его тело содрогалось, словно через него пропускали электрический ток. Он упал с кресла на пол и свернулся в комок, не переставая плакать. Дверь приоткрылась, и внутрь заглянула встревоженная медсестра, но Беверли жестом велела ей уйти. — Почему? — сквозь слёзы услышала она. — Почему мама не поняла? Почему не защитила меня? — Чонгук, — позвала Беверли, но он не слышал. Его душили кашель и слёзы. Чонгук словно стремился выплакать всё, что так долго сохранял в своей душе. Внутренняя дамба рухнула, и все печали и боль хлынули наружу. Доктор Энгл снова позвала его по имени, но он только трясся и выл, выл на одной ноте, пока совсем не обессилил. — Чонгук, — Беверли присела на пол рядом с ним и мягко помогла сесть. Она скинула туфли и теперь пальцы её ног касались пальцев его ног, взяла его ладони в свои. — Я здесь с вами, вы не один. Вы больше не один. Вы в безопасности. Вы больше не там, вы здесь, где никто вас не обидит и не причинит вам вреда. Чонгук продолжал всхлипывать, но его больше не трясло. Стягивающая боль внутри понемногу уходила. — Проявите любовь и милосердие к самому себе. Вы больше не брошенный подросток. Вы — человек, достойный любви и принятия, — она мягко гладила его ладони большими пальцами, расправляя их как смятые бумажные листки. — Вы не заслужили эту боль. — Но мои мысли… — Мысли всего лишь мысли, а не действия. О чём бы вы ни мечтали, что бы ни представляли в своей голове, оно всё останется только там. Никто не должен осуждать вас за то, что вы подумали в гневе или печали. Никто, даже вы сами. — Я всегда хотел, чтобы мама оставалась только со мной. Хотел, чтобы отчим и брат исчезли. Я хотел счастья только для себя, а не для неё. — Вы были ребенком, а все дети немного эгоисты. Нельзя получить наказание за мысли. Ваши мысли не оправдание за насилие. Дурные мысли приходят и уходят, они ветер. А травмы остаются. — Я ненавижу его… — Это нормально. Я не буду говорить вам, чтобы вы немедленно простили сводного брата. Это невозможно сделать в одно мгновение. — Я никогда его не прощу. Не смогу забыть то, что он сделал. — Он сделал это только однажды? — Он… — Чонгук вздохнул, его снова немного потряхивало. Беверли чуть надавила на его ладони. — Я здесь, я с вами, Чонгук. Посмотрите вокруг, вернитесь в реальность. Его здесь нет, вы в безопасности. Почувствуйте ступнями пол, каждым пальцем, пяткой. Вы здесь и сейчас. Чувствуете тепло моих рук? — Чонгук кивнул. — Где вы? — В больнице. — Что вы чувствуете? Ваша спина, ваши руки, ноги… — Пол холодный, но мне не холодно, сиденье кресла жёсткое, давит в спину. У вас сильные руки, больно в некоторых точках. Беверли ослабила хватку, переместила пальцы на тыльные стороны его ладоней. — Хорошо, готовы продолжать? — он снова кивнул. — Это было лишь однажды? — Нет. Он считал, что периодически нужно «обновлять воспоминания». Словно я и правда мог что-то забыть… Когда мы только начинали жить вместе, я хотел подружиться. Думал, что здорово будет иметь старшего брата. Оказалось, он тоже хотел иметь брата, но в другом ключе, — Чонгук нервно хихикнул, а из глаз снова потекли слёзы. — Вы искали у него защиты и понимания, а получили совсем не это. — Я думал, мы сможем стать настоящими братьями. Его отец был не слишком заинтересован в нас обоих, но я думал, что хотя бы брат будет со мной. — Что вы чувствовали в тот момент, кроме физической боли? — Предательство. — Брата? Или матери? — Всех. Даже отец предал меня… Понимаю, что он не хотел умирать. Но всё же оставил нас. Если бы он только не ушел… Я остался в одиночестве, когда он умер, и с тех пор я один. Всегда. — Поэтому вы думаете, что Намджун не вернётся? Чонгук горько усмехнулся. — С чего бы ему возвращаться, ведь я сам столько раз говорил ему: «уйди»? Я знаю, что один и всегда буду один. Никому не нужен мой эмоциональный багаж… Может, и хорошо, что мне недолго осталось. — Вы не хотите жить? — Я не знаю. — Правда не знаете или боитесь сказать «да»? Чонгук только молча отвёл взгляд. Казалось, её светлые глаза могли пройти сквозь его зрачки и заглянуть в самое нутро, увидеть и услышать все его мысли. И не только прочитать их, но и заставить течь в ином направлении. Беверли тоже перестала на него смотреть, будто отпустила с поводка. Она вернулась в кресло. — Ну хорошо, давайте на сегодня закончим. У меня есть для вас домашнее задание. Чонгук слабо улыбнулся, рукавом стирая слёзы со щёк. Он шумно высморкался. — Вся ваша боль — она не уйдет за раз или за два. У нас впереди длинный и нелёгкий путь. Я хочу, чтобы вы писали. Каждый раз, когда на вас нахлынут воспоминания, или вам просто станет тяжело, начните писать. Неважно что. Просто пишите то, что придёт в голову. Эти записи не для меня, они для вас. Отдайте бумаге свою боль. Хорошо? Беверли протянула ему блокнот и ручку, которые приготовила заранее. — Да, доктор. — Чонгук, я рада, что мы смогли об этом поговорить. Спасибо, что не стали закрываться. Вы очень храбрый. — Я? Нет… — Не жалейте о том, что рассказали мне. Всё останется в этих стенах. Никто ни о чём не узнает, пока вы этого не захотите. — Ладно, — Чонгук обнял себя руками за плечи. — Намджун вернётся. Уверена, он не такой человек, чтобы оставить вас на полпути. — Вы не можете знать наверняка. — Да, я не могу. Но разве что-то может помешать нам верить? Верите мне? Чонгук снова улыбнулся, прижимая блокнот к груди. — Я постараюсь. Было около восьми утра, когда Намджун пересёк холл жилого дома и обратился к консьержу за стойкой. Всё вокруг говорило о богатстве, но не вычурном и пошлом, а благородном, исполненном тайного превосходства: белые гранитные полы, такого же цвета стены, вечно зелёные растения в плетеных кадках. Никаких чёрных колонн и золотых вензелей. После коротких переговоров и звонка по внутренней линии он получил разрешение подняться. Лифт вознёс его высоко-высоко над остальным миром, словно бы намекая на то, что все проблемы простых смертных остаются там, рядом с серым асфальтом и жёлтыми листьями. На этаже располагалось всего две квартиры, Намджун без колебаний пошёл налево. Дверь распахнулась ему навстречу. — Ты вообще когда-нибудь спишь?