Рождённый под куполом

— Сенку, тебе стоит прилечь! — кричит Ксено в одышке, сбивая ноги о мокрый асфальт и пытаясь попутно раскрыть свой хлипкий зонтик, — никаких резких движений, ты помнишь?! Сенку, возвращайся немедленно! Сенку ненавидит себя за то, что сообразил слишком поздно, поэтому и выбегает из цирка быстро, накинув лишь чужой тонкий пиджак на плечи. Ненавидит, смаргивая мёрзлую соль, Ксено, который, как и он сам, спохватился на расспросы и поиски лишь спустя полчаса после ухода его мужа с фокусником. Ненавидит Гена, который забыл про собственный ключ. Или намеренно оставил, решив отомстить. Как же никому из труппы не хочется верить в последнее. Ночные переулки ярко освещены фонарями. Над головой тёмное небо, а под подошвами — лужи, слякоть и намешанная его постоянными шагами грязь. Он бежит, заглядывая в пестрящие круглосуточные бары и даже один раз умудряется получить нагоняй от охранника одного сомнительного казино. Срывает со всех столбов подряд афиши своего цирка и, забив на приличие, тычет ими в лицо случайным прохожим. Все они отрицательно мотают головами, спешно уводя своих партнёров от, не в самом лучшем виде, Сенку. Он и сам знает, что выглядит как городской сумасшедший. Сенку чувствует, как что-то с огромной силой давит ему на виски. В ушах назойливо стреляет. Возможно, ему и вправду стоит прилечь. Нет. Он хлопает себя по щекам. Не найду Гена — никаких мне поблажек. Морозный дух, тем временем, захватывает некрепкое тело парня в свои смертельные объятия. Кожа идёт крупными красными пятнами, странно немеет — как под хорошей дозой анестезии. Худые конечности, бесконечно трясь друг о друг друга, будто бы тех не ощущают. Сенку в принципе себя не ощущает. Перед глазами стоит вечный пар из-за выдыхаемого ртом горячего воздуха. Он параноически оглядывается по сторонам, мотается то в одну сторону, то в другую, выставив протянутые ладони перед собой. — Ген! Я… Я не вернул тебе ключ! — даже голосовые связки замёрзли. Контраст входящего в лёгкие холода и медленно, но верно поднимающейся температуры сводит его с ума. — Я прощу тебе всё, только… Ксено, когда понимает, что догнал хозяина цирка, делает слишком резкую остановку. С громким звуком всплеска он падает в едва покрывшуюся тонким льдом лужу лицом. Открытый зонт падает рядом с распластавшимся телом. Ксено страдальчески ворчит сквозь зубы, с усилием поднявшись сначала на одно колено. — Только. Забери свой ключ обратно… — задыхаясь, шепчет Сенку в людные оживленные улицы, на которых нет только Гена. Люди, неудачно делая вид, что не замечают, отворачивают головы своих детей от двух мужчин, что действительно выглядят как безумцы. — Ты же звонил Стэнли, да?! Звонил же?! — поднимает за грудки чумазого циркового медика Сенку, — там есть телефонная будка! Стэнли же остановился где-то! — он показательно поворачивает чужой подбородок в нужную сторону, — звони! Звони ещё раз, чёрт возьми! Вы слишком долго прощались, я слышал как он передал тебе а… — Ты лишил нас обоих любимых мужчин и теперь мне истеришь? — с очевидным раздражением цедит Ксено, — ещё и уши грел, это уже ни в какие… Да пошёл ты! Сколько раз тебе говорить — они разбрелись в разные стороны! Стэнли не знает, где Ген, усёк?! Понятия не имеет! — Знаю, — опускает голос в низы Ишигами, — но почему они так поступили? Ген, — вносит поправку он, — я не могу понять. — Может, потому что моему мужу немножечко, совсем капельку, наплевать на этого сердечника?! — Хьюстон демонстративно недовольно всучивает в чужие руки сломанный зонт, но всё же топает в сторону красной телефонной будки. — Если Стэнли меня сбросит, я больше не набираю. — Твой фанат не сбросит тебя. — Ну ты же Гена выгнал, — язвит он остро. Однако, кинув небрежный взгляд на оцепеневшего хозяина цирка, слово вырывается из его глотки само по себе. — Прости. Сенку зализывает светлые, окончательно взмокшие, волосы назад к затылку. Он стоит, обречённо уставившись глазами в грозное пасмурное, усыпанное щербатыми тучами небо без проблесков на улучшение. — Пасмурное, — выдаёт он почти беззвучно и, всем телом ужасно вздрогнув, утирает опухшие глаза рукавом. Стоит долго, под звуки чужого приглушенного телефонного разговора сквозь шум падающих с крыш тяжёлых капель, прижав локоть ко лбу и задрав подбородок к куполу плачущего неба. Ксено пытается согреть свои окочурившиеся пальцы собственным горячим дыханием, плечом прижав телефон к щеке. — Стэнли, ты уже расположился в номере? А… Прекрати, не застуженный у меня голос, — посмеивается он неожиданно неловко, накручивая пружинистый провод на палец, — Стэнли, отстань от меня. — Голубки, быстрее, — подгоняет через незахлопнутую дверь Ишигами после того, как немного успокаивается. Раздумья в безмолвном спокойствии помогли ему вернуть хотя бы четверть жизненного настроя. — Да, опять про Гена. Просто банально любопытно, куда он пошёл без ключа. И осознал ли вообще пропажу. Ксено молчит самую долгую минуту в мире. — Оу… Элегант… Хотя нет, кошмар какой-то. — Что? — шёпотом хочется влиться в суть Сенку, но его тотчас же отпихивают локтём. — Нет, правда, куда делся Асагири? Только не говори, что ты на полном серьёзе отпустил эту ходячую находку для злого гения? — Ксено молча, с подозрительно умно состроенной миной слушает. — Трагический инфаркт? Какая ржака, дорогой. Я сбрасываю. Не верю. — …Выглядел плохо, — слышит Сенку урывисто, — псих какой-то. Ставлю блок «Lucky Strike», что заживо хоронить себя собрался, — выплёвывает Снайдер неожиданно грозно, секундой позже заходясь в невнятной череде старых матерых американских слов — ворчит сквозь зажженную сигарету в зубах. — Я его даже трогать не стал — вдруг заразный. Знать не хочу, куда он мог уехать. — Уехать? Дуэт умников пережидает краткую, но убедительную лекцию, что оказывается выдержана, скорее, в стиле военного рапорта. Суть ясна — «Ксено, сиди на месте. Не ищи припадочного». — Поймал такси у какого-то ларька. Я предлагал ему безболезненную смерть, но он отдал предпочтение варианту сдохнуть от инфаркта. Флаг ему в руки. — Понятно, — Хьюстон скашивает оттенка беззвёздного неба глаза на медленно оседающего на пол Сенку. — А почему псих?.. И почему «заживо хоронить»? — Фокусник жаловался на боли в сердце. Говорил, что «странно, ведь время ещё не наступило» и свалился как пьянь последняя на обочину ждать такси, — он напряжённо вслушивается в звуки из трубки. — Ксено, ты там не один? Сенку, устало привалившись спиной к стенке, прикладывает указательный палец к губам. — Почему-то мне кажется, что Ген подобен кошке, что в предчувствии собственного конца уходит далеко от «хозяина», забивается в укромный угол и… — Ксено, сухо сглотнув, выдерживает загадочную драматическую паузу, — умирает, — грамотно увиливает он. Дальше Сенку решает не подслушивать и вываливается наружу. В словах Ксено есть смысл — от осознания этого у хозяина цирка съедается изнутри всё святое. — Если кладбище для него — укромный угол, то у него нет фантазии, — усмехается Стэнли, стряхивая пепел с сигареты так, что слышны чёткие звуки ударов по стеклянной пепельнице. — Он действительно, что ли, головой двинулся? — недоумевает медик. — Так ты знаешь, куда он уехал? На… кладбище?.. — Говорю тебе — Асагири — псих. И шутник редкостный. Даром что сдох. Не знаю, куда он может в таком состоянии деться. Ксено прощается с супругом, поклявшись всегда быть на связи и писать ему письма. Он смотрит на Сенку, который, шатаясь, снова бесцельно держит путь куда-то вперёд. — Мне составить тебе компанию в поисках? — спрашивает Хьюстон, постепенно выравниваясь в шаге с хозяином цирка. — Хотя, похоже, фокусник извёл себя сам. Даже если найдём до утра, не факт, что он будет… в порядке. — С чего такое великодушие? — Сенку косится на говорившего с лёгким пренебрежением. — Я и так слишком доверился тебе, когда позволил себе нарыть на Гена больше улик, чем на тебя. А если ты сейчас найдёшь Гена и прогонишь его? А если утаишь находку? — У тебя проблемы с доверием на нервной почве. Мне нет резона таскаться с тобой всю ночь, чтобы найти человека в целях послать его в далёкое пешее. — А что мне делать? Я запутался. И никому из вас не хочу доверять его жизнь, — взгляд Сенку не отражает уже ничего. Он просто идёт в буквальное никуда. — Кохаку, тем не менее, побежала его искать, не зная и одной десятитысячной Лондона. Тайджу сорвался на поиски. Все его ищут, Сенку. Ишигами окидывает Ксено незначительным взглядом через плечо. — И спрошу ещё раз: с чего такое великодушие? Всегда был такой добрый? — Я действую исключительно в корыстных целях. То есть, ты мне нужен до тех пор, пока интересен, — отвечает мужчина с ярким блеском во взоре. Дорожит моим мозгом? — Не хочу тебя разочаровывать, но я даже дело банально расследовать не могу. Какой с меня прок? — Сенку разворачивается к собеседнику всем корпусом, — я даже понятия не имею, кто ты, Ксено. Твоя биография соткана из лжи. Ген переиначил? — А наговариваешь на себя, что бесполезный, — на лице — кислая ухмылка, — ну да, врун подмастил. Правда в том, что Стэнли после травмы плохо переживает расставания со мной. — И ты как жена декабриста повсюду таскаешься за ним? — Почему нет? Он убивает время в цирке, неплохо зарабатывает… — А ты? — А я всегда с ним. Сенку понять не может, что за откровение у него происходит с Ксено. — Я выгнал твоего мужа с труппы. И тебе абсолютно нормально? — Не следую за ним, потому что не хочу покидать состав. Мне тут интересно! — Ксено всем своим видом загорается ярко — почти как спичка. — Может, мне и тебя из труппы выгнать, доктор Ксено Хьюстон Уингфилд? — вопрошает хозяин цирка с издёвкой. — Я не доктор, не врач, не опытный медик — у меня вообще незаконченное. — Да ну? — хмурится на высказывание Сенку. — Давай сойдёмся на том, что я самоотчислившийся недоучка и не будем задевать эту тему? Ха. — Неуч великовозрастный. — На себя посмотри. Они жмут друг другу руки. Лжёт ведь? — У меня есть ответный вопрос, — Ксено, заметно повысив тон голоса до дружелюбного, подходит с деликатностью, — с чего такое великодушие ко мне, сынок? Почему не выгнал меня вместо Гена? Или нас троих? — Во-первых, на Гена нарыто много. Во-вторых, он — лжец, каких нужно ещё сыскать, — на этих словах Сенку не выдерживает и делает шумный вдох, прикрыв ресницами иссохшие глаза. — В-третьих, я банально устал. От вранья, от всего. Каждое его действие под конец вызывало у меня подозрения. — Ты принял его за доктора? И за того, кто тебя сегодня пытался убить? Сенку красноречиво захлопывает рот так же резко, как и открыл. — Понятно, — задумчиво бросает Ксено на полувыдохе. Ишигами кутается в просторный пиджак глубже, когда дуновение ветра касается его озябших суставов. Лопатки пробирает откровенный холод, зубы в некогда сомкнутых челюстях заходятся в неконтролируемом клацании. — Почему Стэнли сдался? Чтобы стопроцентно сдать Гена? — взгляд из последних сил ползёт по мужскому лицу подле, исследуя каждый его бледный участок, — он удачно доказал, что «страховщик». И указал на сообщника. Он знает, к чему я веду. Не удивлюсь, если снова врубит дурачка, чтобы не отвечать. — Ксено, что вы делали втроём в комнате? Обсуждали что-то? — Ген пытался меня уберечь от изгнания. Однако, всё обернулось куда большей иронией. — И за это вы, так скажем, решили его подставить? Что двигало Снайдером, когда он слил Асагири? — Ген сам сознался, что разболтал тебе о неком, — и вновь драматичная, не совсем к месту, пауза, — ммм, докторе. — Ну ты-то у нас не доктор, — очевидно дразнится Сенку, певуче растягивая гласные. Ген Асагири собственной персоной научил. — С чего бы тебе разводить панику на пустом месте? — Да хоть цирюльник! До тех пор, пока я оказываю труппе первую медицинскую, бочка, именуемая «Доктор над нами измывался!», что так усердно катил фокусник хрен знает сколько времени, будет иметь ко мне прямое отношение. И не делай вид, что сам этого не понимаешь. — Снайдер совершил самосуд. И всё — ради того, чтобы подставить одного балабола в ответ? Или, при знании того, что это был дуэт, самоизгнать себя и второго — Гена. Зачем? Быть может, во имя чистого имени Ксено, что прожигает в цирке на зависть беспечную жизнь. — Полагаю, — ни твёрдо, ни мягко. Сенку не нравится наигранная нейтральность чужого тона. Сенку хочется вскрыть уже столь заманчиво помеченную крестом на коже черепную коробку и обнажить возможные потаённые умыслы. Узреть воочию интеллект, скрываемый за искусной игрой в местного циркового психа. — Ты мне открыл дверь? — вопрос звучит чересчур внезапно — словно молния среди всё не разрождающегося второй волной ливня неба. Можно буквально увидеть, как паровоз мыслей Хьюстона сбивается локомотивом неожиданности Сенку. Ксено моргает несколько раз как в замедленном кадре. — Какую дверь? — он натянуто улыбается. — Отвечай быстрее. В меня кинули дротик. Ты открыл дверь? — Когда? — Лампы выбиты, — Ишигами, тем временем, напирает до ужаса настойчиво, — дверь! Ксено, дверь! — Я не знаю, что за дверь, но я догадываюсь, что за лампы, — по-прежнему заторможено сообщает тот, уклоняясь от звучащего в лицо грозного тембра. — Я встал, как обычно, раньше всех. Обнаружил и убрал осколки. Даже заменил старые лампы на новые. — Дверь. — Я должен был тебе её открыть или что? Финиш. Сенку в бессилии приваливается макушкой к фонарному столбу. — Сенку?.. Ксено осторожно, до стука чужого лба о металлическую поверхность, быстро подкладывает под тот свою ладонь. После, притягивает парня к себе и оттаскивает в сторону. Максимально бережно. — Я не чувствую рук из-за, наверное, предстоящей их ампутации от обморожения миллионной степени, но у тебя, мой дорогой, повышенная температура — я это ощущаю здраво. — Я не вернусь без Гена. — Ты жаждешь спасти всех в этом мире кроме себя, — в недовольстве кривит тонкие губы Ксено, — но я вмешаюсь в твою концепцию мышления и разрушу. — Не вздумай тащить меня обратно! — Сенку, рявкнув, отпихивает от себя мужчину уже ватными руками — будто отлитыми из свинца. Ксено с важным видом качает головой. — Я поищу твоего фокусника, даже подключу все свои связи, но взамен ты сделаешь для меня кое-что, — его уголки губ тихонько поднимаются, когда мужское лицо из последних сил падает ему в грудь. Ксено, под нос усмехнувшись самому себе, присаживается с безвольным, горящим на морозе телом в руках на бордюр. — Ты отдашь мне всё, что унаследовал от отца, — и резким движением сдёргивает с чужой шеи серебряную цепочку с ключом. — Кроме цирка, разумеется.

***

Сенку потерял счёт времени. Сколько он спит? Час? Два? Сутки? Неделю? Он периодически очухивался, нёс какую-то ахинею, что имела значение только для него одного, растерянно искал что-то обезумевшими глазами и проваливался в пучину бессознательности снова. В эти промежутки он спрашивал у каждого циркового, кто вернулся с поисков и имел честь проведать его плавящуюся на глазах тушу, нашли ли они его, но ответу в его мозгах не было суждено надёжно зафиксироваться. Сенку интересовался, Сенку лихорадило, Сенку временами вставал и беспокойно ходил взад-вперёд, пока его силком не укладывали обратно. Но две вещи он знал точно — Ксено перед ним ещё ни с пустыми, ни с полными руками не красовался; а Ген и подавно. Пропал. Ген просто выпал из его жизни. Как будто его никогда в ней и не было. Однако, мозг Сенку не проведёшь — он раз за разом выдавал ошибку, когда тот звал Гена, но вместо него являлся кто угодно, но не он. И с Ксено такая же история. Он рассчитывал избавиться от дуэта «страховщиков», а не от трио, потому что их медик шёл по акции. Сенку даже сквозь непродранные, налитые сталью веки умудрялся сопротивляться, чуть ли не выгибаясь на кровати дугой, когда кто-то-не-Ксено твёрдо настаивал на жаропонижающем уколе, стоя с фактическим шприцом в руках. Никогда ещё его не кололи так непрофессионально. А когда уже и причинное мягкое место стало отдавать тянущей болью, терпеть стало невмоготу. Сенку ругался. И много. На хриплые вопросы и чуть ли не закатанный скандал «Где Ксено черти носят?!» он всё же запомнил ответ: почтеннейший Ксено вернулся в 8 утра следующего дня после того, как Сенку слёг с горячкой. Один. И тоже в предсмертном состоянии пал с температурой. Но одна важная деталь: медик обижен. И Сенку понимает почему — перед глазами всю штормящую его тушу болезнь стоит картина, как Ксено — весь взмыленный, злой, измотанный, невесть в чём, испытывающий своё более чем пятидесятилетнее тело на прочность — пересекает в холодрыгу и в гордом одиночестве районы Лондона, не пропуская и самые злачные среди них, в поисках какого-то там фокусника, с которым он на днях, как бы, вдрызг рассорился. В понимании Сенку это было примерно так. Уже плевать с колокольни на точности их конфликта. Ведь Ксено хотя бы вернулся. Почти что целый. А что с ним произошло и произошло ли вообще, он спросит потом.

***

Солнечный свет лениво сочится из-за штор в минималистично обставленной комнатушке. Пылинки под едва пробивающимися лучами медленно парят, зависая в прохладном воздухе. Капли ночного дождя меланхолично стекают по внешним стенам, с зацикленностью отбивая ритм по приоткрытой входной двери. Атмосфера, навевающая спокойствие. Стало легче хотя бы физически. Часы бьют полдень. Кохаку, вся в чёрной одежде, открывает окно настежь, позволяя ласковому ветру проникнуть в хозяйскую спальню. Она затягивает высокий хвост на затылке потуже и осторожно нагибается под кровать, на которой мирно дремлет хозяин цирка «Под звёздным небом». Наконец-то его перестало мотать. Сенку приоткрывает один глаз. — Доброго… который час? — взгляд ещё расплывчат, но набирает фокус по мере размеренных движений Кохаку под мебелью. — 12 дня, — сообщает та мягко, на секунду выглянув, но затем юркнув вниз снова, чтобы вытащить огромный, в аляпистых цветах чемодан. Её голос под досками звучит уже приглушенно. — Но я знаю, в каком ты контексте. Полдень далеко не «следующего дня». Да уж. Прошла адская мучительная неделя с лишним. Щелчок. Кохаку вытаскивает из чемодана знакомые им обоим одеяния. Аккуратно сложенные стопки традиционной одежды. Деревянные сандалии. Набор белых тканевых перчаток. Розовое, переливающееся на солнце перламутром, шёлковое кимоно — навевает воспоминания. Водолазки. Тёмный фрак. Бабочки. Роскошное просторное черное одеяние с усыпанными золотом длинными рукавами и вышитыми по всей богатой ткани кимоно цветами. Кохаку перекладывает одежду в другой чемодан — в 2, если не в 3 раза больше, на дне которого расположились психологические книги, блокноты, карты, волшебная палочка. Предметы так и кричат имя их хозяина. Девушка, уже прыгающая на чемодане, не может более терпеть на себе этот немой взгляд с самым громким вопросом, который, наверное, никогда не будет озвучен вслух. — Когда твой отец погиб, мы оставили его вещи там, где он дал своё первое выступление, — взгляд съеденных тоской зелёных глаз через усилие пересекается с рубиновым и вздрагивает. — Ген впервые выступил здесь, — судорожный вздох, — в Лондоне. Сенку этих слов более чем достаточно. Они его не нашли. Об альтернативной замене ключа речи быть не может. Я потерял Гена. Обратиться в чужом городе с такой бедой «на сердце» к простому смертному (местному мастеру) за помощью — себе дороже. «Я потерял Гена» дважды. Шутки не помогают Сенку ожить. Он молча отворачивается к стене. Наступает оглушающая минута молчания. — Господину Ксено тоже полегчало, — лёгкая улыбка, — он попросил передать, чтобы ты выпил лекарства, — Кохаку кладёт на тумбочку невзрачную пачку и придвигает стакан воды к ней поближе. С состраданием замирает взглядом в с головой накрытое толстым одеялом тело, идущее крупной дрожью. Кажется, она и сама еле держится. Кажется, эта неделя для неё была не менее тяжёлой. — И ты не виноват, Сенку. Девушка ретируется, не забыв за собой закрыть дверь. Кохаку оставляет чемодан снаружи, привалив к нему гитару и уменьшенную копию хозяйской шляпы-цилиндра. Она без отрыва смотрит на этот склад долго, до полного насыщения, что аж до тошноты — словно на всю жизнь наперёд запоминая этот его родной образ, мысленно с ним прощаясь навсегда и, глубоко, до самых выжатых лёгких выдохнув, отпуская. Как ни крути, это её последнее — хотя бы косвенное — воспоминание о друге. Немного подумав, она всё же снимает с волос резинку и обвязывает её вокруг ручки чемодана. — Было круто, Ген, — лаконичное прощание, за которое она ещё долго будет себя корить. Но знает она — на большее её бы не хватило. Среди всех «Прощай, дружище», «А ты мне стал самым близким после смерти сестры», «Было тяжело делать вид, что я тебя ненавижу, хотя на самом деле мы — семья» и всё в таком духе она выбрала именно «Было круто, Ген». А ведь, если подумать, им действительно временами было круто. Даже весело. Ген умел остроумно подколоть вечно нудящего Кинро или громко орущего с поводом или без повода Тайджу, а она умела от души расхохотаться, никого при этом не обидев. Ген говорил, что талант. Кажется, он её и выдвинул на должность столь необходимого труппе (самого лучшего в мире) клоуна. Кохаку умела сделать праздник из абсолютного ничего, а Ген, ценивший это, умел последствия этого праздника тихонечко убрать, если это было в тайне от Бьякуи. Кохаку не знала многого, и Ген учил её этому многому, даже ни разу не задев её необразованность. А Ген не умел жить без лжи. Тоже считал эту способность полезным талантом. Врать, не меняясь в мимике или интонации? Отлично. Быть до смешного абсурдным, при этом серьёзно глядя в глаза собеседнику? Прекрасно. Бесконечно примерять чужие маски, что аж забыть, как выглядит собственное лицо? Великолепный навык! Но однажды, раз и навсегда, ему в его черно-белую голову засадили, что его слова — «лёгкие словно перышко», не имеющие веса. И сказано это было не кем иной как Кохаку — и в самом обидном контексте. Тогда-то Ген и понял, что меняться нужно. А начал меняться он только после того, как научился искренне любить. Молодого хозяина цирка. Сенку. Кохаку зародила в Гене начало пути в честную жизнь. Сенку научил его по нему ходить. Сенку уже долгое время наблюдает за молчаливыми переглядками Кохаку со свалом вещей из-за угла. Она как в другом мире… Хотел бы он — чёрствый любитель фактов — уметь прощаться так же символично, но… Сенку не готов прощаться. — А, вот ты где, Кохаку. Идёшь? От графика выступлений мы отстаём, но, к счастью, не критично. Время двигаться в другую точку. Время для гастролей в новом городе. Но уже без фокусника.

***

14:30. Подразумевающееся отбытие. Сенку сидит на станции на удивление покорно перед матушкой судьбой, обнимаясь со своим стареньким чемоданом с несуразными наклейками, на которых уже и изображения с аниме толком не осталось. Цукаса, Кохаку и Тайджу перетаскивают реквизит в грузовые вагоны. Кинро и Гинро ходят кругами, проверяя людей и предметы на наличие. Обычные действия, но словно преподнесённые в монохромной видео-плёнке. Немое кино в чёрно-белых тонах, в которых ты сам создаёшь субтитры. Серый пейзаж. Но сколько приключений за их плечами. — Лондон-Париж, друг мой, — воодушевленно стучит по плечу хозяина цирка девушка-машинист, — готовы к отбытию? Челси. Пожалуй, единственное существо во всём мире, которое способно без всяких тупых вопросов везти странный во всех смыслах поезд, во время остановок умудряться работать в новом городе и… всё это без тупых вопросов. Сенку не припомнит, чтобы вообще контактировал с ней. Челси всегда пропадала из всеобщего вида, стоило их цирковому поезду примчаться в точку назначения. Складывалось впечатление, что она даже графика выступлений не знала — ей хватало времени прибытия и отбытия. Ах, да. Это, на самом деле, правда. — По правде говоря, не готов, — отвечает на вопрос Сенку неожиданно честно. — А чего так? — она мотает головой из стороны в сторону, комично сканируя местность своими сверкающими круглыми глазками из-под козырька фуражки. — Я почему спрашиваю-то?! Мистер Асагири опаздывает! Мне продолжать спокойно ждать в кабинке и едем, что ли? А, нет. Всё куда запущеннее. — Он не придёт. Челси складывает пальцы в странный жест, напоминающий «окей». Но интуиция Сенку подсказывает, что у жеста контекст нулевой. — Ммм, — тянет она задумчиво, — а чего так? Родителей нашёл? — Родителей? — внутри Сенку будто бы замерли все естественные процессы. Узнать о фокуснике (хотя бы что-то) побольше только после его «смерти»? Такое может быть только у них в цирке. — Ну, он же у нас в цирке родился, — тянет чуть ли не нараспев девушка, позже по-кошачьи сложив губки бантиком. Забавно — у Кохаку такая же привычка, когда её рот закрыт, — а господин Бьякуя, царствие небесное, знал, что это судьба. — Я слышал о подобном, но не в подробностях, — слова подразумевают нужду в дальнейшем объяснении. Челси поворачивает голову назад в поисках кого-то более-менее свободного из труппы, но не встречается взглядами ни с кем. — Эх, надеюсь, мне за это не прилетит по затылку клоунским носом каким-нибудь… Ну Асагири же не из каменных пород материализовался! У него по-любому были или есть родители. — Спасибо, об этом я догадывался. — Короче, это, наверное, первый случай в истории, когда homo sapiens родился в цирке. Э. — Тоже в шоке. По сути, история как история. Просто женщина родила во время выступления в цирке. Точнее… — Постой. — Точнее, выступление было остановлено ввиду обстоятельства. Тогда-то наш будущий фокусник и родился. Вот. Прикол. А роды кто принимал? — Так Ген действительно тусуется тут с рождения? — Сенку поражён, что об этой части биографии ему не наврали. — Стоп. Родиться — родился, но потом его забрали в отчий дом. А нет, всё в порядке, наврали. — Бьякуя до глубины души был поражён стечением обстоятельств, — Челси едко посмеивается, — даже ляпнул, что для этого ребёнка купол цирка всегда будет возведён высоко над головой. Тут-то и сыграла судьба. — В каком возрасте Ген пришёл сюда работать? Челси неопределённо поводит плечами. — Что знаю я — то слухи. — Тем не менее?.. — Предупреждаю о погрешностях! — глаза девушки обеспокоенно забегали, — может, в 10 пришёл. Может, старше… младше… Никто уже и не помнит. Но он попросился в труппу, усердно учился после принятия и затем впервые выступил. Господин Ишигами старший его, можно сказать, воспитал. Я никогда не видел Гена вне манежа в детстве. Да и на манеже помню смутно, если честно. — Так где он? — Пропал без вести, — язык не поворачивается сказать полную правду. — Что?! — максимально недоумевает она, — а сколько времени прошло с пропажи? Полиция искала? Нам стоит подождать? Сенку и сам оттягивает время до последнего, сидя на станции в ожидании свершения чуда. Сенку знает, что если они уедут из этой точки, она с большей вероятностью станет прощальной. — Думаю, нет нужды ждать… — как же ему не хочется, чтобы Челси расспрашивала дальше. Хочется, чтобы его оставили одного. И Челси действительно не задаёт больше вопросов. Внимательный взор даёт в её мозг сигнал, что трогать человека сейчас не нужно. Она просто молча уходит. На глаза Сенку откуда-то сзади внезапно ложатся мужские ладони. — Кто это? — он нащупывает тонкие ледяные пальцы. — Мне не до шуток. Сердце в груди болезненно ударяется о рёбра, потому что, стоит одной чужой руке ласково перекрыть полностью глаза, как он чувствует, что вторая рука мужчины в это время располагает вокруг его шеи холодную цепочку. Сенку оцепенело хватается пальцами за центр тяжести цепочки. Ключ! Ему вернули на шею ключ. — Подожди, — Ишигами сухо сглатывает. — Не говори кто ты. Я хочу посмотреть сам. Изящные руки послушно опускаются с глаз сами. Сенку, медленно открывая глаза, поворачивает голову. Он. — Рад, что ты цел, — губы лихорадочно дергаются в облегчении. Большой палец вверх. Взаимно. — Ксено. Мужчина напротив глубже зарывается с носом в зимний шарф, игриво стреляя из-под грубой вязки чёрными глазами. — Ты думал, меня расчленил местный потрошитель? — Надеялся. — Недооцениваешь меня? — бледное лицо притягательно кривится в самодовольной ухмылке. — Только сегодня в надежде вычитывал имена нелепо умерших людей из газет. Твоего, к сожалению, не было, — Сенку не сдерживает порыва хохотнуть. — Хороша водичка в луже? Ксено театрально закатывает глаза. — Я шлёпнулся при тебе в неё рожей, но не утонул в ней. Всего лишь простыл. — Кстати, мне говорили, ты на меня обиделся. — Спасибо, что напомнил, идиотина. — Что я тебе сделал? — всё ещё посмеивается Сенку, — только недавно дошло, что я выпер твоего мужа из труппы? — Даже не начинай, — мужчина показательно дует щёки, прячась в колючий шарф. Даже этот странный тип умеет быть повседневным. — Я искал фокусника как последний безумец. Стоит ли говорить, что меня впервые не сопровождал мой верный рыцарь? — Который еще и не вытащил тебя из лужи. Потому что я его выгнал. — Ужасный. Несносный характер. Сенку бессовестно пожимает плечами. — Тебе крышка от Стэнли, — Ксено, противно щурясь, горделиво задирает свой и без того малость вздёрнутый носик. — Я отправил ему письмо о том, что ты меня бесстыдно эксплуатировал, в ходе чего я ужасно захворал. — Прямо так и написал? — Ха. Нет. Иначе бы ты со мной сейчас точно не беседовал. Не нажаловался в красках? — Я — ублюдок, умудрившийся разделить вас с супругом впервые за годы, — начинает Сенку с осторожностью в интонации, — с точки зрения этики, мне стоило бы извиниться. — Позже извинишься, любезный, — наглаживает свой обвязанный вокруг нижней половины лица шарф Ксено, — меня сполна тешит, что ты и себя лишил того же. Каков мститель. — И не забывай, — мужчина наклоняется к собеседнику ниже, — мне. Тут. Интересно. — Никогда не пойму твоего интереса. — Мне нравятся химеры. Элегантные, — на этих словах он снова выпрямляется, расположив руки за спиной. Его взгляд концентрируется на одежде Сенку в уютных бежевых тонах. — Выглядишь… не как скорбящий, прости Боже. Даже, мать его, Ксено одет как могильный ворон в этом его чёрном пальто, тёмно-синей рубашке и в толстом шарфе тех же пессимистичных оттенков вокруг шеи. — Ты вообще… — Хьюстон недоговаривает предложение. А в глазах Сенку — не померкший блеск. — Оптимистичен, — таков вердикт циркового медика. — Я живу фактами и только фактами. До тех пор, пока я лично не увижу его мёртвое тело, не похороню его. Это реализм. — Индукции тоже стоит довериться. Чтобы не обнадеживать самого себя. — Вероятность того, что он умер не равна 100%, — с ярким оскалом произносит Ишигами, — я всё утро думал о том, что у него не было и шанса выжить. Но я забыл одну важную вещь. — Какую же? — вспыхивает Ксено. — Ген Асагири — лжец. Статистика… Да любые доводы имеют право сломаться в моих руках, стоит одному его предложению оказаться неправдивым. Челси сказала, что Ген родился в нашем цирке, но на этом на долгие годы всё. Ген же утверждал ещё в первые дни знакомства со мной, что его мать якобы испугалась очевидных «отклонений» у ребёнка и подписала контракт о невозможном его удалении от труппы в целях сохранить «позор» в тайне. То есть, в стенах цирка. Вероятность того, что он мог выжить (хотя бы без нахождения рядом со Стэнли), растёт. Раз уж его часовое сердце — это не мутация, то… В чем суть «контракта»? Был ли он вообще или Ген опять наврал, чтобы я его, если что, из труппы не погнал? Воистину «страховщик»… А что, если и было что-то подобное, но не контракт? Что-то более реальное? Мне нужны детали так называемого «договора». К ноге Сенку прикатывается теннисный мячик и мягко стукается о носок его ботинка. Под вдумчивым взглядом Ксено он его поднимает и озирается по сторонам. — Суйка! Суйка! Мячик здесь! — кричит Сенку громко, когда видит быстро бегущую вдоль вагонов девочку. Суйка, даже со своим пустым взглядом в никуда, выглядит чересчур растерянно. — Чёрт, — сдавленно ворчит сквозь зубы Ксено, уводя глаза. — Сенку! — примчавшись, она встречается лбом с мужским туловищем и вцепляется пальчиками в плотную ткань. Общупав дрожащими пальцами всю одежду, девочка вскрикивает, — не Сенку! — шестерёнки в её голове с треском работают, — ааааа, Ксено! — Интересная реакция друг на друга, — Сенку отдирает маленькую девочку от скорчившегося Ксено. — Ты потеряла мячик? Он у меня. Суйка хватает мячик, но отрицательно мотает головой. — Я везде ищу папу-Гена! Не могу найти! В цирке не было! В поезде нет! Его уже давно нет! — надувшиеся губки, сложенные бантиком, дрожат в предстоящем плаче. — Куда он ушёл?.. — маленькая Суйка, шмыгая красным носом, садится на корточки, уперев лицо в колени. — Я никуда не поеду-у-у! Я останусь здесь! — А ну не реви, — строго стучит пальцем по светлой девичьей макушке Ксено. Суйка считает Гена своим отцом. — «Папу», — внутри Сенку действительно сломался целый мир на тысячи и миллиарды осколков. Ксено несколько виновато одёргивает хозяина цирка за плечо. — Девчонка как-то раз спросила у меня кто такой «папа», — с каждым его словом насупившиеся белые брови хмурятся всё больше и больше, — я дал ей некорректную формулировку. — Неужели не с точки зрения биологии? Ксено, сдаёшь, — Сенку в это время мягко гладит Суйку по волосам. — «Самый родной мужчина, который даёт тебе знания, уют, заботу. А взамен не требует ничего». Ну… правильные отцы — они такие, полагаю. — Не знал, что Суйка наречёт Гена своим папой? — Впервые в жизни почувствовал себя мразью, — неразборчиво шепчет Ксено. Вживаюсь в роль святого? Что-то действительно сдаю. — Хотя, ты бы в любом случае погнал его в шею. Мы мрази.

***

Кадры за окном мелькают слишком часто для отвыкших от вечного движения глаз. Меланхоличный стук колес, отражающийся от гладких стен, убаюкивает, заставляя Сенку периодически клевать носом. Кружка с горячим чаем в руках норовит выпасть из его то и дело расслабляющихся ладоней, но вовремя очухивающийся парень сжимает их крепче и лениво тянется губами, чтобы отхлебнуть. Глубокий вечер. Сенку бесполезно вперивается глазами в пейзаж за темным стеклом, но обнаруживает в нем лишь свое донельзя замученное лицо. Пару раз утомленно моргнув, он переводит взгляд на оставленный Суйкой мячик. Знакомый, зараза. Знакомый. Сенку от безделья кидает весь в повреждениях теннисный мяч в стену и, после его гулкого отскока, перехватывает ладонью. И так до бесконечности. Бросает-ловит, бросает-ловит, бросает… Ген в первую встречу со мной кидал этот самый мячик в стену из раза в раз. Отрекошетив, он прилетает Сенку прямо в лоб. Хозяин цирка, выругиваясь, принимается злобно тереть ушибленное место. Ну и зачем я это вспомнил?! Сенку выходит быстрым шагом из своего купе не в силах оставаться со съедающими заживо мыслями наедине. Пересекает, глубоко дыша, один вагон, второй, третий в поисках долгожданного нашествия успокоения. Ткань рукава внезапно застревает в дверном проеме из-за резко закрывшейся за спиной двери. Он его нервно дергает на себя. Прямо как чемодан тогда. — Да черт! Четвертый вагон, пятый… Окна, лампы, длинный коридор. Ходьба, ходьба, ходьба, упор. — Упор, — Сенку хочется разрушать. С каких пор меня вообще кроет?! Перед глазами до сих пор по-предательски четко стоит тот самый затемненный образ в узком коридоре поезда — изящный силуэт в просторных одеяниях. Притягательный, манящий. Наблюдающий за ним-новичком издалека. Тогда Сенку тер глаза в надежде, что ему не показалось, но загадочный парень, оказавшийся в итоге его Геном, вскоре растворился в темноте циркового поезда. Сейчас же глаза тереть бесполезно. Мираж ускользнул, стоило здравомыслию постучаться в двери сонного мозга. Мужской кулак с силой сжимает теннисный мячик со всей имеющейся силой. Сенку скучает. Даже больше — тоскует. До невозможности. — Сенку?.. — Суйка встревоженно подходит к хозяину цирка на цыпочках. — Проснулась? — вымученно давит улыбку он при виде этого слепого мышонка, — может, пойдешь отдохнешь подольше? Что ты вообще тут делаешь?.. — Не могу спать, — она жалобно тянет парня за рукав, опустив лицо в пол. — Не пришел. — Прости. Я должен был догадаться составить тебе компанию. Суйка, подав руку Сенку, ощупывает пальчиками сжатый в его кулаке предмет и узнает в нем свой мячик. — Откуда он у тебя, Суйка? — искренне интересуется Сенку, — не хотела бы новый? — Мне и с ним хорошо, — девочка нейтрально пожимает плечами. — Нашла. — Нашла? На улице? — Не на улице. В поезде, — она впервые за долгое время тихонько посмеивается. Постойте. — Кто-то… из труппы потерял? Не думала вернуть? — Из труппы? Не-е-е-е, я не знаю, чей он, но папа-Ген разрешил оставить, — миловидно улыбается своим воспоминаниям Суйка, — кто-то просто забыл этот старенький мячик! — Кто-то не из труппы? — повторяет свой вопрос владелец цирка как можно ласковее. — Нет. Я нашла ничейный мячик и показала Гену… Я с ним немного поиграла, потом отдала его ему, — личико озаряет слабое подобие улыбки, — захотелось подарить. А потом пришел ты! — детские ручки нежно обвивают шею Сенку. И Сенку обнимает в ответ. Они оба потеряли одинаковое количество тепла в жизни. Сенку понимает, что ему не достает всего пару фрагментов для разгадки.

***

Самый долбанутый квартет в мире. Никого в здравом уме до этого не посещала мысль на полном серьезе собрать этих людей вместе и поселить в одном купе, но, тем не менее, Сенку с его полномочиями рискнул: он, Суйка, Кохаку и Ксено. И все они в шоке. Сенку сводил Суйку в вагон-ресторан перекусить и развеяться, и ему даже представлять не хочется, какая революция там происходит у необразованной львицы с этим интеллигентным психом почтенных лет. Так что, то, чем они с девочкой сейчас по факту занимаются — это наматывают круги в одном из пустых вагонов, лишь бы не возвращаться. Если допустить возможность, что это не Ген напал тогда на меня сзади, то мне стоит укрепить защиту. Мою и Суйки. Я теперь не один. Кохаку — одна из немногих, кто завоевал мое доверие. И, раз уж убийце резко стало наплевать на то, когда и при каких условиях я умру, то спать придется посменно. Я буду сторожить сон Кохаку, а она — мой. Повезло, что во время болезни я постоянно был то под ее пристальным присмотром, то под Тайджу. (Раз уж я жив, значит, Тайджу можно подозревать в меньшей степени?). Что касается Ксено, меня до сих пор не покидает ощущение, что что-то с ним да не так. Мы с ним довольно сблизились, он даже стал вызывать у меня неподдельное восхищение, но… До чего же подозрительный. А то, как они со Стэнли избитого меня обнаружили на улице? Казалось бы, какого хрена?! Ксено, благо, еще во время наложения бинтов и обработки ран дал ответ: как же Стэнли было от души насрать на то, что меня тащут убивать. Этот стервятник услышал кипиш аж в самом цирке, прикола ради глянул че да как (возможно, даже какое-то время следовал? Снайперские незаметность и выдержка могут пугать), сначала оставил как есть, но позже поделился с мужем. Хах. Для него стало откровенным сюрпризом, что Хьюстон ломанул на мои поиски. Счастье, что меня оттащили не так далеко от цирка — не успели. Любовная парочка подняла немало пыли в округе, когда пошла по горячему следу. Думаю, пара вывихов, сотрясение и куча ссадин — действительно лучший исход, на который я мог рассчитывать при таких странных… спасителях. Несколько с трудом верится в эту историю, но пока ладно. Ксено отчасти продолжает радовать. А Стэнли, даже если и видел моего врага, не расколется. Он просто снова сдаст Гена. Личные счеты во имя мести или просто за супруга, видите ли. На самом деле, жаль, пусть и не беспричинно, обвинять Ксено, если он в итоге реально окажется обыкновенным чудиком с пристрастиями. Но он должен быть у меня как на ладонях. Придется. Да и вряд ли при Кохаку, с ее-то ночным зрением, он будет настроен на нападение. Также, Ксено мне нужен для проверки кое-чего. Будет даже плохо для него, если сработает. Главная цель на это время — выжить. Оттянуть время. Потому что скоро я приду к разгадке. Я уверен. Сенку, скрестив пальцы, открывает дверь в купе для них четверых. И застывает камнем. Он ожидал дебатов на повышенных тонах, всевозможных интеллектуальных унижений или даже драки на кулаках, но никак не этого. Ксено даже не видно. Видно только его изящный средний пальчик, столь красноречиво высунутый из-под одеяла в вульгарном жесте, под которым он сам полностью и спрятался. А Кохаку в это время без умолку лопочет что-то на английском, по-хозяйски рассевшись на его койке. Сам мужчина не занимает даже четверть кровати, скрючившись от назойливой особы как креветка. О чем она говорит? Погодите… Она его… Прожаривает? Анекдотами?! — What did the old fag say when one pretty girl talked to him? — задорно спрашивает Кохаку, уже крупно дрожа от сладкого предвкушения хохмы и хлопая Ксено ладонью по его укутанным ногам. Мать, да она же сейчас взорвется! — I don't care! — звучит приглушенно из-под толстого слоя пухового одеяла. — And that's what he said. — Get lost! Кохаку буквально разрывает на маленьких ржущих клоунов от ее гомерического хохота. И как же Сенку рад, что Суйка еще не понимает английской речи. — What did one fool say when she was asked by one intelligent? — о! господин Уингфилд вступает в бой. — Haha, I don't know! — Here you are. — Oh… — Кохаку уже не так смешно. Они же так могут до беско… — What did one old ga… — Stop. I won't answer. — The answer is… — I'll kill you. — «How elegant!» — Кохаку, по ощущениям, сейчас умрет с истерики. — Bitch. На этом моменте Сенку их останавливает, пока Кохаку окончательно не охрипла от смеха, а Ксено окончательно не оглох. Факт — они нужны ему целыми и неущемленными. Интуиция предсказывает хозяину цирка душевную беседу с их цирковым медиком и одну очень, очень тяжкую ночь впереди.