Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

Позднее зимнее солнце едва поднималось над горизонтом, косые лучи скользили по холмам, укрытым тяжёлым мокрым снегом, чуть просевшим, потому что температура поднялась почти до нуля. Воздух ощущался по-весеннему свежим, но было очевидно, что это лишь обман, ведь на дворе середина декабря. Внезапное потепление вернее было бы назвать последним вздохом ушедшей осени. Намджун, накинув на плечи парку, вышел на балкон и прикурил сигарету. Он не успел сделать и пары затяжек, как дверь приоткрылась и наружу протиснулся Чонгук в весёлой пижаме с белыми барашками на голубом фоне. — Ты что, простудишься! — тут же возмутился Намджун, глядя на его босые ноги. — Прости, забыл достать для тебя тапочки. — Последние пару дней я справлялся сам, — не без гордости откликнулся Чонгук. — Не волнуйтесь, хён, пара минут на снегу меня не убьёт. Он смело шагнул на мягкий, ещё не истоптанный снег, а через секунду зашипел и заплясал с ноги на ногу. Намджун невольно рассмеялся и, забывшись, притянул Чонгука к себе, заставив встать на носки ботинок. — Дурачок, — ласково сказал Ким и замер — прямо перед носом оказались огромные, чуть испуганные глаза Чонгука. Намджун крепко держал его за талию, чувствуя ладонью каждую выступающую косточку. Обычно всё скрывали безразмерные худи и широкие штаны, поэтому он не мог оценить, насколько исхудал больной. Выпирающие рёбра упирались в его грудную клетку, а таз давил на бедро. Сердце так сильно и громко застучало, что Намджуну чудилось отражённое от груди Чонгука эхо. Он шумно сглотнул. В тёмных, почти чёрных, глазах, увидел что-то ещё, кроме испуга, но не успел понять. — Хён, — только сказал Чонгук, в нос ударил приторно-сладкий запах цветов, и Намджун разжал объятия. Чон покачнулся, схватился за ограду. — П-пойду, надену тапки. — И куртку тоже. Когда Чонгук вернулся, на нём уже был тёмный спортивный костюм с капюшоном и привычные пушистые тапочки. На щеке Намджун заметил след от зубной пасты, потянулся стереть, но вовремя остановился. — У тебя тут… — он показал на себе. — Как ты себя чувствуешь? Тошнит? Чонгук стёр пасту и неопределённо пожал плечами. Он боялся думать о том, что сегодня чувствует себя чуть лучше, чем вчера. Что, если это только кажется? Человек обманывает сам себя в 70% случаев. Что, если тесты в конце недели не покажут улучшений? — Уже пару дней не тошнило, только сегодня почему-то… вдруг. Зато совсем без крови, лишь огромная куча лепестков, — медленно проговорил он. — И я лучше стал спать. — Может, это Чатни тебя убаюкивает? Чонгук снова пожал плечами, подумав: «А может, это твоё сопение по ночам действует лучше любой колыбельной». Просыпаясь среди ночи, Чонгук больше не чувствовал этого всепоглощающего оглушительного одиночества. Тихое похрапывание с лёгким присвистом напоминало, что он не один. Раньше, лёжа в темноте, он воображал, что вокруг лишь бескрайний холодный космос, такой старый, что все звёзды давно погасли, не осталось никого, кроме него. Чонгук не успел додумать, когда на его плечи опустилась парка, тяжёлая и тёплая, как руки самого Намджуна. Он словно вновь очутился в объятиях президента. — Сказал же, надень куртку. — Я совсем не замёрз, — Чонгук плотнее запахнул парку, уткнулся носом в поднятый ворот, вдохнул запах дорогого сложного парфюма и табака. — Вы слишком много курите, хён. Намджун затушил сигарету, которую только что прикурил. — Думаешь? — Вам тоже стоит позаботиться о своём здоровье. Вы ведь бегаете по утрам, а курение плохо для лёгких. — Я давно не бегал, — со странной интонацией ответил Намджун. — Здесь слишком холодно. — И сегодня тоже? Может, мы сможем немного пробежаться? — Ты уверен? — Как никогда, хён. Намджун быстро переоделся, они натянули кроссовки и взяли Чатни на поводок. Ночная медсестра, чуть поворчав, отперла выход в парк. Снаружи прохладный ветер тут же укусил за щёки и разжёг на них румянец. Чонгук, надвинув вязаную шапочку на самые брови и сунув руки в перчатки, вслед за Намджуном стал разминаться. Чатни весело носилась кругами, распугивая птиц и сбивая снег с нижних еловых веток. — Ты точно в порядке? — кажется, в десятый раз спросил Намджун, прижимая пятку к ягодице. — Не беспокойтесь, хён, скажу, как только почувствую себя плохо. Чонгук сделал несколько шагов по расчищенной от снега дорожке, словно пробуя силу собственных ног, несколько раз подпрыгнул и побежал лёгкой трусцой. Намджун быстро его нагнал и пристроился рядом. — Порядок? Чон кивнул, разговаривать он не мог, был слишком занят — дышал полной грудью. Холодный влажный воздух наполнял лёгкие, заставляя их раскрываться во всю ширь. Казалось, что часть застарелого кислорода он привёз ещё из Сеула, и теперь его остатки покидали грудную клетку. Намджун летел рядом легко, совсем не напрягаясь, а Чонгуку казалось, что он заново учится пользоваться ногами. Каждая мышца, каждая жила ныла и жаловалась, непривычно растягиваясь или сжимаясь. Он ощущал себя куском теста, мягким и рыхлым, из которого собираются сделать слишком большую пиццу. Шаг, другой, кроссовки шуршали по мощёной дорожке, огибавшей весь невеликий парк, Чонгук отметил, что лишь полкруга осталось позади, а ноги уже налились тяжестью. Волосы липли к взмокшему лбу, а по спине струился пот. Намджун трусил рядом как ни в чём не бывало, без каких-либо признаков усталости. Чонгук замедлился, впалая грудная клетка тяжело вздымалась и опадала. — Порядок? — снова осведомился Ким и, будто издеваясь, побежал спиной вперёд, подстраиваясь под темп Чона. — Не… не могу больше, — выдохнул Чонгук, споткнувшись и перейдя на шаг. Икры пылали, а колени болели, он уже сотню раз проклял себя за попытку угнаться за Намджуном. Чон сделал ещё несколько шагов и остановился, уперев ладони в колени. Он весь побелел, только на щеках пылали нездоровые красные пятна. — Надо вернуться, — обеспокоенно сказал Намджун и подозвал собаку тонким свистом. Чатни тут же отвлеклась от охоты на толстых голубей, которые лениво клевали семечки, выпавшие из кормушки для синиц. — Я тебя понесу. — Что…? — опешил Чонгук и согнулся в приступе кашля. В глазах потемнело от недостатка кислорода, и Чонгук схватился за Кима. Лепестки посыпались на дорожку, как конфетки из разбитой пиньяты. Чатни обеспокоенно гавкала рядом, а Намджун шикнул на неё и крепко сжал локти Чонгука, не давая упасть. Бледные тонкие пальцы с неожиданной силой вцепились в его руки. Тощее, измождённое тело бесконечную минуту дрожало и корчилось. Наконец, последний лепесток слетел с языка и опустился в разноцветную кучу, Чонгук шумно вдохнул через рот. — Как ты? — Намджун мягко приподнял его голову за подбородок и заглянул в покрасневшие глаза. Чонгук рвано дыхнул на него цветочной сладостью, Ким невольно опустил глаза на рот, сам напоминавший розовый цветочный бутончик, которому ещё только предстоит раскрыться. — Как всегда, — с трудом выдавил Чонгук. — Нечего тут волноваться, просто дурацкие лепестки. — Ну да, конечно, — задумчиво пробормотал Намджун и, прикрыв глаза на долгую секунду, отступил. В следующее мгновение в голосе старшего уже слышалось искреннее беспокойство. — Второй раз за утро. Я всё же… Он не договорил, а уже перекинул руку Чонгука себе через плечо и подхватил его под колени. — Хён! Намджун знал, что Чон сильно исхудал, не мог не замечать сильно выступающих ключиц и скул, тонких, почти прозрачных, запястий и лодыжек, но всё равно удивился, насколько лёгким оказался юноша. Он зашагал к зданию уверенно и спокойно, будто вовсе не замечал никакой ноши. Чонгук сделал ещё попытку освободиться, а потом покорно обвил шею Намджуна руками и затих. Он ощущал себя ребенком, который, заигравшись, заснул на диване, а теперь его несут в кроватку. Мерное покачивание и правда убаюкивало, Чонгук прикрыл глаза, отдаваясь этому чувству защищённости и покоя. В этот момент сердце до краёв наполнялось верой, что всё непременно будет хорошо. Если Намджун так говорит, то так и будет. Чонгук шмыгнул носом. — Что такое? — тут же отреагировал Ким. — Ничего, — пробормотал тот, утыкаясь своему президенту в плечо. Не мог же он честно сказать, что просто расплакался, как сентиментальная девчонка, после первого свидания. На крыльце Намджуну пришлось отпустить его, чтобы открыть дверь. А за порогом, не обратив внимания на удивлённый взгляд медсестры, он вновь подхватил Чонгука на руки и, даже не запыхавшись, преодолел коридор и лестницу. В палате Намджун усадил его на кровать и стянул грязные кроссовки, свои уже оставил у двери. Потом обтёр лапы Чатни, которой совсем не понравилась эта процедура. Чонгук следил за ним, словно впервые замечая всю эту скрупулёзную, но ненавязчивую заботу. — Хён, — позвал он. — М? — Намджун тут же отвлёкся от собаки и повернулся к нему. Чатни воспользовалась шансом и облизала ему уши и шею. — Фу! Фу, перестань! Плохая собака. Чатни радостно гавкнула и затанцевала на месте. Ей нравился этот Большой Человек, который забрал её из огромного дома, который всегда сильно пах чем-то очень сладким, но несъедобным. Там никто не хотел с ней играть, только иногда появлялась девушка с маленьким на руках. Малышка пахла приятно, будто свежеиспечённая булочка, и издавала странные звуки. Девушка смеялась и нежной рукой трепала Чатни по ушам. Несмотря на это, Чатни отчаянно скучала по Хозяину и всё ждала и ждала, когда он за ней вернётся. А его всё не было. Но потом пришёл Большой Человек и забрал её в долгое страшное путешествие. И Хозяин снова оказался рядом. Теперь этот Большой Человек брал Чатни на прогулку по утрам. Ей хотелось выйти на улицу, потому что там было много неповоротливых глупых птиц, но Хозяин оставался в кровати и пахло от него болью и болезнью. Чатни боялась, что однажды они с Большим Человеком вернутся, а Хозяин снова исчезнет. Тогда Большой Человек всегда будет таким же грустным, каким бывает, когда Хозяина нет. Чатни опять попыталась лизнуть Большого Человека, и он снова похвалил её, говоря: «Плохая собака! Плохая!». Она звонко гавкнула — пусть Большой Человек ещё её похвалит, но он уже отвлёкся. — Хён, — повторил Чонгук, сильно сжимая пальцы одной руки в горсти другой. — Что, если мне тоже сделать операцию? — Что? — Намджун от неожиданности, чуть не промахнувшись, сел на край кровати. — Зачем? — Я… — он глубоко и протяжно вздохнул. — Я больше не хочу любить директора Кима. Юнги хён ведь прав: в жизни есть ещё много важных вещей, я точно что-то упускаю. — Если ты больше не хочешь любить его, может, тогда терапия доктора Энгл сработает? — Правда? — Чонгук посмотрел с такой детской надеждой, что захотелось снова его обнять. — Конечно. Разве мы приехали сюда не ради этого? — Разумеется, хён, просто… — он пожевал нижнюю губу, — мне казалось, что ничего не выйдет. Я старался делать, как говорила доктор Энгл, но всё равно не верил, что смогу вылечиться. А теперь… Чонгук снова посмотрел на Намджуна с этим нечитаемым чувством на дне чёрных глаз. Сердце Кима подпрыгнуло и забилось прямо в надключичной ямке. Ударами оно отмеряло секунды молчания. — Что-то внутри меня изменилось, только я не понимаю что. Я… — Чонгук отвёл взгляд, уставился на свои руки и заговорил медленно, подбирая слово за словом. — Я хочу говорить вам правду, хён. Мне всегда хочется говорить с вами откровенно. Мне тяжело и больно любить Тэхёна, мне не нравится всё время думать, где он, что он делает, с кем проводит время и вспоминает ли хоть изредка обо мне. Думает ли он обо мне? Сожалеет ли о том, что я могу умереть? Не хочу больше каждую минуту каждого дня жить только с этими мыслями. Я хочу вернуть самого себя. — Получается? — осторожно спросил Намджун, не понимая, стоит ли вообще что-то говорить или Чонгуку нужен лишь слушатель. — Иногда, — слабо улыбнулся Чонгук. Его рука вдруг проскользила по кровати и накрыла ладонь Намджуна. Кончики пальцев погладили выпирающие костяшки, тыльную строну кисти и косточку на запястье. Намджун застыл, рот удивлённо приоткрылся, но он ничего не стал говорить. — Иногда я совсем о нём не думаю… особенно, когда рисую. Поэтому я подумал... Можно мне написать вас, хён? Такого Намджун точно не ожидал, поэтому, неловко рассмеявшись, сказал: — Если ты так хочешь. Чонгук смущённо заправил чёрные пряди за уши и кивнул. — Хочешь начать прямо сейчас? — ещё один кивок. — Ладно. Куда мне сесть? — На софу, — указал Чонгук и проследовал за Намджуном к дивану. — Обопритесь на спинку? Нет, не так, чуть набок. Руку за голову… нет. Он задумчиво разглядывал Кима минуту, а потом без лишних слов сам придал ему нужную позу. Теперь Намджун, словно римский патриций, полулежал в окружении подушек, закинув одну руку за голову, а другая покоилась на бедре. Чонгук подумал ещё немного, а потом, опустившись на колени, легонько подцепил край кофты Кима и чуть потянул вверх. — Можно? От одного негромкого слова у Намджуна будто что-то взорвалось в голове. И все чувства сошлись в одной точке, бывшей не больше игольного острия. Он, затаив дыхание, кивнул и позволил Чонгуку себя раздеть. Намджун давным-давно распрощался со своей невинностью, но сейчас вновь чувствовал себя девственником. Было нечто возбуждающее в случайных, мимолётных прикосновениях к коже, пока Чонгук расстёгивал на нём толстовку, стягивал футболку. Чужие пальцы будто оставляли на нём ожоги. Чонгук всё ещё стоял на коленях прямо перед ним, и любопытный взгляд его блуждал по бронзовому торсу Намджуна. Тот мог бы лишь чуть податься вперёд и коснуться бледной шеи губами, оставить на нём свою красную метку-укус. Так близко и так далеко, Чонгук здесь, практически в его руках, но всё же принадлежит вовсе не ему. Намджун легко бы подмял под себя это слабое, иссушенное болезнью тело, но зачем, если сердце ему не ответит. От такого не больше радости, чем от секса с резиновой куклой. Намджун опустил голову и вздохнул, когда ему на грудь опустилась прохладная ладошка. — Вы очень красивый, хён. Я и не знал, что одежда только всё портит, — он пальцем проследил очертания грудных мышц, не замечая, что Намджун готов застонать, как перевозбуждённый подросток. Рука переместилась ниже, будто Чонгук желал убедиться, что кубики пресса настоящие. Намджун закрыл глаза и стал мысленно перемножать трёхзначные числа. К одной руке присоединилась вторая, и теперь они вместе продолжили путешествие по всему его телу, оглаживая каждую выпуклость и впадинку. Намджун терпел из последних сил, числа уже не помогали. В голове образовался полный вакуум, он сжимал край софы так сильно, что дерево почти трещало и трескалось. Намджун хотел бы сбежать, но ноги его не слушались. Это было похоже на зубную боль, от которой невозможно просто отмахнуться. Такая боль преследует тебя, не оставляет в покое ни на секунду. Но только то была не боль, а вовсе даже наоборот, невыразимо сладкая пытка. Намджун хотел, чтобы всё закончилось, и хотел, чтобы Чонгук никогда не останавливался. — Н-не надо, — сдавленно сказал Намджун. — Тебе, должно быть, противно, нужно было сходить в душ. Я не подумал, извини. Чонгук поднял на него сияющие восторгом глаза и покачал головой. — Мне вовсе не противно, хён, — он провёл по губам языком, словно раздумывал, не лизнуть ли самого Намджуна. От этих мыслей у Кима закружилась голова, он шумно выдохнул через нос. — Я знаю, что моя картина, какой бы замечательной она ни была, никогда не сможет сравниться с вами. — Нарисуй меня, как одну из своих француженок… — неожиданно по-английски сказал Намджун, заставив Чонгука хихикнуть. — Постараюсь, чтобы вы смотрелись даже лучше, чем Кейт. Чонгук коснулся пальцами раскрытой ладони Намджуна, будто собирался предсказать его судьбу. Затем они пошагали выше по предплечью, сгибу локтя, описали круг на плече, и ладонь легла на шею Кима. Указательный палец погладил мочку уха, а большой — линию челюсти. — Я… — начал было Чонгук, но дверь распахнулась, заставив их отскочить друг от друга. — Я больше так не могу! — воскликнул Хосок, врываясь в комнату. — Он… А вы чего тут делаете? Чонгук уже сидел за мольбертом, а Намджун натянул первую попавшуюся толстовку на голое тело и вжикнул молнией. — Ничего-ничего! Просто хён для меня позировал. Так что у вас случилось? — До операции осталось меньше недели, и я просто схожу с ума. Вернее, это Юнги сведёт меня либо с ума, либо в могилу! Когда-нибудь я его убью, и суд меня оправдает. Хосок легко дал увести себя от щекотливой темы. В конце концов, он пришёл, чтобы жаловаться на Юнги, а не заставлять этих двоих пойти друг другу навстречу. Ему хотелось выговориться, а не выводить их на чистую воду. — Пожалуй, пойду к хëну, — тут же сказал Чонгук, оставляя Намджуна разбираться со взвинченным Хосоком. Последние пару недель, пока шла подготовка к операции, Юнги и Хосок периодически ссорились и мирились. Хосок то сбегал на второй этаж, то вовсе срывался в город, а Юнги сидел у себя в палате мрачный и торжественный, словно князь вампиров. — Что случилось на этот раз? — спросил Намджун, когда дверь за Чонгуком захлопнулась. — Да, — отмахнулся Хосок и не спрашивая вынул сигарету из забытой на подоконнике пачки. — Всё то же и всё так же. Он распахнул дверь на балкон и вышел, Намджун остался в проёме. Влажный ветер встревожил волосы на голове у Чона, и он потянул ворот белой водолазки вверх, будто от этого могло стать теплее. — Я не понимаю его и никогда не пойму. Мне казалось, что он сможет выкарабкаться сам. Юнги должен был найти правильный путь, он ведь такой сильный. Это я всегда был плаксой, а он… — Хосок снова махнул рукой. — Почему ты думаешь, что операция — это неправильный выход? — Знаю и всё. Что, если Юнги… — он посмотрел на Намджуна сквозь дым сигареты. — Я без него не смогу жить. Не могу даже представить… Он мой друг. Он всегда был со мной. — Ты его любишь, — неожиданно понял Намджун и внутренне удивился, как не замечал этого раньше — всё ведь лежало на поверхности. Та трепетная забота, которой Хосок окружал Юнги, произрастала из нежной глубокой любви. Такая любовь даже не пошатнулась от того, что Юнги влюбился в другого. Если любовь подобна огромному дереву, то что ей цветочки у самой земли. Хосок кивнул и спокойно продолжил курить. — Давно? — Давно. Всю жизнь. — А он? Знает? — Зачем Юнги о таком знать? Я хочу сохранить хотя бы дружбу и не хочу трудностей. Если бы он знал, то это всё время бы вызывало неловкость. Достаточно того, что я всё время оглядываюсь на него, не надо ему такого. Сгущались ранние декабрьские сумерки. Намджун подумал, что Юнги, вероятно, прооперируют ещё до Рождества. С крыши капало, и этот радостный перезвон капели казался издевательским. Хосок затянулся глубоко, красный огонёк на конце сигареты быстро побежал к фильтру. — Ты не думал, — задумчиво спросил Намджун, — что он может любить… тебя? Сухой смех Хосока прозвучал как стрекотание печатной машинки. Он закинул лодыжку на колено и затушил сигарету о подошву тапка. — Поверь, это точно не я. — Почему? — Потому что я привык наблюдать за ним. Я смотрел только на Юнги задолго до того, как узнал, что вообще значит слово «любовь». Понимаешь, — он помедлил, подбирая слова, — я никогда не был в него влюблён. Мне не пришлось расставаться с иллюзиями влюблённости, потому что их у меня никогда не было. Мы росли вместе, и я люблю человека, которым он стал. Я любил школьника, любил студента и буду любить старика. — Если ты хочешь любить его до самой старости, то почему не хочешь, чтобы он сделал операцию. — Не «не хочу», — Хосок скрестил руки на груди. В белой водолазке, песочных слаксах и с чуть растрёпанными каштановыми волосами он напоминал персонажа из «Великого Гэтсби». Намджун ощущал необъяснимую силу в его худой, чуть сгорбленной фигуре. — Я боюсь. Боюсь, что, когда Юнги очнётся после операции, я его не узнаю. Это эгоистично, да? — Да, немного, — согласился Намджун. — Но очень понятно. — Не хочу оказаться рядом с незнакомцем. — Зато он будет жить. — Возможно, — пожал плечами Хосок. — Или будет жить кто-то другой, а мой Юнги уйдёт навсегда. Странно… как мы, люди, любим эвфемизмы, когда дело касается смерти. Ушёл навсегда, канул в лету, слился с вечностью, попал в лучший мир… а на деле просто умер. — В слове «умер» совсем нет надежды. — Оттуда всё равно никто не возвращается, не так ли? — Ну был один парень пару тысяч лет назад. Хосок рассмеялся и, будто оттаяв, похлопал Намджуна по плечу. — Да… бывает, — всё ещё улыбаясь, сказал он. — Ты тоже не теряй надежды. Слышал, Чонгуку становится лучше. — Стараюсь не загадывать. Сегодня лучше, а завтра хуже. Сегодня у него снова были приступы, поэтому я не знаю, что и думать. Хосок поёжился и растёр уже покрасневшие уши. Намджун вернулся в палату, и Чон пошёл за ним. Уютно зашумел термопот, в маленькие тонкие чашки полились кипяток и заварка. По комнате поплыл аромат мяты и чабреца. — Держи, — Намджун подал Хосоку чашку, устраиваясь в соседнем кресле. — Юнги не передумает, так что просто переживи эту неделю, а потом подумаешь, что делать дальше. — А ты что будешь делать, когда Чонгук поправится? — Хосок подул на чай и шумно отхлебнул. — А он поправится? — меланхолично спросил Ким. — Судя по тому, что я видел… — на губах Чона появилась ехидная ухмылка. — На что ты намекаешь? — Да какие уж тут намёки, когда он откровенно тебя лапал? Кто знает, чем бы всё закончилось, если бы я не вошел? — Чонгук просто собирался меня нарисовать. — И он слепой художник, которому приходится ощупывать своих моделей, всё понятно. — Не говори ерунды, — возмутился Намджун, покрасневший, как студентка, которой преподаватель намекнул на интим. — Он просто показывал мне, какую стоит принять позу. — Ну да, ну да, — ещё шире ухмыльнулся Хосок. — Это всё ерунда, ничего не значит. Хосок залпом допил остывший чай и встал, чтобы налить ещё. Он прислонился к тумбе и, грея чашкой руки, изучал профиль Намджуна. В сумерках его кожа казалась серой под стать волосам. Он выглядел печальным и задумчивым, Чатни скуля подошла и положила голову ему на колено. Намджун рассеянно погладил мягкие уши. — Ты привёз собаку, бросил свою работу ради того, чтобы сидеть у его постели. Готов гулять с его собакой, жалеешь его, одеваешь, ухаживаешь, заботишься, делаешь подарки и беспокоишься каждую секунду. — И что? — Откровенность за откровенность, Намджун-а. Сам-то ты как думаешь, почему ещё не уехал? — Я не… — Не говори: «Я не понимаю». Всё ты понимаешь, Намджун, просто не хочешь признавать, но это не поможет, поверь мне. Обманывай себя, сколько хочешь, конечно, но уже ничего не изменишь. В глубине души ты знаешь, что мы с тобой в одной лодке. Намджун только вздохнул. Они ещё долго сидели в темноте, ничего не говоря и не двигаясь.