Жди меня, я приду этой осенью, когда завянут все цветы

— Какого хрена? — Ты мне скажи! — возмущённо отбрил Хосок. Он был в узких джинсах, мятой футболке и кардигане, застёгнутом неправильно: часть пуговиц осталась висеть ниже последней дырочки. Ничего общего с его обычно безупречными нарядами. Позади него стоял Юнги с неизменной тростью в руках, одетый в широкие джинсы и безразмерное худи. — Скажи, что случилось что-то серьёзное, или я ударю этого паникёра, который заставил меня приехать сюда посреди ночи через весь город, — сказал Мин, протискиваясь в квартиру мимо Намджуна. — Ты, — Хосок наставил на Кима длинный палец, — выкрикнул имя Чонгука, а потом перестал отвечать. Что я должен был подумать? — А-а, — протянул Намджун, провожая их в кухню. — Точно. Он совершенно забыл про разговор с Хосоком, пока проводил над Чонгуком «операцию» по извлечению остатков ханахаки. — Так что? — Юнги тут же плюхнулся на стул и принялся растирать ногу. — Можно мне его стукнуть? Мы припёрлись просто так? — Ты до меня не достанешь, — ехидно ответил Хосок, который, похоже, совсем успокоился. По виду Намджуна он уже понял, что зря распереживался. До этого он был уверен, что Чонгук как минимум уже бьётся в предсмертных конвульсиях, но Ким был слишком спокоен, чтобы это оказалось правдой. — Доскачу, если придётся, — ответил Юнги и показал Чону язык. Намджун смерил их удивлённым взглядом — что-то неуловимо изменилось между этими двумя, но он пока не мог понять что. — Ты скажешь нам, что случилось, или мы должны угадать? Намджун брякнул на плиту кофейник и засыпал в него кофе. Под его пальцем побежали красные цифры, показывающие силу нагрева. Ему вовсе не хотелось отвечать на их вопросы. Конечно, за всем этим ёрничаньем скрывалось истинное беспокойство. Кто ещё мог бы бросить все дела и примчаться просто потому, что им что-то показалось? Последние полгода сделали их четверых настоящими друзьями, но в этот момент Намджуну сильнее всего хотелось вытолкать Хосока и Юнги за дверь и скорее вернуться в кровать к Чонгуку, обнять и не отпускать до самого утра. Слишком много событий для одного вечера. Намджун провёл по волосам против роста и прислонился спиной к плите. — Из… из Чонгука вышел цветочный корень, — выдохнул он одним духом и сжал губы, скрестил руки на груди. — Правда? Это же здорово! — Хосок захлопал в ладоши, но тут же остановился под мрачным взглядом Юнги. — Как он? — спросил Мин, принимая любимую позу — две руки на набалдашнике трости, подбородок сверху. Намджун был уверен, что Юнги не откажется от трости, даже когда его нога перестанет болеть. — Не знаю, вы вытащили меня из постели, — буркнул Намджун, уменьшая нагрев под кофейником, в котором уже поднималась пена. — Я не буду, — бросил Юнги, поднимаясь. — Пойду проведаю Чонгука. И не зыркай так на меня; раз уж мы приехали, то нельзя просто так уйти. У меня, между прочим, нога болит. — Однажды это оправдание перестанет работать, — буркнул Намджун, разливая кофе по двум маленьким чашечкам. — Сливки? — Да, спасибо, — Хосок щедро сдобрил свой кофе и сахаром, и сливками. Юнги кинул толстовку на стул и, сильно прихрамывая, направился на поиски спальни. Он нашёл Чонгука на кровати: тот лежал, притянув колени к груди, и глядел в пустоту. — Привет, — Мин обошёл кровать и с трудом присел напротив Чона так, чтобы их лица оказались на одном уровне. Он говорил негромко, будто боясь нарушить тишину тёмной комнаты. Звуки будто тонули в тяжёлых чёрных бархатных занавесках, толстом кипенно-белом одеяле, пухлых подушках, расшитых крупными серыми «турецкими огурцами». Намджун никогда не производил впечатление неженки, но всё же комната напоминала Юнги огромную плюшевую игрушку. — Хён? Как ты тут оказался? — Намджун говорил с Хосоком, а потом с тобой что-то случилось. Ты же знаешь Хосока — он так занервничал, что не мог сидеть дома и ждать. А я не мог оставить его одного. — Понятно… — лишь по чуть расширившимся глазам Мин видел, что Чонгуку не всё равно. — Ты как? Чон только молча головой покачал, Юнги присел на кровать и покрутил трость между ладонями. — Прости, что так ворвались к вам совсем не вовремя. Наше волнение не оправдание, я понимаю. Засыпай, пойду заберу Хосока, и мы уйдём. Чонгук выпростал руку из-под одеяла и удержал Мина за запястье. — Есть… — надтреснутым голосом, больше похожим на хруст веток под ногами, сказал он, часто сглатывая. — Есть то, что… то, что я не могу… сказать… даже Намджуну. — Например? — Что мне всё ещё страшно… и больно. Кажется, что всё… происходит слишком… быстро. Что, если… Намджун — моё лекарство… Помнишь, старый фильм про людей Х? — Юнги неопределённо пожал плечами, но Чонгук продолжал дальше, всё больше распаляясь, будто в горячке. — Там был ребёнок… рядом с ним… все теряли свои мутации. Что… что, если мне теперь… всегда надо оставаться… рядом с Намджуном? — А ты этого не хочешь? — вздёрнул брови Мин удивлённо. — Я думал, у вас любовь и всё такое. — Я… — Чонгук болезненно сглотнул. — Я люблю его… Но… Я не хочу вечность вращаться планетой вокруг звезды — Намджуна. Обязан ли я? Вдруг это… мой долг. — Нам всем очень страшно, Чонгук-и. Бояться — это нормально. Но знаешь, что противоположность страху и трусости — храбрость? Это сила идти дальше. Храбрость делает тебя лучшим партнёром. Храбрость — это свобода, это расширение границ. И ты вправе делать, что хочешь. Уверен, Намджун не станет хватать тебя за руки, если ты твёрдо решишь уйти. Лучше насладись любовью, Чонгук-а. Чонгук прикрыл локтем голову и замычал, будто у него заболели зубы. — Я думал, что, когда мы вернёмся, всё будет легко. И все проблемы пройдут сами собой, и что нас ждут только счастливые дни. Или, может, будет наоборот. Что, если я никогда не стану… полностью нормальным? Намджуну надоест… возиться со мной. Рано или поздно… даже самые сильные сдаются. — Однажды во время лечения нас занесло ещё и в Индию. А там любят использовать не только лекарства, но и более традиционную медицину. Можно выбирать, хочешь ты обычного врача или того, кто будет заставлять подниматься в горы, делать иглоукалывание и всё такое. При больнице был ашрам, и был там один седой гуру, худой, кожа да кости. В буддизме верят, что существуют энергетические центры, называемые чакрами, но ты, наверное, это и сам знаешь, — Чонгук покивал. — Все они находятся в человеческом теле, кроме одного. Последний и, разумеется, самый важный располагается вне тела, над головой. Переход от одной чакры к другой — это и есть духовный путь, эволюция. «Чтобы достичь последнего нужен прыжок», — говорил он. «К Сахасраре невозможно дойти, нужно с полной верой шагнуть через бездну и верить, что у вас вырастут крылья. Почти ни у кого нет такой храбрости. Мало кто достаточно безумен для того, чтобы жить с полной отдачей… Большинство людей живут осторожно и считают защиту своих границ делом первой необходимости». Юнги помолчал, давая Чонгуку время подумать. — Ты можешь ни во что из этого не верить, как не поверил и я. Но помни, что иногда выбор — это прыжок в неизвестность, шаг в бездну. — Да, хён… — Один плохой вечер… — Юнги отпустил трость и поймал до того, как она упала. — Подожди до утра, потому что ночью всё кажется хуже, чем есть на самом деле. Когда ты болен и устал, жизнь кажется той ещё сукой. Не истязай душу тревогой. Засыпай. Кажется, он ещё что-то говорил, когда Чон погрузился в обволакивающий и глубокий, тихий, как океан, сон. Мин откинулся на кровать и тоже задремал. На кухне в это время тоже шёл непростой негромкий разговор. — Значит, решили вернуться в Сеул… — Да… — Хосок отпил кофе и снова стал греть руки о кружку. — И жить будете вместе? — Ага… — Это нормально? — Намджун не смотрел на друга, как будто от этого вопрос переставал быть таким неловким. — Почему нет? — с притворным легкомыслием отозвался Хосок, гипнотизируя тьму за окном. Весна выдалась тёплая, даже душная, поэтому створка была приоткрыта, впуская в кухню прохладный воздух. Медленно колыхалась полупрозрачная белая газовая занавеска, лаская шёлковой каймой подоконник. — Так вы вместе или нет? Ты ведь его любишь, а Юнги теперь… Он не может никого полюбить. — Это неважно. Мне достаточно того, что есть. Я это для себя давно выбрал, ещё когда решил бросить работу и потратить все сбережения, лишь бы он жил. Зато он просыпается и засыпает рядом со мной, обедает со мной и все вечера проводит тоже со мной. — Но это не любовь! — Не ожидал такой сентиментальности от такого, как ты, Намджун-а, — в голосе Хосока послышались стальные нотки, которые редко там бывали. Он выглядел всё тем же мягким, покладистым Хосоком, который женственно заламывает руки, когда смеётся, и плачет над мелодрамами, но и в нём боль выковала железный стержень. — Юнги любит меня в той степени, в которой на это способен. Мы обсудили всё, и я согласился на это. Лучше так, чем вовсе никак. — Ты не думаешь, что для него это всё очень… удобно? Кому ещё нужен человек, который никогда не сможет ответить взаимностью? Ты взваливаешь это на себя… — Я делаю это, потому что так хочу! — Хосок перевёл на него взгляд. Сейчас он оказался где-то на грани ненависти к Киму. Никто не должен был судить об их с Юнги отношениях, никто не имел права судить самого Юнги, даже Намджун. И тот тут же поднял руки, словно признавая поражение. — Хорошо. Я только хотел убедиться, что этот вариант для тебя лучший. Конечно, вы оба вольны делать, что захочется. Надеюсь, — сказал он с плохо скрываемой горечью, — это принесёт тебе счастье. — Да. Только Юнги и может составить моё счастье. Только он. Всегда… — Хосок сглотнул и поморщился, будто от боли. — Всегда только он. Пойми, что в моём сердце не осталось места ни для кого другого. — Главное, чтобы там было место для тебя. Пожалуйста, не забывай заботиться и о себе тоже. — Перестань строить из себя гуру. Может, у тебя с Чонгуком и сложилось всё удачно, но это вовсе не значит, что вы теперь эксперты в отношениях. — Да я не… — Тогда к чему весь этот снисходительный тон, Намджун? Не надо меня опекать, я уже давно вырос и могу сам за себя отвечать. Я ценю твою заботу, но не надо обо мне беспокоиться, хорошо? Намджун поколебался несколько секунд, борясь с порывом что-то ещё сказать, а потом кивнул. — Как хочешь. — Да, я так хочу. Хочу быть с ним рядом и… знаешь, это больше, чем было раньше. Больше, чем просто смотреть, как он страдает по кому-то другому, как ходит на свидания с кем-то другим, как уходит ночевать к кому-то другому. Знаешь, счастье — это не лежать всю ночь, прислушиваясь, дышит он ещё или нет. Не вздрагивать от каждого шороха, стараясь понять, дошёл он до туалета или снова упал из-за проклятой боли в ноге. Счастье — больше не видеть, как день ото дня болезнь унижает его, растирает в порошок остатки самооценки, потому что ему нужна помощь с самыми простыми вещами. Счастье — не гадать, помогут нам в этой больнице, или придётся искать следующую. Не думать о том, сколько ему ещё осталось, проживёт ли неделю, месяц, полгода… Счастье — это перестать бояться, что однажды от недостатка кислорода он потеряет сознание или задохнётся… Понимаешь?! — Да… конечно, — Намджун благоразумно не стал озвучивать свои мысли. Хосоку абсолютно не нужно знать, каким отчаянным и цепляющимся за самую призрачную надежду в этот момент он казался Киму. — Ладно, пора спать, а то усну завтра прямо в офисе. Юнги уснул в спальне под боком у Чонгука, и они не стали его будить. Вместо этого бросили пару футонов на пол и спали прямо в гостиной, будто студенты, которым завтра никуда не нужно торопиться, можно прогулять первую пару и подтянуться только ко второй. Утром Хосок уехал в офис вместе с Намджуном, чтобы секретарь подобрал для него подходящую квартиру, а Юнги, по настоянию Кима, сопровождал Чонгука в больницу. — Я позвоню, чтобы доктор принял и тебя. У них отличное хирургическое отделение, — сказал Намджун уже в дверях. Юнги проворчал в ответ что-то между «Спасибо» и «Иди к чёрту» и поплёлся на кухню, чтобы влить в себя утреннюю дозу кофеина. До больницы добрались быстро, а приветливая медсестра за стойкой регистрации, стоило назвать имена, засуетилась и тут же направила Чонгука к нужному врачу. Казалось, за утро они успели обойти всё немаленькое здание больницы, чтобы Чон сдал все анализы и прошёл все возможные обследования. Дело подходило к обеду, когда они снова оказались в кабинете у терапевта. — Господин Чон, — пожилой мужчина, напоминавший азиатскую версию Кэлагана, почесал бровь, задумчиво просматривая бумаги. — Так у вас была ханахаки? — Да, — коротко ответил Чонгук, сидевший на самом краю стула. Он нервно зажал обе ладони между коленей. Юнги устроился на диване подальше от стола, как всегда установив трость между расставленных ног. Он проголодался и устал, и не собирался это скрывать. — Я вижу некоторые повреждения в альвеолах, но вовсе не такие сильные, как бывают при ханахаки. Так вы говорите, что излечились? Так ваша безответная любовь перестала быть таковой? Так? — Ну… — замялся Чон, — нет. Я просто разлюбил его… и влюбился в кое-кого другого. — Неужели? — доктор оторвался от изучения анализов и с любопытством воззрился на Чонгука. Тот смущённо улыбнулся. — Как интересно! И что же? Это помогло? — Как видите. — Ну да, ну да, — врач вновь опустил глаза в папку, бормоча под нос. — Потрясающе… феноменально… Господин Чон! — Что? — вздрогнул от резкого обращения Чонгук, чуть ни свалившись со стула. — Послушайте, а не будете ли вы против, если я напишу о вашем случае? Уверен, коллегам со всего мира захочется побольше узнать о таком чудесном излечении. Вы до этого лечились в Англии, так? Не могли бы вы попросить их прислать вашу карту? — Эм, я не знаю… Думаю, мне нужно узнать об этом у доктора Энгл… — Да бросьте. Конечно, вам, как пациенту, они не смогут отказать. А я был бы вам весьма признателен. Такие случаи, как ваш, весьма редки, понимаете? Ханахаки и так случается не с каждым, а излечиваются единицы! Единицы, господин Чон! Так! Так! Так! Он забарабанил пальцами по краю стола, глаза загорелись хищным азартом. — Я… — Он в порядке? — подал голос Юнги, которому хотелось поскорее уйти. — Так-с. Я думаю, здесь нужны ещё дополнительные обследования, — сладким голосом сказал доктор, по-прежнему обращаясь только к Чонгуку, будто Юнги вовсе и не было в комнате, а вопрос задала стена. — К тому же мне бы хотелось узнать о всём ходе протекания болезни. Скажите, когда же это всё началось? — Послушайте, — Юнги поднялся во весь рост, — нам рекомендовали эту больницу, как лучшую в городе. Поэтому ответьте на один простой вопрос: требуется ли господину Чону дополнительное лечение или нет? — Рекомендовали? — сладости в голосе поубавилось, врач смотрел на Мина, как учитель на ученика, который пытается сорвать урок. — Господин Ким Намджун, — от этого имени по комнате будто пробежал холодок. Врач невольно распрямил спину и зачем-то схватился за компьютерную мышь. — Лёгкие чистые, корни цветка вышли полностью. Незначительные фрагменты-лепестки выйдут сами, как выходили до этого — вместе с кашлем. Есть ссадины в горле, но они пройдут. Физически вы полностью выздоровели, — отрапортовал доктор, даже ни разу не прибавив «так». — Что касается вашего эмоционального состояния, я бы рекомендовал возобновить терапию. Это не помешает. — Отлично, — сказал Юнги и направился к дверям. — Тогда нам пора. Чонгук вежливо поклонился и пошёл следом. Они оказались в светлом коридоре, где весь пол был расчерчен цветными линиями, убегающими в разных направлениях. — Я здоров? — будто не веря, переспросил Чон и обратил сияющий взгляд к Юнги. Тот секунду помедлил и кивнул. Чон, словно только ждал этого сигнала, издал клич восторга и повис на шее у старшего, повторяя: — Я здоров! Я здоров! На них обернулись, но Чонгук даже внимания не обратил, продолжая выкрикивать что-то бессвязно-радостное. Юнги улыбнулся тепло и понимающе. Он знал, что должен чувствовать, хоть и не ощущал этого в должной степени, будто кто-то выкрутил ручку громкости на минимум. Чувства для него теперь походили на слышанную много раз в детстве песню: мотив такой знакомый, а слова крутятся, крутятся в голове, но никак не вспомнить. Даже грусть по этому поводу была какой-то приглушённой, как тихий шелест волны, набегающей на галечный пляж, когда все остальные болтаются по волнам в морском шторме. Позвонил Хосок и велел собирать вещи, потому что у них теперь есть новый дом. Мин передал Чонгука с рук на руки его новому психотерапевту, оказавшемуся высоким парнем с красивой улыбкой, и отправился собирать вещи. Переезд занял весь остаток дня. Хосок выбрал скромный пятиэтажный дом-колодец, где окна квартир выходили на внешнюю сторону, а общий коридор-балкон во двор. Квартиры в нём были скромные и в основном предназначались для одиночек или молодых пар без детей. То, что нужно для двух мужчин, которые не хотят отвечать на лишние вопросы. — Всё! — Чон занёс последний чемодан и плюхнулся на пол прямо посреди разгрома. Зря они согласились забрать из дома почти все вещи, которые родители Хосока пару лет назад вывезли из их сеульской квартиры. — Мне казалось, вещей у нас поменьше. — Да, привыкаешь путешествовать с одним чемоданом. Дико устал… пойду, пожалуй, в душ. Ты не знаешь, в какой сумке можно найти полотенце? Пришлось разбирать часть чемоданов, чтобы отыскать полотенца и домашнюю одежду. Пока Юнги принимал душ, Хосок ещё раз обошёл квартиру: большие окна, за которыми белым горели фонари, заливая светом двор и густо припаркованные машины, светлые полы и бежевые стены, недорогая, лаконичная икеевская мебель. Он остановился в дверях спальни, большую часть которой занимала кровать. Застеленная молочно-белым мягким покрывалом, огромная постель, казалось, могла бы служить полем для хоккея, а не для сна. Хотя просто спать здесь было невозможно. Кованое изголовье будто так и просило, чтобы к нему кого-нибудь привязали. Хотелось обхватить прохладный, чуть шершавый металл ладонями, добела, до боли, пока тело заходится в дикой потной скачке. Широкий твёрдый матрас манил встать на колени, опереться руками, призывно оттопырить зад и… Или самому повалить кого-то, навалиться сверху… Хосок покраснел и закрыл лицо руками, хотя был один в комнате. Как он ляжет сюда с Юнги?! Он не готов! Совсем-совсем не готов! Одно дело годами предаваться мечтам о том, как это могло бы быть, и совсем другое — столкнуться с фактом. Конечно, у них обоих богатый опыт, бурная студенческая молодость не прошла зря. И всё же… это ведь Мин Юнги! Друг, возлюбленный… а в скором времени и любовник. Хосок закусил ребро ладони, чтобы не завизжать. Немыслимо! Невозможно! — Слушай, — за спиной раздался хриплый голос, Чон пискнул и отскочил в сторону. Юнги, вытирая мокрые волосы полотенцем, странно на него посмотрел. — Кровать тут, конечно, шикарная, но можем мы сегодня просто поспать, а то я очень устал. — К-конечно, — выдохнул Хосок, ощущая, как внутри всё расслабляется. — Как хочешь. — Колено ещё болит, так что я вообще не в лучшей форме для всей этой постельной акробатики. — О да, — он сочувственно покивал. Юнги вернулся в ванную, чтобы повесить полотенце, и оттуда крикнул: — Я видел внизу круглосуточный магазинчик, не хочешь чего-нибудь пожевать? Целый день не жрали же, — Хосоку оставалось только в третий раз согласиться. — Тогда иди в душ, а я — в магазин. — Возьми мне лапшу, пару яиц, сосиску… и кимбап… мм… И что-нибудь со льдом попить. — А ты не лопнешь? — с ехидством проворчал Юнги уже из прихожей. Когда он ушёл, Чон окончательно выдохнул, спокойно принял душ и переоделся в домашнее. Вечер прошёл по-семейному: перед телевизором и с горой вкусной, но не очень полезной еды. Хосок и подумать не мог, как он соскучился по корейскому фастфуду. К тому же он всё время оглядывался на Юнги, будто проверяя: не исчезнет ли. Странно было думать о том, что теперь они каждый вечер могут так проводить или выбираться куда-нибудь поесть, или в кино, или просто на позднюю прогулку по району. «Теперь Мин Юнги — мой… парень?» — крутилось у него в голове. Это звучало странно и очень непривычно. Парень… бойфренд… Поверить невозможно. Но вот же он сидит рядом на диване, уплетая уже вторую порцию лапши и хихикая над глупым телешоу. Хосок с опаской потянулся к нему и невесомо погладил по ноге, словно редкое пугливое животное. Юнги обернулся, перепачканной в соусе от острой курицы рукой поймал его кисть и звонко чмокнул в ладонь. — Ты чего? — удивился Чон. — Ничего, просто захотелось, — усмехнулся Мин и как ни в чём не бывало повернулся обратно к экрану. Хосок расплылся в дурацкой улыбке, мгновенно подтаивая от его нежности, как мороженое в июльский полдень. Внутри, где-то за грудной клеткой, будто защекотали крылья бабочек. Он откинулся на спинку и прикрыл глаза, наслаждаясь этим чувством. Вероятно, Хосок мог бы так просидеть до утра, млея от близости Юнги, от того, что больше не нужно без конца за него беспокоиться. — Ой, да тебя совсем разморило, — Юнги выключил телевизор и велел Хосоку укладываться спать. Кровать и правда оказалась огромной. Можно было спать на разных половинах и не встречаться годами. Подушек было так много, что можно было сделать из них гору и играть в альпинистов или, наоборот, утонуть в море пуха. Хосок уже дремал, когда его щеки коснулась чужая рука. Он не пошевелился, а рука нагло сползла ниже, на шею и потянула за плечо, укладывая на бок. Чон застыл: всё это было похоже на сон. Никаких слов, только прикосновения в тишине и темноте. Губы Хосока встретились с чужими, сухими и жёсткими, требовательными. Поцелуй был похож на глоток горького обжигающе горячего кофе. Прошёл дрожью по телу, остался терпким, ярким послевкусием во рту. И ещё раз, глубже и грубее, чужой язык проник в рот и дотронулся до языка Хосока. — Я не могу полюбить тебя, ты знаешь, — прошептал Юнги, прижимаясь всем телом, от угловатых плеч до стройных лодыжек и длинных узких ступней. — Но я могу любить тебя по-другому. Я могу подарить тебе много радости иного сорта. Хочешь? — Да… — просто выдохнул Хосок, отдаваясь в его опытные, почти профессиональные руки. — Я давно не тренировался, возможно, подрастерял навыки, — в темноте Чон скорее услышал, чем увидел его усмешку. — Так что не суди строго. Он снова поцеловал Хосока, одной рукой обнимая за шею, а другой забираясь под футболку и большим пальцем мягко оглаживая сосок. Это казалось давно забытым воспоминанием, словно это уже бывало когда-то, именно так — тихо, но страстно. Юнги будто выводил привычные ноты, точно зная нужную мелодию. Мин облизал два пальца и провёл по животу Хосока, погладил член через ткань трусов костяшкой указательного пальца. Пальцы проскользнули под резинку. — О, — хрипло протянул Юнги, — я совсем забыл, какой он может быть приятный. Твёрдый и будто шёлковый. Он подразнил пальцем головку, а Хосок смутился на секунду, а потом послал к чёрту всё на свете. Стянул с себя трусы и закинул ногу Юнги на бедро. Рука проскользнула между их телами. Мин осторожно протолкнул один палец вовнутрь, другой — следом. Поймал губами первый вздох, ощущая пульсацию тугих мышц. Хосок вёл себя как пугливая девственница, остро реагируя на каждый толчок, и это только сильнее распаляло Юнги. Чон ахал и постанывал, когда пальцы входили глубже. Внутри было так тесно, что и этого хватало, чтобы он чувствовал себя наполненным до краёв. Хосок задерживал дыхание, когда пальцы входили, будто курил взатяг. А затем выдыхал, будто собирался выпустить дым через нос. Окончательно осмелев, он потёрся вздыбленным членом о живот Юнги, почти кончая лишь от этого лёгкого, поверхностного прикосновения. Запустил пальцы в волосы Мина и притянул к себе его лицо, целуя и чуть покусывая нижнюю губу. Движения становились всё быстрее. Хосоку казалось, что Юнги своей рукой стягивает тонкие невидимые ниточки, которые сходятся к низу живота и становятся звонкими, как струны. Только Мин мог играть на них так умело и будто вовсе не напрягаясь. Чон издал вздох возмущения и распахнул глаза, когда Юнги вдруг откатился и оставил его неудовлетворённым. В темноте он видел лишь силуэт на фоне серого окна, но услышал шорох фольги и ощутил сильный вишнёвый аромат. Юнги снова лёг рядом, и кожи Хосока коснулось что-то скользкое и латексное. — Прости за этот запах… Других не было. — Так ты из-за них бегал в круглосуточный магазин? — хихикнул Чон, разворачиваясь к нему спиной и потёршись ягодицами о чужой член. И с притворным возмущением воскликнул: — Ты ведь уже всё знал! Ты готовился! — Нет, — хрипло ответил Юнги, касаясь губами его уха. — Их я взял просто так, на удачу. А вот за этим пришлось сбегать в аптеку. Хосок едва слышно охнул, когда Юнги размазал прохладную смазку по уже растянутому кольцу сфинктера. Твёрдая головка упёрлась ему в ягодицу. — Извини, что мы делаем это так по-стариковски, — Мин положил ладонь ему на живот. — О, замолчи! И хватит тянуть время! — Ты этого хочешь? — Да! — Хосок сам направил член внутрь и запрокинул голову Юнги на плечо. Он почти забыл, каково это — заниматься любовью. А может, и не знал никогда, потому что по-настоящему всегда любил только одного человека. И теперь это оказалось лучше всяких ожиданий, лучше всего, что он мог себе вообразить. Юнги двигался аккуратно, неторопливо, позволяя ему привыкнуть. Тело, соскучившееся по сексу, изнывало и требовало большего. Хосок и не заметил, как пальцы Юнги оказались у него во рту. Он скользил между ними языком, чуть прикусывая. Хриплые, прерывистые стоны щекотали уши, задавая всё ускоряющийся темп. Хосок не понимал, чьи же это стоны: его или Юнги. Он прижимался поясницей к животу Юнги, стараясь двигаться в такт с его движениями. Тело, будто спавшее все два года, просыпалось, постепенно становясь эластичным, чуть скользким и влажным от пота. Хосок извивался, лаская самого себя, чувствуя Юнги всей кожей: плечами, спиной, бёдрами, а сильнее всего — внутри. Там, внизу, между его ягодицами и чужим пахом, было влажно и горячо. Внутри у Хосока словно плыли яркие радужные пузыри, которые, лопаясь, посылали по телу мурашки. В тишине ритмичные соприкосновения их тел и тяжёлое дыхание в унисон казались оглушительными до неприличия. Кончики пальцев Юнги начертили несколько кругов на животе у Хосока, проскользнули ниже, погладив полоску жёстких волосков. Как только его пальцы чуть сжали член Хосока у основания, полупрозрачная густая жидкость окропила простыни. Чон выгнулся, мышцы сфинктера невольно сжались, заставив Юнги утробно охнуть. Несколько коротких, но ярких разрядов, и Хосок обмяк у него на руках. — Прости, — еле слышно сказал он, — я давно… Ну ты понимаешь… На тебя не попало? — Замолчи… — прошелестел Юнги. — Иногда ты настоящий идиот. Он мягко поцеловал Хосока в плечо и потёрся о него щекой. Его нежность опьяняла, заставляла забыть о смущении, о неловкости. Словно для них это привычно, вот так вот лежать, прижавшись друг к другу, смеяться и целоваться. — Я же говорил тебе быть эгоистом. Даже не думай беспокоиться обо мне. — Но я хочу, — Хосок соскользнул с его члена, развернулся и толкнул Юнги на спину. — Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Чон на ощупь оседлал бёдра Мина, без труда вновь насаживаясь на пенис. Он опёрся руками на худую грудь с выпирающими рёбрами. Под правой растопыренной ладонью сильно билось сердце, чуть рвано, будто сбиваясь. Юнги погладил его твёрдые бёдра, покрытые почти неощутимым персиковым пушком, напряжённые икры и заставил хихикнуть, пощекотав нежные, мягкие пятки. — Ай! — вскрикнул Хосок, инстинктивно приподнимаясь, когда Мин звонко шлёпнул его сначала по одной ягодице, потом по другой. Чон наклонился и, угрожающе зарычав, укусил его за ухо. Юнги рассмеялся. — Ты будешь меня трахать или нет? — Так, что ты забудешь, как тебя зовут, — пообещал Хосок, наклоняясь и облизывая его соски. Он подался тазом чуть вперёд, затем вверх, назад и вниз. А потом ещё круг и ещё, пока мышцы на ногах не загудели от напряжения. Он никогда не увлекался верховой ездой, но эта скачка была для него знакома. Вверх и вниз, быстрее и быстрее, так, что кровь застучала в висках. Хосок чувствовал только движение члена у себя внутри, слышал только, как напряжённо дышит Юнги. Его руки гладили и трогали, замирали то на талии, то на бёдрах. Хосоку хотелось запрокинуть голову и навсегда раствориться в этом мгновении, когда они будто стали одним многоруким, многоногим существом, где движение их тел — это его вдохи и выдохи. У Хосока перед глазами уже плыли цветные круги, когда Юнги резко подался бёдрами вверх, цепляясь за его талию. Член несколько раз дёрнулся, изливаясь, и выскользнул. Руки подломились, Хосок почти упал на Юнги. Ладонь легла на шею, и он ощутил, как ходит под большим пальцем кадык, наклонился вперёд и поцеловал искусанные во время скачки и солёные от пота губы. Губы, которые так долго не давали ему покоя. А теперь мог целовать, чмокать, мять и терзать до красноты, не спрашивая разрешения. И Хосок пользовался своим правом, бесконечно долго затягивая поцелуй. — Ты не против, если я снова скажу, что люблю тебя? — устраивая голову у Юнги на плече, спросил он. — Нет, — Мин погладил его волосы, пропустил свозь пальцы. Лёгкое касание спины послало по ней целый табун мурашек. — Я люблю тебя, Мин Юнги.