Я люблю засахаренный виноград, потому что у него нет вкуса, камелии, потому что у них нет запаха, и богачей, потому что у них нет сердца.
— «Дама с камелиями» Александр Дюма-младший.
Вспышка молнии процарапала свинцовое небо, и из прорехи полилась вода, скрыв город плотной завесой дождя. Гром, далекий и глухой, перекатывался под тяжелыми тучами. Ветер сердился, с силой ударялся в оконные рамы и уносился прочь, разочарованно ревя. Климатический апокалипсис разразился над Петербургом, как всегда бывает после адской жары — тропическая закономерность. Раскаты непогоды мешались с нотами клавиш под пальцами концертмейстера, превращаясь в причудливую какофонию. Утренний класс был мрачен из-за серого неба и злого дождя. Артисты бродили сонные и пасмурные, занимались в полноги, и педагог-репетитор орал на них во всю силу легких. Агате такая погода нравилась. Ей было хорошо и спокойно находиться в уютном зеркальном зале, пока за окном свирепствовала буря. Она окончила серию па, строго следя за чистотой движений в большом зеркале напротив, и отошла с середины. Прислушалась к ноющей боли в мышцах и порадовалась ей — это была приятная боль, свидетельствующая о хорошо выполненной работе. Мелькнула мысль о том, что все балетные — ненормальные мазохисты, и не смогла с нею не согласиться. Агата села у стены, вытянула ноги вперед, любуясь высоким подъемом стопы. Глотнула воды, потом стянула пуанты и увидела большую кровавую мозоль. Чертыхнулась и полезла за пластырем. Пока она копалась в своей сумке рядом кто-то сел. Агата повернула голову и увидела Лариску, за глаза малодушно прозванную «Крыской». Острый носик ее выдавался вперед, придавая сходство с грызуном. Волосы светлые, белесых бровей и ресниц почти не видно. Балетный пучок был так туго натянут, что глаза казались выпученными. Раскрасневшаяся, она устало откинулась спиной на стену. — Ужасненькая сегодня погодка, правда? — пропищала она. Агата едва удержалась от того, чтобы закатить глаза, и просто кивнула в ответ. Ларискина манера говорить уменьшительно-ласкательно раздражала ее неимоверно. Тем более, она прекрасно понимала, что Лариска пришла поговорить точно не о погоде. — Как ты только добралась до театра? — продолжила танцовщица: — Надеюсь, тебя кто-то подвез. Вот и приплыли. Агата почти увидела, как Ларискино лицо складывается в крысиную мордочку, хищно водит носом и облизывается в ожидании вкусных сплетен. Еще немного и из-под пачки вывалится тонкий розовый хвост и забьется в предвкушении. — Вызвала такси, — ответила Агата и почувствовала осязаемое разочарование ее собеседницы. — А вот мы с девочками вчера так удивились, каких друзей ты завела, — посмотрела на нее в ожидании реакции. Не дождалась и продолжила трепетным шепотом: — Сам Разумовский. Оповещения о том, что твой друг добавил кого-то в друзья — злейшее изобретение и худшая функция «Вместе». Агате стало смешно от мысли, что теперь она может предъявить это создателю социальной сети. Невольно улыбнулась, но Лариска интерпретировала это по-своему. Распахнула глаза, ахнула донельзя театрально: — Как рада за тебя, Агаточка! А то ты все одна и одна, наконец, и на твоей улице праздник. Ложка дегтя была настолько ощутимой, что Агате захотелось встать и оборвать разговор. Впрочем, Лариска это и сама понимала, потому снова зашептала доверительно: — Ты, конечно, молодец, Разумовский твой хорош, что греческий бог, — она образно развела руками. Агата начинала терять интерес к этому монологу, но Лариска не унималась: — Филантроп, компьютерный гений, всякое такое. Русе бы нашей у тебя поучиться. — А что с Верой? — насторожилась Агата. — Ну точно, — Лариска хлопнула себя по лбу, — тебя же вчера не было. Она придвинулась вплотную к Агате и горячо зашептала в ухо: — Она сейчас, не поверишь с кем, с Гречкным! Который миллиардер, а не его сын, а сын у него, кстати, просто душечка! «Душечка» в Ларискиных устах — мужчина с приятной внешностью и большим кошельком. Иными словами, объект на брачном рынке. Неприятно кольнуло — сколько раз Разумовский удостоился «душечки»? — Так вот, она сейчас с ним, вчера заявилась на класс в бриллиантовых сережках и с во-от таким синяком. Лупит ее, — добавила, потому что Агата так и замерла. Бедная, маленькая Вера. Она только сейчас заметила, что ее нет в зале. Она вообще о ней не думала. Чувство вины захлестнуло. Если бы только она не разозлилась тогда, в тот вечер из-за мокрого платья, не ушла бы и не бросила ее. Эти острые «если бы» вонзились ей в мозг с точностью акупунктурных игл. — Дурочка, — с плохо скрываемым злорадством добавила Лариска, — она ведь и не знает, что у Гречкина каждый месяц новая модель или балерина. Агате отчаянно захотелось что-то возразить, оправдать Веру. Такую глупую, наивную вчерашнюю школьницу. Она так и застыла с открытым ртом, когда увидела Всеволожского. Он вошел в зал, не по-стариковски стройный, постукивая тростью в такт своим шагам. Строго посмотрел на танцовщиков из-под пенсне. По залу разлилась его собственная уникальная магия — под взглядом балетмейстера спины становились ровнее, позиции — чище, прыжки — выше. Всеволожский поздоровался с педагогом и концертмейстером и, с ходу включаясь в урок, раздал замечания артистам. Поискал глазами Агату и поманил к себе. Она пошла за ним к выходу, босая, не потрудившись надеть обувь. В коридоре было пусто, отдаленно слышалась музыка репетиций. Всеволожский облокотился обеими руками на трость и вперил взгляд в Агату. — Оперативно. Агата поморщилась, прекрасно понимая, о чем он. — Это вовсе не то, что вы подумали. Мы с ним просто друзья. — Пусть так, — легко согласился балетмейстер. Она вопросительно посмотрела на него, ожидая продолжения. — Заходил с утра твой друг, — он сделал ударение, — говорили о тебе, о больших талантах и больших ролях. Помолчал, потом добавил, усмехнувшись: –Он, конечно, пижон пижоном, но вежливый и умный. Такие сейчас большая редкость, — поднял глаза к потолку, — даже в культурной столице. Агата почувствовала, что улыбается. Между ними существовала очень слабая субординация, строящаяся только на уважении балерины к балетмейстеру. Всеволожский относился к Агате неизменно по-отечески с ее первого дня в театре. И она отчетливо услышала в его словах одобрение. Он рассказал, что Разумовский приехал в театр этим утром, долго говорил с руководством о ней и ее спектаклях. Ясно дал понять, что Гречкин не может диктовать свои условия. Затем отозвал балетмейстера в сторону и тихо поинтересовался, в театре ли Агата и каково ее самочувствие. — Вижу, что ты в театре, — с улыбкой произнес Всеволожский. — Так как же ты себя чувствуешь? Агата почувствовала, как щеки ее розовеют. Она потупила взгляд: — Прекрасно, Иван Саныч. — Вот и отлично, с завтрашнего дня продолжаешь репетировать Жизель с Астаховым. Балетмейстер ласково потрепал ее по щеке и ушел, возвращаясь в ритм своих обязанностей. Бодрый стук его трости затих в отдалении. Девушка осталась в коридоре. Сердце ее билось как маленькая пичужка. Ей было двадцать один год, и за все это время ни разу она не ощущала себя так, как сейчас. Наверное, так чувствуется влюбленность. Вчерашний день она провела в постели в обнимку с котом. Любопытства ради она искала информацию о Разумовском в Интернете. Молодой, богатый, красивый, он был щедро обласкан прессой. Филантроп и компьютерный гений — Разумовский как будто сошел со страниц романа, потому что настолько идеальных людей просто не существует. Агата бы и не поверила в Разумовского, если бы не общалась с ним лично. Она вспоминала его смущенную улыбку, вежливые манеры, добрые глаза, и у нее щемило сердце. Агата очень удивилась, когда узнала, что он вырос в детском доме. В голове не укладывалось, как человек, вышедший из подобной тяжелой среды, мог нести в себе столько света. Единственное сообщение, которое он прислал ей в социальной сети, был набор цифр — номер его телефона. Агата ответила тем же. Цифры безлики, и поначалу она смутилась, но теперь понимала, что это был ненавязчивый акт доверия. Разумовский выполнил обещанное без лишних слов. Поговорил с руководством, вернул ей «Жизель». Впереди личная встреча. Она улыбнулась про себя и вернулась в репетиционный зал. Когда класс закончился, Агата потянулась за телефоном. Открыла список контактов, замерев на имени Разумовского. Очень хотелось позвонить ему, отблагодарить, но робость сковала ее. Она так и стояла, вперив взгляд в телефон, не решаясь нажать кнопку вызова. В коридорах было многолюдно. Артисты не спешили расходиться: они обсуждали планы на вечер, решали, куда пойдут обедать. Лариска помахала рукой, приглашая присоединиться, но Агата сделала вид, что не заметила. Ее телефон завибрировал так внезапно, что Агата вздрогнула. На экране высветился входящий звонок от Разумовского. Торопливо приняла вызов и поднесла телефон к уху. — Агата, добрый день, ваша репетиция уже закончилась? — голос на другом конце был приглушен, как будто вокруг него одновременно говорили много людей. — Здравствуйте, только что. — Я заеду за вами сегодня в семь. Вам удобно? — Да. — Договорились. До вечера. В трубке сделалось совсем шумно, очевидно Разумовский был очень занят. Агата только успела спросить: — Куда мы поедем? — В Кэпитал, — и положил трубку. Агата часто слышала об этом месте, хотя ни разу там не была. Роскошный ресторан на берегу Невы привечал богатых и успешных. Заказать там столик было большой удачей, и не каждому под силу. Балерины, побывавшие там, захлебывались восторгом, описывая императорские интерьеры, изобилие блюд и своих состоятельных спутников. Агата в душе смеялась над ними и самую малость презирала, а теперь она сама заявится туда, да еще и с миллиардером под ручку. Это было странно, непохоже на обычную Агатину реальность, от чего ей становилось одновременно страшно и любопытно. Выйдя из театра, Агата вдохнула стылый воздух. В лицо ей швырнуло мокрым ветром. Проморгавшись, она наткнулась взглядом на театральные афиши. Вечером давали оперу — «Травиату» Верди — историю о любви куртизанки и благородного доброго юноши из высшего общества. Агата живо представила, как Вселенная иронично посмеивается над нею, крохотной в своих масштабах и такой неуклюжей. Ухмылка, скорее нервная, чем веселая, расползлась по лицу, когда она завернула в цветочный магазин и купила букет камелий.
***
Темно-синий шелк струился по телу. Агата стояла перед зеркалом, мрачно смотря на свое отражение. Позади нее высилась гора уже примеренных и отброшенных платьев. Ей казалось, весь ее выходной гардероб потерял в своей привлекательности. В черном она как будто носила траур, в белом — была бледна, как моль. Красное навевало мысли о быках и тореро. Вагнер возлежал рядом с кучей одежды на диване и критически оглядывал Агату. — Нравится? — спросила она у него. Вагнер одобрительно мяукнул и перевернулся на спину. Агата истолковала это как согласие. Ей самой начинало нравиться то, как она выглядит. Светлая кожа выгодно подчеркивалась синевой платья. Она нанесла минимум макияжа, лишь выделив глаза и очертив контуры лица. Не надела ни одного ювелирного украшения. Не удержалась и прикрепила к вороту платья белый цветок камелии. «Ах, ты улыбаешься Травиате желанно, а она, увы, прощена, а ты ее принял, o Боже!» — разливалось по квартире нежное сопрано. Агата включила оперу, и музыка идеально ложилась на ее настроение. Телефон, лежащий на туалетном столике, засветился экраном. «Я подъехал» гласило сообщение от Разумовского. Агата взглянула на время. Стрелки на часах указывали без пятнадцати минут семь. Она еще раз окинула взглядом свое отражение. Хотелось пойти с распущенными волосами, но теперь они казались ей слишком прямыми и длинными. Легкими движениями рук она собрала темные пряди в аккуратную ракушку в духе Бриджит Бардо. Капнула на запястье духами, втиснула ноги в узкие лодочки, накинула на плечи плащ и выключила музыку. Тишина показалась такой оглушающей, что Агата буквально слышала, как стучит в висках кровь. Она трепетала перед этой встречей, как школьница перед первым в жизни свиданием. Вагнер преданно проводил ее до дверей и что-то напутственно мяукнул на своем кошачьем языке. Автомобиль Разумовского стоял на том же месте, где и в прошлый раз. Сам он, едва завидев Агату, вышел из машины. Она протянула ему руку, и он аккуратно сжал ее пальцы: — Добрый вечер, — он жестом указал на девушку: — выглядите чудесно. — Спасибо, — смущенная улыбка. Он тут же открыл для нее пассажирскую дверь, и Агата опустилась в кресло. Разумовский сел за руль и повернул ключ. Машина тронулась с места. Дождь закончился, осенний вечер был ясным. Сквозь рваные остатки облаков пробивалось розовое небо и первые звезды. Асфальт маслянисто блестел в свете зажигающихся фонарей. Город выглядел непривычно умытым после пыльной жары. Разумовский вел машину ровно, обе руки лежали на руле. Агата не могла объяснить чувство, которое ее накрыло. Будто ей, маленькой Травиате, и вправду дали шанс все переиграть и исправить. Она не смела надеяться, на душе стало страшно и тревожно. Ей внезапно захотелось, чтобы он развернул машину. Захотелось запереться в Бастилии, лишь бы снова не сделали больно. Сергей оглянулся и поймал ее взгляд. — Дама с камелиями, — улыбнулся он. — Балерины и куртизанки — все одной масти. Хитиновый покров грубости да дикобразьи иглы — Агатин арсенал для защиты. Разумовский покачал головой: — Перестаньте, Агата. Иногда стоит просто жить и не винить себя за это. Он включил радио, совсем тихо. Станция «Орфей» на минимальной громкости. Классическая музыка замурчала в салоне, и Агата откинулась на сиденье. Сумерки быстро сгущались. Уличные фонари на мгновение выхватывали их силуэты из мрака. Наступала ночь, по осеннему колючая и холодная. Агата изучала Разумовского, отмечая признаки усталости. Длинные тени ложились на его лицо, обозначая синяки бессонницы под глазами. Весь он будто бы заострился, но, несмотря на это, он выглядел спокойно, даже расслабленно. Агата вспомнила, что он говорил о том, что постоянно работает в последнее время. — Как ваше обновление? — Работаем круглосуточно. Это будет что-то невероятное, даже грандиозное. Разумовский начал объяснять Агате принцип работы обновления, но она едва ли вслушивалась в смысл его слов, наслаждаясь звуком голоса. Она не могла поддержать разговор, но слушала его внимательно, и он продолжал, ободренный. Разумовский говорил о соцсети с преданной любовью творца, с искренностью художника. В этот момент Агата видела не бизнесмена в дорогом костюме, а мальчика-программиста, вдохновленного и гениального. Разумовский не выглядел человеком, которому необходимо поделиться своими идеями с любым, кто будет слушать. Льстило, что он рассказывает ей о деле всей своей жизни, старательно подбирая термины, чтобы было понятно. «Вместе» теперь предоставляла пользователям безграничный доступ к любому контенту, бесплатно и без многочисленных подписок. — А как же авторские права? — уточнила Агата. — Я все выкупил. Он рассмеялся в ответ на ее недоуменный взгляд. — На это было приятно тратить деньги. — Вы либо святой, либо сумасшедший, — фыркнула она. — Я вырос в детдоме, — сказал он, — в области. В ужасных условиях. У меня никогда не было ничего своего. А если и было, это тут же отнимали. — Там, наверное, было ужасно, — тихо сказала Агата. Он пожал плечами. — Поначалу да, а потом появился Олег, мой лучший друг, — пояснил Разумовский, — он сейчас начальник службы безопасности «Вместе» и мой личный телохранитель. — Я ни разу не видела вас с телохранителем. — Не могу же я вечно таскать с собой этого угрюмого татарина, — широко улыбнулся он. Разумовский просветлел лицом, когда заговорил о своем друге, и Агата задумалась, каково это так дружить с кем-то с самого детства. Любить своего друга настолько сильно, что стать его телохранителем, чьей прямой обязанностью было подставиться под пули в случае опасности. Потом посмотрела на Разумовского и подумала, что он стоит такой любви. Ее лишь краем коснулось его теплое солнце, но Агата понимала этого незнакомого Олега. Блеснула Нева в граните, они подъехали к ресторану. К ним тут же подлетел лощеный парковщик. Разумовский отдал ему ключи, а сам открыл дверь Агаты. Она вышла из машины, опираясь на его руку. Здание было роскошным снаружи и еще более роскошным внутри. Вычурное, кричащее барокко дразнило глаз своим обилием. По стенам бежала кружевная лепнина. Нарисованные полуголые дриады и наяды танцевали на потолке. Огромная, как в театре, хрустальная люстра нависала над пространством зала. Прямо за высокими окнами раскинулась Нева. Живая музыка играла что-то легкое и немного джазовое. Руки Разумовского легли Агате на плечи и аккуратно сняли с нее плащ. Она уцепилась за его локоть, и они прошли к своему столику. Людей здесь было совсем немного, поэтому они с Разумовским сразу обратили на себя внимание. Головы поворачивались им вслед. Конечно, все здесь знали Разумовского, и многие догадывались, кто такая Агата. Она постаралась сильнее расправить плечи. Паркет скользил, и она подумала, что вот-вот растянется на полу в своих узких туфлях. Они сели за столик у окна. Река за ним, угрюмая, штормовая несла гребешки волн. Принесли меню, и Агата долго, придирчиво выбирала блюдо. Разумовский наблюдал за ней с улыбкой: — Не можете найти в меню росинку с маковки цветка? — Нет, собираюсь развенчать миф о вечно голодных балеринах, — она ткнула в какое-то очень жирное говяжье блюдо. Официант повернулся к Разумовскому, но тот даже не взглянул в меню: — На выбор шеф-повара. Агата сдержанно отказалась от предложенного вина и заказала чай. Разумовский последовал ее примеру. Было так спокойно и уютно сидеть в этом светлом и красивом зале. Они пили чай и говорили о разной чепухе. О петербургских новостях и прочитанных книгах, о любимых спектаклях и засмотренных до дыр фильмах. Агата обожала советские комедии, Сергей — трешовые боевики из девяностых. Разумовский рассказал, что в юности выхаживал ворону-альбиноса, не похожую на своих сородичей, как и он сам. Агата вспомнила, как гонялась по помойкам за облезлым рыжим котенком, чтобы забрать домой и назвать именем немецкого композитора. Она не могла точно сказать, сколько они просидели. Ей было хорошо. Мысли ее витали где-то совсем далеко от повседневных невзгод. Музыканты закончили джазовую композицию. Заиграл «Голубой Дунай». — Кто сидит под вальсовую музыку? — хитро прищурилась она на Разумовского. — Наверное, я, — неуверенно отозвался он. Она уже тянула его за руку на открытое пространство, отведенное под танцевальную площадку. Разумовский не сопротивлялся ей, но был явно смущен. Агата вложила свою руку в его, вторую он опустил на ее лопатки. Мягко, едва наметившимся движением пальцев, коснулся ее кожи. — Имейте ввиду, последний раз я танцевал вальс на выпускном. Он сделал шаг, еще один, вовлекая ее в танец, подстраиваясь под ритм музыки. Они не вальсировали в прямом смысле этого слова, скорее просто кружили на месте. Агата подняла голову и встретилась с ним глазами. Он был сосредоточен, но на губах подрагивала улыбка. Разумовский смотрел на нее, и она видела, что он любуется ею. Опустил взгляд на ее губы, затем на цветок камелии у нее на платье. — «Француз, улыбаясь, на штыке мрет, с улыбкой разбивается подстреленный авиатор, если вспомнят в поцелуе рот твой, Травиата», — он легко процитировал Маяковского. Агата рассмеялась. Потянулась к своей груди и открепила белоснежный бутон. Вложила его в руку Разумовского, совсем как Травиата своему возлюбленному. Музыка кончилась. Улыбающиеся, они вернулись к своему столику. Липкое ощущение чужого взгляда мазнуло Агату по затылку. Она обернулась и поискала глазами по залу. Знакомая фигурка жалась к противоположной стене. Маленькая, как фарфоровая куколка, Вера. Обхватив себя руками за плечи, она стояла одинокая, скользила затравленным взглядом по залу. Позвала Агату неуверенным жестом, но подойти явно не решалась. — Сергей, я отойду на минутку, тут моя знакомая. Он кивнул, и она зашагала к Вере, провожаемая его взглядом. Первое, что бросилось в глаза — слишком много тонального крема и пудры. Вере, с ее алебастровой кожей, вообще не нужно было наносить косметику. Второе — платье с высоким воротом и длинными рукавами. И бриллиантовые серьги в ушах. — Здравствуй, Агат, рада тебя видеть! — улыбнулась слишком широко для искренней улыбки. — С кем ты здесь? — Нужно поговорить, — шепнула на выдохе она. Агата обхватила ее за плечи и вывела из зала. Они свернули в направлении к женской уборной. Агата оглянулась, убедившись, что кроме них в коридоре никого нет. — Это ведь Гречкин, да? Он поднимает на тебя руку? — Егор на самом деле хороший, просто вспыльчивый, — отмахнулась Вера: — И очень щедрый. — Да к черту такую щедрость, — возмутилась Агата. — Он еще и болен, Агат. — И что же, пожалеть его? — Просто он очень разозлился из-за того, что ты ударила Кирилла. Лучше бы ты не сопротивлялась. Агата скептически изогнула бровь, и Вера стушевалась. Она сама понимала, насколько несуразно, бессмысленно и жестоко это звучит, но мысль о том, что Гречкин настоящее чудовище, она даже не допускала. Даже если он поднимал на нее руку. Даже если собирался погубить Агату. — Он просто хотел тебя проучить, чтобы ты пока не танцевала. Потом он узнал, что ты теперь с Разумовским, и вспылил еще больше, — неосознанно она коснулась щеки, и Агата поняла, что туда пришелся удар от пощечины. Попала под горячую руку. — Мы приехали сюда, а тут вы вдвоем. Егор сказал, что позвонит сейчас кому-то, кто решит вопрос силой, — она воровато оглянулась, — кому-то криминальному, у него связи. — У него что, мозгов нет, нападать на Разумовского? — Он про тебя говорил, Агат. Обе девушки застыли в коридоре, Агата, скованная ужасом, Вера тем, что решилась произнести подобное. Она продолжила еще тише: — Агата, тебе лучше уехать пока. Мы же балерины. Одна травма и… Продолжать не было нужды. Агата сама понимала, травма — месяцы восстановления, потеря формы или же, в зависимости от серьезности, навсегда расстаться со сценой. — Агат, я же помочь хочу — уедешь, он и думать про тебя забудет. Вера, маленькая и наивная, со своей заячьей храбростью, может, и вправду хотела помочь, но сама абсурдность ситуации пугала и возмущала Агату одновременно. Стало до того жутко, что ее затошнило. Если Гречкин действительно был готов к тому, чтобы жестоко расправиться с нею ради своей нелепой мести, то ни театр, ни Разумовский с его технологиями и светлой душой ей не помогут. Ей вообще никто не поможет. Он появился за Вериной спиной неожиданно, как призрак из оперного подземелья. Высохший, с землистым оттенком кожи. Черный костюм его придавал всей физиономии что-то потустороннее и могильное. При первой встрече он сидел, и Агата не заметила, насколько сутул он был. Он приблизился к ним и осклабился. Рука по-хозяйски легла на Верину талию. — Что вы от меня хотите? Конкретно, — Агата приложила все усилия, чтобы лицо ее оставалось бесстрастным. Гречкин покачал головой: — Конкретно я тебе сейчас не скажу — пока сам не придумал, — он посмаковал на языке слова, которые собирался произнести: — Давай-ка ты завтра подъедешь ко мне в коттедж, и там мы с тобой все… — Какого черта здесь происходит? Гречкин не договорил и обернулся на новый голос. Разумовский стоял за его спиной и смотрел на испуганную Агату. Черты его лица от злости по-птичьи заострились. Губы сжались в тонкую полоску. — Еще один балетоман, — повернулся к нему Гречкин. — Что тебе от нее нужно? — Всего лишь извинений моему сыну. Разумовский быстро подошел к нему вплотную, сжав руки в кулаки. Прошипел прямо в лицо: — Твой сын просто выродок, который, в конце концов, получит по заслугам. Гречкин рассмеялся: — Кого ты защищаешь, идиот? Шлюху, которой все равно под кого лечь? Разумовский схватил Гречкина за грудки и встряхнул так сильно, что голова у него замоталась из стороны в сторону на тщедушной шее. — Не смей так про нее говорить, ты, ублюдок. — А как еще можно про нее сказать, — он вывернулся из его рук и кивнул Агате: — Скольких ты тогда обслужила за раз там, у Карпова? Четверых? Пятерых? Она побледнела мгновенно. Холодный пот прошиб ее, в ушах зазвенело. Агата так долго делала вид, что ничего не было, что сама начала в это верить. Кошмар, который она похоронила в глубинах памяти, взвился над нею роем саранчи — казнью египетской. От нее вот-вот останется только пустая оболочка, все остальное пожрет болезненный, как загноившаяся рана, ужас. Ей вспомнился во всей жути человек по фамилии Карпов. Толстый, грузный, до одури пугающий. Некоторые девушки в театре знали, чем для Агаты закончился вечер у него дома. Никто не говорил ей этого в лицо, но Агата была слишком наивной, если полагала, что это забылось. Она не слышала, но сейчас живо представила, как шепчутся у нее за спиной, как передают подробности во всей их отвратительной паскудности. Отголоски этого шепота дошли до Гречкина. Он передал их Разумовскому. Мозг воскресил в сознании дорогой ресторан, дурманящий запах алкоголя. Руки и ноги, потерявшие чувствительность, как бывает во сне, когда пытаешься встать и побежать, но не можешь пошевелить и пальцем. Громкую музыку, басы которой стучали в барабанных перепонках. Чужой дом. Мужской смех. Нависшее над нею жирное тело. Затем другое. И еще одно. Агата не помнила, сколько их было, милосердная память вычеркнула часть воспоминаний. Смазала лица, превратив их в расплывчатые пятна. Остались только боль и жар. И отвращение к самой себе. Хруст заглушил все остальные звуки. Вера взвизгнула. Гречкин взвыл и схватился за сломанный нос. Разумовский замахнулся еще раз и ударил его под ребра. Ноги Гречкина подкосились, и он рухнул на колени, закашляв кровью. Охрана уже бежала к ним, когда Агата схватилась за плечи Сергея и оттащила его прочь. — Пожалуйста, хватит, — всхлипнула она. Он заорал на подоспевшую охрану: — Где вы были, когда он приставал к моей девушке?! Они уже хотели скрутить его, но осеклись, узнав Разумовского. Кинулись поднимать распластавшегося Гречкина. Разумовский повернулся к Агате, взял ее за запястье и потащил к выходу. Схватил верхнюю одежду у швейцара и накинул ей на плечи, обнимая второй рукой. Холодный воздух ударил им в лицо. Агату заколотило крупной дрожью. Слезы жгли глаза. Ей было страшно и горько. Она знала, как только они сядут в машину, Разумовский спросит ее, правда ли все это. И, когда она утвердительно ответит, исчезнет из ее жизни. Звезды зажглись над парковкой, далекие, обледенелые в осеннем небе. Агате казалось, что созвездия сложились в кривую усмешку, которую Вселенная припасла лично для нее. Агата возомнила, что имеет право на счастье, на смех, на чувство, которое потихоньку зарождалось в ее душе, но при этом забыла, как кончила Травиата. Ей никто не простил прошлого, никто не позволил обрести будущее. Травиата умерла всеми покинутая, пока тот, кого она любила более всего, ненавидел ее всем сердцем. Небо со всеми его насмешками и ухмылками затянуло поволокой туч. Они дошли до автомобиля, Сергей придержал для нее дверь. Он сел и завел машину, руки сильно тряслись, и он с силой сжал их на руле. Агата почувствовала, что вот-вот расплачется и отвернула лицо. Слезы, упрямые и жалкие, полились по щекам. В груди стало невыносимо жарко и больно. Она прижала руки к сердцу в бесплодной попытке сдержать рвущиеся рыдания. Разумовский обернулся к ней. — Агата, послушайте, я не допущу, чтобы Гречкин вам навредил. Он потянулся к ней, положил руки на плечи. Мягко развернул к себе. Отвел выбившиеся пряди от ее лица. Тонкими пальцами смахнул слезинки. Агата заметила, что костяшки его сбиты в кровь, и заплакала еще горше. Разумовский прижал ее к себе, и Агата вцепилась в него, в жадном стремлении еще немного погреться в лучах его солнца. Она все ждала, когда он оттолкнет ее, но Разумовский только сильнее стискивал кольцо рук. Агата плакала так, как плачут дети, еще не умеющие выражать свои эмоции словами. Надрывно, по-первобытному искренне, а он только шептал что-то бессвязное, успокаивающее ей на ухо. Пальцы его гладили затылок, перебирали ее волосы. Он вытащил заколку, и каштановые пряди рассыпались по Агатиным плечам. Пошел дождь, забарабанил каплями по стеклам. Истерика схлынула, и Агату накрыло волной стыда. Она вывернулась из объятий Разумовского, вытирая лицо, и мягко отстранилась. Он тут же протянул ей платок, и Агата высморкалась. — Простите меня, — она шмыгнула носом. Его рука накрыла ее ладонь. — Не нужно, а Гречкин просто шваль. Недобитая братва, которая… — Он сказал правду, — Агата не дала ему договорить. Ей нужно было достучаться до него, открыть ему глаза. Ее выворачивало из кожи от его сочувствия. Разумовский только крепче стиснул ее руку и неотрывно смотрел на Агату. Она продолжила, сбивчиво, севшим от слез голосом: — Я была там, у Карпова. Это бизнесмен откуда-то с юга. И там действительно произошло все так, как сказал Гречкин. И их было несколько. — О, Боже, Агата. — Мне было восемнадцать. Я была так хороша собой, — она горько посмеялась, — я думала, Карпов мною восхищается, когда пригласил меня выпить. И я так ужасно напилась, что едва шевелила языком. Я даже не сопротивлялась. Разумовский потянулся к ней и крепко обнял. Сердце больно билось в ребрах от его близости. — Я сама виновата. Он отпрянул так резко, будто она его ударила. Обхватил ее лицо ладонями и проговорил четко и ясно: — Ты ни в чем не виновата. Из ее глаз снова покатились слезы. Она никогда не плакала при других людях. Не устраивала сцен и истерик, не падала в притворные обмороки, не говорила на повышенных тонах. Ей казалось, что тепло его солнца растопило огромную глыбу льда внутри нее. У слез есть целебное свойство, они вымывают боль и тоску из души. Агата плакала, пока он прижимал ее к себе, и чувствовала, что становится немного легче. Разумовский поцеловал ее в висок, и она услышала его шепот: — Каждый, кто сделал тебе больно, поплатится за это. Обещаю.