Больше не будет больно и плохо,
Сегодня не кончится никогда. Между выдохом каждым и вдохом С неба летит звезда.
— Flёur
Пепельное небо распухло тяжелыми грозовыми тучами. Дождевые капли барабанили по стеклу, тихо мурлыкало радио. Агата поежилась и плотнее запахнула плащ, не от холода — в салоне было тепло, а от взвинченных нервов. Водитель, слишком бодрый для пасмурного утра, оживленно пересказывал последние новости. Агата слушала его вполуха — в глубине черепной коробки, прямо за глазницами, сверлила головная боль, как дань накатившей тревожности. Девушка потянулась к сумочке и достала таблетки. Проглотила сразу две, не запивая. Она откинулась на сиденье и посмотрела в окно, на высокую башню из стекла и металла. Автомобиль подъехал к ее подножию, и водитель аккуратно вырулил на дорожку. Почти все парковочные места были заняты. Кругом толпились люди, прятались под шляпками зонтов и дождевиками. Машина остановилась, и Агата на секунду растерялась, не зная, как ей добраться до входа и не вымокнуть до нитки. Из высоких дверей выскользнул человек под широким черным зонтом. Размашистым шагом быстро добрался до автомобиля. Девушка приоткрыла дверь. — Агата Павловна! — он наклонился, и его широкое лицо расплылось в дружелюбной улыбке. Очки в роговой оправе чуть съехали на нос. — Сергей Дмитриевич вас уже ожидает, я провожу. Он подал ей руку, и Агата юркнула под зонт. Дождь пузырился на асфальте, и она пожалела, что надела лодочки. Лодыжки моментально замерзли. У входа сгрудились люди, их впускали медленно — по пропускам и приглашениям. Агата потянула провожатого за рукав пиджака. — У меня нет пригласительного. — Вам оно и не нужно. Он бесцеремонно вклинился в очередь, утягивая Агату за собой. Быстро вытащенное удостоверение подавило возмущенный ропот. Человек кивнул охране и вошел в здание. Девушка чуть замешкалась, заскользив по мокрому полу на каблуках. В фойе было многолюдно и многоголосно. Программисты, журналисты, все солидного вида, толпились в ожидании начала презентации. Сотрудники компании по-муравьиному ловко лавировали между ними. В помещении едва ли не физически чувствовались предвкушение и волнительное ожидание, от чего сам воздух казался густым, как сливочное масло. Ей было жутко неуютно в этой хайтек-крепости. Наверное, только сейчас Агата поняла, почему Разумовский просил ее приехать. Провожатый потянул девушку к лифту. Нажал кнопку вызова. Хотел шагнуть в него, но оглянулся на Агату и поспешно отступил, пропуская ее. Она сдержанно улыбнулась, и уши его густо покраснели. Лифт поднимался, этажи мерно оставались позади. Секунды падали, и Агата украдкой разглядывала своего спутника. Светловолосый, высокий, с большими ладонями и ступнями, широкий в плечах. В ухе — наушник, к белой рубашке пришпилен бейдж. Агата близоруко сощурилась, но не разобрала написанного. — Как высоко мы поднимаемся? — ей захотелось нарушить тишину. — На самый верх, в пентхаус. Агата осеклась. Она даже не подозревала, что у Разумовского квартира прямо здесь, в башне «Вместе». Выходит, он жил совершенно один, зависший над городом на высоте птичьего полета. Даже соседи не копошились за стенами. От этой мысли засвербело в сердце, и Агате отчаянно захотелось, чтобы лифт поехал быстрее. — Какую должность вы занимаете? –задала вопрос, чтобы отвлечься. — Глава службы безопасности, — человек запнулся и добавил, — и.о. — Исполняющий обязанности? Мужчина коротко кивнул. Агата подумала о том, как часто Разумовский улетает из Петербурга вместе с Олегом, чтобы возникла необходимость назначить другого человека. Лифт поднимался быстро и невесомо. В уютной, ярко освещенной коробке не ощущалась высота, и Агата не заметила, как они добрались до самой крыши. Лифт мелодично звякнул и остановился — двери разъехались в стороны. Девушка вышла в коридор и оглянулась на спутника, но он уже нажимал кнопку нижнего этажа. Он уехал вниз, и Агата осталась одна. Огляделась скованно, смущенно. Приложила руки к груди, чтобы приглушить свое маленькое бешеное сердце, оно стучало неестественно громко. Медленно пошла по коридору. Туфли ее утопали в мягком ворсе ковровой дорожки, и шаги получались по-кошачьи легкие, приглушенные. Дойдя до конца коридора, она встала перед высокими стеклянными воротами. За ними виднелась серверная — ониксовые монолиты возвышались до потолка, неоново светясь в полной темноте. Настоящий критский лабиринт. Агата обернулась и увидела небольшую лестницу наверх — в жилую квартиру. Поднялась осторожно, старясь не стучать каблуками, и остановилась в арке дверного проема. Комната перед нею тонула в приглушенном свете осеннего утра, но полумрак не был удручающим, а скорее интимным. Было пусто, Агата вошла и огляделась. В огромные, во всю стену, панорамные окна, словно в раму, была врезана картина. Только живая, хоть и прозрачная, как акварельный рисунок. Серое небо нависало над дворцовым городом. С такой высоты дороги и улицы, все широкие проспекты казались узкими лентами, которые змеились сами по себе, без людей. Одинокое зрелище. Агата попыталась представить, как часто он стоит здесь и смотрит на полотно города, о чем думает, о чем мечтает. Комната была красивой, со вкусом обставленной. В стеклянных витринах укрывались мраморные статуи, как бессловесные стражи. У далекой стены — письменный стол, аскетично опрятный, за ним раскинулся искусный барельеф. На противоположной стороне пестрым летним пятном — боттичеллевское «Рождение Венеры». До потолка высились автоматы с газировкой, чистое ребячество, но Агата не могла не улыбнуться. Она подумала, что это, скорее всего, кабинет Разумовского. Посередине широкий диван с ровным рядом подушек. На журнальном столике остывали две чашки недопитого кофе. Она подошла к «Венере». Вгляделась в тонкие черты ее лица, и в сером утреннем свете показалось, что глаза блеснули лукаво. — Что ты задумала, богиня любви? — скривила усмешку Агата. — Надеюсь, что-то хорошее. Девушка вздрогнула и обернулась. Разумовский стоял прямо за ее спиной, а она даже не услышала, как он подошел. Его лицо показалось ей усталым, со следами бессонной ночи, но в глазах бегали бесенята. — Я так рад, что ты приехала, — улыбнулся и тут же виновато добавил: — Прости, что выцепил тебя в день твоей премьеры. Агата отмахнулась: — Я все равно никогда не репетирую в день спектакля, — она пожала плечами. — Придешь на «Жизель», и мы квиты. Разумовский посмеялся, но напряженные плечи выдавали его нервозность. Пальцы рук потряхивало, и Агате нестерпимо захотелось взять его ладони в свои. — Так много людей, — выдохнул он, — не знаю, как справлюсь. — Уверена, все пройдет хорошо. Нужно было его отвлечь. Пошутить, перевести фокус внимания, расслабить тугой узел нервов у него в груди. Агата поискала глазами по кабинету. — А ведь кто-то тебя уже подбодрил сегодня, — она кивком указала на журнальный столик. Подошла и внимательно осмотрела кофейные чашки. Разумовский шагнул за нею и настороженно следил за ее манипуляциями. — Ищу следы от помады, — пояснила она, шутливым тоном, выдавая свою несерьезность. Он рассмеялся: — Сомневаюсь, что Олег ею пользуется. Агата расправила плечи и посмотрела со смешинками в глазах. — И когда ты уже нас познакомишь? — Не сегодня. Он сейчас на нижних этажах, проверяет все протоколы безопасности. Потом резко сорвался с места, суетливо зашарил руками по выдвижным ящикам стола. — На самом деле, я действительно хотел тебя кое с кем познакомить. Тебя первую. Агата заинтересованно подошла к нему, когда он выудил небольшую картонную коробку, и повернулся. Девушка поймала кроткое выражение его глаз. Он был как ребенок, который трепетно жмет к груди самоделку — хочет поделиться своим сокровищем и боится, что подарок придется не по нраву. Он распаковал коробку, и на его ладонь выпали черные очки с затемненными стеклами. — Можно я… Агата кивнула и сама подставила лицо. Разумовский надел на нее очки, аккуратно, едва касаясь руками. Холод его пальцев обжег кожу. Сердце заныло, захотелось засунуть его руки под одежду или долго греть дыханием. Она сцепила ладони в замок за своей спиной. Очки показались удивительно тяжелыми, неприятно сдавили переносицу. Разумовский нажал незаметную кнопку на дужке и отошел, улыбаясь по-детски. Глаза васильково заблестели в предвкушении. Агата сначала не поняла, чего ждать, а потом чуть ли не подскочила от неожиданности. Прямо перед нею выплыла беловолосая мультяшная голова и игриво помахала пухлой ладошкой. Девушка завороженно уставилась на нее. — Это Марго, — произнес Разумовский, явно польщенный ее реакцией. Голова склонилась перед Агатой, приветствуя ее. — Это… это голосовой помощник? Вроде Сири? — Марго гораздо больше, чем просто голосовой помощник. — Благодарю, Сергей, — голос Марго вклинился в разговор, и Агата четко услышала кокетливую интонацию. И совсем опешила, когда Марго послала Разумовскому воздушный поцелуй. — Твои любимые боевики тебя ничему не научили? — она слабо улыбнулась. — Ручаюсь, до восстания машин нам еще очень далеко, — засмеялся Разумовский. Агата неосознанно потянулась рукой к голограмме. Голова Марго распалась на кубики, снова собралась и закружилась по комнате. — Сегодня покажу ее всем остальным, — вид у Разумовского снова стал обреченный. — Она очаровательна. Марго отреагировала на комплимент виртуальным румянцем на щеках. Агата сняла очки и посмотрела прямо на Разумовского, без призмы линз. Его ответная улыбка получилась вымученной. — Ты помнишь, сегодня суд над сыном Гречкина? — вопрос заставил Агату вздрогнуть. Она заставила себя принять безразличный вид. Получилось все равно с оттенком пренебрежительности, и она сложила руки на груди. — Сегодня слишком важный день, чтобы думать о нем, — вышло строже, чем она хотела, и тут же смягчила: — Ему не избежать наказания, вина точно доказана. Разумовский повернулся к окну. Утренний свет очертил его профиль — острые скулы и грустные глаза. — Сереж, — позвала Агата. Ей понадобилась всего секунда, чтобы решиться. Она подалась вперед на носочках и вцеловала свою оробелую нежность в уголок его губы. Тут же отстранилась на расстояние сантиметра, разделяя с ним воздух для дыхания. Поймала его изумление. Разумовский замер на мгновение, будто боясь спугнуть, и опустил ласковые ладони на ее лопатки, увлекая в кольцо объятий. Глаза его заполнились чернильной густотой зрачков. Он осторожно накрыл ее губы своими, целомудренно, кротко. — До начала презентации осталось пятнадцать минут, — серебряный голос Марго прозвенел в тишине, и Агата едва не закатила глаза. Разумовский рассмеялся ей в волосы. Агата выпуталась из его рук, чувствуя себя оглушенной, распахнувшей приглашающе грудную клетку, где колотилось маленькое сердце, но счастливой до одури. Она подняла глаза на Разумовского, он светился мягкой улыбкой. Наклонился и коснулся губами ее лба. — Нужно идти. — Да, конечно, — она согласно кивнула, чувствуя жар, поднимающийся от шеи. — Марго, пусть охрана проводит Агату к ее месту. — Делается! Разумовский вернулся к письменному столу, достал заготовленные карточки для своего выступления. Вчитался и отбросил их. Он расправил плечи, будто все дурные мысли покинули его разом. Улыбнулся Агате: — Думаю, справлюсь без них, — наклонил голову и прошептал: — Спасибо. Ей не нужно было отвечать. Тонкая ниточка понимания и привязанности связала их мизинцы, соединила между собой, и Агата чувствовала, что не было потребности в словах, достаточно одного взгляда. Отдаленно звякнул лифт, через пару мгновений ее недавний спутник появился в дверях, остановился и вытянулся по струнке. Агата проследовала за ним. Они спустились на несколько этажей, и мужчина проводил ее в ложу. Внизу под нею раскинулась круглая площадка стилизованного амфитеатра. На местах столпились люди, репортеры установили технику для записи. Сцена была освещена резко и бело, так, что зрители терялись в полной темноте. Люди гомонили, переговариваясь, но резко замолчали, когда засеребрился голос Марго. Агата в очередной раз удивилась ее живому тембру — дружелюбному, немного смешливому. Невидимая, она предложила надеть очки, и вскоре беловолосая голова закружилась перед зрителями. Марго представила своего создателя, и амфитеатр взорвался громом аплодисментов. Разумовский вышел на сцену, и Агата залюбовалась им. Высокий и стройный, одетый с присущим ему вкусом — что-то в духе мужского силуэта из 80-х от Джорджо Армани — широкая белая рубашка и высокая талия брюк. На ногах старые кеды — привычная милая деталь. Он говорил вдохновленно, и Агата была уверена, что синие глаза его горели возбужденно. Зрительный зал замер, прислушиваясь к нему, попадая под чары его обаяния. Агате подумалось, что люди немного опешили, когда их задели лучи его солнца. Разумовский полностью завладел их вниманием и интересом. Он воспроизвел демонстрацию с экрана своего телефона, рассказывая об обновлении. Внезапно его голос запнулся и прервался. На экране выплыло оповещение об обновлении в новостной ленте. Неловкими пальцами Разумовский смахнул оповещение, но оно раскрылось на весь экран. Зал выдохнул. Агата прищурила глаза, но не разобрала текста, только счастливую физиономию Кирилла Гречкина, освещенную вспышками фотокамер. «Гречкина оправдали», — зашептали вокруг, поднялся возмущенный ропот. На Агату будто опрокинули ушат холодной воды. Руки затряслись от злости, она крепко стиснула зубы. Перегнулась и посмотрела вниз, на одинокую фигуру Разумовского. — Извините, — пробормотал он и спешно покинул сцену. Его проводили аплодисментами. Агата рванулась к выходу, выскочила в белый коридор и кинулась к лифту. Нажала кнопку верхнего этажа, но лифт не отреагировал. Агата зло продавила кнопку несколько раз, пока рядом с нею не оказался охранник. — Подъем в пентхаус заблокирован. — Это еще почему? — сверкнула глазами Агата. — Если заблокирован, значит, это сделал сам Разумовский, — произнес как-то замогильно. Агата вышла из лифта. Ее телефон пиликнул оповещением, она взглянула на экран и прочитала сообщение Разумовского: «Агата, поезжай домой, у меня еще много дел. Увидимся вечером». Вот так. Ее отшили. Агата почувствовала, как охранник сверлит ее взглядом, и гордо вскинула подбородок, дернув губы в подобии улыбки. — Все хорошо. Отвезите меня домой.***
— Он пришел? Агата говорила шепотом, нервно сминая в руках юбку. — Еще нет, — спокойно ответил Астахов. Он пытался вдеть нитку в ушко иголки, высунув кончик языка от усилий. Агата покосилась на него, продолжая измерять пространство гримерки беспокойными шагами. — Да сядь ты, угомонись, — закатил глаза Астахов. — Он либо задержался с журналистами, либо пишет какой-нибудь код. — Думаешь, он вообще не приедет? — девушка встала перед ним, и танцовщик прикусил язык. Вся скорбь мира отразилась в ее больших карих глазах, сделав похожей на олененка. Взгляд Бэмби. — Думаю, что он сейчас обивает пороги цветочных магазинов, — Астахов победно улыбнулся, когда, наконец, продел нитку в ушко. — И не может ничего найти, ведь все цветы раскуплены из-за твоей премьеры. — Очень смешно. Астахов посерьезнел. Похлопал рядом с собою, и Агата покорно села. — Ты всегда такая была, Агуша, — мягко начал он, — тревожишься за все, по поводу и без повода. Агата сложила руки на груди и закусила губу. Он был прав, но это ее не успокаивало. — Придет, — твердо сказал Астахов и принялся пришивать балетки к трико. Беспорядочные мысли ее одолевали. Она так долго ждала дебюта в «Жизели», сбивала пальцы в кровь в репетиционном зале, но сейчас не могла сосредоточиться на роли. Агата почувствовала себя человеком из дерева, полностью лишенным суставов и связок. Дверь скрипнула, и в гримерку, шурша многочисленными юбками, просочилась Маша Астахова. Подмигнула мужу и строго посмотрела на Агату: — Ты сейчас съешь весь грим. Агата опомнилась и перестала кусать губы. Маша — драматическая актриса, иногда исполняла пантомимные роли в балетах. Сегодня она играла Батильду, высокородную невесту Альберта. Она встала в своем роскошном, но стесняющем движения костюме перед ними, уперев руки в бока. — У тебя вид похоронный, Агуш. Как это понравится твоему Разумовскому? — Он… — Здесь, конечно. Сидит, как миленький, в пятой ложе. — Ну вот и добрые вести, — рассмеялся Астахов и напоролся на хмурый взгляд жены. — Пришивай быстрее, скоро третий звонок, — поторопила она его. — Слушаюсь, мон женераль! Агата улыбнулась про себя. Она всем сердцем любила Астаховых, их шуточные перепалки, их ласковую дочку-трехлетку Майю и доброе отношение к своей персоне. Она поднялась и выскользнула из гримерки, оставляя их наедине. За кулисами царила привычная, милая Агате суматоха. До начала спектакля оставались считанные минуты. Девушка прошла мимо разогревающегося кордебалета и выглянула в щелочку в кулисах. Поискала глазами пятую ложу, присмотрелась. Она заметила темный мужской силуэт, и теплота разлилась внутри. Раздался звонок, и через несколько мгновений зал погрузился в темноту. Заиграл оркестр. Агата потянулась каждой мышцей, настраиваясь на танец. Занавес поднялся, и спектакль начался. До выхода оставалось совсем немного, и Агата представила, как она скользнет под лучи прожектора, на два часа перестав быть самой собой. К ней подошел Всеволожский и вгляделся в ее лицо, отыскивая признаки волнения. — Помни, сегодня ты — хозяйка на сцене. Он обнял ее за плечи и перекрестил. Агата улыбнулась и вышла. Она мечтала исполнять роль Жизели с тех пор, как впервые встала у балетного станка в пятилетнем возрасте. И все годы в театре ей было тревожно даже думать об этой партии. Жизель — деревенская красавица, влюбленная в графа Альберта, переодетого крестьянином. Он предает ее, и Жизель умирает в агонии сумасшествия, но все равно возвращается бесплотным духом, чтобы защитить возлюбленного от опасности. Любовь и прощение — Агата не знала, как вложить в свою героиню то, чего не было в ее жизни. До этого момента. Ее Жизель танцевала свою любовь к Альберту, вкладывая в движения каждую толику эмоций и чувств самой Агаты. Героиня оживала на сцене, твердо приобретала характер и душу. «Умейте любить искусство в себе, а не себя в искусстве», — говорил Станиславский, и Агата любила. Любила трепетно, со всей силы своего маленького сердца этот мир фальшивой крови и бутафорских шпаг, мир, в котором даже погибшая преданная возлюбленная вернется в образе прекрасного призрака в газовой пачке. Первый акт — праздник урожая, медовые лучи осеннего солнца, яблочный смех и гимн ликующей юности. Агата-Жизель танцевала и любила своего Альберта до последнего вдоха, до последнего удара больного сердца. В балете все прекрасно, даже страдания и смерть. Второй акт — залитая лунным светом лесная дорога. На обочине высился грубо сколоченный деревянный крест. На эту могилу со всего света слетелись — виллисы, духи девушек, умерших безвременно, до свадьбы, не познавшие мужской ласки. Они, бестелесные, бледные, в длинных подвенечных платьях, танцевали свою тоску стройными рядами белого балета. Виллисы кружились над дорогой, манили Агату-Жизель из могилы, звали призрачными голосами. Горе тому мужчине, который увидит виллис. Увлекут в потусторонний танец и растерзают в своей обиде. Граф пришел на могилу Жизели, потухший в скорби, и виллисы заплясали вокруг него. Агата-Жизель встала на его защиту, выступила против своих новых сестер. Танцевала с Альбертом, чтобы дотянуть время до рассвета. У Альберта с Жизелью был всего лишь час: у Альберта — один час, чтобы получить прощение, а у Жизели — один час, чтобы спасти его. Она не заметила, как прошел спектакль. Она не сыграла, не станцевала, а прожила эту историю. Сама стала Жизелью, вдохнула в нее жизнь. И только когда зал взгремел овациями, Агата выдохнула и будто бы вернулась в свое тело. Ее обступили за сценой. Всеволожский кинулся к ней со слезами на глазах. — Впервые за столько лет, — всхлипывал балетмейстер, — впервые вижу такое искусство. Агата обессиленно обняла старика. К ним подбежал Астахов, подхватил ее и закружил. — Ну ты даешь, Агушка! Я сам чуть там не расплакался. Агата рассмеялась и протянула ему руки. Вдвоем, уставшие, они вышли на сцену на поклоны. Зрители встали и хлопали, хлопали. Агата почувствовала слезы в уголках глаз. Воздух сотрясался, вынесли цветы. Девушка бросила взгляд на пятую ложу, и ей показалось, что она опустела. Сердце упало. Поклоны длились дольше обычного, и, когда занавес опустился, Агата почувствовала дикую усталость. Снова стрельнула в виске головная боль. Астахов за руки потащил ее за кулисы. Там Маша, уже успевшая переодеться, разливала шампанское. Помахала им рукой и стиснула в объятиях. Сунула ей в руку бокал шампанского, и Агата, как марионетка, бездумно чокнулась с нею и со всеми остальными. К ней наклонился Астахов: — По твою душу. Агата проследила за его взглядом, и увидела вдалеке Всеволожского, который что-то вдохновенно, активно жестикулируя, рассказывал Разумовскому. Он слушал его, не перебивая, но не отводил взгляд от Агаты. Она бросилась к нему бегом в атласных пуантах. Ей хотелось кинуться к нему на шею, но она одернула себя — на ней толстый слой грима и усталый пот после сложных вариаций. Разумовский сам шагнул к ней и крепко обнял. Агата зарылась лицом в его волосы и отстраненно заметила, что они пахнут гарью. — Ты была просто великолепна, — вкрадчиво сказал он. Агата только сильнее прижалась к нему. Краем глаза заметила, что балетмейстер отошел и присоединился к остальной труппе. Она готова была вечно стоять вот так, слушая стук его сердца, чувствуя руки на своей спине. Ей показалось, что весь мир существует где-то далеко, на периферии, а в центре только они двое, греют друг друга в объятиях. Больше не будет больно и плохо, ведь миг этот никогда не кончится. — О Боже! Испуганный возглас выдернул Агату обратно в реальность. Она оглянулась и увидела Веру. Маленькая виллиса с ужасом смотрела на экран своего телефона. — Кирюша! –пролепетала она. — Кирюшу заживо сожгли! Она покачнулась, и глаза ее закатились, обнажая белки. Астахов моментально бросился к ней и подхватил сильными руками, не дав разбить голову об пол. Все бросились к ней. Кто-то побежал за врачом. Агата вывернулась из объятий Разумовского, нахмурила брови. — Что случилось? — спросила она. Астахов поднял Русин телефон. Вчитался и сказал севшим голосом: — Кирилла Гречкина сожгли заживо в его машине пару часов назад. Все потрясенно молчали. Агата перевела взгляд на Разумовского. На лицо его хлынули тени, и острые черты стали как будто колючими. — Пойдем, милая, — сказал он ей в ухо. Она послушно пошла за ним, переплетя пальцы их рук. Они зашли в ее гримерку, и Агата устало опустилась на софу. Разумовский сел рядом с ней. Протянул руку и поднял ее подбородок, заставив посмотреть ему в глаза. — Тебе его жалко? Агата замешкалась на секунду, но твердо покачала головой. В глазах Разумовского блеснули знакомые чертенята. Он наклонился и поцеловал ее. Скользнул языком в приоткрытые губы. От утренней робости ничего не осталось, поцелуй был по-собственнически властным, но нежным. Агата вздрогнула и подалась ему навстречу. Разумовский мягко взял ее запястья и переложил их себе на плечи, пальцами невесомо касаясь ее хрупких позвонков. Девушка обняла его, прижимаясь всем телом. Почувствовала, как задрожали ее колени. За тонкими старыми стенами, за хлипкой дверью раздался плач. Она узнала маленькую Веру. В голове скользнула мысль — эхо вопроса Разумовского — жалко ли ей Гречкина? Агата оторвалась от поцелуя на секунду и осознала, что, когда услышала новость, не испытала ничего, кроме облегчения. Она вгляделась в глаза Разумовского, улыбнулась, и он снова потянулся к ее губам. Больше не будет больно и плохо, а миг этот никогда не закончится.