Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Её цвета — охровые, кремовые и жёлтые — аккуратно ложились на лист. Беличья кисточка легко клала мазок за мазком на лист акварельной бумаги. Чонгук на минуту остановился, и Габриель, до этого сидевшая прямо и неподвижно, чуть расслабилась. — Оппа, а давно вы рисуете? — спросила она. С утра Намджуну доставили несколько крупных и россыпь мелких коробочек. Ему пришлось несколько раз спускаться к выходу и обратно, чтобы перенести все посылки в палату. После Ким торжественно раскинул руки и велел Чонгуку распаковывать подарки. В коробках оказалось всё, что только возможно для рисования: мольберт, холсты, пачки акварельной бумаги, масляные краски, акриловые, акварель, наборы карандашей и угля, кисти и мастихины, бутыли с растворителем. Чонгук пропустил завтрак, сидя на полу в окружении коробок и коробочек и перебирая покупки. На некоторое время он просто онемел, не зная, как сказать хотя бы просто: «Спасибо». А Намджун, на которого ему было страшно и стыдно смотреть из-за вчерашнего приступа, только мягко улыбался. Осознание и стыд накрыли Чонгука полностью, только когда он устроился в свежей постели, а Ким читал, устроившись на софе. Намджун не выразил своего отвращения ни словом, ни взглядом, но Чонгук и сам понимал, насколько неприятная вышла сцена. Удивительно, как он вообще мог оставаться рядом с таким отвратительным существом, в которое превратился бывший секретарь Чон. Чонгук сидел перед пустым листом, пришпиленным к мольберту, и размышлял, чем он хочет заполнить белизну, когда в палату заглянула Габби. — О боже! У вас собака? — воскликнула она так, словно не видела никаких животных по меньшей мере год. — Какая хорошенькая! — Это Чатни, — представил Чонгук, пока собака обнюхивала девичьи руки. А затем, видимо, сочтя её своей, радостно гавкнула и лизнула щёку. — Хорошая девочка! Хорошая! — Габби, опустившись на колени, потрепала её по шее. — А что это за порода? — Бордер-колли. Пастушья собака. Вдоволь натискав Чатни, Габби предложила их обеих в качестве моделей, а Чон не стал возражать. Девушка изгнала Намджуна на его кушетку, а сама заняла кресло так, чтобы свет из окна падал сверху и сбоку. Чатни послушно устроилась рядом, позволив девушке положить руку себе на голову. — Так что? Давно? — Рисовал в студенчестве… — вытирая кисть, отозвался Чонгук. Его мысли сделали большой крюк и снова вернулись к наброску. — Даже учился, но бросил, когда уехал на стажировку в Гонконг. — Гонконг? Здорово! — Габби восторженно всплеснула руками и хотела поменять позу, но Чонгук погрозил пальцем. Девушка снова замерла, только глаза блестели озорством. Чон посмотрел внимательно, прищурившись, стараясь уловить и запечатлеть этот блеск на картине. — А я никуда дальше Европы не уезжала. — Зато я не был в Европе, а вы, хён? Намджун оторвался от планшета, стрёкот клавиатуры стих. Стёкла очков блеснули голубым и зелёным, Чонгук еле заметно передёрнул плечами — странное щекочущее ощущение пробежало по позвоночнику. — Только по работе, так что это нельзя назвать полноценными визитами. Времени ходить по музеям не было. Что бы тебе хотелось увидеть? — Колизей, — не раздумывая, ответил Чонгук и разорвал зрительный контакт. Кисть вновь заскользила по бумаге. Акварель как нельзя лучше подходила для нежных черт лица Габриель. Чонгук лёгким движением наметил тонкие пальчики, касающиеся щеки. Чонгук всей кожей ощущал взгляд Намджуна, следящий за каждым его движением. К щекам прилила горячая краска, и он поспешно спрятался за мольбертом, оставив Намджуну лишь кусочек рукава да локоть. — Там я не была, — задумчиво сказала Габби. — Ещё успеешь, — сказал Намджун, возвращаясь к работе. — Может быть… — протянула она и добавила с грустной улыбкой. — Нужно ведь сохранять позитивный настрой, так? Чонгук пожал плечами, добавляя белого золота в её волосы и кармина на губы. — Только это тяжело, — Габби на секунду прикрыла глаза. — Доктор Энгл говорит, что не нужно опускать руки, что всегда есть шанс. Вы в это верите, Чонгук? У нас правда есть ещё шанс? — Думаю, пока сердце бьётся, ещё можно побороться. Ты совсем не чувствуешь себя лучше? У тебя ведь новый курс таблеток? — От этих новых лекарств я не чувствую вообще ничего, — Габби потёрла висок. — Я не понимаю, что чувствую, как будто под наркозом. — Доктор Энгл об этом знает? — Да. Она была против таких сильных средств, но их прописал доктор Пирст. Он говорит, что я давно не показываю положительной динамики, поэтому нужны такие сильные лекарства. Через пару недель курс кончится, надеюсь, тогда смогу перейти на что-то полегче. Она не успела ничего добавить, как дверь, не скрипнув, приоткрылась. — Привет, а что у вас тут за клуб любителей живописи? — Юнги, выглядевший бледнее обычного, тяжело опёрся на косяк плечом. — Не зря я отказался селиться на втором этаже. Уже бы помер, если бы пришлось каждый день так бегать. — Хён, — Чонгук отложил кисть и поспешил его поддержать. — Зачем же было сюда идти? Мы бы сами спустились. — Ага, дождёшься от вас, — проворчал Юнги и посмотрел так, что Чонгук тут же убрал руки. Вместо этого он развернул к Мину кресло. Юнги, припадая на правую ногу, доковылял и плюхнулся на сидение. Вытянув больную ногу, он наконец расслабился. — Привет, Cookie Monster, — Юнги чуть улыбнулся Габби, а она рассмеялась и перегнулась через подлокотник, чтобы легонько сжать его руку. — Ты тоже здесь? — Ага, Чонгук рисует мой портрет. — Пока только набросок, — поспешил объяснить Чонгук, возвращаясь к мольберту. — Хочу разложить цвета, а потом написать маслом. — Ого, — Юнги покосился на Намджуна. — Кто-то проявил щедрость, да? Намджун ничего не сказал, только отложил планшет и принялся хлопать себя по карманам. — Сигареты на балконе, — прошелестел Чонгук, чувствуя, как жар пополз по шее. — Вы утром выходили, помните? — Ты ведь ещё спал, — удивлённо поднял брови Намджун. Он потянул балконную дверь на себя, в палату ворвался студёный зимний ветер. Габби невольно поёжилась, обнимая себя руками. — Ну… вам так показалось. Намджун хмыкнул, набросил на плечи пуховик и прикрыл за собой дверь. — Я чего-то не знаю? — Юнги чуть прищурился и будто ощупал взглядом фигуру Чонгука. — Что? — пламя поднялось выше и зажгло на его меловых щеках красные некрасивые пятна. — О чём ты? Всё как всегда, хён. — Ну да, — легко согласился Мин. — А вы знали, что морские коньки — хищники? Чонгук, всё ещё сгорающий от неловкости, уткнулся обратно в набросок. Краем глаза он мог видеть силуэт Намджуна, который прикуривал сигарету, опёршись спиной о низкую оградку балкона. Он втянул щёки, как рыбка, делая первую самую глубокую затяжку. Ким не знал, что Чонгук выучил уже весь его ритуал, потому что ночами всегда просыпался, когда он длинно вздыхал и поднимался с кушетки. Тусклый жёлтый свет на балконе зажигался по датчику движения, и его хватало, чтобы сквозь ресницы наблюдать за Намджуном. Ночами он казался серьёзнее и печальнее. Днём, ловя взгляд Чонгука, Намджун неизменно растягивал губы в улыбке, а по ночам затягивался, вздыхал и тёр большим пальцем потрескавшуюся от мороза нижнюю губу. Чонгук не мог угадать, о чём он думает. О том, как бы скорее вернуться в Сеул? Кто его там ждёт? Работа? Или подружка? Может, он думал о том, что зря во всё это ввязался, а теперь стыдно будет отступать? Сигарета дотлела почти до середины, а Намджун так и не нашёл покоя. Он смотрел сквозь мутное от долгих дождей и снега стекло в палату и думал о словах парня из бара и о том, в чём обвиняла его доктор Энгл. «Любовь, да?» — звучало у него в голове. Ему казалось, что «любовь» слишком сильное слово, чтобы просто так им разбрасываться. Намджун готов был признаться себе, что испытывает к Чонгуку некие чувства, сильнее, чем дружеские. Но любовь… Эти трое внутри влюблены, но что хорошего им принесла любовь? Страдания? Боль… возможно, смерть. Намджун затушил сигарету о перила и кинул бычок в маленькое пластиковое ведёрко, полное воды. Когда он вошёл в палату, Юнги окинул его быстрым взглядом и сказал: — С возвращением. Ждали только тебя. — Зачем? — Намджун сел обратно на свою кушетку и положил локти на колени. — Я… — Юнги начал так, что все в комнате обернулись к нему. — Я притащился сюда не просто так. Не стал бы я забираться на второй этаж ради развлечения. Результаты моих последних анализов… не очень хорошие. Повисло напряжённое молчание. Чонгук кинул испуганный взгляд на Намджуна, тот вернул взгляд, пожал плечами. Габриель замерла в кресле, тонкие пальчики сжали подлокотники. — Больше не имеет смысла тянуть, — произнёс Юнги, каждое слово падало тяжело, как гиря. — Мне сделают операцию до Нового года. — Хён… — начал Чонгук, но Мин остановил его жестом. — Надежда всегда была слабой. Я с самого начала знал, что беседы и ведение дневничков мне не помогут. Я ехал сюда за операцией и получу её. — Господин Юнги, — Габби сбилась на официальный тон, — вы же понимаете, что операция всё изменит. Я видела, какими после неё становятся. Как будто… как будто так и не отходят от наркоза. Замороженные. — Зато я буду жить. 35% всё ещё больше, чем ноль, Cookie Monster. Пусть я проживу, как некоторые говорят, с «половиной сердца», но это хоть какая-то жизнь. Не хочу превратиться в клумбу и задохнуться от собственных дурацких чувств. — Если это твоё решение… — начал Намджун, разглядывая собственные переплетённые пальцы, но Габриель его перебила. — Что, если вы никогда не сможете никого полюбить больше, господин Юнги? — её голос звенел от возмущения, она сжала руку в маленький кулачок. — Я думаю, — мягко ответил Мин, словно стремясь утешить девушку. — Я думаю, Габби, есть в жизни и другие вещи, помимо любви. У меня всегда будет моя работа, которая мне, кстати, очень нравится, мои друзья. Возможно, через десять лет для меня настоящим счастьем будет покорить Эверест, но если я умру сейчас… Я точно знаю, что мне уже ничего не поможет. — Но… ваша любовь?! — Габби, я должен быть разумным. Не всё в мире подчиняется любви, есть и другие более важные вещи. — Неправда! — горячо выкрикнула она, тонкие светлые брови дрожали. — Вы не сможете всю жизнь быть один! Хотите умереть старым и одиноким? — Я очень надеюсь умереть старым, а насчёт одиночества ты не права, — Чонгук ещё ни разу не слышал, чтобы Юнги говорил с такой добротой и терпением, словно родитель, утешающий совсем ещё малыша. — У меня есть семья, у меня есть Хосок. Я знаю его почти тридцать лет и надеюсь, что мы проведём рядом друг с другом ещё тридцать или больше. — Но это не то же самое! Вы что, не понимаете?! Как же… как же любовь, господин Юнги? — Габби, у меня нет другого выхода, и совсем не остаётся времени. — Есть! Взаимность! Взаимность вам поможет! Вы излечитесь, если тот человек вам ответит. Шанс всегда есть, почему вы не хотите им воспользоваться? Юнги только покачал головой, Габриель посмотрела на Чонгука, затем на Намджуна в поисках поддержки, но оба молчали. Чон пожал плечами, как бы говоря, что тут уже ничего не сделаешь, а Ким вернулся к своей работе. Она вздохнула и, закусив губу от обиды, уставилась в окно. Чонгук очень хотел бы её поддержать, но понимал, что благополучие Юнги гораздо важнее призрачной надежды на взаимную любовь или чудесное исцеление. — Хён, — негромко позвал он. — Это очень храброе решение. Мы все суём голову в песок, ожидая, что проблема решится как-нибудь сама собой. Только ты берёшь всё в свои руки. — Я решил давным-давно, терапия была лишь препятствием на пути. Юнги тяжело поднялся и с трудом сделал два шага к креслу Габби. Опираясь на трость, он наклонился к ней и что-то шепнул на ухо, девушка лишь дёрнула плечом. Юнги сказал что-то ещё, и Габриель, тихо всхлипнув, уткнулась лбом ему в живот. Юнги покачнулся, но устоял. — Ну что ты, honey-bunny, — Юнги погладил светлые кудряшки. — Обещаю остаться прежним после операции. Я же тебя не забуду и никуда не дернусь, только засну и проснусь совсем-совсем здоровым. Поэтому и ты поправляйся, kitten. Габриель замотала головой и глухо прорыдала ему в свитер: — Что, если нет? Может, всё-таки не надо?! Господин Юнги, пожалуйста! — Ничего со мной не случится, — произнёс он, морщась от подступающей боли. — Габби, — позвал Чонгук, стараясь её отвлечь. Девушка обратила к нему покрасневшее заплаканное лицо. — Ты всех расспрашиваешь, из-за кого они заболели, но сама ни разу не рассказывала. — Да просто не спрашивал никто. Вам интересно, оппа? — Чонгук кивнул. — Кхм… Ладно, расскажу, но не думайте, что не поняла, что вы просто меня отвлекаете. Габби отпустила Юнги, и он почти упал обратно в кресло, послав благодарный взгляд Чонгуку. — Он — моя первая любовь… Которая почему-то не прошла через полгода, а решила меня убить. Его зовут Даниэль… ему двадцать три… Её взгляд расфокусировался, Габби уплыла в своих мыслях далеко-далеко от больницы, куда-то на свою родину. Она улыбнулась рассеянной мечтательной улыбкой. — Мы познакомились больше года назад. Саша, моя старшая сестра, взяла меня с собой на концерт в студенческом городке. Тогда я и увидела его впервые… её парня. Ага, Даниэль — парень мой старшей сестры. Сашу вызвали на работу, а он повёл меня домой… Клавиатура снова перестала щёлкать, и Чонгук, не отрывавший глаз от девушки, понял, что Намджун тоже отвлёкся. Маленький рот Габби продолжал неестественно широко улыбаться, но большие светлые глаза наполнились слезами. — Даниэль с первой минуты показался мне самым красивым парнем в мире… Мы шли рядом, было уже совсем темно и страшно. Он, наверное, понял, что я боюсь, потому что заговорил первым… шутил, рассказывал что-то. Я не заметила, как мы уже пришли… А мне бы хотелось так и шагать рядом с ним, слушать, смотреть, как тлеет сигарета в его пальцах… или на татуировку на шее. Габби запрокинула голову, будто пыталась загнать слёзы обратно в железы. Чатни положила морду ей на колено, и девушка рассеянно погладила мягкие уши. — Простите за эти сопли, — сказала она хрипло и кашлянула. — Я давно никому об этом не рассказывала. Думаю о нём всё время, но стараюсь молчать… хотя слова сами иногда лезут наружу. А вам не хочется приплетать Тэхёна в каждый разговор? Чонгук открыл рот, чтобы ответить, но вдруг поймал себя на том, что не думал о Тэхёне уже сорок пять часов. С тех пор, как Намджун вернулся. — Эм… — он бросил быстрый взгляд на президента. — Пожалуй… — Вот и я так же, — ответила Габби и вытащила платок. Она закашлялась, но это было уже так привычно в этих стенах, что Чонгук просто ждал. Ничуть не стесняясь, Габриель вытащила изо рта пару крупных белых лепестков. — Как только вспоминаю про Даниэля, тут же приступ. Но я не могу о нём не думать. Думаю и кашляю, кашляю и думаю — замкнутый круг. Чонгук и Юнги обменялись взглядами, полными одинакового понимания, а последний пробормотал себе под нос так, что никто и не услышал: — У акул есть веки, но они ими не пользуются. — А потом он позвал Сашу замуж… Всё к этому шло, но я на что-то надеялась. А на свадьбе поняла, что всё… Лепестки посыпались прямо на церемонии. Мама увидела сразу, хорошо, что сестра не заметила, не хотелось портить ей свадьбу. А потом были всякие обследования, больницы и всё такое, ну вы и сами знаете… — под конец её голос совсем затих, и Чонгук прочитал последние слова по губам. В этот момент Габби казалась старше своих лет, такая задумчивая и немного печальная. Юнги больше не вставал, чтобы утешить её. Чонгук ничего не сказал. Как они, оба такие же умирающие от безответной любви, могли её утешить? Не было в мире слов, которые ещё не говорили ей врачи, родители, психологи и друзья. — Твоя мама знает о Даниэле? — вдруг подал голос Намджун, показавшийся особенно грубым в наступившей тишине. Его тёмные глаза казались ледяными за голубоватыми линзами очков. — Да, — просто ответила Габби. — Я бы не смогла этого от неё скрыть. Только попросила не говорить Саше. Она и Дени знают, что я болею, только мама им говорит, что это… что-то про проблемы с периферийной нервной системой. — Так это его она грозилась убить? Габби вздохнула и повернулась к Намджуну. — Ради меня может и убила бы. А вы…? — в её голосе проскользнуло лукавство. — Убьёте ради любимого? Чонгук заметил, как плечи Намджуна слегка напряглись, он сжал ладонь в кулак, но через секунду уже расслабился и растянул губы в лёгкой улыбке. — Если бы он этого захотел. А если я просто убью его любимого, разве он захочет жить? Что, если он уже никогда не сможет прийти в себя? Что, если всю жизнь будет винить меня в своём несчастье? Я такого не хочу. И у меня нет никакого права решать. Габби не успела ответить, дверь снова распахнулась. Чонгук подумал, что сегодня у него в палате необычайно людно. Оказалось, что Хосок, как настоящая нянька, пришёл забрать Юнги. Чатни пожелала познакомиться и с ним, а после положенного обнюхивания и облизывания, Хосок помог Юнги подняться и повёл к выходу. Габби тоже сказала, что ей пора, и палата резко опустела. — Габби, — госпожа Мартен, мама девушки, появилась в коридоре так внезапно, будто всё это время подслушивала под дверью. Она коротко поздоровалась с Юнги и Хосоком и скорее забрала дочь в палату. — Зачем ты ушла так надолго? — долетели слова, впопыхах ни мать, ни дочь не удосужились плотно прикрыть дверь. — Я была в соседней комнате, мам, — возмутилась Габби. Хосок потянул Юнги по коридору, но тот лишь покачал головой, заработав укоризненный взгляд. — Ты проводишь с ними слишком много времени. Они все молодые мужчины, к тому же иностранцы. Кто знает, что у них на уме? — Мама! — возмутилась девушка. — Они болеют, как и я. Что, по-твоему, может быть у них на уме? Как не умереть? — Они азиаты… Юнги усмехнулся, а Хосок только чуть поджал губы. — А это уже расизм! С кем ещё мне тут разговаривать? С господином Холуовордом? Мне интересно с Чонгуком, с ним и господином Намджуном я хотя бы ненадолго забываю, где я. Они нормальные, понимаешь? И я с ними становлюсь нормальной, обычной, никто не трясётся надо мной, будто я готовлюсь развалиться прямо на месте. — Габби, я ведь забочусь о тебе! — увещевала мать. — К тому же у тебя всё ещё есть друзья. — Конечно, есть, — саркастично отозвалась девушка. — Но меня уже тошнит от их сочувствия! «Как ты, Габби? Идёшь на поправку?» Нет! Не иду! Скорее всего, я умру и точка. Я не выздоровею! — Не говори так, Габби, — в голосе женщины послышался испуг, словно слова Габриель могли накликать и без того витающую над зданием старуху с косой. — Почему?! Это ведь правда, мама! Я… — она сорвалась на полувсхлип-полувздох. — Я умру… И мне так страшно, мама! Хосок невольно вцепился в предплечье Юнги, услышав сдавленные рыдания Габриель. Мин опустил глаза к полу и крепче сжал рукоять трости, словно она была его единственной опорой. — Ты не понимаешь, — сквозь слёзы говорила Габби, слова сталкивались у неё во рту, наскакивали друг на друга. — Ты… я… что делать? Разве можно что-то сделать?! Я не хочу умирать, ма… Но терапия не… и таблетки тоже не помогают. Приступы чаще… Кровь… по утрам… на подушке… А я уже не чувствую! Хочу, чтобы всё это закончилось! — Габби! — воскликнула госпожа Мартен и тоже громко шмыгнула носом. — Я не хочу умирать, но не вижу выхода. Все говорят, что даже сейчас есть надежда, но… Нет никакой надежды. Может, Бог наказывает меня… Может, это всё случайность… Я… я… — она снова заплакала. — Мне страшно… ужасно страшно, что в моей жизни не будет больше ничего, кроме больницы. — Габби, мы можем назначить операцию, тебе ведь уже больше четырнадцати. Подумай, институт — лучшее место, чтобы… — Нет! Ты давным-давно сказала, что это будет моё решение, ма… И я говорю: нет. Даниэль… — Даниэль даже не знает о твоей болезни! Но поверь, он пожелал бы тебе жить. Ему не нужна твоя верность, Габби! Вспомни сказку о Русалочке и пойми, что твоя жертва ничего не даст. Ты только разобьёшь мне сердце. — Мама… что бы я ни делала, он всегда со мной, пойми. Мне больно, но, кажется, что без этой боли жизнь вовсе не имеет смысла… Я думаю только о нём, и каждый вдох делаю только для того, чтобы иметь возможность ещё немного… хотя бы несколько секунд любить его. Я эгоистка, да? — Солнце… — Знаю, что я эгоистка, но правда… Это чувство поглощает меня. Никто не произнёс больше ни слова, слышались только глухие всхлипы. Хосок осторожно тронул Юнги, а тот дёрнул плечом, сбрасывая его руку. — Пойдём, — еле слышно сказал Юнги и, не дожидаясь ответа, побрёл по коридору, сильнее обычного припадая на правую ногу. Дышать тоже было тяжело, вялые лёгкие едва расправлялись, принимая лишь треть положенного кислорода. — Тебе тоже… страшно? — то ли спросил, то ли констатировал Хосок. Он заложил руки за спину, словно стараясь продемонстрировать, сколько свободы даёт Юнги. — Смерть стала слишком реальной, — коротко отозвался Юнги, не было сил, чтобы идти и говорить одновременно. На лбу выступила холодная испарина, а колено, наоборот, запылало от боли. — И для меня, — сказал Хосок, Мин только вопросительно вскинул брови. — Я же не слепой, вижу, что тебе становится хуже. Мне кажется, здесь только одному человеку становится лучше, и это не ты. — Знаю. — Думаешь, у Энгл реально что-то получится? — Не поверишь, но я очень… — Юнги остановился перед лестницей, чтобы отдышаться, — …на это надеюсь. — Тебе нужен кислородный баллон. — Не хочу. — Не время для капризов, Юнги, если так продолжится и дальше, то ты начнёшь терять сознание. Однажды просто свалишься где-нибудь и сломаешь себе шею. — У меня есть отличная нянька, — усмехнулся Мин и стал медленно спускаться по ступенькам. Хосок шёл рядом, готовый в любой момент подставить руку или поддержать его. Они медленно добрались до низа, Юнги снова остановился и посмотрел на Хосока серьёзно. — Я обычно этого не говорю, но… Спасибо. Правда, спасибо, что нянчишься со мной. — Глупости, для чего ещё нужны друзья. — Никто другой не стал бы мотаться со мной по всему свету в поисках лекарства, которое, может, и не существует вовсе. Юнги остановился, опёрся на трость одной рукой, а другой вдруг притянул Хосока к себе. Тот замер, не делая попыток ответить на объятие. — Ты чего так дрожишь? — Н-ничего, — выдавил Чон, обвивая его руками крепче, чем следовало бы. Он даже чуть потянул Юнги на себя и оторвал от пола. Трость оглушительно громко в пустом коридоре встретилась со скучной серой плиткой. В детстве, будучи на целую голову выше Мина, Хосок всё время так делал. Он подхватывал Юнги под мышки и кружился на месте — тонкие бледные ножки, обутые в детские сандалики, болтались, словно две макаронины. Юнги смеялся звонко и беззаботно, а Хосок кружил его, пока голова не шла кругом. — Перестань, я уже давно не маленький, — проворчал Юнги, впрочем, весьма миролюбиво. Он стоял на одной ноге, вторую отставив в сторону, словно собирался пуститься в пляс. Хосок наклонился за его тростью, замешкался и, не поднимая головы, сказал: — Обещай, что останешься прежним. — Сегодня все только этого от меня и хотят. — Юнги. — Сделаю всё, что от меня зависит. Идём, я устал. Кстати, ты знал, что самки морских котиков легко распознают своих детей по голосу и запаху? Благодаря этому они способны узнать друг друга даже спустя годы разлуки.