Ангелом

И вот так это начинается. Пока Тина бьет колени в хореографическом зале, а Юля гуляет с сыном и покупает ему новые книги, дни стекаются в лето. Они успевают разделить всего один долгий поцелуй за все свои встречи. Каждый раз они выбирают тишину в сплетении рук и ног. И — совсем иногда — разговоры. Когда-то лето было лучшим временем в году. Они обе — дети полевых цветов и лагерных посиделок. А еще разговоров долгих. — Давай, ангелочек, у тебя же должны быть лагерные истории. Они лежат на траве, пока мир вокруг них продолжает двигаться. Им удается сбежать от него ненадолго. Это то, что включается в их расписание наравне с дополнительными репетициями и тренировками. «Просто дружеские посиделки» для чужих ушей и мыслей. — Я была пай-девочкой. Лагерь менял многих, но не меня. Было весело и без ночных побегов на речку. Юля теребит край косички, думая о том, какое скучное на самом деле было ее детство. Весело не было почти никогда. Было нормально. С моментами радости, но без экстрима. — А как же первый поцелуй? В лагере? Тина смотрит, как кожа Юли от щек и до груди покрывается розовым румянцем. Она смеется, перекатываясь на живот. Рука Кароль падает на живот Юли, поглаживая сквозь тонкую ткань сарафана. Ее юбка задралась чуть выше дозволенного и слишком соблазнителен был шанс запустить пальцы под нее. Но Тина все еще видела рядом с собой ангела. И даже этот миленький сарафан в цветочек все больше убеждал ее, что Юля — душа ребенка во взрослом теле. — Рассказывай. Только подробно, как я люблю. — Это было несерьезно и совершенно по-дурацки. Ты даже не представляешь, как стыдно мне тогда было. У нас стояли качели. Я была трусихой, когда дело касалось наказаний, но туда нас пускали без проблем, поэтому я качалась на них почти все свободное время. И напротив этих качелей укладывали сено. Так, что, если сильно раскачаться и прыгнуть, можно было долететь до него. Ну мы и летали. Не все, конечно. В основном мальчики и мы с подругой. У нас тоже свой интерес. У нее, точнее. Мне особо никто не нравился тогда, а моя подруга все время меняла объект своего обожания. И каждый хоть раз был на качелях. Один из них оказался еще более стеснительным и трусливым, чем я, но привлекал мою подругу больше всех остальных. После курса психологии в институте я начала вспоминать ее с мыслью, что ей просто нравилось чувствовать себя более сильной и смелой с нами, — Юля тихо посмеялась над этим. — Так вот мальчики взяли его на слабо, кажется. И мы не знали, что было призом и наказанием, пока его не раскачали до нужной высоты. Кто-то прокричал мое имя, а потом моя подруга развернулась и убежала. Нам было одиннадцать. Я не знала, что на это стоит обращать внимание. Я была хорошей девочкой, но слишком социально неуклюжая, наверное, чтобы понимать, кому нужна помощь, кого надо оставить в покое. И я просто стояла там, смотря, как этот мальчишка вцепился в качели. Он не прыгнул. — И наказанием, конечно, было поцеловать тебя. — Целовать меня — наказание? — театрально возмущается Юля, осыпая их своим смехом. — Для меня целоваться с ним было наказанием. Я все еще не понимала, что происходит, пока его не остановили и не подтолкнули в мою сторону. Где-то плакала моя подруга, обвиняя меня в предательстве, а меня уже целовал этот мальчишка. Нам было одиннадцать. И мне было противно. Кароль, до этого стойко державшаяся, откатывается обратно на спину, заходясь хохотом. Наблюдение за все больше смущающейся Саниной доставляет ей особое удовольствие. «Мой милый-милый ангел» — Да ну хватит! — Юля шлепнула ее по ноге. — У меня, может, травма осталась. — Просто ты так очаровательна. Смущала бы тебя постоянно, ради такого вида. Так и что было дальше? — Да ничего особенного. Даже не помню, как именно это было. Вообще не запоминаю поцелуи, а тут еще и такой быстрый. Он, кажется, пытался засунуть мне в рот свой язык. Я убежала, как только очнулась. Чувство было отвратительное. Мне казалось, что надо мной посмеялись. Еще и с подругой разругалась. Вот и все. Совсем не веселая история. — Так, значит, ты не запоминаешь поцелуи? А как же мои? — Кароль по-детски выдвигает губы вперед, опять нависая над Юлей. У нее великолепное чувство дежавю и желание зацеловать ее так, чтобы она запомнила. — Серьезно? Это все, что ты услышала? — Это то, что меня больше всего волнует. Как можно не запомнить такое! — Ну вот так. Я помню, что оно было. И то не всегда уверена, что в реальности. Обычно это заканчивается быстро. Да и мы целовались всего три раза. Ты боишься ко мне прикоснуться лишний раз. Я, конечно, понимаю, что ты во мне чуть ли не ангела видишь, но не настолько святая. — Значит, я поцелую тебя так, что ты запомнишь. Чтобы у тебя больше никогда не было сомнений, что это все — реальность. Юля дарит ей ту самую смущенную улыбку, которая обычно скрывала слова. Пальцы их рук переплетаются в замок. И хотя лежать так не очень удобно, они не разъединяют их. Тина наклоняется еще ниже, толкая ее, пока они не превращаются в мешанину из неуклюжих конечностей. Она перемещает их соединенные руки выше над головой Юли и почти соприкасается своими губами с ее. — Запомни этот момент, — Тина выдыхает, давая им паузу. Ее колено раздвигает ноги Юли, сгибаясь и поднимаясь выше. Они пахнут мятой и летом. Юля не умеет быть терпеливой. Она подыгрывает Тине, но собирается поцеловать ее первой, если игра затянется. Щеки сводит от улыбки. Юля не умеет скрывать смущение. Это оказывается совсем не так же просто, как скрывать печаль. Это практически невозможно, потому что Тина к ней так близко и собирается подарить ей восхитительный поцелуй. Первый поцелуй опускается в уголок губ, и Юля прикрывает глаза. Второй — спускается на подбородок, и кожу покалывает. Третий — завершает этот бермудский треугольник на уголке губ с другой стороны. Эти прикосновения заставляют ее живот сжаться. Тина целует ее так нежно, как никто раньше. Щеки Юли розовеют, и Тина вновь просто дышит ей в губы, чтобы подразнить ее. Санина считает, что это игра совершенно глупая, но открывает глаза, чтобы запечатлеть взгляд голубых глаз в памяти. Она рисует эту картину у себя в голове, думая, что этот момент она постарается не забыть. Как минимум, потому что никто еще не смотрел на нее вот так. А еще она сжимает бедра, и Кароль чувствует это давление на своей ноге. — Оу, — она посмеивается, поднимая колено так высоко, как позволяет их поза. От движения ее лицо дергается, и их губы от этого почти соприкасаются. Но это настолько быстро и легко, что ни одна из них не замечает. — Кажется, у тебя есть маленькая проблемка. Они никогда не говорили о более интимной части их отношений. Им хватит пальцев одной руки, чтобы посчитать поцелуи. И Тина не уверена, что делать акцент на этом — правильно. Но Юля так восхитительно смущается под ней, что слова не помещаются в одном ее разуме. — И почему же эта проблемка? — Потому что я собираюсь всего лишь поцеловать тебя. А остальное будет не здесь и не сейчас. — Ты ужасна. — Я такая. — Целуй меня уже. Тина парит над ней, прежде чем провести губами по гладкой коже щеки. — Вот так? — спрашивает она, и оба слова пускают дрожь по спине Юли. Она медленно мотает головой, а губы Кароль уже прижимаются к кончику ее носа. — А что насчет этого, м? — Ты — дразнилка! Юля отрывает голову от земли. У нее в волосах трава и короткие соломинки. У нее в каждом движении и касании — напоминание о нетерпеливости. Юля ненавидит, когда ее дразнят. Поэтому сегодня она первая прижимается к губам Тины, но тут же отдает контроль. Их сцепленные руки сжимаются еще больше, а бедра все сильнее сжимаются. Им мало, но они никогда не смогут насытиться. Юля закрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на ощущениях. Но она слишком поглощена губами Тины, чтобы запоминать что-то. Поцелуй распространяется по их телам, как теплые волны. И они тонут, тонут, тонут… Так целуют подружек на шестнадцатилетие. Нежно прикусывая губы, оттягивая их на себя и двигаясь совсем медленно. Так целуют ангелов, когда их души раскрываются для любви. Душа Юли всегда была для нее открыта. Я люблю тебя… Я люблю тебя… Я люблю тебя… Думает Юля каждый раз, когда Тина захватывает ее губы, раздвигает их языком, сплетаясь с ее. И это самое глупое, что может прийти ей в голову, но она все продолжает думать об этом, пока Кароль целует ее так восхитительно, как никто другой. Саниной кажется, что ее тело разваливается изнутри, но она никогда еще не чувствовала себя более живой. И если они остановятся, то она умрет. Когда Юля уезжает в семью, она отмечает, что их расставание никогда еще не было таким горьким. *** Луна все еще просто рогалик на небе, но, поскольку мама подарила ему книгу о космосе, Даня знает, что она растет. Еще Даня знает громкую тайну родителей. Слишком громкую, чтобы не услышать на втором этаже. Иногда она скрывается за дверью студии, и тогда Даня спускается вниз, чтобы послушать. Ему пять. Он любопытен и еще не знает, на какой ступеньке лучше остановиться, чтобы в двадцать пять не идти к психотерапевту. Поэтому обычно он стоит на самое нижней и слушает. Он чувствует себя вялым и одиноким. Беспомощным. Даня еще слишком маленький, чтобы зарегистрировать эти чувства у себя в голове, но это детство вынуждает его стать достаточно взрослым, чтобы испытывать их. Расстояние достаточно велико, чтобы злые взрослые слова слышались четко. Даня привык. И это самый страшный период его детства. Привыкание. Он слышит это все не первый раз, и обычно страх оставляет его сидеть в комнате или на этой ступеньке, потому что однажды папа пообещал ему наказание, если он выйдет из детской. Спокойный голос и крепкий хват на руках заставили его слушаться в первый раз. Тогда все закончилось быстро — он успел прочитать только одну главу. Тогда мама зашла проверить его перед сном с ласковым «все хорошо?». Даня всегда просто кивал в ответ на подобные вопросы. — Я узнал про созвездия. И знаки зодиака. Мам, а какой у меня? Она открывает книгу, смотря на таблицу. — Скорпион. Сладких снов, милый. — Она целует его в лоб, и Даня чувствует, что губы ее мокрые, а глаза — совсем немного красные. Он помнит, что так же выглядела девочка из его группы после того, как разревелась во время тихого часа. Даня уже достаточно большой, чтобы свести эти два события к одному факту — его мама плакала. Перед вторым разом папа просит пообещать, что такие разговоры останутся между ними двумя. В этот раз он дает ему книгу с легендами и мифами народов мира. Даня смотрит на яркие иллюстрации, пока отец еще раз повторяет «мама не должна знать, что я прошу тебя сидеть здесь весь вечер». И эти два события Даня пока соединить не может. Когда мама заходит в его комнату, он дочитывает третий миф. С картинок на него смотрит разгневанная Афина, зависшая над полотном Арахны. В реальности на него смотрит грустная мама. Дане кажется, что видеть разгневанную богиню проще. Он начинает собирать все больше книг с полок. В следующие разы он получает еще несколько сказок и начинает читать быстрее. Воспитательница хвалит его первое время, когда замечает часто меняющиеся книги. Однажды она слушает, как он рассказывает отрывок из сказки Пушкина наизусть, и советует его отцу отдать сына в театральную студию. Он забывает об этом. Даня прочитал уже достаточно много, чтобы понять: плохие поступки совершает не только нечисть. И скоро он учится сопоставлять все больше фактов и делать выводы. Тогда для него становится совершенно очевидным, что периодически происходит по вечерам в их доме. И его мама никогда не узнает, что ее маленький мальчик слышит больше, чем надо бы в пять лет. Она не узнает, что он так привык к этим звукам, что больше никогда не отреагирует на них. Это то, как рождается равнодушие. Не от злой души, а от беспомощности. *** У нее никогда не было таких друзей, с которыми бы они поступили в один колледж и продолжили бы общаться до конца жизни. Долгое время рядом был только Вал и команда музыкантов. Юля все еще не знает, что такое дружба. И когда она пытается быть самой лучшей девушкой на свете, то узнает, что отношения — тоже дружба. Юля думает, что она проваливает и эту роль, и позволяет негативным мыслям поглотить ее. Спустя пару поворотов она встраивается в ряд, замирая в пробке. И это просто дополнительное время на саморазрушение. Она все еще не знает, что делать ей с этой девушкой, у которой веснушки вылезают каждую весну и которая считает ее ангелом. Юля точно знает, что ничего святого в ней давно нет. Она напрочь сломленная, а храм из пепла не построишь. И если дьявол носит Prada, то Юля носит только печаль. На всякий случай она представляет, что однажды Тина не обнимет ее, чтобы сказать «все будет хорошо». Потому что ни одна из них все еще не знает, как это будет. Юля отмечает тоску в груди. Они расстались всего несколько часов назад, но она явно скучает по рукам Тины и ее нежным губам. Юля помнит свои мысли во время их поцелуя, и это колет острой паникой ее грудь. Ей противопоказано привязываться к людям, потому что еще никто ее от кошмара не спас на самом деле. И она не знает, как справиться с этим. Она знает, что проще разрушить все сейчас и избавить себя от большей боли в будущем. Тем более, что разрушать самой всегда проще. Будто отказываться добровольно. Контроль — это то, что ей не позволяется. И перспектива обрести его таким способом кажется выходом, если это действительно спасет ее. Юля смотрит в окно и мечтает, чтобы Киев развалился на ее глазах, потому что принимать решение — это сложно и не для нее. Она понятия не имеет, почему не может оставить им эту легкость, с которой все началось. Почему нежные поцелуи оставляют горечь? Почему за каждым ее радостным моментом следует паника? Она мечтает о мире соулмейтов. Где небо и все вокруг серое и черное, а потом обретает цвета, когда ты встречаешь своего. Или о той Вселенной, где у них есть метки и числа на телах. И она готова была бы положить свою жизнь на поиски любви, зная, что ошибки не будет. Где-то есть Вселенная с счастливыми людьми, обретшими счастье. Где-то себя разрушает Тина Кароль, связывая их этой нитью.