Зависимость

— Дурачок ты, Жан. Она ж тебя любит. Кирштайн откинул челку со лба и уткнулся взглядом в стакан, не смея смотреть на Конни, чтобы тот не увидел ту жгучую боль, плещущуюся в его глазах. Просто несколько минут молчания со стороны Жана, и Конни уже думал, что тот не ответил вовсе, как тот тихо произнёс, не поднимая глаз: — Не-ет, она меня не любит, она любит другого. Конни удивленно приподнял брови. Столько лет прошло после войны, они столько всего натерпелись и теперь-то Жан должен быть счастлив. Спрингер никогда не думал, что детская влюбленность Кирштайна в Микасу выльется во что-то большее, но тот мало того, что перенёс ее сквозь года, так ещё и добился Аккерман. И вот, спустя несколько месяцев отношений они расстались. Никто не знал почему, да, наверное, даже они сами не знали. Не знали, почему не сошлось. Может слишком разные взгляды на жизнь, может привычки, а может любовь. Он любит ее, а она… Она все того же. — Кого ж интересно? Жан удивленно поднял голову, словно и подумать не мог, что Спрингер не догадается сам. Это же так очевидно! Она никогда не скрывала своей больной зависимости любви к своему мертвому сводному брату. — Другого. Назвать его имя — значит признать, что у него никогда не было шанса. А Жан не был настолько силён, чтобы признавать свои ошибки до конца. Конни молчал. Чувствовал, что будет продолжение. — У нас с была история, правда очень короткая история, — Жан вздохнул и откинулся на спинку кресла пытаясь сдержать слёзы от усталости. — А любит она совсем другого. Конни печально посмотрел на друга, не находя слов, чтобы ответить. Да и чем помогут слова… Кирштайн вдруг улыбнулся дрожащими губами. Спрингер не смог сдержать любопытства. — Почему улыбаешься? — Я просто вспомнил как мы смеялись, любили, страдали… вместе были счастливы, — Жан мрачно рассмеялся.- Иронично, ведь любит она совсем другого. Конни приоткрыл рот и тихо спросил, пытаясь достучаться до друга. — Но если вы были счастливы вместе, то почему же любит она совсем другого? Жан задумчиво прикусил губу. А что сказать? Сказать, что минуты счастья всегда ознаменовали последующую за ней ссору? Нет, он не пытается сказать, что ее всегда начинала Микаса, оно само… Как снежный ком, понимаете? Одно накладывается на другое, и вот они уже словно забыли те мгновения счастья. — Мы были вместе, но всегда отдельно друг от друга. Конни перестал окончательно понимать Кирштайна. — Прости? Жан угрюмо улыбнулся и открыл рот, чтобы разъяснить, но так и не осознал, как это сделать. Чувства. Вот что было важно в этом. И что нельзя объяснить словами. — Я любил ее, и ей этого было достаточно сначала, — Кирштайн сделал глоток виски и поморщился от горечи во рту. — А потом? — Потом я заметил, что все это время она была несчастна. И пазл в голове сложился. Спрингер приоткрыл рот от удивления и едва слышно спросил, словно громко называть это имя запрещено: — Эрен? Жан мотнул стаканом в его сторону, будто говорил «все верно». Конни откинулся на спинку кресла, шокированным взглядом уставившись в потолок, и замолчал. Конни судорожно вздохнул, вспоминая этого паренька с широкой улыбкой и громкими речами о том, что он обязательно избавит этот мир от титанов. А затем в голове всплыл образ этого же парня с перегоревшим взглядом. Спрингер осознал, что все то, что он считал обозлённым и безумным в нем пару лет назад, было самым простым разочарованием. Усталостью и обреченностью. Эрен не был сумасшедшим перед смертью, он был обреченным. И сам это знал. Но сейчас он мёртв. А Жан жив. И он достоин быть счастливым. Он достоит быть кем-то большим, чем заменой. — А как же ты? Всегда будешь любить ее?.. Кирштайн замер с поднесённым ко рту стаканом. А затем задумчиво повёл головой и с грустной, даже обреченной, улыбкой ответил: — Пожалуй, любить. Любить несмотря на погоду, обиды, проблемы, красивые виды. Любить несмотря ни на что.