Foolish dreams / Мечты дурака

Оборо не спалось. Он беспокойно ворочался с одного бока на другой, но стоило глазам закрыться, как события дня тут же наваливались неподъёмным грузом. Шота, живший в этой реальности, был практически неотличим от его Шоты. Его Шота, пожалуй, немного чаще улыбался, а ещё был совершенно здоров, но во всём остальном? Перед мысленным взором вновь в который раз предстало лицо этого Шоты. Измождённое, с глубокими шрамами, которые не закрывала даже повязка, оно пробуждало в Оборо такую жгучую ярость, что насильно приходилось брать себя в руки, чтобы не сорваться. Он был готов рвануть наружу и перебить всех, кто позволил себе так по-зверски изувечить его. Кто поселил в его взгляде вековую усталость и напряжение, тревогу и глубокую, необъятную печаль. Этот Шота был несчастен. Оборо видел, каким взглядом он на него смотрит. Он и сам, глядя на всё, через что ему пришлось пройти, с трудом сдерживал желание схватить его и забрать с собой, укрыв от всех бед. Рассказ Хизаши вызвал в нём тоску и сожаление, но вовсе не по отношению к себе. Не стань он этим… Курогири, кто знал, чем всё могло закончиться? Наверняка тогда здешний Шота был бы столь же счастлив и цел, как его Шота. Оборо вспомнил, как первым, что он увидел, очнувшись после упавших на голову обломков пятнадцать лет назад, было не лицо его родителей, а спящий на стуле Шота. Его бросило в холод, когда Хизаши поведал, что здесь те злополучные камни оказались для него смертельными. В его реальности, если бы не этот случай, он бы не нашёл в себе смелости так скоро признаться Шоте в своих чувствах. Жизнь довольно рано преподала ему весьма ценный урок: все они смертны. И не просто смертны, а внезапно смертны, и тратить драгоценное время на сомнения было самой глупой ошибкой, которую можно было совершить. С тоской и теплотой он вспомнил, как впервые поцеловал оторопевшего Шоту в больнице. Вспомнил его алое от смущения лицо; вспомнил, с какой силой вцепились его тонкие пальцы в больничную рубашку Оборо; вспомнил, как закружилась собственная голова от безграничного, совершенно непередаваемого восторга и ощущения их встретившихся губ. Тогда ему показалось, что он вот-вот потеряет сознание, и Шота, сбитый с толку, перепугался до полусмерти. С первого дня их знакомства Оборо не мог отвести от Шоты взгляд. С этим осознанием он притянул его к себе и в первый раз поцеловал; с этим осознанием он надел ему на палец кольцо. И с этим осознанием он жил и по сей день, каждое утро благодаря судьбу за её милость. Он подумал о своём Шоте, и сердце его потяжелело от тоски. Как он там, о чём думает? Наверняка ищет его, Оборо, а он в этом время лежит у них дома, находясь одновременно и там, и в совершенно другом месте, без возможности дать знать хотя бы о том, что он жив. Он подумал о Хитоши, которому вчера пообещал помочь с разработкой его собственного шеста, и об Эри, которая так хотела побывать с ним в небе. Они оба повидали слишком много за свои короткие жизни, и он знал, что его исчезновение будет новым ударом в копилку ко всем предыдущим. Внезапный вкус горечи во рту заставил его подняться и пройти в кухню. Наливая себе стакан воды, он чутким слухом уловил тихие шаги и обернулся. В проёме стояла сонная Эри. Он не мог сдержать в себе порыва: слишком сильной была его любовь к ней. — Не спится, милая? Эри, увидев, кто перед ней, робко кивнула. Он достал второй стакан и налил и ей. Оборо присел перед ней и протянул ей стакан. — Угадал? Она улыбнулась до боли знакомой ему улыбкой и обхватила стакан двумя руками, но перестаралась и немного пролила на себя. Она тихонько пискнула, и он понял, что вода попала ей за ворот футболки. С беззвучным смешком он забрал у неё стакан. Она тяжело дышала и, казалось, пребывала в полной растерянности. Он увидел, что щёки её покраснели, и понял, что она стесняется. Что ж, по крайней мере, хоть что-то здесь осталось неизменным. — Вот и помылись заодно, а? — он подмигнул ей и убрал стакан на место, — не переживай, сейчас быстро высохнет. Проводить тебя до кровати? Эри немного знала о людях. Она знала, что есть плохие и хорошие. Плохие — такие как Восстановитель — держали её взаперти и причиняли боль. Хорошие люди — герои — спасли её из её темницы. Но пускай она немного знала о людях, зато она много знала о руках. Руки Восстановителя всегда были очень чистыми и в белых перчатках. Они были грубыми и жестокими, когда тащили её на опыты и прочь от других людей. Его руки снились ей в самых страшных кошмарах. Руки Деку были тёплыми и мозолистыми. На них были шрамы, от которых Эри избавила его, но почему-то позже шрамы появились вновь. Это были руки, дотянувшиеся до неё во тьме и спасшие её оттуда. Эри любила эти руки. Были руки Чиё-сан. Старые, морщинистые, тоже в перчатках — но всегда аккуратные и нежные. Руки Сущего Мика, казалось, никогда не могли успокоиться. Они всегда стремились сделать что-то, чтобы она засмеялась, и за это она их особенно любила. Были ещё руки Лемиллиона. Это были первые руки, в которых она почувствовала себя по-настоящему нужной, стоящей спасения. Эти руки стояли в её сознании особняком, и она с большой радостью проводила в них время, когда у Лемиллиона была возможность. Руки Аизавы-сана, на первый взгляд, казались холодными и отталкивающими, но ей потребовалось совсем немного времени, чтобы понять, что даже руки могут обманывать. Это были добрые и нежные руки: руки, которые укачивали её, когда ей было плохо; руки, которые гладили её по голове, когда ей не спалось; руки, терпеливо и обстоятельно заплетавшие её длинные волосы, чтобы она радовалась, глядя на себя в зеркало. Это были её любимые руки. Она чувствовала в них что-то знакомое: что-то, что стёрлось с годами из памяти, но вновь посетило её с его появлением. Что-то, что когда-то виделось ей в других, уже забытых нежных руках. Эри знала, что когда-то у неё была мама. Засыпая на руках Аизавы-сана, она видела перед собой её образ. Когда её подняли руки гостя, она совершенно растерялась. Ей показалось, будто ее разом подняли Лемиллион и Аизава-сан, но она знала, что это невозможно: сейчас здесь был только гость, а ещё двоим взрослым людям ни к чему бы было поднимать одну Эри. Когда они дошли до её комнаты, гость опустил её на кровать и повернулся, открыв какую-то дверцу. Эри в изумлении осознала, что тем, что он положил рядом с ней, была футболка. Но как гость узнал, что там её вещи? Может, это его причуда — видеть в темноте? — Если вдруг всё-таки захочешь переодеться, — прозвучал голос гостя, а затем он повернулся, намереваясь уйти. — Постойте, — прошептала Эри, и гость тут же остановился, развернулся и присел на кровать. Темнота почему-то придала ей храбрости. — Аизава-сан сказал, что вы пришли нас защищать. Эри наблюдала, как голова гостя замерла, а затем утвердительно качнулась. Убедившись в этом, Эри ещё смелее продолжила: — пожалуйста, защитите Аизаву-сана. Меня спасут и Лемиллион, и Деку, и Красный Бунтарь, и много героев, а Аизаве-сану плохо, и никто ему не помогает, — она прижала пальцы к своему маленькому рогу, — я уже помогла Лемиллиону, и поэтому в нём не осталось сил. Когда они накопятся, я обязательно помогу ему сама, но- Когда на её голову опустилась рука, она затихла, но на этот раз не смогла сравнить прикосновения ни с одним другим. Это были большие, очень большие и очень тёплые, слегка мозолистые руки, которые гладили её так, будто знали уже давно. Её глаза закрылись сами собой. — Я сделаю всё, что в моих силах, — прошептал Оборо и, забывшись, на прощание поцеловал её в макушку. Последним, что посетило её ускользающее в сон сознание, была мысль, что так, должно быть, вёл бы себя папа.

_______________

Хитоши не знал, что его разбудило. В доме было тихо, и, сонно выглянув за штору, он понял, что ещё довольно рано, и он, к собственному удивлению, не прочь ещё немного поспать. Удовлетворённый этим фактом, а ещё тем, что сегодня воскресенье, он натянул одеяло на голову, намереваясь продолжить сладкую дрёму, но тут он поглубже втянул носом воздух и понял, что на кухне, должно быть, что-то происходит. Хитоши неохотно высунул голову из комнаты и понял, что слышит чей-то слишком жизнерадостный для столь раннего часа голос, явно не принадлежащий сенсею. Разбуженный и угрюмый, но, справедливости ради, не лишённый любопытства, он тихо спустился и замер в дверном проёме, глядя на спину вчерашнего нарушителя спокойствия, который сейчас что-то делал с их продуктами и у их плиты. Раньше такое себе позволял только Мик-сенсей, оставаясь на ночь на выходных. Хитоши скрестил руки и внезапно приметил за столом Эри. Умытая и переплетённая, она радостно ему замахала. Хитоши ещё раз оглянулся, убеждаясь, что сенсей отношения к этому не имел совершенно никакого, и уже под другим углом посмотрел на их гостя. — Я никогда не могу определить, кто из вас на меня смотрит, — Хитоши вздрогнул от неожиданности. Гость увлечённо резал что-то, и Хитоши, повторив в уме сказанные слова, нахмурился. Кто на него смотрит? — Чёрт, как же вы оба похожи, просто диву даёшься… Хитоши увидел, что Эри захихикала, и, совершенно сбитый с толку, закинул руку за шею. — Что ж, Эри-чан, я скажу, что это… давай, постучи, как я тебя научил, — громко прошептал он, и Хитоши, услышав сбитую барабанную дробь, закатил глаза, — ну, что ж… что будешь на завтрак, Хитоши? Эри восторженно захлопала в ладоши, как её когда-то научили на Культурном Фестивале, и Хитоши босыми ногами прошлёпал к стулу. — Эри, — в притворной досаде проворчал он, — чего вы уже встали? Даже птицы ещё спят. Эри подняла палец. — Ранний аист лягушонка поймает, — поучительно изрекла она, и Хитоши вытаращился на неё, невольно открыв рот. Он возмущённо посмотрел на слегка подрагивающие от немого смеха плечи мужчины. — Вы чему её учите? — в негодовании выдал он. Гость с самым невинным видом посмотрел на него из-за плеча. Острое ощущение дежавю заставило Хитоши на мгновение опешить, прежде чем стряхнуть с себя оцепенение. — Ты ведь не умывался, — констатировал гость, и это был не вопрос. Хитоши мрачно посмотрел на человека, который, вероятно, возомнил себя Аизавой-сенсеем, но и парировать этот выпад ему было решительно нечем. Для приличия он конечно неразборчиво огрызнулся, но затем его настойчиво погнали с кухни. Опешив от такой наглости, Хитоши даже не успел возразить. Уязвлённый, он из принципа развернулся и отправился обратно в кровать.

_______________

— Ну что, чем мы займёмся? — спросил Оборо, заметив, как Эри откладывает палочки в сторону. Наблюдая, как она ест, он сумел слегка усмирить бурю в своей душе и решил, что из его пребывания здесь нужно извлечь самое полезное. Эри задумалась, теребя в руках кончик косы, которую он ей заплёл. Его Эри очень любила эту причёску, и он был рад убедиться, что здесь ситуация ничуть не изменилась. — Обычно Аизава-сан со мной читает, а потом мы занимаемся математикой, а потом- — Не будем торопиться, — притормозил её Оборо. Он поднялся, коротко отвлёкся на посуду, а затем протянул ей руку. — Тогда начнём с чтения? Оборо знал, что надолго её не хватит. Было ещё слишком рано для какой-либо деятельности, особенно для такой маленькой девочки, поэтому не прошло и часа их занятия, как Эри уснула. Он отложил книжку в сторону, а затем создал облако, на которое её уложил. Из опыта он знал, что скоро проснётся вторая часть дома, а это значит, что ему пора вернуться на кухню. Предоставив облаку самостоятельно отнести её в комнату, он занялся готовкой.

_______________

Шота открыл глаза. Он совсем забыл вернуть на глаз повязку, которую снял, чтобы умыться, и поэтому его утро началось с порции острой боли в правом глазу. По неизвестной причине шторы не были задёрнуты до конца, из-за чего льющийся в комнату свет поспособствовал его болезненному стону. Он закрыл глаз и заозирался в поисках повязки. Затем сел, подтянул к себе протез и потратил немало времени, чтобы надёжно и с минимальным дискомфортом закрепить его на ноге. Его не отпускали отголоски кошмаров, из которых его вырвало внезапное пробуждение, и он попытался стряхнуть остатки наваждения. Он осознал, что не может сказать, что из того, что ему приснилось, было неправдой. Оборо, живой и невредимый, спит в другой комнате. В его реальности они с Шотой женаты и давно живут вместе. За дверями его дома идёт война, в которую втянуты его ученики. За ними по пятам гоняется смерть, и только он оказывается препятствием на её пути. Он провёл рукой по лицу и почувствовал себя так, будто ночь прошла для него совершенно без сна. Хотелось закрыть глаза и больше никогда их не открывать. Но он не мог себе такого позволить. Нужно было будить Хитоши и Эри, а ещё следовало бы уже начать готовиться к возвращению в школу: Незу погнал его вон, когда он объявился у дверей сразу после выписки, но время шло, а опасность над головами его учеников не рассеивалась. Шота медленно сел, вновь осмысливая произошедшее. Совершенно не к месту он вспомнил, что говорил Оборо про этот дом. Что за невероятное совпадение? Шота сменил свою маленькую и пустую однокомнатную квартиру на двухэтажный дом совсем недавно: когда Хитоши, преданный взрослыми, недоверчивый и молчаливый, появился в его жизни, он осознал, что привязался к нему сильнее, чем позволяли его приличия. Ситуация в приёмной семье, в которой он жил, была весьма плачевной, но сам Шота до определённого времени ничего об этом не знал. Хитоши очень неохотно обронял крупицы информации о своей жизни, но в итоге картина всё-таки сложилась в целостное полотно. А затем они спасли Эри. Запуганную, болезненно тихую, не знавшую ничего дальше подземной тюрьмы, в которой её обрекли на вечную боль. И когда он, успокоив её разбушевавшуюся причуду, впервые взял её на руки, а она со слезами на глазах вцепилась в него в ответ, он понял, что не имеет право отдать её. Решение пришлось искать в срочном порядке. Шота не верил в подачки судьбы, но этот дом действительно оказался настоящим подарком. Шота сам его нашёл. Тот же самый дом. Он закрыл лицо руками. Глубоко вдохнул и поднялся. Умывшись и приведя себя в порядок, он направился в комнату к Эри. Она спала, и он с удивлением обнаружил, что лежала она в другой одежде. Затем он увидел, как прямо у неё над головой вились маленькие облачка. Они лениво гонялись друг за другом, сталкиваясь, рассеиваясь и возникая вновь. Зачарованный, Шота потянулся к ним пальцами; облака исчезли. Не успел он ничего сделать, как через приоткрытую им дверь в комнату втекли другие облака и мягко, но настойчиво подтолкнули его в сторону выхода. Не став будить Эри, Шота с интересом проследовал вниз и, войдя в кухню, замер. Оборо, мурлыкая что-то себе под нос, расставлял на столе тарелки. Он поднял голову и, увидев Шоту, мягко улыбнулся. — Доброе утро, Шота. Шота моргнул. Ответ в голове был уже готов, но никак не желал покидать онемевшего языка. — Мы с Эри проснулись пораньше и уже поели, потом почитали, но она снова уснула, — он усмехнулся, не выглядя ни капли удивлённым такому повороту событий, — надеюсь, ты ничего не имеешь против. — Ты… знал, — недоверчиво констатировал он, — знал, что я пойду её будить. Поэтому кучка облаков вытолкала меня из комнаты? Оборо слегка виновато почесал макушку, и Шота отвлёкся на его переливающиеся волосы. Какой-то невероятной силой они были собраны в подобие хвоста. Ему захотелось потрогать их. Он уже давно не помнил, каково это — мимоходом задеть их плечом или щекой, когда Ширакумо в очередной раз слишком близко прижмётся, желая что-то сказать или показать. — …обратно спать. Ты его не встретил? Он с большим трудом заставил себя отвлечься. — Что? — со всей невозмутимостью, на которую был способен, переспросил он. — Хитоши. Он уже должен был проснуться. Ты его не встретил? — Меня искренне напрягает, что вы владеете этой информацией, но раз сенсей вас сюда пустил, то я не буду ничего спрашивать, — Хитоши появился так внезапно, что оба вздрогнули. — М, завтрак, — пробормотал он, без замедления отодвигая стул, — сенсей, вы же его не нянькой нам наняли? Оборо раскатисто засмеялся, и сердце Шоты затрепетало от этого звука.

_______________

— Смотри внимательно. Ты берёшься одной рукой вот так — следи за пальцами! — а второй перехватываешь вот так и прокручиваешь. Давай, твоя очередь. Шота с почти ненавистной ему теплотой наблюдал, как Оборо показывает Хитоши азы владения шестом. Подросток, сперва критично отнёсшийся к затее, потихоньку втягивался в процесс и уже не выглядел таким скептически настроенным. — Что скажете, сенсей? — спросил он, обращаясь к Шоте, — я бы мог иметь два оружия? Шота задумчиво посмотрел сперва на рисовавшую за столом Эри, а затем обратно на него. — В ближнем бою лента тебе действительно немного даст. Используя её, ты должен полагаться в основном на свою скорость и координацию. Возможно, оружие для нападения — неплохой вариант, учитывая твой арсенал. Хитоши улыбнулся, тут же постаравшись скрыть улыбку. Оборо это заметил и наигранно закатил глаза. — Подростки, — беззвучно фыркнул он так, чтобы услышал только Шота, и Шота, не сдержавшись, сухо усмехнулся в ответ. — А что с этими кнопками? — он указал на край оружия. Оборо по очереди продемонстрировал ему несколько возможностей нехитрой, на первый взгляд, вещицы, объяснив слишком рискованные моменты на словах. — Нож, снотворное, крюк… а как этот крюк туда влез? — поинтересовался Хитоши, и Оборо пожал плечами, приведя шест в обыкновенное состояние. — Думаю, на этот вопрос тебе ответят в департаменте поддержки, — улыбнулся он, и Хитоши раздосадованно цокнул. Шота далеко не сразу понял, что его так отвлекало. Хитоши пришлось довольно долгое время к нему привыкать, чтобы начать вести себя так, как он вёл себя сейчас. Подросток с большой неохотой вступал в новые знакомства и общение в принципе, но с Оборо всё было совершенно иначе. Оборо действительно знал, как с ним общаться, чтобы завоевать расположение. Заподозрить его во лжи было трудно, но не невозможно; Шота уже давно не сомневался в возможностях причуд и знал, что подвох может быть скрыт очень надёжно. Но, глядя, как Оборо за неполный день сумел без затруднения расположить к себе его проблемных детей, Шота осознал, что злой умысел совершенно исключён. Оборо знал их. Знал он и Шоту. Шота откинулся назад на диване и прикрыл лицо рукой. Ещё никогда ему не хотелось так сильно напиться, как в это мгновение, пока он наблюдал, как Хитоши под чутким руководством Оборо шестом рассеивал появляющиеся вокруг него облака. Подросток порывался было расспросить его о причуде, но Оборо клятвенно заверил его, что всё покажет наглядно чуть позже. Одинокое облачко незаметно подкралось к нему и, почти невесомо скользнув по щеке, вновь исчезло. Шота медленно опустил руку и глянул на Ширакумо. Тот с беспокойством заглянул Шоте в единственный глаз, в очередной раз ища там свой ответ. Неуместная ядовитая улыбка запросилась наружу. Как бы хорошо Оборо его ни знал, он не мог определить, что творилось в его голове сейчас. — Давайте-ка во двор выйдем, — объявил Ширакумо, отведя, наконец, от него взгляд. Шота, выйдя последним, сперва услышал удивлённый писк, а затем увидел, как Эри восторженно бегает среди облаков, беспорядочно раскиданных по участку. — Ты никогда не мог сделать так много, — выдохнул он поражённо, и Оборо по-мальчишески задорно ему улыбнулся; он согнул руку и напряг её в шуточном жесте демонстрации силы. Раньше, когда Оборо ещё не отличался великим телосложением, эта картина вызывала только смех. Но сейчас, увидев, как напряглись мышцы в его могучих руках, как на тыльной стороне ладони отчётливо проступили вены, Шота ощутил, как внутри просыпается что-то, раньше ему неведанное. Во рту пересохло, и он насильно сглотнул, отведя взгляд. — Итак, кто хочет прокатиться? — объявил Ширакумо, повернувшись, и Эри восторженно подняла обе руки. У Хитоши едва искры из глаз не полетели от такой перспективы, но он, как обычно, остался внешне более чем равнодушен. — Хитоши, — позвал Оборо, — я бы не стал просить, но переживаю, что Эри может испугаться и ненароком упасть. Не мог бы ты на первый раз посидеть с ней? Это была чистейшая уловка, и об этом знали все. Для начала, Оборо мог и сам с ней полетать — он-то знал способности собственной причуды, — также, никто уже не сомневался, что Оборо сделает всё возможное, чтобы ничего плохого ни с кем не случилось. В крайнем случае, он мог попросить об этом Шоту. Тем не менее, Хитоши, что-то пробормотав под нос, не без опаски перекинул ногу через облако. Оно мгновенно расширилось, скрыв ноги из вида, и Хитоши, уже увереннее, откинулся назад, облокотившись руками. — А он смелее, чем был ты, — приподнял брови Оборо, развеселённый, — у меня, кажется, до сих пор синяки на ногах от твоих пальцев?.. — Сам виноват, — огрызнулся Шота, — нечего было затаскивать меня без предупреждения! Воспоминания его первого полёта заставили Шоту передёрнуть плечами. Парить в воздухе оказалось невероятным ощущением — даже собственная лента не давала такого результата, — но Оборо так неожиданно и подло затащил его на своё небольшое облако, что у него не осталось никаких шансов сбежать. Он сидел, вплотную прижатый к груди Оборо, и молил, чтобы тот не дёрнулся сам или не сделал ничего, что бы стоило им жизни, с облаком, которое несло их. Тогда, охваченный страхом и восторженным возбуждением от происходящего, он даже не заметил, как в поисках хоть какой-то опоры вцепился в колени Оборо. Тот далеко не сразу сумел отодрать словно онемевшие пальцы, от греха подальше взяв руки Шоты в свои. Уже тогда этот простой жест заставил уши Шоты запылать. Ширакумо знал, что такое личное пространство, но ещё он каким-то образом всегда знал, когда это самое пространство можно нарушать. Никого до него тогда ещё шестнадцатилетний Шота не подпускал так близко, и никого после его смерти больше не пустил. Сердце в груди громко забилось от нахлынувших воспоминаний. — Ну что, все пристегнулись? — очень жизнерадостно прозвенел Ширакумо. Эри слегка растерялась, а Хитоши закатил глаза. — Тогда полетели! Смех Эри никогда не переставал радовать Шоту. Её счастливое хихиканье заставляло его вспоминать, какой длинный путь они все прошли и к каким результатам он привёл. Сейчас она смеялась так, словно ничего больше не умела; она удивлённо вскрикивала, когда облако резко уходило в пике и вновь взмывало вверх. Облако то замедлялось, тяготея к земле, то вдруг неожиданно бросалось в небо. В один из таких бросков, когда они оказались высоко над его головой, Шота вдруг услышал на фоне восторженного писка Эри другой смех. Его сердце разомлело, когда он осознал, что это Хитоши. Тот, видимо, до последнего сдерживал себя, но, наконец, поддался общему настроению. Последние недели выдались выматывающими для них всех. Шота знал, как тяжело далась Хитоши новость о том, что с ним случилось. Когда Хитоши впервые после произошедшего пустили к Шоте в палату, он свалился на коленки перед его кроватью, судорожно переводя взгляд от бинтов на его лице к перемотанной ноге. — Почему вы меня не взяли?! Почему?! О, он был зол. Он был так зол и так раздавлен, и Шоте ничего не оставалось, кроме как запустить еле шевелящиеся пальцы в лиловую макушку. — Я бы смог помочь, я бы сделал это, — причитал Хитоши, тряся головой, и, когда он зажмурился, ткнувшись лбом в больничную кровать, Шота не нашёл в себе сил ему ответить. Хитоши беззвучно рыдал, не поднимая головы. — Пожалуйста, — выдавил он, и резкий всхлип подавил его следующие слова, — пожалуйста, не оставляй меня!.. Шота осторожно погладил его по голове. — Помнишь, я пообещал, что ты больше не будешь один? — сипло пробормотал он и переместил руку ему на плечо, — Хитоши, посмотри на меня. Покрасневшее от слёз, полное страха лицо заставило его дать себе новую клятву. Никто больше не будет ронять слёз из-за него. — Я поклялся, что заберу тебя к себе и тебе больше не придётся терпеть ничьи издевательства. Я поклялся защищать вас. Я пообещал, что однажды возьму тебя с собой на патруль. И я никогда не бросаю слов на ветер, — он сделал паузу, обозначая важность этих слов, а затем добавил: — потому что это иррационально. Граничащий с истерией смешок подростка придал ему сил. Шота слабо сжал руку Хитоши в своей. — Не списывай меня со счетов раньше времени, проблемный ребёнок, — пробормотал он, — мне ещё будет, чему тебя научить. И пусть тогда он смог хоть немного успокоить испуганного подростка, с тех пор и так не сиявший жизнелюбием Хитоши редко по-настоящему улыбался. Пусть у него и не было доступа к обширной информации, он догадывался, что происходит, и собственное бессилие жгло его изнутри. Шота видел: он рвётся в бой. Но у него было уже достаточно детей, бездумно жертвующих собой на благо всех остальных, и он не был намерен добавить в этот список новое имя. Услышать, как впервые за долгое время Хитоши искренне смеётся, было самым большим подарком, о котором он мог мечтать. Шота прислонился к стене дома, скрестив руки на груди. Рядом с ним материализовался Ширакумо. — Может, присоединимся к ним? — улыбнулся он, и уже готовое облако мягко подплыло к их ногам. Шота долго смотрел на Оборо, видя перед собой совершенно иные образы, а затем молча развернулся и ушёл в дом. Тупая боль в ноге, недосып и изматывающие воспоминания сделали своё дело: предоставив Оборо заботу о детях, Шота забрался в свой мешок и, даже не сняв протеза, уснул. Он проснулся ближе к вечеру, лёжа в кровати и накрытым одеялом. Смутные воспоминания пробивались сквозь толщу тумана, завладевшего сознанием. Шота болезненно застонал, дёрнувшись в сторону. Он видел перед собой растопыренные пальцы с потрескавшейся кожей: пальцы, несущие смерть. Шигараки. Земля под ними дрожала. Шота знал, что если они ничего не сделают, всему конец. Ученики. Его ученики в смертельной опасности. Он отчаянно забился, но всё тело словно намертво сковало. Он не мог пошевелиться. Не мог никого защитить. — Тшш, всё в порядке. Я уже здесь. Он не знал, чей это голос. Не знал, чьи руки освобождают его от невидимых пут, кто убирает волосы со взмокшего лба. — Всё хорошо, Шота. Вытянувшееся как струна тело, наконец, обмякло. Оборо. Оборо пришёл его спасти. Ну конечно. Никто больше не был столь самоотвержен, как он. Не уходи Ему хотелось протянуть руку, схватить Оборо и больше никогда его не отпускать. — Спи спокойно. Пожалуйста Не уходи. Шота с силой моргнул, прогоняя остатки сна. Он, взрослый мужчина, герой со стажем, до сих пор не мог взять себя в руки. Позорище. Он провёл рукой по лицу и сел, откинув одеяло в сторону. Протез оказался слишком неустойчивым, и при дальнейшем рассмотрении Шота обнаружил, что его явно пытались снять, пока он спал. Он и сам освоил этот механизм далеко не с первого раза, поэтому даже не удивился, что у Ширакумо ничего не вышло. Он тихо, насколько это было осуществимо, прикрыл за собой дверь комнаты и остановился на лестнице. В который раз картина, представшая взгляду, заставила его схватиться за перила. Хитоши, откинувшись на спинку дивана, тихонько дремал. Эри лежала, положив голову ему на колени, и, кажется, тоже спала. В кресле же сидел Оборо с книжкой в руках. Он периодически поглядывал в сторону спящих и улыбался так тепло, что у Шоты внутри всё сжималось от… от- Возьми себя в руки, приказывал разум. Но я не хочу, шептало сердце. Он скоро исчезнет и больше никогда о тебе не вспомнит. У него есть свой Шота, и жалкие изувеченные подобия ему совершенно ни к чему. А что, если он мне нужен, протестовал голос, который не мог убедить ни один довод. Он не знал, за что его наказывают. Удобно устроившийся в кресле Оборо, читавший книжку мирно спавшим Эри и Хитоши, казался ему недосягаемой мечтой, давно похороненной в прошлом. Мечта сбылась, но не у него. Не у него. Шота, не глядя, шагнул вниз и понял, что делать этого ему не следовало. Нога как-то странно выгнулась, и в поисках опоры он слишком необдуманно опёрся на протез. В который раз ощутив немую злость на свою беспомощность, он сгруппировался, приготовившись к удару, но затем его лицо очутилось в чём-то мягком. Ну конечно. Несколько уплотнённых облаков помогли ему удержаться и остановили падение. Это произошло так быстро, что он даже не успел зашуметь достаточно громко, чтобы кого-то разбудить. Когда он наконец-то сошёл с лестницы, Оборо уже стоял перед ним. — Ты в порядке? Не ушибся? Я тебя чуть не упустил. Он хотел отмахнуться. Хотел пройти мимо, отодвинув Оборо в сторону. Хотел сделать вид, что ничего из происходящего не было его реальностью. Он даже был готов признать, что не выдержал свалившегося на него и обезумел, и всё это было лишь одним сплошным явлением его фантазии. Он медленно осел на ступени. Согнул ноги в коленях, уперевшись в них локтями, и закрыл лицо руками. Он же всего лишь человек. Когда же это кончится, подумал он, чувствуя, как Ширакумо опускается перед ним на колени. Одной рукой Оборо убрал руки Шоты от лица, а второй взял его за подбородок, совсем как вчера. — Ты слышишь меня? — мягко спросил он, и от нежности, сквозившей в каждом его прикосновении, у Шоты отнялось дыхание. Он прикрыл глаза, побоявшись не сдержать эмоций и рассыпаться прямо посреди гостиной. Пожалуйста. Когда Шота вновь открыл глаза, он едва не утонул в чужом взгляде. Оборо, продолжая придерживать его, молча ждал. Шота стал бездумно рассматривать его лицо. Его сияющие голубые глаза, от которых было до ужаса тяжело оторваться; его красивый ровный нос. Волосы, мягкими, полусияющими волнами спадавшие на лоб. Лишь сейчас он понял, что его так привлекало: взрослый Оборо не носил прилепленный на нос пластырь, и оттого черты его лица неуловимо менялись, как бы складываясь в полную картину. Шота бездумно протянул руку и провёл пальцами по колючей щетине. Она была одной из причин, по которым его дыхание каждый раз на мгновение обрывалось, когда он смотрел на взрослого Оборо. Словно в трансе он замер около уголка его рта. Ширакумо не сделал ничего, чтобы его остановить. Его глаза светились безграничной добротой и уверенностью. Безопасностью. Любовью. Было бы так легко просто податься вперёд. Дать волю тому, что незаметно прокралось в его сердце так много лет назад и с тех пор его не покидало. Не делай глупостей. Жалость не даст тебе того, что ты желаешь. Но разве это жалость? Он знал, что Оборо ему не откажет. Видел это в его взгляде. Достаточно было только попросить. Знал он и, что то, что являлось ему в самых отчаянных его снах, никогда уже не могло стать реальностью. Шота опустил сначала одну руку, затем вторую. Ощущая покалывание в пальцах, только что касавшихся чужого лица, он отодвинулся и, не глядя на Ширакумо, встал. Он видел, как Оборо слегка вытянул руки, приготовившись помочь ему, если потребуется. — Надо что-нибудь приготовить, — пробормотал он, обойдя Ширакумо. — Я помогу, если можно. У него не нашлось ни сил, ни желания воспротивиться. Когда они вдвоём завозились на кухне, к ним присоединился слегка сонный Хитоши, а затем подтянулась и Эри.

_______________

Этим вечером, когда он укладывал Эри спать, она почти светилась от счастья. — А герой-сан теперь всегда будет с нами? — сонно пролепетала она, когда он укрыл её одеялом. Шота застыл, скованный чем-то, что было гораздо хуже любой боли. Когда он нашёл в себе силы ответить, Эри уже спала. Он вздохнул, но не ощутил никакого облегчения. Сегодня Хитоши, очевидно, тоже порядком вымотанный новыми ощущениями, даже не стал спорить, когда Шота кивнул ему в сторону спальни. Он встал с дивана, на котором они с Оборо, склонившись над листом бумаги, тихо обсуждали что-то, и, потянувшись, двинулся в сторону ванной. — Жаль, что здесь Мидории нет, — пробормотал он себе под нос, — он бы наверняка идей подкинул… От упоминания его глупого, отчаянного ученика Шота на мгновение замер. Он знал лишь из вторых рук, на что обрёк себя Мидория по доброй воле. Он проклинал Яги Тошинори; проклинал систему, превращавшую совсем юных детей в боевые единицы. Он и сам стал частью этой системы, но, подаваясь в учителя, он мечтал об одном: защитить тех, кого ещё можно было защитить. Шота, с тяжёлым сердцем отложив эти мысли, сел на место Хитоши и критически осмотрел лист, на котором был схематично изображён шест. — Быстро ты его завербовал, — он переложил лист на стол, чтобы тот не помялся. Оборо слабо улыбнулся и пожал плечами. Оба успешно игнорировали то, что произошло несколько часов назад. — Парень знает свои слабости. Шест будет прекрасным дополнением. — И кто будет его обучать, когда ты исчезнешь? Он понял, что упивается собственной болью, которую принесли эти слова. Оборо растерянно приоткрыл рот. — Шота, — он выглядел почти беспомощным под тяжестью сказанного, — пожалуйста, давай- Тихий стук в дверь заставил обоих замолчать. Оборо напрягся, но Шота спокойно прошёл к двери. — Эри уже спит, держи себя в руках, — предупредил он, но Хизаши, куда более растрёпанный, чем обычно, только отмахнулся. — Всё еще не могу поверить, что ты выпросил у Незу выходной. — Два выходных, — буднично поправил он, сунул в руки Шоты загремевший пакет, а затем прошёл в гостиную и увалился на место рядом с Оборо, кинув второй пакет ему на колени. — Ну, как жизнь? — Та ещё сволочь, — улыбнулся он в ответ, и Хизаши громко фыркнул, не отводя слегка затравленного взгляда от лица Ширакумо. Тот сунул голову в пакет и широко улыбнулся, достав оттуда футболку, исходя из размера, явно предназначенную для него. — Хизаши, я люблю тебя, — выдохнул он, и Ямада усмехнулся, махнув рукой. — Может, детей всё-таки стоило обезопасить от предстоящего? Думаю, Иида бы нам не- — Мы не собираемся напиваться, Хизаши, — сухо осведомил его Шота. — Говори за себя, — хором ответили Ямада и Ширакумо и стукнулись кулаками, как мальчишки. — Разврат, — пробормотал он, заглянув в пакет: от тяжести у него начало сводить руку. — Ты решил сегодня умереть от пьянства? — Один раз живём, — отмахнулся от него Хизаши, а затем, поймав взгляд Ширакумо, замолчал. Они оба захохотали так, что Шоте пришлось в один рывок оказаться рядом и заткнуть обоим рты. — Я вас изувечу, — прошипел он, пытаясь заставить их замолчать, — вы пожалеете, что сегодня- Оборо не без труда отцепил его руку от своего лица. — Я прикрыл их двери облаками, — произнёс он с придыханием; смешки то и дело вырывались наружу, — не переживай. — Цены ему нет, — едва различимо пробормотал Хизаши и махнул Шоте, — доставай бокалы. И рюмки не забудь.

_______________

Что-то определённо пошло не так. Шота понял это, когда очнулся с бутылкой виски в руке, сидящим по правую руку от пьяного и рыдающего Хизаши. Ширакумо по другую сторону выглядел ничуть не лучше. Они цеплялись друг за друга, что-то неразборчиво бормотали и через слово всхлипывали. Иногда череду слёз прерывал совершенно неуместный смешок одного из них, и уже оба скатывались в глупое хихиканье. — А помнишь, как мы забор тогда- — Ну к-коне-ечно-ух! — А как ты полуголым заявился- — Ну и подумаешь-! — А помнишь, как тогда мне про Шоту при- Оборо пихнул его локтем в бок; Хизаши толкнул его в ответ, и они затеяли перепалку, упав на расстеленный ранее диван. Оборо, призвав все свои облака и контроль, пытался заткнуть ими Хизаши, который издавал возмущённые звуки и с упорством тонущего брыкался. — Закрой рот, Ямада- — Будь мужчиной, Ширакумо- — Успокойтесь оба, — выдохнул Шота, сделав ещё один обжигающий глоток. Две пары глаз оценивающе впились в него, а затем он внезапно очутился в общей куче. Половина оставшегося виски оказалась на нём, ещё половина — на покрывале. Он выругался сквозь зубы, ударив по рукам, которые держали его. — Вы свиньи, и я всегда, — он почувствовал, как колет где-то за грудиной, — всегда, чёрт возьми, это знал- — А ты наш… наш- Хизаши? — Свин-но-пас, — по слогам выдал он, и ночную тишину разорвал счастливый пьяный хохот. В одно из нескончаемых мгновений ночи, как со стороны, Шота услышал среди их смеха и свой собственный.