Имя твоё

      

***

АДАПТАЦИЯ

      Им кажется, что они ругаются тихо. Что разговор остаётся лишь за дверями их спальни, но я слышу каждое слово. Даже сквозь музыку в наушниках. Как и всегда.              — Так больше не может продолжаться, Генри! Жизнь молодой девушки не может заключаться в стенах одного дома! Она не может целыми днями сидеть у себя в комнате и бесконечно рисовать! Ни с кем не общаться, не дружить, не развивать коммуникативные навыки!              — И что ты предлагаешь?!              — Она должна пойти в школу! Домашнее обучение не подходит Вики. Ей нужна социализация, неужели не понимаешь?!              — Ты сошла с ума?! Она рыдает у себя в комнате и не разговаривает уже неделю, и всё — из-за смерти собаки! А ты хочешь отправить её в школу, где обитают сотни детей, которые только и делают, что издеваются над сверстниками?! Где полно жестокости? По-твоему, она мало пережила?!              — Вот именно! Единственным другом девочки не может быть чёртова собака! СОБАКА, Генри! Это ненормально!!! Вспомни, как Вики расцвела, когда общалась с Кэти, даже хромать почти перестала! Ей жизненно необходимо общение с людьми, а мы делаем только хуже, позволяя ей закрываться в себе и упиваться одиночеством!              Они спорят до самого вечера.       А с июня я начинаю посещать летнюю школу.              Занятия нужны, чтобы подготовиться к учебному году. Школа — самая обычная. Такая, какую мы сможем потянуть. Сначала мне непривычно находиться в обществе группы людей спустя долгое время, но привычка и социальные инстинкты берут своё. Мне даже начинает там нравиться, несмотря на то, что большинство учеников в классе — это второгодники или хулиганы, которых заставили учиться летом и навёрстывать программу.              Больше всего я благодарна занятиям за то, что мы встретились с Тэдом. Сидя в классе, я гораздо чаще рассматривала его волосы цвета пшеницы, поблескивающие на солнце, чем изучала исписанную учителем доску. Однажды Тэд повернулся назад, заметил мой взгляд и с улыбкой подмигнул. С того момента моя жизнь кардинально изменилась.              За лето мы исходили пешком все окрестные парки и скверы. Перепробовали все сорта мороженого в стаканчиках и выпили около тонны газировки. Никогда в жизни я столько не смеялась, как с Тэдом. Его лёгкие и ироничные шутки доводили меня до истерики. Благодаря его рассказам, щедро приправленным юмором и подколами, я заочно познакомилась с учителями и традициями школы, в которой предстояло учиться ближайшие два года, до выпускного класса. И эта перспектива больше не пугала меня так сильно, как в начале.              С ним я забыла, кто я такая. Потерялась в смехе и солнечных летних днях. Во мне родилась новая Вики — беззаботная, смешливая и даже игривая. Тэд никогда не затрагивал неуместных тем — каждый раз сам находил новые и настолько нейтральные, что даже не верилось. Не лез в душу, бередя раны — он её лечил. С каждой встречей и разговором я тянулась к нему всё больше, проникалась благодарностью и привязывалась крепче. И в конце концов стальная броня внутри меня треснула и раскололась, выпуская наружу забытые чувства доверия и радости.       Я перестала жить в скорлупе своего мрачного мирка.       Я вышла на свет.              Но чем дольше мы проводили время вместе, тем сильнее я не понимала, что между нами — дружба или нечто большее? Не понимала, но всегда замирала, когда он вдруг подносил руку к моему лицу и ласково стирал след от мороженого со щеки. Когда с улыбкой заправлял волосы за ухо или обнимал за талию, помогая перебраться через широкую лужу на пути. Когда задерживал взгляд дольше положенного, и от него по телу пробегали горячие мурашки, будоража сердце. Меня тянуло к нему магнитом, и я чувствовала, что это взаимно, но Тэд отчего-то медлил. Не спешил переходить черту, хотя дважды чуть не поцеловал меня.              Всё решило начало сентября.              Химия. Совмещённые классы. Увидев Тэда, одиноко сидящего за партой — своего Тэда — я обрадовалась и поспешила занять свободное место рядом с ним. Начала безудержно болтать с улыбкой, которую никак не могла стереть с лица. Предложила прогуляться после занятий, как обычно мы делали летом. И никак не хотела замечать, что сегодня Тэд не улыбается мне в ответ. Что он ссутулился и поник, что отводит взгляд и нервно теребит в пальцах ручку. Что незаметно отодвинулся от меня к краю парты.              Я настолько одухотворена, что не замечаю ни-че-го. Даже того, что его друзья вдруг начали смеяться и перешёптываться, глядя на нас.              Тэд наклоняется ко мне и шепчет:              — Вики, послушай… Летняя школа — это совсем не то, что обычный учебный год. Теперь… всё немного иначе. Мы не сможем общаться с тобой так, как раньше. У меня… другой круг друзей, и вы вряд ли найдете общий язык. Ты меня понимаешь?              Его слова — совсем не то, что я ожидала услышать. Они вносят смуту в мой устоявшийся за три месяца мир. Они вызывают далёкий, ещё пока набирающий силу раскат грома. Гроза приближается, волнует море, загоняя волны на берег, но небеса ещё не разверзлись. У странствующей щепочки ещё есть маленький шанс задержаться на этом берегу. Избежать шторма.              — А я и не хочу быть твоей подругой, — говорю, откуда-то набираясь смелости. Близость Тэда и его сладковатый, кока-кольный аромат от футболки привычно кружит голову. Я вдруг уверяюсь, что вот он — тот самый момент, когда пора всё решить. Когда пора определиться с тем, что происходило между нами предыдущие три месяца. — Я хочу быть кем-то большим, потому что ты… — заикаюсь на секунду, стесняюсь говорить, но остановиться уже не могу. Долго сдерживаемые слова сами рвутся наружу, впервые так смело и открыто. — Потому что ты мне нравишься. И я подумала, что мы можем…              — Вики… — обрывает он. И по одному тону ясно, что гроза уже здесь. Шторм так же неминуем и реален, как всё моё убогое существование. — Боже, Вики…              Он говорит долго и путано. Не смотрит на меня: глаза бегают по стеллажам с учебниками, по цветам на подоконниках. Он ерошит волосы на макушке и кривит губы. Ему неловко и неуютно. Ему стыдно. Он признает, что я привлекательна и красива, но тут же уточняет, что такие девушки, как я, ему не подходят. Они не для него, видите ли. Не объясняет, какие именно, просто «такие» — и всё тут. И вообще… Я неправильно поняла его летом. Не так распознала дружеские мотивы, и ничего больше.              А я знаю, что всё правильно поняла. Помнила, как его взгляд задерживался на моих губах, а лицо склонялось близко-близко, обдавая дыханием с привкусом пломбира. Дело-то совсем не в этом. А в том, что я также знаю, какие — «такие» девушки, о которых он говорит. Странные и сложные. Не от мира сего. Одетые в простую, скромную одежду. Без амбиций и стервозного характера. Без каблуков, маникюра и духов за сотню баксов. Девушки не из группы поддержки. Девушки, далёкие от школьной популярности.              Бунтарь, красавчик и стиляга Тэд просто не хочет показываться со мной на людях. Конечно, всё было гораздо проще, когда мы гуляли одни в парке — без его друзей и общественного мнения. Там были только мы и наши искренние чувства. Сейчас же он не намерен иметь дело со странной новенькой. Его авторитет затрещит по швам, если он закрутит роман у всех на виду с такой, как я.       С отбросом.              Тэд продолжает скомкано оправдываться, хочет поскорее закончить неловкий разговор и отвязаться от меня, но я его не виню. Я виню только себя. С каждым его путаным словом нагреваюсь и начинаю полыхать всё больше, грозя окончательно перегреться. Забытое чувство стыда прогрызает старую, зарытую могилу и выползает наружу. Я действительно немного забылась этим летом. Забыла, кто я такая и каково моё место. И никакие душевные ниточки, рвущиеся в этот момент и разбрасывающие нас с Тэдом по разным полюсам планеты, не способны исправить ошибку природы под названием «Вики Уокер».              Мне 16. И, к сожалению, я по-прежнему глупа и наивна. А ещё — предельно унижена. Я стою посреди класса, ловлю на себе взгляды учеников, вижу их насмешливые, кривые улыбки на губах и мысленно клянусь себе, что больше никогда, ни за что, никому не покажу своей привязанности. Не проявлю инициативу, даже если буду изнывать от любви. Не сделаю первый шаг, не выражу симпатию, не пойду навстречу, как бы ни казалось, что мне ответят взаимностью. Как бы ни была уверена в ответных чувствах, но навязываться не буду. Буду сжигать себя дотла изнутри, доводить до изнеможения, смотреть украдкой на предмет обожания, но останусь лишь робкой тенью позади того, кто заберет моё сердце. Потому что ни одна инициатива, ни один шаг навстречу, ни одно прямое признание не превзойдет по силе тот жгучий, испепеляющий стыд, который испытываешь, когда тебя отвергают. Когда стыдятся твоих высказанных чувств. Не превзойдёт ту острую, пронзающую боль в груди и неловкость, когда тебе отказывают у всех на глазах, откровенно стесняясь знакомства с тобой.              Но ни один из этих зрителей, что насмехаются и одновременно жалеют тебя, никогда не будет презирать тебя больше, чем ты сама. Не будет так же сильно ненавидеть за наивность и доверчивость. За глупую слепоту чувств. Как можно было забыть, что все люди — лживы? Что они двуличны и трусливы? Что если протягиваешь им своё сердце на ладони, прежде всего они взвесят его на весах «правильности» и только потом решат, подходишь ли ты им. Соответствуешь ли их требованиям и нужным показателям.              Теперь мне проще умереть второй раз, чем ещё хоть когда-нибудь произнести вслух: «Ты мне нравишься». Это слова не победы. Это — поражение, за которым меня снова накроет лавина невыносимого позора. Поэтому этих слов больше не существует. Они как тяжёлые камни — упали на дно колодца и упокоились там, больше никогда не грозя явиться на свет.       Они для меня мертвы.       Они украсили могильный холмик на заднем дворе дома.       

~

             Мне нравится учиться. Нравится, как спокойное течение дней неторопливо протекает мимо. Нравится даже то, что иногда в коридорах мы сталкиваемся с Кэти и она робко, едва уловимо, улыбается мне как своей знакомой. Нравится, что после нескольких первых недель сентября на меня перестали смотреть. Со мной смирились, меня приняли и меня забыли. Я — новенькая, которая не представляет собой ничего экстраординарного. Я — серая мышка-заучка. Совершенно обычная, непримечательная и неинтересная.       НАКОНЕЦ-ТО.              Я вполне счастлива и спокойна, плыву по течению, пока однажды судьба не решает, что я снова живу не так, как она того хочет. На одном из осенних тестов мне довелось помочь девушке из параллельного класса. Я прекрасно знаю её и двух её подруг: их сложно не замечать в школе, потому что они — та самая пресловутая «элита». Я не знаю только, что побудило Мелани обратить на меня внимание — подсказать ей пару ответов было не так сложно. Вряд ли это достойная причина заметить меня и запомнить.              Однако с того момента я, день за днём, месяц за месяцем, начинаю крутиться в их компании. Мелани — вполне добрая, улыбчивая девушка, и, по канону всех принятых стереотипов — блондинка, не отягощенная умом. Мне она симпатична. Иногда Мелани просит меня выполнить за неё домашнее задание, но взамен таскает за собой по кафе и магазинам. Пару раз даже оплачивала мой счёт.              Такая жизнь мне вполне по вкусу. Впервые за долгое время я снова чувствую, как одинокое деревце внутри меня обрастает корнями и ветвями. Я больше не отколотая щепка. Я — часть корабля. Часть команды. Команды под предводительством Мелани Стивенсон. Я — гостья, приглашённая на девичник в пижамах. Я — скромная «четвертая» в группе за обеденным столом.              Я слушаю Мелани с открытым ртом, когда она чуть кривит губы и говорит, что мне не идут джинсы с заниженной талией. Не красят короткие топы и облегающие платья до середины бедра. Я слушаюсь её беспрекословно и покупаю объёмные свитера и широкие юбки-макси. Я очень рада, что Мелани заботится обо мне, что чувствует мой внутренний мир, даже не зная о комплексе «обнажённого тела». Мне кажется, что она понимает меня без слов.              Я слишком увлечена дружбой, слишком увязла в этом болоте из благодарности и зависимости, чтобы понимать, как умело Мелани манипулирует мной. Я не задаюсь вопросом, почему меня пригласили на вечеринку у бассейна всего один раз за год, и именно после неё мой гардероб оброс безразмерными вещами «унисекс». Если честно, думаю, мне было бы плевать, даже расскажи тогда кто-нибудь в глаза, что Мелани боится моей привлекательности. Что ей выгодно держать при себе подружку-ботанку, одевать её в балахоны, скрывая фигуру, и быть этакой Матерью Терезой — покровительницей сирых и убогих.              Нет-нет. Этот год для меня — новая глава в жизни. Я настолько счастлива быть частью общества, особенно такого элитного и авторитетного, что даже почти не испытываю боли, когда Мелани и Тэд начинают встречаться. Смотрю, как они целуются, сидя за столиком в кафе напротив меня, и ничего, кроме смирения, не ощущаю.       Они действительно подходят друг другу.       Лишний элемент в пазле этого мира — лишь я.              Рядом со мной сидит Саманта — подружка №2 — и её парень Мартин. Саманта, словно невзначай, то и дело кладёт руку на стол, чтобы все мы наконец заметили её новенький браслет. Тонкий, золотой, с вкраплениями драгоценных камней. Мы замечаем, восторгаемся, и тогда Саманта чувственным поцелуем благодарит за подарок Мартина, а потом кладёт ему голову на плечо. Когда я украдкой смотрю на Мартина и скромно улыбаюсь, он мне подмигивает.              Такое случается довольно часто. И Саманта, и Мелани, и Джесс — подружка №1 — любят похвастаться дорогими подарками от своих парней. Духи, драгоценности, цветы, сумочки и безделушки. Конечно, всё брендовое, потому что эти самые парни — Мартин, Тэд и Джон — могут себе это позволить. Они — ведущие игроки в футбольной команде. Они — дети богатых родителей. Но во мне нет зависти в такие моменты, только радость за подруг и лёгкое чувство стыда по отношению к себе, толкающее на то, чтобы натянуть рукава свитера до самых пальцев. Когда я заказываю в кафе один чай и самое дешёвое пирожное, всегда отсчитываю мелочь из кошелька под столом. Чтобы никто не видел, какая там пустота.              Дело не в том, что мы настолько бедны, что я вынуждена существовать как оборванка. Просто на семейном совете мы решили, что свободные средства Ирма и Генри будут откладывать на мою дальнейшую учёбу. Я выбираю своё будущее вместо карманных денег.              Год заканчивается так стремительно, что я не успеваю этого осознать. Только когда проходит половина июня, меня отпускает оцепенение. Пока мои подруги отдыхают с родителями и парнями на курортах, в других странах, в горах — где угодно, мир большой, — я сижу дома и рисую. Снова. Эта привычка появилась несколько лет назад. А что ещё остается делать такой отшельнице, как я? Исписываю один альбом за другим, слушая музыку, и оставляю на страницах картинки своего мифического будущего. Убеждаю себя, что когда-нибудь, во взрослой жизни, я обязательно объезжу весь мир. Когда у меня будет много денег и возможностей, первое, что сделаю — отправлюсь в кругосветку.       Потому что я — такая, как все обычные люди, которые проводят отдых вне дома.       Потому что я не собираюсь прозябать всю оставшуюся жизнь в нищете и стенах своей комнаты.       Потому что Вики Уокер обязательно будет жить так, как хочет. Она себе обещала.       

***

             Я сразу понимаю: что-то не так. Стоит зайти в школу и стряхнуть с зонта капли сентябрьского дождя, как все оборачиваются и смотрят на меня. Я иду по коридору к классу, а они — расступаются, словно море перед Моисеем. Жмутся к шкафчикам, и от шёпота, что витает в воздухе, становится дурно.              За поворотом вижу своих девочек и спешу к ним подойти, но на полпути останавливаюсь. Их лица — каменные и застывшие. Их взгляды — тяжёлые и презрительные.              — Ч-что… что случилось? — хриплю. Голос не слушается, потому что сердце стучит где-то в горле и мешает говорить.              Джесс молча протягивает мне свой телефон, показывая экран. На нём — открытый школьный чат, последнее сообщение — ссылка. Дрожащим пальцем нажимаю на неё и слышу до боли знакомую журналистку. Ту, которая так равнодушно рассказывает о трагедии, сломавшей мне жизнь. Телефон вибрирует. После ссылки на репортаж появляется ещё одна, за ней — ещё и ещё. Сообщения сыпятся в чат, как сухой горох, а последние — это несколько фото, где моё окровавленное, голое тело затаскивают на носилках в неотложку. И хотя мы выиграли суд и добились запрета на публикацию этих фотографий, интернет — слишком глобальная сеть, чтобы заблокировать все источники.              Я сглатываю слюну, поднимаю глаза на Мелани. Она стоит с поджатыми губами, руки скрещены на груди, а мне нечем дышать.              — Это правда? — спрашивает Мелани отстранённым, чужим голосом. — Это всё правда, Вики?              — Я… я…              Я не знаю, что сказать. Потому что не знаю, что они знают. Информации в сети много, и вся она разнится. Дело было резонансным для маленького пригорода, а многие так называемые «желтые» газетёнки использовали тогда самые грязные методы, публикуя мерзости, чтобы привлечь читателей и побольше заработать на этом происшествии.              Мелани выдыхает и приближается ко мне.              — Мне жаль, — говорит тихо, и кажется, что это на самом деле так. В её голосе и правда скользит грусть. — Но ты… Такие девушки нам не подходят, понимаешь? Вся эта грязь… Не для нас. Извини, но ты больше не в нашей команде.              И они просто уходят. Джесс даже задевает меня плечом, отчего я покачиваюсь и начинаю оседать на пол. Ноги дрожат и не держат. Реальность рассыпается на осколки, сливаясь с шёпотом учеников, которые проходят мимо и обсуждают мою историю. Никто и никогда не должен был узнать её. Никто. Никогда. Больше. Но мой худший кошмар только что возродился и снова обратил жизнь во мрак, из которого мне, похоже, не выбраться. Сколько бы ни прошло времени — не отмыться от него и не сбежать.              Внезапно падение останавливается. Кто-то подхватывает меня за плечо, удерживает, помогает выпрямиться и подводит к стене. Только когда я чувствую опору под лопатками, могу выдохнуть, но рвано, скомкано, сквозь онемевшие губы. Поднимаю взгляд и понимаю — надо мной нависает Мартин.              — Ты как? — он спрашивает участливо, вызывая доверие. Оборачивается в сторону ушедших подруг, которые так безжалостно бросили меня за одну секунду, и морщится: — Не обращай внимания. Мелани — поверхностная дурочка, которая трясется лишь за свою репутацию. Ни капли сострадания к другим.              Я удивлена, что в такую сложную минуту, когда отовсюду только и слышится «нихрена себе», «во даёт» и «бедная девочка» мне на помощь пришёл именно Мартин. Парень Саманты, а не она сама сейчас склоняется надо мной и заглядывает в глаза, в то время как я пытаюсь справиться с панической атакой. Он переживает за моё состояние. Пытается поддержать.              — Но не волнуйся, я не такой, как эти стервы, — продолжает он и вдруг наклоняется ближе. — Я полон сострадания и сочувствия, и вполне готов взять тебя под свою опеку. Хочешь?              Мне совсем не нравится, как понижается его голос. Как в нём возникает хрипотца. Не нравится его хищная улыбка, которая растягивает губы. Кровь приливает к голове от резкой перемены его настроения. Мир словно сошёл с ума, и я оказываюсь висящей вверх тормашками. Хлопаю глазами и ртом.              — Ч-что… Что?..              — Ну же, сиротка, соображай быстрее, — давит он и улыбается ещё шире, а у меня вдруг онемели ноги. Ледяной, животный страх завязался в животе и начал медленно подбираться к горлу. — Я предлагаю тебе золотой билет в счастливое будущее, один на миллион. Другого в твоей жизни не будет, поверь. Предлагаю своё покровительство, в котором такая бедняжка, как ты, очень нуждается. В сильном, уверенном плече, которое решит за тебя все проблемы. Для тебя это — единственный шанс выбраться из грязи сразу в дамки. Что плохого, чтобы не только спать с самым завидным парнем в школе, но и получать от него подарки? Выглядеть и одеваться так, как ты того заслуживаешь, а не скрываться за образом тихони? Ты ни в чём не будешь нуждаться. Будешь сверкать драгоценностями ярче, чем новогодняя ёлка — гирляндами…              Он говорит всё тише, переходит на полушёпот, а я совершенно не понимаю, что происходит. Не успеваю за сменой событий. Утром жизнь казалась привычной и простой, теперь — тоннелем в никуда. Две минуты назад Мартин был парнем моей подруги, минуту назад — понимающим доброжелателем, а сейчас — хищником, подталкивающим загнанное животное к обрыву.              Я оглушена. Я разбита и потеряна. Я только сейчас замечаю мелкие капли дождя на его кожаной куртке. Только сейчас слышу её скрип, когда Мартин поднимает руку и упирается ей в стену над моей головой.              — Но… Саманта… — сиплю с трудом. Язык распух и не хочет ворочаться. Во рту сама собой появляется горечь, почему-то с привкусом табака и мяты. Вызывает тошноту.              — Саманта мне надоела, — Мартин мимолетно морщится и сразу возвращает улыбку на губы. — Да и ты нравишься гораздо больше, чем она. Сразу понравилась, как только появилась в школе. — Теперь он так близко, что дыхание задевает щеку. — Вот только скромниц не люблю, предпочитаю раскрепощенных девушек. Ты такой не казалась… Хотя, — он усмехается, — я всегда догадывался, что за этой маской невинности прячется настоящая развратная львица. Чувствовал нутром.              Он тихо смеётся и обхватывает пальцами мой подбородок. Крепко сжимает, чтобы не вырвалась, и приподнимает мою голову, а я по-прежнему не понимаю, о чём он говорит. Я снова не чувствую своего тела. Я — марионетка в чужих руках.              — Так что из этого — правда? — спрашивает и проводит большим пальцем вдоль шрама на горле. Смотрит внимательно, изучает. — Я читал, что отец заставлял тебя развлекаться с ним по ночам. А когда однажды ты отказала, он разозлился и чуть не прирезал тебя в порыве ярости. — Мартин хмыкает, а я окончательно перестаю дышать. — Но я его понимаю. От тебя просто умопомрачительно пахнет сексом, никто не устоял бы. Это что-то природное, да? Огонь, который вызывает в мужиках инстинкт охотника… — Он втягивает носом воздух возле моей шеи, вызывая озноб. — В другой статье написано, что один из грабителей был твоим любовником. Вы устроили весёлую групповушку с его друзьями у тебя дома, а тут внезапно вернулись родители, и всё закончилось трагедией.              Его слова тонут в белом шуме, который накрывает меня плотным одеялом. Я поражаюсь, сколько в людях жестокости. Я хочу, чтобы той ночью победила змея на рукоятке, а не я. Тогда мне не пришлось бы сейчас дышать с Мартином одним воздухом.              — Так что, Вики? Как всё было на самом деле? Почему ты выбежала из дома голой? Потому что всю ночь трое взрослых мужиков имели тебя во все дырки? — И снова смех. — Хочешь, расскажу, как я это вижу? О-о-о, чудесная картина… Один берёт тебя сзади. Жёстко долбит и тянет на себя, удерживая за хвост. Ведь твои волосы так удобно наматывать на кулак. — Мартин касается рукой моего затылка и перекидывает заплетённую косу на плечо. Проходится по ней кончиками пальцев, медленно, с наслаждением. — Второй в это время имеет тебя в рот. Классика. — Он хмыкает. — А третий…              — Эй, мудила! Чего пристал? Не видишь, девочке плохо?              За мгновение до того, как я отключаюсь, мир прекращает состоять из одного Мартина. Он больше не нависает надо мной, воздух поступает в лёгкие. Какой-то чёрный силуэт снова отталкивает Мартина за плечи от меня всё дальше, и я бегу. Срываюсь с места, ничего не вижу, несусь по коридору с такой скоростью, словно пытаюсь обогнать поезд. Вырываюсь на улицу, сбегаю по ступенькам к скамейкам у школьного двора, а потом уже рвёт меня саму. Наружу выходит завтрак, за ним — потоки мутной жижи, потом горькая, противная желчь. Я стою на коленях, утопая ладонями в размокшей грязи, блюю на кусты диких роз и жмурюсь изо всех сил. Потом слышу шорох шагов по гравию.              — Полегчало? — спрашивает кто-то и хлопает меня по спине.              Я понимаю, что это действительно так. Дрожа, поднимаюсь на ноги и не знаю, что делать. Сумка осталась в коридоре, у меня нет ничего, чем можно вытереть лицо и руки. Нет сил, чтобы выжить в этом бессердечном мире.              — Держи, — снова этот насмешливый голос, и я поворачиваюсь. Девушка, сидящая на скамейке, протягивает мне салфетки и бутылку воды. — Прекрасно тебя понимаю. Тошнота — самая адекватная реакция на такого придурка, как Мартин Кинг.              И я снова становлюсь послушной маленькой девочкой. Вытираюсь, полощу рот, потом допиваю остатки воды. Чувствую, как свежий утренний воздух после дождя гасит огонь, бушующий в груди. Накатывает усталость, и я сажусь на скамейку. Рассматриваю свою спасительницу.              — Спасибо, Т… Тина?              — Ага, Тина. Но я предпочитаю «Тень».              Это имя ей подходит. Она во всём черном, включая цвет помады и волос. Тень расслабленно закидывает ногу на ногу, достаёт из сумки сигареты и закуривает. Протягивает мне пачку.              — Будешь?              — Я… не курю, вообще-то…              Тень пожимает плечами и убирает сигареты.              — Странно. С такой жизнью, как у тебя, и нет вредных привычек? Другие бы на твоём месте не просто начали курить, а сторчались бы на игле. — Она смеётся, и мне нравится этот смех. В нём нет жалости или оскорблений. Простая констатация факта.              — Ты тоже… — я запинаюсь от внезапной злости, вспыхнувшей в сердце, стоит вспомнить перешёптывания в коридоре. — Тоже считаешь меня бедной девочкой?              Тень задумывается, поднимает голову и рассматривает небо. Потом выдыхает струйку дыма и тянет:              — Не-е-е. Ты не бедная. Ты — бедо́вая. О, точно! Буду звать тебя «Беда». Не против? — Она поворачивается ко мне и улыбается. Открыто, по-простому, без задней мысли.              — Нет, — я улыбаюсь в ответ и вдруг спрашиваю: — А можно… Можно мне всё-таки…              Тень понятливо хмыкает, достаёт сигарету и даже лично прикуривает её, прежде чем отдать мне. Безмятежно смеётся, когда я закашливаюсь от первой затяжки, и легонько хлопает по спине.              — Вот, так-то лучше, — удовлетворённо заключает, когда я немного привыкаю и к середине сигареты откидываюсь на спинку скамейки. Расслабленно выдыхаю. — Хоть на человека стала похожа.              — А раньше не была? — я улыбаюсь. Не могу не улыбаться. Тень действует на меня каким-то волшебным образом. Мне с ней спокойно и легко. Может, это от того, что она воспринимает меня такой, какая я есть. Или от того, что не жалеет меня, не смотрит с сочувствием, а общается на равных. Как с нормальным, обычным человеком, хотя наверняка уже знает мою печальную историю.              — Неа, — она качает головой. — На человека — точно нет. Скорее на комнатную собачонку. Мелани тебя чуть ли не под подмышкой таскала. Ещё бы ошейник или поводок нацепила, и вылитый домашний зверёк. Какого хрена ты вообще с ними общалась?              — Либо с ними, либо ни с кем. — Я пожимаю плечами. Мне немного обидно, но я чувствую, это утро — особенное. Всё, что сейчас происходит, идёт мне на пользу.              — Знаешь, иногда существуют такие ситуации, когда других вариантов просто не может быть. Так вот это — он. Лучше вообще ни с кем и никак, чем с ними.              Мы болтаем так долго, что возвращаемся в школу только ко второму уроку. Тень машет мне на прощание и уходит к себе в класс. А я остаюсь на растерзание толпе.              К концу первой учебной недели мне хочется повеситься. Я прихожу домой, без слов поднимаюсь к себе и запираюсь в ванной. Холодный кафель холодит кожу, но не он вызывает во мне промозглый озноб. Не он заставляет обхватить руками плечи и свернуться в комок. Не он открывает поток бессильных слёз, которые никак не остановить.              Это — человеческая жестокость.              Раньше мне казалось, что беспощадны только дети. Только они могут так зверски издеваться над теми, кто им не мил. Потому что они не знают правил жизни в обществе, а если и знают — плюют на них. Они слишком свободны и непосредственны в своём взрослении.              Но правда оказалась в том, что эта лютая кровожадность никуда не уходит с годами. Она лишь трансформируется, приобретает формы вместе со своим хозяином, ширится. Дети не вырастают. Они остаются жить внутри каждого, просто теперь их жестокость приобретает совсем другие масштабы. Теперь не достаточно причинить боль, просто ударив. Теперь издевательства — это едкие, обидные слова, отравляющие душу. Все они, все вокруг лезут в неё испачканными пальцами и смеются над тем, как безрезультатно ты пытаешься их прогнать со своей территории. Как кричишь и корчишься, когда они топчут ногами святые места, на которые ты молилась. Рвут тебя на клочки.              Грязь — это всё, что мне осталось. Всё, что осталось во мне. Она тянется за мной, словно та кровь на дорожке. Обволакивает, словно тот стыд, который сжигал посреди гостиной под лунным светом. Под омерзительными, тяжёлыми взглядами. Даже когда мне казалось, что я излечилась, избавилась от неё, она просто ждала момента. Ждала, когда разразится гроза и ливень размочит то, что успело подсохнуть. И тогда она покроет меня целиком, от головы до пяток, заставит потонуть в ней, задыхаться и отчаянно звать на помощь. Но никто не протянет мне руку, не спасёт и не отмоет.       Потому что грязь — это всего лишь грязь под дорогими ботинками.       Даже если она кричит, когда по ней ходят.              Я не замечаю, как ложусь на пол и упираюсь затылком в угол раковины. Как слезы стекают на белый кафель и оставляют разводы. Я мечтаю оказаться в прошлом. Придумываю на ходу молитвы и возношу их бессердечному Богу, но он глух. Как и всегда.              Тогда я начинаю молиться Дьяволу. Потому что готова продать душу, готова отдать что угодно, лишь бы мне снова было 11. Лишь бы снова сидеть на кухне и нетерпеливо ёрзать, пока мама с тяжелыми вздохами обрезает всё, что удалось спасти от моих сожженных одноклассниками волос. Снова спотыкаться на ступенях церкви, потому что зимний снегопад залепил стёкла очков. Стоять в третьем ряду и тянуть низкую «ре», надрывая связки. Ходить на своих тонких, длинных цыплячьих ногах, выковыривать по вечерам еду из брекетов и показывать язык отражению. Получать несправедливые двойки, плакать на тёмном чердаке, слушая смех во дворе. Брести домой по лужам с порванным портфелем. Стоять молча, опустив голову, и выслушивать нотации от взрослых, что отобрала и съела все конфеты у их детей, тогда как мне не досталось ни одной. Вырезать с папой серебряные звёзды из журнала, цеплять их на ниточки и приклеивать к потолку. Лежать на кровати с мамой, прижимаясь и впитывая её запах, и слушать истории из детства. Чувствовать, как она улыбается, когда говорит.              Хочу снова неудобно спать. Хочу вытягивать ноги и ощущать стопой теплый, вздымающийся бок Сэма. Хочу злиться, что он мне мешает. Хочу ворчать на него в полусне, переворачиваться и свешивать пятки с кровати, позволяя собаке развалиться ещё больше. Хочу вернуться назад, чтобы больше никогда в жизни не кричать на Сэма и не прогонять с кровати. Не ругаться на него, не кривиться, когда его рвёт на прогулке. Хочу собирать шерсть по всему дому, вычищать её с одежды и укладывать в пакетик, чтобы мама потом связала варежки — жутко колючие и неудобные, но такие жаркие. Такие родные и полюбившиеся.       Что угодно, что угодно…       Лишь бы не копать могилу на заднем дворе.       Лишь бы ещё раз увидеть их всех живыми.              Так где же этот Дьявол? Где Бог? Кто угодно?! Почему мир так глух и равнодушен?! Почему так жесток? Почему в нём обязательно нужно выживать, а не просто жить? Почему каждый раз нужно бороться, даже если уже совсем не хочется?              Я встаю на ноги, умываюсь и смотрю в зеркало на своё красное, опухшее лицо. Я вижу там девочку со стрижкой каре. Она стоит в пижаме с Микки-Маусом и улыбается мне во всю ширину своего железного рта. Она счастлива. За её плечами — родители, у ног приютился Сэм. Он видит меня в отражении и радостно виляет хвостом, сметая им коврик на полу в ванной. Я машу ему в ответ рукой сквозь зеркало. Сквозь целую жизнь.              Они смотрят на меня, словно чего-то выжидая, и я понимаю — всё правильно. Наверно, так и должно быть. Так иногда случается, когда борьба становится бессмысленной. Когда она больше никому не нужна. Ни тебе, ни миру.              Я выхожу из ванной и спускаюсь на кухню.       Я точно знаю, где лежат ножи.              

***

ПРОТИВОСТОЯНИЕ

      — Классно. Но я бы немного подправила, а то смотрится слишком неаккуратно.              — Знаешь в этом толк?              — Возможно. — Тень загадочно улыбается и выпускает струйку дыма в небо. Потом смотрит на меня. — После школы хочу заняться парикмахерским делом.              — Тогда понятно. — Я тоже улыбаюсь. И тоже выпускаю дым в небо. Сегодня сигареты с вишневым привкусом.              — Так что, зайдешь ко мне после занятий?              — Ага.              Осенний ветер обдувает открытую шею, и я вздрагиваю с непривычки. Но мне нравится это ощущение свободы и лёгкости. Ирма чуть в обморок не упала, когда увидела в мусорном ведре мои отрезанные волосы. А я испытала лишь облегчение и небывалую уверенность в себе.              Потому что никто, никто — ни один старый или молодой представитель мужского пола — не будет наматывать мои волосы на свой кулак и иметь меня сзади, как сказал Мартин.       Не позволю.              Мне 17, и теперь я живу вопреки. Назло. Я решаю, что пора стать той, кем все меня считают. Той, кого видят во мне. Я больше не хочу сопротивляться и плыть против течения, не хочу захлебываться, пытаясь донести миру, что Вики Уокер снаружи и внутри — два разных человека.              Пусть будет так. На этот раз змея победила. На этот раз она меня сожрала.              Я отпустила её. Отпустила Вики — нежную и добрую, правильную домашнюю девочку — к тем, кто её ждал. Позволила пройти через зеркало и соединиться с семьей. И пока она спит в своей комнате под звёздами, пока обнимает во сне Сэма и улыбается, я решу за неё все проблемы.       Потому что теперь мы на стороне тьмы.       А тьма — всесильна.               Тёмная Вики перебирает свой гардероб и безжалостно обрезает юбки до неприличного мини. Подворачивает футболки, открывая пупок. Носит свитера только с поясом — так, чтобы была видна осиная талия и пышная грудь. Тень равняет мне волосы и красит в чёрный. Подбирает бордовую помаду и учит наносить макияж. Ей настолько нравится мой новый образ, что она даже отдает кое-что из своей одежды. Теперь я иногда хожу в школу в кожаных чёрных легинсах или приталенном топе со шнуровкой. В такие дни травмоопасность среди учеников возрастает — слишком многие заглядываются мне вслед и спотыкаются.              Я больше не хромаю, не сутулюсь и не опускаю взгляд. Я хожу ровно и уверенно, смотрю на всех свысока и гордо держу голову. Жить намного проще, когда внутри тебя — пустота. Тьма бездонна, она поглотила все чувства, что были во мне — от тоски до радости, — зато позволила стать совершенством. Идеальным механизмом, функционирующим на ненависти.       Только её она мне и оставила.              Я ненавижу девушек, которые брезгливо смотрят на меня и демонстративно отворачиваются. Ненавижу парней, взгляды которых прямо противоположны — похотливы и алчны. Каждый раз, когда кто-то хлопает меня по заднице, я разворачиваюсь и выкручиваю ему руку — никто не смеет трогать меня без разрешения. Каждый раз, когда мы сталкиваемся с Мартином взглядами, он криво усмехается, а я показываю ему средний палец.              Ненавижу учителей, источающих сочувствие. Из-за слива информации и слухов в начале года теперь абсолютно все в курсе, кто такая Вики Уокер и что с ней случилось. Ненавижу это мерзкое, противное «бедная девочка», которое приклеилось ко мне и ходит по пятам, вырывается изо рта всех, кому за 30. Их жалость преследует меня, подавляет, вызывает раздражение своими сочувственными взглядами. В такие моменты мне хочется вскочить на ноги, швырнуть стул в стену, дробя его в щепки, а ещё лучше — прямо в учителя, чтобы перестал смотреть на меня так, — и заорать во всю глотку: «Я НЕ БЕДНАЯ ДЕВОЧКА!!!» Кричать, кричать, кричать, пока все стёкла в кабинете не лопнут.              Но вместо этого я молча встаю и выхожу из класса, чтобы покурить. Прямо посреди урока. И ненавижу тишину, что существует за спиной. Никто не говорит мне «сядь на место». Не спрашивает, куда это я собралась. Не останавливает и не наказывает.       Учителя — понимающие и милосердные.       Я — бедная девочка.              Одноклассницам не нравится, что в этом году тихоня Вики превратилась в чёрную королеву. Они подлавливают меня и запирают в туалете. Хотят макнуть головой в унитаз, чтобы «сбить корону».       На их несчастье я держу в руке лимонад, купленный в автомате.       На моё счастье — он в стеклянной бутылке.              Прошло слишком мало времени, чтобы окружающие успели привыкнуть к моей новой ипостаси. Им кажется, что я лишь пытаюсь привлечь внимание, стать популярной, притворяюсь крутой. Ни одна из этих глупых девиц не понимает, что я — больше не жертва. Антилопа отрастила клыки и сама стала хищником, рвущим глотки каждому, кто посмеет её обидеть. Если мир даёт мне пощёчину — я даю её в ответ. Дважды.              Поэтому я разбиваю бутылку о раковину и размахиваю «розочкой», с улыбкой призывая подойти ко мне первую, кто осмелится. Они смущены и сбиты с толку. Они стоят на месте и переглядываются, а я пытаюсь не дрогнуть, не показать, как сильно их боюсь. Пытаюсь раз и навсегда доказать им, что со мной не стоит связываться. Я — не девочка для битья. Чтобы закрепить результат, подхожу к зачинщице и машу перед её лицом бутылкой. Полушёпотом сообщаю, что если ещё раз она задумает что-то подобное, я заберусь к ней в дом и зарежу всю её семью у неё на глазах. Мне безоговорочно верят.       Теперь они не на шутку напуганы.       Теперь Вики Уокер — криминальный элемент.              Иногда я прогуливаю уроки, потому что так хочу. Иногда отбываю наказание после занятий за плохое поведение. К моему дерзкому тону и откровенной одежде все привыкли. Однажды я наглею до такой степени, что закуриваю прямо в классе, на глазах у учителя. За это отрабатываю наказание на два часа дольше и снова курю в классе, уже в одиночестве.              — Я знаю, кто слил инфу про тебя. — Тень смотрит в небо и высовывает язык, ловя моросящий дождик. — Брат у меня, оказывается, тот ещё хакер. Отследил анонима.              Она называет адрес. Он знаком мне до скрежета зубов, потому что это — соседний дом. И я снова покрываюсь дрожью ненависти до такой степени, что волоски встают дыбом на теле. Мало того, что Кэти оказалась трусливой и отвратительной подругой, так она ещё и полна зависти. Я больше чем уверена, что Кэти сделала это из-за моей дружбы с Мелани. Из-за того, что «бедная девочка», историю которой она услышала первой и устыдилась, стала популярнее, чем она сама. Нищая сиротка, больная психичка ходила за ручку с королевой школы, а не она — нормальная девчонка из благополучной семьи.              Мне противно. Я так сильно сжимаю кулак, что сминаю сигарету и не замечаю, как она обжигает ладонь: ненависть внутри обжигает сильнее. Там всё горит адским пламенем, а я в это время клянусь себе, что не успокоюсь, пока слёзы Кэти не потушат этот костёр, выжигающий мои кости.              План мести прост. Единственное, в чём я уверилась на 100% в этой жизни: чувства — это слабость. На них можно играть, ими можно манипулировать, причинить боль, а иногда даже довести жертву до суицида.       Мне не нужна смерть Кэти. Не нужно, чтобы в школе её травили так же, как меня.       Мне просто нужно, чтобы она немного поплакала. Только и всего.              За это время, с тех пор как по коридорам стала ходить тёмная Вики и вилять бедрами, только ленивый не попытался за мной приударить. Но все лица мужского пола вызывают у меня омерзение и тошноту, я их презираю, поэтому гоню от себя поганой метлой и плюю вслед. Однако пришло время сделать кое для кого исключение. Например, для Рона.              Очередной участник футбольной команды — довольно посредственный игрок и выходец из семьи среднего достатка. Кэти не хватает звёзд с неба, она просто следует своему плану приблизиться к Мелани и её окружению. Кэти встречается с Роном, и мне плевать — он для неё трамплин к более высокой лиге или действительно любовь всей жизни. Для меня было бы предпочтительнее второе, но и так сойдет. Ей в любом случае будет больно. Или хотя бы неприятно. А когда её чувство собственного достоинства расколется и посыплется, я спляшу на его осколках. Возможно, босиком.              Это оказалось так просто, что вместо удовлетворения я испытала почти разочарование. Мне понадобилось три недели, сотня загадочных и манящих взглядов, десяток не-двусмысленных подмигиваний и столько же двусмысленных коротких разговоров в дверях столовой, один номер телефона и пара вечерних переписок, чтобы вечер пятницы перестал быть томным.              Мы с Роном направляемся в мужскую раздевалку. Только что я флиртовала с ним прямо посреди коридора, и судя по тяжелому шумному дыханию за спиной, он полон предвкушения. Идёт за мной как привязанный, топочет, а мне смешно от того, какие парни всё же похотливые и жалкие существа. Смешно, что целым телом человека — высоким, мускулистым, сильным — управляет одна крохотная штучка между ног.              В спортзале горит приглушённый свет. Здесь пусто — сегодня тренировки нет, а занятия давно закончились. Едва я открываю дверь раздевалки и захожу, как Рон хватает меня со спины, разворачивает и прижимает к стене. Его объятия — тесные и горячие, хочется вырваться, но я терплю. Позволяю его губам прильнуть к моим, раскрываю рот навстречу его жадному нетерпению, закрываю глаза и анализирую новые ощущения.       Я дарю свой первый в жизни поцелуй парню, который мне даже не нравится.       Но точно знаю — месть того стоила.              Поцелуй интенсивный, глубокий и… мокрый. Слюнявый. Я не понимаю, что приятного люди находят в том, чтобы часами тереться языками? Проглатывать чужую слюну, стучаться зубами и угадывать рецепторами, что партнёр недавно ел, потому что у него во рту ещё остается привкус ужина. Неужели и секс такой же противный? Тогда почему все так на нём помешаны?              Моя голова — бездушный компьютер, в котором происходит процесс обработки новой информации. Но моё тело — податливая глина, которую я позволяю мять Рону своими потными руками. Мой рот — прибежище для его языка, и я не даю ему ни на секунду усомниться в моей опытности или возбуждении. Когда женщина хочет чего-то добиться, она приложит для этого все усилия. Рон не понимает, что я делаю всё это впервые, наугад, интуитивно. Я страстно отвечаю ему, и он беспрерывно постанывает, всё сильнее тиская меня.       Я горжусь тёмной Вики.       Всё, за что она берётся, получается идеально.              Рон готов сорваться, он сучит руками в районе своей ширинки, а я вдруг отталкиваю его. Прерываюсь и одергиваю юбку.              — Нет, так не пойдет, — говорю, заставляя кровь парня прилить обратно к мозгу. Начать думать.              — Ты чего?! — шипит он.              — Я не сплю с парнями, которые прыгают из койки в койку. Выбирай, или я буду единственной — или до свиданья.              — Чего?! — он так туп, что мне хочется зарычать.              — Кэти, — говорю сквозь зубы. — Ты же с ней встречаешься!              Я вижу, как идёт его мыслительный процесс. Как подгружается и виснет мозг, а потом расслабляются мышцы лица.              — А, так ты из-за этого так злишься? — Рон улыбается и снова обнимает меня, шепчет, целуя шею: — Тогда забей. К чёрту Кэти. Ты намного круче. Просто улёт…              — Я думала, она тебе нравится. Разве у вас не любовь?              — Да брось, какая любовь, — Рон смеётся, сминая руками мои ягодицы. — Так, встречаюсь от нечего делать. Она обычная, посредственная девчонка, да и в постели бревно. Не то, что ты… Я сейчас взорвусь! Прекращай заниматься ерундой и…              — Значит, она тебе не нужна? — уточняю, останавливая его ладонь, когда она хочет забраться мне под юбку.              — Эта убогая? Да пошла она нахрен! — рычит Рон и впивается поцелуем. Снова терзает мои губы, почти до крови, потом вдруг отстраняется и хрипит: — Давай, детка, поработай ротиком…              Кладёт руку на плечо, слегка давит, чтобы я встала на колени, а второй расстегивает наконец ширинку и спускает штаны. Он мне противен, но я терплю, потому что игра ещё не окончена. Легонько толкаю его назад, чтобы чуть отошёл, чтобы перестал прикасаться ко мне, сбрасываю руку с плеча и улыбаюсь. Даже не собираюсь вставать на колени, но всё же опускаю взгляд, рассматриваю член и еле сдерживаю выдох разочарования. И этим они все так гордятся?! Это называют своим другом, защищают его и превозносят?! У меня для мужчин плохая новость.       Член — не самая красивая штука на свете.       Члены уродливы.              Рон ждёт, но я не собираюсь заходить дальше запланированного. Ещё чего. Как по часам дверь в раздевалку открывается и входит Кэти. В картине, которую она видит, всё предельно ясно. Здесь не может быть объяснений или оправданий. Её парень крутит стояком перед растрепанной девушкой. У обоих блестят от слюны рты после поцелуев.              Кэти истерит. Она орёт как резаная и топает ногами. Сыплет обвинениями и льёт слезы. Они, словно квинтэссенция эйфории, проникают внутрь меня, капают на горящее пепелище и тушат его. Я спокойно выхожу из раздевалки. Я достаю телефон, сохраняю запись разговора из диктофона и отправляю его в школьный чат.       Я улыбаюсь.              У выхода из спортзала меня ждёт Тень. Она тоже улыбается, потому что отлично выполнила свою часть плана и привела Кэти вовремя. Мы выходим из школы, закуриваем и смеемся над сообщениями в чате. Все обсуждают Кэти. Над ней подшучивают и жалеют.       Теперь она — бедная девочка.              — Слышала, что случилось с Самантой? — спрашивает Тень, когда мы идём по улице.              — Нет ещё, а что?              — Пф. Грязная история. Пустили по кругу девочку всей футбольной командой. Буквально вчера, на вечеринке у Мелани дома.              — Серьёзно? — я брезгливо морщусь и выпускаю дым. — Не думала, что она… такая.              — Она-то, может, и нет, — Тень пожимает плечами. — Зато Мартин Кинг — такой. Тот ещё озабоченный извращенец. Наверняка сумел уговорить её или в очередной раз задобрил подарком.              — Думаешь, согласиться пропустить через себя кучу парней подряд можно за какое-то колечко или браслетик?!              — Не браслетик, это уж точно. Скорее, шуба там или машина. Зависит от того, насколько сильно Кинг хотел отдать свою девушку на растерзание дружкам.              — Всё равно. В голове не укладывается, что кто-то может пойти на такое добровольно. — Я поджимаю губу и выкидываю бычок.              — Ох, Беда… Не знаешь ты жизни. — Тень снисходительно улыбается, смотря на меня. — Некоторые люди переполнены похотью. И это могут быть не только мужчины, но и женщины. Им нравятся подобные… развлечения. Понимаешь? — Я понимаю. Но принять не могу. — Но у Саманты другой случай. Она этого козла любит, по-настоящему любит, прикинь? Потому и терпит всё, что он вытворяет. Исполняет, что не попросит. Только вот он думает, что честно за это платит, а она только ради него и старается. Вот что чувства с людьми делают.              — Платит… Это в смысле — откупается подарками? — уточняю я. Тень кивает.              — Именно. Это особая категория парней. Такие, как Мартин, Джон, Тэд… Они упиваются своей властью, обожают её и чувствуют себя всесильными. Всемогущими. Имея деньги в кармане, смазливую внешность и высокий статус, а вместе с ним и престижное будущее, они воспринимают отношения, как сделку. Для них женщина — это товар в магазине, который они выбрали и пробили на кассе. Когда имеешь всё, автоматически начинаешь считать, что и купить можно всё, в том числе и людей. Однако большинство женщин вполне устраивает быть содержанками. Они не имеют проблем, зато имеют хорошего, красивого любовника и кучу подарков. И кому какое дело, что когда-нибудь этот мужчина может прийти и поставить её перед фактом, что сегодня она будет обслуживать его друзей. Товар куплен, сделка завершена, а гарантийный талон или возврат в этом магазине не принимают.              — Отвратительно.              У меня во рту горчит. И я точно знаю, что не от сигарет, а от того, что этот мир — ещё более прогнивший, чем я думала.              — Это зависимость. И за неё приходится платить. — Тень кривится. — Одних пускают по кругу, других бьют… Но, согласись, если бы Джесс и Саманту это не устраивало, они бы ушли от своих парней.              Я хочу спросить, при чём здесь Джесс, но внезапное открытие пронзает голову. Всё верно. Я была слишком ослеплена милостью Мелани и её дружбой, чтобы замечать, в каком тошнотворном болоте эта «элита» живёт. Мартин гасил подарками свои извращения (и наверняка измены тоже), а Джон… На лице Джесс порой было слишком много тональника. Иногда я удивлялась, почему в жаркий день она приходит в кофте с длинным рукавом. Или прикрывает волосами одну часть лица, зато восторженно хвастается новыми серёжками.              Я сплевываю на асфальт, словно вместе с этой слюной могу выпустить из себя яд и ненависть. Вот какие отношения предпочитают богатые сынки и популярные ученики школы, капитаны футбольных команд. Раз принимаешь подарки, значит, ставишь свою подпись на договоре. Значит, теперь тобой можно помыкать и приказывать, бить, продавать, издеваться. Теперь ты — вещь, а не человек, и права на тебя принадлежат тому, кто держит в руке поводок. Кто затягивает его на шее.              — Эй, Беда! — тянет меня за локоть Тень, когда мы останавливаемся на перекрёстке. Я так задумалась, что не заметила, как мы дошли до моей улицы. — Куда это ты? Домой собралась, что ли? — Я удивлена. На сегодня у нас больше не было никаких планов. — А как же отпраздновать победу над Кэти?              — У меня нет денег, чтобы праздновать, — криво усмехаюсь я. Перед Тенью мне совсем не стыдно. Перед ней я словно обнажена душой, мне нечего скрывать. — А ещё нам нет 18, чтобы тусить по барам.              — А вот с этим, милая, у нас больше проблем не будет. — Тень подхватывает меня под руку, разворачивает и тянет за собой. — Мой двоюродный дядя Ларри, ну тот, которому 25 стукнуло, на днях выкупил бар на окраине. И у нас с ним прекрасные отношения. Сечёшь, к чему я веду?       

***

             — Бей!              — Ты точно уверена? — Тень хмурится.              — Бей, сказала!              Я озлобленно рычу, выхватываю из рук Тени бутылку виски и пью из горла. Алкоголь обжигает, я захлебываюсь и кашляю, сотрясаясь на кушетке. Красноволосая девушка слышит ответ, пожимает плечами, включает машинку и начинает водить иглой по эскизу, который я нарисовала.              Я снова пью. Мне требуется заглушить боль и панику, лежа перед незнакомым человеком, который терзает мой оголённый пах в полумраке тату салона. Но в голове бьётся лишь одна мысль — я больше не жертва. Не жертва. Не жертва. Я смотрю своим страхам в лицо. Я хочу видеть змеиный оскал и клинок каждый раз, когда буду снимать трусы. В туалете, в ду́ше, в чьей-то спальне. Хочу видеть напоминание о том, что я жива. Через что пришлось пройти, чтобы оказаться здесь и сейчас, в определённом месте в определённое время. Змея больше не проглотит меня. Я — её хозяйка. Я хозяйка своей жизни.              Я ищу сражение во всём, до чего могу дотянуться. Мы с миром скалимся друг на друга, упираемся рогами и прожигаем взглядами. Я больше не бегу от своих страхов, не бегу от прошлого и травм. Я им противостою. Даю отпор.              Оттого и напиваюсь по вечерам до потери сознания в баре, который стал вторым домом. Живу от субботы до субботы. Оттого сканирую взглядом столики, выбирая претендента, прежде чем Ларри нальёт мне первый коктейль — молча, но со вздохом неодобрения. Я пью, чувствую, как растекается алкоголь по венам, как просыпается смелость, требующая веселья, и выбираю его. Байкеров здесь много — бар стоит у самой границы пригорода, — но я выбираю самого мерзкого. Самого бородатого, хмурого и огромного. В кожаной куртке и с сигаретой в зубах, чтобы вонял по́том и скрипел, когда будет обнимать меня за плечи.              Я вешаюсь на них — на каждого долбаного мужика, противнее которого здесь не сыщешь — трусь о них, чешу им бороды, забираюсь на колени и обнимаю за шею. Я хочу, чтобы кто-нибудь из них лишил меня девственности. Хочу, чтобы трахнул — на парковке, в подсобке, у стены бара возле помойки — не важно! Я напиваюсь и мысленно ору — трахни меня, трахни, трахни, трахни!!! И может тогда этот призрак исчезнет! Может тогда он возьмёт своё, завершит дело и оставит меня в покое! Даст нормально жить, позволит дышать и не вздрагивать от скрипов кожаных курток. Разрешит не дрожать, уловив в воздухе случайный, мимолётный аромат мяты и табака, сладкого парфюма и перегара.              Но они не трогают меня. Никто не трогает. Может, потому что на самом деле они хорошие люди. А может, потому что видят во мне лишь маленькую пьяную девочку, которая еле шевелит языком, глупо улыбаясь. Которая смешит их и развлекает, танцуя на столе. Они проводят приятный вечер в моей компании, а потом садятся на свои байки и уезжают в ночь. А я смотрю им вслед и вижу — вижу каждый раз — туманный мужской силуэт посреди дороги, едва уловимый в кромешной темноте. Мы смотрим друг на друга, долго и пристально, а потом он машет мне рукой, кривит губы в ухмылке, разворачивается и медленно уходит, растворяясь во мраке.       Каждый раз он говорит мне: «До следующей встречи…»       Каждый раз он точно знает, что она случится.              И я иду обратно. Обхватываю себя за плечи, пытаясь прогнать ледяной озноб, вызванный не зимним ветром. Иду обратно в бар, чтобы заглушить это тоскливое чувство неизбежности и обречённости, утопить его, загнать поглубже. Иду туда, где добрый дядя Ларри — молодой и усатый мужчина с добрыми глазами — позволяет нам с Тенью бесплатно опустошать его бар.              И я пью. Пью столько, что алкоголь заменяет кровь. Пью, чтобы забыться и забыть, лезу прямо на стойку, извиваюсь в танце и слушаю одобрительные хлопки и улюлюканья. Я — местная юродивая. Смешная, безбашенная девчонка, которая каждую субботу устраивает шоу. Ларри не разрешает трогать меня руками. Он предупредил всех охранников, чтобы держали меня под присмотром, пока я веселюсь. Все надо мной добродушно посмеиваются, и всё же любят. Я как обезьянка в клетке — танцую на потеху толпе. Ору песни и пою в бутылку вместо микрофона.              Я блюю минимум трижды за вечер. Иногда вырубаюсь, успевая сесть на унитаз сверху, иногда — прямо на грязном полу. Прихожу в себя, умываюсь, споласкиваю рот и начинаю круг заново.              Женщины думают, что я сумасшедшая.       Мужчины думают, что я помешанная.       Я думаю, что надо опрокинуть ещё одну рюмку и выйти покурить.              Свежий ночной воздух немного отрезвляет, но я скучаю по снегу. Здесь его не бывает, слишком жаркий штат. А иногда так хочется, чтобы он покрыл всё лицо. Облепил его своими холодными, мокрыми щупальцами и зажал мне нос. Рот. Перекрыл дыхание.              Я затягиваюсь и выпускаю струйку дыма в безмолвное небо. Медленно сползаю по кирпичной стене, сажусь на асфальт и упираюсь затылком. Хрипло, бесконтрольно смеюсь над тем, что в конце концов меня убьёт не нож у горла, а две пачки сигарет в день.       Как иронично.       Но разве не этого хотел Бог?              Однажды в баре появляется молодой парень. Я не знаю, как его занесло сюда, зато точно знаю, как это использовать. Мы вместе пьем, вместе сидим за столиком, вместе танцуем и вместе идём в подсобку. Тайно крадемся, чтобы меня не засёк Ларри или Тень. Чтобы меня не остановили. Там, на маленьком неудобном диванчике, я занимаюсь сексом первый раз в жизни. С незнакомцем, у которого зелёные глаза и милая улыбка. От него пахнет кофейной самбукой и жвачкой бабл-гам. Это гораздо приятнее, чем мята и табак.       Он настолько пьян, что даже не понял, что лишил меня девственности.       Я настолько пьяна, что даже не запомнила этого.              Каждое воскресенье у меня раскалывается голова. Целый день я пью черный сладкий чай, ничего не ем и слушаю нотации Ирмы.              — Вики, что ты с собой делаешь… — Она морщится, отворачивается и украдкой смахивает слезинки из уголков глаз. Можно подумать, я этого не вижу. — Ты же такая нежная девочка! Такая светлая, добрая, ранимая… Ты же настоящий цветочек!              — Кактус тоже иногда цветёт, — равнодушно бросаю я, оставляю чашку и поднимаюсь к себе. Знаю, что сейчас Ирма снова зайдется в рыданиях, достанет успокоительные капли, что с недавних пор прописал ей врач, и накапает себе целую ложку.              — Неужели тебя это устраивает?! — перекидывается она на Генри. Он, в отличие от меня, уйти не успел. — Устраивает, что каждую субботу она приходит посреди ночи? Еле стоит на ногах, а наверх так вообще ползёт по лестнице?! Как же её здоровье, её будущее?!              Я слышу, как Генри молчит неприлично долго. Настолько, что у меня успевает заныть спина от напряжения, ведь я замерла у своей спальни и слушаю их разговор, долетающий с первого этажа.              — Знаешь, что… — наконец произносит Генри, и я улавливаю в его голосе усталость. — Да, устраивает. Вики не запускает учёбу, несмотря ни на что. Выполняет домашние задания и даже иногда помогает тебе по дому. Но больше всего меня устраивает, что — пусть и пьяная — она сюда приходит. Что не сбежала, не превратилась в одного из этих бунтующих подростков-бомжей, колесящих по миру автостопом. И пока она считает нас своей семьей, а этот дом — точкой возврата, я не буду волноваться. Пусть живёт, как хочет. И развлекается тоже.               Я захожу к себе, ложусь на кровать и просто смотрю в окно, где уличный ветер качает ветви садовых деревьев. Знаю, что Ирма не согласна с Генри. Что она переживает и снова заходится в слезах бессилия повлиять на ситуацию, изменить что-то, чтобы мы все прекратили мучиться. Но в отличие от неё, я не переживаю за себя. Я не хочу ничего изменить, и я не пла́чу. Ни разу — с того самого дня, как отрезала волосы.              Больше Ирма не читает мне нотации по воскресеньям. Не ждёт меня полночи в гостиной.       Теперь она оставляет на кухне стакан молока и печенье.       И не запирает заднюю дверь дома.       

***

ПРИНЯТИЕ

             Громкая музыка давит на уши. Я не понимаю, что до сих пор здесь делаю, поэтому оставляю стаканчик на столе и выхожу из зала. Хочу позвонить Тени, тоже вытащить её из этой душной клоаки и отправиться гулять по ночному городу. Школьный выпускной — совершенно точно мероприятие не для меня. Даже если он бывает всего раз в жизни.              Я не успеваю открыть сумочку, как оказываюсь прижатой к стене коридора. И меня это злит, а Мартина, наоборот — заводит ещё больше. Он дышит мне в лицо, обдавая перегаром, поэтому я морщусь.              — В чём дело? — брезгливо говорю сквозь зубы. — Что тебе нужно?              — А то ты не понимаешь, что! — Он пьян и разозлён.              — Отвали, — толкаю его в плечо, обхожу, но Мартин ловит меня за руку и рывком приближает к себе.              — Хватит ломаться, Уокер! Это уже не весело, ты переигрываешь!              На секунду мне становится не только противно, но и стыдно. За то, что когда увидела Мартина в школе впервые два года назад, он мне даже немного понравился. Издалека. Так обычно нравятся недосягаемые парни — красивые, идеальные и совершенно тебе не подходящие. Ты смотришь на них просто как на картинку. А теперь он стоит передо мной, злится, чего-то требует и брызгает на меня своим нутром. Отравляет. Заражает чумой.              Я вырываюсь и отхожу.              — Оставь меня в покое, Кинг. Всё, наши пути расходятся! Больше не увидимся никогда!              — Вот именно! Больше не увидимся!              Он снова рычит, снова хватает меня и прижимает к стене. Сегодня он гораздо решительнее. За год явно довёл свою жажду переспать со мной до невообразимых высот. А то, что я упорно отбривала его всё это время, только подстегнуло хищный инстинкт. Подкинуло дров в костёр фантазии и предвкушения, делая из простого желания переспать с девушкой целый культ. Ведь запретный плод всегда сладок.              Но что бы он ни делал, как бы ни вёл себя сейчас, я всё равно не боюсь. Мне плевать.              — Все трахаются на выпускном! А я тебя — ещё ни разу. — Он опускает голову, дышит мне на щеку, а я отворачиваюсь и смотрю в окно. — Сегодня будешь моей, поняла?! Хоть разок, но будешь!              — С чего это?              — С того, что я так хочу! — Мартин хватает меня за лицо пальцами, удерживает. Я не понимаю, почему мне смешно. Наверно, от того, что он перешёл от угроз к жалким уговорам. — Набиваешь себе цену? Ладно, чёрт с тобой! Пускай! Говори свои требования, получишь всё, что скажешь. Хочешь, оплачу учёбу? Или хочешь машину? Купить тебе машину? Пойдем, Вики, пустых классов полно… Всего одна ночь — и утром курьер привезёт ключи прямо к твоему порогу…              — Ты больной. — Я прерываю его несдержанный, суетливый шепот. Отталкиваю, чтобы не дышал на меня, и уже не могу сдержать смех. — Настоящий псих. Только послушай себя со стороны — ты же несёшь полный бред! Ты помешался, Кинг! Совершенно свихнулся! Мой тебе совет — иди домой и проспись. И прекрати преследовать девушек, которые тебя не хотят.              — А ну стой, сука! Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому!!!              Мартин кричит и больно хватает меня за руку, оставляя синяки. Рывком тянет на себя, удерживает голову и целует — жёстко, насильно, властно. А я, умирая от омерзения, в ответ изо всех сил кусаю его губу до крови, потом бью между ног и дожидаюсь, пока он осядет на пол, чтобы вытащить из сумочки перцовый баллончик и распылить в глаза.              Вот теперь враг повержен.              — А выпускной-то — огонь! — ржёт Тень, стоя в конце коридора и наблюдая, как Мартин корчится и орёт на полу. Напоследок я слегка пинаю его в бок, потом подхожу к подруге.              — Пошли отсюда. Уверена, гулять всю ночь по городу гораздо интереснее, чем находиться здесь.              Тень со мной соглашается. Прежде чем уйти, мы переодеваемся в привычные джинсы, футболки и кеды. Гулять надо с комфортом. Так, чтобы не бояться порвать подол, когда будешь пьяной пи́сать в кустах.              Эта ночь наполнена свободой и эйфорией, буквально дышит новой жизнью. Тёплый ветер пропитан сотнями возможностей, сотнями дорог в будущее. Мне этого достаточно, Тени — нет. Спустя час она уговаривает меня и всё-таки звонит своему парню, с которым начала встречаться месяц назад. Тот обещает присоединиться к нам и друга с собой захватить, для компании.              Долговязый, остроносый парень мне совершенно не нравится. Но в этом нет его вины: мне вообще никто не нравится. Однако мне приходится натужно улыбаться и делать вид, что приятно гулять вчетвером по городу. В конце концов мы сворачиваем в сквер, уходим вглубь и выбираем небольшую полянку с двумя скамеечками и столиком, скрытую кустами со всех сторон.       Мне нечего бояться. У меня есть Тень. И перцовый баллончик.              Парни принесли пиво, мы пьем и смеемся. Тень и Рик целуются, с каждой десятой минутой всё чаще и дольше, что даёт его другу возможность подкатить ко мне. Он настолько мне не интересен, что я даже не помню его имени. Решаю, что мысленно буду звать его Стив.              Стив ненавязчиво обнимает меня за талию, придвигается ближе. Поворачивает к себе так, чтобы мы оказались лицом к лицу. Действует медленно, неспеша, не принуждая, но при этом явно давая понять, к чему всё идёт. Я и сама понимаю, что такой сценарий — самый естественный в данных обстоятельствах.              Я не знаю, почему я позволяю ему делать это. Мне неприятно. Мне скучно и немного обидно, что Тень занята своей личной жизнью, а я вынуждена возиться с этим самым Стивом. И в то же время я не ухожу и не прерываю его. Чувство равнодушия смешивается с фатализмом. Всё равно мы оба здесь. Наши друзья заняты друг другом. Пиво выпито, болтать нам со Стивом особо не о чем, так почему бы не целоваться? Просто так. От нечего делать. Никакой другой перспективы на ночь не предвидится: либо Стив, либо одинокий путь до дома и кровать. Вот и весь выпускной.              Мы оба заложники ситуации. Мы не можем выбрать никого другого. Поэтому я позволяю Стиву коснуться моих губ — сначала осторожно, потом настойчивее. Он пытается усилить напор, развить поцелуй, но мне откровенно лень. Я устала и немного пьяна. Я думаю о том, что ужасно хочу курить, а не вот это вот всё.              — Открой ротик, — шепчет он, не отрываясь от моих губ. — Да, вот так… Теперь высунь язычок…              Внутри себя я дико смеюсь от того, как Стив якобы учит меня целоваться. Он думает, что я не умею этого делать. Думает, что я настолько неопытна. Он совершенно не догоняет, что я просто не хочу. Что будь у меня желание или хоть какая-то симпатия к нему, я не сидела бы вяленой рыбой на скамейке. Не превратилась бы в неповоротливое, холодное желе. Будь у меня желание, даже не умея чего-то — я бы постаралась. Я бы приложила усердие.              И всё же в глубине души я чуть-чуть проникаюсь к Стиву уважением. Он не оставляет попыток, не бросает меня и не оскорбляет в лицо. Не обзывает, не отталкивает — прилежно пытается выжать из меня хоть что-то, что бы его устроило. Хочет добиться результатов обучения.              Спустя десять минут все, кроме меня, разбредаются по кустам, чтобы отлить. Тень — в одну сторону, парни — в другую. Я сижу, облокотившись на столик, курю и слушаю долетающий тихий разговор из-за деревьев.              — Кого ты мне вообще подсунул?!              — А что такое? Красивая же вроде…              — Красивая, да… Но какой мне толк с этой красоты, если она нихера не умеет? Вообще девственница какая-то отмороженная! Спасибо, бля. Удружил!              — Ну сорян, брат. Я ж не знал… Тина у меня — тёлка, что надо. Думал, и подруга такая же…              Мне одновременно смешно и противно. Я не понимаю, что накатывает больше — усталость от прожитого дня или отторжение к Стиву. Появляется Тень, садится рядом.              — Может, уйдем? — говорю, но уже знаю её ответ. — Погуляем вдвоём…              — В смысле? — Тень так высоко поднимает брови, что они скрываются под чёлкой.              — В коромысле, — огрызаюсь. — Не нравится мне этот Стив.              — Стэн…              — Да похер. Не нравится, короче, и всё. И я не хочу здесь сидеть. Хочу уйти.              — А я — хочу секса. И ровно через минуту именно этим и займусь в тех кустах, — Тень указывает рукой, — чего и тебе желаю.              — Фу. — Я представляю секс со Стивом, как с единственным здесь претендентом, и меня передёргивает. — Ты что, совсем меня не любишь? — спрашиваю плаксиво.              — Люблю, конечно. Но трахаться я люблю больше. А трахаться с тобой — не вариант, к сожалению. — Она улыбается и треплет меня по щеке. — Не кисни, Беда. Я знаю Рика, и поверь — долго мы не задержимся. 10 минут максимум, и снова вернёмся к вам.              Я хмыкаю. Окончание полового акта ещё не означает, что эти двое уделят нам внимание. Скорее всего, когда вернутся, снова начнут о чём-то ворковать вдвоём, а мы со Стивом продолжим вынужденно развлекать друг друга. Когда появляются парни и Тень с Риком действительно скрываются в кустах, хихикая, я понимаю — этот вечер для меня окончен. По крайней мере, в таком виде. Сидеть до утра и терпеть общество Стива-Стэна я не намерена. Тень выбрала своего бойфренда, я выбираю свободу.              Поднявшись на ноги, предлагаю Стиву прогуляться до круглосуточного супермаркета и купить алкоголь, ведь мы всё выпили. Им с Риком уже есть 18, это не проблема. У них и деньги есть. Стив пожимает плечами, обнимает меня за талию, и так мы идём до магазина. С каждым шагом мне становится всё более противно от того, какие у него влажные холодные руки. И вдвойне растёт презрение к нему, как к личности.              Я ведь не нравлюсь Стиву, я его не устраиваю, так разве не честнее было бы сказать об этом? Или хотя бы свести общение к дружескому, больше не переходя границ? Но нет, он продолжает делать вид, что я ему интересна. Продолжает якобы ухаживать и обнимать меня, словно на этот вечер я — его собственность. Словно он принял меня как данность, смирился и готов воспользоваться тем, что есть. Словно на безрыбье и рак — рыба.       Его двуличность бесит меня сильнее, чем его потные ладошки.       В магазине я уговариваю его купить две бутылки коньяка и какие-то сухарики для ребят. Когда выходим, держу одну бутылку в руке и говорю, что мне надо отойти за угол по нужде. Стив соглашается меня подождать.       Он не знает, что ждать придётся долго.              Я рассекаю ночь в одиночестве, пью коньяк из горла и совсем не стыжусь, что обманула Стива. Что развела его на бутылку и тупо сбежала. Будет ему уроком — ни с одной девушкой нельзя так поступать. Ни к одной нельзя так относиться. Он мне тоже не понравился, но я честнее него — я не пыталась изображать лживый интерес. Не лезла к нему с поцелуями, не обнимала и не продолжала имитировать, что на сегодняшний вечер мы — счастливая парочка.              Чем дольше я думаю об этом, чем больше пью, опустошая бутылку, тем сильнее завожусь. Злость накатывает волнами, и я всё яростнее иду по тропинке, пока не начинаю откровенно рычать и выть сквозь зубы, не начинаю топать ногами, пытаясь пробить асфальт.              Меня разрывает жуткое чувство обиды. На Стива, потому что очередной, случайно встреченный на моём пути парень, оказался двуличным засранцем. На всех бывших «друзей» за то, что приручали меня, делали зависимой и счастливой, а потом так легко отталкивали, отказывались, словно я — ненужная вещица, которую можно сунуть в пакет и выкинуть на помойку. Забыть. Словно я никогда и ничего не значила в их жизни.              Но больше всего — на Тень. Я считала, что мы с ней родные души, что всегда, везде и во всём будем выбирать друг друга, будем поддерживать, стоять горой. Я готова была убить за неё или умереть сама. Весь год она была моим столбом, вбитым в песок — крепким, высоким, нерушимым. И я была привязана к нему, я не боялась лаять на мир, скалить зубы и кидаться на прохожих. Не боялась, что набежавшая волна смоет меня в океан, ведь я — на привязи. Я в безопасности, у меня есть опора. Защита. Отливу не утащить меня в пучину, не утопить в бездне — мой поводок крепко примотан к столбу. Мы с ним — идеальный тандем. Я останусь на месте, даже если на побережье разразится шторм.              Но шторм пришёл, и оказалось, что поводок — не самый крепкий. Что он — дешёвая подделка из некачественных материалов. Он порвался, и меня снова уносит в океан. Пусть злая, сильная и умудрённая жизненным опытом, но я снова — лишь одинокая щепка. Я снова отправляюсь в плаванье, чтобы найти свой берег. Чтобы когда-нибудь оказаться на белом раскалённом песке, взглянуть на небо и понять — вот он, мой долгожданный дом.       Мой край обетованный.

~

              Я почти не чувствую тела. Мне кажется, что меня поймали горные тролли и заточили на тысячу лет в глубокую ледяную пещеру. Зима догнала меня и заковала в цепи, распяла в своей снежной пасти.              Но это — всего лишь сон. Это — хмурое, серое и холодное утро. Это — пронизывающий ветер с запахом дождя. Это — жёсткая, неудобная скамейка в сквере, на которой я лежу и обнимаю себя руками, пытаясь согреться.       Это — окончание моей школьной жизни.              Голова болит и раскалывается. Мутным взглядом я вижу пустую бутылку рядом с мусоркой. Пустые пачки от сигарет. В беспамятстве я как-то добрела сюда ночью и нашла приют на этой жёсткой скамье. Уснула впервые не на унитазе, а прямо на улице, на лавочке — пьяная в хлам. Как бездомная нищенка.              Тошнота подкатывает к горлу. Я успеваю лишь подскочить и завернуть за скамейку, но далеко убежать не могу — ноги ватные, они не слушаются, они дрожат и подгибаются. Я падаю на четвереньки, вгрызаюсь пальцами в мокрую траву на газоне и открываю рот. Исторгаю из себя всё, что во мне есть. Потоки сильные и бесконечные. Я просто не могу остановиться.              — Какой ужас… — женский голос доносится из другого мира. Из параллельной реальности. — Ну и молодежь пошла.              Я, наконец, иссякла. Я опустела и выжата. Поднимаю голову, наблюдаю пожилую пару, у ног которой крутится маленькая собачка. Даже издалека, даже за стёклами их очков я вижу осуждение в старческих глазах. Неприязнь. Отвращение.              — Бедные родители, — говорит мужчина, качает понуро головой. — Как же им, должно быть, стыдно за такую дочь.              И всё. И они уходят. Просто уходят, словно ничего не произошло, оставляя меня наедине с этими жгучими словами. Словно только что не подцепили концом своего зонта крохотную защелку внутри меня, и она с тихим треском не откинулась назад. Мгновение — и плотину прорвало. Из меня снова полились потоки, но на этот раз не тошноты, а слёз.              Мне 17. Я лежу на боку посреди газона в парке, обнимаю колени руками, утыкаюсь лицом в мокрую, холодную траву, и плачу. Нет, не плачу — я рыдаю навзрыд. Так, что травинки лезут в рот, и он наполняется свежей утренней росой. Я грязная, до сих пор пьяная, оборванная и всклокоченная. Я на дне. На самом глубоком из всех, глубже Марианской впадины. Я противна сама себе. Я — человеческий мусор.               Я плачу обо всём, что со мной случилось. Обо всех своих горьких потерях и поражениях. О всей той жестокой несправедливости, которая протащила меня сквозь годы лицом об асфальт. Впервые я плачу, потому что жалею себя. Не кто-то другой — друг или враг, — а я сама. Наконец-то разрешаю себе побыть не виноватой во всём, а несчастной. Слабой и бессильной. Плачу о том, что равнодушный Бог перепутал пробирки у себя на небе и вложил при рождении душу скромной, домашней девочки в тело сексуальной богини.              Я не просила этого. Я вынуждена с этим мириться и уживаться, но всё это мне чуждо: и природная искра похоти, которая манит мужчин ко мне, как свет — мотыльков; и округлые формы, привлекающие чужие взгляды; и рост, который выделяет в любой толпе, не давая скрыться от посторонних глаз. Я не просила такой жизни. Не просила, чтобы мне оборачивались вслед, чтобы кричали пошлости и хлопали по заднице. Чтобы со мной мечтали переспать. Я всего лишь хотела быть обычной девушкой, со своими победами и неудачами, с первой любовью и поцелуем, с компанией друзей и походами на пикники. С жизнью, когда ты не привлекаешь всеобщее внимание, не украшаешь полосы газет, не вынуждена бороться против целого мира в одиночку.       Всегда в одиночку. Всегда.              Но в этом нет ничьей вины. Никто не виноват в том, как сложилась моя жизнь. Ни один случайный или задержавшийся в ней человек. Не виновата Сара, что после моей комы и переезда не написала ни одного сообщения. Не виновата завистливая Кэти, что просто хотела обогнать по популярности при́шлую сиротку. Не виноват трусливый Тэд, что его желание сохранить свой статус оказалось сильнее тяги ко мне. Не виноват Мартин, одержимый своими похотливыми и властными демонами. Не виновата Тень, что предпочла любовь к мужчине дружбе, ведь, возможно, в этом и есть весь смысл? Возможно, любовь вообще важнее всего на свете? Не виноваты Генри и Ирма, что открыли дверь, когда зашли в дом и выпустили Сэма. Не виноват водитель, который его переехал — дорога была слишком мокрая и скользкая после дождя.              Родители не виноваты, что умерли.       Я не виновата, что осталась жива.       Я не виновата, что я — одна.              Мне пора понять, что никто не обязан соответствовать твоим ожиданиям. Не обязан любить в ответ только потому, что любишь ты. Не обязан поддерживать тебя и быть всегда рядом, потому что ты без него не справляешься. Никто не обязан разделять с тобой жизнь, не обязан жертвовать своими мечтами и стремлениями ради тебя. Не обязан крушить свой мир, чтобы подогнать его под твои рамки. Чтобы ты смогла туда уместиться.              Истина этого мира очень проста, но я понимаю её только теперь, лёжа на сырой земле и утопая в слезах. Это не я — одинокая щепка в океане. Мы все — одинокие странники. Мы все — сухие листочки, сорванные с деревьев и плывущие по реке жизни. Кто-то быстро находит своё пристанище, кто-то вынужден продолжать путь. Все мы сталкиваемся в этом потоке, все цепляемся друг за друга черенками — сначала с одним, потом с другим… Иногда так и плывём до самого конца сцепленными, иногда — прощаемся. И снова плывём в одиночку, и снова сталкиваемся, и снова теряем друг друга, а на небе сменяются луна и солнце, и деревья тихо качают своими ветвями по берегам этой реки.              Я так долго бежала от мира. Так долго скрывалась от него, одновременно пытаясь его осознать. Научиться в нём жить. Сначала замыкалась в себе, боялась выглянуть из раковины, лелея свою обиду. Потом благодарила за первые ростки дружбы. Потом — ненавидела, кричала на него и размахивала мечом. Но на самом деле всё это время меня мучило лишь одно чувство, лишь один-единственный страх — одиночество. Больше всего я боялась не плохих людей или боли, я боялась остаться одна. Боялась, когда Ирма и Генри задерживались в магазине или возвращались с работы чуть позже, потому что сразу казалось — они умерли. Попали в аварию, утонули, сгорели… Они бросили меня. Я не признавалась самой себе, уверяла, что люди мне не нужны, а на самом деле всё это время тянулась к ним, как страждущий путник — к воде. Как птица — к небу. Без общества я чувствовала себя пустым местом, дуновением ветра, и обижалась на него, когда мир оказывался не таким, как я того требовала.              Но эта жизнь — не хорошая и не плохая. Она просто такова — и всё. Она беспристрастна. Мне пора прекратить ей противостоять или ненавидеть, я должна её принять. Должна найти золотую середину, обрести покой и свой собственный путь. Создать его или возродить, разделить с кем-то или пройти одной, не важно. Я должна научиться самостоятельно ходить. Должна крепко стоять на ногах без чьей-либо помощи, чтобы идти далеко и долго.       Чтобы родителям больше не было за меня стыдно.       Чтобы они гордились своей дочерью.              Так всё и будет. Через десять минут я приму важное для себя решение, встану с земли, отряхну одежду и вернусь домой. Схожу в душ, переоденусь в мягкий домашний костюм, спущусь вниз и начну открывать шкафы в поисках ингредиентов. Когда Ирма зайдет на кухню — сонная, потирающая глаза, — то чуть не осядет на пол, увидев, как я жарю вафли. По маминому рецепту. Она успела меня научить.              Через три месяца мне будет 18. Я брошу курить и ходить по субботам в бар. Я пропущу целый год, но зато найду работу в кафе и скоплю денег на операцию по восстановлению зрения. Попрощаюсь с линзами навсегда. Параллельно буду активно рисовать и нарабатывать навыки, изучать все доступные лекции в интернете, потому что точно знаю, куда захочу поступить в следующем году. Чему посвятить жизнь. Я буду рада, что вовремя спохватилась и нашла своё призвание, что смогла заговорить с миром и найти общий язык. Что всё-таки буду открывать свою душу — посредством рук и бумаги, раз не могу с помощью слов.              Я поступлю в Университет Искусств. Он будет не так далеко от дома, и всё же в другом городе. Буду учиться жить самостоятельно — через полгода кастрюля на кухне в общежитии больше ни разу не полыхнёт и не пригорит. У меня будет возможность приезжать к Ирме и Генри каждые выходные, но я буду делать это всего раз в месяц. Иногда — в несколько. Потому что я должна освободить от оков не только себя, но и их. Потому что они заслуживают того, чтобы обрести нормальную жизнь без мучений. Потому что после учёбы я собираюсь уехать ещё дальше: в другой город, другой штат, другую страну.       И никогда не возвращаться.              На первом курсе за мной начнёт ухаживать Дэн. Я буду долго сопротивляться и увиливать, а потом в конце концов решу — почему нет? Почему бы не попробовать? Впервые на моём пути встретится нормальный, адекватный и простой парень, такой, о котором я так мечтала в юности. Чтобы без заморочек. Без драм и внутренних демонов.              И мы действительно попробуем. Оба — нищие студенты, у нас не будет денег на рестораны, зато мы сможем устраивать романтические ужины в комнате или на крыше общежития. Будем гулять по паркам, сидеть на лекциях рядом и заниматься сексом — раз в несколько недель, когда у обоих не будет соседей в комнате.              И всё это время я буду старательно закрывать глаза на то, что ужины эти — из дешевых продуктов и одноразовой посуды, а на крыше — холодно и дождливо. Что прогулки — утомительные и долгие, а Дэн — слишком болтлив. Историю его семьи я выучу наизусть. Что если всё время находиться вместе, сидеть рядом на лекциях, ходить в столовую за ручку, выполнять домашние задания — захочется ударить Дэна по голове чем-то тяжелым и отправить в больницу, хотя бы на неделю. Потому что мне душно. Потому что я не могу без личного пространства. Без свободы.              При одной мысли о сексе я по-прежнему буду тяжело вздыхать. Потому что я не считаю его чем-то приятным. Не считаю, что это нормально: лежать на скрипучей кровати, ожидая окончания процесса, смотреть в потолок и размышлять — потратить ли накопленные деньги на тёплое пальто, которое недавно видела в магазине, или не сто́ит. Поэтому, когда в начале второго курса Дэн начнёт разговор первым, я буду почти счастлива. Он скажет, что в постели я безучастна и холодна, как лёд. Я скажу, что его десятисантиметровая зажигалка не способна меня растопить. И уйду. А выйдя из общежития, направлюсь в магазин и всё-таки куплю пальто. И буду рада этому гораздо сильнее, чем целому году отношений с Дэном.              Всё это лишний раз докажет лишь одно — такая жизнь не для меня. Отношения — не для меня. Мне не нужен парень, просто чтобы был. Мне не нужен кто-то рядом, чтобы быть цельной и самодостаточной. Мне не нужен тот, кто будет посягать на мою свободу и душить призрачной рукой за горло, мешая жить так, как я хочу.              Я не знаю, стоил ли прожитый путь моего желания, загаданного когда-то на серебряные звёзды. Не знаю, стоило ли оно всех потерь, которые устлали эту дорогу к свободе. Я знаю одно — теперь я должна ему соответствовать. Теперь я должна, я обязана быть себе хозяйкой.       Потому что только так я могу оправдать свой шанс на жизнь, подаренный мамой.              А потом появится Эштон, и я пойму — дело было не в Дэне, а во мне. Просто я никогда и ничего к нему не чувствовала. Хотела бы, наверно, но та внутренняя властность, которую я приобрела, тот мой внутренний эгоизм, который заставляет жить только по своим правилам, просто не позволил мне ответить Дэну взаимностью. Потому что я должна не принимать чужие чувства, а испытывать их сама. Сама должна выбирать, кого любить, а кого ненавидеть.              И как бы я ни противилась, но придётся признать, что та самая природная искра порочности, от которой так сходят с ума мужчины, тянет меня именно к таким парням. К красивым, популярным, уверенным в себе. К тем, у кого во взгляде горит превосходство над остальными. Кто знает себе цену. Эта двойственность разрывает меня. Голова по-прежнему мечтает об обыкновенном парне и простой жизни с ним, хотя и знает на примере Дэна, что мне это не подходит. А сердце — помимо моей воли — выбирает недосягаемых идолов, о которых остаётся только мечтать по ночам. Глупое, глупое сердце, которое даже после стольких лет, после стольких пережитых событий всё ещё будет биться в груди, всё ещё будет иногда пробуждать меня от умиротворённой, ледяной спячки одиночества. Я так и не научусь его сдерживать, не заставлю охладеть и успокоиться в груди.              Но я не переступлю границ первой, не проявлю инициативу. Я клялась себе в этом в 16, поклянусь и в 21. Мне будет нравиться просто смотреть на Эштона, нравиться короткие беседы с ним и злые взгляды Кэтрин, которая тоже желала бы добиться от него внимания. Но бо́льшего мне не потребуется. На большее я просто не способна. Порой, в самый неподходящий момент, посреди ужина или в процессе рисования картины, на меня внезапно будут накатывать воспоминания о том жгучем стыде. Том самом чувстве унижения, которое отравляло меня посреди класса перед Тэдом. И тогда те самые слова симпатии, превращённые мной в могильные камни, я — хоть и пыталась поднять — буду класть обратно на холмик. Бессильная перебороть себя и признаться. Бессильная рассказать кому-то о своих чувствах. Не желающая снова навязываться. Никогда.              Я буду поглощать жизнь в каждом её проявлении и мгновении. Буду стараться наверстать всё, что прожить не успела и не смогла в силу обстоятельств. Буду принимать участие в любой деятельности, какую бы мне ни предложили: и концерт в студ.совете, и классные походы в музеи, и выездные пикники. Я больше не позволю себе упустить ни одного события и встречи.              Я найду с собой компромисс и пойму, что не все повседневные вещи — некрасивые и безразмерные, а платья — пошлые и развратные. Разберусь, когда уместно ходить в удобной, а когда — в праздничной одежде. По-прежнему буду считать её лишь глупым способом обозначить свой статус и материальное положение, и всё же не буду отвергать предложения попробовать что-то новое, потому что захочу идти в ногу со временем. И всё, что меня будет страшить — это возврат к прошлому. К той закрытой, закомплексованной Вики, которая выпускала иголки на мир, щетинилась и кусалась. Которая не понимала его и не хотела, которая была заперта в плену своих убеждений. Теперь же я буду стараться жить по законам и правилам общества, но при этом не изменяя себе. И себя. Пока однажды не оступлюсь на лестнице и не сверну шею…              Но всё это будет гораздо, гораздо позже. А пока я лежу на траве, хрипло дышу ртом, потому что нос заложен от плача, и смотрю, как ветер гоняет по дорожке пакет от чипсов. Пока что я только начинаю понимать, что происходит.              Я должна не злиться на Тень за то, что оказалась здесь этим промозглым утром, а быть ей благодарна. Должна не видеть в ней свою опору и защиту, не прятаться за её спиной, а стремиться ей соответствовать. Стать такой же целеустремлённой, независимой и самодостаточной. Я должна перестать цепляться за людей, за каждого встреченного на пути человека. Должна перестать быть беззащитным репейником, который липнет к подолу и существует только в паре с кем-то. Это не симбиоз, это — паразитизм. Потому что рано или поздно мой носитель переодевается, откладывает одежду, выбирая другую, и уходит. А я — нет. Я лежу на стуле, прицепленная к прошлому, одинокая и брошенная, и не могу выжить без этого человека.              Подумав об этом, я вдруг очень ясно вспоминаю женщину, которая однажды — всего на мгновение — мелькнула в моей жизни.              Мне 14. Я сижу в холле реабилитационного центра и жду Генри с Ирмой. Они наконец-то должны меня забрать отсюда, но куда — я не знаю. Я вообще не знаю, как дальше жить. Я напугана и потеряна. Я озлоблена на весь мир.              — Держи, милая.              Поворачиваю голову и вижу её — уборщицу в голубом халате, которая моет рядом со мной пол. Она протягивает мне конфету — леденец в прозрачной обёртке — и улыбается. Я не беру конфету. Я отворачиваюсь и снова смотрю в окно, там небо хмурится и клубится в предвкушении дождя.              — Знаю тебя, милая. Знаю, бедная. — Старуха не обижается. Она садится рядом со мной и продолжает говорить. — Такое никому не пожелаешь пережить, это уж точно… — Я чувствую касание к своей руке чужой — сухой и сморщенной — и одергиваю кисть. Пожимаю губы. Я не хочу, чтобы эта женщина меня трогала. Я хочу, чтобы она оставила меня в покое. — Тяжко тебе придётся. — Она вздыхает. — Тонкая, ранимая девочка… Ещё много переживешь на своём веку. Всё пропустишь через сердце, всё выстрадаешь душой. Но послушай старую женщину. Как бы тебе ни казалось, что жизнь окончена — это не так. Как бы ни было больно от потери любимых людей — всё предрешено. Ты всё равно потеряла бы их, родителей. Всё равно похоронила, только попозже, потому что все там будем, на том свете. И многих ещё потеряешь, поверь. О-ой, да знаешь, сколько их будет ещё, этих встречных и любимых? Не сосчитать. Подруг, приятелей, мужчин… А ты запомни вот что. Будет и печаль, и радость в жизни. И верность, и предательство. Только всё это — пройдёт, милая. Всё пройдёт, всё перемелется. Но ты-то… ты — останешься. — Она встает, невесомо гладит меня по голове и совсем тихо добавляет: — Сама у себя останешься, понимаешь? Потому что важнее и дороже всё равно никого нет…              Тогда я не поняла её слов. Тогда мне хотелось, чтобы она замолчала. Чтобы взорвалась, сгорела, испарилась, только перестала учить меня жизни. Я даже почти не слушала её, всё смотрела, как ветер гнёт ветви деревьев. А потом, спустя полчаса, уже сидя в машине с Генри и Ирмой, обнаружила в кармане помятый леденец.              Теперь же каждое её слово долетало до меня сквозь прожитые годы и ложилось буквами на чистые листы кодекса, который я внутри себе создавала. Кодекса новой жизни, который отныне будет моим путеводителем.              Улыбаться каждому дню.       Потому что он платит тебе тем же, чем ты его кормишь. И если я перестану скалить зубы, если перестану таить на него обиду и начну улыбаться — возможно, и он наконец станет улыбаться мне в ответ, а не только бить и ранить.              Жить сегодняшним днём.       Потому что «завтра» не существует. Это день-призрак. В нём обитают только мертвецы. Завтра обязательно что-нибудь случится не так, как ты задумал. Завтра обязательно кто-нибудь умрёт: поезд сойдет с рельс, упадёт самолет, в чьем-то горле застрянет вишневая косточка, у кого-то подвернется на лестнице нога. Завтра — слишком туманно и призрачно, но зато сегодня ты точно знаешь, что жив. Сегодня ты смотришь на солнце и вдыхаешь ветер, приносящий запах луговых трав. Растираешь их стебельки между ладонями и наслаждаешься ароматом свободы.       «Сегодня» — лучший день из всех существующих.       Сегодня — единственный день для живых.              Не бояться.       Одиночество — не враг, а союзник. С ним ты пройдешь намного дальше, чем могла предположить. Потому что когда ты одна, ты не боишься выпустить чью-то руку из своей и прервать путь, поглощённая скорбью. Не остановишься и не застрянешь. Не надо бояться их отпускать. Всех их, кто встретится по дороге. Надо давать им выбор, давать шанс самим решить, хотят ли они шагать рядом с тобой. Если останутся — прими, если уйдут — отпусти и улыбнись. Чем меньше обиды ты с собой несёшь, тем легче сума́ за твоим плечом. Да, у дерева без корней нет опоры, нет защиты во время шторма. Зато дерево без корней может покинуть насиженное место и отправиться в путь, чтобы увидеть все чудеса света.              Больше не плакать.       Никогда. Ни по какому поводу.       Если человеку суждено родиться или умереть, если ветке суждено обломиться, а бутону расцвести — так и будет, хочешь ты того или нет. Мироздание не оценит пролитых слёз, ему всё равно. Я не властна изменить события, которые произойдут на моём жизненном пути. Я могу только прикоснуться к ним на мгновение и проводить взглядом. Без сожалений, полная смирения.              Всё, что меня окружает, рано или поздно рассыплется прахом. Развеется пеплом по воздуху и воспарит к небу. Все, кого я люблю или буду любить — умрут. Все покинут меня, как бы близки мы ни были. Но я не буду больше переживать, потому что теперь знаю: ближе себя самих у нас никого нет. Знаю: ничто и никогда не длится вечно. Таков естественный уклад мира, таков его неминуемый исход.              Всё пройдёт и все умрут, всё завянет на заброшенной могиле.              Всё умрёт. Всё.              А я — останусь.