Я с тобой говорил языками огня Я не знаю других языков
— Мельница
Человек хрипел и извивался на полу. Он еще надеялся отползти на разбитых локтях, подтягивая перебитые ноги. Кашлял кровью и вдыхал воздух, как рыба, порционно, от ушибов легких. Рыскал окровавленными пальцами по полу — где-то под мебелью завалялась трубка мобильного телефона. В ней диспетчер усталым голосом спрашивала «Вы в порядке?». Наверняка подумала, что это розыгрыш. Ее голос оборвался, когда демон поднял телефон и сбросил вызов. Демон вышел из сумрака комнаты отдельной тенью. В свете единственной лампы глаза его горели желтым, и человеку стало совсем сложно поверить, что перед ним не потустороннее существо. В детстве он изучал катехизис с подачи строгой отцовской руки, и ненавидел это тогда. Сейчас полузабытые молитвы срывались с его губ, бессвязные и бессмысленные. Демон заинтересованно вслушался в слова. Не зашипел, не издымился серой, только издевательски хмыкнул. Кончик зажженной сигареты прочертил зигзаг в темноте. Демон курил, и запах дорогого табака заполнил комнату. В руках, затянутых в черные перчатки, он перебирал документы — человек узнал свои собственные. Паспорт, водительские права, пожелтевший военный билет. С маленьких прямоугольных фотографий на человека смотрело его собственное лицо, расползающееся вширь по мере новизны снимков. Демон провел пальцем по размашистой подписи на каждом документе, будто сверяя. Сравнил откормленные лица на фотографиях с сине-фиолетовым, в кровоподтеках, перед ним. — Ну, не вспомнил? — спросил демон. Человек захныкал в ответ. Он не понимал, чего хочет демон, не мог вспомнить женского имени, которое ему назвали. Когда демон только появился в его опустевшем доме, человек залихватски направил на него беретту. Тут же поплатился за это выбитой рукой и сломанным носом. Затем кинулся к сейфу, зачерпнул горстями пачки купюр и швырнул демону. Он только выгнул бровь, и снова посыпались удары. Сигнализация не сработала, камеры были отключены. Охрана и не подозревала, что происходит в доме. Человек вопил, пока демон превращал его лицо в кровавое месиво, но никто его не слышал. — Не вспомнил, — ответил человек. Он не хотел провоцировать демона и дернулся в испуге, когда он подошел к нему. В одной руке дымящаяся сигарета, другой он достал телефон. На экране воспроизвелось видео. Темная театральная сцена, на ней одинокий луч прожектора выхватывал тонкую изящную фигуру в пышной пачке. Балерина танцевала на пальцах в полной тишине. Звук демон отключил. Ее лицо мелькнуло в кадре, и человек отпрянул, узнав. Демон не позволил ему отползти, ухватив за воротник. Суеверный ужас наполнил все его существо, затопил с головой. Это точно не живой человек из плоти и крови перед ним, а мстительный дух, поднявшийся за возмездием прямиком из адовых глубин. Человек затрясся, как в лихорадке. Распахнул рот в истеричном крике. Демон закатил глаза и бросил окурок сигареты прямо ему в горло. Человек закашлялся, отплевываясь пеплом и кровью. Сигарета больно обожгла гортань. — Прекрати орать, — голос у демона спокойный, будто это его обычная рутина. Человек снова попытался отползти от него, но демон поставил ему ногу в тяжелом сапоге на грудь. Одно единственное усилие, и реберная клетка проломится, посыплется костными осколками внутрь, процарапает сердце и легкие. Человек заплакал, и демон склонился к нему. По-люциферски рыжие пряди свесились на его лицо, бледное, как восковая маска. На тонких губах играла усмешка. Глаза горели возбужденно, на самом дне их, за синевой радужки, играл огонь, дикий, неукротимый. — Сколько там было твоих дружков? — Четверо. — Назови мне их имена. — И ты меня отпустишь? — взгляд, полный безумной надежды, устремился к демону. Он возвышался над ним черной тенью. Жестокий, смешливый, наслаждающийся процессом. Человек осознавал все это, как осознает подстреленный зверь, который видит приближающегося охотника. Осознавал, но все равно испытал облегчение, когда демон утвердительно кивнул: — Разумеется. Человек плохо помнил ту ночь. Воспоминания приходили с трудом и были смазаны алкоголем и дурью. Вечер терялся в неоновых вспышках светомузыки, ночь — в полумраке спальни. Он помнил, что его сильно качало из стороны в сторону, будто он был на палубе корабля, угодившего в шторм. Помнил, что едва справился непослушными пальцами с пряжкой ремня, чтобы снять брюки. Помнил худенькую балерину, грубо брошенную на постель, и ее слабое сопротивление. Ее по-детски хрупкое тело — ей было не больше восемнадцати. Тогда это привело его в невероятный восторг. И он помнил всех своих друзей, присутствовавших там. По лицам, по именам, по банковскому счету. Он набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: — Головкин. Бурцев. Кузнецов. Ряховский. Демон не убрал ногу, но снова достал телефон. Голубой свет жестко очертил контуры его лица, и человеку оно показалось смутно знакомым. Он вбил информацию и пытливо посмотрел на человека: — Все твои партнеры по «Деметре»? Он утвердительно кивнул, не решаясь говорить. «Деметра» — крупный аграрный проект, которым он плотно занимался последние годы. Он не сочувствовал своим партнерам, тем более, что в той комнате они были вместе с ним. Человек затравленно смотрел на демона, пока тот убирал телефон обратно в карман своего причудливого костюма, больше напоминающего броню. Он заключил сделку и ждал, когда демон отпустит его и растворится в ночном мраке, как ему, Дьяволу, и положено. — «Деметра» — неплохое название для сельско-хозяйственного проекта, — похвалил демон, и спросил: — Увлекаешься мифологией? — Д-да, учил в университете. — Какой? Античной? — Больше скандинавской, — человек чувствовал, как начинает кружиться голова. Происходящее, этот нелепый разговор все больше напоминал сон. Казалось, еще немного, и звон будильника избавит его от этого кошмара, а потусторонний собеседник окажется лишь порождением беспокойной совести. — Мне тоже нравится, — доверительно сообщил демон. — А помнишь ли ты, что Один отдал свой глаз за мудрость? Человек утвердительно кивнул. — Как жаль, что ты такой глупец, — продолжил демон. — Давай добавим тебе мудрости. Тонкое острое лезвие оказалось у него в руке. Второй ногой он наступил на предплечье человека, вдавливая его в пол. Наклонился и вцепился рукой в его лицо. Миниатюрным ножом быстро провел ровную линию через глаз человека от брови до щеки. Также методично — вторую линию, пересекая их. Вышел аккуратный, ювелирный «Х». Человек заорал и забился у него под ногами. Со всей силы замолотил его свободной рукой по ноге. Не обращая внимания на его удары и крики, демон надавил пальцами на глазницу человека. Потянул и вытащил глаз вместе с окровавленным нервом. На лицо человека хлынула кровь. Он сорвал горло от криков и теперь только хрипел. Демон отпустил его и отошел. Повертел в пальцах глаз, снедаемый любопытством, завороженный, как Эскулап. Потом отбросил его и принялся за работу. Взял в руки канистру. Человек продолжал корчиться на полу, когда демон вылил на него содержимое. Запах бензина наполнил комнату, просочился сквозь стены, впитался в деревянные доски пола. Почувствовав его, человек завизжал сипло и снова попытался уползти, обливаясь кровью. Можно было поступить проще. У демона в арсенале был прирученный огонь. Несколько колб с огнеопасной жидкостью украшали его пояс, но он не притронулся к ним. Ему до одури нравилось видеть, как человек корчится в луже собственной крови, спасаясь от вездесущего бензина. Как он вопит, предчувствуя скорую смерть от языков пламени. Ему нравилось возвращать человеку ужас далекой ночи. Ужас маленькой беззащитной девочки. — Ты же обещал мне, — прорыдал человек. — Я тебя и отпускаю, — засмеялся демон. — В последний путь, как настоящего викинга. Он отошел чуть дальше и чиркнул спичкой. Мгновение, ручной огонек горел у него в ладони, но демон отпустил его, и пламя взметнулось, свободное, стремительное, вверх по потокам бензина. Охватило грузное тело человека и заплясало в своем буйном танце. Послышался запах жженой плоти. Крики и треск пламени — совершенная симфония жестокости — она завораживала его. Демон позволил себе несколько секунд насладиться зрелищем. Языки пламени отражались в его глазах, и они светились в темноте. Жар огня окутал его в холоде сентябрьской ночи, разливая приятное тепло в груди. Только когда удушливый дым начал подбираться близко, демон развернулся и вышел из дома. Пламя еще не охватило все здание, но скоро его заметят. К тому моменту огонь пожрет все следы, оставив лишь пепел, безликий и немой. Демон шагнул в кобальтовую ночь. У него было еще много работы. В списке значились еще четыре имени.***
Агата мерзла и отчаянно куталась в плед. Кошачье тело под боком — единственный островок тепла в ее обледеневшей квартире. Чай на журнальном столике остыл, и даже экран телевизора сиял светом голубым и холодным. Вечер тянулся бесконечно, как всегда бывает в часы бессонницы. Ветер с дождем бесновались за окном в хаотичном и безумном танце. С силой ударялись в оконные стекла, завывали в вентиляционных трубах. Агата оцепенело прислушивалась к вою бури, сонно уставившись в одну точку. На экране разворачивалась черно-белая коммунистическая утопия, но девушку она мало интересовала. Мысли ее витали далеко. Зазвонил телефон, и Агата подскочила на месте, с надеждой кинувшись к нему. Входящий вызов не от него, и девушку больно кольнуло иглой разочарования. Звонок от матери, но отвечать не хотелось. От нее висело уже три пропущенных, и Агата не собиралась поднимать трубку. Мать не звонила ей несколько месяцев и не отвечала на ее звонки. Выйти на контакт с дочерью она решила только, когда желтая пресса опубликовала фотографии Агаты и Разумовского вместе. Красавица-балерина и молодой миллиардер — глянцевая пара с обложки. Их мнимый роман, как и предсказывал Разумовский, вызвал всеобщий интерес. Это давало ей защиту. Это должно было ее радовать, но вместо этого в глазах предательски защипало. Агата зло потерла веки. «Хватит, дура, — оборвала она себя. — Ты и так вдоволь наревелась перед Разумовским». Воспоминание обожгло ее стыдом. Она думала, что Разумовский испытывал к ней симпатию, но теперь поняла, что это было просто жалостью. Он был слишком человечный, чтобы остаться равнодушным к ее беде. Филантроп до мозга костей. Он смотрел на нее не как на женщину, а как на благотворительность. Разумовский позвонил ей всего раз после «Кэпитала» — рано утром на следующий день. Сказал, что ему срочно нужно улететь из Петербурга по личным делам. Попросил пользоваться услугами его водителя, чтобы передвигаться по городу. Агата смутилась, не зная, как реагировать на это предложение, но он пояснил, что это на случай, если Гречкин захочет навредить ей. Еще один акт его щедрости. Прошла неделя, и больше от него вестей не было. Агата каждый день ездила с водителем в театр — и обратно; но он всего лишь подневольное лицо и не мог ничего знать о своем боссе. Спустя пару дней после разговора с Разумовским она набралась смелости и позвонила ему сама. Наткнулась на механический голос автоответчика. Она одернула себя. Он сейчас слишком занят, чтобы заниматься ее проблемами. Да и зачем ему вообще ее проблемы? Он и так за пару дней сделал для нее больше, чем все остальные за целую жизнь. Разумовский ничем ей не обязан. Эти мысли гнездились в ее голове. Тяжелые и горькие. Агата похлопала себя по щекам, отрезвляя. Снова зазвонил телефон, снова мать. Свое угрюмое настроение Агата направила в ее сторону. Этой женщине было плевать на Агату до тех пор, пока не запахло успехом и богатством. Так и подмывало ответить и прокричать в трубку всю свою злость и обиду. Припомнить одинокие ночи в стенах общежития Академии, когда двенадцатилетняя Агата, свернувшись в калач, оплакивала порванные мышцы и тщетно звонила маме. Но мама отдыхала где-то в Тоскане с новым любовником. Ей было все равно. Вспомнить сломанную ногу и белизну больничной палаты. Цветы и апельсины от педагогов и однокурсников, и сухое сообщение от матери: «Не могу приехать. Выздоравливай». Мать не приехала на выпускной спектакль, где Агата исполняла главную партию. Не была ни на одном балете, в котором она танцевала, в Мариинском. А когда Агата позвонила ей после страшной разодранной ночи, ответом ей было чугунное: «Сама виновата». Сама виновата. Эти слова были давно зашрамированы на сердце, но каждый раз вспыхивали новой болью. Сама виновата, что поехала к Карпову; сама виновата, что потеряла интерес Разумовского; сама виновата, что осталась одна. Слова как будто висели у нее камнем на шее, заставляя тонуть в бесконечном самоанализе. Агата слишком зациклилась на прошлом, сама это понимала. Она решительно сбросила вызов и перевела телефон в «режим полета». Отбросила трубку и потянулась, разогревая окоченевшие мышцы. Пролетариатская сказка про счастливых советских людей подходила к концу. Агата смотрела на бесцветные улыбающиеся лица, и на душе стало совсем тоскливо. Она дождалась финальных титров и убавила звук телевизора. Тишина, нарушаемая только непогодой за окном, не была абсолютной. За тонкими стенами кипели жизни. Работал телевизор, кажется, вечерние новости. Плакал ребенок. Кто-то набирал ванную водой. Агата подумала, что люди живут и даже не подозревают, что в соседской квартире замерзает одинокий человек. Если долго копаться в себе, можно вырыть себе могилу. Донельзя претензионная фраза пришла на ум Агате. Она заставила себя подняться с дивана, сбросила плед, потревожив дремлющего Вагнера. Поставила греться чайник, потирая замерзшие пальцы. Открыла дверь в кладовку и выкатила оттуда старенький обогреватель. Агата достала салфетку и стала протирать его от пыли. Если она сейчас же не согреется, то наверняка подхватит простуду. Мало приятного танцевать на сцене, когда у тебя течет из носа. Включила в розетку, и обогреватель тут же начал уютно потрескивать. Агата села возле него на пятки, постепенно отогреваясь. Зазвенел домофон. Агата не удивилась позднему звонку. Номер ее квартиры — «123». Обычно собачники, забывшие ключи, работники скорой помощи, полицейские набирали первые три цифры и звонили в ее квартиру, чтобы их пустили в дом. Она даже не сердилась, хотя иногда ее будили ночные звонки. Она прошаркала по коридору и нажала кнопку: — Кто? — Агата? Это Сергей, могу я к тебе зайти? Наверное, так себя чувствуют люди, когда в них попадает молния. От макушки до пяток Агату пронзили тысячи маленьких игл. Она задрожала и неловкими пальцами открыла дверь парадной. Заметалась по квартире, не веря, что Разумовский действительно в нее войдет с минуты на минуту. Она ущипнула себя, чтобы убедиться, что не лунатит. Радость вкупе со страхом накрыли ее с головой. Глянула на себя в зеркало и ухватилась за расческу — пригладить растрепанные в неряшливом пучке волосы. Худи, спортивные штаны и чуни для разогрева, ее привычная домашняя одежда в холодный сезон, показались ей неуместным нарядом для встречи с Разумовским. Она бы переоделась даже, если бы у нее было время. Слышимость в ночное время была практически жуткой. Агата отчетливо слышала, как поднимался лифт. Уловила шаги за дверью, и все равно вздрогнула, когда в дверь постучали. Она отперла замок, и уткнулась носом в высокую фигуру Разумовского. Он был взъерошенным и мокрым от дождя, но улыбнулся, как весеннее солнце. Агата улыбнулась в ответ: — Привет! — Привет. Они так и стояли, улыбаясь друг другу, пока Агата не спохватилась и не втянула его в квартиру. — Ты совсем промок, подожди, я принесу полотенце. Она бросилась в ванную, пока он раздевался у двери. Когда она вышла, он уже повесил мокрую куртку на вешалку. На нем были джинсы и гиковская футболка с надписью «Занят сражениями с драконами». Агата впервые видела его таким трогательно домашним, без белых рубашек, дорогих запонок и идеально выглаженных брюк. Она приблизилась и накинула полотенце ему на волосы. — Зачем ты отключила телефон? Агата пожала плечами. Не рассказывать же ему про проблемы с матерью. Спустя секунду до нее дошло: — Ты звонил? — Сразу, как выехал из аэропорта. Хотел лично убедиться, что все хорошо. — Все хорошо, — она потупила взгляд, продолжая протирать его волосы. Все действительно было хорошо, потому что его близость мгновенно согрела ее, разогнала тени по углам и в голове. Агата убрала полотенце и покраснела. — Куда ты летал? — В Краснодарский край, — его лицо приобрело лисье выражение: — Нужно было встретиться с несколькими бизнесменами. — Один? — С Олегом. Разумовский не стал посвящать ее в подробности, и Агата не стала расспрашивать. Засвистел чайник. Агата встрепенулась: — Я приготовлю чай, будешь? Сергей кивнул, и они прошли в кухню. Агата загремела чайным сервизом, нарезала лимон. Вагнер по-хозяйски обнюхал Разумовского и, видимо, сочтя достойным, попросился на руки. Агата обернулась к столу и заулыбалась уютной картине. Рыжий кот устроился на коленях у рыжего парня. Она поставила чашки на стол и потянулась открыть овсяное печенье. — Сахар, мед, молоко? — Молоко, спасибо. Они сидели друг напротив друга. Пили чай, и Агата чувствовала, как быстро оттаивает. — Извини, что не позвонил за эти дни. — Не нужно извиняться, — Агата отпила чай и обожгла язык. Она не любила разбавлять чай холодным молоком. Поджала губы. — Ты расстроилась? Агата кивнула, потому что не было смысла это скрывать. — Обещаю, больше я не пропаду вот так, — он протянул руку через стол и сжал ее ладонь. Тепло. — Никак не пропадай, — она смущенно улыбнулась ему и сжала руку в ответ. Время шло, они снова заговорили обо всем на свете. Агата подумала, что надо непременно запомнить этот момент. Свирепую ночь за окном, едва слышные потрескивающие звуки обогревателя, душистый чай и человека напротив. — Это его зовут Вагнер? — спросил Разумовский, почесывая кота за ухом. Он благодарно мурчал и цеплялся за его футболку молочным шагом. — Да, его, — засмеялась Агата. — Тогда понятно, почему он такой важный. Разумовский окинул взглядом кухню, и глаза его задержались на часах. — Вот черт, почти полночь, — он покраснел. — Извини, ты, наверное, уже совсем засыпаешь. Он аккуратно отцепил от себя Вагнера и встал. Агата поспешно вскочила следом: — Хочешь остаться на ночь? Разумовский приподнял брови, и она почувствовала, как ее щеки наливаются густым румянцем. — Я имею в виду, переночевать у меня. Чтобы не ехать домой по такой погоде. — Да, конечно, спасибо, — он явно смутился, но был польщен. Агата убрала чашки, сложила в раковину и наполнила водой, чтобы вымыть позже. Провела Разумовского в гостиную. Там работал беззвучный телевизор. Вагнер побежал за ними и плюхнулся на пол рядом с Разумовским, подставляя нежное брюхо. Сергей мягко погладил его ступней. — Я принесу одеяло и подушку, минуту. Она шагнула в свою спальню, и внутри у нее все перевернулось. Одна мысль о том, что он останется с нею в одной квартире на ночь, вызывала приятную тяжесть внизу живота. Вернувшись, она сложила белье на широкий диван. — У тебя очень красивая квартира, — Разумовский стоял и оглядывал интерьер. Агате была приятна его похвала. Каждый метр своего жилища она подстроила под себя, кропотливым трудом создавая идеальную обстановку. Ее собственное царство интроверта. Она попыталась примериться к новому взгляду гостя и посмотреть его глазами на родные стены. Большой зеркальный коридор вел от входной двери к жилым комнатам. Там было много света, к стене приделана палка. Над балетным станком висела репродукция Дега. В гостиной все кричало о любви Агаты к искусству. Цвета интерьера белые или пастельные. Только на паркетном полу раскинулся пестрый ковер с этническим рисунком. У стен высились книжные полки, заполненные книгами в несколько рядов. У окна — компактный синтезатор. На зеркале трюмо прикреплены старые фотографии балерин — Павловой, Улановой, Плисецкой. Над диваном висела старинная афиша «Русских сезонов» Дягилева. На ней — танцующий юноша, пойманный художником в полете. Его костюм словно был соткан из лепестков роз. — Ты, наверное, его поклонница, — улыбнулся Разумовский. Агата проследила за его взглядом и поняла, что он увидел и другие изображения с ним. Старинная фотокарточка стояла в рамке на книжной полке. Там юноша замер на полупальцах в прежнем розовом костюме. И рядом на полке его же фарфоровая фигурка. — Это Вацлав Нижинский, великий танцовщик прошлого века, — она развела руками. — Он гений, но я больше восхищаюсь его женой. — Тоже танцовщица? — Разумовский поискал глазами ее изображение на полках. Агата отрицательно покачала головой. — Нет, — она попыталась объяснить, не краснея, под пытливым взглядом Сергея. — Она… Я просто восхищаюсь тому, как сильно она любила своего мужа. — Терпела муки его творчества? — изогнул бровь он. — Не совсем, — Агата судорожно искала слова, пытаясь объяснить, то, что волновало ее душу с тех пор, как она впервые узнала эту историю. Она выцепила с книжной полки потрепанную книгу — мемуары Нижинской. Прижала к груди. — Я думаю, ей было легко любить прекрасного гения и звезду. Они были молоды и полны сил, перед ними была вся Россия и Европа. Но потом… Вацлав сошел с ума, ему диагностировали шизофрению, и Ромола, его жена, оставалась с ним до конца его дней. Разумовский поймал ее взгляд, и Агата окончательно стушевалась: — Ее уговаривали бросить его — она была богата и перспективна, но она все равно осталась подле него. И свою любовь она выстрадала, но не ушла. — Считаешь, это было правильно? — Что именно? — Положить свою жизнь на уход за сумасшедшим? Агата пожала плечами: — Поэтому я ею и восхищаюсь, — она провела пальцами по обложке книги. — Не знаю, была бы я способна на такое. Кто вообще умеет так любить? — Может, это дается свыше. Агата улыбнулась и вернула книгу на полку. Разумовский сел на диван и в упор посмотрел на нее: — Обещаю, тебе за любовь страдать не придется. Агата села рядом с ним. Их плечи соприкоснулись, и она подумала, что очень давно не была с кем-то настолько близка. Не рассказывала о сокровенном. Банально не пила чай в тишине кухни. — Ты хочешь спать? — спросила Агата. Разумовский покачал головой. — А ты? — Нет. Агата слышала, что его сердце забилось чаще. Рука потянулась к ее лицу. Коснулся едва ощутимо, кончиками пальцев. Бережно он повернул его. Агата чуть склонила голову и тут же отшатнулась. Взгляд ее упал на экран телевизора. На нем в выпуске новостей показывали репортаж с задержания. Агата моментально узнала выбеленные волосы и золотые гриллзы. Гречкина-младшего скрутил полицейский и грубо приложил к капоту машины. Разумовский нахмурился и прибавил звук. «…сбитая девочка была воспитанницей детского дома «Радуга». От полученных травм она скончалась на месте». Вся краска сошла с лица Разумовского. Бледный, дрожащими руками, он потянулся за своим телефоном. Открыл новости и вчитался. Его затрясло. — Этот ублюдок убил ребенка! Агата сжалась в комочек, обхватила себя за плечи. — Он откупится, непременно откупится, — зашептала она, как Кассандра. — Она из моего детского дома, Агат, — с дрожью проговорил Разумовский. Только сейчас она заметила его состояние. Порывисто протянула к нему руку, но он резко перехватил ее запястье. Сжал до боли и тут же отпустил, испуганно замер. На бледной коже остались следы его пальцев. — Прости! Я не хотел. — Все нормально, — Агата накрыла запястье другой рукой. — Сереж, успокойся. — Я лучше поеду домой, — он поднялся и пошел в коридор. Агата последовала за ним, встала, облокотившись на палку. Разумовский натянул обувь, накинул куртку. — Ты поведешь сам? — Разумовский понял, что она не договорила в «таком состоянии». — Позвоню Олегу, он меня встретит. Агата только коротко кивнула. Ей отчаянно хотелось задержать его, но он уже вышел за дверь. — Доброй ночи, — донесся его голос из полумрака подъезда. — И тебе, — проговорила Агата. Закрыла за ним дверь и вернулась в свою пустую квартиру, чувствуя на губах поцелуй, которого не было.